В омуте

Предреволюционные
и послереволюционные
события ХХ века
Роман
Часть первая
Все села на Тамбовщине в ХХ столетии были похожи друг на
друга тем, что ютились они по берегам рек, вокруг больших
озер и по опушкам еще невырубленного леса. Разница у них
была в пахотной земле. Большие, в тысячу домов и больше, раскинулись
на черноземье в Кирсановском, Моршанском, частично в Ша ском уез-
дах, а рядом: в Рязанской, Костромской, Пензенской губерниях земля —
суглинок, там села небольшие, подчас всего в двести, триста домов.
Такое село в полторы тысячи домов Земетчино, невдалеке от Мор-
шанска, было хлебосольным, с хорошими урожаями зерновых и сахар-
ной свеклы, перерабатываемой на большом сахарном заводе, построен-
ном здесь же. И село Новоселки в двести домов на реке Цна и землей,
покрытой конским щавелем да дикой ромашкой, без усиленного удобре-
ния дающая мизерный урожай. Оба эти села, словно братья, связаны с
давних пор взаимной торговлей. Когда устоится санный путь и не лопа-
ется лед под гружеными санями и лошадьми из Новоселок шли обозы
в пять, шесть подвод с валенками; тулупами, поддевками, шубейками,
шубами, шапками и воротниками пошитыми из овчин, выделанных из
бараньих и телячьих шкур; рукавицами и чулками вязаными из шер-
стяных ниток, скрученных на прялках, клубками ниток, да изделиями
из овчин и шерсти.
Взамен на богатейшем Земетчинском рынке и в знакомых лавках
закупалась рожь, овес, просо и гречневая крупа. Все сусеки в деревян-
ных и каменных амбарах этим добром засыпались с расчетом — семья в
достатке проживет до следующего урожая.
Не один раз Захар Кудояров посещал богатый земетчинский ры-
нок, даже близко сошелся с таким же крепким хозяином, как и он,
Костылевым Романом. У того двухэтажный каменный дом с большим
ц
5
огородом и садом. Привык Роман привозить издалека разных сортов
рыбу, в особенности астраханскую сельдь. Жалел он, что только одна
родилась у него дочка.
Захар Емельянович Кудояров проснулся рано, открыл занавеску и,
посмотрев в окно, обрадовался — кругом белым-бело. За ночь навалило
много снега, значит, по санной дороге можно ехать.
У Захара и в доме все ладно. Он здоров, сильный в плечах и руках,
легко носит и кидает насыпанные под завязку мешки с зерном или му-
кой. Да и на заготовке бревен для постройки домов, а строится их много,
он всегда во главе бригады. Не обходятся без него постоянные, ежегод-
ные поездки на санях обозом за хлебом.
Старший сын пишет, что здоров, за два года его часть много раз хо-
дила в атаку и он, слава Богу, не раненый, а его друг Семен лежит весь
израненный, и, наверное, отнимут у него ноги. Старшая дочка Людми-
ла, узнав про это, заревела, не дай тебе Боже, с какой силой. Да это и
понятно — жених был. А приданого у нее полный сундук. Глашенька —
плясунья и певунья. Парнишки около нее, как селезни возле утки. Тоже
надо готовить приданое. Паренек Алеша кончает церковно-приходскую
школу, может отдать его в реальное училище, что есть в Шацке. Дорога
туда двадцать пять верст, совсем недалече, лошадь справная, чуть боль-
ше двух часов и там. Но и по хозяйству он мастак помогать. Больно лю-
бит лошадь. Летом на ночь уезжает с ней на луга, а сейчас напоит, сена
достанет с сеновала и набьет полную колоду, овса насыплет, да и щеткой
вычистит всю.
С женой вот только неладно. Нажили с ней шесть деток, Лидуша
маленькой умерла, теперь, видать больше не народит. Приходит охот-
ка пообнимать, так говорит: «Захар, мне неможится, не трогай меня».
Да и то сказать, костлявая она стала, что дюже жалко ее. Была сдоб-
ная, парни вьюном к ней, а меня выбрала. Как не исхудать, ежели на
плечах две коровы, пять овец, две свиньи — одна супоросная, почи-
тай более двадцати кур, да стайка гусей. Она малость была похожа на
Ульяну. Только Уля сейчас — глаз не оторвать, такая стать у нее, что
груди и вся она сильная, лицом с большими глазами, больно притяга-
тельна.
Мается она, бедная, с Фролом, муж он, видать, был неплохой, и трех
парней родила. Старшой-то, как и мой, в солдатах, что за ним был — по-
хоронили, младший, ровесник моему, по хозяйству пойдет.
На славу она мастерица — скорнячка. Какие умеет шить тулупы,
шубы и шубейки, воротники и шапки, рукавицы и муфты. Наложит пол-
ные сани и Фрол с обозом в Земетчино, где сходу все нарасхват.
6
Заболел он и перенял у жены мастерство. Домашние дела поменя-
лись: он за машинку и за иголку с ниткой, она — с лошадью, коровой,
курами и овцами, да и свинка на откорме стоит.
Видно в обозе придется ехать Ульяне и надо проверить, кована ли
на все ноги у нее лошадь.
В это же утро, раньше чем Захар, проснулся Фрол. Дом его стоит на
улице, рядом с воротами, на выходе из села. Больше трех месяцев мает-
ся он с больной спиной, искалеченной на повале деревьев, идущих на
строительство дома, заказанного Григорием для сына.
Опираясь на клюку, сделанную из орешника, он подошел к окну,
отдернул темную занавеску и увидел залитое солнцем большое, снеж-
ное поле. У него даже взыграла душа — так бы сейчас да на сани и в
дальнюю дорогу. Не дав овладеть тоске, стал думать: как заготовить на
зиму несколько пудов ржи, овса и проса, ведь он не сможет ехать обозом
за этими припасами, а Ульяну посылать в такую даль совсем негоже.
Он ее сильно жалеет, уж такая она к нему ласковая, немощного страсть
как обихаживает! Да и мастерица она на славу: шьет из романовских
овчин разные шубейки, что на рынке в Земетчино девицы нарасхват
их разбирают. В прошлый приезд дал им слово, что привезет еще много
с разными цветами этой обновы, да не в силах он выполнить свое обе-
щание, что больно не по совести. Когда стал немного в силу входить,
посадила его за машинку и выучила шить шапки, воротники и безру-
кавки. Тоже надо продать и на все деньги сделать заготовку еды.
Терзают его мысли — может Ульяна справиться? В обозе всегда
главарем Захар, уж он закадычный друг, из леса, почитай, три версты
тягал его на спине, поможет он и Ульяне. И как же он был рад, увидев
пришедшего, в начищенных хромовых сапогах, улыбчивого только что
упомянутого друга. Пошел у них разговор о наступившей зиме, о «на-
добности проверить кованы лошади новыми подковами, или у всех они
стерты, и на льдистой дороге калечиться будут», трудяги.
Как не труден вопрос, все же надо его задать и Фрол решился.
— Захар, видишь, с клюкой хожу, ехать за хлебом я не в силах. Дум-
ка есть, может возьмешь в обоз Ульяну?
Захар согласился и Фрол был этому страшно рад. Он рассуждал.
«Дорога туда не так затруднительна, как на обратном, с гружеными са-
нями. Колготы через край полно, особо загвоздка на большой горе, коли
вниз — куда ни шло, а вверх, мать честная, сплошная ледышка, а надо
ползти, того гляди — кубарем покатишься».
Ульяна завидная чистюля. Услыхав говор пришедшего, засуети-
лась, заперла комнату, переоделась в цветастую кофту, длинную косу
7
перекинула наперед и с улыбкой на матовом, крупном лице вышла в
комнату мужа.
Захар не упомнил, когда видел так одетую, больно привлекатель-
ную Улю, обрадовался, улыбался темными глазами и потрясал ее протя-
нутую полную, сильную руку. Даже Фрол с удивлением посмотрел на нее
и громко сказал: «Уля, мы тут говорили — ты не прочь поехать в обозе с
Захаром, ведь я, сама видишь, не в силах ехать».
Тихую радость испытала Ульяна от предложения быть с человеком,
что давно и часто стоит перед глазами и даже снится. Но не может она
высказать свою радость, еще подумают, будто влюбилась в Захара, и
сказала: «Больно трудная дорога, но коли надо, поеду». Решили одну, со-
всем неожиданную проблему, но есть и другая.
— Фрол, пойду, посмотрю каковы подковы, ежели стертые — все че-
тыре ноги перековки требуют.
— Да, это понятно. Посмотри. Я век в долгу у тебя.
В конюшне была поднята нога и, увидев стертые шипы, Захар ска-
зал хозяйке: «Тимоша придет из школы, пусть ведет ее в кузню, все сде-
лают, как надобно».
Она стояла рядом, и не мог Захар удержаться, не впиться в ее пы-
лающие губы. Прошептала: «Что делаешь-то…» Но Захар молча мял ее
груди и оторвавшись шагнул на лестницу, прислоненную к сеновалу.
Ульяна в смятении шагнула на выход, но повернулась и полезла наверх
с теми же словами «Что ты делаешь, что ты делаешь».
Пахнущее разнотравьем сено приняло их в свои объятия.
При расставании договорились, что утром они будут из кабанчика
готовить окорока, на соленое сало да и на поджарку хватит.
Задумка удалась — в кухне подковали новыми подковами лошадь,
свинка зарезана, взята из риги солома, свитая в жгуты, ярким пламе-
нем выжгли щетину. Тушка разрублена и окорочка на санках отвезены
звонарю Луке. В доме, топившимся по-черному — дым выходил под по-
толком, а окна были затянуты бычьим пузырем, Лука готовил отличный
«тамбовский окорок».
Остаток времени до прихода из школы Тимоши они провели в риге
на мягкой соломе. В третий, благостный день, когда кипевшая страсть
требовала утоления, он пришел спозаранку: «Требуется проверка
шлеи — истертые ремни на горе могут лопнуть, сани скатятся вниз. Бог
знает, сколько беды принесут».
Но резать кожу и сшивать тонкими ремешками заплатки на моро-
зе никак нельзя, тащить всю шлею в дом — конский потный запах на-
прочь отобьет охотку есть. Есть же банька и там будет от каменки тепло,
8
и шлея станет годной. Все это было рассказано Фролу и он очень хвалил
своего друга за оказанную помощь.
На четвертый день проверялось крепление оглобель к полозьям са-
ней. Старые, излохмаченные выброшены, а новые в теплой баньке сго-
товлены, и сани в исправном состоянии готовы в дальнюю дорогу.
За день до отъезда Захар проверил всех участников похода и, убе-
дившись в готовности, зашел к священнику договориться о времени от-
служить молебен Господу Богу, чтобы даровал им здоровья и всяческих
успехов.
Священник села, отец Афанасий больше двадцати лет тому на-
зад, после окончания семинарии, женился на дочери священника села
Антоново и получил приход в село Новоселки. За прошедшее время он
сжился с народом, что куда бы он не заходил, везде с большим почте-
нием его встречали, да и было за что. В любое время и в любую погоду,
по первой просьбе он шел выполнять ее. Воспитанный в многолюдной
семье тоже священника, он с раннего возраста был приучен к сельско-
му труду: ухаживать за животными, пахать землю и рассеивать зерно,
бороновать и косить траву на сено, цепой молотить снопы и веять об-
молоченное.
Не отставала от него и матушка Серафима. Народив двенадцать де-
тей, она вся ушла в заботу о них. В доме не было ни няни и работника,
ни других посторонних помощников — с раннего утра до позднего вре-
мени на ногах, в труде.
Захар нашел отца Афанасия в саду, большой лопатой он расчищал
дорожку к большой риге, где было сложено сено. Со словами «Бог на по-
мощь» приложился губами к протянутой руке и услышал «Спасибо, За-
хар Емельянович, слыхал, будто в поход собрались». В результате бесе-
ды нашли время для молебна.
Утром, в погожий день, пять розвальней с уложенным добром, что
идет на распродажу в Земетчине, встали у церкви, где вскоре и был он
отслужен.
Тенорком священник обращался к Господу за оказанием «помощи
христианам, едущим в дальнюю дорогу, менять свой труд на труд других
христиан».
По окончании молебна родные пообнимались, и обоз тронулся.
Многие провожали удаляющиеся сани, желали мужикам и Ульяне успе-
ха в этом трудном походе — знали: зимой, на пути может быть всякое, в
лютый холод можно и замерзнуть.
Если Захар и другие хлебопашцы не однажды ездили по этой доро-
ге, то Ульяна впервые осваивала тяжелый труд возницы. Ей было внове
9
проехать по льду небольшой речки, что впадала в реку Цна; необычна
остановка напротив монастыря, где все вылезли из саней, глядели на
купола церквей монастыря и крестились. В гору, что была за монасты-
рем, пришлось идти, и при спуске с нее Захар приделал в передку саней
специальный брус — хроп, чтобы они не ерзали и не убегали.
На душе у нее была благодать. Конечно, она грешница, но счас-
тье было столь высоким, совсем недоступным другим чувствам. Ровно
бежит ее лошадь вслед за идущей впереди крупной стати лошадью За-
хара. И когда он подходит, ей так хочется почувствовать его дыхание,
сильные руки и мягкий, ласкающий взгляд. Совсем замирает от его го-
рячих, полных страсти впившихся губ. Озноб проходит по телу, когда
его рука ляжет на ее полную, жаждущую ласки грудь.
У Захара идет наперекор всему вторая молодость. Он готов сделать
все, что только пожелает его Ульяна. И потому он оберегает ее, все дела-
ет и будет делать, чтобы она радовалась, была счастлива. Скоро в доме
на опушке села они заночуют, а завтра вечером будут в Земетчино, где
живет хорошо знакомый, такой же хваткий мужчина, и у него он будет
проживать со своей любезной, может, не один день.
Прошла лесная полоса с причудливыми снежными сугробами на
разлапистых дубовых великанах, высоких соснах с заснеженными игла-
ми на длинных, толстых сучьях, с бесконечными заячьими, лисьими да
и птичьими следами на пушистом снегу.
За длинным столом, при свете лучины, заправленной в металличе-
ский станочек, сидят четыре приезжих бородатых мужика, с маленькой
бородкой худощавый хозяин и среди них Ульяна. На столе у каждого де-
ревянная плошка и ложка, расписанная умельцем. Все распаренные от
жарко натопленной русской печи, едят жирные щи, с большим куском
свинины. Готов большой чугунок картофеля и он будет весь съеден со
свининой. Обед, он же и ужин запьется хлебным квасом.
Посуда хозяйкой убрана, бледным светом от лучины полнится
большая кухня — комната с бегающими по стенам большими черными
тараканами.
Разложены на полу медвежьи шкуры, выделанные охотником-скор-
няком, закрыты льняными полотнищами, кинуты в головы небольшие
подушечки, набитые гусиным пухом, каждому дадено легкое, домотка-
ное одеяло, и они в темноте разденутся и захрапят до утра. Но есть еще
время и для душевного разговора.
Григорий мастак делать сказ о своих дальних и ближних поездках.
В семье три дочери и три сына, один из них воюет и за храбрость на-
граду заимел, а две дочери двойняшки на выданьи и у них приданого
10
по цельному сундуку. Не прочь еще добавить, ведь не сквалыга он, а на-
стоящий хозяин и выдавать дочерей будет тоже в дом хозяйственного
мужика.
Маленькая его лавка на селе уж больно хорошую дает прибыль. Да
это и понятно — поезди, поищи надобное в хозяйстве, да купи по дешев-
ке, а продай с накидкой, вот и барыш в кармане.
Бывает страшновато на дороге, того и гляди за милу душу обчистят,
а то и угробят, коня уведут и продадут цыганам, а товар отдадут за по-
нюшку табака.
В прошлую зиму бабы на селе, да и свои хозяйки с девками в один
голос — батя, достань сольцы, без нее совсем еда не лезет в рот, ведь не
зайцы мы, чтобы так есть. Куда денешься, взял для лошади пуд овса и к
месту, где торгуют солью. На пятый день добрался, глядь, а чистой соли
ни фунта, всю отсылают в армию, а на прилавках соленая глина. За-
дарма пришлось и такую взять. Помните, всех одарил, уж так большую
похвалу мне несли. Совсем малость продал в другом селе, оправдал свой
труд и мерина.
Тенорком поведал о своих происшествиях заядлый рыбак Антон.
— Ну-с, вываживали закидную сеть к берегу, гляжу: что-то бугри-
стое тянется, неужто утопленник, а когда на мелкоту зашли, как хло-
быстнет этот мертвец — двухпудовый сом вырваться захотел. На берегу
три мужика его одолели. Ну-с, пришлось топориком стукнуть по башке,
он и утихомирился. Два ведра икры подсолил, да в соленую ледяную ку-
пель сунул. Вкуснятина была, уж царская. А тушка вся пошла в большой
ящик, обложил ее соленым льдом и повез на базар в город, где народ
будто рехнулся — бежит глазеть на этого борова. Ну-с, сам глава горо-
да услыхал про эту оказию, приехал и через очки смотрел на него и все
хвалил «Ай, да рыбак, ай, да знатная рыба водится в наших реках». Ска-
зал — «Разрубай и доставь мне полпуда». Ну-с, я так и сделал. Очередь
за ней на всю улицу. Рыба свежайшая — жабры красные, сунь палец в
тушку — камень! Хороший приварок привез хозяйке, она все ходила и
смеялась: «Думал утопленник, оказался сомище». Ну-с, я всякую другую
рыбу возил в соленом ледочке.
Пахотной земли у меня нет, вот с женушкой и парнишкой пробива-
емся рыбкой, да ягодами и грибами. Насушим их цельный воз и зимой
в город, где идут за милу душу. Сынок растет добрым помощником — гу-
сей штук сорок откормит, и вот совсем недавно их порезали, и буду всю
зиму возить в город, тоже идут на славу — хозяйки знают мое место в
рынке, и гужом идут за припасами. Ну-с, а хлебушка своего нет, вот и
примостился я к Захару. Навезу себе, да и другим помощь окажу.
11
— Что скажу-то, — тихим, певучим голосом сказал Яков, мужчина
лет тридцати трех, плотного телосложения, с белыми большими зубами
и курчавыми волосами.
Знатным он был в селе: жена добрая хлопотунья, уже заимела трех
детей, скоро появится и четвертый. Сам всю зиму занимается извоз-
ом — сосновые, дубовые хлысты тягал в разные села и даже в город
Шацк.
— Однажды подрядился женскому монастырю доставлять березо-
вый сухостой, его с монашкой распилить, расколоть на дрова. Печей там
стояло многонько, уйма дров надо. Наколю ворох дров, четыре али пять
молоденьких монашек их складывают в поленицы, а я осматриваю —
ладно ли все уложено. А монашенки такие веселенькие, все вскидывают
в мою сторону свои глазки, играют ими. Видать, надоело ходить в черной
одеже и не погреться возле парней, вот и надо поиграть с женатым. Один
раз молоденькая, такая чистенькая с зелеными глазками, и тихонечко
гуторит: «Ты, милок, почем зря прибываешь все днем, надо бы и вечер-
ком заехать». И так смотрит на меня, что я прямо стал не в себе. Мне что
день, что вечер, а вот монашке нужен вечер. На другой день прибыл, уже
солнце на закате. Старшая поворчала: «Негоже прибывать на ночь гля-
дя». Быстро распил сделан, дрова поколоты и монашки ушли, а я туда-
сюда, жду, должна придти. Смотрю: бежит и мне на грудь плюхнулась.
Так нас захватила дружба — дальше некуда. Но, тут дознались о наших
встречах, мне от ворот поворот, а ее лишили монашества, и она уехала к
дому, под Москву. Пытался найти ее, да разве в этой густоте найдешь, не
знавши как звать отца и матерь. Так боле и не видались.
Казалось, наступила ночь и надо спать, но опять слышится голос
Якова.
— Уля, а рожать трудов много?
— С первым наревелась, а потом поднатужусь, и уж вышел на свет.
— У тебя новая девка когда будет?
— Непонятно мне — у тебя что, сын без невесты мается.
— Да, не…е, это я так, все же дочка — праздник для матери, а для
отца одна колгота — готовь цельный сундук приданого, того гляди при-
ведет парня, скажет: муж. А какой он хозяин, может, базарная балабол-
ка.
Будто затих разговор, но послышался опять тот же голос.
— Приедем, пусти в баньку потереть спинку.
— Обойдусь, больно прыткий.
Кроме шуршащих тараканов, да тихий храп уснувших, больше зву-
ков не было.
12
Ульяна вся в напряжении — сейчас она пойдет проведать, есть ли у
лошадки сено. А трепещется мысль: Захар не спит, ждет, когда выйду.
Тихонечко скинуто одеяло, сунуты голые ноги в теплые, толь-
ко что с печки валенки, на льняную рубаху легла ворсистая шуба,
и она, задерживая дверь, чтобы не скрипнула, вышла под звездное
небо. Так у нее шибко играет кровь, что радуется морозному возду-
ху, он слегка пощипывает пылающие щеки, радуется блеску далеких
ярких звезд, радуется и ждет скорых объятий с любимым челове-
ком.
Среди хрумкающих лошадей нашла свою, погладила ее мордочку
и, убедившись — сена много, шагнула на лестницу и очутилась на се-
новале.
Скрипнула дверь и тихий голос: «Это я, Захар». Ответила: «Я тут».
Один за одним они вернулись и довольные уснули.
Мелкой рысью идут лошади, поскрипывают на льдистой дороге
сани, они укачивают закрытую в тулуп Ульяну. Часто сменяется ланд-
шафт — идут перелески с высокими соснами и мелким кустарником, за-
валенным снегом; следом голые поля с бесчисленными заячьими и ли-
сьими тропками. Из-под теплого шерстяного платка ее глаза в поисках
других глаз, что в передних розвальнях, под большой шапкой. В темной
бороде широкое лицо вдруг повернется, и она увидит освещенное солн-
цем улыбчивый взгляд.
Сильно он люб ей! И какой он сильный! Ласковый, ласковый до
ужаса!
С глубоким интересом Захар ждал встречу с покорившим его боль-
шим селом Земетчино.
Да нельзя было не любить это поселение, раскинувшееся по реке
Машне и притоке Цны, на черноземье с глухими лесами и живущими
в них медведями, волками, лисами и зайцами и несметном количестве
диких пчел и боровой птицы. В далеком 1691-м году Петр Первый, как
отличное место для сбора меда, подарил своему дядьке Льву Кирилло-
вичу Нарышкину. На тучных черноземлях село быстро обрастало людь-
ми и уже владелица — графиня Софья Шувалова в 1849 году строит
сахарный завод с фермами на больших полях, где женщины и девицы
с раннего утра и до позднего вечера обрабатывали посеянную свеклу,
прореживали, пропалывали рядки и мотыжили междурядья, да не один
раз, выкапывали спелые бураки и обрезали листья.
Не только выработка сахара и сбор меда привлекали сюда народ,
но и земля давала отличный урожай: спелая на полях рожь скрывала в
упряже высокую дугу, и амбары засыпались отменным зерном.
13
Ольга Петровна Долгорукова в 1872 году открыла четырехлетнюю
школу и в 1896 — школу для детей рабочих. Появилась и железная до-
рога в 1894 году и купцы пооткрывали лавки с привезенными издалека
товарами, да и своей было в избытке.
Вся площадь вокруг каменной церкви Рождества Христова, на
ярмарке в воскресенье, заставлена телегами, лошадьми, коровами и
свиньями, овцами и гусями с курами. А прилавки, что под железной
крышей, устланы тканями, разной одеждой с обувью, свиным салом
и тушами свиными и коровок. Слышны и звуки гармошки, рукобитие
цыган с продавцом лошадей. Шумный, нестихающий говор стоит над
площадью.
Захар не однажды бывал здесь и всегда уезжал довольным заку-
пленным товаром. Он никогда не видел здесь нищих и пьяных. Село
строилось, каменные и срубленные из вековых сосен и дубов одно и
двухэтажные дома украшали село. Возникающий образ богатого по-
селения не мог затмить родные Новоселки, с небольшим населением, с
улицами на возвышении у самой кромки рек Цны. Кругом тощие земли,
принадлежащие боярыне Долгорукой, историей были востребованы,
как опора на поселение ратных войск, защищающих рубежи России.
Здесь, всего двадцать верст, стоит верный страж от набегов «ногаев и
азовских турок», «татарских набегов» и «ордынцев» - город Шацк. Зало-
женный в 1553 году город-крепость, где все его постройки из вековых
дубовых хлыстов с насыпным валом и частоколом, рвом, наполненным
водой, надежно защищал от набегов инородцев. А поселенцы: стрель-
цы, пушкари и казаки верно служили Родине, не было случая сдачи
врагу ни одной пяди города. Город разрастался. Уже в 1807 было пять
церквей, 57 купцов, 308 ямщиков, 5 мещан, 75 помещичьих крестьян и
493 однодворца — крестьян из бывших стрельцов и пушкарей.
Этот город с населением в пятнадцать тысяч в 17–20 годах ХХ сто-
летия был на вершине судьбоносных дней Русской жизни, где в кровавой
борьбе столкнулись родные Русские братья. Где-то вдали идет истребле-
ние народа за непонятно какие интересы простому люду, а здесь, в Зе-
метчино будто в тихой заводи плещется рыба, дымятся трубы сахарного
завода и тысячи труб русских печек из домов живущего здесь народа.
Убрана с полей вся красная сахаристая свекла, и мешки со сладос-
тью отправляются вагонами в Москву, Петроград и тыловые пункты ар-
мии.
Уже работают все лавки и гужом, в новых и подшитых валенках
стар и млад шагает по улицам. Кроме лавок есть и закрытый дом с при-
лавками для продавцов — одиночек. Здесь разложат свои товары при-
14
езжие из Новоселок, и нарасхват все будет продано, а на вырученные
деньги закупится так нужное для семьи зерно.
Поздно вечером у каменного, двухэтажного дома остановил Захар
лошадь, вылез из саней, размялся, помог Ульяне скинуть с плеч тулуп,
дернул кольцо звонка, что висело за воротами, в ожидании слушал
громкий голос сидящей на цепи овчарки.
С закрытым от ветра фонарем спешил хозяин — Роман Коросты-
лев — к воротам, узнать о виновнике резкого звонка. На вопрос «Кто?»,
услыхав «Я, Захар», открыты скрипучие ворота и подводы въехали на
широкий двор. С радостью, похлопывая спины друг друга, встречались
давнишние друзья, бородатые мужики.
— А это Ульяна, жена Фрола, — сказал Захар, указывая на стояв-
шую женщину, — Он сам сильно болен, вот жена заместо мужа и поеха-
ла с нами.
— Видать красавица добрая и сильная, — с улыбкой пожимал ее те-
плую ладонь.
Вероника, жена Романа, увидав из окна очутившиеся на дворе
сани, догадалась кто их хозяин и сказала дочери: «Дашунька, Захар
приехал». Они поспешили одеться и вышли навстречу. И была она шум-
ная, идущая от распахнутой души.
— Бабоньки, в дом, в дом, — сказал Роман, — а мы обиходим лоша-
дей.
Ульяна вслед за хозяйкой поднялась в дом, где в прихожей сняла
верхнюю одежду, умылась, и в ожидании мужчин села на жесткий ди-
ван и принялась осматривать комнату. Была она с двумя окнами, ря-
дом с ними на тумбочках пышным цветом стоят в горшочках герани;
плотные коричневые занавеси свисают от потолка до пола по голубым,
в цветочках, стенам, свободным местам от узорчатого буфета, сделан-
ного из дуба и цветных стекол, с разноцветной посудой на полках; в
рамках разные фотографии людей; картинки со скачущими казаками
за убегающими немцами, матросами на борту воинского суда, убиваю-
щими немецких матросов. Над столом висела шестиламповая люстра с
засвеченными светильниками.
Вероника сняла со стола клеенку, покрыла льняной скатертью, а
Дашунька уже расставляла обеденные приборы.
Веронике интересно поговорить с такой смелой, сильной женщи-
ной и она спросила:
— Уля, видно дорога-то тяжелая, и как ты пустилась в такую жуть.
— Куда денешься, чай на руках семья, ее кормить надо, а нашен-
ский урожай на песке — одним мышам на закуску.
15
— Небось, Захар оказывает помощь.
— Не без этого, он больно услужлив.
С двумя, полно набитыми мешками пришли мужчины и Захар
сказал: «Сейчас будем одаривать любезных нам хозяев», вытряхнул из
мешка меховые и шерстяные изделия. «Начнем с Дашуньки» и подал
ей валенки, она их обула и попрыгала и уже стала одевать шубейку. За-
стегнув ее, посмотрелась в зеркало, увидела, как Захар надевал на ее
голову ушанку из каракульчи. Ей так все понравилось, что не знала как
и отблагодарить Захара. Он помог ей, «шубейка от Ульяны, валеночки
от меня, а шапочку сшил Фрол, ты его помнишь?»
— Всем спасибо! — поцеловала Ульяну, обняв Захара, трижды его
поцеловала в губы и убежала в другую комнату.
На ее поступок никто внимания не обратил, были заняты подар-
ками, что вручал Захар хозяевам дома. Веронике — легкие валенки
и теплый вязаный из шерстяных нитей большой платок. Она была
рада подарку, смотрелась в зеркало и говорила: «Захар не может при-
ехать без подарков, большое спасибо». Роман, одаренный валенка-
ми, меховой безрукавкой и варежками, был сильно доволен своим
другом.
Не только семья Романа радовалась поступку приезжих, но и Улья-
на, раскрасневшаяся, с радостной остротой чувствовала неподдельную,
широкую доброту Захара.
Обед с черной икрой, астраханским заломом с жареным картофе-
лем и зеленым луком, щами из кислой капусты со свининой и пирогом
с морковью, да с армянским портвейном закончился условием: завтра
Роман поможет Ульяне распродать привезенное и купить зерно, а Веро-
ника будет хлопотать с Захаром.
Роман показал приезжим места ночевки: Ульяна в комнате с доче-
рью, а Захар на кровати в комнате, через перегородку.
Все было продано и закуплено. Перед отъездом на руках приезжих
очутились подарки: Ульяна получила разноцветную шелковую индий-
скую кофту, а Захару Дашунька вложила в руки мягкую, домашнюю
«толстовку» и шелковую косоворотку. Кроме этого, Роман положил в
сани большой ящик «залома». Перед выходом из дома они посидели, по-
молились, расцеловались и с грустью расстались.
Вероника отметила в уме: необычную заботу проявлял Захар,
усаживая Ульяну в сани, подумала: «Бог с ними, взрослые, разберут-
ся».
Второй день по наезженной дороге с гружеными санями ровным,
твердым шагом идут запорошенные снегом лошади. Вот и гора, куда
16
подъехал обоз, последнее, самое трудное препятствие в зимнее время
на льдистой дороге. Тревожно на душе Ульяны. Сумеет ли ее лошадка
вывести сани на самый верх, ведь Захар корил ее за излишне куплен-
ный груз: «Лишнего накупила, хоть сбрасывай». Махнув рукой, сказал:
«Ладно, не журись, справимся».
Все прошло у нее с неожиданным успехом: такие упоительные объ-
ятия любимого мужчины; успешная распродажа всех изделий на впер-
вые виденном, голосистом Земетчинском закрытом рынке, зимняя до-
рога с блеском полей, подвыванием холодного ветра, скрипом саней, да
шорохом летящего рябчика и дробным стуком разноцветного дятла, в
тишине векового, дремучего леса.
Остановился под горой обоз. Надо слезть и отойти за кустики, а тем
временем отдохнут, покурят товарищи и начнется подъем. Вернулась
она, а Захар с Григорием уже топорами рубят лед на тропинке, лежав-
ший на обочине.
Они спустились, опять покурили и Захар сказал: «Всем здесь сто-
ять, вернусь — тронем лошадку Ульяны».
Его серая лошадь идет будто не в гору, а по равнине идет длинным,
твердым шагом. Хозяин едва поспевал за ней.
Вернувшись, улыбнулся Уле, кивнул на лошадку: «Может, вытянет».
Согнув шею, напрягшись всем телом она пыталась сдвинуть сани,
однако они стояли на месте. «Надо помочь ей», — сказала рядом стояв-
шая Ульяна.
Расторопным Григорием срублена тонкоствольная береза, раз-
рублена на три бревнышка и они охваченные меховыми рукавица-
ми уперлись в задок саней. С криками: «Но… Но… Пошла, пошла…»
и свистом кнута по крупу она дернулась, но сани опять с месте не
ушли.
Остыл Захар. Молча курили свои длинные цигарки охваченные не-
удачей бородачи. И решил Захар вызволить из этого плена перегружен-
ные сани. Взвалил на плечи пятипудовый мешок и чуть сгорбленным
ушел вверх. Так же перенес и второй мешок. С большим трудом все роз-
вальни подняты в гору.
Захар увидел отставшую, поднимающуюся наверх Ульяну, поспе-
шил взять ее на руки и вынести наверх.
Отдохнув, установили они на сани храп — брус, не дающий саням
скользить без всякой задержки и не ломать лошадям ноги, потихоньку
все съехали вниз.
Снова идут перелески с жиденькими деревьями и густыми кустар-
никами, стога сена среди луговин и метелки разнотравья на берегах
17
замерзших озер и речушек, засыпанные снегом поля, дробный стук пе-
строго дятла в тишине дремучего, векового леса.
Скоро появится монастырь, там все помолятся, поблагодарят Бога
за помощь в успешном походе, переедут через реку Цну, а там, всего-то
три версты, и твой теплый дом.
Но подул холодный, северный ветер с ледяными иглами, засыпана
изъезженная дорога, еле идут, понурив головы, усталые лошади. Захар
в тревоге. Среди поля они могут встать, и тогда придет беда: поморозят-
ся люди, да и животные упадут в снег и замерзнут.
На пути частенько стоят в поселках уютные домики, где наверняка
найдется добрая хозяйка и даст приют. Он высмотрел домик с четырь-
мя светящимися окнами, всех остановил и по сугробам к нему. На его
стук откликнулась хозяйка и на вопрос: «кто», ответил: «Обоз, пять са-
ней, пустите обогреться».
— Бога ради, — прозвучал ответ, стукнула задвижка и открыта тя-
желая дверь.
Обозники удозорили лошадей, обедали, прихлебывали горячую,
мягкую колодезную воду с душистым медом и слушали тихий говор хо-
зяйки: «Зима устоялась морозная, снежная, дорога, видать, тяжелая,
подустали — ешьте, что Бог послал, отдыхайте. Укос у нас был добрый,
лошадки будут сыты».
Она предложила Уле: «Пойдем, погуторим». Перешли в комнату и
Ульяна услыхала: «А ты, сестричка, видно подустала. Я в удивлении, та-
кая статная, набралась храбрости тянуть с мужиками такой груз. Али
муженька нет?»
— Есть, больной.
— Ай-ай. Невезучая видать у тебя жизнь. Бог свят, всегда оказыва-
ет помощь. Некстати тебе ютиться ночью с мужиками, пойди со своим
главным к моей невестке, там больно хорошо.
Уля согласилась и услыхала напутствие: «Аннушка — дочка отца
Афанасия, епархалка добрая и хозяйка хорошая. Она учительница,
жена моего сына. Тут целая катавасия была. Петенька влюбился в
нее, да и она, видать, была по уши в него влюблена. Жениться надо,
а матушка Серафима заартачилась — не отдам, за неученого. При-
шлось Петеньке поступить на фельдшера и состоялась свадьба.
Теперь он в городе, а она ребенка ждет, живет одна. У меня своей
дочки нет, вот сын привел мне такую. В солдаты его не взяли, от-
срочку дали. А мы, слава Богу, здоровы, пчельник большой, да ба-
рашки есть, ну и хлеб свой и яички, с ранней весны до Рождества
на столе».
18
Внучек хозяйки проводил их к новому месту и они сидят за столом с
учительницей. В доме две комнаты, одна проходная с диваном, в другой
две кровати — одна полуторка, другая одиночка. Ульяна была страшно
довольна, когда ей предложили: «Вы — на маленькой, а Захар на дива-
не, в проходной».
Ранним утром обозники, кроме Ульяны, собрались за столом хозяй-
ки и решали, что делать. Негоже сидеть без дела отдохнувшим, сильным
возницам — надо трогаться к дому, а в окно снегом хлещет ветер, завы-
вает труба русской печи и белый туман вдали.
Сидят примолкшие. Нарушила молчание заботливая хозяйка.
— И никуда вам теперича ехать не надо. В такой вертячей погоде,
не ровен час, впору сбиться с дороги и замерзнете. Обождите, разве-
дрится погодка и тронетесь.
Рыбаку не терпится. Там, в лугах у него зимний садок для рыбы:
вырыта канавка, обложена глиной и закреплена досками, хорошо дер-
жит воду, и там полно больших щук. В сохранности он держит большой
улов — каждый морозный день сбивает новый лед, иначе вся задохнет-
ся.
— Может, поедем. По дорогам вешки стоят, пробьемся.
— Какие вешки! Да они либо под снегом, а то поломаны, и не раз-
глядеть их. Глаза у лошадей слипнутся, и вам ветер не даст шагу шаг-
нуть, и замерзнете. Отдыхайте, еще намаетесь.
Григорий басовитым голосом: «Правду гуторит хозяйка, куда мы по-
спешаем, детки ревут, али волки обложили».
Решил спор Захар: «Думка есть — к утру стихнет буран и мы ра-
ненько тронемся».
Рано утром под вой ветра и дребезжание стекол от летящих льдинок
Анюта напекла блинов и со сметаной и молоком с большим радушием
накормила временных постояльцев. Они, отблагодарив хозяйку, заспе-
шили одеваться, чтобы идти к прежнему дому. Однако Захар рассудил
по другому, сказав: «Уля, посиди в доме, при надобности приду за тобой».
Она порывалась все же уйти, но он взял у нее из рук шубу и со словами:
«Успеешь нахлебаться снега», повесил ее на прежнее место.
Анюте надо было подготовиться к урокам и она предложила Уле:
«Посмотри томик Лермонтова». Она не только посмотрела, но и увле-
клась написанным и не заметила, как вместе с холодным воздухом во-
шла запорошенная снегом, в серых валенках, нагольной шубе и теплом,
вязаном платке, закрывшем все лицо, кроме ясных синих глаз, высокая
женщина. Сказав «Здравствуйте», сунула в карманы варежки, перекре-
стилась на висевшую в углу небольшую икону, защелкала крючками на
19
шубе и, раздевшись, глубоко вздохнула, уселась на табуретку, тихо ска-
зала:
— Приковыляла по сугробам к тебе, Анюта, уж страсть, как пришла
охотка погуторить с тобой.
— Что ж, я тоже рада поговорить, давно не виделись.
— Да, это ж верно, почитай недели три прошло, а может и больше.
Я вся в хлопотах. Тяжко мне жить. Уж маюсь больше некуда. Полгода
пробегло, как подала прошение на развод с Архипом, а ответа нет и
нет. Была у твоего папани, он токмо пожалел, что какая-то конфестрия
молчит, не кажет ни одного слова. Думка есть, видать у них теперича и
минутки нет поглядеть мое прошение, своих забот полно. Батюшка при-
зывал: Бог даст, подвигнет меня к дружбе с мужем. Да, какая дружба,
ежели скоро последнюю табуретку уволокнет и пропьет, и дитятко чуть
не убил, на меня руки поднимает, прощелыга несчастный. Нет моих сил
боле жить с ним, хоть бери торбу и в лапотках ходи по миру, али идти в
монашки. Охота жить в дружбе, деток народить, много дней хороших
видать. Бог-то не усмотрит этой срамоты, видать он уставший летает по
небу и ищет место где бы прикорнуть.
Она передохнула и продолжила:
— Слух идет, будто в уезде устроили организацию, что делает за-
щиту женщин. Разводы дают, записывают, ежели хотят вместе жить,
по-семейному. Токмо я без понятия: как это — без Бога-то. Анюта, ты
грамотная, что-либо есть в газете.
Об организации «Женотдел» при Исполкоме в газетах много было
напечатано и Анюта просветила пришедшую. Загорелись глаза у нее и
громко сказав: «Уж обязательно пойду и все разузнаю», оделась и вышла.
Проводив ее, Анюта поведала Ульяне: «Мне жаль ее, была дружная
семья, а водка сгубила ее мужа. Я несколько раз разговаривала с ним,
все без толку. Клянется: «Все, зарок даю». Через два дня снова ползает
на карачках.
Промелькнула мысль в голове Ульяны: «Вот бы развестись с Фро-
лом, остаток жизни провести с Захаром. Но разве это возможно?! Такой
хвост у нее, да и у того не меньше».
Когда услышала, что отъезд отложен на «завтра», радостным огнем
засветились глаза Ульяны — ведь еще ночку она проведет в объятиях
любимого. Порывалась даже обнять его, да рядом стояла Анюта, постес-
нялась.
Утром, расплатившись с хозяйками рожью, обоз медленно пошел
по засыпанной снегом дороге. Под ворсистым тулупом уютно лежать
Ульяне и вспоминать жгучие ласки сильного, нежного Захара. Изредка
20
колючие его усы щекотят горячие щеки, она в блаженстве ищет его гла-
за и шепчет «Захарушка… Дорогой».
Не два, четыре часа ушло на дорогу к дому.
В начале января 1918 года Ульяна вдруг обнаружила, что беремен-
на и виновник, отец будущего ребенка — Захар. Что же будет делать
Фрол, коли знает — не он отец малыша, ведь почитай три месяца он
страдает немощью.
Вправе спросить у нее: как ты, жена, блюла свою верность мужу,
если притащила в дом чужого малыша. Он же, как худой зверь может
хлопнуть ее, либо ребенка. С него взятки гладки, а она может кровью
изойдет, либо ребенка задавит. Выжечь его из живота она не умеет, зна-
комые повитухи на селе тоже не знают, как это сделать, хоть топи или
задуши. Этого она не будет делать ни за какие погремушки. Ей надо по-
советоваться с Фросей, и она бегом к ней в дом.
Нечего ей скрывать от подруги, и быстро поведала о своей беде.
— Не знаю, что и делать, голова идет кругом.
— И делать ничего не надо. Ложись с мужем в постель и вся «не-
долга».
— Да ты что, он же немощный, уж совсем стал никудышный.
— Эта невидаль. А ты сделай так, чтобы он стал мужиком, вот и
весь мой сказ тебе.
Посудачили еще малость и Ульяна, хоть и сомневалась в правиль-
ном исходе задумки, но принялась провести ее со всей тщательнос-
тью.
Она сводила его в жаркую баню, где мочалкой прошлась по всему
телу, а вместо мыла вода была настояна на древесной золе, все исподнее
сменила, постель обиходила, да и полы вымыла. Напоследок облилась
водой, пахнущей брусничными листьями.
Была она дюже ласковая, и Фрол поддался ее жгучим рукам и телу
и совершил, казалось, несбыточное. Расплывшись в улыбке, утомлен-
ным, он быстро заснул, а Ульяна ушла в свою комнату, бросилась лицом
на подушку и залилась слезами. Так ей было горько и обидно за игру в
любящую жену.
Ласковостью жены Фрол был страшно доволен и несколько раз уго-
варивал ее повторить такую же ночку, но получал один ответ: «Больному
нужен покой». Он с этим соглашался, так как после той ночи он с боль-
ной спиной пролежал десять дней.
А Ульяна расцвела. Она сильная, с легкостью будет носить ре-
бенка от любимого человека. Кто будет — ей все равно. Ежели маль-
чик — будущий кормилец, хозяин, ежели девочка — помощница ей.
21
Выйдет замуж — любимый затек появится и следом детвора запры-
гает.
В ублажении нахлынувшей горячей страсти, кажется, найдено ме-
сто, где проведут время испепеляющее тело и успокоение души. Запозд-
но Ульяна тихонечко, чтобы не разбудить спящего сына — он ложится
рано, уходит в баньку, где растопит каменку и в тепле обовьет своими
сильными руками пахнущее морозным воздухом, пришедшего тропин-
кой, позади огородов, любимого Захара.
Такая встреча у них состоялась вскоре после Нового года, в одну мо-
розную тишайшую ночь.
Фролу совсем неможится, он поворачивается с боку на бок и не
может заснуть, невольно прислушивается к скрипу или шороху с ули-
цы. Может, ему почудилось, будто в прихожей шатнулась половица,
а вслед скрипнула дверь на выход во двор и стукнулась калитка на
выходе в сад, где лежит тропинка к бане. Ему надо проверить, уж не
вор ли забрел в дом, еще чего доброго, утянет что-либо, а самое глав-
ное — вдруг с женой нехорошее случилось и она пошла изгонять из
тела хворь. С большим трудом вышел в прихожую, приоткрыл дверь в
комнату Ули и, не увидев ее на кровати, заторопился, одевая зимнюю
одежду, и быстро, ковыляя маленькими шашками, вышел в сад на
узенькую тропинку к бане, где виднелся маленький огонек в щелочке
оконной рамы.
На полпути к заветной цели подвернулась нога, и он руками и ли-
цом упал в глубокий снег. Все попытки подняться и встать на ноги окон-
чились неудачей, он свалился всем телом на снег и, крутясь, добрался
до светящего окошка и сильно клюкой стукнул в раму.
Услыхав стук, Ульяна затрепетала: «Бог мой! Неужели Фрол?!» и За-
хару: «Ежели муж — закрою платком его лицо а ты ускользай». Стук не
прекращался и она, открыв дверь и увидев скрюченного, облепленного
снегом Фрола, накрыла его лицо полотенцем — надо вытереть лицо от
снега и сосулек — скорбным голосом: «Фролушка, Бог ты мой…, угораз-
дило тебя шастать темной ночью, искать жену. Ведь ты мог замерзнуть,
горе мне на всю жизнь».
— Да, ты уж прости меня. Малость сплоховал.
Захар уже был недалеко от своего дома.
Весенним паводком пойма реки увлажнилась и удобрилась остав-
шимся илом и на плодородной почве пышным цветом покрылась земля.
В неизбежный срок вся она делится на живущих в селе и на несколько
дней здесь свистят косы, тарахтят по дорогам пустые телеги, и вскоре
они груженые пойдут к дому. А среди густой травы и стар и млад: пере-
22
ворачиваются валки, грузятся сеном телеги, складываются большие
стога и стелется дым от костров, где варится картофель и другая снедь.
К вечеру неуемкий говор затихает, только слышны песни птиц да квака-
ние болотных лягушек.
Проведенная лживая с Фролом ночка, толстой иглой вонзилась в
тело Ульяны, и она решила скинуть эту боль — пойдет в церковь на ис-
поведь к отцу Афанасию. В субботний день после вечерни, дождавшись
выхода всех прихожан, когда из алтаря появился отец Афанасий, подо-
шла к нему и, склонив голову, сказала: «Батюшка, хочу исповедовать-
ся».
Он посмотрел на нее с некоторым удивлением. Эта христианка
была у него в большом почете. Редко пропускала церковные службы,
была щедра за услуги по разным службам: крестины всех детей, отпева-
ние умершей девочки, да свадьбу ее он провел. Но, он также знал, что на
душе у человека бывает надлом и в поддержке, освобождаясь от малых
и больших грехов, уповает на Божью помощь. Облачился в церковную
одежду и слушал тихий голос Ульяны.
«Господи! Прости меня, рабу твою, грешницу. Не совладала я с на-
пастью дьявола и ударилась в полюбовницы. Не чаю, как избавиться от
наваждения, все боле и боле затягивает меня искус быть рядом с Заха-
ром. Нет дня и часа, чтобы я не страдала, ежели не упомню его глаза,
сильные руки, горячие, как огонь губы, колкие, будто иголки усы. Боже,
научи, как избавиться от уколов совести, заполонивших мою грязную
душу».
Она замолкла и услыхала.
«Дорогая дочь Господа! Не казни себя. Уповай на Бога милосердно-
го, он поможет тебе освободить душу от грязных соблазнов. Осеняй себя
крестом. Я буду молиться за покой твоего сердца, воздавшего глас к его
святости».
В тот же вечер, поделиться «событием» в церкви, она зашла к Фро-
се. Та выслушала ее и ответила.
— Скажу тебе так. Правильно, что сделала исповедь отцу Афана-
сию. Он добрый, успокой тебе дал, оказал помощь. Только не ты первая
попала в капкан сатаны. Уж так мы устроены, нет, нет и вляпаешься в
силки, расставленные чертом рогатым. Думаешь, у меня не было этой
любви. Еще как была-то. Будто жаба схватила меня за грудки и тянет в
омут, что у обрыва, на дальней лужайке. Пошла топиться, да на дороге
напоролась на гвоздь в доске. Все разом прошло.
Чуть свет раздался сильный стук в дверь, и Захар в тревоге «може
пожар», отдернул занавеску и, увидев подводу возле амбара, двух в ко-
23
жанках с опоясанными патронташами и свисающими, расстегнутыми
кобурами, догадался — пришли отымать хлеб. Лютая злоба заполонила
душу! Медленно открывал дверь дома. Стоявший, тоже в кожанке и ко-
бурой, жестко смотрел на хозяина и требовательно:
— Хозяин?
— Да, — ответил Захар, не моргая глядел на узколицего пришель-
ца.
— Живо открывай амбар
— Это, по какому праву?
— Приказ Советской власти! И не разговаривать! Открывай амбар!
С непреходящей злобой он откинул железную дверь с висящим ам-
барным замком и отошел в сторону, смотрел, как в длинные мешки за-
сыпалось привезенное с большим трудом это зерно.
Ульяна говорила: «Приезжал муж Фроси и сказал: отбирают у хо-
зяев рожь, лошадей, ежели две коровы, оставляют одну, режут овец и
свиней. Погром идет. Советовала схоронить куда-либо зерно, не послу-
шался, не особо верил в сказанное. Вот и расплата. Впервые подумал:
«Что же это за власть пришла? Подчистую выгребли сусеки. Словно
в кулачком бою свинчаткой ударили по башке, и она вся ударилась в
пыл!
А в доме — сплошной плач. И жена, и дочери с заплаканными ли-
цами сидели за столом и, хлюпая носами, переживали бандитский на-
езд. Не понимали они, что где-то там, вдали живут голодающие люди, и
вопль «Хлеба» захлестнул улицы больших городов.
После завтрака, — пшенные блины со сметаной и молоком, — по-
успокоившись, Катерина сказала: «До нового хлеба далече, с трудом, но
проживем — у нас есть и молочко и пшенной мучки цельный мешок да
и картошки большая яма нетронута. А вот, сеять нечем. Поезжай в Зе-
метчино, может, разживешься там: друг помощь окажет, и кое-что про-
дашь.
С надломленной душой ходит Захар. Решил в одиночку съездить
в хлебное село; валенки, шерстяные платки и кружева, изготовленные
девицами, да и хозяйка малость робила, но всего маловато, придется
обождать и с прибытком тронуться в хлебное село, где все поменяет на
зерно.
Не дождался он прибытка.
Из волостного села прискакал гонец в рваной шинели, заячьей
шапке и вручил ему бумажку, где написано: «Советская власть поста-
новляет: Пимокатню Захара Кудоярова национализировать, передать
в общественное пользование». На словах этот гонец добавил: «Теперь
24
пусть все пролетарии, что робили у тебя, станут свободными и будут
трудиться на благо обчества».
Восемь женщин и пять мужчин, опустив руки, со злыми глазами
смотрели на этого, привезшего им безрадостную весть.
Пимокатни — это издревле народом созданные предприятия, изго-
тавливающие для северных народов удобную, теплую обувь. В зимнее
время, когда в течение пяти-шести месяцев на полях и лесах лежит глу-
бокий снег, эта обувь спасает людей любого возраста.
Для Захара сенокос не удавка на шее, а праздник. Он любил молот-
ком отбить жало косы, затем пройтись по ней наждачным бруском и,
расправив плечи, ею срезать густо выросшую траву на заливном лугу
вдоль речки.
Через день вяленую траву уже девицы перевернут и они же высо-
хшую соберут в копна, но укладывать в стога, или на телегу, чтобы увез-
ти на сеновал, будут его руки, да в помощь придет сынишка — уминать
уложенное. Тревожит его мысль: кто же будет косить и убирать сено на
участке Ульяны, Фрол едва ходит, Тимоша совсем еще дите, значит, ля-
жет на плечи Ульяны. Этого Захар допустить не хочет — скосит траву
он, уборку сделает сама.
Ульяна вспыхнула, увидев на крыльце Захара, не могла понять —
зачем пришел. «С хозяином есть разговор», — улыбнулся, зайдя к нему
в комнату.
Не только Захара мучил вопрос, как одолеть косовицу, но и Фрол
над этим сильно задумывался. Родных людей ни у него, ни у жены не
было, старший сын в солдатах, просить «Христа ради, помогите» - со-
весть не позволяет. Была мыслишка — может Захар поможет, быть
навязчивым не хотелось, ради дружбы оказывал помощь в доставке
зимой хлеба.
Сильно обрадовался Фрол, увидев положившего крест на широкую
грудь, грузно ступившего друга. Слез с кровати, сильно тряс его руку.
Шел разговор о здоровье хозяина, о теплой погоде, о крупной в лесу зем-
лянике и сильно выросшей на лугах траве.
— Я с понятием, видно тяжеленько Ульяне махать косой, хочу ма-
лость помощь оказать.
Фрол несказанно рад был услышать такое, и не менее радостно за-
трепетало сердце Ульяны. Она же понимала: затаенную цель преследу-
ет ее любимый — на несколько дней они будут вместе, рядом, и не одну
ночь она проведет с ним.
— Свой участок буду косить днем, а вечером, может, и ночь прихва-
чу. Уля подоит корову, пусть харч принесет.
25
С раннего утра все в руках Ульяны горело. Подоив корову, выпусти-
ла ее в стадо, стайку гусей также накормила и ушли они по дорожке к
заливу; Тимошу разбудила, накормила и отправила на реку рыбачить;
сварила кашку и, добавив яичницу с копченым окороком, вместе с Фро-
лом позавтракав, принялась готовить еду на вечер.
Наступил вечер, с нетерпением она ждала возвращения коровы и,
наконец, подоив ее, удозорила другую живность и, собрав еду, направи-
лась к покосу.
Быстро шла она по дороге. Сейчас встретится с Захаром. Нет боль-
шего счастья, чем быть в его объятиях, чувствовать колючие усы и жар-
кие, испепеляющее тело поцелуи, когда все, что в ней есть, охвачено
блаженством любви. Это состояние — благословение неизвестного, до-
брого Бога.
В сумерках, уже недалеко, увидела белую рубаху, догадалась — За-
хар еще машет косой.
Захар, увидев шагающую через валки Ульяну, положил обтертую
косу на срезанную траву, шагнул к ней. Закинула она свои руки за го-
лову любимого, грудью прижалась и впилась в его губы. Острые глаза
заметили бегущего сына, разомкнулись объятия и все они тронулись к
яркому костру, где варилась, по словам Тимоши: «Царская уха» из пой-
манной им рыбы. Наказав сыну «Поезжай домой, накорми деда, сходи к
Фросе и скажи, чтобы она утром подоила корову и выгнала ее в стадо. А
ты накорми гусей, открой калитку и выпусти их, а курам брось корм, да
и свинью не забудь. Приедешь на телеге. Я сильно устала, здесь и пере-
ночую».
Свесив ноги с небольшого обрыва Захар и Ульяна, примолкшие,
только что они в плаванье сбросили с тела трудовой пот и теперь смо-
трят на журчащую внизу воду и слушают тихий ее ропот, издали глухое
кваканье с лягушачьих свадеб, шелест пролетающих ночных птиц. За-
хар совсем утомленный, целый божий день с косой в руке, потом при-
ютила их густая трава на опушке леса и прохладная вода, охладив пыл
тела, совсем его разморила. Но есть неожиданная новость и он тихо ска-
зал: «Уля, да ты ходишь не одна». Она встрепенулась, прижалась к нему
и ответила: «Твой, растет».
— Неужели мой?
— А чей же еще. Боле некому.
— Вот незадача, мое дите на руках у Фрола.
— Ты помене об этом думай, еще родить надо.
Что Уля сумеет родить здорового малыша Захар не сомневался,
только напала на него тяжелая мысль: не он, а чужой человек будет
26
нянчить его ребенка. Эта мысль начнет неотступно разъедать его душу.
Проснувшись среди ночи, они тут же появились.
Какой же он осел, не подумал, что любовь не только лобзания и уто-
ление страсти, но и появление нового человека, которого надо кормить,
сберегать от болезней и лишений да и готовить к здоровой жизни. Кру-
говорот на небесах и земле вечно идет по заданному Богом пути. Свер-
нуть с него не дано ни сатане, ни другим разрушительным силам. Надо
холить мать его ребенка. Но как это сделать, ежели она живет в другом
доме, где есть законный муж, а он на отшибе, урывками видит и обни-
мает ее. Дьявольское положение, выхода совсем нет. Конечно, он уже
оказывает ей помощь, будет еще больше заботиться о ней, вот через три
дня закончится косовица, он поедет в Земетчино и привезет ей подарок:
может кашемировую шаль купит, либо хромовые полусапожки, а лучше
всего золотой крестик с цепочкой, такой, виденный им на жене Романа.
Все в руце Божьей, может, когда-либо откроется тайна родившегося че-
ловека и он обнимет своего отца. Эти мысли успокоили его бунтующее
сердце.
Пимокатня — вершина длинной цели, где начало — стадо овец, да-
ющее, кроме мяса, и шерсть для обуви и платков, спасающих женские
лица, и для рукавиц и варежек, закрывающих трудовые руки. В каждом
дворе было пять, десять животных, но и целые отары паслись на лугах,
опушках, по жнивью, подбирая колоски. Такая большая отара была у
крепкого хозяина Чугунова Терентия, снабжавшего шерстью Захара и
овчинами Петухова Павла, у которого в большом помещении выделы-
вались они, идущие на пошив зимней одежды.
Вновь прибыл гонец в село с предписанием Чугунову: «Сдать всю
отару на мясобойню».
В полное разорение пришло несколько семей. Накапливалась глу-
бокая ненависть к новой, пролетарской власти.
… Безбожная власть!
… Антихрист напал!
…Надо ставить свою, мужицкую!
…Всем народом идти и скинуть эту власть.
С небольшим грузом, в одиночку спешил Захар в Земетчино на вос-
кресную ярмарку. Как же он был удивлен, увидев пустые прилавки, где
вместо разного товара, стаи галок и воробьев летали в поисках корма.
Обрадовано встретил Роман старого, хорошего приятеля. Как и
прежде, хлопотал около лошади — распряг ее, поставил в стойло, под-
бросил в кормушку сено, помог снести в дом привезенное добро. Да и
хозяйка Вероника встретила с радостной улыбкой: «Уж мы рады-раде-
27
шеньки встретить вас, Захар Емельяныч». Засуетилась, собирая на стол
еду — знала, что приезжий давненько не ел.
Выпили вишневой настойки, закусили астраханским заломом и в
самый раз поговорить по душам.
— Не в очередь я приехал, нужда заставила. Она, как пиявка, со-
сет всю душу. Подчистую выгребли рожь, ополовинили овес, пимокатню
отобрали, сказали теперь будет «обчее». Посадили бедолагу, он трепы-
хается, как воробей в луже. Шерсти нет, всю отару приказали Чугунову
сдать под нож. Да эта косопузая голытьба ни бельмеса не понимает в
хозяйстве, а сидит и чирикает приказы, в разор пускают мужиков. Без
хлеба харч не харч. Чем засевать землю, где семена ржи, овса. Говорят:
привезем. Типун им на язык, сплошные пустомели. Нахально врут, му-
тят голову мужику. Токмо он не дурак, дубинок в лесу ой как много.
Передохнул, выпил еще стакан наливки, упрямо смотрел на клеен-
ку, разложенную на столе. Поднял голову, спросил: «У вас-то как? Чай,
неспроста одни воробьи да галки на прилавках».
— Закрыли базар!
— Да ну! Как же теперь?
— Все по домам хоронят, да втихую обмен делают.
Захар сказал, что привез «малость» и «окажи помощь, все обменять
на зерно».
Роман пообещал: «Чуток дам своего, остаток найдем, сделают об-
мен».
Пришла полненькая, краснощекая Дашенька, увидела Захара и об-
няла его голову. «Я так рада! С приездом!»
Он встал, обнял ее, чмокнул в щечку, сказал: «Подожди, подарочек
есть». Вынул из мешка шубейку, накинул ее на плечи девице, она за-
прыгала, а улыбка во все лицо. «Этот подарок сделала Ульяна, а это — он
расправил большой, шерстяной платок — от меня матери, а телогрееч-
ку хозяину».
Все были рады привезенным изделиям, а больше всех был рад За-
хар, доставивший им радость.
За обедом обратился Роман к Захару.
— Знаешь, ведь Дашунька в учителки записалась.
— Это как же, еще школятка, а других взялась учить.
Зарделась девица, совсем над тарелкой со щами, склонила голову
с коротко стриженными русыми волосами. Но рядом отец, надо похва-
лить сильно любимую дочку. Не столько мать, сколько отец одаривал
ее разными обновами и дорогими подарками. Из своих частых поездок
за рыбой, всегда привозил подарки: жене разную цветную материю, а
28
дочке то полусапожки, либо красивую кофточку, разноцветные бусы,
кашемировую шаль, заколки на волосы, индийские шелковые платки.
Уж от радости трепетало у нее сердечко, и обнимала и целовала отца. На
зависть подружкам красовалась она в своих нарядах.
Роман продолжил знакомить приезжего со своим селом.
«Тут наш партийный начальник, скажут тебе — твердый и с поня-
тием мужик. Задумал всех неграмотных обучить писать и читать. Пона-
чалу бабы не хотели идти, в рев ударились, а потом унюхали, есть поль-
за от учебы, гужом в школу, а учителей нехватка, тут девицы из старших
классов подхват учинили, и Дашунька в их числе».
Похвалил Захар девицу: «Молодчина ты, наверное, тяжеленько ста-
риков учить.
— Ну, какие они старики. С охоткой водят пальцами по букварю и
усердно пишут слова. Такие все улыбчивые и бывает просят книжку на
дом. Тетя Фекла ни в какую не хотела учиться, думаю, как справиться с
ней. Пошла на дом, усадила рядом, разложила букварь, говорю: давай
вместе прочитаем «мама». Почитали одно слово, второе, ну и пошло, вы-
училась читать и писать. Такая довольная».
Бородачи распили собственного изготовления две бутылки виш-
невой настойки, вышли в сад и Роман, обняв друга, поведал: «Секретно
скажу. В погребе вырыл яму и там схоронил часть зерна от увоза. По
дружбе дам тебе два мешка. Товар, что привез — поменяем».
Захар был доволен — поедет домой с хорошим запасом зерна, вы-
роет яму и сбережет его.
В знакомой комнате, где не однажды ночевал, Захар благодарил
Романа за любезную встречу и сказал: «Такое у меня дело, дружище», —
и замолчал — вдруг над сказанным посмеется. Набравшись смелости,
продолжил: «Ненароком пришла охотка на память одарить Улю дорогой
вещицей — золотым крестом с цепочкой из золота. Подскажи, где бы их
достать».
Роман не посмеялся и не удивился. Он, еще в прежний приезд до-
гадался, что неспроста они вместе пустились в дорогу, и все рядом с
улыбками друг другу. Ему не надо вмешиваться в их жизнь. А помощь
оказать он должен.
— Я, друг, с понятием. Уля страсть, как мила и ты правильно хо-
чешь принести ей радость. У меня думка есть; красоваться золотом
на шее ей нескромно, завидущих женщин полно, ходить ей будет одно
неудобство. Лучше на пальчик золотое колечко, а еще лучше — цве-
тастую кашемировую шаль на плечи. Такая лежит в сундуке у Васи-
лисы.
29
Захар согласился и привез своей любезной подарок, и она была
рада-радешенька. Улучив минутку свободной, побежала к Фросе, где не-
престанно хвалила Захара не за привезенную рожь, а за шелковую шаль,
что лежала на широких плечах и закрывала полные груди Ульяны.
Вся большая базарная площадь, устланная булыжником, в городе
Шацке заполнена лошадьми, запряженными в телеги, либо без всякой
упряжи.
Только вчера всем хозяевам, имеющим лошадей, вручили под ро-
спись предписание: «К десяти часам прибыть с лошадью в Шацк на ба-
зарную площадь. За неисполнение постановления виновные подлежат
суду Ревтрибунала».
Властная рука «Диктатуры Пролетариата» заставила крестьян на
телегах, либо верхом на лошади исполнить приказ — прибыть к месту
назначения. Здесь комиссия осмотрит коней, годных отправят в ар-
мию, взамен дадут больную, исхудалую, годную только для легкой ра-
боты.
В этой необычной толпе был Захар со своим серым мерином и Улья-
на с низкорослой, крепкой на ногах кобылкой.
Он в ожидании вызова на показ лошади с затаенной тревогой смо-
трел на свисающие с носа очки одетого в темный халат высокого, ху-
дощавого ветеринара и на застегнутую большую кобуру круглолицего,
низкорослого осмотрщика.
Ветеринар раскрыл рот лошади Григория, взглянул на зубы, затем
потрогал ноги, холку и громко: «Конь годен». Григорий, услыхав при-
говор, сбросил на загаженный булыжник смятый картуз, вскрикнул
«Сволочи, удавили». Как помешанный, хлопал себя по бокам, заметая
скрюченными сапогами навозную пыль, уходил он к привязанным с
подрезанными хвостами лошадям из худых, костлявых, с потертыми
спинами выбрать взамен отнятой.
Настала и его пора. С затаенной тревогой поставил серого перед
лицом ветеринара, тот проделал ту же процедуру, что и с другими, даже
улыбнулся ее красоте и громко: «Годен». Забилось сердце у хозяина, уду-
шье подкатило к горлу. Он судорожно обнял ее голову, прижался к ней
щекой и ладонью проводил со лба до толстых губ. Услыхал: «Иди, выби-
рай взамен». Словно во сне он шел к коновязи, смотрел на жалких лоша-
дей и взял под уздцы молодую, на высоких ногах лошадку.
В ожидании Ульяны сел за столик в чайной и заказал обед.
На освободившееся рядом место подсел крупного сложения, с чер-
ными, стрижеными усами, лет под тридцать мужчина и поприветство-
30
вал его: «Сочувствую, друг. Видал твоего коня. Теперь на нем будет вер-
ховодить большевистский матросик, совсем скрутят мужика. Хлебушек
отобрали, и еще отберут, лошадку изъяли, возьмутся за коровушек, а
там и девок будут брать на потребу матросикам. Вот, такая житуха нам
дана большевиками».
— Что же делать-то нам?
— Кумекай башкой, кумекай. Царя скинули всем народом и эту, не
людскую власть тоже надо скинуть, а поставить мужицкую, нашу.
Подошла с улыбкой Ульяна. Усики поднялись и со словами: «Еще по-
видаемся, а ты кумекай».
По дороге к дому Захар с Ульяной свернули в небольшой лесок, при-
вязали лошадей к молодым березам и уселись на густую траву.
Ульяне страшно хотелось сколупнуть с души любимого грязную на-
кипь, брошенную новой властью. Один удар хлеще другого падает на
его голову. Так и хотят порушить налаженную его жизнь. Она, озабочен-
ная его видом, должна оказать ему помощь душевной, женской лаской
и большим вниманием.
— Захар, не кручинься, не падай духом. Ведь ты крепкий, ну, что
поделаешь — хлеб взяли и у меня, и у Фроси амбар вычистили, у Григо-
рия тоже все отобрали. Теперь вот и лошадь увели. Дали другую, может,
подойдет в хозяйстве. Видно, там голодают. Слава Богу, мы не опухшие,
курочки яички приносят, и копченый окорок еще лежит в погребе, на
снегу, да и у тебя есть чем накормить семью.
От этих убаюкивающих слов душа у него вскипела.
— Нет, Уля, загнали мужика в угол, дыхнуть не дают. Кто эти пра-
вители? Безлошадники, лопаты в руке не держали, не нюхали конский
и коровий навоз, через очки, как этот Троцкий, смотрят на нас и дик-
туют свою волю. Надо мужиковую власть, не эту голытьбу, что уселась
в царских домах. Пимокатню закрыли, а там восемь женщин и пять
мужиков кормились сами и своих деток и стариков в обиду не давали.
Будет общее. Типун на язык этим балбесам — общее, вот речка — это
общее, а тут — один хорошо работает, а другой дрыхнет, прибежит к
полдню, и с нахрапом будет требовать разделить, что другие заработа-
ли. Пимокатня еще дедом срублена, а теперь стала общей. Овчинную
порешили, значит, нет овчин, нет и овец и нет шуб и шубейков, а там,
где зерна много ждут этих самых шуб и поддевок. Все идет на пере-
коски.
Заглушила она горькую речь своего друга жарким поцелуем.
Наутро Захар задумал съездить на крупорушку и сделать из проса
пшено. Запрягши в телегу длинноногого гнедого, хлопнул ременными
31
вожжами по крупу и сказал громко «Но», в ожидании шага лошади, она
с места не двинулась. «Что же это за оказия?» На повторное требование
идти, она крутила головой. Вскипел хозяин. Нашел заброшенный в
конюшне кнут и резким, крученым ударом огрел ее. Лошадь вскинула
передние ноги, заплясала ими, на что получила еще удар хлыста. Оста-
новился он. Ему было жалко ее, видно не ученая она ходить с хомутом
и тягать что-то, а под седлом ходко шла. Подсунули ему кавалерийскую
кобылу. И поехал он на ней на базарную площадь.
С удивлением, через очки смотрел ветеринар на спрыгнувшего с
лошади Захара. «Зачем прискакал на взмыленной, взятой здесь кобы-
ле?»
— Приехал обмен сделать, с норовом она: запрягши бьет задними
ногами в передок телеги, а передними рубит воздух и пляшет ими. Не-
годная в хозяйстве.
Поговорили приемщики между собой и разрешили ему выбрать
другую.
Со всей тщательностью он осматривал хрумкающих сено, на при-
вязи, отбракованных в армии лошадей. Понравилась ему каряя, на тол-
стых ногах, четырехлетка, что хребет торчком стоит, но это неважно,
откорм худобу скроет. Видать в беге не ходка, так это ему ни к чему, а
груженые сани или телегу запросто тягать будет, и плугом широкую и
глубокую борозду вспашет.
В трактире полно народу. Выбрав свободное местечко, заказал че-
кушку водки, селедочный салат, черпак московского борща, свиную от-
бивную.
Вскоре на освободившееся рядом место подсел старый знакомый и
с улыбкой: «Ба, старый знакомый. Здравствуй. Дрянную лошадку при-
шлось обменять?»
— Куда денешься, была из кавалерии, а мне нужна мужицкая.
— Да, это понятно. Отобрали у тебя ай-ай какую, славную. Новая
власть оклемалась и давит без огляда селян. Думаешь, ты один? Нет,
браток, вокруг тебя все ревут и давятся слезами. Я тут за своими кров-
ными прихожу — взяли корову и двадцать овец, сказали — иди, получи
деньги, а денег нет, вот и хожу, как нищий. Деньги в цене скачут, еще
чуток и на всю получку дохлую кошку не купишь. У меня перед глазами
все твой серый конь стоит — красотища! И отняли, бестии.
Затронул он больную душу Захара и тот, захлебываясь, стал посвя-
щать в свою жизнь. Рассказал, что отняли у него не лошадь, а лучшего
друга. У него ума было немерено, сил не взвесить. Верхом, чуть стук-
нешь каблуками, вскок сделает и пластом над землей несется, токмо ве-
32
тер в ушах свистит. Чтобы вытащить из снега обрубленное бревно, где
двух, а то и трех лошадей запрягают, мой один, как упрется и потащит.
— Слушай, вижу ты с умом человек, скажу по секрету. Один знако-
мый сказал, есть партия и она за мужицкую власть, без царя и помещи-
ков. Народ сильно обозлен на большевистскую власть, надо ее скинуть.
Покумекай со своими дружками, придет время, и всем обществом будем
ставить своих людей. Может, я или кто другой приедет и скажет созы-
вать народ.
Только-только в селе закончился обмолот ржаных, овсяных снопов
и навалом привезенного с полей проса, женщины, помолившись на «ве-
черни», остановились возле ограды излить свои души, малость посуда-
чить.
Известное дело, самая уважистая среди них Ульяна в цветастом
платке, мехом отделанной кацавейке; Фрося — жена плотника, люби-
мая мужиками — всегда можно у нее разжиться хорошим самогоном, да
и нахалам умела дать от «ворот поворот»; Катерина, не в пример мужу —
Захару, сильно бледная, скромная, будто чем пришибленная, подошла
и Клавдия — жена Якова, через мужа, знает все, что делается вокруг и
новости сразу становятся достоянием всех женщин.
— Яков прибыл из дальней округи и привез кучу разных слухов:
шибко народ ругает нонешнюю власть. Есть, убивают партийных му-
жиков и скидывают со стульев разных сидельцев, кто мужикам один
вред несут.
…Царская власть паршивая была, а по амбарам не лазила и хлеб
не отнимала.
…И пимокатни работали, сколь хочешь овец держи, а эти — ни дна
им, ни покрышки, все порушили.
…Говорят из Петрограда и других больших городов хлынул народ в
деревни, бежит от голода.
…Это все проклятая война. И на коль она нужна народу.
…Опутали шпиены царя, вот и сам скособочился и смуту народу
принес: разные большевики, какие-то эсеры, а там полезли на страну и
пузатые французы и длинноногие англичане и, бог весть, разная шан-
трапа охоча урвать нашу землю. А мужик терпи, дай солдата, дай мясца
и хлеба.
…Свои пузатые тоже лезут в царские дворцы, охота узду надеть на
весь народ.
…Теперича урожай удозорен, зимой опять обозы пойдут, малость
закупят и обмен сделают — наши поделки на тутошнюю рожь.
33
Вспомнили недоделанные домашние дела, и они посеменили их
удозорить.
Утром затарахтели по селу семь подвод с возницами и двумя обри-
тыми парнями с винтовками. Расползлись они по дворам, отмеченным
заранее, и раздались крики по селу: «Господи, опять бандюганы хлеб
увозят», «Скинуть поганую власть».
У дома Якова распалялся здоровяк в потрепанной шинели.
— Где хозяин, — кричал он стоявшей Клавдии.
— Не знамо мне.
— Открывай амбар.
— Ключи хозяин увез.
— Врешь! — Подбежал к телеге, вытащил из-под сена топор и об-
ухом сбил с петли висящий амбарный замок.
— Не дам, не дам, — вскрикнула Клавдия и уперлась ногами в зем-
лю, а руками в дверь, не давая ей раскрыться. Здоровяк дернул ее за
руки, оттолкнул и она, упав на землю, кричала: «Ворюги»!, «Ворюги»!
Каково было изумление «отбирателя», когда увидал в сусеках зерно
только на дне и по углам, он вскипел.
— Где зерно? — кричал поднявшейся женщине.
— Не знаю. Весь тут урожай.
— Правду говори, кулачка, стукну топором, издохнешь.
— Ой, как испужал. Стая мышей погрызли зерно, вот и без хлеба
остались.
— Я тебе покажу «мышей»! Где хозяин?
— Бог его знает. Может, в Шацке, туда хотел поехать, али Ямбирно,
где подряд норовит взять, али в лесу, где хлысты нарезают. Вот те крест,
правду говору, — даже перекрестилась, с усмешкой смотрела на обидчи-
ка, уходившего к телеге.
Никто не знал, что Яков, будучи в Конобееве, услыхал, что вновь от-
бирают хлеб, быстро вернулся домой и в ту же ночь с сынишкой увезли
зерно за реку, где схоронили в яме, недалеко от своего шалашика.
Опять подвода остановилась у амбара Захара. Не мог поверить, что
власть снова будет отбирать хлеб, страшную обиду навлекать на свою
голову. Но, стоит телега, и бежит в дом безусый парень, и душа подня-
лась в страшной тревоге.
С немереной злостью открывалась дверь амбара и злыми глазами
смотрел он, как выгребали только что снятый с полей урожай.
— На харч оставь хлеб, — шепеляво сказал вспотевшему парню.
— Велено подчистую взять.
Весь жиденький урожай был изъят у народа.
34
К полдню без тарахтения уходили из села груженые зерном телеги,
а по домам был один крик: «Скинуть Советскую безбожную власть».
У Захара за столом сидели дружки: Григорий, Роман, Яков и шел
разговор, как избавиться от «поганой власти», что одни «обиды» и «ра-
зор» дают русскому хлебопашцу.
Яков, обозленный на власть, что отняли лучшую кобылу и не мо-
жет он теперича так удачно тягать длинные хлысты из леса, хорошо,
что схоронили зерно, не видать бы его.
— Кругом в селах народ идет на власть, пойдем и мы всем миром
на уезд.
У Григория кровавая ссадина на душе — обменяли хорошую лошадь
на слабосильную и не поедешь на ней в дальнюю дорогу, за нужным то-
варом. Хоть на убой ее веди.
— Не токмо малышня бегает и просит леденцов, так и керосину не
привести, и платки девкам не завезены. Не мужицкая эта власть, а про-
ходимцы, захватили и куражатся над нами. Свою, нашенскую ставить,
и больше ничью. Роман не может простить прихлебателям, заставив-
шим его всех овец сдать на бойню.
— И хлеб уволокли. В разор пустили. В ночь идем, к утру будем в
уезде и скинем бандюганов. Ты, Захар, бери вожжи в руки и командуй.
Упрашивать его не надо было, он уже решил собирать народ и ша-
гать до города, где будут ставить своих людей. В напутствие уходившим
сказал: «У кого схоронены винтовки, пистолеты — пускай берут, может
пригодятся».
Не утихающая, а нарастающая волна безудержного грабежа не толь-
ко хлеба, но и лошадей, коров, овец, а также закрыты годами действую-
щие «кулацкие» разные предприятия, дающие тысячам людей заработок,
нарушили весь уклад сельской жизни, вызвав бурную ярость народа.
На гребне этого недовольства партия эсеров готовилась захватить
власть. Ее гонцы, рыскающие по селам, толкали народ на восстание.
Таким гонцом был офицер Гридин, член банды Евмена, ускользнув-
ший от пули отряда, вставшего на защиту, от расправы партийных и
советских работников.
По наводке своих людей, зная день и село, где будут изымать хлеб,
он появлялся где только отошел груженый отряд. На кровоточившую
рану кидалась соль злости и в онемении шел народ на изгнание поганой
власти.
Фролу страшно надоело без продуха сидеть и лежать в комнате, и
он, опираясь на суковатую свою палку, ковыляя, вышел на улицу и сел
на прислоненную к завалинке низенькую скамейку.
35
По улице и между ближних и дальних, стоящих под соломенными
крышами, домами, перебегали девочки и мальчики, доносился визгли-
вый крик женщины.
Прибежал Тимоша к дому — сосет под ложечкой, надо с кружкой те-
плого молока умять два, а может быть, и три ломтя хлеба, испеченного
мамой.
На ходу — деду: «Там тетя Анисья буднит с парнями, не дает им та-
щить из амбара рожь».
«Это же надо, — думает Фрол, — голь перекатная, одна бьется, как
рыба об лед, муж сильным был, на сплаве плота попал в воду и оставил
трех малолеток. Будто приказывали: «бедноту не трогать», а видать, все
идет наперекосяк.
Все стихло, уползли груженые телеги, и вскоре на взмыленной ко-
быле влетел в околицу с черными, стрижеными усами здоровый всад-
ник. Около Фрола осадил лошадь и громко: «Где дом Захара?» Получив
ответ: «Там, за ложбиной большой, под железом стоит», карьером пустил
лошадь.
Как старому знакомому Гридин потряс Захару руку, спросил: «На-
род хнычет?»
— Не хнычет, ревет.
— Приходи, я к церкви.
У ограды Гридин соскочил с лошади, подозвал бегающую девочку и
ей с наставлением: «Беги, скажи звонарю, чтобы немедля шел и набат
давал».
Загудел набат и народ выскакивал на улицу, в поисках пожара огля-
дывался и, не видя его, бежал к церкви. Увидав подошедшего Захара,
Гридин сказал ему: «Действуй», вскочил в седло и только пыль столбом
стлалась по дороге к следующему селу — там тоже ушли груженые под-
воды и народ готов бежать и клеймить обидчиков.
Пожар восстания разгорался по Шацкому и Маршанскому уездам и
перекинулся на всю Тамбовщину, да и другие губернии захватил.
Захар, стоя на опрокинутой бочке, с надрывом кричал: «Народ, му-
жики! Пойдем на уезд, скинем негодную власть, а поставим нашу, му-
жицкую». Не разбирая, что значит «наша», в едином порыве закричали:
«молебен», «зови отца Афанасия», «вытаскивай хоругви».
Неожиданный голос набата насторожил вскапывающего вокруг
яблони землю отца Афанасия: «не пожар ли?» Осмотрел все небо — нет
ни дыма, ни пламени. Озабоченным пришел в дом и в окно увидел тол-
пившийся народ около ограды, с тревогой подумал: «что-то затеяли».
Прибежала запыхавшаяся Веруся и, не переводя дух»: «Папа, там шумит
36
народ, кричат: «На уезд», «скидывать власть», «зовите батюшку, молебен
служить», «хоругви выносите».
С вопросом «Где мама?» выскользнула из комнаты.
А набат гудит, спешно идет народ пополнить толпу. Вон и Захар
подходит к дому, наверное, с просьбой. Ох, нехорошее затеяли дело, со-
всем никудышнее.
Они поздоровались. Захар, как обычно, приложился к руке свя-
щенника и сказал: «Батюшка, идем на уезд, скидывать тутошнюю, пар-
шивую власть. Народ с просьбой — молебен отслужите».
— Пойдем, поговорим.
В ожидании церковной службы попритихли возбужденные люди,
в необычный путь идут они вдаль, где все в глубоком тумане — сказать
«скинуть власть» просто, легко, а сделать ой, как трудно. Будут они про-
сить Господа Бога, чтобы оказал содействие и здоровыми вернулись к
деткам, коровам, лошадям.
Но что-то батюшка говорит не то, что думали.
Он тихим голосом, смотрит в лица обступивших: «Вы затеяли бо-
гопротивное деяние. Там у власти охрана, она стрелять будет, польется
кровь русского от русского. Первая заповедь Христа — «не убий», а здесь
пойдут чередой убийства, на это служить молебен — навлечь хулу на
служителя. С миром вас».
Услышал крик: «Выноси хоругви и айда в дорогу».
Опять размеренным, тихим голосом ответил: «Хоругви выносятся
по большим праздникам, когда славят Христа и деву Марию, давшую
нам Господа».
Перед тем, как уйти, посоветовал: «Вы уж сами перед крестом церк-
ви помолитесь, что вам надобно и попросите».
Под косые, добрые, угрюмые и веселые взгляды он тихонько уходил
в дом.
Но, еще раз толпа недовольная пастырем, послала Захар просить
священника служить молебен.
Ульяна, занятая хозяйством, не могла сразу откликнуться на зов
набата и, освободившись, вышла на улицу, увидав идущего к дому свя-
щенника Захара. Остановила его. Она должна сказать своему люби-
мому о страшной тревоге, полыхающей у нее на душе. Он же горячий,
залезет в кутерьму и пропадет. Подошла, не принимая к сердцу его не-
обычно красные щеки, сердитый взгляд, сказала: «Захар, чует мое серд-
це — беда придет. Может, оставишь поход.
— Ты что, собака, одаренная чутьем.
— Дорогой, зачем ты так! От чистого сердца болею за тебя.
37
— Ну ладно. Не сердись. Кругом поднялись села и нам пора.
— Да что другие. О себе думать надо. Может, поехать, поговорить,
мол, неладно делается, не надо рушить жизнь нашу.
— Да там сидят одни полоумные, им кол теши на голове, все одно не
поймут. Нет, скидывать их, а других ставить, нашенских. Уля, все будет
ладно. Не серчай, колеса покатились!
Быстро ушел к священнику.
Не мог он остановиться, выполнить просьбу Ульяны. Как норо-
вистый конь, закусив удила, лезет напролом: в бурьян, с косогора, на
острые шипы бороны.
Высказанная душевная боль любимой женщины осталась для него
пустым звуком, о чем он будет горько жалеть, он категорически отказал-
ся выполнить просьбу.
То ли этот поступок священника оказал влияние на многих стояв-
ших в толпе, а может, просто вспомнили о нерешенных домашних делах,
но сильно убавилась толпа у ограды церкви. Так, жиденькая цепочка
двинулась по дороге к Шацку. Через пять верст уставшие воители ре-
шили отдохнуть, уселись на берегу речки, разложили вынутую из торб
разную снедь и, разморенные, вдруг стали вспоминать:
…Не доена корова.
…Уходили поздно, а домой еще и гуси не пришли, вдруг пропали.
…Мальчишка разодрал все штаны, завтра ему в школу, надо удо-
зорить…
…Маруська руку порезала, какая же я дура убегла и не завязала ей
руку, вдруг нарыв пойдет.
Одна за другой тронулись женщины, а за ними и мужики пошли
домой.
38
Часть вторая
Карательный отряд Шацко-Моршанского Ч.К. по борьбе с вос-
ставшим народом против Советской власти, на четырех под-
водах медленно движется от села, расположенного на семь
верст от Земетчино, где только что было расстреляно шесть богатеев,
кровопийцев и два священника, из них один служил молебен толпе,
идущей на уезд скидывать негодную власть.
Комиссар отряда Грач Вениамин Борисович, свесив ноги с теле-
ги, насупившись, смотрит на пожухлую на обочине траву, на темные,
кучевые облака — наверное, дождь будет, на блестящий вдали крест
Земетчинского храма Рождества Христова, вспоминает жиденького
священника, в рясе, с крестом на худой шее, всю дорогу от амбара, где
сидел под арестом, до места расстрела — овраг, заросший бурьяном,
он постоянно крестился, кланялся и говорил: «Боже, сохрани мои
чада… Господи, помоги матушке не впасть в уныние, быть в здравии.
Прости мою смертную душу». И ведь зазря в него этот упырь — Жвач-
кин — пустил пулю.
Не хватило у него, комиссара, выдержки, большевистской на-
стойчивости противостоять этому бывшему конокраду, сидевшему по
тюрьмам за грабежи магазинов и даже банков, а теперь члену партии
большевиков, без согласия партийной организации его тиснула в от-
ряд Чрезвычайная Комиссия.
С уходом последней подводы с отобранным у крестьян хлебом,
шел по дворам глубокий, злобный рокот. Потянулся народ к дому, где
местная власть должна дать ответ — почему идет разбой, оставля-
ют голодать народ, и нет зерна на посев озимой ржи. Но местная
власть, учуяв недоброе, давно смылась, оставив пустыми комна-
ты. Не получив ответа, кричит толпа: «Кровопийцы», «Скидаем Со-
39
ветскую власть», «Антихристы глумятся над народом», «Долой», «На
уезд». Уже поскакал парень в другое село поднимать тутошних идти
на уезд.
И в эту разъяренную толпу вошел слезший с лошади секретарь
партийной Земетчинской организации — Илья Забелин. Он только
выкрикнул: «Товарищи! Антанта захлестнула Родину», как на его го-
лову опустился тяжелый кулак, он наклонился. Не дав ему слова, они
скинули его на землю и ногами добили.
Он хорошо знал этого несгибаемого коммуниста. В глубоком
подполье создал партийную организацию большевиков на сахарном
Земетчинском заводе, и в революционные дни она спасла от разбоя
весь работающий завод. Зная его способности, Моршанский УКОМ
поручил ему взять под свое крыло слабенькую земетчинскую орга-
низацию. С верой в свою правоту, с большевистской настойчивостью
строил новую жизнь. На пустом месте появились курсы по ликви-
дации безграмотности, чем привлек к себе женщин; заготовителям
зерна внушил — обязательно оставлять хозяевам зерно на посев и на
пропитание. Здесь не было крикливых, недовольных властью, только
мелкий шепот между собой проносился. А молодежь при организо-
ванном клубе горой стояла за него. Он через день с пламенной речью
выступал в клубе — бывшем трактире и рассказывал о событиях в
стране: «Антанта лезет на Россию», «Помещики и капиталисты хотят
вернуть народ в кабалу», «Белая армия поливает кровью всю русскую
землю». С молодежью рассматривал, какую пьесу поставить на клуб-
ной сцене, и организовал вооруженный отряд по борьбе с бандитиз-
мом. Он верил в силу сказанного им слова, потому отказался взять с
собой охрану. Похоронили его под залп пяти винтовочных выстрелов
и на память среди села установили временный памятник, с красной
звездой наверху.
Весь его отряд сойдет с телег и поклонится его праху. Ночь про-
ведут здесь, а утром — в Моршанск, к дому.
Но, этому плану не суждено было жить. Только вошел Грач в по-
мещение партийной организации, как ему передали «срочную депе-
шу»: «Немедленно идти в Новоселки, утихомирить кулацкую вылазку,
идущую на Шацк».
Недовольные, уставшие расстрельщики начали бузотерить: они
прохаживались возле телег, садились на «корточки», медленно кури-
ли. Раздраженный Жвачкин крикнул: «Хватит базарить! Поехали!»
Тридцатилетний, конопатый солдат, отвернув голову, сплевывал
и будто стороннему: «Обещали отдых, а показали кузькину мать».
40
Вмешался командир, сказал «Проедем два часа и привал». Нехотя
поднялись, и подводы медленно тронулись.
Скучный переезд из далекого села в Новоселки надоел Петру и
он, как только спрыгнул с телеги и поразмялся, осмотрел комнату, где
расположиться должна тройка отряда, с двумя столами, вешалкой,
тумбочкой для бумаг и, сказав: «Товарищ Грач, разрешите осмотреть
огороды», получив согласие, опоясал себя патронташем, накинул на
плечо, в кожанке, кобуру с наганом и шагнул на дорогу, идущую вдоль
села за огородами.
Увидел вдали жиденький дымок над трубой из бани, быстро к ней
подошел — там обязательно найдет фабрику самогоноварения», на-
питок, запрещенный законом Советской власти.
Что поделаешь, давно на Руси в крестьянских хозяйствах научи-
лись готовить этот сногсшибательный напиток. Никакие запрети-
тельные законы не действовали, повсюду шло его изготовление, тем
более, если наступали праздники и особые в семье дни.
Такой день скоро будет и у Фроси, подруги Ульяны. Муж у нее — Алек-
сей, знатный плотник, вместе с помощником Павлушей — расторопным,
тихим парнем, освобожденным от службы в армии по плоскостопию,
строят в Шацке дом, по воскресеньям прибывают домой, где всегда за
столом и этот паренек. Полюбился он Анюте и скоро будет свадьба, зна-
чит Фрося должна порядком нацедить живительной жидкости.
Петр стукнул кулаком в закрытую дверь и на вопрос Фроси «Кто»
громко сказал «Отворяй дверь или буду стрелять». С перепугу она не
знала, что делать, и все-таки откинут крючок и распахнута дверь.
Шагнул страж революции в предбанник и, убедившись в соде-
янном грехе миловидной женщины, жестко приказал: «Все слить в
ведро и пойдем к начальнику карательного отряда, где решат твою
судьбу: может закроют в амбар и пустят на распыл, может запрячут
в тюрьму».
— Миленький, не трожь… Совсем чуток для свадьбы готовила.
Уж ты такой славненький, пожалей дуру Фросю. Богом прошу. Ну, я
готова все вылить, токмо жалко трудов своих, и на свадьбе меня по
всякому ругать будут.
Потекли крупные слезы, и Петр смилостивился.
— Ладно… Не реви. Так и быть. Прощу, если подтопишь баньку и
спинку потрешь.
— Да, это я мигом, — повеселевшим голосом сказала и уже под-
кидывала в каменку сухие дрова. Петр не удержался, взял кочергу и
ворошил дрова, пока не загорелись ярким пламенем.
41
Фрося побежала в дом и вскоре принесла яиц, соленое сало и
хлеб.
Нагрелась вода, жарко стало в бане, Петр проверил — закрыт
ли крючок, стал раздеваться, следом и Фрося последовала его при-
меру.
Все прошло на «ура». Петр, засовав по карманам недоеденное,
мурлыча под нос песенку, весело шел по тропинке.
В его отсутствие нешуточный разговор был в комнате.
Приступ недовольства, даже злости появился у командира Гра-
ча, когда прочитал поданный ему Жвачкиным список на арест и рас-
стрел мужчин.
Опять этот бывший конокрад лезет подряд расстреливать свя-
щенников. Он как-то обмолвился: «Погнались за мной жандармы,
я скрылся в церкви, думал, спасусь там, нет, эти ханжи попики вы-
дали меня. Избитый, загремел в тюрягу, а потом и в угольные копи».
Он прилип к большевикам, чтобы мстить за обиды, а совсем не за
великие идеи коммунизма. И опять всплыла у него обида на Жвач-
кина и на себя за расстрел второго священника в селе под Земетчи-
ном.
Теперь он будет скрупулезно исследовать вину священника,
прежде чем лишать его жизни.
— Ты, товарищ Жвачкин, по каким основаниям включил свя-
щенника на расстрел?
— Эту гниду надо без всяких экивоков давить.
— А я хочу знать, какие он совершал деяния в момент восстания.
Поставь у его дома охрану, — жестко сказал и вышел.
Жвачкин с конопатым солдатом зашел во двор отца Афанасия,
огляделся и, увидав пожилую женщину, вышедшую из коровника,
очевидно, жена хозяина, громко спросил: «Где священник Афанасий
Васильев?» Получив ответ «В саду», открыл дверцу в сад и, увидев с ло-
патой в руке, с маленькой косичкой мужчину, «значит попик», жестко
спросил: Афанасий Васильевич?»
— Да.
— Вы арестованы, под домашний арест. Никуда не имеете права
отлучиться. Выход за двор и дом — расстрел. Понятно?
— Понятнее не может быть.
Перед уходом Жвачкин еще раз сказал стоявшему молча отцу
Афанасию: «Не сметь с этого двора из дома уходить», а конопатому:
«Слыхал? Шаг за ворота — стреляй без промаха». «Слухаю» ответил он
и уселся на чурбачок, стоящий около конюшни.
42
Что под винтовкой увезли и посадили в амбары Захара, Григо-
рия, Антона и Луку, мгновенно узнали все жители села. Они плакали,
возмущались и судачили.
…Чтобы сдохли эти живодеры.
…Ни дна им, ни покрышки.
…Антихристы окаянные.
…Ни за что сажают в амбары мужиков.
…Хлеб уволокли, лошадей отняли, положили лапу на пимокатню
и овчинную.
Ульяна вся в тревоге. Заграбастали ни за что знатного все-
му селу Захара. Она сейчас пойдет и расскажет о нем всю правду:
какой он добрый, всем оказывает помощь и усердно молится Богу.
Отрезала от копченого окорока кусок размером с большую ладонь,
большой ломоть хлеба, все завернула в полотенце и засеменила по
дороге.
Решительно подошла к дому, где стояли, оглоблями вверх, четыре
телеги, на одной торчал пулемет. В серой, грязной шинели с винтов-
кой, перед крыльцом прохаживался бородатый солдат.
— Служивый, дозволь узреть начальника.
Пристально разглядывал он пришедшую женщину — ни одного
разу не видел, чтобы к этим начальникам сами приходили сельские
бабы.
— Откуда пришла?
— Да, я здешняя — Ульяна.
— Зачем тебе товарищ Грач и товарищ Жвачкин?
— Угощение припасла.
— Коли так, постой.
Ушел в дом, волоча по ступенькам полу шинели. Вернулся и про-
пустил ее.
За маленьким столом, в сторону от окна сидел с копной черных
волос широколицый Грач, а за другим, длинным столом, перед раз-
ложенной тетрадкой с карандашом в руке, узколицый, с тонкими гу-
бами Жвачкин.
— Я, Ульяна, принесла вам харч, — развернула полотенце и в
чистой тряпице положила содержимое, видать самому начальнику, с
густыми волосами.
Уж как никак не ожидал суровый Грач такое подношение. «С чего
этакая щедрость». Приятный запашок щекотал толстый нос. Была
мысль «отказаться от подношения», но пахнущая копченость вызы-
вала слюнки и он, отодвинув еду:
43
— Что тебе надо, — тихим голосом спросил у раскрасневшейся,
краснощекой Ульяны.
— Я насчет Захара. Он ни в чем не виноват. Страсть, как уважают
его в селе. Он такой добрый, уж всем услугу готов сделать. Вот взяли
и закрыли пимокатню, а не подумали своими башками, что там на-
род, им надоть кормить и поить деток, а их у каждой почитай не мене
пяти. Авдотья без этой работы вся извелась, четверо деток ревут —
дай кусочек хлеба, а где его взять, хоть иди и побирайся. Захар обозом
привез хлеб, цельный мешок ей отвез, так она на коленках стояла и
спасибо ему несла. Ехали с обозом, он всех удозоривал, помогал. На
горе совсем застряли, он два пятипудовых мешка снял с моих саней
и перенес в гору на свои санки, тогда моя кобылка подняла наверх. А
так бы скидывай хлеб на обочину. Отпустите его.
— Зачем мужиков подбивал идти на уезд и свергать законную
власть?
— Да не подбивал он, не подбивал. Это прискакал с черными уса-
ми, видать офицер, и крикнул: «подать звонаря», народ на этот звон
пришел, он и стал звать на поход. Потом прыгнул в седло и смылся, а
человек десять пошли и часа через два вернулись по домам.
— Товарищ Жвачкин, учтем сказанное Ульяной.
— Учтем, учтем, — с ехидной усмешкой ответил Жвачкин.
Со словом «спасибо», поклонившись, Ульяна вышла. Не поверила
она, что отпустят Захара. Ехидная усмешка узколицего змеей впи-
лась, даже страх ползет по коже. Она вспомнила сказанное Фросей,
что приезжал из Шацка жених Анюты и сказал: «В Конобеево рас-
стреляли больше десяти мужиков и двух священников». Они убьют
Захара. Решила она вызволить его из амбара.
Зашла к Фросе, рассказала о своем походе и разговоре с карате-
лями.
— Токмо я не верю, что выпустят Захара. Дай мне бутылку само-
гона, пойду напоследок обниму его. А в мыслях было: надеть на себя
вторую кофту и юбку, там он скинет свою рубаху и штаны, наденет
принесенное и взамен ее уйдет из амбара.
После выхода Ульяны, с дрожью в голосе Грач распалялся: «Рас-
плакалась, ряшка, как смазанный блин блестит. Знаем мы этих до-
брохотов. Небось, выжимал из пимокатчиков все соки. Они в душном,
водянистом воздухе кровью харкали и подчистую умирали до соро-
ка лет. И в овчинных такая же благодать — вонь, от кислого воздуха
сплошняком туберкулез, молодых тащат на погост. Мешок ржи по-
дарил, а сколько она отдала сил, работая у этого мироеда. Сделаем
44
общими всякие фабрики, все соки в копилку народу, а не этим про-
хвостам, у кого длинные, загребущие руки. И эта Ульяна, видно бабка
с умыслом притащила угощение, разжалобить хотела, да настоящих
большевиков эта мразь не прошибет. Завтра поглядим, что за птицы
тут. А попика я тебе на расстрел пока не дам, пусть под охраной по-
сидит».
В комнате, за малым столом с листом бумаги, чернильницей и
ручкой с пером, на жесткой табуретке сидел с взъерошенными во-
лосами Петр, а за длинным столом по одну сторону рядом сидели в
солдатских рубахах Грач и Жвачкин.
Перед ними стоял, склонившись на левый бок, в синей длинной
рубахе, белых портках и белых лаптях звонарь Лука.
Жвачкин, облокотившись на стол и вперив взгляд маленьки-
ми, на выкате, глазами в стоявшего костлявого мужика, задал во-
прос.
— Лапотки сам ковырял?
— Сам, сам, — живо ответил Лука, — сынок токмо малость умеет
кропать, лыко драть он мастак, а лапотки ладно сделать еще не в си-
лах.
— Рассказывай, как бил в набат и сзывал народ идти на уезд, ве-
шать революционеров, сбрасывать пролетарскую власть, а ставить
кулацкую.
Помялся Лука, повертел головой, будто сбрасывал с шеи козявку.
— День был благостный, солнышко маненько грело, по яблонь-
кам стайки синичек-певуньев непрестанно верещали, радовались
светлому солнцу, Бога славили, что жизнь им дал. Голубки врассып-
ную под чистым небом кувыркаются, играют, благодарят Господа.
— Кто позвал бить в набат.
— Я прибирал огород, яблоньки окапывал, слышу Матрешкин
голос.
— Кто Матрешка?
— Да соседская девчонка, такая проныра, кричит: Дядя Лука,
тебя зовут, — запыхалась она, еле говорит, — там, у церкви какой-то
ненашенский, с черными усами, как тараканы, кричит — зови звона-
ря, давать набат. Вот и побежала.
— И ты пошел?
— Раз кличут, надо идти. Окромя меня никто играть на колоколь-
цах не умеет. Я хоть жалостивую, хоть плясовую запросто наиграю,
они как живые, вся душа с ними возносится к Богу.
— Давно стал звонарем?
45
— Не упомню, с малых лет живу с ними. Обихаживаю, голуби и
галки так испакостят, онемеют руки отдирать, что прилипло. Птица,
она царская, ее понимать надо.
— Много народа собралось около церкви?
— А не-е, совсем чуток.
— А попик был?
— Отец Афанасий пришел, совсем малость постоял и ушел в
дом.
— Больше не приходил?
— За ним ходил Захар, да не пошел он. Так, без молитвы штук мо-
жет десять и пошли, может версты три прошагали и все вернулись.
— Испугались?
— Бог их ведает, не знамо мне.
— Кто из крепких мужиков ходил на Шацк?
Задумался Лука, но так в упор смотрит на него кудластая голова,
что стало не по себе. Помял он выцветший картузик, сказал:
— Да, и не упомню, разный там был народ.
— Поднатужься и вспомни. Звонарь ты хороший, все село тебя
хвалит, глаза ястребиные, не как у других.
— Да, это правда, далече разбираю. Вспомнил: так, средь народа
был Мартын с винтовкой, потом Снегирь с дробовиком и напоследок
пришел Кудояр, у энтого пустые были руки.
— Где они живут, знаешь?
— Как не знать. Токмо их дома нема. Видал с колокольни, как они
ходко шли к речке, а потом Антон их перевез на другой берег.
— Кто Антон?
— Да тутошний рыбак, он там, за речкой живет.
Переглянулся комиссар с Жвачкиным, и тот крикнул «Конвой».
Пришел длиннорукий с винтовкой и увел по-прежнему мнущего кар-
туз Луку.
Услыхав откровения звонаря, Жвачкин не мог утерпеть, со-
скочил со стула, сказав начальнику: «Поскачу за бандитом». Взяв
расстрельщика, верхом на лошади переправился вброд через реку
и аллюром вдоль берега подскакал к синему домику с четырьмя бе-
лыми окнами и, бросив поводья служивому, быстрым шагом через
крыльцо, покрытое ковриком, вошел в комнату, где за столом сидела
семья: Антон, с ежиком подстриженными волосами на голове и ко-
роткой стрижкой бороды и усов на загорелом лице с горбинкой носа
и острым взглядом крупных зеленых глаз; крупный, лет шестнадца-
ти, подросток Сережа и миловидная женщина — Параня, круглоли-
46
цая с бородавкой под правым ухом, завитыми, каштанового цвета
волосами.
Не сказав ни слова приветствия, вперив взгляд в хозяина, сказал:
«Антон Селезнев?» Получив ответ «Да», продолжил: «Постановлением
тройки карательного отряда ты арестован. Иди к выходу».
Вскочил со стула Сергей и к Жвачкину дрожащим голосом: «Это
за что отца уводите?»
— А ну, не звякай бандитское отродье, живо на том свете бу-
дешь! — толкнул Антона и, выйдя в сени, одумался, сказал: «Одень-
ся». Пока надевал длинный, засаленный пиджак, у Параньи брызну-
ли слезы, она обхватила мужа и целовала его лицо. Жвачкин крикнул:
«Отстань» и ударил ее по руке. Сергей подошел, обнял отца и крепко
прижал. На громко сказанное Жвачкиным «Пошли» Антон шагнул с
крыльца.
Антон стоит перед сидящими за столом тремя карателями и не
может понять: кто и зачем его вчера арестовал, ночь провел вместе
с голодными, бегающими по сусекам мышами, а теперь заставляют
стоять и чего-то хотят у него выпытать. Он всю ночь перебирал свою
жизнь и не нашел ни одной зацепки, за которую его могут наказать.
Он все делал, чтобы народ хвалил его, к примеру: когда вытащил за-
кинутый с лодки невод, почитай всегда уполовинит улов и раздаст на-
роду, что помощь оказывал. Когда через реку мостик сломается, уж
отбоя нет — переправь на другой берег. Куда деваться, приходится
самому, али сынок сядет за весла. Вон садится вчерашний, что аре-
стовал меня, такая, видать, сволочь, коих мало средь народа.
Он вздрогнул, услышав вопрос волосатого, сидящего посереди-
не.
— Антон Кириллович Селезнев?
— Так меня кличут.
— Расскажи, где спрятались твои дружки, которых два дня тому
назад перевозил на другой берег.
— Ну-с, не знамо мне, куда мужики ушли. Да, они в дружках у
меня не были. Это, я был на лугах и чинил зимний садок: обмазывал
глиной стены, а потом трамбовал внизу, а следом досками стены кре-
пил. Смотрю: три наших мужика округ лодки появились, ну, думка
пришла — вдруг уворуют. Прибег к лодке, они: «Антон, перевези на
другой берег». Я завсегда делаю услугу, куда человеку деться, ежели
мостика нет. Иной раз грибники прибегнут, полная лодка набьется. А
чтобы дружки были — нет, тут ошибочка вышла.
— Ходил свергать советскую власть.
47
— Не-е-е, сети вываживал, рыбу снимал и в садок пускал.
Сидящий справа вынес приказ «Конвой». Солдат увел Антона.
В длинной комнате, у короткой стены нахмуренным стоит За-
хар и смотрит на сидящих напротив тройку карателей. В центре
лохматый Грач, подобрав тонкие губы, положив руки на стол, смо-
трит на сидящего с левой стороны плосколицего, с широкой нижней
челюстью, раскладывающего толстую, в синей оболочке тетрадь;
повернув голову, оглядывает и с хорьковатым лицом сидящего с
правой стороны. Очевидно, убедившись, что все на месте, задал во-
прос Захару.
— Захар Емельянович, рассказывай, как собирал народ, агити-
ровал и шел свергать Советскую власть.
— Народ не собирал, они сами шли.
— Басни нам не пой. Сначала заставил звонаря бить набат, по-
том залез на бочку и кричал: «Долой эту власть, пошли на уезд».
— Звонаря заставил бить не я, а не нашенский, совсем чужой. А
на бочке был и звал скидывать вашу поганую власть.
— За эти слова надо тебя шлепнуть, — привстал Жвачкин, потя-
нулся к застегнутой кобуре.
Грач осадил его: «Сядь, успеется шлепнуть» и Захару: «Рассказы-
вай, рассказывай, как поднимал народ».
— Гуторить нечего. И так все видать: хлеб отобрали, а он заду-
белыми руками выращен, и бабы всю зиму делают пряжи, вяжут и
ткут и шьют, что надо другим, и на это хлеб везем, а дорога страсть
как трудная. Лошадей хороших отобрали, дали плюгавых, торговать
запретили, пимокатню, что дед построил, отобрали, куда это годится.
Загнали мужика в угол, у него куча детей, их кормить и обувать по-
ложено.
— Ну, хватит лопотать об этом. Скажи — попик был, молебен слу-
жил.
— Отец Афанасий приходил, сказал: мол, не божеское затеяли
дело и ушел. Опосля я два раза ходил, звал отслужить молебен, ни в
какую не согласился.
— Почему не дошли до Шацка?
— Бог его знает. Видать, порешили протерпеть, авось утрясется,
токмо навряд это будет.
— Хватит слушать эту дребедень, — вмешался Жвачкин.
— Видать, правда глаза колет, — сказал Захар.
Грач крикнул: «Конвой», вошел солдат и увел его.
48
Настала пора отвечать Григорию. Он смотрел своими голубыми
глазами на сидящих за столом карателей и в недоумении потирал
пальцы. Он же все делал, чтобы ублажить народ. В свою маленькую
лавку привозил разное добро, что просили люди. То и дело — встретит
его разная детвора и все в один голос: «Дядя Гриша, леденцы все кон-
чились, когда привезешь?» А молодухи: «Дядя Григорий, когда приве-
зешь разноцветные платки, ленты, духи и разную помаду», а хозяй-
ки — женщины: керосин, сатинет, разноцветная другая материя, да
всего и не упомнишь. Пришлось заводить толстую амбарную книгу,
куда делал всю запись. Особо много труда положил, доставая соль. На
приволжских лабазах чистой соли ни фунта, а за глинистой очередь,
две ночи стоял и привез. Хозяйки страсть как были довольны, научи-
лись выпаривать чистую, что тебе сахар. И зачем посадили, тепери-
ча ни за что столбом приказано стоять, а там, дома, все изошлись в
слезах.
И хлеб из амбара уволокли, лавку разграбили, хорошую лошадь
отобрали, а дали дохлятину. Лезь Григорий в нищету.
Они расселись, и Грач с вопросом к Григорию.
— Рассказывай, как обирал народ, как солью торговал в селе,
что рядом. Да это и не соль была, а глину привез и за нее деньги
брал.
— Искал чистую, да она вся ушла в армейские склады, осталась
глинистая, за ней дюже большая очередь стояла, две ночи не спал и
привез. Хозяйки много хороших слов сказывали.
— А зачем торговал?
— В своем селе всем без денег дали, а в другом — за деньги, на по-
купку овса, на свой труд и харч.
— Рассказывай, как ходил на Шацк свергать законную власть.
— Другие пошли и я за ними. Худая власть, зачем она мужикам.
Хлеб отобрали, лавку ограбили, хорошую лошадь взяли, а дали до-
хлятину, торговать запретили. Куда деться мужику без торговли. Вот
так-то.
Жвачкину не терпится, он то положит руки на стол, то откроет
кобуру, проверяя на месте ли револьвер. Сказал начальнику: «Кон-
трреволюция так и прет из него. Кончать надо».
Грач крикнул: «Конвой», и солдат увел Григория.
Наступила глухая ночь и Ульяна, надев на себя вторую юбку и
кофту, завернув в тряпицу припасы, ушла к амбару. На окрик «Кто
49
идет» жалобным голосом ответила: «Слушай, солдат, припасла буты-
лочку первача, уж невиданная сласть, да шмоток соленого сальца, да
хлебца токмо из печи, дозволь глянуть Захара».
Молчит служивый. Ульяна опять, совсем тихо.
— Ну, милок, я совсем чуток там буду. А у тебя праздник, первач
больно за душу хватает. Обниму сидельца и выметусь оттоль.
— Можа в бутылке гнус, али какая отрава.
— Да ты что! Вот те крест — из чистой ржи винцо!
— Ладно… Поставь у двери и отойди.
Так она и сделала. Дверь была отперта и Ульяна вошла с напут-
ствием «Ежели стукну — момент выходи».
Он мял сало, искал надрез и ворчал: «Не могла резануть кусок,
кусай по-собачьи». Можа хлебануть для согрева… Не-е, углядят и учу-
ют — не сдобровать, в штрафбатальон отправят.
В отблеске лунного света, падающего с железной крыши рядом
стоявшего дома, она увидела стоявшего Захара и, глотая слезы, бро-
силась ему на грудь.
— Захарушка, дорогой! — шептала, сильно обнимая его. Он за-
глушил слова поцелуем. Оторвалась и быстро, снимая кофту: «Ски-
дай рубаху, а кофту надень, сейчас и юбку сниму, наденешь и на
волю.
Он стоял, держал в руке кофту и смотрел на Ульяну.
— Это вместо меня.
— Да, да… Ну, чего столбом стоишь, надевай!
— Уленька, дорогая… Любезная моя Уленька! За меня хочешь
идти на казнь! Да, как же ты такое надумала. Да ведь, ежели я уйду, а
ты тут останешься, и они, как бешеные собаки, измызгают тебя и за-
душат. В своей злобе им покажется мало — возьмут и наших деток, а
можа и Фрола изничтожат.
— Нет-нет, не говори так. Все будет хорошо. Ты уйдешь, а я буду
кричать, что ты убег. Сторож спьяна бежать не сможет, а пока разбе-
рутся, мы в лес уйдем.
— Солдат на страже не дурак, он бдеть горазд. Узреет мой уход —
кают тебе.
— Захарушка, уходи, я так прошу тебя.
— Уленька… (он встал на колени) Прости меня… Не в силах я ис-
полнить твою волю.
Раздался стук в дверь. Ульяна быстро надела кофту и, сказав «Век
буду с тобой», вышла. Как помешанная она была весь день, пока не
услыхала топот Тимоши.
50
Четыре бородатых мужика, сцепившись руками, медленно шли
по пыльной дороге, а четыре нахмуренных солдата с винтовками на-
перевес шли, отстав от них на пять шагов. Замыкали это шествие: ко-
мандир карательного отряда, член партии большевиков с 1915 года
Грач Вениамин Борисович, Жвачкин Мартын Иванович, бывший ко-
нокрад и домушник, в угольных копях познал учение об экспропри-
ации буржуазии и вступил в ее партию в 1917, Петр — исключенный
из семинарии за совращение подруги сестры, ученицы Епархиально-
го училища, ярый сторонник свержения царского строя.
Сейчас эта тройка совершит акт возмездия над кулаками, миро-
едами, посягнувших свергнуть законную Советскую власть.
Грач невысокого роста, одетый в кожу, часто вскидывал густые
черные волосы, лезущие на широкий лоб, упорно смотрел маленьки-
ми, серыми глазками над плоским носом, на широкую спину твердо
шагающего человека, на допросе говорившего про его любимую, не-
давно завоеванную Советскую власть «Поганая ваша власть!» «Кулак,
сам Ленин пишет — на виселицу эту мразь. Вот и звонарь в белых лап-
тях идет и спотыкается, то и дело поворачивается глядеть на церковь
и прикладываться перстом к своему дурацкому лбу, прося помощи от
Бога. Не звонил бы, не лез сзывать мужиков и баб свергать Советы,
жил бы, утешал людей своими колокольцами. Давно бы свалился в
пыль, да сильно держит его Захар. Крепко висит на нем и рыбак. За-
чем перевоз делал беглым мужикам. Испугались нас и давай на лодку
и в лес. Вражья сила сгинет от наших пуль. Ну, а этот жадюга, миро-
ед, достал с юга целый воз глины и сдирал с народа уйму денег, да и
магазином обзавелся, жир копил, дом с железной крышей построил,
старостой в церковь втерся, чтобы всех опутывать».
А попика не дал Жвачкину на расстрел. Идет будто на свиданку с
какой-нибудь бабенкой, а не разумеет, что идет казнить мужиков.
Петр будто всхлип делает. И зачем полез в наш отряд, сидел бы
где-либо в конторе, или на реке сплав плотов проводил, или каменщи-
ком стал, строил бы дома. А уж за бабами, как гончая собака, увидит
смазливую и в вдогонку за ней. Странность тут — ведь лезут к нему
девки и бабы.
Захар, склонив кудластую голову, медленно ступает на пыльную
дорогу и усталым взглядом смотрит вдаль, на голубое, в веселых об-
лаках небо. Он весь ушел в себя. Отчужденность, душевная пустота
взяли верх над рассудком. Немеренной силы навалилась на него то-
ска. Тяжелыми, ватными стали мускулистые ноги, тело покрылось
51
испариной и сцепленные лежавшие на животе пальцы кололи огнем.
Он их разнимал, шевелил, но они снова сплетались и несли боль.
Все, что было вокруг близким, радостным, вдруг стало далеким, без-
жизненным. Тяжесть предстоящего испытания напрочь отодвинула
прежнюю, бурную, тяжелую человеческую жизнь.
Он не вникал в слова висевшего на его правой руке звонаря Луки:
«Господи… прости. Не обиходил седни колокольцы. Народ кричал —
Лука, даешь набат… Матрешка кликала… Куда пойдут мои детки и
матушка… Господи помоги… Народ жалостный…
Хлюпал носом висевший на левой руке Григорий и говорил: «Ден-
но и нощно в санях ай в телеге трусил по дорогам привесть народу,
что нужно для жизни. Головушка моя бедная. Да отколь такая на-
пасть пришла. Ни за што жизнь лишают. Господи… Прости мою душу,
коль были грехи».
Антон выдавливал из себя: «Бандюганы… Придет на вас кара
Божья, придет. Растут мстители… Уж отомстят за отцов и за бедных
матерей…
Когда повернули с дороги в ложбину, Захар остановился, в по-
следний раз идущие расцепились, глядя на кресты с поклоном пере-
крестились, снова сцепили и пошли вглубь ложбины.
На месте казни Жвачкин, суетясь, с выпяченными тонкими губа-
ми расцепил мужиков, Захар окинул взглядом голубое небо с кучевы-
ми облаками и вдруг увидел вдали скорбное лицо Ульяны. Раздались
выстрелы, упали его товарищи, и неожиданно страшной силы прон-
зила боль его голову, тело вздрогнуло и упало на жухлую траву.
Надломленная неудачным походом в амбар к Захару, Ульяна в
ожидании чего-то страшного стала совсем отрешенной. Все домаш-
ние дела проводились по ранее заведенному порядку, без осознанных
действий. Говорила себе: «Может обойдется, ведь он ни в чем не вино-
ват».
Беспрестанно он появлялся перед глазами, постоянно его улыб-
чивые глаза стояли перед нею, или поднимает ее сильными руками,
прижмет к себе и несет в гору, а волосы бороды щекотят щеки. Поло-
жил в сани, закрыл тулупом, сам ушел вызволять ее сани, да и другим
мужикам помогал подниматься вверх, по льдистой дороге. И какой
он умный хозяин, заставил перековать лошадь, не скользили ноги у
нее, а твердо ступали, упирались в лед. Он не только ее перенес, но и
два пятипудовых мешка снял с ее саней и перетащил наверх, уложил
в свои сани. Какой он жалостливый, чуть не плакал, обнимая своего
52
серого, что отняли его. Вот он косит траву, помогает ей, и они идут на
берег, сидят и смотрят на звезды, слушают песни птиц и так ласково
лежит его рука на ее груди.
Все события вперемежку терзают ее.
Услыхала топот вошедшего в комнату Тимоши и его задыхаю-
щийся голос. «Там, в овраге у мельницы, убили дядю Захара, дядю
Луку, дядю Григория, дядю Антона». С распущенными волосами, не
помня себя, в домашних веревочных тапках, судорожно сжав губы,
бежала она к месту казни Захара. Растолкав плачущих женщин и
увидев окровавленную голову, лежавшую на пожухлой траве, с диким
криком «Захар», упала на него. Все ее тело ходуном ходило, голос за-
глушал крик других женщин, плачущих над своими мертвыми му-
жьями.
Фрося, протирая заплаканные глаза, подошла к Ульяне, положи-
ла руку на ее плечо, стала утешать. «Уленька, пойдем… Не вернешь
его… Пойдем домой. Вон идет его жена и дочки бегут, нехорошо, еже-
ли увидят, как маешься тут».
С трудом подняла она плачущую подругу, вывела из толпы и, под-
держивая, потихоньку довела к дому. Зашли в сад, сели на скамейке
перед маленьким столиком, Ульяна, громко вздохнув, сказала.
— Фросенька, одинокая у меня стала жизнь.
— И не дури! У тебя два сына, больной муж, да еще дите появится.
Вот и думай о них.
— Все ты правильно сказала, а душа болит, нет ей успокоения.
Зачем жить-то, ежели погасло мое солнце.
— А я говорю — скинь эту чуму, легче будет.
Поутихла хозяйка, и Фрося со словами: «Пойду, там, наверно, по-
росенок извизжался — некормленый с утра», ушла.
Ульяна, проводив ее, со словами «Захар, я буду с тобой», реши-
тельно встала и пошла в ригу, где осмотрела стропила, что-то ей не
понравилось, в конюшне тоже осмотрела стропила и недовольная, не
заходя в дом, вышла на улицу. Остановилась, посмотрела по сторо-
нам — нет ли кого. Тронулась к тропинке на косогоре.
Оставив Ульяну, Фрося не успела даже умыть пыльное лицо, как
услыхала стук дверной калитки и увидела быстро идущего красноще-
кого насильника. Буря негодования вспыхнула у нее в душе. «Гад…
Ублюдок… Каратель… Живодер». Она вышла из дома и с ходу.
— Зачем пришел.
— Фрося. Понимаешь, надо заглушить всю сотворенную гадость.
Дай бутылочку первача. Больно хорош он у тебя.
53
— Нет у меня ни первача, ни вторича. Давай отсель!
— Может, стакашку нальешь? — и так он жалобно смотрит на
нее.
Горят огнем глаза у Фроси.
— Говорено — убирайся, не то кобеля спущу.
На цепи черная с подпалинами собака кидалась на уходившего
пришельца. Он быстро шагал, матерно ругаясь.
Положив защелкнутые на кнопки кобуру с револьверами, Грач и
Жвачкин в ожидании Петра, ушедшего за «живительной» влагой вели
усталый разговор.
Они только что совершили акцию возмездия над кровопийцами,
посягнувшими скинуть Советскую власть. Эта экзекуция им была
привычна, но каждый по-своему испытывал ее последствия.
Грач сам не стрелял в стоявших мужиков, он только до боли в
руке держал заряженный, на взводе, револьвер и ждал, как будут
падать окровавленные люди. Особо запомнились ему дрыгающие в
белых лапотках ноги звонаря. Долгонько они подпрыгивали, он даже
думал — не убитый лежит, а только раненый и хотел выстрелить, при-
кончить его. Но дрыганье прекратилось, значит мертвый, остальные
все лежали смирно, и не потребовалось ему использовать оружие. Не
только он эту картину запомнил, но заметил — Петр не расстегивал
кобуру, а во время выстрелов смотрел на церковь. «И это революци-
онер. Дрянь, слабак». А Жвачкин дважды выстрелил и наповал рас-
правился с Захаром, этим заядлым кровопийцем, ярым врагом новой
власти. Он видел, как голова Захара облилась кровью и его грузное
тело грохнулось, раскинув руки.
Сам не может понять, почему-то пришло на память сделанное им
доброе дело — не дал он Жвачкину расстрелять отца Афанасия. «Я не
дам тебе, товарищ Жвачкин, уничтожить попика — отца Афанасия».
Этот благостный успех согревал его зачерствленную душу.
У Жвачкина был душевный подъем. Впереди стояли четыре бан-
дита, кровопийцы — в эту болтовню он не верил — такие наваливали
ему неведомо сколько плетей и палок (за кражу лошадей, за организа-
цию банды, грабившей магазины и богатых людей). Главаря он уни-
чтожит пулей, выпущенной его рукой. Он прицеливался не в челове-
ка, а в кудластую голову и смотрел, как она, кровянистая, потянула за
собой длинное, в зипуне, туловище. С раскрытыми руками упала она
на высокую, жухлую траву.
Была тут одна непонятная ему загвоздка. Когда скомандовал
«пли», все винтовки выстрелили и три мужика грохнулись, а Захар
54
стоял и потому он использовал свой наган. Может, конечно, промаш-
ку дал конопатый. Бывает рука дрогнет и пуля летит мимо цели, а мо-
жет это хлюст вверх пулю пустил. Ему надо проследить, уж не измена
ли тут. Если что, кают будет конопатому!
В это время конопатый солдат пришел к матушке Серафиме. Во
дворе поставил винтовку, обтер о половики сапоги, осмотрелся — нет
ли кого во дворе и тихо зашел в дом. Увидев на кухне хозяйку, с дро-
жью в голосе: «С просьбой я… Значит, там стреляли мужиков. Только
я стрельнул вверх. Вот тебе крест, правду говорю. Больно нужны под-
штанники. Может, старенькие дашь, а?
— Поищу, служивый.
Она вынесла ему заплатанные, совсем изношенные, чему он был
рад. Крестился и приговаривал. «Спасибо. Век буду помнить». Побе-
жал во двор, налил из колодца полведра воды, зашел в конюшню, где
и привел себя в порядок.
Никто не знал, что этот служивый надумал ночью из отряда
уйти. Опротивело ему быть расстрельщиком, стал понимать, что ни
за «што» казнят людей, пропади все пропадом, но больше он не будет
ходить с винтовкой и проливать кровь мужиков. Вон и попика этот
кобель Жвачкин хотел угробить, командир заступился, правильно не
дал угробить. Да, какой он вражья сила, ежели хлеще мужика робит:
назем из стойла выносит да в кучу кладет, а потом таскает его в ого-
род и там все копает, копает, да еще и хлысты распиливает со своим
салажонком. А матушка… Да, божья душа у нее: народила двенадцать
деток, за всеми уход делает, и по хозяйству все сама — корову подои и
удозорь, обед сготовь, блинов напеки, постирушки сделай, чтобы вши
не завелись, да мелюзгу вымой и в доме уборку проведи.
Жвачкин был раздосадован, что не углядел за конопатым — за
измену надо было его хлопнуть.
Отец Афанасий, не увидев ни во дворе, ни в помещении над по-
гребом, ни в саду-огороде охранника с винтовкой, догадался — сняли
охрану. В большом волнении, со словами «Господи, благодарю тебя,
что отвел руку убийцы от раба твоего, подарил ты мне вторую жизнь».
Он быстро нашел супругу и, сообщив эту радость, предложил сесть за
столик, что стоит под сиреневыми кустами, вокруг цветочных грядок.
Они усталые — не спалось две ночи, примолкшие от радостного изве-
стия, влюбленными глазами смотрели друг на друга, словно впервые
объяснялись в обоюдной любви. Ведь они понимали, что жизнь Афа-
насия висит на волоске и только уповали на Всевышнего, могущего
остановить руку убийцы.
55
Серафима смотрела на своего мужа, с которым нажила двенад-
цать детей, и поражалась его упорством, дальнозоркостью — не под-
дался он уговорам сильного крестьянина Захара Емельяновича слу-
жить молебен толпе народа, идущего на братоубийственную войну.
Он не разделял гонения власти на служителей Богу, закрытие мона-
стырей, снятие с колоколен малых и больших колоколов, закрытие
всех пастырских школ, как для мальчиков, так и для девочек. Сейчас
в семье два бегунка и две девицы уже второй год сидят дома и просве-
та нет. Он убежден в пастырской службе, несущей человеку успокое-
ние в тяжкие для него дни, веру в добро, а не в любую злобу деяниях
человека. Эта вера была ему опорой в отказе служить молебен. Она
спасла ему жизнь.
На душе Афанасия вместе с радостью шла озабоченность судь-
бой арестованных, простых тружеников села.
В ожидании Петра, а тот пошел за «первачом», продолжили они
беседу. Жвачкин не мог успокоиться, командир не дал расстрелять
попика. Он вынул из кобуры револьвер, из штанов тряпицу, стал про-
тирать оружие.
— Товарищ командир, чего ты все ходишь туда-сюда, садись, по-
говорим.
Грач на этот призыв не откликнулся, продолжая ходить от стенки
до стенки. Сказал: «Слушаю. Говори».
— Небось, жалко этих кровопивцев… Чего эту контру жалеть. Ты
веришь в бога?
— Ни в бога, ни в черта не верю. У революционера, настоящего
большевика эта зараза не живет.
— Слыхал, будто читал молитву — отче наш.
— Чушь. Ты говори, да не заговаривайся.
— Может, обманулся, почудилось… Думал, потому и за попика
заступился. Слабость проявил. Заодно с товарищем Петей. Ну, он-то
рыхлый, только что выпихнутый из семинарии, на попика учился,
еще сопляк, а с норовом, ну а ты-то тертый калач, не один год сидел
под винтовкой, и пожалел.
— Не жалость, а революционная целесообразность.
— Понятно… Что там церковь или синагога, или мечеть — тьфу!
Один сплошной дурман. У меня однажды эта хмарь завелась, и я до
упадка стал молиться. Будто тебя что-то обхватило и ты сам не свой,
а кому-то подчиненный. Тут один товарищ подкинул книжонку Карла
Маркса. Прочитал и все мне стало ясно — химера, а не Божья правда
в руках этих попиков.
56
Раздуют этот опий народу, он становится полоумным. Ударили в
набат и все бегут к церкви, а там бабы орут «Христа распяли! Монахов
избивают! Колокола сбрасывают!» Мужики за топоры, косы и пова-
лили на уезд, сбрасывать нашу власть. Этих пулеметами встретили,
и они назад побежали. А если бы в город вошли, уж кругом висеть на-
шему брату. Значит, революционная целесообразность стоит во главе
всего, только в Ч.К. сказали — попиков не жалеть, как вшей надо их
давить. Ладно, пусть живет, все одно — скоро им каюк.
Входит расстроенный Петр. На немой вопрос командира ответил
приготовленную фразу: «Не нашел я у Фроси первача, да и другого са-
могона нигде не оказалось».
— Товарищ Петр, — так обращался командир отряда со своими
подчиненными, — садись, писать будем донесение. В Ямбирно отне-
сешь на телеграф и проследишь отправление.
«Тамбов Губ. Ч.К. Шацк
Шацко-Моршанский Ч.К.
Выполняя наказ вождя пролетариата, товарища Ленина по раз-
грому контрреволюционных банд прислужников международной
буржуазии, совершили в селе Новоселки акт возмездия, расстреляли
четырех бандитов.
Командир карательного отряда Грач». Число поставь. Ну как,
пойдет, товарищ Жвачкин, — обратился он к сидевшему за столом
члену тройки отряда.
Жвачкин глухим голосом: «Надо добавить — которые посягнули
на Советскую власть».
Грач: «Можно добавить, «которые», нет не пойдет. Лучше так: «…
прислужников международной буржуазии, восставших против Со-
ветской власти, сегодня расстреляли четырех кулаков мироедов».
Жвачкину не терпится и он добавляет: «Товарищ Ленин указы-
вал: «повесить», а не расстреливать. Неувязочка, товарищ Грач».
— Ишь ты. Прав, товарищ Жвачкин.
Петр тоже принял участие в составлении телеграммы.
— Предлагаю написать: вместо «расстреляли» - «ликвидировали».
Грач: «Ай да товарищ Петя! Верно, пусть думают: может, пове-
сили, может, утопили, может, расстреляли. Русский язык — великий
язык».
Закусили они студнем, что принес хозяин дома, расселись по
телегам и под сплошной женский плач и вдруг раздавшийся набат,
уезжали они в другое село, чтобы там проливать кровь простых му-
жиков.
57
Фрол слыхал крик Тимоши о расстреле Захара, Григория, Антона
и Луки и видел убегающую к овражку жену, с нетерпением ждал воз-
вращения кого-либо из них — хотел знать, что там делается. Он стра-
дал о гибели коренных односельчан и возносил проклятия убивцам.
Усердно клал поклоны святому Николаю Чудотворцу, чей лик был на
стоявшей в углу большой древней иконе и просил «даровать успоко-
ение рабу Божьему убиенному Захару, Григорию, Антону, Луке». «И
разрядится молния на головы супостатов, проклятых убивцев».
Часто подковыливал к окну и смотрел на улицу — не идет ли
Ульяна и не бежит ли Тимоша. Жена, видно, плачет по Захару, больно
жалостен был к ней, а Тимоша весь день с ребятами в бегах по овра-
гам. Он грибы мастак искать.
Тимоша с Борей и Васяткой был в овражке, где толкались на
краю ложбины, с удивлением и любопытством рассматривали только
что казненных, лежащих в крови, таких близких им людей. Грубая,
не поддающаяся пониманию, вынужденная смерть тяжелым грузом
ложилась на неокрепшие души подростков.
Пришли в черных платках, с ведрами и полотенцами молодые
женщины, по старинному обычаю, под стон и плач толпы, они у всех
обтерли лица, вскоре подключились мужчины и тела перевезли в
ограду церкви, недалеко от паперти. Там всех раздели, затвердевшие
тела обмыли, напялили на них длинные льняные рубахи и закрыли
простынями.
Ватажка ребят побежала во двор, где строгались доски и скола-
чивались последние прибежища людям.
Пришло время — всех положили в тесные домики, внесли в цер-
ковь и установили перед алтарем. При зажженных свечах, женщина,
прибывшая из другого села, вся в черном, читала заупокойную мо-
литву.
Только что вышедшая из дома соседка, высокая, худая, в длинном
сиреневом платье, удивленная необычным поведением Ульяны — та не
ответила на вопрос «Куда бежишь-то?», а какая-то зачумленная прошла
мимо ступив на дорожку, идущую по косогору вниз, на песчаную от-
мель. «Неспроста, ох, неспроста потянуло ее к речке». Самой бежать за
ней она не в силах, а вот Фрося запросто углядит, что делается с ней.
Подковыляла она к ее дому и, увидев хозяйку во дворе, кликнула:
«Фрося, подбегай-ка».
Она от увиденных в овражке убитых своих мужиков и упавшую
духом Ульяну, с опухшим от слез лицом хлопотала около чавкающего
у корыта поросенка.
58
— Что скажу-то, — шепелявя, заплетающимся языком говорила
соседка, — Ульяна-то, совсем поблекнутая, ударилась к речке. Пошто
туда потянуло, вдруг беда придет».
— Не дай Бог, — вскрикнула Фрося и, на ходу сбросив фартук, по-
бежала к тому же косогору.
Раскинув руки, едва удерживаясь на ногах, спешила она к ушед-
шей вдаль Ульяне.
Спустившись с косогора на песчаную отмель, засеменила она
уставшими ногами вдогонку за поднимающейся за зеленый пригорок
женщиной.
Уже скрылась длинная, вся в зеленой тине, лежащая слева за-
водь, с квакающими лягушками, стоящими на высоких ногах серыми
цаплями, серыми гусями, заполонившими весь песчаный там берег.
Скоро небольшой подъем на лужайку и там обрыв перед черным, пе-
нистым омутом.
«Сатана тянет Улю в омут! Господи, сохрани Улю. Утопнет… Уля!
Уля!» — хочет кричать, но слов нет.
Она видит, как на лужайке, на краю обрыва показалась голова
Ули. Но лужайка выше ее головы и не может углядеть, что делается
там.
Когда приподнялась, не увидела она стоявшей женщины и с кри-
ком «Утопла» брызнули слезы. Ноги совсем стали ватными, едва под-
нималась на лужайку, шептала: «Уленька… родная».
А в эти минуты у обрыва закрывалась драма Ульяны. Стоявшей
женщине черный омут призывно пел песню о прошлой жизни. Ее лю-
бовь с Захаром была яркой, как вспышка магния. Он — ее бог, подарил
ей незабываемое счастье. Вспомнились холодные часы на подъеме в
гору, когда он поднял ее на руки и перенес на свои розвальни. Когда за-
стала пурга, она две ночи провела с ним у приютивших женщин. На
лугах, после косовицы весь вечер на опушке леса, на торфяной лужай-
ке. В амбаре не принял он ее подарок — вместо него уйти ей на эша-
фот. Сейчас любимая голова, облитая кровью, лежала на густой траве в
овражке. Шепчут темные волны: «Сделай один шаг и ты вечно будешь
спаяна с любимым». Но совсем неожиданно, вопреки напевам сатаны,
резкий стук в живот. Обомлела она. Неподдающаяся воле человека
сила молодой жизни требовала выхода на солнечный свет, где под за-
крытые глаза, открытый рот, своим резким криком потребует материн-
ского молока.
Снова, уже дважды стук в живот. Со словами: «Дите… Господи…
Дите…» она под постоянные сильные толчки, неведомой силой оттол-
59
кнута на три шага от кромки берега и, опираясь на правую руку, опусти-
лась на песчаную землю. От сильной боли вскрикнула.
Этот крик услыхала Фрося и, увидев лежавшую на земле Улю, поня-
ла — рожает. Подбежала и, скинув легкую кофту, принялась выполнять
врожденную природой обязанность — принимать младенца. Услыхала:
«Кто», ответила с радостной улыбкой: «Мальчик».
Послышался шепот: «Захарушка… Родненький. Ты со мной… Счас-
тье мое…» Слезы радости катились по ее лицу, она их глотала и продол-
жала говорить: «Господи… Ты услыхал мою молитву и подарил мне За-
харушку… Прости меня за грехи…»
Над зелеными просторами, под голубым небом разносился гром-
кий голос набата.
Примечание.
В тексте фамилии расстреляных вымышлены. В действительности были
расстреляны Тарасов, Левин, Аверкин, Киреев.
ЭПИЛОГ
На разор созданных десятилетиями хозяйств, на унижение и
расстрелы безвинных крестьян народ ответил не только «тре-
петом», но, подзуженный эсерами, обрел жгучую ненависть к
большевистской власти.
Яков, скрывшийся от расстрела, оставив семью на попечение отца
жены, вместе с пришедшим из армии сыном Захара, сыном Антона
(к матери приехал старенький отец), скрывшихся в лес от карателей:
Мартыном, Снегирем, Кудояром шли по лесным тропам, объездным
от селений дорогам к организатору вооруженных отрядов Александру
Антонову, вступивших в смертельную схватку за свержение негодной
власти.
Сын Ульяны, вернувшийся со службы в армии, женился на дочери
Захара, стал хозяином объединенной семьи. Отец Афанасий из Новосе-
лок переехал в село Земетчино. Ульяна сильно любит Захарушку, часто
посещает могилу Захара. Фрося ухаживает за внучкой. Фрол тихо скон-
чался. Был слух: Жвачкина расстреляли, Петр спился, Грач возглавил
партийную организацию швейной фабрики.