Проводник... главы 11-20

11.  Прежде чем

     Человеку нужна тишина. Она необходима ему, чтобы слышать себя самого. Чтобы нащупать у себя пульс и попытаться ощутить пульс окружающего мира. Потому что всё остальное наслаивается именно на его удары. Пульс метит дорогу к осознанию. Но достичь этого можно только тогда, когда кругом тихо.
     Так тихо, как было в доме аргентинского Проводника, когда Дитрих плавно переходил из состояния сна в состояние бодрствования. Как-будто кто-то переносил его из одного места в другое на руках. Потому что не звонил будильник, не ездили машины за окном, не бормотал телевизор, Мари не тараторила по телефону, не играла музыка... Про музыку – особенно, музыку в наушниках ай-пода, с которой ты ешь, едешь в метро, стоишь в очереди в супермаркете, киваешь в лифте соседу – вообще разговор отдельный.
     Дитрих проснулся с ощущением, что уже долгие годы ему не хватало тишины. И что из-за этого он слишком многое в жизни пропустил. И что весь этот искусственный шум, создаваемый эм-пэ-три-файлами, путешествиями, работой, экстремальными видами спорта, чтением, спорами с женой – весь этот шум он создавал себе для того, чтобы не вслушиваться в собственный пульс. Потому что тогда стало бы ясно, что живёт он не в такт, не так, бестактно, бессмысленно.
     Вот что за мысль поселилась в голове у Дитриха Рауша в то утро. В незашторенное окно падал солнечный свет (кажется, солнце поднялось уже достаточно высоко), и действительно было очень тихо. Видимо, все ещё спали.
     Потом все встанут, будут пить кофе и есть галеты с варёной сгущёнкой (типичный аргентинский завтрак)... в багажнике синего пежо (да-да, никаких звездолётов с соплами ни летающих тарелок с мигалками) уже сложено до чёрта этих галет, и кофе,  и банок со сгущёнкой, тушёнкой, тунцом, сыром «фета», который обожает Мари, сосиски решили не брать, потому что Проводник не уверен... вот фруктам с овощами при электро-магнитном воздействии должно быть хорошо, потому что. Пойти нарезать ещё кабачков с той грядки. Отменные кабачки. Прежде чем.
     Прежде чем – что?
     Прежде чем голова наполнится звоном, как вчера на шоссе, и тело перестанет повиноваться. Нет, это не перегрузка, что такое перегрузки – Дитрих испытал на Байконуре, в тренажёре Центра по подготовке  космонавтов, куда их с Мари занесло в одну из поездок по России. Нет, тут ощущения были совсем другие. И вообще Проводник говорил, что даже при выходе из атмосферы перегрузок не будет...
     Вчера, прежде чем доступная зрачкам радужная мгла снова обрела очертания и формы, а в качестве обновлённого экстерьера появилось ранчо Диего Сетры и покосившийся заборчик (понятное дело, оградительная функция частокола была чисто номинальной. Или декоративной)... Так вот. Ещё до того, как на обочине сорокового шоссе наступил спасительный обморок - Дитриху казалось, что руки, ноги, спина, уши, глаза – всё вдруг зажило самостоятельной жизнью и в любой момент может расположиться в пространстве по собственному желанию или вообще скрыться в неизвестном направлении. Сетра пообещал, что на второй раз должно быть менее дискомфортно... Однако, экипаж «Элдриджа» - эсминца, который в 1942-м году подвергся случайной телепортации («побочный эффект» при попытке сделать его неуязвимым для вражеских радаров) – в полном составе потерял рассудок. Да-да. Как только – ещё в переписке – Проводник сослался на Николу Теслу, Дитрих тут же начал собирать информацию по Эксперименту «Филадельфия». И по «Башне Ворденклифф» - гигантсткому генератору, способному со скоростью, в десятки раз превышающей скорость света, перегонять по эфиру вихри частиц и брать оттуда же неограниченное количество энергии... Оказалось, что разрушенная американцами в 1917-м году башня спустя три десятка лет была с точностью воспроизведена в Патагонии. Дитрих, гуманитарий по складу, сидел, собирал информацию и вникал. Математическая логика, геометрия Лобачевского, Римановы поверхности – все это давало пищу для работы мозга. Диего Сетра терпеливо высылал мейлы с объяснениями про «плотный» и «тонкий» миры, бутылку Клейна с неориентированной поверхностью, и то, что её можно вложить только в четырехмерное пространство. В отличие от любого шара в трехмерном пространстве в ней можно пройти путь изнутри наружу, – в эфир, не пересекая поверхность. Помимо математики имеется в виду ещё и снятие психологических барьеров, которые препятствуют человеку не только попасть в него, но и просто осознать его существование.
      «Комплекс отличника», - как говорит Мари.
     А вот теперь лежит он в доме Проводника на кровати, укрывшись спальным мешком, и начинает понимать, что цепочки действий и шаблоны, объединённые в выражении – «комплекс отличника» - это действительно шум, который не позволяет ему услышать ГЛАВНОЕ. Что самое интересное, с эфирно-четырёхмерными выкрутасами это не связано, а понимание наступило только сейчас, - прежде чем. 
     И ещё он, кажется, понимает, почему Тесла уничтожил практически все свои записи и лабораторное оборудование... И почему умер он на православное Рождество – седьмого января 1943-го года.
- ... И почему же, позвольте узнать?
     Дитрих протянул руку за очками, лежавшими на тумбочке. Мари, по обыкновению накрывшись с головой, крепко спала на соседней кровати. Выходит, спросоня он говорил сам с собой?.. Общаясь с Сетрой к странностям привыкаешь быстро. Но вот около окна стоит вполоборота высокий статный брюнет в строгом костюме. Минуту назад его там не было, и Дитрих мог поклясться, что в комнату никто не входил.
     Разглядывать незнакомца против света оказалось непросто даже в очках.
     «Те, кто пытался прорваться на ранчо ночью, всё-таки пробили электромагнитную защиту...» - пронеслось в голове у Дитриха.
- Нет-нет, не беспокойтесь, я к вам совсем по другой, так сказать, линии... – незнакомец вежливо склонил голову, - Простите, я не представился. Меня зовут  Матус.

12. Часы полковника Мельникова

     Человек ждал, сидя на невысоком песчанном холме, метров на сто правее того места, где Мельников собирался выходить из воды. Мини-перископ позволил разглядеть красную бейсболку и объёмистый рюкзак защитного цвета, с какими обычно путешествуют автостоперы и любители эко-туризма. Там же, уткнувшись острой мордой в полынь, стоял некогда белый пикап: форд-«Курьер»... Да, это был тот самый человек.
     Ещё раз пробежавшись телеобъективом по пустынным окресностям, Мельников нащупал дно, встал на него, предварительно освободившись от ласт. Стянул маску и медленно побрёл вперёд, чувствуя, как галька под ногами приятно массирует ступни, а вес снаряжения и груза в герметичной упаковке становится с каждым шагом всё ощутимее. До сих пор артефакт, прозванный на испытаниях в Швеции «русским чемоданчиком», находился в разобранном виде внутри каплеобразного кейса, и плыл за Мельниковым на буксире. Теперь же - по мере того, как приближалась узкая рябая коса пляжа - на поддержку вод морских рассчитывать не приходилось. Полковника немного мутило, в глазах зажигались и гасли светлые кляксы, а во рту ощущался кислый привкус – верный признак лёгкого обезвоживания и пониженного сахара... Пять километров при полном снаряжении и с грузом – это не шутки.
     Свободной рукой Мельников нащупал на груди «таблетку» устройства связи и нажал на одну из выпуклостей. У человека в бейсболке в этот момент должна была пискнуть в кармане точно такая же таблетка, и это подтверждало прибытие «Мастера», в чьей власти находился ожидаемый «гостинец». Человек в бейсболке быстро поднялся на ноги и двинулся навстречу выходящему из воды пловцу.
- Артуро, - представился он уже после того, как озвучил отзыв на произнесённый Мельниковым пароль, - Вы в порядке?
- Более или менее, - тот на ходу снимал верхнюю часть костюма, - Сильно сносило течением... Шоколада у вас не найдётся?
- Шоколад, физиологический раствор, горячий кофе, - чётко отчитался человек, назвавший себя Артуро. На вид ему было около тридцати, но под бейсболкой обнаружилась загорелая лысина. Мельников удовлетворённо кивнул:
- Тогда сначала раствор, потом кофе с шоколадом...
     Сыворотка большими глотками, дымящийся кофе, двенадцать с половиной минут медитации, необъятная бордовая футболка с широкими синими полосами и золотым гербом столичной команды «Бока-Джуниорс», короткий сеанс связи с командованием. Через двадцать минут белый пикап энергично пылил по степи в северо-западном направлении, а освежённый коротким трансом и кофеином Мельников напряжённо думал. Непредвиденный поворот событий, о котором только что сообщили из Центра, ставил выполнение задачи под угрозу и требовал немедленной импровизации... При необходимости уложиться в тот же самый отрезок времени. Это, пожалуй, и было самой большой трудностью, хотя перспектива отлова непонятно почему разбежавшихся по пампасам спецов из совместной с Пентагоном оперативной группы тоже не радовала. Обсудить ситуацию с сидевшим за рулём Артуро не представлялось возможным, потому что функции его ограничивались логистикой...
     Накануне, обнимаясь с генерал-лейтенантом Сорокиным после вдохновенного симоронского танца на успех операции, Мельникову привидилось, что на часах, висевших на стене генеральского кабинета, изчезли стрелки. «Что ж, ТАК тому и быть,» - подумал он про себя, а вслух попросил водителя:
- Останови на минутку.
     Миниатюрная кремневая отвёртка вместе с другими, предназначенными для «деликатного железа» инструментами, хранилась в футляре из мягкой кожи, который крепился к широкому поясу заодно с кобурой, боевым ножом и несчётным количеством прочих футляров и футлярчиков... Всё это прикрывалось широченной «фанатской» футболкой команды «Бока-Джуниорс». Уже не опасаясь дорожной тряски, Мельников извлёк отвёртку, снял с запястья часы и, пристроив их на колене, принялся колдовать над закрывавшим циферблат стеклом. Часы были самые обычные – серийные «Сейко» на стальном браслете – так что крышечкой можно было бы и пожертвовать, но полковник Мельников человеком был обстоятельным и аккуратным. Вслед за стеклом хирургическому вмешательству подверглись  стрелки, которые он при помощи миниатюрных кусачек быстро удалил и небрежным жестом выбросил за окно.
     Артуро флегматично наблюдал за происходящим из-под козырька своей красной бейсболки. Ему уже приходилось иметь дело с симоронистами обеих контрразведок, а потому удивить его чем-либо было трудно...
- Всё, поехали, - Мельников застегнул браслет прооперированных часов. Стекло он аккуратно водворил на место и, с удовольствием взглянув на пустой циферблат, ощутил, как в голове наступает ясность, а эластичная нить времени растягивается на нужную ему длину. «У меня достаточно времени, места и сил, чтобы сделать то, что я хочу,» - повторил полковник привычную рабочую аффирмацию и достал из рюкзака ноут. Что за вожжа попала под хвост Гонсалесу?! Или эти идиоты забыли, что у каждого под кожу вшит микрочип, позволяющая системам спутникового слежения локализовать их где угодно?
     На мониторе высветилась береговая линия провинции Рио-Негро, справа от которой мерцала в атлантических водах красная точка: оставленная Мельниковым в дрейфующем режиме быстроходная мини-субмарина. Слева медленно двигалась по холмистой местности точка зелёного цвета: сам Мельников ехал с Артуро на базу, где его уже ожидал вертолёт... Ещё скачок влево, и стало видно беглецов. Флажок с идентификационным номером Уэйна виднелся в районе озера Маскарди. Два других – соответствующих Гонсалесу и молодому Майклу Шерману, судя по всему, двигались в направлении чилийской границы.
     «Разумно, - кивнул Мельников собственной догадке, - В горах преследование с авиацией или любым другим транспортом затруднено.»
     Впрочем, его это не пугало. Он кожей чувствовал, что ни эти трое, ни Башня Ворденклифф никуда не денутся. Эластичное время, вышедшее из подчинения часовым стрелкам, работало теперь исключительно на него.

13.  Индуктивный метод

- Умеете разжигать огонь?
-  Нет...
-  Хотите попробовать?
     Диего Сетра заговорщицки улыбался, и Ирина не могла не улыбнуться в ответ.
- Это очень полезный навык – умение разжигать огонь... На самом деле – гораздо полезнее всего того, чть мы тут всю ночь обсуждали, а вы благоразумно не возжелали слушать.
     Ирина хотела было возразить, но старик взял её за руку и подвёл к чугунной дровяной плите на гнутых ножках.
- Вкус пищи - и даже кофе, сваренного над костром – становится совсем другим! Кроме того, огонь - это один из немногих элементов, который может быть делом рук человеческих... К примеру, мы ведь не можем произвести воду, правда? Мы может только извлечь её откуда-нибудь.
     «А ведь верно,» - подивилась про себя Ирина, кутаясь в мужнину штормовку, которую накинула прямо поверх пижамы. Она вообще очень любила одевать на себя вещи Хосе. Потому что они хранили его запах, и к тому же это был ещё один способ прикоснуться к нему. А слушая Проводника, ей вдруг пришло в голову, что между разжиганием огня и тем, что она любит мужнину одежду, существует какая-то связь... Когда-нибудь потом эту мысль определённо следовало додумать. Хоть и старалась Ирина с некоторых пор думать и размышлять как можно меньше.
- ... У человечества сложилась ошибочная концепция чуда, - дон Диего вложил ей в ладонь спичечный коробок, - А ведь в эту самую минуту мы с вами готовимся сотворить чудо собственноручно... ну, и позавтракать, конечно.
- Может, я лучше хлеб нарежу? – неуверенно спросила Ирина, бросив взгляд на кучу дров в чёрных недрах печи.
     Проводник развеселился:
- Я сам всё нарежу... Мне – старому холостяку – не привыкать.
- А сколько вам лет?
- Восемьдесят, - Сетра склонился в шутливом поклоне.
- Восемьдесят..?
     На лице Ирины отразилось замешательство, которое явно забавляло дона Диего.
- Вот так я напрашиваюсь на комплименты... Простите, Ирочка, я уже давно не кокетничал с молоденькими девушками...
     Теперь уже расхохоталась она. Как же в мире всё относительно, если для неё самой в категорию «молоденьких девушек» попадают тощие мишкины одноклассницы да секретарша Олечка из отдела по связям с общественностью... Так или иначе, - немного медлительный, но подтянутый и крепкий, с бронзовой обветренной кожей без намёка на старческую пигментацию, - Проводник не выглядел на свой возраст.
- А как..?
- Ну, во-первых – живительный воздух аргентинской Патагонии и правильное понимание концепции «чуда»...
     Ах, да – чудо. Ирина присела на корточки и поднесла зажжённую спичку к кучке дров. Спичка довольно быстро сгорела, край торчавшего из печи полена обуглился, и на этом перформанс пришёл к логическому концу.
- ... А во-вторых?
- А во-вторых – постоянное электро-магнитное воздействие... Профессиональный бонус, так сказать. В одной из сохранившихся рукописей Николы Теслы описан метод воздействия на металлический провод переменным током. После такого воздействия металлический провод свернутый в кольцо убивает микробов и защищает людей в дальнейшем. В радиусе непосредственного действия Башни-генератора для всей здешней органики созданы идеальные условия...
     Со второй спичкой произошло то же самое, что и с первой. Странно... Дрова казались достаточно сухими, и вытяжка, судя по лёгкому сквозняку, была открыта.
- Может, спирту плеснуть? Или лучше электрической искрой..?
- Ни в коем случае! – покачал головой Сетра, - Вопреки распространённому мнению, настоящее чудо подразумевает определённые затраты энергии и сил. Видите щепки и веточки потоньше там, внизу? С чудесами – как и в науке – работает индуктивный метод: от частного – к общему... так что, сначала займутся щепки, и только после этого – толстые сучья и большие поленья. Поскольку нынче вы дебютируете, возможен некоторый компромисс – подложим ещё пару газет.
     Индукция сработала на славу, и очень скоро в чугунной печи полыхал огонь, а по кухне разносился аромат эвкалипта. Прощальный завтрак решено было отметить яичницей с беконом, и теперь хозяин собственноручно резал на маленькие кубики нежную домашнюю грудинку, а Ирина – неожиданно вдохновлённая идеей господства над одной из основных стихий - затеяла чесночные гренки.
- Аппетитно! – заметил Диего Сетра, с одобрением поглядывая на её манипуляции.
- Хосе очень любит... надеюсь, немцы наши не будут возражать.
- Да, тут особенно и не возразишь...
- ... когда мы с Хосе ещё в самом начале случайно выяснили, что и он, и я – чесночные души, это было таким облегчением! – рассказывала Ирина, поражаясь своей внезапной разговорчивости, - И ещё, когда узнали, что в ванне нам обоим нравится очень горячая вода...
- Вы, кажется, философ по образованию?
- Ну да. Кандидат философских наук... – она усмехнулась, - Но уже давно не имею к ним никакого отношения. Пустое это.
- Что вы имеете в виду?
- Переливание из пустого в порожнее. И карьерную бесперспективность. Мне же надо было двоих детей одной поднимать. Для того, чтобы жить – на самом деле не нужно теоретического обоснования, понимаете?
- О да, конечно. Индукция...
- Что-то в этом роде. Сначала нужно поджечь щепки и газету... Хотя, может быть, и дедукция. Ведь ценность частного осознаёшь только после того, как попытаешься объять необъятное или соловья баснями накормить... это у нас, у русских, поговорка такая.
     На лестнице раздались шаги, и в кухне появился взлохмаченный со сна, принюхивающийся Хосе. Поприветствовал гостеприимного хозяина, облапил и поцеловал жену, небрежным жестом отправил в рот недорезанный кусок грудинки, открыл входную дверь и – задумчиво жуя – прислонился к косяку, погружённый в созерцание прозрачного патагонского утра, остатки сна и блаженное ленивое состояние, называемое у аргентинцев капризным словом «фьяка».
- Дон Диего... – Ирина поставила на плиту кастрюльку с молоком, - Вас называют «Проводником», потому что вы уже провожали в... путешествия... других людей, не только нас?
- Провожал.
- И они... вернулись?
- «Возвращение» можно понимать по-разному... – Сетра вытер руки бумажным полотенцем и уже собирался развить свою мысль, когда на лестнице опять послышались шаги.
- Доброе утро, - растерянность Мари не вязалась с её игривой красной пижамкой и синими медвежатами на ней, а акцент казался ещё сильнее, чем накануне, - Вы не видели Дитриха? Он не спускался?.. Очень странно. Наверху его нигде нет...

14.   Конфликт чувства и долга 

     Фабрицио не всегда был ангелом. В иные времена он был обычным человеческим мужчиной. Имел семью, детей, и на работу ходил совсем в другой офис. Высшее техническое образование было у Фабрицио, итальянское гражданство и Большая Любовь... вернее, Большая Несбыточная Любовь. Вернее, Фабрицио уверил себя в том, что она несбыточная (в общем-то, на тот момент так было удобнее), безропотно принял нимб жертвы и благополучно погрузился во вселенскую скорбь, прогнав через неё заодно всех любящих и близких. А поскольку делалось это с именем Бога на устах, на определённом этапе приставили к нему ангела-наставника, чтоб мозги вправил, а наставником-то оказался не кто-нибудь, а Никита Флейшман, на место которого взяли потом Фабрицио в Отдел Экзистенциальных Исканий... уже после того, как самого Флейшмана Начальство перевело в Управление Социальными Экспериментами. Но это было намного позже. А в начале не один год пришлось попотеть ангелу Никите, обучая подопечного страдальца умению радоваться жизни и сеять посредством этой радости свет, без которого не ладится ни ангельское дело, ни Любвь (тем паче - Большая). Так пришлось Фабрицио усвоить, что «несбыточной» она не может быть по определению, а путать мироощущение с конкретными жизненными планами не следует. «Планы» могут давать так называемый «сбой» с чисто человеческой точки зрения... а божественную обычному человеку принять (и тем более – понять) довольно трудно. В общем, став ангелом, специализироваться Фабрицио тоже решил на наставничестве. Чтобы помочь людям принимать.
     Больше всего (как сегодня, к примеру) удручал его тот факт, что сам он мирской взгляд на вещи так полностью и не изжил. В отделе чествовали Рыжего, блестяще справившегося с заданием, а он – Фабрицио – чувствовал, что радоваться вместе со всеми не может. И даже не потому, что мастерски проделанная работа коллеги шла вразрез с тем, как бы ему – Фабрицио – хотелось разрулить ситуацию. Он, в принципе, давно смрился с тем, что Ирина – его Великая Любовь – счастлива с другим. Больше всего его печалило иное: заработай отгулы он сам – не к кому было бы ему торопиться. То есть, отпуск и выходные Фабрицио конечно же проводил со своими детьми, и даже бывшую супругу навещал регулярно (во время этих визитов она постоянно на что-нибудь жаловалась и норовила называть его «Ваша Светлость»), но так, как ожидала Рыжего вечно растрёпанная Машка– своего Санечку, своего Героя – с таким обожанием, вожделением, заботой о каждой мелочи, Санечке борщик «на косточках», любимый молочный кисель, ах, одену синюю блузку, мужу нравится синий цвет... Так Фабрицио никто не встречал.
     Впрочем, кроме себя винить тут было некого, и сам он прекрасно это понимал.
- Взгрустнулось?
     Митя, всё ещё ходивший в бирюзовом камзоле и парике с косицей, протягивал ему бокал кокосового молока. Фабрицио кисло усмехнулся:
- Унынием согрешил, каюсь...
- Один Бог без греха... Что-то личное?
- Вечная тема неиспользованных возможностей.
     Митины серые глаза приняли задумчивое выражение, и от этого слегка потемнели.
- Н-да, наши всегдашние цеховые трудности... Оказывая помощь другим, сами себе мы помочь, как правило, не можем.
     Несколько минут они молчали, наблюдая за радостным возбуждением коллег. Джимми и Глюм (заглянувшие «на огонёк» ребята-катализаторы из соседнего отдела) подначивали церемонного Васильича, который пустился в пространные воспоминания о средневековых карнавалах. Киномеханик Платон, покраснев от натуги, старательно выводил на глюмовой губной гармошке «Аллюминивые огурцы» Цоя, меж тем, как сам Рыжий - с хранителем Пенкиным и куратором Полтиной - пытались настроить магический кристалл на вчерашний матч «Реал-Мадрида» и «Валенсии».
- ... это надо к хранителям из Отдела Зрелищ, голуби! - уже в который раз восклицал Рыжий, норовя прорваться из-за широченной пенкинской спины к пульту, - Лёха Круглов сейчас приставлен к самому Раулю! Платоша! Уже кончай что ли музицировать, без тебя не ловится!
- Не завидую я Лёхе, по ходу, - вмешался Глюм – добродушный малый с ранними залысинами и рогами на манер бараньих, - Он ведь за «Барселону» болеет, если кто не в курсе, а вмешиваться в ход матчей не имеет права, ясное дело...
- Конфликт долга и чувства! – понимающе вздохнул куратор Полтина, - Вот когда я состоял при Пеле...
-... Вот когда я состоял при Лоренцо Медичи!.. – вдруг воодушивился Васильич, но Рыжий со смехом обнял его за плечи:
- Отец, когда ты состоял при Лоренцо Медичи, футбола ещё и в помине не было!
- Ошибаетесь, юноша! – Васильич торжественно обвёл присутствующих взглядом, - В Англию футбол пришёл именно из Италии, где командная игра с мячом именовалась «кальчо», а унаследована она была ещё от древних римлян, которые включили «гарпастум» в обязательную программу тренировки для легионеров.
- 1:0 в пользу Васильича! – резюмировал Митя, приветственно поднимая бокал. – И на какой же позиции играл Лоренцо Медичи?
- Тогда не существовало «позиций» в сегодняшнем понимании, Митенька... Сейчас я вам покажу. Молодые люди, позвольте-ка пульт...
- ... Мы же «Реал-Мадрид» собирались смотреть... – Рыжий сокрушённо покачал головой.
- Да ты-то чего переживаешь! – хлопнул его по спине Платон, переставший наконец терзать губную гармошку, - Тебе Машка небось весь матч на видео записала! Как домой доберёшься, так и посмотришь... Не жена, а золото!
     Рыжий расплылся в счастливой улыбке, а Фабрицио опять помрачнел. Митя Боголюбов наклонился к нему с намерением что-то сказать, но в этот момент в недрах магического кристалла наконец появилось изображение.
- Смотрите-ка, Матус! – воскликнул куратор Полтина, - С Дитрихом!
     А Митя поднялся с места и пристально вгляделся в пустынный пейзаж, на фоне которого шли по пояс в высокой траве двое мужчин, поглощённых беседой. Всегдашняя офисная элегантность ангела на фоне аргентинских пампасов и полосатой пижамы Дитриха cмотрелась несколько странно...
- Зачем же это Матус ведёт его к двадцать третьему шоссе?! – митин голос звучал озабоченно, - Они же в любой момент могут наткнуться на Мельникова – полковника-симорониста...
- Господи, спаси и сохрани..! – в ужасе перекрестился Васильич.

15. Куда убегал Дитрих

     «Я понял, что от себя не убежишь...» - Мари читала сообщение на экране коммуникатора и слёзы скатывались по её щекам, теряясь в байковой шёрстке синих медведей на красной пижаме.
- ... Просто я понял, что от себя не убежишь. Ни в другой конец галактики, ни к чёрту, простите, на рога. Свои проблемы мы таскаем с собой везде.
- И куда вы бежите сейчас? – спросил Матус.
- К себе.
- Где это?
- Я не знаю. Мне нужно додумать мысль... Одному. Но вы не уходите, хорошо?
- Конечно. Может быть, всё-таки перейдём «на ты»?
     Дитрих глянул на него с сомнением, потом кивнул.
-... Я архитектор. Я всю жизнь потратил на возведение сказочного дворца... позабыв про фундамент.
     Ещё накануне, слушая объяснения Проводника по поводу технической стороны предстоящего путешествия, Дитрих почувствовал себя не в своей тарелке. И дело тут было отнюдь не в высшей математике, и даже не в мистической квантовой физике. Из колеи Дитриха выбила необходимость выхода за пределы привычной формальной логики, а также допущенная Сетрой  э к с т р а п о л я ц и я понятий. Как, к примеру то, что Закон Ньютона кто-то готов объяснить штампами сознания или игрой слов. Что силу тяжести (вкупе с яблоком, обрушившимся Ньютону на голову) следует связывать с идеей первородного греха. Неожиданный элемент мистики здорово дезориентировал Дитриха Рауша. Зато – несмотря на вихревые потоки эфира, шаманские танцы и прочие глупости – ему вдруг стало ясно, где проходят границы его собственного «я».
    Дойчланд, Дойчланд, юбер аллес... Где ты, наша прекрасная Германия, страна Гёте и Вагнера, великих завоеваний и великого стыда, колыбель великих революций, великих мыслителей и великих учёных..? Человек рождается в одной стране, взрослеет в другой, тем временем сменяются политики у власти, официальные точки зрения, моды... от всего этого устаёшь и провозглашаешь себя «гражданином мира».
     Провозглашаешь, катишься перекати-полем туда и сюда, пририсовываешь себе нимб, красную звезду, лазерный меч, нолики в чековую книжку, новое тотемное животное - а в конце концов оказываешься обычным среднестатистическим бюргером из Штеглица, чьё вольнодумство финансируется прозаичнейшими буднями семейной фирмы.
     Но всё это отнюдь не так ужасно, как казалось поначалу. Более того: осознание данного факта несёт успокоение и уверенность в себе. Даже когда под ногами патагонская мурава, а состояние рассудка определённо оставляет желать лучшего, ибо вчера ты собирался лететь в космос, а сегодня бросил жену, ничего ей не объяснив и даже не попрощавшись. При этом Патагонию ты по какому-то внутреннему наитию собрался пересекать пешком, и рядом шагает штатный ангел в строгом офисном костюме. Чудесно.
- ... Может быть, мне лучше вернуться?
- Это можешь решить для себя только ты сам.
- Мне хотелось бы иметь детей, особняк в акациях, вступить в гольф-клуб и обедать там по субботам вместе с папой и папиными компаньонами...
- А как же борьба за экологию? Романтика полевых ночёвок, новых знакомств, будоражащий вкус экзотических блюд, протест против засилия системы?
- Мари мечтала о путешествиях... Дело в том, что ей не нравится Штеглиц, «буржуйские привычки» моих родителей и опера. Когда-то я писал стихи, она нашла их случайно и высмеяла меня. Меж тем её собственный отец спился, а мать живёт в этом ужасном Марцане. Мне кажется, Мари несчастлива со мной и тоже вернулась бы в Марцан...
- Почему тебе так кажется?
- Она не хочет детей и говорит, что мир для этого слишком перенаселён и слишком болен... Мы постоянно куда-то едем. Один раз мне приснилось, что мы превратились в мышей и мечемся по какому-то лабиринту... помнишь, была в моде такая притча для продвинутых манагеров - «Где мой сыр?» Во сне я был серой мышью, а Мари – бурой... с белыми лапками. Терпеть не могу мышей... Если бы она по-настоящему любила меня, то не боялась бы остановиться.
- Ты предлагал ей остановиться?
- Нет...
- Отчего же ты так в этом уверен?
     Дитрих молчал.    
     Молчал и Проводник, который вроде и порывался сказать что-то, но в конце концов ничего не говорил и только озадаченно разводил руками. Мари разглядывала блики в принесённом Ириной стакане воды, и удивлялась неожиданному отсутствию мыслей в собственной голове. В лёгких колебаниях прозрачной жидкости ей почему-то чудилось колыхание синего бархатного камзола.
 
16. Буэнос-Айрес, 1948 год. «Потерянная».

     ... Как он выжил в детстве с этой своей тягой к экспериментам?
     Впрочем, подобная склонность наблюдалась тогда в масшабе всей нации. Для Аргентины, поставлявшей Европе сырьё и продовольствие, окончание Второй Мировой ознаменовалось невиданным экономическим подъёмом, социальными потрясениями и самыми разнообразными прожектами, за которые энергично взялось правительство полковника Перона. Новоиспечённый аргентинский президент собирался не только «накормить всех страждущих и неимущих», но и на свой лад упорядочить геополитический сумбур, связанный с ослаблением европейских колоссов и капитуляцией Японии. На фоне разрухи и ступора от взрыва атомной бомбы, первая леди – харизматичная Ева Перон – бередила мировое сообщество видом своих сногсшибательных туалетов, слухами о скандальном прошлом и пламенными речами в поддержку державной политики. Меж тем супруг её - президент Хуан Перон открыл границу военным беженцам обоих лагерей, особенно поощряя при этом въезд учёных и инженеров-практиков из нацистской Германии, имевших отношение к военной промышленности.
     В 1948 году девятнадцатилетний студент Национального Университета Диего Сетра перешёл на второй курс инженерного отделения  (тогда оно ещё называлось  «факультетом Точных и Естественных наук»); Аргентина, Чили и Великобретания провели трёхстороннюю конференцию по проблеме Мальвинских островов, а несколько месяцев спустя аргентинское поражение на переговорах было компенсировано семью медалями на лондонской олимпиаде... Обе золотых соотечественники Борхеса и Гарделя взяли в традиционно английском виде спорта – боксе.
     Диего – отпустивший усы, чтобы казаться старше - по утрам уходил в университет, а после занятий - на радиостанцию «Американский Дом», где подрабатывал техником. Вечером он облачался в отцовский твидовый пиджак, прыскался одеколоном «Элеганс» и шёл в кондитерскую дона Гвидо. Там он покупал жестяную бомбоньерку «Аванна» с анисовыми коржиками, которые склеивались прослойкой варёной сгущёнки, выслушивал очередную порцию охов и ахов тётушки Лауры – жены кондитера («Мамма миа, наш мальчик уже совсем большой! Люди добрые, он же отрастил усы и ходит на свидания!), и перекидывался парой слов с Мареком – поляком-инвалидом, потерявшим обе ноги в траншеях восточной Европы.
     Марек, чей ящик с гуталином и щётками был стратегически размещён у дверей кондитерской, доводил ботинки Диего до зеркального блеска. А после этого уже можно было отправляться на другой конец города: в район ухоженных парков, дорогих автомобилей, дворников с кокардами и классических особняков.
     В одном из таких особняков жила Она.
     Ей было 26, но они решили, что возраст для любящих сердец значения не имеет. У неё была маленькая дочка, для которой Диего вырезал из дерева забавную кукольную колясочку на резиновом ходу, и бывший муж – блеклый тип нордического вида – от которого сбежала она обратно,  особняк в стиле позднего классицизма. Звали её Ева – так же, как прародительницу рода человеческого, а заодно и первую леди Аргентины. И материнство отнюдь не умаляло её хрупкой, немного сумрачной красоты.
     Познакомились они в факультетской лаборатории, куда Диего был привлечён в качестве ассистента самим профессором Гавиолой, отметившим интерес  старательного первокурсника к теме квантовой гипотезы Планка. Энрике Гавиола – именитый астофизик, коллега и личный друг Энштейна – пользовался среди студентов невероятной популярностью, а по сему аура всеобщего обожания распространилась и на энергичного молодого ассистента... Ева же была троюродной племянницей ректора и числилась на факультете лаборанткой, что время от времени требовало её присутствия для пересчёта пробирок в лаборатории, составления графиков работы или списка препаратов, которые следовало восполнить. Вспыхнувшее чувство было взаимным и молодые люди начали встречаться.
     Однако, близость к светилу отечественной науки и любовь красивой женщины всегда оказываются поводом для зависти. Так, незадолго до своей первой весенней сессии, Диего дважды пришлось драться. Первый раз – с кретином, назвавшим Еву потасканной разведёнкой», а второй – с группой оболтусов, пустивших слух, будто  он ректорский протеже. Парень из района Конститусьон всегда сможет постоять за себя, и этих двух раз оказалось достаточно, чтобы худощавого помощника дона Энрике Гавиолы перестали считать «папенькиным сынком» или хилым «ботаником». Ева прикладывала к его синякам сырые антрекоты и умоляла больше не драться. Ещё она просила не слишком афишировать их связь, потому что официального развода между ней и белесым типом нордического вида ещё не было.
     Тем не менее, новый 1948 год они справляли вместе – в номере уютной гостиницы в курортном городке Мар-дель-Плата. Хотя, если откровенно - Диего чувствовал себя не слишком комфортно. Прямо скажем, совсем некомфортно ощущал он себя. Потому что подобные траты были ему не по карману, и трёхдневное пребывание в отеле оплатила Ева. Сам Диего мог предложить только отцовский загородный участок, где из природы имелись разве что пара персиковых деревьев да сухостой, а из удобств – кособокий кирпичный домишко с бачком для умывания во дворе, скамейка на манер парковой и глиняная печь... Впрочем, просить у главы семейства ключи от этого рая юноша тоже не решился, потому что именно отец неделю назад произнёс доселе неизвестное ему слово «джиголо». Поводом послужил рождественский подарок Евы, неосторожно предъявленный дома: это были новые ботинки и серые брюки тонкого английского сукна...
     После нового года Ева с дочерью уехали в Барилоче - погостить у родни, а Диего, у которого начались летние каникулы, распределял своё время между работой на радио, публичной библиотекой и университетской лабораторией. Тогда и услышал он от мэтра первое упоминание о Николе Тесле и его разработках... В контексте критики и многозначительных недоговорок.
     А в августе, по личному приглашению правительства, в Буэнос-Айрес прибыл австриец Рональд Рихтер, обещавший аргентинскому авиастроению атомные двигатели и карманные ядерные реакторы... В восторге от подобной перспективы, президент Перон немедленно отправил австрийского физика на испытательный завод в Кордову, а вот Энрике Гавиола впал в крайнее возмущение. Он расхаживал по факультетской лаборатории, апеллировал к этике и элементарному здравому смыслу гневно жестикулировал и проклинал шарлатанов вроде Теслы или Рихтера, дискредитирующих научный метод заодно с физикой, как таковой. Диего рассеянно слушал профессора, но мысли его были заняты Евой; точнее, их вчерашним разговором и словами возлюбленной о том, что им нужно съехаться и жить вместе. Её отношения с родителями приобрели некоторую напряжённость, да и у Диего дома, несмотря на старания обходить деликатную тему в разговоре, неодобрение отца по поводу отношений с замужней женщиной было явным.
     Ева хотела, чтобы они сняли квартиру где-нибудь в Бельграно или, на худой конец, в Сан-Тельмо. Когда Диего возразил, что его жалования на это не хватит, она улыбнулась, поцеловала его в тыльную сторону ладони и сказала, что это не важно, у неё достаточно средств, чтобы они ни в чём не испытывали нужды, пока он заканчивает университет.
     «Джиголо! Джиголо!» - стучал в висках отцовский голос.
     «Я так хочу быть с тобой всегда,» - шептала Ева.
     «... когда-нибудь потом она всё равно припомнит, что вытащила тебя из нищеты! Porca miseria..!» - это уже бабушка, его старенькая “nonna”.
     «...Страна прожектёров и неучей!.. – возмущённо восклицал профессор Энрике Гавиола, - Если бы этот шарлатан предлагал не карманные термоядерные реакции, а луну с неба – наш распрекрасный полковник Перон всё равно согласился бы..!»
     Вечером Диего как всегда облачился в свой единственный – «выходной» - твидовый пиджак, поколебавшись, всё-таки спрыснулся одеколоном «Элеганс» (дешёвый одеколон из аптеки... что ж, более изысканный парфюм он не мог себе позволить) и твёрдым шагом вышел из дому. Кондитерскую дона Гвидо он на этот раз обошёл стороной, но зато остановился у лотка цветочницы. Там Диего выбрал пять огромных чайных роз, отойдя в сторону пересчитал оставшиеся монеты, которых на проезд ещё хватало, а на чистельщика – уже нет, достал из кармана платок, тщательно протёр ботинки и направился к метро.
     Ева ждала его на углу Корриентес и улицы 9-ого Июля с билетами на «Травиату». Уже потом он вспомнил, что по-итальянски название оперы означает «Потерянная» и связал сей факт с событиями того вечера... Но это было намного позже, а когда после театра Диего провожал молодую женщину до дома её кузины, он просто находился под впечатлением музыки. Пользуясь отсутствием консьержа, они целовались в подъезде чопорного особняка, и чайные розы кололись, и Диего решился. Он сказал, что почёл бы за счастье делить кров с Евой и её дочерью, но только с условием, что жить они будут в скромном пансионе его троюродной тётки, который он в состоянии оплатить. Он сказал, что найдёт возможность подработать, а через несколько лет – уже с дипломом инженера – у него наверняка будет хорошая работа и большое жалование... Ева в замешательстве смотрела на него и качала головой, потому что не представляла, как это можно жить где-нибудь в Конститусьоне или Конгресо. Она опять говорила ему, что располагает средствами на квартиру в приличном районе, и что Диего необходимо сменить этот потёртый пиджак, и что папа наверняка даст им денег, а тот чувствовал, что в голове его нарастает гул, словно эхо от литавр в музыке Верди, и наконец почти крикнул, что она его не понимает, а он не хочет быть ничьим содержанцем, и что никакой он не джиголо...
     На мгновение в полуосвещённом подъезде стало ещё темнее, и что-то оцарапало Диего веко, и пахнуло розами – потому что Ева бросила букет ему в лицо. Когда он оторвал ладони от глаз, она уже поднялась по лестнице на целый пролёт...
     Последнее, что он увидел – это край развивающейся полы её чёрного пальто в лестничном проёме.
     Видение, преследовавшее его всю оставшуюся жизнь: цокот каблучков и край развивающейся в лестничном проёме полы её чёрного пальто.
     Спустя месяц Диего бросил университет и по рекомендации Энрике Гавиолы уехал из Буэнос-Айреса в Кордову – работать на военно-экспериментальном заводе.
    
17.   До встречи в эфире

- Ку-ку! - сказал полковник Мельников, моргая длинными прямыми ресницами и покусывая травинку.
     ...Симоронистов побаивались даже в собственном ведомстве. И вообще, несмотря на тесное сотрудничество с контрразведкой, Генштабом или Министерством Обороны, выходило, что ОСП (Особое Симоронское Подразделение) находится как бы на отшибе. Мало кто знал о его существовании, а те, что знали – отнюдь не торопились признавать симоронистов за «своих». Смириться с мыслью, что ты чья-то ментальная проекция, а вовсе не «царь природы» со свободной волей – кому такое понравится? Оттого-то и сложилось, что и  российские, и американские  симоронисты находятся в подчинении непосредственно Президенту (в демократической стране Президент сам прекрасно знает, что он всего лишь чужая проекция, и даже не пытается сей факт оспаривать... А если пытается – то это уже не демократия, а диктатура).
     В кулуарах власти обеих супердержав симорон и трансферинг в своё время вызывали немало споров. Копья ломались как и из-за самой доктрины, так и при обсуждении целесообразности привлечения симоронистов в силовые структуры. Американский фильм «Секрет» и книги российских авторов – Папы и Бороды – безусловно пробудили интерес общественного мнения к теории и практике «исполнения желаний». Однако, именно популяризация метода спровоцировала критику со стороны учёных и недоверие подавляющего большинства индивидуумов,  воспитанных обществом потребления в духе почитания материальной культуры... Лучшей маскировки для спецов придумать было невозможно, и это немедленно отметили аналитики обеих контрразведок.
     Опасения скептиков касались также вопроса достаточно деликатного: не возжелают ли потенциально всемогущие симоронисты сместить «проекцию президента», или их собственные «проекции», формирующие структуру власти, чтобы воцариться для управления государством? Аналитики попотели и поспорили, но в конце концов вынесли вередикт: власти симоронисты не возжелают, ибо в силу собственной всемогущести, она им просто не нужна. В смысле, формальная власть – с подчинёнными, окладами и кабинетами, где подписываются всякие бумажки по правилам совсем других игр. Симоронист получает всё, что ему нужно, не утруждая себя подобной морокой.
     Решающим аргументом в пользу штатных «волшебников» стало отсутствие в их доктрине диалектического постулата о единстве и борьбе противоположностей. Конфликт симорону чужд, и это является гарантией того, что действия  настоящего симорониста подспудно направлены на избежание конфронтации на всех уровнях.
     ... Ведь на самом деле высшим эшелонам власти война не нужна. Им нужны бизнес, трудоспособная рабочая сила и товарообмен. Войны являются реальностью только у основания социальной пирамиды... и то, только тогда, когда это необходимо для бизнеса или товарообмена. То есть – не часто.
- ...Ку, - растерянно ответил Уэйн, воззрившись на травинку в зубах Мельникова, невесть откуда взявшегося среди каменистой равнины аргентинской провинции Рио-Негро.
- ... Простите, товарищ, вам чего? – из-за спины как-то разом уменьшившегося в размерах Уэйна появился скуластый парень борцовской внешности.
     Мельников и слова вставить не успел, а парень пёр на него грудью и тараторил без умолку:
- Вы зачем это пугаете мистера Уэйна, а? У него и так уже несколько дней стресс. И издёвочка эта... вы почему же ёрничаете, товарищ Мельников? Не стыдно? Может вам ещё и документы показать..?
     С этими словами парень чуть наклонил голову, и за спиной у него захлопали два белых крыла...
- Отменяю! – Мельников не долго думая нацелил на крылатого качка указательный палец правой руки, а левой звонко щёлкнул. По изображению противника пробежала лёгкая рябь.
- И думать забудьте! – в голосе парня появились скандальные нотки, а по контуру вдруг вспыхнуло яркое сияние, - Я слуга Света, к вашему сведению. Приставленый к рабу Божию сему ангел-хранитель Самуил!
- А я Вовик Мельников, создан по образу и подобию Божию... и сам есьмь Свет! – парировал полковник. Он снова щёлкнул пальцами, и на виду у посеревшего от ужаса «раба Божия» фигура ангела начала меркнуть. Указующий перст Мельникова был теперь направлен на самого Уэйна, но не успел Мельников произнести заготовленную формулу, как воздух содрогнулся от громовых раскатов голоса, который, казалось, раздавался откуда-то сверху:
- ...Всем оставаться на местах!!!
     С камней – как при землетресении – посыпался мелкий щебень, Мельников, ангел и Уэйн присели от неожиданности и сразу же увидели двух странно одетых мужчин, бежавших к ним со стороны 23-его шоссе. Один из них был в полосатой пижаме, а другой – в тёмном одеянии, вблизи оказавшемся элегантным двубортным костюмом.
- Ну, наконец-то... – с облегчением пробормотал Самуил, которому уже удалось вернуть себе прежние очертания и яркость.
     Мельников отвлёкся всего на секунду, но Уэйну оказалось достаточно и этой секунды, чтобы броситься на него и сбить с ног.
- Алилуйа!!! – одновременно гаркнули Самуил и подоспевший Матус. Выпущенные их ладонями широкие лучи света заставили бойцов немедленно откатиться друг от друга.
- ... Дезертир! – прошипел Мельников.
- Fuck you! – Уэйн выхватил пистолет, но Самуил направил на него свой луч...
- Don’t..!
     Тело Уэйна обмякло, на лице появилось благостное выражение. Луч снова метнулся к Мельникову, однако тот успел увернуться и теперь быстро обрастал возникшими прямо из воздуха блоками, об которые поток света начинал крошиться, рассыпаясь веером холодных красноватых искр.
- За ним! В эфир! – крикнул Самуил, в тот же миг растворяясь в образовавшейся дымной завесе.
     Прежде чем последовать его примеру, Матус обернулся в сторону своего подопечного, которому было приказано сидеть за чахлым кустиком полыни и не высовываться. Спасительный обморок от обилия впечатлений свалил Дитриха в упомянутый кустик лицом, но выпущенный ангелом луч света уложил его поудобнее и добавил благодати.
     «Потом надо будет подчистить им обоим память», - подумал Матус, осенил спящих крёстным знамением и скрылся в эфире.

18.  О перфекционизме

- ... Па, он гудит как самолёт и виснет, когда я кино смотрю или антивирус запускаю, - басил в трубку Фер, а Хосе так и видел его перед собой: высоченного, худющего, в заношенной до дыр чёрной футболке с надписью “The Doors”... Последние полгода Фер слушал только их. А ещё за последние полгода он стал силён, как вол, и если они начинали бороться в шутку, то сын довольно быстро подминал папашку под себя.
- Это наверняка вентилятор, как в прошлый раз. Аккуратно сними боковину у системного блока и пропылесось там. Поищи в ящике с инструментами, который я тебе оставил: в самом широком отделении должна быть отвёртка со «звёздочкой».
- Хорошо, па.
- Мануэль дома?
- Нет, на тренировку ушёл.
- Ну, передай ему... привет.
- Хорошо, па.
- Мать там слушайтесь...
- Хорошо, па. А вы с Ириной когда вернётесь?
- Не знаю пока, - Хосе постарался придать голосу беззаботность, - Я ещё позвоню... или напишу... Ты всё поймёшь, когда вырастешь...
- Что – пойму?
- Да нет, ничего... Смотри винтики не растеряй, когда системник будешь разбирать.
- Хорошо, па. Счастливо, Ирине привет.
- Спасибо. Пока.
     Свою миссию в их воспитании он всё-таки мог считать выполненной. У обоих отлично работала не только голова (надо отдать должное бывшей супруге, приучившей мальчишек читать), но и руки. Уважающий себя мужчина должен уметь и гвозди забивать, и проводку починить, и дров нарубить, и прокладку в кране поменять. Всему этому Хосе своих сыновей обучил. Ещё он объездил с ними «дикарём» пол Аргентины, чтобы знали свою страну и гордились ею. Вот, скажем, в Патагонии Фер и Мануэль уже побывали. Спали они во время своих путешествий, как правило,  в палатке, а музыку Хосе по дороге ставил самую разную, чтобы не думали, будто она ограничивается монотонной, как подростковый секс, «кумбией» или пластиковой попсой, которую крутят по радио.
     Он убедил их записаться на карате, и даже сам ходил на занятия несколько месяцев. Правда, потом дело приняло довольно неожиданный оборот, ибо у тренера с маман новых учеников случились «отношения», и вот уже полгода как они живут вместе. Хосе порядком раздражало то, что теперь этот тип, сверкая бицепсами, хозяином расхаживает по ЕГО дому, но что ж поделаешь. В конце концов, это не худший вариант. Мальчишки к нему нормально относятся. Можно сказать, что взаимопонимания у них больше, чем у него самого с сыновьями Ирины... Ведь он не науськивает своих мальчишек на каратиста, как иринин экс. Хотя, если бы этот бугай с бицепсами надумал Аделию и его сыновей увезти из Аргентины... Положа руку на сердце, Хосе сделал бы всё возможное, чтобы этого не допустить. Как и иринин экс...
     Ощущение вины – штука очень неприятная. Причём – неважно, относится ли она к свершившемуся акту или всего лишь намерению. А Хосе был перфекционистом... Если бы Ирине всё-таки удалось переехать в Аргентину вместе с двенадцатилетним Сашей и шестнадцатилетним Валерой, он непременно начал бы их воспитывать наравне со своими... вернее, речь тут шла о ПЕРЕвоспитании, и скорее всего, он взялся бы за бедных недорослей с тем рвением, которое оставалось неизрасходованным до конца, потому что Фер и Мануэль жили с матерью.
     ...И быстро сломал бы себе шею на этом. А заодно - вытравил зачатки тёплых чувств, которые при меньшем нажиме можно было бы развить в отношениях с мальчишками. За счёт уступок и послаблений... Но тогда Хосе корил бы себя именно за недостаток рвения и уход от проблемы. А может быть, ещё и за отсутствие любви к детям любимой женщины...   
     Улыбчивый очкарик Дитрих, наверное, тоже перфекционист. Хосе ещё в аэропорту почувствовал к нему симпатию... Остаться ведь было бы проще всего, а через пару часов отсчёт пошёл бы с нуля... Но - зная, что где-то там, в прошлой жизни, что-то осталось недоделанным, неисправленным, недосказанным  -педантичный немец просто не смог обнулить счётчик. Наверное, поэтому он и ушёл. Ничего не сказав жене, потому что она скорее всего не поняла бы. Объясняться с женщинами вообще очень трудно.
     Вот Ирина понимала. Она наоборот понимала слишком много... И почему-то всё прощала ему. И если бы он сейчас взял и ушёл, она бы, наверное, поняла.
     ... А ещё можно было бы уйти вместе. Просто сесть в машину, поставить диск «The Doors» и рвануть обратно в Буэнос-Айрес. Перекусить в пиццерии «Ди Пьетро» на Авельянеде, помочь Феру с вентилятором от жёсткого диска, позвонить в Москву и попробовать договориться с ирининым бывшим мужем, чтобы разрешил детям приехать на каникулы... Потом досчитать до десяти, глотнуть вина полстакана и позвонить ещё раз...
     И – никаких тебе вихревых объектов, ни «эффекта Филадельфия», ни «красных карликов»... Надо же – как раз пару недель назад младший - Мануэль – спросил, что это за карлики такие, и искали они вместе информацию в сети, а после ели сосиски и Мануэлито, вымазавшись кетчупом как дитя малое, радостно становился на четвереньки и кричал: «Я красный карлик! Смотрите на меня! Я красный-прекрасный карлик!»
     Да, свою миссию в воспитании сыновей Хосе всё-таки мог считать выполненной.
     Но почему же тогда грустно ему после этого телефонного разговора?
     И почему опять так стыдно непонятно перед кем..?

19.  Диего и проекции (провинция Кордова, 1949)

     ... Когда физические границы того пространства, куда ты можешь убежать, закругляются в определённой географической точке, и дальше – никак нельзя, этого «дальше» перестаёт существовать, ты его не видишь, не представляешь... Его можно допридумать со временем, вычитать, к примеру, что есть какая-нибудь Монголия, или Колорадо-Спрингс, или Нереида - спутник планеты Нептун; или же наоборот – сузить мир до периметра железной кровати с панцирной сеткой и узкого, заваленного бумагами стола в лаборатории. Работа – дом, дом – работа. Работа – стойка «Пульки 100» (претенциозного заведения с аллюминивыеми столами, должными ассоциироваться в воображении посетителей с авиастроением). Несмотря на аляповатость убранства и дурацкий пропеллер, приделанный над входной дверью, пирожки с мясом в «Пульки» подавались отменные. К тому же сметливый хозяин заказывал прямо из Германии настоящий шнапс с розовощёкой гретхен на этикетке...
- Германия – опорный камень западной цивилизации - теперь расколота надвое... чем ни конец света? Нострадамус упоминал ведь что-то в этом роде, не так ли? Хотя, всё это может быть проекцией коллективного бессознательного... Бессознательного, больного, утратившего разум…
     Тот самый Рональд Рихтер – чья близость с президентом и обещание снабдить аргентинские самолёты атомными двигателями поставили с ног на голову политические и научные круги, - меланхолично покачивал бокалом шнапса:
- Вот так мы материализуем новые куски реальности, молодой человек. Была одна Германия – стало две.
     В раздвоении родины Гегеля и Карла Маркса Диего ещё мог бы усомниться, но шнапс, пропеллер над дверью и новый, прославивший Аргентину истребитель (собственно, трактир в честь него и назывался) – безусловно являлись материализованными проекциями германской мысли. Ведь помимо Рихтера и немецкого инженера Курта Танка, которому австриец был обязан знакомством с Пероном, в кордовском Институте Авиастроения работало немало их земляков... За год Диего обвыкся, почти полностью перешёл с красного вина на пиво, а главное – проникся искренним уважением к своим старшим коллегам. Особенно к австрийскому физику, который покорил его  смелостью формулировок, широтой взглядов и заразительным энтузиазмом. Наверное, это было своего рода изменой принципам профессора Гавиолы, но Диего Сетра старательно гнал от себя подобные мысли.
     Да, была одна Германия – стало две, была одна луна – стало две. Была одна Ева, потом не стало ни одной. Прародительница рода человеческого и жена президента Перона – не в счёт. Они явно были чужими проекциями.
- Вам надо учиться, молодой человек! – Маэстро обаятельно улыбался, и казалось, вот-вот взметнутся в воздух полы его серого плаща, а из-под них вылетит сноп искр, как на испытаниях в лаборатории, - В рекомендательном письме написано, что вы были на очень хорошем счету в Буэнос-Айресе... Из-за чего вы решили оставить учёбу? Таланты, юноша, необходимо развивать. Интуиция и быстрота должны прикладываться к фундаментальным знаниям.
     Однако, именно приверженцы фундаментальной науки, во главе с Гавиолой, сделали Рихтера объектом самой жёсткой критики. Аргентинскому астрофизику всё-таки удалось добраться до администрации Перона и убедить президента в необходимости создания особой комиссии, чтобы хоть как-то контролировать бурную деятельность искромётного австрийца. На Рихтера это, однако, впечатления не произвело. Почему его должна была волновать какая-то комиссия, если тот же самый Хуан Перон уже выделил ему средства и целый остров у берегов Патагонии для возведения собственного исследовательского центра? Дни Рихтера в рядах отечественной аэронавтики были сочтены: все его мысли были заняты преимущественно ядерной физикой.
- ... Для получения нужного результата опасный и дорогостоящий уран нам не потребуется! Мы будем обогащать самую обыкновенную воду! – голос Маэстро гремел, как с трибуны, - Мы претворим в жизнь мечту многих учёных, работавших над проблемой дешёвой и доступной энергии для нужд человечества! Но добывать её следует отнюдь не в мифическом «эфире», как предполагал, к примеру, Никола Тесла, а в самой обычной субстанции, существование которой ни у кого не вызывает  сомнений: H2O, agua, Watter..!
     От избытка чувств Рихтер переходил на немецкий; оппоненты возражали, что необходимые для процесса температуры на Земле недостижимы, необогащённая пока ещё вода лилась из кранов и с небес, а Диего Сетра шёл в библиотеку после работы и самостоятельно собирал информацию по малознакомым темам и терминам. В списке интересующих его материалов фигурировали и разработки Теслы. Но цитат или даже просто упоминаний о нём было на удивление мало. И то, что было – чаще вызывало у молодого исследователя недоумение и беспокойство.
- Диего, работу на авиационном заводе и собственные изыскания можно сочетать с посещением лекций и семинаров... – мягко увещевал ангел-наставник Митя Боголюбов, который при первой встрече представился на испанский манер: «Деметрио».
- ... Она меня предала! – Сетра отрывал от лица руки, и было видно, что глаза его полны слёз.
- Нет, просто оба вы стали жертвами существующих предрассудков... С одной стороны. А с другой – у вас разные предназначения в этой жизни.
- Но я любил её!..
- Ты всё ещё любишь её. И она тебя тоже. В твоей воле – вернуться в Буэнос-Айрес и переиграть ситуацию... Ценой некоторых компромиссов. И отказа от предназначения...
- Я не вернусь.
- Тогда иди учиться...
- В чём моё предназначение, ангел?
- Ты станешь Проводником.
- «Проводником» - чего? Или где?
- Проводником к Истине.
 
20.   Достать и думать

     ... Несмотря на выбранную Мельниковым толщину, защитные блоки пропускали звук и позволяли наблюдать за тем, что происходило вовне. Происходило же там вот что: по обе стороны от Мельникова зависли в довольно напряжённых позах -  перекачанный Самуил с белыми крылами за спиной и второй (неучтённый Мельниковым) ангел, сопровождавший давешнего очкарика в пижаме... Очкарик вместе с проходимцем Уэйном остались в бескрайних аргентинских пампасах. А то самое «вне», куда попали в пылу схватки симоронист и его противники - оказалось на сей раз плотной, тёмно-зелёной субстанцией. Местами – то тут, то там – виднелись радужные разводы, придававшие ангельским фигурам своеобразный эффект колыхания. Называлось всё это «эфиром», «астралом», «менталом», «четвёртым слоем сумрака», «глюком» - симоронисты принципиально игнорируют терминологические игры, ибо по определению предпочитают играть без правил и привязок к имени сознательно избегают.
     Ослепительный луч света плашмя обрушился на защищавшую Мельникова сферу из прозрачных блоков.
- Убить меня хотите, посланцы Добра? – вкрадчивым голосом поинтересовался полковник.
- Образумить, - мрачно ответил ангел в костюме.
- Отменяю!
     Свою мантру Мельников произнёс не повышая голоса и не вкладывая в сказанное особенных эмоций. «Вне», однако, в ответ ухнуло и тут же разразилось чем-то похожим на порыв ветра или взрывную волну, которая накатила на защитную капсулу сзади, крутанула её и понеслась дальше, оставляя за собой клубы болотно-зелёной пыли... если только в эфире может быть пыль. Когда она рассеялась, Мельников с удовлетворением отметил, что никто перед ним больше не колыхается.
     «Вот ТАК-то!» - не нуждаясь в озвучке, тренированная мысль его тут же заработала, подтверждая и закрепляя факт свершившейся победы... Так действует на проявленные фотографии фиксаж. Теперь пора было возвращаться в тот пласт реальности, где валялся под кустом дезертир Уэйн, а южнее, в каких-нибудь двадцати километрах, находился тот самый – могущественный, грозный ОБЪЕКТ, который мог кардинально изменить судьбы всего человечества... Чтобы вновь перенестись в ветреные аргентинские пампасы, достаточно вспомнить терпкий запах трав, представить себе низкое матовое небо или просто ощущение собственной незначительности на фоне этих бескрайних широт. Хорошенько сосредоточиться и на минуту представить...
- ...Уходит!
     Самуил отчаянно захлопал крыльями и метнулся в сторону тихо улыбавшегося своим мыслям Мельникова, который потихоньку таял за невесть откуда взявшемся в эфире окном. Белая краска на оконной раме местами облупилась, стекла не было вообще, а сама рама просто висела в пустоте, ни на что не опираясь. Однако, когда Самуил попытался с разгона прорваться на ту сторону или просто выломить окно ударом мощного кулака – ничего у него не вышло. Пространство спружинило и отбросило ангела назад.
- Бесполезно... – Матус с досадой плюнул себе под ноги, - Он нас ОТМЕНИЛ, в его реальности мы не существуем и поэтому бессильны на неё повлиять.
- Тогда давай обратно, в пампасы!.. Там же подопечные! В их реальности мы существуем...
     Но Матус вдруг схватился за голову и на лице его отразилоь облегчение.
- Погоди, - пробормотал он, - хочу попробовать одну штуку...
     Резко выбросив руку с указующим перстом в сторону полурастворившегося Мельникова, Матус выпалил:
- Вовкину остановку времени утверждаю! Да будет ТАК!
     ...И симоронист перестал растворяться. Сначала с его лица сошла тихая улыбка, потом стал он дёргать туловищем, от которого в эфире оставалась только верхняя часть, потом... Но ангелы не стали смотреть, что было потом. Пока Мельников с ужасом осознавал, что попался в собственную ловушку, Матус и Самуил уже обрезали ремни его рюкзака, успевшего материализоваться в пампасах.
- Как тебе это удалось?! – скуластая физиономия Самуила выражала восторг и изумление. В ангелы он попал недавно, на самостоятельных заданиях был всего два раза, о симоронистах до сего дня знал только понаслышке.
- Элементарно, - Матус самодовольно пожал плечами, - Я заметил, что на руке у него часы без стрелок... Выломал он их затем, чтобы огранизовать в своей реальности БЕЗВРЕМЕНЬЕ и успеть в отведённые командованием сроки не только выполнить основное задание, но и отловить дезертиров. А БЕСКОНЕЧНОСТЬ, как ты помнишь, равнозначна ПОЛНОМУ ОТСУТСТВИЮ, также как «ВСЁ» – это, по большому счёту, «НИЧЕГО». Я просто провёл манипуляцию с элементом, который для обеих наших реальностей является смежным. Теперь он завис в своём безвременьи и даже не может дать установку на выход, потому что для выполнения любой аффирмации вселенной требуется время, а как раз его-то и нет...
- И сколько же он теперь провисит?!
- Это пускай начальство решает, - голос Матуса прозвучал несколько смущённо, - Он ведь даже поговорить с нами не соизволил... словами себя не дал вразумить. Сам виноват.
- Ну ты – вообще... – Самуил восторженно развёл накачанными ручищами, - Только... У тебя теперь неприятности будут, да? Мы ведь... слуги Божьи. Собственной воли не имеем, и собственные реальности нам заказаны. А ты, выходит, как раз на  гордыне сыграл, человеку уподобился.
- Могут быть и неприятности,- Матус вздохнул, - Давай-ка лучше глянем, что это у него тут за «русский чемоданчик»... чем это они взламывать защиту «объекта» собирались...
     И ангелы принялись раскладывать на траве содержимое полковничьего рюкзака и  всё то, что лежало в многочисленных чехольчиках и кармашках, крепившихся к широченному кожаному поясу Мельникова. Не то, чтобы всевидящий ангельский взгляд не проникал сквозь ткань или дублёную замшу. Не то, чтобы не мог он читать мысли и намерения людские... Мог, конечно, – и видеть, и читать. Беда в том, что пригодные для симорона артефакты сами по себе ничего постороннему человеку не говорят и намерений владельца не выдают. То есть – для чего, к примеру, Мельникову ноут – сомнений не вызывает. И содержащаяся в нём информация, и софты – всё это ангелам видно и вполне понятно... Или – пистолет, скажем, или ампула с ядом. А вот зачем нужна обычная пластмассовая пуговица, запрятанная в спичечный коробок – уже не ясно. И почему упаковка от медицинского жгута разрисована сердечками – тоже. И в мысли Мельникову теперь не заглянешь, потому что доступ к себе и своей реальности симоронист заблокировал.
     ...В общем – достать и думать.
     Собственно, «русский чемоданчик» представлял из себя... чёрный пластиковый чемоданчик, размером и дизайном весьма напоминавший коробку, в каких теперь продают стандартные наборы «инструментов для дома»; единственное отличие заключалось в том, что с боку были просверлены несколько небольших отверстий – судя по всему, для вентиляции. Так же, как и в коробке для инструментов, в чемоданчике имелось несколько отделений: одно оказалось наполовину заполнено самыми обыкновенными семечками, другое – раскрошенным овсяным печеньем, а в третьем крепилась скотчем маленькая пластиковая бутылка с водой. Наибольший интерес представляло, конечно же, четвёртое – съёмное - отделение.
     Там, забившись в угол и испуганно принюхиваясь к воззрившимся на неё ангелам, сидела обычная домовая мышь с круглыми прозрачными ушами и длинным серым хвостом.