Бомж

О том, что в их подъезде появился новый жилец, Колька узнал первым. Возвращаясь из школы, увидел как грязный дядька, рывшийся  в помойке, подобрал большую картонную коробку и поволок ее по только что выпавшему, хлипкому снегу, прямо к их дому, оставляя за собой черную борозду. В дверях он застрял, силясь пропихнуть размокшую картонку в узкий проход - она не лезла. Мальчик помог ему, придержав одну створку, и дядька со своей ношей ввалился внутрь и скрылся под лестницей. От дядьки воняло так, что Коле хотелось зажать нос и выйти на чистый воздух, но любопытство пересилило, он остановился и стал смотреть.

Когда-то в их подъезде собирались построить вахту. Остатки кирпичной кладки все еще торчали у дальней стены, отгораживая темный, пыльный угол. Однажды Коля заглянул туда: кирпичное крошево, осколки бутылок, какое-то истлевшее тряпье - больше там ничего не было. Дядька, кряхтя и сопя, возился под лестницей, устраиваясь там со своей картонкой. Мальчик смотрел во все глаза. Ему недавно исполнилось восемь лет, он был из хорошей семьи и никогда прежде не видел, чтобы кто-нибудь жил в таком месте. А грязный дядька, похоже, собирался здесь жить. Он навалил на картонку тряпья, пристроил на трубе отопления свою шапку и только тогда заметил глазевшего на него пацана.

- Чего стоишь? Мотай отсюда! - сердито буркнул он, и Колька стремглав бросился к лифту.

Увиденное целый день не оставляло его, будоражило воображение. Он представлял, как дядька будет жить там, в грязи и холоде, спать на своей мокрой картонке, и эта картина
наполняла его душу терпкой смесью острой жалости и брезгливости.
Вечером вернулись с работы родители.

- Безобразие! - возмущалась мать, - Проходу нет от этих бичей! Теперь и у нас в доме завелся!

- Надо в ЖЭК позвонить, - сказал отец. - Пусть принимают меры, это их обязанность, следить за подъездами.

- Мам, а что он есть будет? - задал Коля, волновавший его вопрос.

- Не знаю... - мать вздохнула, - подберет что-нибудь, или выпросит.

Зима набирала силу.  Снег выпал и уже не растаял, выбелив уставший от осенней серости город. Морозный воздух колючим облачком врывался в подъезд, каждый раз, когда Коля открывал дверь. Мальчик теперь не распахивал ее настежь, как прежде, чтобы холод меньше проникал под лестницу. Каждый день, проходя мимо, он прислушивался к неясной возне, идущей из темного угла, и надсадному, хриплому кашлю. Должно быть дядька простудился.

Коля не замечал ни пустых бутылок из под водки, в изобилии скопившихся в углу, ни подозрительных, зловонных луж под ногами. Но жильцы подъезда, видевшие все это, решили бороться. Они жаловались в ЖЭК, вызывали  милицию, а однажды даже позвонили на телевидение. Приехала съемочная группа. Объединенные желанием избавить свой дом от непрошеного квартиранта, жильцы высыпали на площадку. Пока они произносили  сердитые речи, указывая на мусор и смрад, оператор выставил свет и приступил к работе. Коля, вертевшийся между взрослых, видел, как дядька сжался в своем углу, закрываясь полами драной куртки от яркого света и потока ругани в свой адрес. Рожа у него была страшенная, в редкой клочковатой щетине, сизая и опухшая. Он сидел на куче тряпья, прямо под ржавой, блестевшей испариной, трубой. Время от времени, капли с трубы срывались, падали на его лысину, покрытую коростой, и текли дальше - казалось, будто бомж плачет.  "Ему должно быть очень стыдно" - с ужасом догадался Коля, внутренне сжимаясь от чужого позора. Он не мог еще осмыслить происходящего, но остро чувствовал все зло жизни, скопившееся на этом крохотном пятачке под лестницей.

Съемочная группа уехала, а дядька все продолжал существовать в подъезде. Всеми ненавидимый и презираемый, он платил миру тем же, пугая народ и оставляя на виду следы жизнедеятельности своего организма.

Коля его жалел. Утром, собираясь в школу, он тайком захватывал из дому то кусок булки, то горсть карамелек и оставлял эти приношения на полу, возле щербатой кирпичной стены, а днем, возвращаясь домой, проверял - еда исчезала.
Однажды они столкнулись нос к носу.

- Это ты мне еду носишь? - спросил дядька.

- Я... - ответил Коля и испуганно замолчал. Он побаивался страшного жильца, его мутило от резкой, кислой вони, исходившей из угла, но сострадание было сильнее.

- Слышь, малый, а одеялко какое-нибудь есть?

- Не знаю... Я посмотрю, - пообещал мальчик.

Он нашел на дальней полке в шкафу свое старое, детское одеяло.  Если его отдать, мама, наверное, не заругает. Она сама говорила, что бедным надо помогать... А тот дядька бедный. Коля побежал вниз.

- Вот... - сказал он,  - только такое.

- Годится! - обрадовался дядька.

Осмелев, мальчик всматривался в негустую темноту. Бомж, кряхтя, завернулся кое-как в принесенное одеяло и уселся поближе к теплой  трубе. Щеки у него совсем ввалились, и вся физиономия была сплошь покрыта какими-то коричневыми болячками.

- Что смотришь? - беззлобно спросил он.

- А почему... вы тут живете? - решился Коля задать давно мучивший его вопрос. Он смутно чувствовал социальную пропасть, отделяющую его от этого человека и одновременно, какую-то ответственность благополучного члена общества перед тем, кому жизнь в этом благополучии отказала.

 - Тут же холодно... Шли бы домой.

- Ишь, какой! - недобро усмехнулся дядька. - Нету у меня никакого дома, понял? А теперь давай, вали к мамке. Тоже мне, учитель нашелся...

Коля не обиделся. Он продолжал потихоньку носить бомжу еду, и изредка разговаривал с ним. Понемногу мальчик узнал, что дядька не всегда жил по чердакам и подвалам, была и у него собственная крыша над головой, работа...  Восьмилетний ребенок не мог, конечно, постичь всех масштабов драмы, ввергнувшей этого горемыку в бедственное положение, но он оказался единственным, кто не отвернулся с омерзением. Во многом, благодаря мальчугану, жизнь еще теплилась в этом существе, а человеческие чувства не угасли окончательно.

Прошло около месяца. Бомж привык к ежедневным посещениям мальчишки и уже поджидал его визитов, с некоторым даже нетерпением. Иногда Коля задерживался, и тогда дядька вылезал из своего угла и выбирался на улицу размять ноги, и заодно поглядеть, не идет ли пацаненок.

Так было и в тот день. С полудня замела пурга, и дядька вывалился из подъезда в стылую, слепящую круговерть. Рваная одежонка не защищала от ветра, и он сразу замерз, но не ушел, а, стоя посреди двора, крутил головой, выглядывая своего маленького приятеля.  И увидел... Наклонив голову, мальчик медленно шел к  подъезду, преодолевая сопротивление пурги. Длинная черная машина стремительно вынырнула с Молодежки на Набережную, и, не сбавляя скорости, понеслась по двору.

Удар, скрежет тормозов,  короткое рычание двигателя. Коля ничего не успел понять. Он видел метнувшуюся ему наперерез темную тень. Чьи-то  руки отбросили его в сторону, в только что наметенный сугроб. Машина, была уже далеко, а в ушах у него звенело от крика. Кричала женщина. Соседка, видевшая трагедию, бежала к нему через двор, махала руками, и выкрикивала что-то бессвязное.

- Жив?! Слава Богу! Цел?! С тобой все в порядке?! Ой, мамочки...

Коля поднялся, отряхнул снег. Ранец его валялся поодаль. Он подобрал его и оглянулся. С другой стороны сугроба мальчик увидел две ноги. Кошмарные ноги в остатках ботинок, обмотанные грязнейшими тряпками. Знакомая шапка сиротливо чернела рядом. Лысая, вся в коростах голова заломилась назад, открывая тощую жилистую шею. С одного взгляда было ясно, что помочь уже нельзя ничем.
Соседка обняла Колю, прижала к себе.

- Не смотри, маленький. Не надо...

 Их обоих колотила крупная дрожь, оба переживали ужас перед смертью, только что свершившей свой опустошительный набег. В кармане Колиной куртки медленно остывала, припрятанная от школьного завтрака румяная ватрушка...