Часть-1. Глава 1. Страшный приговор

             Меня зовут Ирина Некрасова.  Ирка,  так зовёт меня папа. Мама зовёт Иришкой. Друзья зовут меня Ирен, Айрин и всякими другими дурацкими, якобы изысканными,  иностранными производными от моего исконно  греческого  имени. Ирина — по-гречески — «мир». Выбирая это  имя, мои родители, видимо, представляли меня милой, прелестной, благовоспитанной барышней, конца этак, 18—начала 19 столетия. Но я получилась такой, какой получилась.  И вовсе не потому, что моим, вечно занятым своей карьерой, родителям  было не до  моего салонного  воспитания. Просто я с самого детства дружила с мальчишками, любила весёлые подвижные игры, хорошо плавала и принимала участие во всех  спортивных соревнованиях  своего  класса и школы. Родители, не считая  нужным исправлять мой не совсем девичий вкус, хотели  лишь  слегка направить его в нужное русло.  Поэтому  на семейном совете было решено  определить меня в секцию спортивной гимнастики: вроде бы и женский вид  спорта, но и силы, и воли требует в неимоверных количествах.
     Я прошла все врачебные  комиссии, всякие тесты и испытания, и была принята в спортивную школу недалеко от нашего дома, где и прозанималась благополучно целых 9 лет, получая все положенные мне призы, разряды и звания, не волочась в хвосте, но и с неба звёзд не хватая.
 Летом после 9 класса я собиралась поехать в очередной спортивный лагерь.  Ничто не предвещало ничего  необычного. В такие лагеря я ездила почти каждое лето. У меня было много  друзей и знакомых.  Девушкой я была самостоятельной и самодостаточной. В лагерь я собиралась охотно, предвкушая скорый отдых и  новые знакомства, валяние на пляже и утомительные тренировки,  которые, не смотря на свой изнурительный характер  и высокий темп, приносили радость всему моему молодому и, как мне тогда казалось,  безупречно здоровому организму.  Предстоящая медицинская комиссия казалась простой формальностью. Так оно было всегда. Но в этот  раз грянул гром среди ясного  неба. Оказывается,  что все свои 15 лет я жила с какой-то страшной дыркой в сердце.  Сначала молодой врач долго  разглядывал мои снимки и какие—то  бумажки, которым я никогда не придавала значения. Читал мою карту, перелистывая её вперёд  и назад,  опять возвращаясь к началу.  Потом долго  расспрашивал меня о моём самочувствии. А я всё никак не могла дождаться минуты, когда же он, наконец, отпустит меня из  этого  душного кабинета. Но, оказывается, что это  было  только началом моих  мучений. Потом кабинет наполнился какими—то  незнакомыми людьми. Одни смотрели на меня с любопытством и непониманием,  другие с жалостью и сочувствием.  Вдруг откуда—то  появился мой папа. Он был не похож  на себя. И, наконец, до меня стало доходить, что со мной что—то происходит, вся эта суета и возня, все эти  волнения –   из—за меня. Случилось что—то  страшное,  а я никак не могла поверить, что всё происходит со мной. Что  мне может угрожать? Ведь я чувствовала себя так же точно, как  и вчера, как в прошлом месяце, как год  назад. У меня ничего  не болело.  Но это  всеобщее напряжение и волнение передалось и мне. Всё мой существо наполнял какой—то  липкий страх. Я впервые в жизни растерялась. Хотелось забраться на руки к отцу и, как в далёком детстве, спрятаться у него  на груди. Но я не могла даже пошевелиться.
 Вскоре консилиум самых лучших  медицинских  светил  поставил  диагноз:            «неоперабельный  порок сердца».  Это  был приговор. Я могла прожить много  лет, а могла умереть внезапно.
Теперь очень многое в этой жизни стало для меня нельзя. Родители надо мной порхали.  Учителя, и так  снисходительные к моим немногочисленным грехам,  стали меня просто вытягивать за уши,  даже когда я старалась специально  получить  « пару». Друзья стали меньше приглашать в шумные компании. Щадили моё самолюбие. И, чего греха таить, многие девчонки вздохнули с облегчением: одной соперницей меньше. Мальчишки же, привыкшие видеть во мне « своего парня», растерялись, совершенно не зная, как себя теперь со мной вести.  А я не хотела из гордости навязывать никому  своё общество. Обойдусь без их  сочувствия,  без косых, жалостливых, а то и злорадных взглядов.  И самое главное – со спортом было покончено навсегда. Я стала жить, словно в  стерилизованной банке. Но  у  каждой стерильной банки есть приятная  перспектива – наполниться  огурцами, залитыми острым рассолом с потрясающим запахом чеснока, укропа и других  душистых приправ. Моя же жизнь не имела никакой перспективы превратиться в захватывающий  остросюжетный роман.  В это скучное для меня время, а именно,  в появившееся в избытке  свободное время,  я и начала вести свой дневник,  который хоть как—то  скрашивал моё вынужденное одиночество. Все свои тайны, все свои слёзы, все свои сомнения и разочарования в жизни я доверила этой  тетрадке в клеточку с ярким переплётом. Почему не маме, не папе? Так получилось.
Мои родители  любили друг друга, как сумасшедшие. Это просто бросалось в глаза.  Прожить вместе почти 20 лет и глядеть друг на друга, как будто только что прошла первая брачная ночь.  Конечно, дай нам Бог всем такой любви. Но я иногда чувствовала себя просто необходимой составляющей их  счастливого  брака. У меня не было ни брата, ни сестры. Иногда у меня было такое чувство, что они и меня завели потому, что так было принято. Меня не бросали бабушкам—дедушкам, но я почему—то чувствовала,  что  они — одно целое,  а я  –   приложение к благополучной семье,  в одном ряду с  хорошей квартирой,  ухоженной машиной, маминой диссертацией и прочими благами цивилизации. Но один разговор,  который я случайно услышала в самом начале моей болезни, полностью  перевернул моё отношение к родителям и наполнил моё больное сердце такой любовью, нежностью и благодарностью  к ним,  что мне и сейчас трудно  выразить её словами. И как мне стыдно  до  сих  пор за мой детский эгоизм, совершенно необоснованную ревность и непонимание.
 Я уже лежала в постели и даже выключила свет. Поэтому они, видимо, решили, что я уже сплю,  и не слишком шифровались. Меня как—то  сразу поразил резкий тон отца. Он никогда так не говорил с мамой.  Я вообще никогда не была свидетелем семейных сцен, может, поэтому считала, что между моими родителями полная идиллия. Толи они были очень хорошо воспитанными людьми, то ли чтили принципы великих  педагогов –  не выяснять отношения при ребёнке,  то ли,  действительно, не ссорились, во что трудно  поверить.  Сначала я даже не прислушивалась к теме их  ссоры, но  потом  до  меня дошло, что в разговоре повторяется моё имя, значит, решила я с ужасом, что причина ссоры — во мне. Вот тут я и начала вслушиваться в их беседу. Открытие, сделанное мной, поразило  меня в самое сердце: моя мама любит меня больше жизни, считает меня, а не свою работу, смыслом своего бытия, и, что  самое страшное, она готова умереть, если не вместо меня, то вместе со мной.
- Андрей, я просто не знаю, как себя вести, я постоянно плачу, я ни о чём не могу думать, кроме Иркиной болезни. Лучше бы я заболела. Я своё уже отжила,- говорила, всхлипывая и шмыгая носом, моя  сильная и непреклонная  мама, 35 лет от роду. – Если бы было можно, я бы сама умерла, только бы Иришка осталась жива.
 - Лена, прекрати истерику: Ирку разбудишь. Ребёнок и так весь измаялся, она же уже всё сама понимает, недоставало  ей за наши переживания  страдать. Ещё  не всё ясно с её диагнозом. И вообще, миллионы людей живут с подобными болячками. Надо обследовать её основательно. Будем знать всё об её болезни –  научимся её преодолевать. Игорь обещал помочь с клиникой. Ты же знаешь: у нашей конторы связи и в аду, и в Пентагоне.
 - Миллионы людей — это никто конкретно. А Ириша — наш ребёнок. Господи, почему это  случилось именно с нашей маленькой девочкой? Я с ума сойду. Мне постоянно хочется взять её на руки и спрятать от всей этой нелепой ситуации.
- Лена, не будь эгоисткой. Думаешь, мне легко? А Ирке? Мы родили её в любви. И ради этой любви мы будем делать всё возможное, чтобы она осталась с нами. А теперь успокойся. Пойдём на кухню, согреем чайку, попьём—и на  боковую. Мне завтра рано  вставать, а утро, как ты знаешь, вечера мудренее.
    И  мой мудрый папа увёл всхлипывающую маму на кухню. А я осталась лежать в своей постели, понимая, что мне сейчас идти на кухню вовсе ни к чему. Пусть сами успокоятся и разберутся  со своей непростой родительской ношей.
    Вскоре они легли спать. А я долго лежала с открытыми глазами и думала о нашей семье, о моих  родителях, которые поженились, когда им было по 18 лет, они тогда ещё учились в своих  институтах, а потом вместе преодолевали трудности жизни, о которых они рассказывали так легко и с юмором, почти 20 лет спустя. Я слышала, как папа несколько раз вставал и выходил на балкон  в кухне, курил. А делал он  это чрезвычайно редко, в особых, экстренных случаях. Такая вот у нас образовалась семейная проблема, причиной которой была я. Хотя и была я ни  в чём не виновата, но виноватой в то  время я чувствовала себя постоянно.
Итак, я была счастлива до 15 лет. Что мне нужно сделать, чтобы опять стать счастливой, беззаботной, сильной и изящной?  Господи! Как же мне хочется жить! Просто жить полноценной искрящейся жизнью, которой я жила до этого  страшного  приговора.

      ***

          Учебный год тянулся неимоверно  долго. Апрель выдался жарким. Мои друзья постоянно уезжали в Серебряный Бор  на пляж, играли в парке в теннис и бадминтон. Такой любимый пляжный волейбол, в который я с упоением играла каждое лето, теннисные корты, куда так стремилось моё бедное дырявое сердце,  стали для меня несбыточной мечтой. Конечно, можно было просто посидеть на пляже или на скамейке под деревом, как это  делали многие девчонки из  нашей компании. Но я то была совсем не такой. Раньше была ...
              А  теперь я сидела дома, как благовоспитанная барышня, о которой мечтали мои родители.  Хорошая девочка из приличной семьи. Мама—архитектор.  Папа – юрист. Желает  познакомиться с такой же занудой. Тоска смертная. Читаю  книги ( Хоть какая—то радость от моего нынешнего  положения, раньше—то было просто некогда.), пристрастилась ( О господи,  за что!)  к вышиванию, да пишу ни о чём в этом своём дневнике ( Хоть отработаю свои троечные правописные навыки,  всё – таки, польза!). Интересно, почему маме с папой их  сбывшаяся мечта как будто не приносит особой радости?        Сижу  вся   загадочная,    как   героиня  какого — то романтического повествования и жду письма, которое положит в дупло ( Где оно, это  дупло?)  некий благородный разбойник.  Не бойтесь,    Ира, я  – Дубровский.  Прости, дорогой  Александр Сергеевич!    Чушь  собачья.   Так  хочется   чего—то  настоящего! 
                Жизнь!  Ау! Я жду тебя!  А в перспективе: 4 недели в кардиологическом центре, а затем специально  снятая для меня дача в Кольцовке,  в ближнем Подмосковье.  Её нашёл специально  для меня папин босс и лучший друг, по совместительству, Игорь  Анатольевич  Кононов. Снял у какого-то своего безумно благодарного клиента. Представляю себе этого  клиента. Что ж, лето предстоит ещё то...  А впрочем...  Поживём – увидим. Ирка, не падай духом! Держи хвост пистолетом! Прорвёмся! Надо  только правильно выбрать линию поведения, учитывая моё нынешнее плачевное состояние.