На пути к небу. Глава 7. Апельсиновый Анджело

- Черт бы побрал этих бездельников! – бормотал Оноре, стараясь, чтобы копошащийся в бумагах таможенник ничего не услышал.
Но тот уже в сотый раз проверял действительно ли перед ним Франсуа де Форнье, дворянин из Наварры. Оноре возмущала эта неторопливость, ведь его держат здесь уже битых два часа.
- Извините, дон Форнье, но вам придется еще немного подождать, курьер с запросом о вас вернется нескоро, - сказал чиновник и покосился на слегка полегчавший за время поездки тугой кошелек Оноре. – Просто катастрофически не хватает лошадей!
Оноре же катастрофически не хватало зла. Как этому болвану могло только в голову прийти оправдываться отсутствием лошадей?! Важных курьеров может перевозить почта, которой всегда выделяется достаточно средств на лошадей. Но, судя по всему, в распределении ресурсов и мздоимстве чиновников здесь ничего не изменилось с тех пор, как он уехал отсюда. Как бы то ни было, но покинул таможню Оноре, не потеряв ни единой монетки, если, конечно, не считать драгоценного времени.
Дорога до ближайшего села, где он надеялся подкрепиться, пролегала по едва ли не самой своенравной и негостеприимной земле королевства. Это было царство раскаленного камня и пыли, где редкое растение могло прижиться.  Можно проехать по этой местности весь день и не заметить ничего, кроме затерявшейся деревушки у дороги и одинокого пастуха, стерегущего немногочисленное стадо. Как было не вспомнить Оноре минувшие поля Франции с их пьянящим буйством сочной зелени! Он с упоением вспоминал сладкое вино, фрукты, разнообразную стряпню, которое он только мог увидеть, проезжая французские провинции. Его мучил голод. Вот бы сюда частицу этого изобилия. Он неосмотрительно не позаботился о провианте – купил в пути у охотников кусок мяса в надежде приготовить из него себе прекрасный ужин хоть на костре, хоть в любой таверне, но просчитался – мясо испортилось под лучами солнца. Пришлось выбросить его  в придорожную пыль на радость танцующих вокруг мёртвой плоти насекомых.
Солнце садилось, отдавая унылому пейзажу свои лучшие оттенки заката - золотисто-коричневые и огненно-красные, которые очень шли этой строгой и непокорной земле. Небо, совсем недавно закрашенное ровным голубым цветом, как на ученических рисунках, вдруг превратилось в гигантский эксперимент своевольного художника. По бескрайнему холсту лились огненные реки красного и жёлтого кадмия, бордовым краплаком расцветали сполохи зари. Но всё менялось. Краски блекли, уступая под натиском фиолетовых и синих теней ночи.
В одиноком, затерявшемся посреди дорог, камней и равнин, трактире путник, наконец, нашел сносный ужин и ночлег. Видимо, дела владельца заведения не шли в гору – обстановка ветшала, облетала штукатурка, вино в бурдюках становилось невозможно пить из-за запаха козлиных шкур. Несколько крупных, но покосившихся построек во дворе напоминали о былом размахе. Хозяин таверны показался ему человеком простым, даже подавленным. Может, Оноре и хотел поговорить с этим чудаковатым толстячком с грустными глазами, но он боялся ошибиться в людях и случайно выдать миссию, провалить задание, поставить под удар не только себя, но и других. Он понимал, что одинокому владельцу фермы трудно содержать ее такой, какой она была лет шесть назад. Именно тем годом датирована ухоженная могила в углу дворика. Судя по всему, это была жена хозяина, кончина которой так ужасно отразилась как на состоянии мужа, так и на общем упадке дома.
Оставив шесть су хозяину, протиравшему мутное зеркало, Оноре поднялся в одну из комнат. Почти все они были свободны. Лишь в некоторых теплилось пламя свеч. На бывшего солдата, совсем юным убежавшего из дома на войну, привыкшего к походным условиям, было трудно оказать гнетущее впечатление убогостью и теснотой, сухими досками, постепенно превращающимися в труху. Все это не имело никакого значения. Завтра он будет в Мадриде, и ему все равно кто и как его встретит в родном мадридском доме, из которого он когда-то отчаянно бежал. Лишь бы скорее вернуться домой, в Голландию.
***
В тот же день за тысячи миль отсюда Милагрос аль Фаррудж высадили на развилке у дороги  в Севилью.
- Прощай, дочка! – сказал дон Хосе и обнял ее, как отец. Все они всегда жили одной семьей, общими радостями и печалями.
Мили постаралась впитать, запомнить это ускользающее состояние защищённости, но неизвестность разъедала ее уверенность в завтрашнем дне. Балагур Тони помог ей снять с повозки нехитрый багаж. Кибитки стали медленно удаляться за горизонт. Мили знала, что больше никогда не увидит людей, с которыми прошло ее детство, отчего становилось еще горше. Воспоминания огнем пронеслись мимо нее, рассыпались искрами отчаяния по сухой траве настоящего.
- Кто ты? – нарушил ее одиночество голос вихрастого парнишки лет тринадцати с большой сумкой через плечо.
Непосредственный и жизнерадостный, он был абсолютно непохожим на пыльное окружение, в котором находится. Солнце шалило в его взъерошенных рыжих волосах, а на щеках появлялись ямочки, когда он улыбался.
 - Какой ты смешной! – не сдержалась Мили при виде непосредственного обаяния мальчишки.
- Я - Анджело Сатти. Отец держит постоялый двор за тем холмом, - он деловито представился, хотя был обижен. Обижен не на незнакомку, о которой скорее всего даже не вспомнит через день, а на свои ямочки на щеках, доставшиеся от матери, предательски выдающие в нем вчерашнего ребёнка.
- А я - Милагрос, но можешь звать просто Мили. Сколько вы берёте за ночлег?
- От четырёх до восьми су, - ответил юноша – Но у тебя нет ни лошади, ни большого багажа, ни, видимо, больших потребностей в удобстве, поэтому можешь рассчитывать на четыре.
- Откуда ты? - Анджело с удивлением смотрел на девушку, путешествующую в одиночку в такое время.
- Из Гранады. Часто тут можно встретить попутчиков в Севилью?
- Не знаю, - парнишка пожал плечами. – Иногда постояльцы друг за другом едут, а иногда днем с огнем не сыщешь. Можешь застрять у нас на месяц, а то и два.
Мили опустила голову. Если так случится, то она потратит почти все деньги. Но выбора не было. Солнце сползало за горизонт. Нужно было устраиваться на новом, временном месте. Анджело повел ее на постоялый двор, не переставая удивляться, зачем она поехала в такое время, когда апельсиновые сады еще даже не цветут, в амбаре заканчивается вино, а колокольчик над дверью кажется совсем ненужной вещицей, зря содрогающей воздух.
Родители Анджело оказались добродушными людьми и сразу окружили свою гостью почти бескорыстной заботой всего за три су в день. Да и Мили старалась помогать своим новым знакомым, чем могла, надеясь, что она оставит здесь не все деньги, и скоро появятся попутчики. На кухне, за шитьем и уборкой по дому, в саду она не отставала от донны Сатти, которая завораживала девушку своим жизнелюбием и энергичностью. Анджело рассказывал, что отец сначала услышал заливистый смех своей будущей жены, а потом только увидел её. «Что прохлаждаешься, сплетник?!» - прикрикивала на него мать, и Анджело снова шел в мастерскую к отцу. Коренастая и плотная, она не имела полутонов, как любое дитя юга. В отличие от тихого  мужа она с утра заполняла собой весь дом. Едва приготовив завтрак, она бежала в гостиную, чтобы проверить все ли в порядке, потом неслась в сад и хлев, потом снова на кухню, при этом не забывая распевать песни, некоторые из которых заставляли Мили краснеть. Марию Сатти никто не мог обвинить в неискренности. Она была даже чересчур прямолинейна, чем раздражала некоторых излишне чопорных постояльцев, однако другие, наоборот, считали ее чуть ли не святой. Мили не относилась ни к тем, ни к другим. Она привязалась к ней, как к матери.
Однажды, прислонившись в деревянной балке гостиной, Мили перебирала в ладонях монеты. Она успела потратить здесь уже около десяти реалов.  Конечно, ей не было жаль их для этих добродушных людей. Но с чем она останется, когда поедет в Севилью?
- Что ты делаешь? – полюбопытствовал Анджело, уныло чистящий посуду. – Если беспокоишься насчет денег, то скажу по секрету, что мама решила вернуть тебе половину суммы.
- Да? – Мили была удивлена. – Но вам невыгодно. Постояльцев и так мало.
- Скоро зацветут сады, будет урожай апельсинов. Постояльцев в это время становится больше, погода улучшается. В это время мы каждый год участвуем в ярмарках, продаем посуду. Как ты думаешь, что мы делаем весь год с отцом в мастерской? Делаем всякую утварь.
- У вас хорошо получается. А кто делает узоры? Там нет ни одного повторяющегося. Мне больше всего нравятся тарелки с апельсиновыми цветами.
- Это я, - ответил мальчик. – Нужно иметь какое-то свое ремесло, чтобы зарабатывать на хлеб.
Он вдруг замолчал, а потом взял ее за руку и повел на чердак. Половицы ответили тихим скрипом, словно тоже боялись выдать тайну. Он неизвестно откуда вынул выцветший альбом и стал листать. Перед глазами Мили мгновенно расцвёл апельсиновый сад. Розоватая акварель юного художника трепетно изображала пышные цветы и едва распустившиеся бутоны. Множество деревьев, которые сейчас только ждут своего часа, лучились светом, который давали им прозрачность акварели и южное солнце. Кое-где мелькали зарисовки будущих узоров. Но больше всего впечатлили Мили горы золотистых апельсинов. Они преобразили привычную уже ферму в золотистый край, щедро разлитой повсюду оранжевой краской. Внимательный Анджело не упустил ни одной мелочи, тонко прописав хозяйственную утварь, убранство дворика, телеги, животных. Поодаль, в тени навеса он нарисовал отца с матерью. Оранжевое настроение было, казалось, в них самих. И снова зарисовки кувшинов, фруктов, телег, экипажей постояльцев, несколько похожих портретов.
- Как ты научился так рисовать, Анджело? – Мили была впечатлена старой фермой, которая вдруг показалась совсем юной.
- Мой отец – ремесленник. Мы часто ездим на ярмарки. Там кого только ни встретишь! Да и проезжие иногда кое-что объясняют. Так и учусь. А во время сиесты в доме прохладно, из чердака открывается отличный вид на сад, особенно весной.
- Поэтому у тебя так много апельсинов. Ты – просто апельсиновый Анджело.
- Можешь так меня и называть, - сказал он и на его щеках засмеялись ямочки. А потом добавил. – Только не при людях. Просто между нами.
- Хорошо, - кивнула Мили.
- Слушай, а может, я тебя нарисую?
- Не надо, - смутилась Мили. – Давай нарисуем лучше дом моей тети в Севилье. Ты был когда-то там?
- Нет, но постояльцы кое-что рассказывали про причал и корабли. Это богатый город. А ты?
- Нет. Как же мы будем рисовать, если не знаем, что должно получиться?
- Почему не знаем? Дай-ка мне тот лист.
Анджело деловито принялся что-то рисовать, то и дело, спрашивая есть ли там река, сколько этажей в доме тети, многолюдна ли улица. Мили с интересом наблюдала за процессом. Анджело никогда не видел Севилью, но он строил дом, подрисовывал новый этаж, флигели, окошки с цветочными горшками. В этом мире можно было повернуть реку так, чтобы она протекала ближе, а дома соседей не мешали саду осенять тенью узкую улочку. Мимо дома спешили бы люди, внутри – неведомая тётушка накрывала бы на стол. Рисунок казался живым: дорожные камни нагрелись на солнце, и на них было жарко смотреть, хотелось спрятаться в тени, сбежать по склону прямо к реке, а потом уснуть где-то на чердачке тетушкиного дома, к которому по стене вьется плющ, и слушать людской гам через приоткрытое окно. А в саду золотились бы апельсины.
То и дело комнатка наполнялась двумя голосами: «Солнца побольше!», «Может, еще прохожих, платье ей поярче нужно», «Жасмин, розы. Что еще?», «Апельсины, конечно!», «Окна пошире», «Цветы под окнами»… Вошедшая донна Сатти только покачала головой.
- Милагрос, ты собираешься уезжать? Внизу, кажется, стоит экипаж с молодой девушкой. Они едут в Севилью. Тебе ужасно повезло. Поторопись, пока она не уехала. Деньги за последние два дня можешь не отдавать. И счастливого пути!
Анджело загрустил. Нарисованный домик одиноко лежал на полу, а он уже шёл с корзинкой нехитрой провизии от донны Сатти подле Мили. Вещей у нее было немного, а потому приготовления к отъезду заняли не больше получаса под пристальным вниманием случайных попутчиков – молодой девушки и кучера. Спешившая Милагрос даже не успела как следует разглядеть их. Настолько она была ошарашена неожиданностью отъезда и скоростью сборов.
Семейство Сатти провожало путницу, пока экипаж совсем не исчез за горизонтом. Уже в пути, роясь в корзинке, Милагрос обнаружила тот рисунок со свежей надписью: «От Апельсинового Анджело» и вновь вспомнила мальчишку со смеющимися ямочками на щеках. Спутница дремала. Неспешная поездка убаюкала и Милагрос. Впереди были дорога и Севилья.