Чужая жена

               
               


                Он увидел ее в ресторане, куда наугад зашел поужинать, не рассчитывая на наличие съестного в своей холостяцкой квартире. День был смят суетой и накопившейся за лето усталостью; смесь винных паров, вчерашнего салата и недорогих женских духов, настроения не исправили. Проглатывая тошноту, не обращая внимания на изучающий взгляд администратора, он решительно прошел в зал и аккуратно присел за пустой столик. Официантка, как ни странно, не заставила себя ждать, подошла сразу, молча, приняла заказ и проворно исчезла.
Лишь после этого, по-хозяйски откинувшись на спинку стула и сложив руки на груди, стараясь скрыть первое легкое напряжение, он более внимательно окинул зал. И тогда увидел ее…
Густые иссиня-смолянистые волосы небрежной волнистой россыпью падали на ее узкие плечи, большие черные угольки глаз улыбались, казалось, всем окружающим – уже смело повеселевшим от спиртного и оглохшим от шлягерного сумбура оркестра. Ее маленькие немного припухшие губы, не тронутые помадой, то расплывались в сдерживаемой улыбке, то вновь собирались в тугой бантик, словно спохватываясь и стыдясь своей вольности. Небольшая восточная горбинка на красивом носике не портила лица незнакомки. Она сидела прямо, без хищного птичьего полуповорота головы, и, в этом чувствовалась не поза женщины, прекрасно знающей свои достоинства, а скорее робость, интуитивно призывающая держаться строго. Вид ее как бы говорил: - «Я здесь первый раз. Здесь совсем не так, как мне представлялось…»
Но, наконец, Олегу принесли заказ. Не желая задерживаться с расчетом, он небрежно протянул официантке деньги, медленно процедил сквозь губы услужливо наполненную официантом рюмку водки и принялся за закуску. Искоса наблюдая за незнакомкой, он видел, как к ней подходили мужчины, приглашая на очередной танец. Она, отказывала, молча, отрицательно качая головой, но с таким упорным постоянством, от которого даже он чувствовал себя неудобно - пристыженным, словно совершил что-то непристойное…
Вечер подходил к концу, допивая кофе, он еще раз, но уже в упор, смело, посмотрел на нее.
Она сидела все так  же, не меняя позы, пристроив маленькую черную сумочку у себя на коленях. Ему вдруг показалось, еще мгновенье и, вместе с ней от него уйдет что-то необычное, доброе, как надежда - и захотелось изменить этот, уже почти прожитой, во многом несостоявшийся день…  Осторожно выдернув из пластмассового стакана салфетку, улыбаясь про себя, он быстро написал экспромт:
«… Царица Тамара, простите невежду,
коль грубое слово скажу: -
Мигните, и, я Вас к подъезду
С эскортом сопровожу!»
Подозвав официантку, он передал  послание. И только когда дело было совершено и, незнакомка удивленно прочла записку, он понял всю глупость своего поступка. Олег увидел, как она раздраженно повела головой и, нервно швырнув салфетку в сумочку, резко встала из-за столика и словно еще раз утверждая свое решение, рассекая  подолом воздух, направилась на выход.   

Напоминая посетителям о закрытии ресторана, администратор периодически включал и выключал свет.
Нехотя поднявшись из-за стола, Олег тоже направился к выходу, в душе сожалея о такой развязке. Ему вдруг показалось, что вместе с незнакомкой от него ушла единственная, возможная капелька радости уходящего дня. В памяти калейдоскопом пронеслись; обидная рецензия на последнюю рукопись, неприятный разговор с другом-единомышленником, не разделившим его огорчений,  длинная очередь за сигаретами в каком-то периферийном киоске, медленный трамвай,… и прочие житейские мелочи, всегда нарастающие в геометрической прогрессии после первой неудачи. Так, в задумчивости, размышляя о дне уже минувшем, оттягивая тугую пружину старинной, тяжелой двери, он вышел в ночную улицу и оцепенел от неожиданности…
Девушка стояла перед ним облокотившись на леер дорожной ограды и, с вызовом смотрела на него. Легкое платье колыхалось от ветра, подчёркивая совершенство стройной фигуры. Из полудекальтированного выреза платья на фоне ночных огней белела длинная шея. Волосы, откинутые тугой копной назад, оголяли маленькую  мочку уха, украшенную тусклой серебряной ягодкой. Преодолевая изумление, он решительно подошел к незнакомке и преодолевая напряжение первых минут, обратился:
- Извините. Я не хотел Вас обидеть, но действительно,  готов чем-нибудь удивить!…
- Удивляйте! -  ответила она, и в ее голосе он тоже почувствовал волнение.
Озадачившись предложением, он вспомнил, что при выходе где-то «мелькнули» цветы и оглянулся вокруг. И не ошибся. Неподалеку стояла старушка с корзиной цветов. Олег, с широким жестом руки, словно пытаясь отгородить всех других желающих, торопливо подошел к ней.
- Бабуля! Сколько стоит, все?!.. Здесь тридцать. Вместе с корзиной! Сойдемся?.. – он говорил быстро, одновременно торопливо протягивая денежные купюры, словно пытаясь заранее исключить какой-либо отрицательный ответ, не давая  торговке опомниться.
- Да, уж…. Наверное… -  старушка, посмотрев на протянутые деньги, лукаво взглянула на девушку, - Вот только корзинку-то оставь. Зачем она Вам, у меня все аккуратно!..
Проворно пересчитав деньги и крепко сжав их в морщинистой руке, старушка, по-хозяйски поставила опустевшую корзину на асфальт и осторожно подала Олегу охапку цветов.


- Я, вообще-то, вот, Вам!.. – Олег уже осмелел, протягивая большой букет и сознавая успех своего поступка и,  любуясь ее радостным, смущенным лицом, все больше обретая уверенность, нежно взял незнакомку за локоток. 
      Они, не сговариваясь, медленно пошли по ночной улице.
-    Софья! -  девушка произнесла тихо, но со значением.
О чем они говорили, было уже не так важно, как их медленное, в чем-то торжественное движение по ночному городу. Олег читал стихи. Софья, словно обозначая свой жизненный опыт,  рассказывала о своей маленькой дочери. Незаметно перешли они  на «ты»…
Было уже три часа ночи, когда они оказались на одном из безлюдных перекрестков города.
- Тебя будут ругать дома?… - он внимательно посмотрел на нее и только сейчас почувствовал разницу в возрасте.
Перед ним стояла девчонка, искусственно стараясь показаться искушенной дамой. Как и прежде, она смотрела прямо, как могут смотреть только честные, еще не разочарованные жизнью люди, и, только где-то в глубине глаз, на самом дне, уже таилась капелька боли…
- А, хочешь, приедем к тебе, я сам постучусь в твои двери и извинюсь перед твоими родителями?!.. – обратился он к ней через продолжительную паузу.
Софья засмеялась глазами.
- Дома бабушка. Я сейчас позвоню и все будет нормально… А  вот если бы батя!.. Вот тогда бы я посмотрела на чью-то храбрость. Он у меня, знаешь, какой?.. Ух!.. 
При этом она подняла к своему лицу маленький кулачек и, лукаво, по-мальчишески прищурила  глаза.
Определенно, непосредственная юность говорила сама за себя. Даже в походке ее, уже почти женской, не кричащей, еще чувствовалась спрятанная угловатость. Оставшись на дороге, чтоб остановить  машину, Олег, улыбаясь и одновременно любуясь, смотрел ей вслед, когда она направилась к таксофону.

… Старая «Волга» мчалась по пустым улицам, жалобно поскрипывая  на поворотах и хлябая разбитой подвеской на колдобинах.  Их прижимало друг к другу и, словно в капризе?, разъединяло. Преодолевая подкатывающую грусть, Олег нарушил молчание.
- А что, батя-то, суров?!..
Софья успокаивающе посмотрела на него, сдержанно улыбнулась и склонила голову ему на плечо.
- Он у меня правильный… сказала она с откровенной гордостью.
Машина остановилась. Предчувствуя расставание, Олег опять замолчал. И, только у подъезда, когда как в насмешку, прощально мигнули габариты уходящей машины, плохо скрывая огорчение,  проговорил:
- Черт возьми! До этажа я могу тебя проводить?…
- Конечно, можете, - она, словно шутя, перешла на «Вы».
- Будешь знать, где я живу…
Они молча вошли в лифт, молча стояли, пока он поднимался, мелькая просветами этажей, и, словно очнувшись, остановились около двери  ее квартиры.
- Я с бабушкой живу… - еще раз напомнила она, словно извиняясь и  уткнулась в подаренный букет.
Олег молча взял ее руку, прикоснулся губами к ладошке и, словно исправляя свою недавнюю несдержанность, прошептал:
- Все правильно, все хорошо…. Был отличный вечер!…

… Прошел месяц. Он ей звонил, они ходили в кино, блуждали по городу, пешком добираясь до ее дома. Наконец, однажды, встретившись, как всегда вечером, они не сговариваясь, пошли к нему. Своей квартиры у него не было. Жил он у друга и, ощущая возможное для нее  неудобство, он неловко пытался шутить, ссылаясь на свою корабельную жизнь. Однако Софью нисколько не смутил его холостяцкий уют, скорее наоборот и, Олег как никогда понял, что он для этой молодой женщины стал важен, о чем пока боялся признаться самому себе. Он почувствовал, что стал кому-то нужен и, не хотел в это верить. Его можно было сравнить с человеком, держащим в руках лотерейный билет с крупным выигрышем, который, не желая верить в свою удачу, вновь и вновь проверяет совпадение номеров и серии, в чем незаметно для себя, находит удовольствие…
Утром, провожая, Софью домой на первом трамвае, Олег испытывал необъяснимое чувство вины. Душа радовалась, а разум напоминал об ответственности перед этим милым, ставшим для него уже дорогим человеком. Они, как в первый день знакомства, вместе поднялись на этаж, но когда подошли к двери квартиры, он не ушел, а решительно нажал на кнопку звонка. На пороге появилась пожилая женщина, лет шестидесяти.  Манерно сомкнув замком руки на груди, она с укором обратилась к Софье, не без любопытства оглядывая Олега.
- Софья!.. Ты, голову имеешь?..
Вместо ответа, Софья, состроив невинную мину, показала взглядом на Олега.
- Познакомьтесь, Маргарита Исааковна! Это – Олег Петрович! Мы были  в гостях, засиделись. На другом конце города. Пришлось заночевать!.. -  а потом, уже с серьезным лицом, спросила:
- Как там Ксюша? Не плакала?..
- Да спит, твоя  дочь!.. - женщина сердито, по-стариковски поджала губы и посмотрела на обоих.
- Что это вы мне про гостей… Ты подумай!.. А если бы отец приехал раньше? Ты разве забыла, Соня?!..

Немного позже, спеша к себе  домой, чтобы переодеться в форму и не опоздать на корабль, Олег не переставал размышлять о случившемся. В делах амурных – как, порою, иронически,  позволял себе говорить, он отметал любое подобие схоластики. Но теперь, заставлял себя думать, думать и, еще раз думать… Жизнь, доселе протекающая на корабельной службе, литературных делах, спорах в местном отделении союза писателей, в еженедельном до глубокой ночи преферансе, была устойчива и размеренна. И если бы можно было исключить  развод с женой, после которого прошло уже три долгих года, разлуку с дочерью, то ничего  не хотелось менять. Однако, если совсем недавно он был спокоен и уверен в себе, то сейчас обозначилось беспокойство. Олег был рад, что встретил эту красивую, поверившую ему, еще совсем юную женщину. Ему очень хотелось верить в эту удачу,  может быть даже – счастье, как порой ему казалось.  Но, прожитое не отпускало, «мало ли, - думал он, - пройдет, не нужно только спешить…» Однако с каждой новой встречей он все болезненнее переживал разлуку. Все остальное, кроме Софьи, казалось не таким важным, как раньше, поневоле отходило на второстепенный план.( более принято-на второй план)
Он уже знал, что Софья замужем, но с мужем не живет  и собирается подавать на развод. Этот факт совсем не огорчил его. Наоборот – он тайно был рад этому, эгоистично, с каждым разом все больше убеждая себя, что только он сможет оценить ее и сделать самой счастливой. С каждым днем Олег чувствовал себя духовно сильнее, увереннее, ему казалось, что именно сейчас он точно знает, как нужно жить!
Наконец, Софья официально пригласила его к себе домой и представила родителям, уже  осведомленным и подготовленным. Их роман уже перестал быть для них тайной. Он держал на руках ее полуторагодовалую дочурку, вспоминал свою, прижимая этот маленький комочек к своей груди и совсем не думал о том, что это чужой ребенок. А через неделю, уже не желая ни в чем сомневаться, решился и написал своим родителям, что встретил человека, без которого не представляет своего дальнейшего существования.
 
…Прошел месяц. Удачно шли дела. На службе ему предложили вторичную загранкомандировку в качестве советника в одну из юго-восточных стран, в литературных делах он обрел такое вдохновение, какого ему казалось, у него никогда не было. Не желая фильтровать созданное, он понимал, что это в большинстве своем это наброски, эскизы,…- но, мысли, образы были удивительные – почти в каждом, как ему казалось, таилось открытие. Написав несколько законченных стихотворений и рассказ, которые сразу, с первой  рукописи, попали в набор, Олег, наконец, вернулся к заброшенной повести, на что уже давно не решался.
Шли дни, недели. Отношения между ними становились все проще. Дело шло, если не к свадьбе, то уж точно к союзу. При каждой новой встрече они серьезно обсуждали будущую совместную жизнь. Все чаще, на правах члена семьи, он оставался у нее дома и, утром, позавтракав бутербродом и чашкой кофе, приготовленными ее руками, целуя перед уходом подставленную щеку и маленькую пухленькую ручку уже проснувшейся дочки, уходил на корабль.
Родители Софьи, не таясь, любовались их счастьем и открыто радовались за всех троих. Ее мама, ещё не старая женщина, в разговорах с Олегом, умиленно складывая красивые, ухоженные  руки врача, излучала глазами счастье. Уже не раз, повторяясь, она с удовольствием рассказывала о том, как в детстве, ее дочь убегала прямо из школы к отцу в казарму, уплетала вместе с солдатами пряники, сгущенное молоко и рублевые конфеты-подушечки.
- Это у нашей Софочки, была самая вкусная еда!..» - говорила она с юмором, от которого нельзя было сдержать улыбку.
Отец, в недавнем прошлом, кадровый офицер, педант и аккуратист, участник Хасанских боев, был подчеркнуто сдержанным. Не размениваясь на любезности и терпеливо пережидая длинные женские разговоры, он умело пользуясь паузой, с теплотой в голосе, вставлял: -«Пойдемте, курнем?!» Не скрывая удовольствия от возможного уединения, они выходили на лестничную площадку и угощали друг друга одним и тем же «Беломорканалом».  Заводили спокойный мужской разговор о специфике службы на кораблях и в полковой артиллерии, а при обсуждении того или иного политического события, во многом, хоть и осторожно,   находили общее мнение…( может быть- приходили к общему мнению)


Уже совсем не оставалось сомнений в будущем. В шутку, словно помогая самому себе освободиться от последних противоречий, он напоминал ей о своем возрасте (Олег был старше Софьи на семнадцать лет). Она мило улыбалась, убеждая, что это очень даже ее устраивает!
Чувствуя себя, рядом с ним, девчонкой, она словно впервые поняла – какой мужчина должен быть рядом с ней.  Вместе с тем, Софья боялась сравнивать его со своим мужем, не хотела этого сравнения. Муж был красивей и моложе, но как ей казалось, не было в нем той нравственной зрелости, чувствуя которую, женщина обретает спокойствие, как под надежной защитой, И, все-таки, она его сравнивала. Иногда, глядя на Олега, на его, уже заметно тронутое морщинами лицо, сердцем чувствуя бездонность его прошлой жизни, пугаясь этой глубины, она мысленно ставила его рядом со своим мужем, забывая вдруг все горькое, что ей пришлось с ним пережить. Перед ней вставало два образа: - сила и красота с одной стороны и - мудрость, зрелость, с другой. Первое ее притягивало и раздражало, второе – вселяло уверенность, успокаивало. Софья смотрела на толстые ножки-столбики своей маленькой дочери, отмечая мужнее родство и со скрытым вопросом в глазах, переводила взгляд на Олега. Ей было приятно, когда он брал ребенка на руки, она ревниво прислушивалась к  его голосу, обращенному к дочери, и ловила себя на мысли, что боялась услышать в нем фальшь. В эти моменты ей хотелось прижаться к нему, успокоиться, но оскорбленное чувство гордости от прошлой жизни, останавливало.  Иногда Софья  настораживалась, сдерживала себя,  пытаясь, еще раз проверить его искренность по отношению к себе.
Однако жалость брала верх. Если раньше она страдала и желала мужу такой же боли, какую испытывала сама, то сейчас, рядом с Олегом, наоборот – жалела его и, руководствуясь наивной женской добротой, очень желала, чтобы и у него все так же хорошо устроилось…
Иногда ей казалось, что все, что с ней происходит – не более чем сказка. Она вновь настораживалась. Но стоило ей только увидеть вновь спокойное лицо Олега, тревога исчезала, забывалась, уступая место покою и уверенности.
… И в этот раз, утром, после очередной встречи с мужем, и долгого с ним разговора, она шла к Олегу, немного грустная, чтоб вновь поделиться с ним своей жалостью и вновь обрести его защиту.
               
         Всю ночь просидев за печатной машинкой, взбадриваясь крепким чаем и неизменным «Беломорканалом», Олегу очень хотелось быстрее закончить рассказ, который пообещал в редакции к воскресному выпуску газеты и, когда, наконец, была поставлена последняя точка, оставалась только правка, он облегченно выпрямил спину, аккуратно собрал в стопку разбросанную рукопись и, расслабившись, растянулся на диване, представляя, как через пару дней,  молча, ожидая ее радость и гордость за себя, протянет ей газету с очередной своей публикацией.
Из приятного забытья его вывел осторожный стук  в дверь. Олег встряхнулся от приятных мыслей, резко встал и, мимоходом отметив  в зеркале свою двухдневную щетину, нетерпеливо распахнул дверь. На пороге стояла Софья  с серьезным и грустным лицом. Она смотрела на него, вопросительно и изучающее. Он провел рукой по своему утомленному лицу, словно извиняясь за свой неряшливый вид и, как при первой встрече почувствовал в своем голосе дрожь:
-   Пр-хо-ди!.. Что-то случилось?...
Последнюю фразу он выговорил уже более твердо, с усилием возвращая себя в уравновешенное состояние.
Софья медленно простучала каблучками по половицам притихшей утренней, прокуренной комнаты, осторожно присела в его рабочее кресло и, медленно проведя изогнутой линией пальца по клавиатуре машинки, попросила:
-    Дай закурить?
-   Только папиросы… - он протянул пачку, одновременно придвигая пепельницу, зажег спичку.
-   Пойдет… - сказала она с горечью в голосе и, поморщившись от неглубокой затяжки, добавила, -  Муж приходил.  Опять…
Олег стоял напротив, внешне скрывая свое напряжение.
Ему вдруг показалось, что он стоит на краю пропасти, на самом краешке и, словно видит приближающийся оползень, который вот-вот сомнет его и потащит за собой…
Сколько раз, он, наедине с самим собой, думал об этом чужом ему человеке, пытался поставить себя на его место. В рассказах Софьи о нем,  не смотря на всю их категоричность, он подспудно чувствовал именно ее терпеливую бабью жалость, которая так часто ищет помощи отречься от своей прошлой, горькой любви, но не может этого сделать, пока ее не возьмут крепко за руку и не встряхнут… 
В глубине души, он ждал и боялся этого разговора. Боялся, что если он, сейчас, найдет аргументы, которые она ждет от него, которые помогут ей принять последнее свое решение, то уже он, Олег, превратится в такой же объект жалости. Словно попросит чего-то, а не возьмет то, что  принадлежит ему по праву!...
Всякий раз, когда она заговаривала о муже, он ловил себя на противоречии по отношению( противоречивом отношении) к нему. Отвечая на ее вопросы, высказывая свое мнение, он словно процеживал все через свою жизнь, вспоминая свою бывшую жену и оставленную дочь. Рассудок как бы побеждал  сердце, и он не решался признаться себе в этом. Как много бы он отдал сейчас, чтобы эта молодая женщина, уже любимая им,  освободила его от этого груза. Он продолжал стоять, напряженно сомкнув руки на груди, с каждой минутой понимая, что не смотря ни на что, обязан будет сказать ей что-то однозначное, не похожее на все прежние слова.
А она продолжала, спокойно, тихо, рассудительно…
-   Полчаса стоял на коленях….  Умолял…. Просит испытательный срок!
    Говорит, что не может жить без меня и без дочки. Даже плакал. Противно, жалко, но отец   
    ведь!..
Он понял, он очень правильно, как ему казалось, ее понял! На мгновение мелькнула мысль – самому опуститься перед ней на колени, крепко обнять ее красивые ноги и найти какие-то слова, чтобы она ничего не меняла. Ведь так было все хорошо, так правильно!  Но Олег сдержался, словно мысленно ухватившись за что-то прочное, вдруг с полной ясностью представив, какое решение он должен принять. Несмотря на всю тяжесть и, как ему казалось, невыносимость своего состояния, он вдруг почувствовал, что сильнее ее мужа и что, может быть, когда-нибудь, будет опять начало – самое трудное и неблагодарное, за которое всегда надо отвечать!..
Он с твердым лицом, уже не скрывая свое напряжение, нагнувшись, взял ее под локотки, принуждая встать рядом с собой, и долгим поцелуем прижался к ее губам. Затем, отпрянув, голосом, не терпящим возражения, выговорил как команду:
-   Иди к мужу. Все хорошо, все правильно!.. А мне еще нужно поработать немножко. Я тебе позвоню…
Софья непонимающе посмотрела на него, отшатнулась и стянув губы в тугой бантик, растерянно выронив на пол потухшую папиросу, резко повернулась и не оглядываясь вышла из комнаты.

… Олег стоял у окна, смотрел на ее уходящую фигуру, судорожно проглатывал в горле горький комок и молил бога, чтобы она не обернулась. Знал. Не выдержит. Позовет, умоляя ее вернуться и, тогда все полетит к чертям – он превратится  в самого слабого и недостойного человека на свете…
Софья не обернулась. Выпустив из руки скомканный кусок занавески, он подошел к столу, поднял стакан остывшего чефирного чая, жадно выпил, метнул в рот папиросу. Затем тихо опустился в кресло, подвинул к себе по ближе печатную машинку и зарядил новый, чистый лист. Немного поразмыслив, одним пальцем, как в далеко ушедшие времена, размеренно выбил: - « Он ей не позвонил…»

                август 1987 г.