The Fantasy of Love. Мышенорский хроникер. Тапочки

                The Fantasy of Love.
                Мышенорский хроникер.
                1
                Тапочки.
   Все злоключения дня, о котором будет идти речь, начались с того, что из кабинета биологии одной из средних общеобразовательных школ Мышенорска – Великого, где подрабатывал преподавателем естественных наук невропатолог районной поликлиники Готлиб Иоаннович Синегор, пропал при загадочных обстоятельствах пластмассовый скелет некоего мужчины, изготовленный искусными руками местного умельца с оригинала, любезно предоставленного ему работниками морга пересыльной тюрьмы.
   Материально пострадавшая администрация школы возложила всю ответственность за причиненный ущерб на несчастного доктора, поскольку именно он занимал ограбленный кабинет и в его обязанности задним числом, директриса поспешила внести некоторые коррективы, из которых даже самый распоследний двоечник мог легко извлечь правильный вывод. Перед лицом  единственной представительницы Закона, который немедленно отреагировал на тревожный сигнал и отправил в школу гнилой воронок с мигалкой на крыше и полусонной дамочкой за рулем, Готлиб Иоаннович выглядел полным кретином. Его почтенный возрастной маразм проявлял себя крайне сдержано, просто он никогда ранее не имел дела с уголовным розыском, а стало быть, растерялся до крайности. Готлиб Иоаннович с радостью отправился в РОВД для дачи свидетельских показаний; он несколько недолюбливал свою работу в школе и от души ненавидел работу в поликлинике. Считал неврологию в целом, как впрочем, и психиатрию, лженауками, не достойными такого деятельного внимания, какое оказывают им современные пациенты, а хуже того, сами врачи.
   - Поедемте в нумера? – зевая, прошамкала одними деснами сержант Скудоумова.
   - Это за что же? – искренне испугался старейший педагог ограбленной школы, глядя на отвислую ширинку собственных брюк.
   - Полезай, дедуля, - отрезала сержант и помогла доктору забраться в машину там, где оборудованы места для задержанных.
Милицейский бобик, сверкая чистым лобовым стеклом на весеннем солнышке, вприпрыжку понесся по разбитому асфальту извилистых улочек и грязных, еще не очистившихся после бурного таяния снега переулков, порядок в которых наступал только после нескольких грозовых ливней, обыкновенно следующих один за другим в конце апреля. Готлиб Иоаннович болтался над задним колесом, изолированный от всего внешнего мира двумя стальными решетками. Теребя нижний край козлиной бородки, он усердно обдумывал, как бы ему подольше задержаться в кабинете следователя и по возможности пропустить приемные часы, избавив себя и своих пациентов от тошнотворной беседы о разных возрастных болячках, кои, несомненно, они все как один, вычитали в глянцевых журналах с цветными картинками. О, как он искренне ненавидел все эти печатные издания, невесть откуда завозимые в его родной Мышенорск! «Здоровье», «Новости клинической медицины», «Фельдшер и акушерка», «Скентифик Америкен» на русском языке и многие другие перлы отечественной журналистики, Готлиб Иоаннович Синегор, будь на то его воля, сжигал бы на площадях, как когда-то Гитлер сжигал книги передовых философов, опасных для фашистской Германии.
Иногда, слушая очередного пациента и совершенно не веря ему, Готлиб Иоаннович глубокомысленно морщил лоб и опускал веки. Он представлял себе, как руководя веселой толпой молодых людей в белых халатах будет вешать на фонарном столбе пройдоху издателя, у которого вместо таблички с обвинением, будет красоваться на груди свеженький, пахнущий типографской краской номер медицинского журнала.
   В Господа Бога, Готлиб Иоаннович верил со всей детской наивностью, на какую способен престарелый маразматик. И теософию, отнюдь, лженаукой не считал. Когда доктор открывал опухшие от бессонницы глаза, видел сидящего напротив, такого же, как сам, престарелого маразматика, ему становилось стыдно. Он становился более внимательным к жалобам больного, но запас альтруизма быстро заканчивался.
   Машину сильно тряхнуло. Готлиб Иоаннович высоко подскочил на жесткой арестантской скамье и зашиб застарелый геморрой. Его воспоминания сразу перетекли в иное русло. Когда-то в молодости, он уже имел несчастье столкнуться с Органами. Но, то были совсем другие Органы. Наркомат внутренних дел не питал уважения ко всяким Готлибам, особенно принадлежащим передовому студенчеству. А уж если этот Готлиб – студент получает корреспонденцию из Парижа от сбежавшего капиталиста – батюшки, не пожелавшего становиться к стенке, как все буржуи, на потеху расстрельной команде в кружевных колготках, они зверели. Следователь по особо важным делам, в кабинете без окон, быстро потерял интерес к незаурядной личности Готлиба – студента, но дабы не скучать в оставшиеся по регламенту полчаса допроса, отпинал его сапогами по пятой точке. Готлиб Иоаннович Синегор благополучно избежал перспективы стать внештатным сотрудников НКВД, но потерял возможность пользоваться туалетной бумагой. 
   А потом началась война. Его отправили в прифронтовой лазарет исправлять ошибки фрицев, (как шутили старшие товарищи, успевшие получить медицинский диплом). Но со своими обязанностями, как практикующий хирург, Готлиб справлялся не хуже опытных коллег, достававших лишние предметы из солдатских голов еще в Гражданскую, а некоторые сложные повреждения черепных костей исправлял лучше чем они, признанные мастера своего дела. День победы, уже дипломированный подполковник медицинской службы Синегор встретил в Берлине, в армейской госпитальной палатке за хирургическим столом, сосредоточив внимание на глубокой ране в никому не нужной солдатской голове и не слышал радостной пальбы всего имеющегося в наличии оружия по случаю капитуляции. В родной город он вернулся в апреле сорок девятого, когда последние призывники получили увольнение из запасных гарнизонов и разъехались по домам налаживать мирную жизнь.
   Воронок подпрыгнул еще раз, но теперь куда вежливее, чем в первый, и остановился у подъезда маленького ажурного здания, напоминающего фасадом немецкий мебельный гарнитур. Сержант Скудоумова, гордо гремя ключами распахнула синюю дверь арестантской будки и выпустила доктора на свежий воздух. На место водителя мгновенно прыгнул резвый молокосос в милицейской форме и угнал машину с глаз долой.
   - Проходите в ту дверь и подождите меня пару минут.
Сейчас уписается, пристально глядя в глаза Скудоумовой, решил доктор, и послушно отправился в указанное место.
В дверях его никто не остановил, он миновал их свободно, как бесплотный дух. Присел в одно из многочисленных кожаных кресел, тесным рядком расставленных вдоль завешенной информационными щитами стены. Ему вспомнилось, как он ждал аудиенции в горздраве, после конфликта с начальством больницы, где несколько месяцев успел поработать, только что сняв погоны фронтового хирурга. Как лишнего человека, сеющего раздор среди образцового коллектива молодых специалистов, Готлиба Иоанновича собирались сослать в какую-нибудь упадочную поликлинику, нуждающуюся в участковом враче. Тем все и кончилось. Работает он там по сей день, но чувство обиды уже поизгладилось, вместе с профессиональной гордостью и интересом к работе. На время он забыл, где находится, но из уборной вернулась сержант Скудоумова, и, застегивая на ходу форменную юбку, грубым окликом заставила встать и следовать за ней.
   Сам привыкший грубить, Готлиб Иоаннович незамедлительно схватил ее за жесткий ремень, и двумя пальцами вытянул застрявший в ягодицах лоскут форменной материи.
   - Сейчас так не носят, - тоном опытного наставника заявил он.
Будь тогда несколько моложе, возможно, Готлиб Иоаннович получил бы от нее с размаху кулаком, но дамочке осталось только багроветь от злости. Поступок задержанного ее смутил.
Не то, чтобы Готлиб Иоаннович не любил женщин; ему некоторые даже нравились и возбуждали аппетит. Но, то были другие женщины. Те были шикарные. В отличие от этой, умели следить за своей внешностью. Имели попечение о грамотности французских фраз, любили  танцевать и ненавязчиво предлагать себя в качестве любовниц. Но это было давно. До первой, единственной и роковой любви, когда молодая медсестра с печальным именем едва став его женой наехала передним колесом мотоцикла на мину и исчезла навсегда.  Он отыскал уже остывшую воронку, набрал в карман сухой колючей земли и хранит верность этой горсточке драгоценного праха по сей день. На пороге кабинета номер семь, Готлиб Иоаннович учтиво раскланялся с сержантом Скудоумовой и внезапно оттолкнув ее, распахнул дверь и встал в проеме, полностью заняв его своей крупной фигурой. Вломился и оторопел…
   Перед ним, за столом дознавателя,  с пухлым журналом «Новости Клинической психиатрии» в руках, сидел он сам. Готлиб Иоаннович Синегор собственной персоной. Гладкая безусая физиономия с козлиной бородкой, выражала торжество простодушного хамства. Двойник положил журнал и пальцами левой руки по столешнице простучал знакомый мотивчик канкана. Откровенно радуясь встрече, хрюкнул.
   -Попался, голубчик!
   За спиной мерзко захихикала сержант Скудоумова и твердой, как копыто, ладонью воткнула доктора в кабинет.
   Задержанный, вытирая рукавом крупные градины пота, предательски выступившие на лбу, резко обернулся, но дверь мгновенно захлопнулась, отрезав единственно возможный путь к отступлению.
   - Кто Вы такой? – дрожащим голосом спросил Готлиб Иоаннович.
   - А ты вылупи глаза, может, признаешь, - брезгливым тоном ответил двойник.
   - Или мне тоже встать, что бы сообразил быстрее?
   - Нет, что Вы!
   - Тогда садись, а то неудобно получается, я сижу, ты стоишь.
   Готлиб Иоаннович смотрел на двойника с ужасом. Двойник с неприкрытой иронией.  Однако доктор нашел в себе силы подойти к столу достаточно твердо и прикоснуться к двойнику. Удостоверившись, что тот реален, грузно опустился на стул.
   - Не доверяешь, значит?
Двойник хрюкнул.
   - Никаких галлюцинаций. Ты совершенно здоров. Стало быть, и я тоже. Только мне не нравиться, что ты по квартире в одних носках ходишь. Здоровья не жалко, так носки пожалей…
   Не вставая, двойник нырнул с головой под стол и нашарил руками аккуратный сверток. Расположив его прямо перед собой, он начал медленно, уголок за уголком, разворачивать плотную бумагу, полностью поглощенный этим нехитрым занятием, будто забыв обо всем другом. От напряжения двойник морщил нос и облизывал губы, даже пукнул один раз, так занимал его процесс. Невольно, Готлиб Иоаннович, все это время ерзавший на краешке стула, стал подражать мимике чужого лица.
   - Ты уж, извини. Какие достал, - с поросячьим восторгом взвизгнул двойник.
Заботливые пальчики последний раз прошлись по разглаженным складкам снятой обертки. Он ловко подцепил появившиеся на столе белые тапки, встряхнул  над столешницей, небрежно бросил на колени доктора.
   - Примерить не хочешь?
Целая толпа девиц в милицейской форме, все как одна, похожие на сержанта Скудоумову, с веселым визгом ворвалась в кабинет. У Готлиба Иоанновича поплыло перед глазами: бабы, двойник… двойник, бабы… Не помня как, оказавшись на улице перед зданием РОВД, он крепко затянул пояс ветхого плаща и побрел, не разбирая дороги, лишь бы подальше от этого страшного места.
   Мрачное лицо доктора на короткий миг просветлело. Он медленно подошел к зловонному, забытому всеми городскими службами мусорному бачку детского садика, достал из кармана журнал двойника и, энергично взмахнув одной кистью, швырнул его на горку гниющих отбросов. С обложки, все так же широко улыбалось приветливое лицо человека в белом халате.
   Готлиб Иоаннович случайно обратил внимание на некий предмет, заботливо завернутый в плотную бумагу, лежащий на клочке сухого асфальта тут же, у мусорного бачка. Нерешительно озираясь по сторонам, он приблизился, наклонился и взял сверток. Еще раз убедился в своем инкогнито, прибавил шаг и свернул за угол кирпичной пятиэтажки. Внутренний дворик плесневел в тени густых крон бестолково посаженных лип. Он выбрал место, где никто не мог наблюдать за ним из окна и развернул бумагу. Из свертка выпали новенькие белые тапочки. В одном из них был кассовый чек и инструкция по уходу за изделием, совсем как на вороте пиджака, где нарисован перечеркнутый утюг и стиральная доска в тазике. Доктор положил тапочки в просторный карман. Насмешка? Как бы то ни было, обратно на помойку не понес. За всю свою холостяцкую жизнь, он впервые подумал о том, что тапочки могли бы сэкономить уйму энергии, затраченной на стирку и штопку носков. Еще раз запустил руку в карман, нащупал навязанный кем-то, или чем-то, предмет, и громко высморкался на куст шиповника возле трамвайного пути. Доктор никогда не думал о смерти. Не думал о ней и сейчас, имея в кармане неизменный атрибут покойника, лежащего в новеньком гробу. Но мысли, витая вокруг да около, привели его к забору городского кладбища, где покоился прах его матери, умершей во время войны, в голодушку от гриппа. В ту же могилу, Готлиб Иоаннович захоронил гильзу с землей, с места гибели супруги.
   Готлиб Иоаннович поленился топать до ворот и протиснулся в пролом между железными прутьями. Ступил на ковер прошлогодней листвы, вдохнул терпкий запах прели, специфический, какой бывает только на погосте. Почувствовал щемящую тоску по всему живому, будто пришел сюда навсегда, бродить среди разноцветных оградок.
«Бог», - подумал Готлиб Иоаннович, - «почему бы и нет». Он повернулся лицом к часовне и стал было пробираться сквозь тесные ряды старых могил, но кто-то невидимый в густых зарослях акации виноватым голосом поприветствовал его, и чтобы ответить, Готлиб Иоаннович раздвинул кусты.
   Школьный сторож, сидя на краю свежевыротой ямы держал на коленях пластмассовые кости украденного скелета. Он гордо смотрел в глаза доктора, будто совершает поступок, ради которого появился на свет.
   - Не по-божески это. Место праха в земле, - тоном фанатика заявил старичок.
   - Давайте купим гроб, у меня есть деньги, - равнодушно ответил Готлиб Иоаннович.
   Когда пластмассовый покойник мирно расположился в домовине, доктор запустил руку в карман, достал тапочки и надел их на «усопшего». Махнул от плеча, и скомандовал, такому же, как сам, престарелому маразматику:
   -Хорони! А мы с тобой, старый хрен, еще покоптим небо!