Часть III, действие 3

Сцена 1 (23)
Венеция, зал собраний. На возвышении – Председатель собрания. Множество Клириков, представителей «трехъязычников». В стороне – Константин, Мефодий. К ним подходит Секретарь.

Мефодий (вполголоса): Как их сегодня много! И погляди, какие рожи! Как говорил, мне помнится, Сократ, таким при встрече лучше подавать кулак, а не то пальцев на руке не досчитаешься… Как ты думаешь, им уже известно о событиях в Константинополе?

Константин: Может быть, потому их так и много. Иные пришли полюбопытствовать, иные позлорадствовать.

Мефодий: Вот увидишь, низложение Фотия даст им новый повод для злорадства.

Константин: Да, но на императорский престол взошёл славянин! И оставь свои страхи. Спорить с ними не сложнее, чем с учениками.

Мефодий: Да, но ученики, по крайней мере, понимают тебя.

Константин: Слово Истины должно быть донесено независимо от того, понимают ли его сейчас или поймут потом. И почему ты решил, что нас не понимают? Понимают! В этом всё дело. Понимают и злятся, а злость – плохой советчик…

Секретарь (подходя к братьям): Приветствую вас. Я – секретарь его преосвященства, досточтимейшего Гаудериха, епископа Веллетри. У меня к вам большая и нижайшая просьба.

Мефодий: Одновременно и большая, и нижайшая? Как это?

Константин: Кто, кто, сам Гаудерих, епископ Веллетри? Интересно. Я знаю, он интересуется нашей работой. Так ты его посланник?

Секретарь: Его преосвященство по неотложнейшему делу занят в Риме, он выражает сожаление, что лишён возможности самостоятельно присутствовать в собрании.

Константин: Скажи, каково же мнение его преосвященства об аргументах, которые мы приводим в пользу славянского богослужения?

Секретарь: Я не уполномочен разглашать мнения его преосвященства обо всех сторонах этой проблемы. Скажу лишь одно: ему известно о вашем послании папе и он склонен поддержать сожаление его святейшества о том, что германские епископы обрели уж очень большую свободу в своих поступках и действиях. Мало того, что в своей политике они игнорируют мнение папы. Подобная свобода приводит к очередным разногласиям между западной и восточной церквами Христовыми.

Мефодий: Так какова же будет просьба твоя, о достойнейший из секретарей?

Секретарь: Полемика по вопросу о проведении богослужебных обрядов иначе чем на трёх языках: древнееврейском, латинском и греческом длится уже третий месяц и продлится, судя по всему, до весны. Здесь, в этом зале, высказывается немало соображений, которые весьма интересны как его преосвященству, так и его святейшеству папе. В частности, нам кажутся весьма заслуживающими внимания ваши аргументы. Сегодня, насколько мне известно, вы как раз должны дать очередной и наиболее полный ответ своим оппонентам.

Мефодий: Так в чём же просьба?

Секретарь: Я очень прошу об одном одолжении… вы, греки… вы очень быстро говорите и я не успеваю записывать. А мне так хотелось бы, чтобы каждое ваше слово было прочитано пославшими меня для этого ответственного дела.

Константин: Дорогой друг! Хорошо, мы, так и быть, постараемся вести свои речи так, чтобы не создавать тебе лишних трудностей. Передавай наш привет и глубокую благодарность его преосвященству епископу Гаудериху…

На возвышении появляется Председатель.

Председатель: Прежде, чем начать сегодняшнюю дискуссию, разрешите от лица собрания выразить искреннее сочувствие нашим гостям, Константину Философу и его брату Мефодию. Как нам только что стало известно, государь константинопольский Михаил погиб в дворцовой смуте. Взошедший на престол новый император Василий своим распоряжением отстранил от патриаршества Фотия… Насколько поменяется политика Константинополя в отношении обсуждаемых нами вопросов, мы узнаем в ближайшее время.

1-й клирик: Уважаемый председатель? Тогда имеет ли смысл вообще начинать эту дискуссию? С кем же мы будем полемизировать? С представителями лица, которое фактически отстранёно от духовной власти?

2-й клирик: Я поддерживаю это мнение. Действительность сама рассудила нас. Взошедший на престол Василий Македонянин – славянин. Выходит, что самим славянам не так уж и необходимо то, за что с пеною у рта пытаются навязать им представители изгнанного ныне Фотия!

3-й клирик (со свитком в руке): Вот, свершилось то, о чём предсказал Даниил! Се, говорю вам словами его! (Читает) «…И отлучён был от сынов человеческих, и сердце его уподобилось звериному, и жил он с дикими ослами; кормили его травою, как вола, и тело его орошаемо было небесною росою, доколе он познал, что над царством человеческим владычествует Всевышний Бог, и поставляет над ним, кого хочет. (Многозначительно оглядывает собравшихся и продолжает чтение) И ты, сын его Валтасар…»

Мефодий (резко прерывает его): Великие слова! Ты речёшь их не хуже самого Даниила!

3-й клирик: Да, сам великий пророк ныне говорит моими устами!

Мефодий: А не вспомнишь ли ты, уважаемый клирик, каково было второе имя пророка?

3-й клирик (явно застигнутый врасплох, пытается что-то высмотреть в своём пергаменте): У него… у него не было второго имени…

Мефодий: Так вот, о великий знаток! Ты бы как-нибудь попробовал, как мы, переписать Святое Писание несколько раз подряд… Вторым именем пророка Даниила было Валтасар! И как ты думаешь, случайно ли это?

1-й клирик: Простая игра слов – ещё не аргумент в нашем споре! Вот, всё у вас – софизмы да апории! В вашем «университете» вы учитесь и учите лжи!

Константин: Да, мы учим и этому. Мы ведь такие невежды, такие варвары… Нам поневоле приходится учиться многому из того, чем вы владеете в совершенстве!

Шум в собрании.

Константин (возвышая голос): Но ежели варвар желает постичь Святое Писание, то как он постигнет его, если читается оно на чужом для него языке? И кто больший варвар: тот, кто желает узнать о заповедях Христовых или тот, кто мешает ему в этом?

1-й клирик: Три языка, принятых истинной Церковью сами по себе, влекомые Духом Святым, дойдут до понимания человеческого!

Константин: Помнится, была такая притча. Попадают по смерти на суд Божий священник и перевозчик через реку. И тут вдруг выясняется, что душу священника осуждают пребывать в аду, в то время как душе перевозчика дают место в раю. «Как, почему? – возмущается священник. – Неужели этот старый пьяница святее меня?» «Да нет, не святее, – отвечают ему. – Но вспомни, что делали прихожане во время чтения тобою Писания? Они спали! А что они делали, когда их через реку перевозил этот пьяница-перевозчик? Они молились! Так от кого из вас было на земле больше пользы?»

1-й клирик: Притчи твои – от диавола, Философ! И сам ты – поборник дьявольских ересей, коли не стесняешься произносить столь богохульные речи!

Константин: Имя диавола да не будет первым в устах наших! Да будет первым и наиглавнейшим Имя Бога, Единого, Всемогущего и Истинного! Того, кто речи свои нам творить позволяет, и мыслить, и поступать во Имя Свое! И делиться и речами, и мыслями, и помогать друг другу, и добиваться Истины в делах своих!

Шум.

Председатель: Уважаемый Константин. Очевидно, так тому и быть, мы начинаем сегодня дискуссию. Но прошу вас, говорите по существу.

2-й клирик: Мне всё же кажется, что представителям изгнанного ныне патриарха Фотия всё же не следовало бы выступать с речами.

Константин: Я буду говорить не от имени Фотия, хотя и верю: мой учитель недолго пробудет в изгнании. Я хочу напомнить некоторые высказывания святых, апостолов, пророков, проповедников Веры Святой, неустанно доносивших до людей Слово Божье. Скажи мне, о клирик, кто был более угоден Небу: они или тот, кто велел приколотить эту злосчастную дощечку над головою Иисуса Христа, Бога нашего?.. Иисус был распят не единожды. В сердце каждого из нас он шепчет, плачет, вопиет: с кем ты, с Понтием Пилатом или всё-таки с ним? Молчишь?

Председатель: Философ, ты сам должен ответить на наши вопросы. Скажи нам, вот ты создал для славян письмена и учишь им, а их не обрёл ранее никто другой, ни апостол, ни папа римский, ни Григорий Богослов, ни Иероним, ни Августин? Мы же знаем лишь три языка, на которых подобает Бога письменами славить: еврейский, греческий и латинский. Что ты скажешь на это?

Константин: Не идёт ли дождь равно на всех, не сияет ли для всех солнце? Не равно ли мы вдыхаем воздух? Как же вы, последуя Пилату, не стыдитесь лишь три языка признавать, а прочим всем народам и племенам велите быть слепыми и глухими? Скажите мне, зачем же вы делаете Бога немощным, как если бы не мог дать народам своего письма, или завистливым, как если бы не хотел дать? Мы же знаем многие народы, что владеют искусством письма и воздают хвалу Всевышнему каждый на своём языке! Известно, что таковы армяне, персы, абхазы, грузины, согдийцы, готы, обры, хазары, арабы, египтяне, сирийцы и иные многие! Если же вы этого понять не хотите, то пусть будут вам судьёй слова Книг… Давид! Он вопиет, говоря: «Пойте Господу вся земля, пойте Господу песню новую!». И снова: «Хвалите Бога все народы, похвалите его все люди». И: «Всякое дыхание да хвалит Господа!» Иоанн говорит в Евангелии: «Сколько их приняло Его, дал им власть быть детьми Божьими». И Матфей сказал: «Дана мне всякая власть на небе и на земле. Итак, идите и научите все народы, крестя их во Имя Отца, и Сына, и Святого Духа и уча их хранить всё, что заповедал вам, и вот Я с вами все дни до скончания века…»

Сквозь толпу собравшихся торопливо пробирается Легат.

Константин: …И Марк говорит то же самое: «Иидите по всему миру и проповедуйте Евангелие всякой твари. Кто уверует и крестится, спасён будет, а кто не уверует, осужден будет. А для тех, кто уверует, прийдут такие знамения: именем Моим будут изгонять бесов, будут говорить новыми языками…»

Легат подходит к Председателю и что-то говорит ему на ухо. Председатель делает знак Константину, но тот ничего не видит и не слышит.

Константин (всё более распаляясь, клирикам): Говорит он также и о вас! А именно: «Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что затворяете перед людьми Царство Небесное, ибо вы сами не входите, и хотящих войти не впускаете!» И далее: «Горе вам, книжники, что взяли себе ключ к познанию! Сами не входите и хотящим войти возбраняете!» (Замечает знаки Председателя, но уже не может остановиться) А Коринфянам писал Апостол Павел: «Желаю, чтобы все говорили языками, ещё лучше, чтобы пророчествовали…» А его же слова Колоссянам? «Отложите всё: гнев, ярость, злобу, злоречие, сквернословие уст ваших; не говорите лжи друг другу, совлекшись ветхого человека с делами его и облекшись в нового, который обновляется в познании по образу Создавшего его, где нет ни Эллина, ни Иудея, ни обрезания, ни необрезания, варвара, скифа, раба, свободного, но всё и во всём Христос!..» Он же, к Филиппийцам: «И каждый язык пусть возгласит, что Господь – Иисус Христос во славу Бога Отца…»

Председатель: Глубокоуважаемый Константин Философ! Мы вынуждены прервать вашу, несомненно, важную речь…

Легат (отстраняя его): По поручению его преосвященства епископа Гаудериха, принося все извинения досточтимому собранию, я обязан донести до вас тяжёлую весть. Не далее, как вчера, призванный Божественной Волей ко трону Всевышнего, ушёл от нас папа римский Николай, ещё при жизни своей прозванный Великим. Его деяния да не забудутся в потомках. Покамест же у нас нет папы, по решению курии, я облечён властью прекратить эту полемику. Да пребудет на всё Господня Воля, амен.

Шум в зале. К Константину и Мефодию подходит Секретарь.

Секретарь: Я очень огорчён. Признаться, я желал бы, чтобы вы как-нибудь представили мне хотя бы краткое содержание вашей речи…

Мефодий: Так твой хозяин, епископ Гаудерих…

Константин (устало, странным голосом): Вот видишь, брат мой. Здесь у нас постепенно появляются не только враги, но и союзники, друзья, а потом, возможно и соратники…

Секретарь: Его преосвященство очень желал бы видеть перед собой хотя бы краткое описание жизней ваших. Видите ли, он собирается написать очень большой труд, в котором желает отразить деятельность своих современников, миссионеров и подвижников христианской идеи. Ему представляется, что вы, против тех, с кем спорите уже несколько месяцев, представляете интерес гораздо больший. Вы настолько глубоко вникаете в Писание… Только говорите вы всё равно очень быстро…

Мефодий: Научись-ка ты, уважаемый друг, славянской нашей грамоте. Записывать окажется гораздо легче. А насчёт того, что наши оппоненты в знании Писаний Святых выходят явно слабее нас… Позволь, я расскажу тебе одну притчу.

Секретарь: Я запишу…

Мефодий: Да не спеши ты записывать. Запомни, и вся недолга!.. Говорят, что некий человек, зачерпнув воды в море, носил в мешке её и, гордясь, говорил прохожим: «Видите ли воду, какой нет ни у кого, кроме меня». Пришёл же один муж с берега морского и сказал ему: «Не безумен ли ты, хвалясь своим вонючим мешком? У нас ведь этого добра целое море!»

Константин (отстранённым голосом): Да, море… Каким оно было прекрасным когда-то, в Салониках, когда мы мальчишками поднимались рано утром, чтобы поглядеть, как из-за горизонта покажется великий красный диск восходящего солнца… Брат мой, пожалуйста, поддержи меня.

Мефодий (не понимая): О чём ты?

Константин: Я ничего не вижу… Солнце… «греческий огонь»… огонь… кровь… огонь… (Валится на руки Мефодия).

Секретарь: Боже мой!.. Константин… Константин!.. Что же делать… Мои конспекты!.. Что же делать?.. На помощь! Лекаря!.. Скорее лекаря!.. Лекаря!..

Затемнение.


Сцена 2 (24)
Венеция, пригород. Весенний сад в резиденции патриарха Аквилейского. Константин, ещё не вполне оправившийся от удара, на ложе, рядом с ним стопка бумаг и пергаментов. Входит Мефодий.

Мефодий (поднося чашу): Вот тебе дар от Бога и патриарха. Выпей-ка для здоровья твоего.

Константин: Куриный бульон?

Мефодий: Больным и странствующим дозволяется. Что написал в послании папа Адриан? «Ожидаю вас обоих в Риме тотчас, как поправится здоровье ваше…»

Константин: Адриан Второй… И его ближайший советник, епископ Гаудерих. Даже не верится, что цель нашего путешествия так близка.

Мефодий: Нас ожидают и обещают принять с большим почётом.

Константин: Да, и не только нас. Придётся нам наконец расстаться с нашей реликвией. Останки Климента, папы римского, да обретут долгожданный покой… А что пишут из Константинополя?

Мефодий: Отставка Фотия, по сути – чистая формальность. Он по-прежнему вхож в дела епископата, ведёт занятия в университете, а также даёт уроки детям императора Василия.

Константин: Занимательный человек этот бывший укротитель коней.

Мефодий: Да. Никто не ожидал, что он проявит столько ловкости и в укрощении государства. Обнаружив казну пустой, он велел в краткий срок возвратить подарки, что успел надарить своим куртизанам покойный Михаил. Самолично восседает на Гениконе, принимая участие в рассмотрении дел. Сместил со своих постов тьму тьмущую взяточников и лжесудей. Проводит в армии реформы. И, что важно, передаёт нам наилучшие пожелания, ожидая успешного завершения нашей миссии… Да… Хотелось бы мне хотя бы ещё раз побывать у себя, в Полихроне. Как там без меня моя обитель…

Константин: Не торопись на свою гору. Вели мы, вели, подобно двум волам одну и ту же борозду. Видимо, скоро уже вести её придётся тебе одному.

Мефодий: Оставь ты эти мысли. Господь милостив…

Константин: Да, истинно так. Но, предчувствую, что он будет милостив и настолько, что позволит мне вскоре уйти на покой. Утром, перед самым пробуждением, отец и мать явились мне. И пение ангелов, и удивительная музыка сопровождали их появление.

Мефодий: Я… Я хотел сказать тебе…

Константин: Погоди и выслушай. А по пробуждении я нашёл среди пергаментов свою старую иконочку Богоматери… Я полагал, что потерял её… Знаешь, я, конечно же, никуда не тороплюсь, но тут ничего не поделаешь. Перед смертью своей, согласно обычаю, приму постриг. Возьму имя Кирилл, в честь Кирилла Каппадокийского, он был таким же искателем письмен, что и я…

Мефодий: Но…

Константин: Помнишь, был такой чудак и сновидец – Кирилл Каппадокийский? Был он, как и я, блуждающим в поисках Слова. И знал он, и ведал все тайны земные и небесные, и птиц выспрашивал о том, как создать Азбуку свою... Возьму я его имя, подстригшись перед смертью своей. И пойдём мы по будущей жизни все вместе: Мефодий и Кирилл, Кирилл и Мефодий, и вдохновляющая их София…

Мефодий: Да, сколь было много пережито… И нет более на свете ни папы Николая, ни императора Михаила…

Константин: …ни матери его, августы Феодоры, ни кесаря Варды, ни Феоктиста, ни почтенного Льва Математика… Скольких же пережили мы с тобой, Мефодий!

Мефодий: Да, всё проходит, всё на свете меняется…

Константин: Неизменным остаётся только сад… Помнишь ли ты тот сад… это было в день похорон отца, в Салониках, когда приехал логофет Феоктист? Это было двадцать… нет, двадцать пять лет тому назад… и была там ещё эта девушка, София…

Мефодий: Гм. София твоя – образ духовный, что направляет дела и помыслы твои. Что же касается земной женщины Софии…

Входит Послушник. Братья в ожидании смотрят на него.

Послушник: К преподобному отцу Константину… какая-то знатная госпожа. Называет себя синьорой Висконти. Ей сообщили, что вы тяжело больны, но она отвечает: «Тем более!»

Константин (в волнении глотнув бульону): Кто?.. Откуда она… (Мефодию, укоризненно) Ах ты, старый ворон!.. (Послушнику) Впусти её, пожалуйста.

Послушник уходит.

Константин: Да… Иные события в жизни нашей склонны повторяться почти в точности. Порой, разумеется, мы сами тому способствуем, а, Мефодий? Что ты об этом думаешь?

Входит София.

Константин (не замечая её): И этот сад, и эта музыка, что напоминает ирландские колокольчики… Господь творил мир звуками… Они не просто слагаются один с другим, здесь есть своя система, своя гармония, свои законы, что понимаешь и не логикой, и не рассудком, а чувствами своими, когда хочется петь, и смеяться, и плакать… Слово – Бог и Слово – Человек, а люди – речи Бога… Фразы этой божественной речи сочтены из людей и их поступков, и мыслей, и чувств, и всё новых слов… Знаешь, Мефодий, я тут на досуге перебирал наши старые записи… (Протягивает руку за пергаментами. Замолкает, увидев Софию.)

София (бросаясь к нему): Философ!

Константин: Благая весть моя! Премудрость моя земная!

Обнимаются.

София: Я всё уже знаю. И что ты был в Венеции, и что ты вёл гневные речи против трёхъязычников, и что тебе сейчас плохо, что ты то ли болен, то ли совсем умираешь, и что гостишь у патриарха Аквилейского… Я сказала мужу, что мы с тобою… как брат и сестра. Он всё понял и отпустил меня повидаться с тобой. Он очень добрый человек…

Константин: И очень похож на твоего покойного отца?

София: Откуда ты знаешь?

Константин: Я рад за вас обоих. Мне почему-то с самого утра казалось, что так и будет. Снова старый весенний сад, снова мы втроём. Я часто видел тебя во сне. И мысленно говорил с тобой. Образ твой вдохновляет меня на идеи и мысли. Ты продлеваешь мне жизнь…

Мефодий: Мы очень благодарны синьору Висконти за тот писчий материал, который он прислал нам в Константинополь. Сотни людей научились читать и писать, и Бога славят на родном языке, и…

Константин: …и сотни счастливых влюблённых обрели возможность писать друг другу записки, и тоже на родном языке!.. Мефодий! У нас сегодня праздник. Мы с тобой – болящие да странствующие, ведь нам можно?..

Мефодий: Ну, раз на то пошло, не смею перечить. Я отдам распоряжения (Уходит).

София: Как твои дела? Я слышала, что к тебе многие стремятся придти поговорить, порасспросить, поспорить. А иные ищут твоего благословения.

Константин: О да! Хотя мы не всегда находим общий язык, но к этому мне не привыкать… Ты, быть может, знаешь притчу про того глупого мальчика с зонтиком?

София отрицательно поводит головой.

Константин: Как-то стояла сильная жара и решено было сотворить всеобщий молебен о дожде. А мальчик один пришёл на молебен одетый в плащ и под зонтиком. Все удивились ему, дескать: «Зачем тебе всё это? Ведь светит солнце?» А он, представь себе, упрямо так твердит: «Но ведь сейчас должен пойти дождь! Должен пойти дождь!..» А все вокруг смеются… Вот и я сейчас, под закат дней своих, кажусь себе таким же странным мальчиком.

София: Я очень соскучилась по тебе… и твоим бесконечным притчам… А это (указывая на пергаменты) – записи твоих речей?

Константин: Нет, но это кое-что более интересное. Это я писал… ну, как бы для себя. Попробуй прочесть.

София (с трудом, но читает): «А… “Апостол”. На вершине горы стоит человек, приветствуя нас поднятым в небо жезлом посланника…» (Отрываясь от чтения) Это вроде того, как я писала тебе письмо греческими буквами «без устроения»? Только некоторые буквы я здесь не знаю.

Константин: Это и есть наше новое славянское письмо. А тексты эти – описания картинок. Каждая из описанных здесь фигур соответствует букве. Составляя их вместе, мы составляем слово, и видим, из каких тайных образов состоят наши слова, речи, мысли…

София (копаясь в пергаментах): А где же сами картинки? Почему ты смеёшься?

Константин: Были они, да пропали!.. Мефодий до сих пор на меня дуется.

София: Из-за чего?

Константин: Гостили мы проездом у друга нашего старого, князя Паннонского Коцела. Человек он весёлый, и пригласил на праздник певцов да танцоров из народа ромского… Интересен народ сей, потерявший родину. Любят они и сами повеселиться, и людей развлечь. Вышло, что жизнь им Господь кочевую послал, и нет у них дома, вот и промышляют порой где воровством, где попрошайничают… И, представь, гадать они умеют лучше, чем кто-либо ещё в этом мире…

Входит Мефодий. С ним послушники и слуги, которые начинают накрывать на стол.

Мефодий: Я распорядился, нам накроют здесь… А… вы с этим… Сейчас он признается, что изменил тебе.

Константин: Да не было этого! Просто одна из тех гадалок приметила наши карточки. И просидели мы с нею целый вечер… Я пошутить хотел. Я вытащил несколько наших рисованных букв и попробовал, как это делают они, составить из них предсказание.

Мефодий: И предсказал… Да так, что у неё глаза на лоб вылезли.

Константин: А после эти карточки взяла в руки она. И достала из общей кипы две: мне и ему. Мне досталась карточка «Суд Божий», буква «Оук», а ему – карточка «Духовник», буква «Добро»…

Мефодий: И сказала она, что тебе, не пройдёт и двух лет, перед Господом нашим предстать предстоит. А мне – быть епископом и прожить еще долго…

Константин: А потом я подумал: коли у человека дар есть такой: события по буквам предсказывать, то пускай же буквы эти с ним и пребудут далее.

Мефодий: Потому как всё равно сопрёт!

София: И ты так, просто, отдал эти рисунки первой попавшейся гадалке из кочевого племени?

Константин: А кому я их ещё отдал бы? Папе римскому? Или стал бы расхваливать открытие своё перед фарисеями и трехъязычниками? Мало было на меня обвинений то в язычестве, то в ересях арианских. Вот учителя мои, Лев и Фотий – те бы меня поняли… София! Возьми их с собой. Только не говори никому, откуда они, пусть это будет секретом. Скажи, что переводы это древних текстов, а с древних – взятки гладки. Художников муж твой найдёт, ещё получше прежних. И пускай азбука образов этих помогает людям разбираться в самих себе…

Мефодий: Вот-вот. А говоришь, не еретик. А сам человека на обман подбиваешь.

Константин: Обман сей не перед Богом. Он всё видит. Да вот беда – в мире сём – дураки да кесари. И речи их как верёвка из пыли, и мысли недалёко ушли. Но быть может, будут по временам находиться такие, как учители и ученики наши…

София (перебирая пергаменты): Это же… это же драгоценность. Это же… это же целое царство! Империя мысли!

Константин: Этим можно обучать Слову Божьему. Этим можно обучать мыслить и поступать в согласии с Волею Божьей. Погляди, вот описание картинки Государя, что глаголит речь свою с вершины трона. А вот это… таким, оборванным, в старом дорожном плаще, предстану перед тобою я…

София: И кто из них более велик?

Константин: Тот, кто более счастлив. Тот, кто счастлив одной-единственной мыслью, что жив и может продолжать исполнять Волю Свыше.

Мефодий: Я часто думаю и никак не пойму, кто же был истинным императором. Тот ли, кто в обнимку с пердуном Имерием Грилом столько лет восседал на троне, или же тот, кто столько лет скитался по письменам, пытаясь преподать людям Слово Божье…

Константин: Истинный император не от кесаря… Он от Бога. Император – тот, кто выстроил жизнь, опираясь не на пороки и жажду славы, но ища и находя в сердцах искры Божьи, и соединяя их в единый пламень.

Мефодий: Да, ты был истинным императором, Константин Философ! Единым словом своим ты разводил противоборствующие армии и мирил князей. Словом этим ты освободил из полона тысячу и более славян, и греков, и других граждан своей империи, и стольких же окрестил в Святую Веру. Ты не боялся молвить правду земным владыкам, и они дрожали, напуганные тем, что ты имеешь право переменить своё решение. И великое Слово и впредь будет вести по жизни тебя и тех, кто поверил тебе!

Константин: Знаешь, я тебя тоже очень люблю, мой милый, от Бога ниспосланный брат. Но… не пересыпай солонку. Сейчас мне хотелось бы вспомнить ещё одну притчу… Видишь ли, как-то, в грёзах и мыслях моих явился мне ангел. И попросил я его показать мне, как выглядят настоящий ад и настоящий рай… И увидел я длинный стол, уставленный вкуснейшими и питьём, и яствами. Однако, люди, что восседали за ним, не могли никак ухватить эти питьё и яства – у них руки в локтях не гнулись, и потому страдали эти люди неимоверно и от жажды, и от голода… «Вот видишь, это и есть ад!» – объяснил мне светлый ангел. И показал он мне затем другой, совсем такой же стол, и восседали за ним такие же люди, у которых руки в локтях также не могли сгибаться. Только были люди эти и сыты, и довольны, и веселы, и Бога славили – потому, что кормили они и поили не сами себя, но друг друга. «Это – рай!» – объяснил мне ангел… Видите ли, друзья мои. Наверное, сам Бог устроил так, что когда мы пытаемся словесами своими накормить лишь самих себя, то не получаем оттого ни насыщения, ни пользы. Слышащие лишь свои собственные слова – в аду обитают ещё при жизни. Но когда мы поступаем наоборот, то есть, хотим примирить, утешить, развеселить, ободрить – это и получается рай. Да будут люди словами делиться предобрыми, от сердца и совести исходящими. И да живёт и пребудет извечно великое Слово, что соединяет нас с Богом, что соединяет нас с людьми, и что соединяет нас со всем Господним миром. Аминь.

Мефодий: Аминь.

София: Аминь.


       ЗАНАВЕС