***

I.

…Тихо отворив калитку, он вошел за ограду могилы. Осенний день светился неярким, словно прищуренным солнцем, пожелтевшие кое-где былинки волнами склонялись под порывами набегавшего озорного ветерка. Возле надгробия в стеклянной вазе стояли цветы: красные, желтые, синие. Их названий он не помнил. Взгляд упал на свалившийся траурный венок, его ленты беспомощно лежали на земле. Видимо, не так давно прошел дождь, потому на них оставались те комочки почвы, тот шорох, который получается от безудержного лёта капелек воды, устремленных к земле. Бугор земли, обложенный камнями, безнадежно порос травой, полевыми цветами. Человек, принимаясь за работу, зашептал «Прости, дядя Егор, прости… поздно пришел. Сейчас приберусь…». Через полчаса копна всякого разнотравья лежала за оградой. Надгробие, освобожденное от земной, неимеющей границ живности, блеснуло помутневшим золотом букв: «Федорченко Егорий
         1957-1996»
       И всё. Так он завещал похоронить себя родичам, отъезжая в Чечню на службу. В уголке серого камня напротив маленького православного креста, намертво вбитая, повешена Золотая Звезда Героя России.
Человек, а звали его старший лейтенант Александр Савельев, молча налил две стопки водки. Первую поставил перед портретом немолодого мужчины, со свисающими, как у запорожца усами, сжатыми губами, с поперечными складками волевого, упрямого лба. Накрыл ломтиком черного хлеба. Сам поднял вторую стопку, по русскому обычаю помянул «За тех, кто не с нами»…
Солнце спрятало свой лик за тучами, высокими, серо-стальными, и сразу ветер, будто почувствовав сигнал, переменился, стал дерзким, пронизывающим, злым. Кроны деревьев стали раскачиваться, блестя трепещущимися снопами листьев.
Савельев поднял голову. С запада катились свинцовые, тяжелые облака. Вот-вот был готов сорваться новый поток бесчисленных капель. Но не сорвался.
Уходя, человек вытянулся по стойке «смирно» перед памятью того человека, который принял его душой, сделал из салаги-лейтенанта настоящего бойца, закаленного как в бою, так и по жизни.
Нелегко приходилось ему, неоперившемуся выпускнику Московского военного института, когда он попал из учебных корпусов прямо в армейскую повседневность. Там, в училище – игры в юнкеров, в день выпуска стали величать друг друга «господин подпоручик». После пытались, по-гусарски щёлкая каблуками форменных ботинок, обрести личную жизнь… Странное это было время – в воздухе витало приближение новой эры. Видимо, он отражался даже в казармах и на военных полигонах. Офицером-то Савельев стал, погоны носил с достоинством, но вот чтобы стать настоящим командиром, приходилось выкладываться на полную. И даже пожаловаться было некому, был Савельев сиротой с детства, с девяти лет воспитывался у какой-то двоюродной тетки бабки по отцовской линии. И тут на помощь пришел старшина его роты, Егорий Федорченко.
Как-то после вечерней поверки, Савельев, будучи комвзвода, шел спокойно по темному коридору с притушенным светом ночников. Навстречу из-за угла появился старшина.
Без всяких вступлений он прогудел «Зайдем ко мне, летёха, есть разговор».
В каптерке у старшины стоял шкаф со всяким ротным имуществом, на столе лежали журналы, книги, неотправленное письмо, отношения к начальнику склада, фонарик, пепельница с горкой окурков. На стене висели плакат «Будь зорким на посту!», затертое зеркальце.
Практически всю ночь до рассвета они проговорили о житье-бытье. Сигаретный дым  синевато вился возле настольной лампы, а два сослуживца искали ответы на вопросы, которые давно их беспокоили.
Забавно, Савельеву вспомнилось, как старшина отчитал его из-за некомандного голоса:
- Вот слушаю я тебя, Сашка, на построениях… что ж ты всё мычишь, как лошадь на сковороде? Громче, увереннее, ори, но так чтобы солдат пронимало, чтобы ноги-руки сами собой становились в правильную стойку, чтобы мысли ихние только на тебя равнение держали. Тогда они почувствуют, кто ты и зачем над ними поставлен. Другой вопрос – как ты сам для себя определяешь свое место в армии?
- Я, Егор Иванович, в армию пришел, чтобы без громких слов доказать, как я люблю родину, пришел её защищать.
- Это правильно, но не верно. Это вывеска, конечно, патриотическая. Но давай смотреть на вещи полегче и проще: солдат – он всегда хочет чтобы его командир был образцовым, храбрым, удачливым, строгим, но справедливым. Поэтому не зажимай себя так. Если в тебе есть личность, а она в тебе есть, то не ставь себя кардинально по другую сторону баррикады, покажи себя человеком. Провинился солдат – дай наряд, дай два вне очереди, но обыграй это так дабы больше проступок не повторялся, шуткой можно, ядреным словцом….
В общем, стал для Алексана (как прозывали его в училище) Егор Иванович настоящим дядькой, который терпеливо объяснял премудрости воинского бытия, от того как правильно курить до того, как выжить в экстремальных условиях.
В скором времени Савельев стал комвзвода. Его подчиненные бегали как заведенные, стали солдатами-молодцами, командир полка не раз отмечал его успехи на совещаниях. И поэтому, когда пришел срок отправлять спецгруппу в неспокойную Чечню, полковник не стал долго размышлять кого туда послать.

II.

Второй месяц тянут они лямку в составе федеральных сил. Патрулирование, разминирование, «зачистка», поддержка спецопераций – через это они тоже прошли. Видел многое Савельев, видел и молчал. Потому что по-другому нельзя, а то умом можно тронуться. Понял, что горцы – совсем другие люди. Непонятные, загадочные, казалось бы нелогичные. Гордые до ненависти во взгляде. Проезжает ли колонна федералов – все разбегаются, только старики в высоких папахах остаются сидеть на улочках, всё остальное прячется, таится, смотрит в щели. А бойцы только крепче сжимают свое личное оружие, потому как промахнулся – и вот в следующий раз уже на броне другой поедет…
…Тот день лейтенант запомнил навсегда.
- Давайте, удачи, - пожелал им начальник КПП, похлопал по холодному, дрожащему панцирю БМП-ехи. Шлагбаум поднялся, солдат в заношенной, серо-зеленой форме отошел в сторону. Взревев мощными движками, караван вытянулся на дороге в Гудермес. Дальний путь уходил серпантином наверх, к таким далеким и холодным вершинам Кавказа. Голубоватые на самых пиках, горы белились, сверкали шапочками вечных ледников. Безграничное небо расстилалось над этим пустынным краем гор, воздуха и неведомых опасностей. Созерцание длинной колонны из БМП, пары Т-72-х, грузовиков, бензовоза и штабных машин вселяло бодрость и уверенность.
- Мост!
...На войне есть только одна цель - жизнь. И враг - смерть. Как удар штык-ножа, входит в сознание страх. Бессознательный поначалу он для тех "кто с самолета". Позднее он воплощается, становиться осязаемым, приторным на вкус, как своя же горькая слюна после трех дней лежания в засаде. Кто сможет - загонит его внутрь. Кто слаб - сломается. Чтобы проверить себя, в бригаде был разработан целый свод испытаний. Каждый боец, независимо от звания, проходил их. "Гора". Ты и ночь. Светит луна. Ночь, как океан, принимает тебя в объятия. За спиной вещмешок, в руке патрон-"трассер". Задача - взобраться на вершину, зажечь патрон. Есть одна тропа. Там - жесткие, опытные сержанты-дембеля. Другого пути нет, потому что не может там человек пройти. А ты берешь и проходишь там, где не ждут. Сколькие слетали вниз. Над ними не смеялись - зуботычина от подпола ставила на место шутников. Проходишь сквозь ослепляющие сети автоматов, сквозь ночь. А страх, он же вместе с тобой. От опасения не справиться холодит ноги и руки. И вот ты прорвался. Лопаткой бьешь по патрону, выковыриваешь пулю. Высыпаешь порох. Загоняешь пулю в патрон остриём. Три удара - и трассер, шипя, выбрасывает упрямые струи огня. Ты - победил. Всё, чего ты боялся: ветер, Луна, гора. Стоишь на вершине - уходит страх. Но не до конца - прячется "под крышу"...
...Переправа уже выглядывала  впереди. Колонна втягивалась в ущелье с отвесными, корявыми, тяжелыми склонами, редкий кустарник пучками торчал тут и там. На вершинах каким-то чудом смогли прорасти низкие, коренастые деревья. Именно они сейчас привлекали внимание дозорных, которые получили приказ детально разведать местность.
За двести метров до подхода колонны дозоры поднимались по склону. Вдруг очередь в упор разметала редкую цепь.
По всему каравану рванулось «К бою!». Солдаты пружинисто спрыгивали на каменистую землю. Не все. Одновременно с командой к головной БМП и замыкающему танку протянулись перистые следы выстрелов гранатометов. «Классическая схема – подбить, застопорить движение, ограничить маневр» - сразу выскочила в памяти Савельева лекция в училище. Враз ударили пулеметы боевиков. Началась чудовищная круговерть металла, огня, смерти, мата, криков и стонов. Лейтенанту удалось среди этого светопреставления не потерять нити управление взводом. Его люди уже лежали, укрываясь за камнями, траками, корпусами бронированных машин, а то и просто за телами уже погибших, которые чем могли помогали живым. Иногда пулеметные очереди по несколько раз втыкались в мертвецов, кромсая и поворачивая их. Подряд раздалось несколько громких, оглушительных взрывов, боевики видимо подключили более серьезные огневые средства.
Колонна смешалась, пара "коробочек" уже вовсю полыхали, жаркое пламя распространялось вокруг, выдергивая людей под смертоносные пули. Кто-то отгонял бензовоз, который мог сколотить крышку гроба всем. Пару «зажигалок» и вот эти люди уже корчатся, извиваясь в завихрениях беспощадного огня, бегут не видя куда и падают, дергаются и затихают. Потом над ущельем долго будем стоят тлетворный запах горелого мяса. Сколько таких караванов было потеряно в афганскую кампанию, там и по сию пору валяются в ущельях остовы танков, грузовиков, покореженных и униженных...
...Улетучиваются все мысли. В бою - ты не свой. Время останавливается. Цепь событий прорывается с той очередностью, которая позволяет глазу ухватить происходящее, затем мозг начинает его осознавать. Думать - нельзя. Всё - на уровне инстинкта...
...Три солдата копошатся вокруг АГС. Один припал к прицелу. Прямое попадание. Прицел входит парню в глаз. Кому-то снимает полчерепа, серая студенистая масса выплескивается на залитую кровью землю. Третий стоит на коленях, впихивает внутренности. Искаженное лицо корчится, плавится от боли...
Как живой бился в руках Александра автомат. «Направо, у той горки, группа боевиков. Огонь туда!» командовал он тем, кто его слышит. Казалось, прямо над его ухом солидно рокотал ПКТ, горячие гильзы, блестя и звеня скатывались по броне, падали на него, утопая в придорожной пыли. Пулемет, как сквозь сито просеивал откосы ущелья, каменные осколки нещадно секли окружающий воздух. Часто жестоко хлопая, выплевывала в сторону противника снаряды 30-мм автоматическая пушка.
Но вот пару раз ощутимо тряхнуло массивное тело БМП. До Савельева донеслось эхом яростное, чужое «Аллах акбар!»...
...Ах, как чудесны были те вечера. Скромная сирень в руках любимой девушки. Когда все кажется легким, когда сердце замирает от ощущения причастности к небу, звездам, к чему-то неосязаемому. Где они теперь, эти звезды? И букет сирени валяется, притоптанный лаковыми ботинками, а твоя девушка сжимает страстные розы. За ту поруганную сирень и всаживал сейчас лейтенант очередь за очередью...
К нему подбежал, налетел старшина Федорченко. Нагнулся к нему, быстро меняя скрепленные изолентой рожки от АК-74.
- Слуш, летёха, эти суки снайпера поставили. Бьет, падла. Майору уже лишнюю дырку в башке проделал. Отвоевался… - старшина деловито высунулся из-за корпуса машины, дал прицельную очередь, прошептал «Мля, только один упал».
- И чего? – ответил лейтенант, пытаясь из-под ската колеса рассмотреть огневые точки.
- Чего-чего… берегись, блин. Пацаны, пригнись! А что это у нас тут горит, етить твою налево?!
Только сейчас они поняли, что гарь, тянувшаяся вроде бы откуда-то, исходит из оливковой туши боевой машины, за которой они лежали.
- Товарищ лейтенант, - подбежал к нему ефрейтор, - из машины мы повытаскивали водилу, обожженного и наводчика. Там патроны рвутся.
- Ложись, дурень, быстро! – махнул рукой старшина.
Не успел. Струйка крови выплеснулась из глаза солдата. Голова откинулась, он завалился набок.
-  Бери людей, скоро снаряды начнут рваться!  - озабоченно проговорил старшина. Он уже знал куда надо переместиться.
- Раз-два, пошли. Шибче, ребятки! – бодро скомандовал лейтенант, переводя часть взвода в другое укрытие. Конечно, бодро, потому что никто не горел желанием получить пулю в голову и кружится на месте из-за нарушения работы головного мозга, или схлопотать осколок в живот и сушить свои кишки в это горячее утро. Добежали. Все. Перевели дыхание...
...У каждого здесь - своя маленькая война. Безотчетный выбор позиции спасает жизнь. Прыгнул в щель - и осколки гранаты прошли мимо. Неосторожно ступил -  через секунду лежишь на боку, извергая стон и ругань, а твою ногу приносят товарищи, кладут рядом, смотрят сострадающе. Из обрубка сочиться кровь - твоя кровь. И надо жить дальше. Уже без данной Создателем конечности. Как?..
...Старшина приподнялся, через мушку прошаривая позиции духов. Близко грохнул разрыв гранаты, но вдруг лейтенант скорее почувствовал, чем увидел, как мелькнул в лучах внезапно вынырнувшего из-за облаков солнца незатемненный оптический прицел. В ту же секунду Федорченко дернулся и зажимая напряженно сведенной рукой пульсирующую кровью рану в шее, начал оседать. Автомат выпал из его ладоней, звякнул цевьем о камень.
- Батяня! – заорал Савельев, теряя контроль, бросаясь к агонизирующему старшине. Пытался, скользя пальцами в чужой крови, зажать рану, спасти, не потерять боевого друга. Федорченко уже смотрел мимо, прямо в вечность, холодную и близкую. Очередной разрыв опрокинул Савельева, дохнул удушающим газом сгоревших нитратов, поднял, завертел, и лейтенант полетел в звенящую тишину.

III.

Пришел он в себя в палате Ростовского военного госпиталя. Резкий запах медикаментов ударил в нос, заставил поморщиться и задышать полной грудью, впервые за полторы недели.
Он попытался осмотреть себя. Лежа на белоснежной, уже чуть подзабытой, простыне, поднял правую руку. Левая осталась неподвижной. Савельев увидел, что его грудная клетка туго забинтована, левая рука в предплечье покрыта гипсом. Дотронулся до лица: оно было залеплено пластырями.
Осторожно, поддерживая поврежденную конечность, сел. Через три койки оживленно рубились в карты два летчика, оба были, по-видимому, страшно обожжены, но по какой-то случайности их головы остались нетронуты беспощадным авиакрушением.
Один заметил движения Савельева, радостно заорал:
- Ты смотри, бля, пехота очнулась! – от шума турбин у летчиков вырабатывается особенный, громовой голос.
Второй с интересом посмотрел на Савельева, как будто видел его впервые, хотя тот как бревно валялся здесь уже порядочно.
- Анюта… Анюта! – позвал он медсестру.
- Ну что тебе, что? – в палату вошла стройная женщина с приветливым добрым лицом.
- Видишь, летёха проснулся!
- Ой, Господi, хлопець прокинувся – неожиданно с хохлацким акцентом проговорила она, заметив усталое лицо Савельева.
- Здравст-вуйте! – в два приема, с непривычки ответил Александр, - хочу есть.
Тут же палата взорвалась тем самым смехом, что по-особенному объединяет незнакомых людей.
Потекла однообразная, скучноватая больничная жизнь. Хирурги в Ростове были замечательные, рука заживала быстро. Правда на память Александру остались едва заметные шрамы на левой половине лица.
Процедуры, массажи, прогулки, чтение книг из госпитальной библиотеки. Периодически «короли воздуха» устраивали небольшие гулянки, на которые подтягивались раненые из других палат. Звучали залихватские рассказы людей, нередко возвращенных военными медиками с того света. Одного даже прозвали «Рэмбо», так как по его словам выходило, что на счету прапорщика не менее десяти уничтоженных боевиков.
Несколько раз в палату заглядывали генералы, неторопливо проходили вдоль рядов коек, выстроенных, как в казармах, - по линеечке. Басовито и неторопливо расспрашивали пациентов о житье-бытье. Однажды вручили награду «Рэмбо» - медаль «За отвагу». Палата замерла, переглянулась: «Не врал поди ж ты» - пронеслось в голове у каждого. После того, как высокие гости удалились, раненые столпились возле полноправного героя, жали руки, отпускали шуточки, пытались скрыть смущение от того, что не верили рассказанным им подвигами.
- Всё, всё, отвалите, Фомы Неверующие, - одинаково с ними смущенный прапорщик пытался спрятать улыбку, невольно растекавшуюся по его широкоскулому лицу.
- Братцы, а ведь мы виноваты перед человеком, - подмигнул сразу всем летчик-балагур.
- Да я и не обижаюсь особо. «Рэмбо», так «Рэмбо», а шо? – под гогот остальных произнес виновник торжества.
- Обмыть, обмыть надо! – с энтузиазмом подхватил второй пилот.
- Господа, а у меня вчера дочка родилась! – в общем гаме прокричал чернявый артиллерист.
- Так чего ж ты молчал? Ур-ра!!
Тут же были составлены койки, столики и веселье полилось рекой. Савельев чувствовал себя прекрасно в этой компании бесшабашных вояк, знающих цену каждому часу мирной жизни.

Пришло время, летунов выписали, понемногу палата стала расползаться по выписке. Вот и Савельев, получив документы и свои вещи, вышел за ворота госпиталя.
- Пора идти, - про себя сказал он. Подхватил сумку с вещами.
И шагнул в  неизвестность.

IV.

Где не нужно прошаривать окрестность через ПНВ. Правда, нужно оставаться таким же собранным, готовым к борьбе. Время диктовало свои правила. Была пора разгула дешевого демократизма. Ценности старые - уничтожались, новых государство предложить не могло. Вся страна, казалось, помешалась на долларах, малиновых пиджаках, шикарных мерседесах и разгуле. Леденящее время. В нем люди, прошедшие Афган, Чечню, просыпавшиеся по ночам от "военных мультиков" в холодном поту, со сжатой в сведенных руках подушкой, нередко терялись, спивались, либо им просто "сносило башку". Сколько ветеранов замалчиваемых войн сгинули в бандитских перестрелках, перешли на героин с привычной в армии "шмали", сидели в тюрьмах за поножовщину... А они по-другому не могли. Жажда жить, помноженная на бередящие воспоминания человеческой смерти, привычка держать в руках не книгу, не скрипку, а оружие, заставляла переносить в эту новую среду обитания законы войны: выстрелил первым - значит, есть ещё время подышать воздухом.

Господи, дай нам сил!..