Собачья жизнь

 На бахчу его привез хозяин месячным несмышленышем, бросил возле балагана батрака и ушел.  Пускай возле кухни пока жирует, а осенью в бичевский котел для поддержания давних традиций.
 Да и куда его было определять, как не к старику, который по немощи и статусу своему был определен в костровые без жалования, за провиант. Подле Никитушки и щеня бока наест.

 Никитушка взял щенка в теплые ладони и заулыбался.

- Ну, здравствуй, динозавра. Эко  в тебе кровушки напутано! Ты, поди, всей собачьей округе родня?

 И впрямь, кровей в нем было намешано, о – ё - ёй!
И небритая мордаха фокса, и уши спаниеля, и коротышки-ножки таксы и широченная грудь боксера - все говорило о том, что его предки не сильно заботились о чистоте кровей.
Зато белое пятно на его черной груди было удивительно похоже на двуглавого орла с распростертыми крыльями и сразу ставило его персону в ранг царствующих особ.
Но, он еще не знал этого и, как бы извиняясь за распутство предков, лизнул теплые, шершавые ладони Никитушки.

- Ну-ну, не подлизывайся. Пойдем, апартаменты тебе покажу, да кулеша нашего попробуй. Сам-то лОпать можешь, аль только  сиську мамкину знаешь?

Никитушка налил в банку из-под кильки густого кулеша с тушенкой и подсунул банку под нос щенка.

- Эко, голодный! Не спеши, не спеши!  Еще есть.

 А щенок не слышал увещеваний.
Быстренько опростал банку и, довольным и сытым, ткнулся в ноги Никитушки.

  На бахче его  прозвали как-то не по собачьи – «Чинарик», один Никитушка стеснялся такого незвучного имени и звал его Чика.

 Так и стали Никитушка с Чикой проживать при кухне. Никитушка кухарил, мыл посуду, носил воду, колол дрова, а Чика ловил кузнечиков, гонялся за бабочками,  пытался раскапывать норки юрких полевок.

 Дел у обоих было много. Каждый был занят своим делом и только после заката солнца
они разговаривали.
 
 Никитушка трепал Чику за ушами, обзывал динозаврой и говорил, говорил, говорил.
Чика вначале разговора слушал Никитушку, впитывал в себя журчащие ручейком слова, но потом уставал и счастливо засыпал на коленях Никитушки.
 
 А утром опять работа, работа.  Работа после, которой так приятно лежать на коленях Никитушки.

 Бывали, правда, и горести.
То кто-нибудь из работников в сердцах или из баловства стегнет Чику прутом, или хозяйский пес грозно рыкнет за нарушение пограничного режима.

 Но это временные трудности, о которых он сразу забывал, как только подбегал с обидой к Никитушке и слышал его ласковое:

- Ну, чо, динозавра, получил порки? Ничо, нас бьют, а мы крепчаем. Не жалься. На, вот, полакОмся.

И угощал Чику чем ни будь вкусненьким.

 Все бы хорошо, но чуяло Чикино сердечко беду.
И громкие, злые слова хозяина в адрес Никитушки, и все более молчаливые вечерние посиделки Никитушки с Чикой.
Все меньше и меньше обзывался динозаврой Никитушка, только смотрел ласково в глаза Чики и грустно улыбался.

Ох, вещун сердце Чикино!

Беда грянула!

Не стерпел Никитушка наскоков беспочвенных от хозяина, огрызнулся зло – опостылело!

........

Собирает котомку Никитушка, да  не долги сборы нищего.

Сел, пригреб к себе Чику подросшего.

- Ну, прощай, чадушка. Диназавра ты ласковая.


Сел  на арбузы в кузове и, …. только пыль столбом вместо Никитушки.

Рванулось  в пыль сердце Чикино.

- НИ-КИ – ИТУШ- КА-А-А!!!!!

Несется по пыли Чика, уши хлопают об дорогу, выбивают пыли фонтанчики, а сердечко его исходится  с языка потом каплями, горьким взлаиванием изливается.

- Ай-я-я, ай-я-я-й, Никитушка!!!  Ай-я-я-й !!! Останься, Никитушка!!!

- СТОЙ!! - Взревел Никитушка.

- Стой, погоди чуток.

Не по годам быстрым скоком с машины слетел, подбежал к щенку, почти бесчувственному.

- Поедем! Хрен им. Пусть ворон едят! А мы выживем!

- ПОЕХАЛИ!

- Город большой. Прокормимся!