Госпожа - Лошадушка

Правду люди говорят, или выдумывают, не ведомо то. Но в одной деревне, сказывают, жила семья. Обыкновенная такая, не из помещичьих, а наша – заводская. Жили, как все – на четыре рта одна ложка. Савелий, жена его Наталья, да дочери две, Оксанка да Ксюха, погодки. Бог сыном не миловал, тяжело Наталья вторые роды пережила, думали – помрёт вместе с дитём.
Ан нет, ожили, с трудом, но в норму пришли. Но о детях пришлось забыть, хотя мечтал Савелий о большой семье, пять – семь детишек чтоб по дому бегали. Но дочерей любил и баловал, а к Наталье охладел немного. Злые люди сплетничали, будто бы ходит Савелий иногда к вдове одной бойкой, привечает её мужниной лаской.
Но Наталья – на то и жена, богом данная.  Всплакнет, бывало, в сенях, от глаз чужих подалее, да и успокоится. Что мужа журить, ясно дело – сама виноватая, что сына родить не может. Да и делами займётся, хозяйством – большое оно, коровы там, лошадей пара да и мелочи всякой – куры да гуси.
С утра встанет Наталья, мужа раньше, коров подоит, сена им задаст али на поскот выгонит, если время теплое. Мелочь дочери кормили, сами с матерью вставали пораньше и помогали. К лошадям всё Ксюха лезла, хоть и маленькая была – ей о ту пору двенадцать  было, а Оксанке – на год побольше. Ох, и любила Ксения Савельевна лошадей, души  в них не чуяла. И косы им заплетет, и расчешет, и овса чистого задаст. А иногда сахару прихоронит, сама не съест – и всё своим сударушкам несет, разделит. Сахар-то редкость был, дитям на радость.
А она всё лошадям, поклонится в ноги и гостинец свой на ладошке поднесет. Те бархатными губами своими мокрыми тычут, благодарственно так. А Ксюха смеется.
Так и жили. Муж на работе, иногда и вечерел там, хоть и говорили за спиной, что к вдове ходит. Наталья за двором следит, дочери помогают. Жизнь то она такая, ручейком течет.

Зимой все вечера, при лучине шили приданное, чтобы в дом мужнин не с пустыми руками придти. И скатеретей навышивают, рукомойников – полотенцев выбелят да украсят кружевом али рисунком узорным. В ту пору любая девушка и вязать, и ткать, и  шить умела, не то, что в наше время. У Оксаны  красивше выходило, один другого краше – и цветов разноцветных напридумывает, сама же и вышьет, словно по неведомому рисунку. А уж какая певунья была – среди молодёжи первая, за что и любили её все, привечали.
Выйдут, бывало, к костру вечером – молодёжь там, кто постарше, незамужние. С гармонями заведут песни, допоздна выводят. И веселые, и грустные – жизнь то она, всякая. Оксанка знатной невестой росла, с приданным хорошим да и сама красавица.  Румяная, веселая, глаза карие, губы пухлые, словно ягодным соком измазаны. А коса длинная, вокруг локтя дважды намотать можно. И волос светлый-светлый, в Наталью пошла.
А Ксюха – та в отца. На лицо маленькой хороша была, а как подрастать начала, так на нет красота пошла – глаза только хороши остались, как у лошади, большие да влажные, ресницами прикрытые. Волос тёмный, кудрявился немного. Сама худая, неказистая. Но слова дурного не ведала от родителей – вырастет, значит, тогда посмотрим.
Но среди своих не вытанцовывала Ксения, а всё с лошадями паслась. Так и прозвали её «Госпожа - лошадушка», что часто в полях видели её. Разляжется на широкой спине коняжьей, в гриву ромашек назаплетает и песни всё поёт, да такие, что каждый раз новые да красивые.  Кто слышал их – замирали на месте, словно зачарованные. Если песнь грустной была – плачет, если радостной –смеется. Но кто слышал, молчал. Уж больно страшно было, откуда в такой малёхе голос мощный. Сказывали, будто и не она поёт, а Хозяйка Рощи, Ксюху привечает.
Правда то или небыль, но боялись люди Хозяйку Рощи, вот и молчали. Сказывали, что много лет назад полюбила одна, да зазря. Не смотрел он в её сторону, другим цветы дарил да танцевать звал. Подросла так девушка, позарился всё же он на её молодость. И обманул девичье сердечко, испортил.
Девку родня заела, каждый день ворота дегтем мазали, за глаза али вовсе в лицо смеялись люди, что для мужа не сберегла. До чужого дела все охотники. Говорят, молила она того парня позор смыть, а он на другой женился. Тогда взяла она полотенце, что вечерами вышивала, самое узорчатое да в рощу пошла, что за деревней… Матери сказала, что всякий, кто обидит девушку зазря, несчастен будет.
И в роще той да на суку удавилась. Только душа по сей день среди берез стонет да песни поёт, девушек хоронит от сглаза, а кому и сама показывается. Хозяйкой Рощи её зовут, благодарно кланяются, проходя меж березок. Знают, накажет она каждого, кто дурное что за душой прячет.
Вот и Ксюха, всё с лошадями в том месте пасётся, но то дело её – молодое…
Так и жили…

Зимой, как снег выпадет, повадились все на горки кататься, на санях. Девушки всё ждали, кто из парней пригласит их, прокатиться. Правило негласное было – молодые парни, кому какая нравилась, с горки съехать зазывали. Шутками, прибаутками, чтобы посмеяться да согреться. А девушки, ладошками прикрываясь, раскраснеются все, разрумянятся да и пойдут. Оксанку многие звали, с многими каталась, аж подруг завидки брали. Да то и понятно, многим Оксанка мила была. Зубы ровные, жемчужные кажет, а в душе у парнишки огонь.
Ей уже четырнадцать стукнуло, а парни всё постарше её замечать стали. Среди прочих Степан всех  был, на ту пору восемнадцать лет было ему, а всё неженатый. Родители не упорствовали, а ждали, когда сам суженную выберет. В семье был младшим, братья все давно семью завели, оттого и не упорствовали особо. С немилой жить - хуже горькой.
Красивый парень был, как и все деревенские, рослый да здоровый. Плечи широкие, на руках таких да уснуть… Сам, как Оксанка, светлый да звонкий, одним словом – хороший жених. Работящий.
Да только на Оксанку он и не глядел, всё других на сани приглашал, кто постарше. А Оксанка губы так свои малиновые подожмёт и другому улыбнётся, да рассмеётся звонким хохотом, чтоб Степан внимание обратил. Нравился он ей.
-Что ж это ты, Степанушка, Оксанку всю извёл? – Хохотушки – подружки вьются около, прохода не дают. А Степан так рукой махнет и мимо, шутками отшутится, да и всё. Сел на сани один, да с горки съехал. Только вот повело сани-то в сторону, на скорости, было,  девчонку какую-то с ног чуть не сбил. А она так сердито бровью повела да в сторону отпрыгнула, не растерялась. Хоть и маленькая сама, невзрачная.
Выбрался из сугроба Степан, снег с полушубка стряхнул да и на девочку сердито смотрит:
-Не зашиб санями?
Она головой помотала сердито, да плечо потрёла. Ушибла, видать, но виду не подала.
-Серьезная какая…Как звать то?
-Ксюхой люди зовут… Савельева я дочь. – Пигалица мелкая, да глаз щурит, словно оценивает. Степан и смутился, хоть и старше.
-Госпожа – лошадушка, стало быть? Что ж ты, не со всеми? – пошутил, а не получилось. Ксюха носом шмыгнула да и отвернулась.
-Нелюдимая я, - говорит. А сама жмётся, словно вся удаль из неё морозом сдулась. Пригляделся Степан к ней да с сестрой сравнил, почти что впервые видел младшую, хоть и в одном селе жили. А оно всегда так, кто постарше, малых не замечает.
А Ксюха та в пальтишко заношенное одета, платок мамкин видимо, на голову повязала. Рукавицы лишь светлые,расписные.
-Сама вышивала?
-Сама.
-А что сестра то у тебя, словно кукла? Не любят тебя, что ли, в семье? – Удивился Степан, а девчушка носом шмыгнула.
-Отчего это, любят. Что ж мне, в сугробах в шубейке летать? Новая, неча, в старье покатаюсь. Портить ещё… А Оксанка пусть, ей можно…
Степан рассмеялся, Ксюху на руки поднял, на сани посадил без разговоров и в гору побежал. Та сидит молча и не шелохнётся:
-Что, не бежишь? – смеется парень.
-А чего бежать? Сам меня уронил в снег, вот и катай… - А по лицу видно, что волнуется она, губы кусает.
А в сторонке стоит Оксанка с подружками, завидки берут. Её так не пригласил, а сестру непутёвую, небаскую сам на сани посадил. С горы пулей летят, хохочут сами. И ведь не раз прокатил, снова и снова на гору сани с Ксюхой волочил.
-Госпожа – лошадушка, видно, слово приворотное знает, Хозяйка Рощи сказала, наверное. – Шепчутся подруги, не могут понять, что за сила приворотная. А Оксанка губы поджала и домой.
А как Ксюха с горок пришла, сырая да довольная, первым делом ремня отцовского получила.
-Пошто меня позоришь? Ведьмой прослыть захотела? И так люди смотрят косо, шепчутся, а тут и сестра в дом обиду несет! – сердится отец, а мать позади встала, слёзы утирает.
Но на то и Ксюха была, в отца вся, что побои снесла,вытерпела, да говорит:
-Сам он меня на сани посадил, сам. А ужо если я страшная такая да непутёвая, как люди говорят, так что же теперь – не смотреть на меня, не общаться? Самому стыдно быть должно, что мать обижаешь!
-Ах ты, пигалица, отца учить! – Савелий красными пятнами изошёл, на жену не смотрит. Ремень было поднял, да замер. Смотрит на него дочь так, серьезно и улыбается:
-Хозяйке Роще меня сами отдали, наветами своими. А сам не боишься, что пожалуюсь ей?
И слова то такие все, недетские. Словно другой кто говорит. Испугался отец да ремень в сторону.
-К сестре моей летом в город поедешь, одна она живёт, вдовая. И чтоб не видел тебя я, покуда против отца будешь.
На том и закончился разговор. Мать слёзы утерла да Ксюху в баню с собой потащила. Напарились, а та всё молчит.
-Оксанке люб он, вот и напраслину наводит, ревнует. – Догадалась Наталья, - Шла бы ты к отцу, в ноги кланялась. Сошлёт ведь тебя.
-А всё равно. – Но в глазах её печаль стоит, как это, без лошадей любимых прожить…Сердце рвётся, но упорная Ксения, в отца.
Мать прижала к себе дочь непутёвую да заплакала:
-Знаю ведь, ходит он к Любаве, да что поделать…Видимо, судьба такая. Ты ужо попроси за меня у Хозяйки, пусть мне сына пошлёт, если может.
Видит Ксюха материнское горе, да молчит. Лишь по волосам матерь свою гладит, успокаивает.

До самого лета молчала Ксюха, не разговаривала ни с кем. Зло так сверкнет глазами, да в сторону. Оксанка вину чуяла, но молчала тоже, смешками отнекивалась. А в семье словно зима до сих пор не прошла, холодно в избе.
До самого лета Ксюха с лошадьми, пастухам помогала, да до вечера домой не шла. Хлеба с утра наберет, лукошко и в лес. Много раз её видели в Роще березовой, как плакалась она. Степан и тот, хотел подойти, да не мог. Увидит его Ксения, на лицо побледнеет и в сторону бежать. Да и мала она ещё, чтобы видел в ней невесту, а тянуло его... 
Но то чужая семья – смех смехом, да старались не бередить. Наталья лицом осунулась, всё боялась, чтоб дочь руки на себя не наложила. А в июне воз собрали, отец Ксюху в город повёз.
А как вернулся, сам не свой. Неведомо то, что ему дочь в дороге сказала,каких слов ему в душу заронила малолетняя, да только  изменился Савелий. К Любаве вдовой забыл дорогу, всё к Наталье ластится, а та и разомлела от внимания, как девчонка молодая, раскраснелась да в вес пошла. А через девять месяцев срок вышел – сына родила, до того здорового да пригожего, что любо-дорого.
-Что же ты, Савелий, дочь свою домой не воротишь? – спрашивали у него иногда, да только горько улыбался он и рукой махал:
-НЕ хочет она, сама не идёт. Говорит, в городе ей хорошо. Лошадьми занимается.
-Да ну?
Сестра Савелия, Авдотья Михайловна, вдовая семь лет уж жила. Мужа холера подкосила, вот и ушёл раньше времени, наследников не оставил. А жили хорошо, при конном заводе служил муж её покойный, лошадей лечил. Любил жену безмерно, против воли отцовской пошёл, но женился-таки  на Авдотье. Грамоте жену обучил, хозяйство как городское вести.
Вот и прикипела душой она к племяннице, тоже в науку её отдала. Да только не шло образование у Ксюхи, всё к лошадям просилась.  Сама сбегала порой, на конюшни.
Гнали, конечно, кто в девку поверит, но со временем  заметили тамошние работники, что тех жеребцов али кобылок, кого обхаживала Ксюха, в рост шли, красивше становились. Стала слава за ней ходить, вспомнилось её былое прозвище, да только любя называли её, без злого умысла. А Ксюха, как придёт, сразу же расчёсывает допоздна любимцев своих, овса им закинет, сколько положено. Глаз наверстала, знала заранее, кого принесет  да в какие сроки кобылка.
Городская жизнь, другая она. НЕ деревенская. Авдотья Михайловна разрешение дала, на работу Ксюху подрядила, а заводчики и рады. Деньги хорошие платили, даром, что малолетка. Дар – он и есть дар, на дороге не валяется. А то, что девка – так и что.
Ксюха деньги те берегла, на себя мало тратила,а как отец приедет, с запиской ему передаст в общей котомке с гостинцами, чтобы не заметил раньше времени, скандал не учинил. Негоже, чтобы дочь незамужняя семье помогала.
Так и жили…

Три года как водой утекло, сквозь пальцы.  Оксанка замуж вышла, в шестнадцать то, за Гришку Оренцева, люди говорили, что испортил её он, а кто порченное потом возьмёт? Но Гришка хороший парень, добрый, заботливый. Женился и сам рад, люба ему Оксанка. А ту словно червь изнутри точит, что прогадала она, дурная голова. Но виду не показывала, вскорости мужу сына родила, Степаном назвала против воли. 
Савелий с Натальей сына ростили да второго нажили. Оксанка матери помогала, с маленькими сидела, да всё Ксюху вспоминала, вот бы ко двору вернуть, помощницу.
А Ксюха домой не шла, как ни манили её. Савелий пару раз ездил к сестре, но вину за собой чуял, крест свой нёс. Да и дочь, как ни крути, любимая, вся в отца. Потому и виновато улыбался, когда домой без неё возвращался.
Наталье рассказывал, как выросла дочь, похорошела. Про работу её, как хвалили её на конзаводе. Хорошую дочь воспитал…
-Вот она, гостинцы шлёт вам, - достал Савелий котомку с подарками.  А Оксанка всё в углу жмётся, да зло так, негоже, мол, девке одной шляться, да работать.
Но мать с отцом молчали, тем более, что винили порой себя, что так с Ксюхой поступили…Деньги всегда в сторону убирали, на приданное. Лишь малую часть в хозяйство пускали, когда надобность была. Не слушали больше наветов, да и считали, что дитятями Ксюхе  обязаны, да Хозяйке Рощи. Попросила за них, видимо, счастья, а себе не взяла.

Через год Ксюха сама вернулась. Матери с отцом в ноги поклонилась, попросилась обратно в отчий дом. Отчего, не сказала. Но словно внутри огонёк её горел, надежда какая-то. Избу они достроили, расширили. Лошадей прикупили, Ксюху все в деревне Ксенией Савельевной называли, хоть и семнадцать лет было ей. У кого лошадь приболеет али скотина какая, звали её, подлечить. Науку заводскую с собой она привезла, инструменты какие.
А как в рощу березовую уйдёт на денек, молчали… Слова дурного не говорили, лишь улыбались по-доброму.
А потом узнал Савелий от сестры своей, что к Ксении сватался один, жена у него скончалась давно, вот и решил себе вторую завести. Долго настаивал, а потом не выдержала девушка – убежала. Не люб он ей.
Ксения то теперича в рост пошла, изменилась. Похорошела на лицо, сама востроносенькая, а глаза умные. Нет в ней смешливости, спокойствие одно. Косу отрастила, да на городской манер вокруг головы заплетала. Платья свои носить не носила, а вот сарафаны любила.
Статная невеста, любой в хозяйство взять рад такую. Только никто не люб ей…

ПО зиме как-то, в рождественское, опять народ на горки кататься. Стоят, как по молодости, молодухи с детьми, в сторонке, в другой – подростки, ждут, что на сани пригласят. Даже Савелий с Натальей пришли, веселье то оно такое, для всех.
Оксанка улыбается, муж её на санях с дитём катает, в снегу путается. И всё в сторону поглядывает, где Степан полозья натирает. Двадцать три ему, а всё не оженился. Родители наседают, когда внуками одаришь, а он всё отнекивался. До вдовушки какой прогуляется, вот и счастье всё семейное.  Вот вышел он вперед, поровнялся с Григорием, семью его поприветствовал.
-Недавно приехал поди? – Спрашивает его Григорий, шапку поправляет меховую.
-Три дня как дома, с заработков. – Улыбнулся Степан, а улыбка всё такая же… Ёкнуло сердечко у Оксанки, защемило в груди, сильнее раскраснелась. Муж почуял неладное, в сторону её отвел, подальше от греха. Знал Гришка или просто чувствовал, но виду не показывал. Любил жену безмерно. Потерять боялся.
А Степан на сани и с горы. Снег в лицо, за шиворот, а он всё смеется. С саней упал в стороне, лежит на сугробе, в небо смотрит. Потом встал, отряхнулся и заметил, как рядом девушка стоит спиной, за снеговик спряталась. Встал Степан, обошёл ей, а она всё лицо прячет.
Затрясло Степана, невиданная доселе волна словно сбила с ног. Развернул он к себе девушку, а то Ксения Савельевна глаза от него прячет.
Голос его охрип и сам не помнил, как сказал:
-Не зашиб санями?
Заплакала она, на полушубок слезами закапала. Прижал к себе он покрепче, обнял и в макушку шепчет:
-Вернулась-таки…

Правду говорят, али выдумывают люди, но по весне оженился Степан. Жена ладная была, Ксюхой звали, Госпожой - лошадушкой за глаза величали по-доброму. Счастливо жили, детей ростили. А санки те берегли, и по зиме катались на горке той памятной.
В рощу Ксюха до старости бегала, а мужу говорила, что к подружкам одно. И песни свои пела от глаза человеческого подальше, лишь одна задумчивая тень сидела поодаль в березовом сарафане, и песням тем подпевала ветром…