Часть III, действие 1

Сцена 1 (18)
Затемнение. Из темноты раздаются голоса.

1-й голос (мужской): Болгарский хан Богорис, ныне, в крещении, царь Борис, заявил права на Иллирию и Черногорию. «Да будет отныне единым славянский мир! – так сказал он. – Славянские народы обрели свою азбуку и богослужебные книги, и мы имеем право отделить собственное служение Богу. Мы готовы отделиться от Константинопольского патриархата и принять унию с Римом!..»

2-й (мужской): Римский папа Николай, хотя и не одобрил совершенно славянской азбуки и богослужения на славянском, но высказался в понимании стремления Болгарии к независимости от империи и обещал рассмотреть эти вопросы в ближайшее время…

3-й (женский): Преподобным отцу Константину и отцу Мефодию. С прискорбием извещаю, что мать ваша, раба Божия Мария седьмого дня изволила отойти в мир иной, благословляя ваши имена и подвиги ваши, и моля Бога помогать вам и далее в ваших делах и свершениях…

4-й (мужской): Из Болгарии вновь сообщают. Вожди павликианских сект используют глаголическую азбуку для распространения еретических призывов. Они прославляют не столько Константина, славянскую азбуку глаголицу вновь обретшего, сколько Климента Охридского, коий усовершенствовал письмо сие для нынешних нужд. Еретического рода послания текут рекой и обещают взорвать Болгарию и все области мира славянского и западного новыми и невиданными ересями…

5-й (женский): В Иллирии, в ссылке почила почтенная августа Феодора. Перед смертью императрица простила сына своего Михаила и оставила всё оставшееся у неё состояние монастырю, а также тем, кто сопровождал её в странствиях все эти годы…

6-й (мужской): Грамоты, якобы написанные и подписанные Константином, используются легатами Патриарха Византийского для скорейшего искоренения языческого инакомыслия и подавления выступлений павликиан. «Выкорчуем с корнем как языческие тернии, так и еретическую поросль!» – такое, якобы, написал Константин. Его величество Император Михаил, кесарь Варда и его святейшество Патриарх Фотий объявили глаголическую азбуку, как разжигающую ереси, вне закона, а тексты, написанные ею, решено уничтожать без всякой пощады. Византийские солдаты преследуют всякого, у кого найдут хотя бы клочок пергамента с надписями на глаголице. Климент Охридский просит помощи у папы римского, что неминуемо приведёт к ещё большему разрыву между церквами…

7-й (женский): Благословен будь, дорогой мой Константин. Пойми меня правильно и, прошу, не осуждай. После того, как наш добрый ангел, почтенная августа изволила отойти, наше служение ей прекратилось само собой. Она высочайше соизволила оставить каждой из нас достаточно средств для того, чтобы начать светскую жизнь самостоятельно. Здесь, в Италии, ко мне посватался один замечательный человек синьор Висконти из Бергамо. Он старинного и знатного рода и я его полюбила… Ты – великий учёный и очень хороший человек, но пойми меня. Годы идут, а я не могу принять тот образ жизни, который мне предлагаешь ты… Дорогой Бука, прошу, не сердись. Я верю, что у тебя ещё всё впереди…

Сцена освещается. Монастырь Полихрон, келья Константина. Константин – мечется в полубреду на постели. Мефодий – меняет ему влажное полотенце на лоб.

Константин (хватая Мефодия за руку): Обещай! Обещай, ты похоронишь меня рядом с матерью! Обещай мне это!.. (поникая) Да, беда одна не ходит. Я ведь говорил, я писал, я изнемогал от собственных криков! И, выходит, всё напрасно: наше путешествие, наши находки, наша работа, мечты и чаяния наши… Ей… тоже ведь писал… София! Боже! Зачем ты так со мной!.. Беда одна не ходит… Но зачем же это так, всё сразу… Господи ты мой, Единый, Всемогущий, Истинный! Почему ты не дал мне подохнуть ещё там, в болотах Хазарии?!. Почему я не свернул себе шею в ту ночь, когда убивали Феоктиста? Почему я вообще дотянул до этих дней?.. Почему?.. Моё Слово, моя азбука, мои переводы Писания Святого… Меня никто не понимает… Мой лучший ученик отрёкся от меня… (Мефодию) А, это ты… Похорони меня рядом с матерью, обещай мне это!.. Обещай!

Мефодий: Обещаю.

Константин: София! О София! Зачем же ты так?..

Мефодий: Она всего лишь женщина… Ты сколько с ней не виделся?.. Ну вот, видишь…

Константин молчит.

Мефодий: Да, ты прав: беда одна не ходит… Но, как старый воин, скажу тебе. Когда твои враги, сиречь беды твои, объединяются, разбить их легче. По крайней мере, знаешь твёрдо: ударишь – не промахнёшься.

Константин: Старый ворон… И всё ты знаешь. Убери свои полотенца, я хочу умереть просто, без возни, хлопот и излишнего сочувствия… Моя азбука – в руках еретиков! Любимая мною женщина… Ты предала меня… как многие другие женщины во имя благополучия всегда предавали и будут предавать своих мужчин… Мой лучший ученик… Мне незачем жить дальше!..

Мефодий: Смири гордыню. Всё от Бога. Разграничь, что решает Он, а что ты… Быть может, это Господь испытывает тебя перед будущими свершениями. Вспомни, через что нам с тобой уже довелось пройти.

Константин (со смехом): Да, да, довелось! Огонь! Огонь! И человек, что тонет в огненном море, а я не могу помочь! А Господь сидит себе на облачке ножки свеся, и допускает всё это!.. Да, мне бы смириться! Мне бы перестать возводить хулу на Господа своего! Я и сам всю жизнь учил людей смирению!.. Но почему же сейчас мне так больно и страшно, Мефодий?! Брат мой! Прошу, не оставляй меня! И, что бы ни случилось, поклянись не оставлять дела нашего!

Мефодий: Ты знаешь, что я не люблю клясться. Я просто даю тебе своё слово… Я велел приготовить горячего вина с пряностями. Ты выпьешь, заснёшь, а потом тебе станет легче…

В дверях появляется Послушник.

Мефодий: Что тебе, сын мой?

Послушник: Грамота! Отцу Константину от императора Михаила!

Мефодий: Давай сюда. (Константину) Быть может, Господь наш на сей раз порадует нас благоприятным известием. (Читает) Так… «Мы, Император Михаил… требуем немедленного твоего возвращения в Константинополь…» Так… «Великоморавский правитель Ростислав в послании своём заверяет в дружбе и просит прислать ему мужей святых и учёных, дабы дали грамоту и служение по христианскому обряду подданным его… Держал он совет с князьями своими и мораванами и сказали они об отвержении язычества и о том, чтобы христианского закона впредь держаться. Но нет у нас учителя такого, чтобы нам на языке нашем изложил правую христианскую веру, чтобы и другие земли, глядя на это, уподобились нам…» Так. Святейший Патриарх Фотий присоединяется к этой просьбе и этому требованию…

Константин: Фотий! О Фотий! Учитель, ну где я теперь разыщу буквы для письмен славянских? Чем запишу я Слово Божье?..

Мефодий: Есть у меня мысль одна. (Перебирает лежащие на столе послания) Вот, послание Софии твоей…

Константин: При чём тут она? Сожги его, умоляю!.. А им ответь, мол, слаб и болен ныне Константин Философ, и скоро уж отправится давать отчёт Владыке куда более могучему, чем все в мире императоры и князья, что были, есть и будут.

Мефодий: И всё же нам надо ехать. А там… как Бог даст… Вот что, брат мой. Получится тебе на сей раз выздороветь и выжить – будем и далее, как два вола, тянуть свой плуг по полю. Ежели и умереть случится – умрёшь в дороге, а краше этой смерти для нас, двоих скитальцев, нет на белом свете. Бог… да, кажется, что Он любит нас, не жалея. Ты снова морщишься и говоришь: не любит? Но мне представляется, что, в конце концов, даже не любя, только Он способен пожалеть человека. Любить, не жалея и не любя пожалеть – именно так и поступает Истинный Бог. И если ты всё ещё не отрекаешься от веры своей, то обязан, несмотря ни на что, идти и за веру свою умереть. Как брат и исповедник твой, отпускаю тебе грехи языка твоего и благословляю на путь-дорогу новую и трудную. Так и быть, даю на выздоровление сутки и… пойдём в Константинополь?

Константин (после некоторого раздумья): Изволь. Я найду, что им сказать!

Затемнение.


Сцена 2 (19)
Константинополь, дворец Императора. Император Михаил, кесарь Варда, Патриарх Фотий, Василий Македонец и др. Напротив них – Константин и Мефодий.

Император: Знаю я, всё о тебе знаю. Ты утомлён болезнями и трудностями подвигов своих, но подобает именно тебе идти в те северные земли. Исполнение этого дела никто совершить не сможет, и поручить миссию эту я не могу никому кроме тебя и брата твоего.

Варда: Не хочешь ли ты, Философ, заодно загладить вину свою после провала в Болгарии?

Фотий: Да и мощи Климента святого с собой возьмите. Да принесут они вам удачу. А коли Папа Римский всё же благословит дело наше, то на обратном пути доставите их в Рим…

Константин: Да, тело моё утомлено! И я болен. Но пойду с радостью, если только…

Фотий: Что «если только»?

Варда: Как смеешь ты, теперь, после того, что случилось, ставить нам условия?

Император: Что за условие ты нам предлагаешь?

Константин: Если только есть у них буквы для их языка. Душа без букв мертва является в человеках.
      
Присутствующие переглядываются. Первым приходит в себя Василий Македонец.

Василий: О каких буквах ты ведёшь речь, Константин? О возврате к глаголице твоей, еретиками-павликианами используемой, речи быть не может. И что они, твои буквы? Загогулины на пергаменте. Нарисуешь новые, только и всего.

Мефодий: Многое мы слышали о тебе, Василий. Умеешь ты укрощать коней, воевать и охотиться. Но создать письмо гораздо труднее, чем выиграть сражение или укротить самую норовистую лошадь.

Василий: Слышал я, что проповедники-ирландцы создали немало подобных письмен…

Константин: Да, и создать таковые письмена нетрудно. Но трудно отыскать письмена, дарованные от Бога. Скажи мне, укротитель коней, полюбились ли письмена ирландские народу славянскому? И где мне теперь достать письмена иные, чтобы прижились они подобно письменам предков наших?

Варда: Дед и отец императора искали эти буквы, но не смогли обрести. Под силу это оказалось лишь тебе, Константин. Но пока обрёл ты буквы никуда не годные.

Мефодий (взрываясь): Что? Буквы, которыми мы претворяли Ветхий и Новый Завет, когда мы сражались за каждую строку и за каждое слово, забывая обо всём кроме как верно донести до людей Слово Божие? Тебе ли, кесарь, повелевающий сим миром, судить о великих буквах и звуках, коими сотворён был мир? Брат мой, Константин говорит мне так: бывают буквы сильные и слабые. Бывают яркие и тусклые. Бывают вкуса разного: сладкие, огненно-горькие, кислые и солёные как морская волна. Царство сие – не от мира сего, царство сие – от Бога, и в буквах чувствует человек Волю Господню, и стремится исполнить её. Повелевать ими совсем не легче, чем повелевать войсками или свергать с трона противников своих! Говорю тебе как воин, говорю тебе как воин духа и ученик брата моего: ты не способен воспринять иного вкуса кроме как вкус крови, и не тебе судить, годны или не годны в дело буквы азбуки нашей!

Варда: Что ты сказал?! Повтори!

Мефодий: Ты, разрушивший мир, в котором пребывал мой брат, тебе я скажу, о чём молчал доселе. В то время, как ты, подобно пауку ненасытному, сплетал свои интриги, брат мой делал всё, чтобы сплести человека с человеком. Ты разлучал – он воссоединял. И я помогал и буду помогать ему в этом…

Константин (выступая вперёд): Мы искали буквы, мы сумели найти древние письмена и Господь явил чудо, соединив древнее и нынешнее, позволив людям воссоединиться с верою предков своих.

Фотий: Прошу вас, успокойтесь оба. Константин, от лица великой Церкви обещаю тебе: не будет отныне препятствий в действиях ни тебе, ни брату твоему, ни ученикам твоим. А если ты боишься тяготы и опасности дорожной, то вот, князь Коцел Паннонский обещает свою помощь. Варвар, язычник… но тоже ждёт от тебя буквы Слова Божьего и обещает в дороге свою помощь, охрану и гостеприимство…

Константин: Я хорошо помню этого человека. Воистину, «Христос грядёт собрать языки бо есть по всему миру…» Но скажите мне, учитель, кто может записать на воде беседу и не прослыть после этого еретиком?

Фотий: Если письмена твои идут от Бога, а не от диавола…

Константин: Ах, этот диавол! Какой удобный способ: спихнуть на козла отпущения ответственность за деяния и мерзости свои!

Мефодий (очнувшись, дергает его за рукав): Осторожнее, осторожнее…

Константин (ничего не слыша): Ах, эти треклятые язычники! Каким же неистовым я, оказывается, бываю в грамотах, якобы мною подписанных! Ах, как призываю разрушать капища и идолы языческие! А скажите, учитель: был ли в землях славянских до этого хотя бы один случай, когда язычники громили храмы христиан?.. Не вы ли учили меня тому, что судить имеет право Один лишь Истинный Господь? Стремление понять, не осуждая, терпение, мудрость, смирение… разве не этому учит Христос?.. А также тому, что неуважение к чужой вере, какой бы она тебе не казалась, есть непростительная слабость для христианина? А тому, что можно спорить, доказывать своё, но осуждать безоговорочно ты не смеешь, и что, осуждая безоговорочно, ты осуждаешь Бога? Скажите, почему именем моим творятся беззакония? Церковь, призывающая к смирению, не может призывать к насилию. Иначе это – лицемерие, гордыня, предательство!..

Фотий: Прошу тебя, успокойся!

Варда: Ты пользуешься своим положением и смеешь угрожать нам?

Константин: Христианство должно возвыситься над язычеством, но не подавлять его силой! Вспомните, чему нас учат первые апостолы Христовы! Они об этом знали, и именно это позволило Учению Христову быть понятым и принятым теми, кто понял: есть вера, и эта вера – истинна, и вера эта – в Слове Господнем!

Император (Варде): А кстати!.. Верно ли я понял, что именем Константина Философа вершатся беззаконные действия в наших болгарских землях?

Варда: Великий император, но политика государства опирается…

Император: Я тебя не спрашиваю о политике государства! Сегодня ты отослал подложную грамоту за подписью Философа. Завтра – отошлёшь за моей подписью. Послезавтра… Уж не метишь ли ты на моё место, дядюшка? Что скажешь ты, Василий?

Василий: Мне кажется, что, оскорбляя преданного тебе, великий, человека…

Император: Преданного? Да, вы все, здесь собранные, преданы мне как осёл – охапке сена! Преданы – пока не сожрёте моё величество до последней соломинки! Вот у тебя самого, Василий, есть обида на меня?

Василий: Я бы хотел попросить за мою сестру, Ингерину, которую ты не очень справедливо отдалил от двора…

Император: Твоя сестра – старая шлюха! С некоторых пор я гораздо лучше чувствую себя в окружении своих куртизанов. Вот они-то, хе-хе, вовсю преданы христианской идее!

Василий (явно желая перевести разговор на другую тему, Константину): Верно ли я понял, что камнем преткновения являются те письмена, что ты даровал славянам Болгарии?

Константин: Да, это так. Я помог сим древним знакам вернуться к людям, их когда-то создавшим…

Василий: Подобное исцеляется подобным. Тогда на неё должна найтись другая азбука, и ты создашь её!

Фотий: Да, и Бог, если Его попросишь ты, откроет тебе этот выход, как всем, кто просит без сомнения. Бог всегда открывает стучащим.

Василий: Так в чём же загвоздка, Константин?

Константин: Где взять мне эти буквы? Каковым, на будущие времена, письмом должно писаться Слово Божье? Где я найду это письмо?..

Император: Захочешь, так Бог даст! И закончим на этом!

Затемнение.


Сцена 3 (20)
Константинополь, дворец Магнавра. Жилище Константина. Ночь. Константин, Мефодий в коленопреклонённых позах, на молитве.

Константин (поднимаясь с колен): Всё это бесполезно. Господь не слышит нас. Или… нас не слышит Господь Истинный?

Мефодий (также поднимаясь с колен): Господь такой, Господь этакий… Мне всё больше кажется, что, борясь с язычеством, ты сам понемногу становишься язычником.

Константин: Тому виной мои сомнения… Ах, как бы я хотел от них избавиться! Стать спокойным, твердолобым, непробиваемым чиновником от политики, науки, церкви! Как я завидую тем, кто так и живёт себе, заглядывая по временам не в учёные труды, но в инструкции, изложенные свыше!

Мефодий: Неистовый брат мой! Остынь, прошу тебя!

Константин: Остыну. Скоро.

Мефодий: Вспомни собственные слова: нет лучшего лекарства, чем работа. Работа вернёт тебя к жизни.

Константин: Моя работа отняла у меня всё: жизнь, будущее, любимую женщину!.. Кстати… Ты сжёг то письмо, как я просил?

Мефодий: Я хотел бы, чтобы ты сам прочёл его, перед тем как…

Константин: Дай его сюда.

Мефодий подаёт Константину свёрнутый трубочкой лист бумаги.

Константин: Хм. Какой-то странный материал. Не ткань, не пергамент. Напоминает папирус… Но не папирус.

Мефодий: Этот материал – изобретение с далёкого Востока. Итальянцы называют его «бамбицина» и изготовляют… кажется, то ли из тряпок, то ли из соломы… Легко промокает, в отличие от пергамента, но стоит дешевле…

Константин (ощупывая бумагу): «Бамбицина»… Лёгкая, легко готовится, буквы ложатся ясно… Мефодий, а ведь это замечательный писчий материал для наших занятий! Пригодится для записей, пригодится для наших учеников… Смотри, он легко складывается, и не ломается как папирус!

Мефодий: Погляди его на просвет.

Константин (рассматривая бумагу на свет свечи): Здесь, внутри, скрыто изображение! Я наблюдаю женщину, которая восседает на троне и в протянутой руке её – факел Истины!

Мефодий: Это называется водяным знаком. Такую вот «бамбицину» изготовляет на своём предприятии семейство Висконти.

Константин: Ах, вот она откуда… Всё равно – в огонь!

Мефодий: Ты хотя бы сам прочти его вначале.

Константин: А что читать? Написано по-славянски, греческими буквами «без устроения». Примешиваются разные местные значки… «Благословен будь, Константин…» Погоди!

Мефодий: «Благословен…»

Константин: Погоди, погоди! Буква Б! Она украсила её, подрисовала в те же очертания голову, руки… «Благословен…»

Мефодий: Я давно уже хотел сказать тебе. Ты любишь не её. Ты любишь её образ, Софию во славе. Ты обожествляешь не земную женщину, а богиню в своём воображении. Не обижайся же на то, что живой человек ведёт себя совсем не так, как созданный тобою образ.

Константин: Да погоди ты, понял я это, давно понял!.. Смотри, как выходит. Буквы вышли из примитивных картинок древних народов. Каждая буква – это потомок древней картинки. Картинка что-то означала. Египетские письмена-картинки дали начало письменам Палестины, Кипра, Малой Азии. Потом, упрощая эти письмена, в свою очередь, возникли письмена глаголицы и алфавита древней Индии. А также греческое и латинское письмо. Знаки письма, буквы отражают понятия, прошедшие закалку веков использования. Люди вкладывали в эти рисунки идеи, идеи Божественного плана и промысла! Взгляни: эта буква должна обозначать саму женщину, великую Премудрость Господню!.. «Благословен…» Она призывает, она направляет, она даёт оценку!.. (Рассуждая, начинает ходить взад-вперёд по комнате). О София! О Премудрость Земная! Не твоими ли рисунками Господь подаёт мне эту идею?!.

Мефодий: Ну, сжигать-то теперь будешь?

Константин: Ты о чём? А… нет… Эту женщину мне послал Сам Господь Бог!
Мефодий! Ты был прав. Работа! Вот то, что вернёт меня к жизни!

Мефодий: Что ты собираешься делать?

Константин: Погоди. Я ещё и сам толком не понимаю. Погоди… Постой, постой! Буква – она как рисунок. Человек может не понимать этого, но внутренне почувствует ту Божественную идею, что скрыта за начертанием каждой буквы. Из звуков слагаются слова. Буква – отражение звука. Звук – выражение идеи… Постой, погоди, не перебивай!.. Как же я раньше… Вот глупец!.. И чем чётче рисунок буквы, тем чётче сама идея. И письмо воспринимается… Мефодий!

Мефодий: Я внимательно слушаю тебя.

Константин: Мы расставим наши буквы так же, как в церквах расставляют иконы. Мы будем прочитывать их, как читают молитвы всем святым. Вся наша жизнь – непрерывная дорога вдоль иконостаса, где каждое событие и каждый вдох есть буква Слова Божьего… Где мой плащ?

Мефодий: Зачем он тебе?

Константин: Сейчас мы отправимся в библиотеку. Разбудим всех хартофилаксов и будем до утра копировать письмена.

Мефодий: Но…

Константин: Письмена египтян! Коптов! Силоамские, самарийские, мезийские, еврейские, сирийские, алфавита Ульфиллы!.. Всё пригодится, всё пойдёт в работу!

Мефодий: А как же…

Константин: Ты хотел спросить: а как мы будем отображать звуки, которым в греческом письме не нашлось места? Вот за этим мы и пойдём! Где, кстати, ученик наш Горазд? Он мораванин, он поможет нам в нахождении верных знаков!

Мефодий: А дальше?

Константин: А далее, я отправлюсь к кесарю и потребую, чтобы отменили все указы, что касаются запрета на глаголицу. Пускай болгары до поры, до времени пишут ею церковные тексты. Мы же создадим новую азбуку… Новую? Нет! Такую, основой которой были бы древнейшие традиции отображения Слова! Азбуку простую, понятную, доступную не только для служителей церкви, но и для света. Ею можно будет писать философские и научные сочинения. Торговые записи. Письма. Записки. Стихи, в конце концов!

Мефодий: Погоди, остынь немного…

Константин: Нет, это ты погоди меня останавливать. Мы закажем в Италии целую кипу этой, как ты её назвал… «бамбицины». У нас будет множество учеников и у них будет на чём писать во время наших уроков! Потом мы отправимся в Полихрон и засядем за исправление и переписку того, что уже было сделано. У нас впереди – гора работы, Мефодий!

Мефодий: Я очень рад снова видеть тебя таким.

Константин (накидывая плащ): Так пойдём же! Немедленно!

Мефодий: Но…

Константин: Да, ты прав. Вначале мы вознесём благодарственную молитву. Великому и Истинному, Единому Богу-Вседержителю! Святой Софии, Премудрости Земной, которая окрыляет и направляет на путь истинный нас, грешных! Во Имя Отца, и Сына, и Святаго Духа! Аминь!

Мефодий: Аминь!

Затемнение.