Рута Менсерен. Гл. 1

Есть деревни богатые и многолюдные, расположенные вблизи от торговых дорог и кормящиеся во многом благодаря проезжему люду. Есть деревушки глухие и скудные, удаленные от любого другого жилья на десятки и сотни верст, единственным средством сообщения для которых являются кривые узенькие тропки, густо поросшие травой. Лесной промысел: охота на зверя или птицу, да рыбная ловля, да сбор ягод – постоянное занятие тамошних жителей. Разумеется, не считая засеянных пшеницей и ячменем полей – почти обязательного атрибута любой деревни. Липницы по своему расположению находились где-то посередине между первыми и вторыми. И купцы, и проезжие гости не так уж часто заезжали туда, Большой Старицкий тракт проходил по меньшей мере в пятнадцати верстах западнее. Но приличных размеров пашни давали большой урожай, и по осени мужики целыми обозами свозили зерно на ближайшую мельницу, а потом, телеги груженные мешками с мукой бодро катили на Пнинскую ярмарку – весьма значительное событие в жизни окрестных сёл и деревень. И оптовые торговцы, что мелкие, что крупные – не считали зазорным вести с липничанами добрую дружбу, основанную на взаимной (правда, всегда ли?) выгоде. В особенности же – с липницким старостой Житором Нердягой, мужиком среднего роста и обладателем знаменитой двойной бороды, за концы которой староста обычно подергивал себя в особо запущенных случаях. Четыре десятка дворов исправно платили подати в казну, и ежегодно четверо отроков отправлялись отбывать воинскую повинность в гарнизоне ближайшего города Стечна. И сколько бы не убывало в Липницах денег, хлеба и жителей, столько же и прибывало почти каждый год. А было зачастую и так, что вдвое, втрое прибавлялось. Особенно липницкие мужики мастерски преуспевали в прибавлении собственного потомства. И шли парни в службу с радостью, потому что настоящим воином стать – честь большая и прибыль, а в большой семье куски всегда поменьше достаются. Так что случись война – Непражскому кнеху – Ольгерду Крочеве не составило бы труда собрать несколько полков крестьянской пехоты в ополчение. Достаточно было бы бросить клич в нескольких деревнях, подобных Липницам. Таким вот образом шла тихая и мирная жизнь липничан. Шла себе без особых изменений и тревог, наперед зная, что будет завтра, и послезавтра, и через год… до тех пор, пока однажды в полдень, на дороге ведущей к Старицкому тракту не появилась тонкая девичья фигура, в сером дорожном балахоне и котомкой через плечо.
Первыми её заметили вездесущие мальчишки, игравшие в чижа на полянке близ дороги. Остановились на мгновение, приоткрыв рты и разглядывая странницу. Не так уж часто увидишь женщину, путешествующую пешком, да ещё без сопровождения. Девица ростом была высока, кожей бела необычайно, пепельного цвета волосы почти полностью убраны под платок. Тонкий заостренный нос, тонкие же, бледные губы, да глаза – большие, серые и наполненные усталостью. Запыленный плащ, затянутый на все шнурки и крючки – скрывал девичью фигуру, оставляя взору только две тонкие, темные от дорожной пыли щиколотки, которые плавно перетекали в сильно изношенные дорожные башмаки. Поглазев на странную путницу, мальчишки вернулись к игре. Да кто её знает, куда и зачем она идёт. Если решила в Липницах остановиться – взрослые разберутся. Если призрак дневной, виденье какое или полуденница – тем более лучше не задевать. На то в Липницах святник Иллирей есть – главный деревенский авторитет в вопросах, связанных с богом и нечистой силой. И мальчишки, демонстративно не обращая внимания на бредущую девицу, занялись своими важными и неотложными делами.
Странница тем более не обратила на них внимания. Глядя перед собой, равномерной и слегка деревянной походкой человека, прошедшего долгий путь пешком, девица целеустремленно прошла к деревне. Месяц… да, почти месяц проведенный на тракте. С редкими ночлегами в придорожных трактирах, а чаще в кустах и канавах. Ни к кому на телегу не просилась: подвезите, и люди не предлагали, с опаской косясь на её странный вид и стараясь особо не приглядываться. Вроде и ничего пугающего в облике нет, а что-то екает в душе. Страшновато. Не просится, так и к лучшему. Откажешь – беду накликаешь, и не откажешь – радости мало. Много всякой нечисти по свету шляется…
Остановившись посреди широкой улицы, она опытным глазом определила дом старосты (не самый богатый, но зато добротный и ухоженный) и направилась прямиком к нему. Она не ошиблась. На стук в калитку и захлебывающийся собачий лай, из избы вышел сам Нердяга, при виде странной гостьи немедленно принявшийся дергать себя за бороду. На горожанку девица не похожа, на деревенскую бабу тем более. Ей больше подошло бы тенью скользить по полям и лесам, темным дубравам и буеракам, а то и летать на фоне ночного неба с развевающимися волосами…
«Ведьма, что ли? – неодобрительно подумал Житор, – вот принесла нелегкая».
Незнакомка равнодушно поглядела на замявшегося старосту.
- Ты ли старостой здесь будешь?
- Гм… ну, допустим, что я. Что дальше?
- А как звать тебя? – в девичьем голосе прозвучали повелительные нотки, чрезвычайно старосте не понравившиеся. И вообще, сам её голос Житору с каждым мгновением нравился все меньше и меньше. Уж больно свербило от него под ложечкой, словно не слова девица произносит, а острым ножом под ребрами ковыряет.
- А почто спрашиваешь, и сама-то кто будешь? И откуда?
Она понятливо кивнула, признавая собственную оплошность.
- Прости, что сразу не назвалась. Рута – мое имя. Рута Менсерен.
- Издалека? – кратко поинтересовался Нердяга. Начав допрос, староста сразу успокоился. Все же он тут в Липницах главное лицо, персона можно сказать.
- Издалека – так же кратко отозвалась девица – у кого тут можно на ночлег попроситься?
- Надолго ли к нам? – не дал себя сбить староста.
- Уж как видно будет – не люблю загадывать – в голосе Руты послышалось легкое раздражение.
Житор только усмехнулся. А девица-то с гонором – не любит, когда допрос учиняют. Но кем бы она ни была, а последнее слово должно за ним оставаться. Всегда. Иначе уважать перестанут.
- А сыми-ка платок, погляжу на тебя – велел он. – Не из свенов будешь? Больно имя странное.
Девица помедлила, но дернула за кончик платка и стянула его с головы. Длинные вьющиеся волосы волной опали на плечи. И не пепельными они были, скорее серебряными, с тонкой полосой седины у самых корней. Сама лицом бледна, лоб высокий, щеки впалые, тонкие сухие губы, а глазищи…брр!.. неприятные одним словом глаза. Вроде бы серые, но только сморгнет – и вроде уже не серые... Да и взглянет, как двумя иглами ужалит, так что душа съёживается в комочек, а комочек неприятно так в пятки соскальзывает.
- Мммда… ладно, опосля с тобой разберемся – после недолгого молчания промолвил он – а коли ночлега ищешь, то можешь в корчме остановиться, что в конце улицы. Её Илька Заплес держит. И за комнату недорого дерет. А то ещё найди Карека Кулибу, что на том краю деревни живет. С ним и договоришься. Артачиться станет – скажешь, что я прислал.
С этими словами, Нердяга оборотился вправо, рассеянно глядя куда-то поверх забора. Дал понять, что разговор окончен. Девица, не поблагодарив, развернулась и, судя по направлению, пошла искать дом Кулибы. «Корчмой побрезговала что ли, неженка? – нехотя подумал Житор – ох, чует сердце – не к добру она тут появилась…. К вечеру надо бы в корчму зайти, разузнать о гостье незваной. Бабы-то, небось, до вечера все разузнают о девке, вплоть до того, чем болел её прадедушка в ранней молодости, да сколько внебрачных детей было у прабабушки. Узнают и мужикам расскажут. А мужики-то мне все  выложат». Довольный собой и своими логическими выкладками староста пошел обратно в избу. Был месяц пухосбор, время, когда умные мужики давным-давно отсеялись, а ленивые только-только заканчивали. Выгоняли хозяева скотину на пастбища, да по хозяйству копошились. Кто готовился с предстоящему покосу – точил косы, готовил черенки, торчал у кузницы, надоедая добродушному Алсеру просьбами отковать, подправить, подновить… да получше, да поострее, да чтоб не так дорого как в прошлый раз… . Большинство же предпочитало попивать квас в холодке под навесом, дожидаясь вечера, когда можно будет собраться в корчме и под холодное пиво да горячий мед слушать страшные истории записных рассказчиков, неправдоподобные солдатские байки от двух престарелых отставников и веселую трепотню забредавших порой в Липницы менестрелей.
И в самом деле к вечеру староста уже знал, что поселил Кулиба постоялицу в саманном домишке, нарочито построенном для приезжих гостей, что девица уплатила вперед за целый месяц, причем торговалась за каждый грош, словно картошку на рынке покупала. И выговорила, что Карек будет каждое утро приносить ей по два ведра холодной воды, а по пятым дням предоставлять большую лохань с горячей. Нердяга подивился девичьей причуде, и тут же узнал, что ест девица как двухнедельный котенок, то есть почти ничего не ест, а в котомке помимо запасного платья и смены нижнего белья только брусочек мыла и подушечка, утыканная иголками. «Как есть ведьма – подумал при этом староста – на кой ей столько иголок?». И тут же принялся размышлять о том, где же эта самая Менсерен остальные вещи прячет. Была бы подороднее, так можно было бы подумать что при себе таскает. Но уж больно тоща – что ни спрячь под плащом, все выпирать будет. Прямая как палка, однако. Что особенно странно для путника – никакого оружия. Не то чтобы окрестности кишели дурными людьми, но кое-где разбойники водились. Особенно на тракте. И женщины (по крайней мере благородные) путешествовали только в сопровождении вооруженных до зубов спутников. Тут старосте поднесли здоровенную чару мёда, и он выбросил на время из головы странную пришелицу, положив себе не выпускать девку из вида, и при первой же возможности выпроводить её из Липниц. Для общего блага и собственного спокойствия. Если бы Нердяга обладал даром предвидения, то не стал бы он оставлять эту здравую мысль на потом, а немедля и собственноручно вытолкал Руту за околицу, и денег бы на дорогу дал не скупясь. Но, к сожалению, пророком староста не был и потому продолжал преспокойно прихлебывать горячий мёд, покрякивая от удовольствия и, время от времени, добавляя пару слов в общий разговор. Перемыв косточки пришлой девке, мужики принялись обсуждать более животрепещущие темы. Главной новостью дня было повеление управителя Лепнинского округа (в который входили Липницы), о том, что «съестные припасы запасать, собирать и свозить в указанные места, скотину гнать десятую часть с каждого двора, а за невозможностью возмещать другими продуктами. Старостам селян мужеского пола и отроков собирать и военному делу учить, для коего особые люди присланы будут…». До Липниц гонец с грамотой ещё не доехал, но приехавший из Лазорек мужик клялся и божился, что к ним приехал старый воин с грамотой и указ зачитывал громко на общем сходе. И что староста Дорек Евлянский уже тому воину список мужиков служивого возраста передал. Было о чем задуматься липничанам, было о чем поразмыслить. Сквозь естественное недоверие к обещающим «нелегкую жисть» слухам, всякий понимал, что как ни крути, а придется и продукты везти, и скотину гнать…
До серьезного возмущения дела не дошло, но мужики осуждающе качали головами и гадали о причинах, побудивших управителя издать такой грабительский указ. Староста первый предположил, что готовится война (что, несомненно, свидетельствовало об его уме и прозорливости). Мужики почти единогласно ухватились за эту мысль, и принялись строить предположения о том, с кем же придется воевать Непражу? И, правда, с кем? Конечно, восточные и южные области Непража временами подвергались набегам зеркутов, но на севере и западе все было спокойно. Разбойничьи зеркутские набеги успешно отражались тамошними гарнизонами, липничане же, живущие в центральной части Непража, вот уже более ста лет не знали, что такое война. Об этом могли рассказать немногие вернувшиеся со службы липничане, что они и делали, зарабатывая вечерними кровопролитными рассказами бесплатную кружку пива, а то и кувшин. Сам Житор ломал голову, не находя объяснения слухам. Верить он, конечно, верил, чутье подсказывало, что лазорьский мужик не врал. Старосту смущали только размеры требуемых поборов. В случае «загранишной войны» следовало собрать четвертую часть с каждого двора, и рекрутов не брали. Если же в Непраж вторгался неприятель, следовало отдать половину скота и съестных припасов, и по одному мужику, и по одному отроку в войско. Обо всем было подробно расписано в «Указе для верноподданных наших жителей на случай тяжелых времен», который староста в свое время проштудировал от первого до последнего слова, даром, что читал по слогам. Чего сам не понял, то жена объяснила. По своему конечно, по-бабьи, но вполне доступно. В общем гвалте перебивающих друг друга голосов, староста степенно попивал остывающий мёд и глубокомысленно двигал бровями. Свободная рука уже давно мусолила концы двойной бороды. Староста думал и готовился сделать выводы. Допив мёд, Нердяга встал и успокаивающе вытянул руку.
- Вот что я надумал, мужики…
Не сразу, но постепенно разговоры стихли. Напиться до свинского состояния никто ещё не успел, а в состоянии легкого подпития липничане своего старосту очень уважали.
Житор вздернул кверху брови и важно выпятил губы.
- Коли бы правитель наш, кнех Ольгерд Крочева войну с кем затеял, то взяли бы с каждого двора по четвертине, а мужиков и не брали бы. Коли бы на Непраж кто напасть вздумал, то взяли бы поболе, а не десятую часть как лазорьский говорит. Значит, либо указ не настоящий, что вполне может приключиться, либо напутали лазорьские что-то насчет поборов.
- Верно!... Правду староста говоришь!... Верно… верно… - вразнобой загудели мужики – башковитый староста у нас!
Нердяга лукаво прищурился и дернул себя (в который уже раз) за бороду.
- Ну а коли настоящий указ и лазорьский не соврал ни слова, то вот что я думаю…
- Говори, говори… - одобрили слушатели. Корчмарь Илька под шум притащил ещё два больших кувшина с пивом, всем своим лицом выражая горячее одобрение любым словам старосты.
- Коли настоящий указ, то и войны не будет пока – пообещал Нердяга – а будет – так не скоро. Войско кнех собирает, запасы понемногу копит – стало быть в дальний поход собирается. А мужиков с оружьем обучать хочет – чтобы было кому, в его отсутствие земли наши от недругов защищать. Так ли я говорю?
Восхищенные старостиными выводами мужики громко загалдели, и принялись запивать его слова пивом, коварно подливаемым в кружки юрким корчмарем. Коварство Ильки заключалось в том, что плохое пиво он на четверть разбавил вонючим дешевым самогоном, а высчитывать собрался как за масанское светлое. Благо охмелевшим мужикам было уже все равно, что пить, лишь бы в голову ударяло покрепче.
Ободренный всеобщей поддержкой, Нердяга стал выкрикивать, пытаясь перекричать общий шум:
- А мы што! Коли надо и все отдадим! Коли надо – умрем, а землю родную защитим! Будет кнех наш спокоен, и доларь наш – Ленод Бальбак спокоен, и я – Житор Нердяга спокоен! Так ли я говорю?!
- Так… так!
Адрек Пиляк, хлипковатый мужичонка, отличавшийся синюшным носом и безразмерным желудком, в который можно было упрятать половину Илькиных запасов, махом допил пиво и завопил:
- Илька! Неси чо покрепше, да поживее! Хочу за нашего старосту выпить! За нннашего… замммчатльнава… Життара!
- А надо ли? – попытался возразить осторожный корчмарь, знавший, что Пиляк очень любит пить в долг или под чужое угощение. Но польщенный староста погрозил Ильке пальцем.
- Неси, коли просят! Я плачу!
Услышав заключительную и поистине волшебную фразу,  Илька Заплес беспрекословно убежал за бочонком «чо покрепше». Вечер продолжился под беспрерывное чокание глиняных кружек, взаимные здравицы, серьезное пение похабных песенок и глубокомысленные рассуждения о внешней политике государства – излюбленной темы для разговоров у большей части мужицких сборищ.
Только поздней ночью последние из завсегдатаев корчмы отправились по домам, спотыкаясь о собственные ноги, натыкаясь на плетни и громко ругая старосту, который совершенно не следит за чистотой липницких улиц. Нердяга этого не слышал: уйдя домой одним из первых, он давно уже крепко спал и даже видел сны.