Троица. Глава 5

Глава 5.

Тяжело в ученье?
Значит, тормоз…


- Блин горелый, зашибись! Кому расскажешь – не поверят. Из лука с первого захода. Красавец! – к кому конкретно сейчас обращался Егор, было не совсем понятно. Он с трудом удерживал в правой руке жирного мордатого русака, убитого им только что. И взаправду, - красавец! А может быть красавцем, по словам Егора, был он сам, в первый раз принявший участие в верховой охоте и почти сходу сумевший добыть такого чудесного зайца.

Подъехавшим, изрядно вымотанным друзьям, Егор с гордостью продемонстрировал свою добычу:
- Видали, пацаны, какого лося я завалил?
Шут стянул со своей патлатой, сроду нечесаной головы мокрую от пота шапку, утёр ею грязное лицо и тихо сказал Менестрелю:
- И что за нечисть такая эти, прости Вседержитель, пацаны? Откудова он словечки эти выковыривает? Да ещё зайца с лосём спутал, видать у него в башке от падения полный кисель образовался.

И тут же, озаряясь в чересчур искренней улыбке, помахал рукой княжичу:
- Пацан сказал – пацан сделал. Кинь его собакам.
- Ты чё сдурел, такого красавца собакам! Отдам на кухню, велю для меня лично жаркое сделать.

Шут тяжело помотал головой и сказал Менестрелю:
- Я пуст, как вчерашний бочонок, иди к нему сам, объясни, чтобы понял.
Менестрель на своём спокойном кауром жеребчике приблизился к ахавцу княжича и начал ему растолковывать, как маленькому:
- Егорушка, свет мой ясный, как же можно больного зайца самому есть. Собакам ничего не сделается, они за свою собачью жизнь и не такое жрали. А тебя с этой зайчатины пронесёт, как осенний лист над бором.
- С чего ты взял, что это больной заяц? – Егор, продолжая вертеть драгоценной добычей, принялся выискивать скрытый изъян.

- А с того я взял, - вдруг взорвался Менестрель, - что ты ведёшь себя, как малахольный. Из священного дела позорище устроил. За полдня сумел одного полудохлого косого добыть. Неужто это охота?
- Чё, всё так плохо? – виновато спросил Егор.
- Хуже бывает только тогда, когда в баню к жрицам по ошибке попадёшь.

Чтобы не облажаться ещё больше, Егор не стал спрашивать у друга, что бывает, когда увидишь голых жриц. Ему на сегодня хватило впечатлений. Только сейчас до него дошло, что на сегодняшней охоте он  и впрямь смог бы добыть лишь негодную дичь. А что вы хотите от человека, который первый раз в жизни взял в руки настоящий русский лук? Не спортивный арбалет с идеально сбалансированными стрелами. И не японский йуми, такой несхожий по своей симметрии и форме ни с какими другими луками. А Егор был бы не против устроить демонстрацию искусства кюдо. Из бамбукового, лёгкого по виду, но на поверку весьма тяжёлого самурайского лука стреляешь, твёрдо стоя на земле в особой позиции, где рассчитан каждый миллиметр.

Но никто не собирался проверять Егора на когда-то обретённые навыки по стрельбе из лука. Кстати, больше всех по душе старшему лейтенанту Стратимову пришёлся длинный английский тисовый longbow. Егор готов был бросить вызов своим друзьям на знание теории искусства стрельбы из лука. Он хорошо помнил усвоенный им в спецшколе материал: «К 1333 году английский король Эдуард III пришел к выводу, что ему нужны конные лучники для поддержки на поле боя. Это были первые «драгуны» в том смысле, что они прибывали к месту сражения верхом, а потом, оставив своих коней, участвовали в бою уже как пешие лучники». Ключевым словом для Егора здесь было «пешие». Ну не обучали его стрельбе из лука в ритме бешеной скачки по пересечённой местности. Крепко стоя на своих двоих, – пожалуйста, хоть шебуршунке в глаз со ста шагов, а верхом на лошади – извольте больных зайцев получать.

И злился Егор сейчас не от того, что так позорно обернулась вся эта затея с охотой, а от того, что не принял во внимание слова, когда-то сказанные его наставников Кириллом Юрьевичем, мастером-лучником высочайшей категории:
- Запомни, курсант, в тупых фильмах и глупых книгах для дебилов говорится о том, что человек способен овладеть всеми видами оружия. Для человека главное оружие это, - тут он ударил расслабленного Егора по рукам, - это, - удар по ногам, - и главное - это…
Удара в голову Егору удалось избежать, но синяки от тренерской науки не заживали на конечностях дней десять. Умел бить, зараза.

А лук, что он держал сейчас в руках, был хорош. Зайца Егор отдал своре, и сейчас задумчиво разглядывал свою амуницию. Русский лук появился на Руси в период тесного соприкосновения русичей с кочевыми народами - скифами, хазарами, печенегами. Русский лук - сложный. При его изготовлении использовали комбинации берёзы и дуба, а в южных областях и можжевельника. Дерево морили, и секрет этой морилки учёные не раскрыли до сих пор. Иногда для придания прочности и упругости на дерево наклеивали жилы и роговые пластины животных, но показателем высшего уровня мастера являлось использование им только древесины. Тетиву крутили сами лучники, и сейчас у Егора в седельной сумке лежали две запасные, скрученные из пеньки и хорошенько провощённые.

Что касалось самого седла, то, насколько помнил Егор из уроков верховой езды, его нынешнее седло было, мягко говоря, странноватым. В его родном мире седло состоит из следующих частей: передней луки, задней луки, седалища, крыльев, покрышки, подпруги, стремян, грудного ремня и, наконец, пахвенного ремня. В местной вариации вроде бы наблюдались все те же детали, но с некоторыми изменениями.

Стремена не регулируются под рост всадника. Может быть, он, всадник, не привык на конных тренировках так высоко держать ноги. Седалище очень жёсткое, из дуба что ли сделанное? (Позже опасения подтвердились, но набитой до лиловых синяков пятой точке от этого открытия легче не стало). Задняя лука размером с переднюю, а обязательно должна быть выше неё, иначе сидеть неудобно, спина всё время заваливается назад.

Что, собственно говоря, и испытал в полной мере пресветлый княжич во время охоты, сидя верхом на своём верном ахавце. Егор закончил свой неутешительный анализ, глянул в сторону приунывших приятелей и вдруг неожиданно для себя предложил им:
- А давненько я пешим по лесу не ходил. Желаю охотиться без коня. Вертайтесь в город без меня, ахавца моего с собой возьмите, я туточки в однёху поброжу, может, ещё кого добуду. Съедобного.
Шут с Менестрелем не стали спорить с княжичем. Ибо знали, что сразу по приезду в Лимпу доложат обо всём князю, а уж государь кошечку свою снарядит за сынулей приглядывать.

***

Заночевал княжий сын прямо в чистом поле. Небо вызвездило так, что, казалось, протяни руки, и звёзды драгоценной россыпью посыплются в подставленные ладони. Кошка-симосид дремала на охапке сорванных духмяных трав, свернувшись клубочком и накрыв нос кончиком пушистого хвоста. Егору, глядючи на диковинного зверя, вдруг вспомнилось, что их домашняя кошка Нюся всегда так укладывалась к непогоде или когда мёрзла в стылой избе. Внезапная колкая мыслишка тюкнула княжича в самое больное место: «Ну, как же так? Почему со мной всё это?..»

Лёгкое дремотное состояние мигом улетучилось. Покряхтывая и разминая затёкшие ноги, Егор встал с земли и начал тихонечко рыться в охотничьей торбе. Достал тряпицу со жгутом промасленной пеньки и кресало. Высек на пеньку искру, от которой та моментально схватилась язычками весёлого пламени, и поднёс это зажигательное сооружение к шалашику из сухих веточек, предусмотрительно сложенных им с вечера. Костёр получился славный. Тепло, идущее от огня, согрело Маас, и она развернулась, легла на бок, сонно что-то рыкнув в сторону княжича. Судя по интонации, это было «спасибо».

Тем временам в княжеских палатах шла битва между князем и княгиней. Предлогом очередных супружеских баталий было решение князя отправить сына в Краспов Низ на торг, который должен был начаться уже через две седмицы.

- Пойми, дурёха, - тыкал князь в сторону жены своим пустым кубком, - ежели он и на этом торгу себе невесту не присмотрит, то, почитай, во век свою суженую не сыщет. Краспов Низ  - это главный торг не токмо в Самуре, но и в Гандее, и в Симском царстве, и даже в Триумвирате.
- Ты что, старый пень, вздумал поучать меня тому, что я и без тебя знаю?! Не о торге надо речь вести, а о том, что кровинушка наш единственный, ненаглядный на днях чуть жизни не лишился. Слаб, немощен, с собственной головой не в ладу, а ты его, аки пса бездомного, со двора гонишь.

- Сама ты, княгинюшка, со своей красивой головой не в ладу! Эй, кто там, чего спите, - кубок княжий пуст, - князь призывно замахал виночерпию.
Служка рысцой бросился к князю с полным кувшином мальгозеи, но княгиня в этот момент ловко выставила свою полную ножку в алом домашнем башмачке, и бедолага рухнул на полном ходу со своей драгоценной ношей. Князь ахнул, а княгиня залилась заразительным серебристым смехом:

- Эх, дорогой, не кубок у тебя пуст, а головушка твоя пуста. Неужто забыл, как полседмицы назад помирал от этого зелья проклятущего?
- Забудешь тут, - проворчал князь невольно касаясь головы, и, чтобы сменить тему, добавил:
- А с чего это тебе помнилось, что наш сынок умом повредился?
- У-у, я уже было сомневаться начала, что этот твой туповатый вояка – начальник княжеской стражи, бдеть перестал. Неужто не доложил, что Егорушкины пострелы без него в город заявились?

- Доложил. Так я сразу повелел Маас к нему отправить, - важно сказал князь, вертя в руках пустой кубок.
- Ну, положим, что умная кошка сама без твоего приказа задолго до того, как эти шалопаи домой приехали, в поле была. А вот не удивительно ли тебе, что едва встав на ноги, наш сынуля на охоту отправился, а не к моим белошвейкам?
О белошвейках князь знал давненько, но вот откуда о них княгиня узнала? Вопрос так поразил князя, что он выронил злополучный кубок и даже не заметил этого.
- К-к-к к-кому? – изумился князь.

- Ага! – палец княгини, украшенный перстнем с чистейшим алмазом величиной с ядро лесного ореха, обличительно ткнул в сторону князя, - ты ещё скажи, что не знаешь, кто ему туда дорожку проторил.
Это был удар ниже пояса. Князь нагнулся, поднял с пола кубок, и попытался попить из него.
- Воды, - просипел он внезапно пересохшим горлом.
- Первое правильное решение за последнее время, - сказала княгиня, победоносно откинувшись на спинку кресла.
   
Егор с Маас пробродили в окрестностях Лимпы ещё четыре дня. Питались они дичью, пойманной на охоте. Охотилась, в основном Маас. Егор занимался ботаническими и зоологическими изысканиями. То есть, ничего не делал. Единственное, к чему княжичу пришлось подойти серьёзно, - это было приготовление пищи. Он не мог, как кошка, есть сырое мясо и рыбу, поэтому два раза в день им приходилось останавливаться на привал. Маас не по душе были эти правила, она старалась как можно больше времени проводить в движении.

Дикое создание, долгое время живущее в неволе, привыкает к заботе и уходу хозяина, к сытной пище и спокойной жизни, и становится полностью зависимым от человека. Но только не Маас. Она всегда была свободной, и княжескому дому служила лишь по зову сердца. Когда-то давно её предки дали клятву защищать сынов и дочерей человеческих от бед и напастей. И был срок той клятве тысяча лет, и не истёк до сих пор этот срок. Какому из здешних богов дали клятву её предки, кошка не знала, но твёрдо была уверена в одном, - бог этой земли более справедлив к людям, чем иноземные боги. У Самура Вседержителя в его чертогах было много дел, но об одном деле Маас было известно доподлинно.

Дело второе
(сон Маас).

В самом центре небольшого лесного озера стоял шатёр, который был установлен на прочном плоту. Плотик удерживался на месте тяжёлым камнем, привязанном на верёвке и опущенном на дно. Озеро было удивительно красивым. По краям оно заросло лотосами и пушистым камышом. В камышовых зарослях обитали серебристые уточки, говорливые и лёгкие на подъём. Золотой карась в обилии водился в здешних спокойных водах.

Проворные, любопытные ужи проносились по водной глади в поисках пищи, и тогда маленьким лягушкам-певуньям, греющим свои изумрудные спинки на плотных лотосовых листьях, лучше было не дремать. Солнце светило в полную силу своих августовских лучей, но в шатре было прохладно. Маас не успела удивиться этому явлению, потому что вдруг из вороха пёстрых подушек и одеял показалась всклокоченная седая голова.

 - Ну, здравствуй, детка, проходи, давно я тебя дожидаюсь. Хочешь крылышко куропатки?
Тут гостеприимный старичок аппетитно захрустел прожаренным крылышком и подвинул гостье блюдо. Маас не заметила, как и откуда это одуряющее-ароматное кушанье возникло перед её носом.
- Я вижу, ты удивлена. Мол, откуда он вытащил еду и откуда он знает, что именно это я люблю больше всего. Верно?
Маас зачарованно кивнула. Старик был прав. Кошка-симосид могла седмицу обходиться без воды и три без еды, но при виде поджаренных крылышек теряла разум и волю.
- Угощайся, дорогая, не стесняйся. Ты, верно, догадалась, кто я?
Маас кивнула во второй раз. Она уже пришла в себя, и сейчас её одолевало самое опасное для любой кошки чувство, - имя которому «ЛЮБОПЫТСТВО».

При этом в голове пронеслась мысль: «А как же мы будем общаться?». Ведь говорить по-людски она не могла.
Старик догрыз крылышко, в задумчивости посмотрел на блюдо и, видимо, решив не излишествовать, тщательно вытер рот и руки белоснежной салфеткой с нарядным золотым шитьём. И опять кошка из племени, чья реакция была самой молниеносной среди известных обитателей подлунного мира, не заметила, откуда взялась и куда исчезла салфетка.

- Видишь ли, Маас, мои действия рождаются одновременно с моими мыслями. Скорость мысли так велика, что ни одно из известных тебе действий не может быть начато или закончено быстрей мысли, - объяснил хозяин. Его губы при этом не шевелились. Он помолчал, давая время усвоить услышанное, затем продолжил. – Я получаю всё, что захочу, прямо так.
Он протянул кошке пустую ладонь, и тут же она увидела на ней лотос с длинным стеблем. Со стебля капала вода.
- Видишь, девочка, я не вижу надобности вставать, выходить из шатра, нагибаться над водой и срывать цветок. Я не делаю массу промежуточных действий. Я делаю лишь одно: думаю! Ты умница, что сразу обратила внимание на разницу температур на озере и в моём шатре.

Маас не поняла последней фразы и недоумённо дёрнула ушами. Старичок тут же поправился:
- Извини, я хотел сказать, что у меня тут гораздо холоднее, чем снаружи. Это происходит из-за того, что мои мысли не могут создавать предметы просто так, ниоткуда. Это своего рода обмен между мыслью и предметами окружающего мира. Мысль питается энергией, а энергия – это тепло. Когда ты убиваешь на охоте косулю, то первым делом пьёшь её свежую кровь, хлещущую из распоротого горла. Жизнь уходит из косули с каплями крови, туша становится холодной. Ты берёшь себе то, что принадлежит тебе по праву сильного. Но ты разумна. Ты не убиваешь целое стадо, чтобы насытиться, - ведь тебе достаточно одной косули. Так и я: беру ровно столько, сколько мне нужно.

Хозяин шатра зевнул, бережно опустил сорванный лотос в невесть откуда взявшийся прозрачный сосуд с водой, поставил его в угол и пробормотал:
- Ночью светляков в цветок напущу, славный светильничек получится.
Он встряхнул своей седой головой и хитро прищурился на Маас:
- Если ты никуда не торопишься, может развлечёшь старика?

***

Маас покинула родной дом, будучи совсем молоденькой кошечкой и на родине лишь дважды видела эту игру. В тот день Симский повелитель играл с отцом своей старшей жены, человеком надменным и упрямым. Тесть ни за что на свете не поддался бы зятю из уважения к его царственной персоне, за что повелитель и приглашал его в соперники чаще других. Но так случилось, что удача была на стороне владыки.

Он выиграл три партии из возможных пяти, и его соперник отказался от дальнейшей бессмысленной борьбы. Маас ясно видела, что старику было не до игры. Его уже давно мучили сильнейшие боли в паху. Прежде чем справить малую нужду, он стискивал в зубах палочку из кедрового корня, чтобы не кричать от нестерпимой муки. Гордый старик отказался от услуг придворного лекаря и посчитал за дань своему мужскому самолюбию терпеть эту пытку по нескольку раз на дню. Симосиды ясно видели, что старик долго не протянет, однако вмешиваться в судьбу обречённого на скорую смерть не посчитали нужным. Но он был лучшим мастером игры.

Маас ясно видела это и вопреки мнению семьи  решила помочь несчастному взять реванш над Симским царём. В эту же ночь она отлучилась из дворца и прокралась на заброшенное кладбище. Ночь была безлунной и холодной, на кладбищенскую траву выпала обильная роса. Маас не без труда отыскала нужную могилу и бережно слила в склянку, которую держала в зубах, всю росу с травы обильно заросшего могильного холмика. Полвека назад безутешные родственники похоронили под этим камнем прокажённую девственницу. Да, бедняжке не повезло, но с её помощью молодая кошка могла избавить от болей старого мастера игры, чтобы он в момент сражения со своим царственным зятем смог сосредоточиться и показать всё, на что способен.

Когда старый Салим спросонок увидел в ногах своего жаркого ложа мутную тень, он вздохнул с облегчением. Вот как, оказывается, выглядит Смерть. Но страшная гостья не пыталась вспрыгнуть на грудь старика и вцепиться в его горло неумолимыми когтями. Вместо этого она бочком протиснулась к его подушке и бережно опустила рядом с головой Салима маленький пузырёк, плотно заткнутый сандаловой пробкой. Старик окончательно проснулся и не стал скрывать перед ночной гостьей своего разочарования:

- А-а, это ты, кошка. Что, мой зятёк ждёт - не дождётся, когда старый смутьян отправится к праотцам. Отраву мне подослал?
Бирюзитовые глазищи Маас невозмутимо поблёскивали в неверном свете одинокой жаровни, стоящей у кровати. Она с интересом наблюдала, как старик, кряхтя от натуги, вытаскивает тугую пробку. Когда он наконец-то справился с простым действом, лоб его был усеян крупными бисеринами пота, а руки мелко дрожали от приложенных усилий. Маас осторожно  положила на руку Салима тёмную лапу.

- Чего тебе? – произнёс старик бесцветным от боли голосом.
В ответ Маас подняла лапу и легонько стукнула его по носу. От такой фамильярности сил у Салима заметно прибавилось, и он, привстав на своём ложе, шикнул:
- А ну брысь, блохастая.

Но отделаться от кошки было не так то просто. Маас приблизила свою треугольную мордочку вплотную к лицу Салима и отчётливо прошипела:
- Каш-ш-ш*
- Один, - догадался Салим. Маас удовлетворённо кивнула.
- Один чего? Один пузырёк? – в ответ отрицательное качание кошачьей головы. – Один глоток? – снова мимо. – Одна капля!

Маас часто-часто закивала. Наконец-то, до него дошло.
Проигрывать надо уметь. Даже если ты – Великий правитель. С государем Симского царства всё обстояло несколько сложней. Внешне он никогда не высказывал недовольства перед игроком сильнее его самого, но в душе обида копилась годами. Старые опытные приверженцы и почитатели Игры тихо-тихо уходили с арены, уступая своё место молодым. Среди молодых повелителю не было равных.

Среди старых оставался Салим. Капля драгоценной влаги, принесённой Салиму кошкой, сделала своё дело, - боль из истерзанного болезнью тела ушла. Вместо боли пришла странная лёгкость и грусть от осознания того, что дни твои сочтены. Почему-то Салим был уверен, что дышать ему осталось ровно столько, сколько было капель в маленькой кошачьей склянке. После скромного дворцового обеда для самых близких на пятьдесят персон повелителю доложили, что его аудиенции просит старший тесть.

Будучи прекрасно осведомлённым о смертельном недуге старика, Симский владыка занервничал. Он уже примерил на себя венец лучшего Игрока государства и не собирался отдавать его обратно в дрожащие руки умирающего старика. Аудиенция состоялась за час до захода солнца. Салим просил своего царственного зятя об одном – отпустить его в провинцию Тхамин, на родину, домой. Он хотел умереть и быть погребённым в земле предков. Ничего больше от этого мира Салиму было не надо. За тридцать лет знакомства со своим зятем старик сказал ему самое большое количество слов:

- Твоё Величество знает, что я вот-вот отправлюсь в мир иной. Долгое время я просил тебя о милости быть отправленным в Тхамин, чьим правителем моя династия была тьму веков. Теперь Тхамином по праву родства правишь ты, я тебе не нужен ни как заложник, ни как родственник. Но… Я могу пригодиться тебе ещё один раз. Как соперник. На турнире. Слава Каалеб Всевидящей и Миром Правящей в эту ночь ко мне пришло нежданное облегчение, и, будь уверен, до турнира я доживу. Я подготовил письма с хорошими вестями о своём исцелении и приглашениями на турнир. Но пока не велел отсылать их. Если вдруг по какой-то причине я не вернусь из дворца до темноты, то сотня писем с птицами из моей голубятни тут же уйдёт по родственникам, друзьям и соратникам. Согласись, людям будет крайне странно узнать, что человек, отправивший им приглашение на царский турнир по Великой Игре, человек хоть и старый, но бодрый духом, вдруг исчезнет ни с того ни с сего. Пропадёт прямо с царской аудиенции.
 
Тут нервы повелителя не выдержали, и он рявкнул:
- Чего ты хочешь?!
- Отпусти меня. Завтра на рассвете в Тхамин уходит гандейский корабль. Капитан не откажется взять меня на борт. Турнир пройдёт без меня. Ты выйдешь победителем, если только…
- Если только, - тяжёлая двузубая вилка, которой повелитель подцепил с блюда кусок вяленой дыни, загнулась в его пальцах в замысловатый крендель.
Салим сглотнул, но промолчать он не мог. Сказавши каш, говори мен*. И без меня рядом с тобой есть Игрок, который сильней тебя, повелитель.
- Кхм… Ты слишком стар, слишком болен и слишком спесив, чтобы врать. Кто тот, о ком ты говоришь?

- Вот он… Вернее, она, - длинный худой палец с жёлтым выпуклым ногтём ткнул в сторону кушетки.
- Там никого нет, старик, диван пуст, - воззрившись на раззолочённую кушетку, владыка пожал плечами. Смутные сомнения в ясности ума собеседника закрались в его мысли. Салим устало возразил:
- Ты не видишь очевидного, повелитель. Твоя кошка-симосид постигла таинство Игры, лишь единожды узрев её воочию. Я сказал.

От слишком длинного разговора старик изрядно утомился и присел на кушетке рядом со спящей Маас, поправ все мыслимые приличия дворцового этикета. А Симскому государю, казалось, и дела не было до приличий. Он подошёл к стоящему у окна бюро из сандалового дерева, инкрустированного чёрной костью и золотыми филигранными пластинами, и достал из верхнего ящика квадратный ларчик с фигурками.

Салим, спохватившись о своей бестактности, встал с кушетки, настороженно наблюдая, как его зять расставляет фигурки по игровому полю. Маас тоже поднялась со своего мягкого ложа и лениво потягивалась, жмурясь и выставив вперёд свои роскошные усы. В этот момент она бы с большим удовольствием спустилась в сад, в прохладу журчащих фонтанов и тенистых розовых деревьев, из чьих ароматных крон в это время вылетают сотни ночных мотыльков, которые так забавляют Маас.

Но молодая кошка знала, что в этот миг решается вопрос её свободы. Маас подарила старому Салиму несколько драгоценных дней без боли и страдания, а главное – возможность вырваться из такой прекрасной, но такой крепкой клетки – царского дворца. Клятва чести Симосидов обязывала их служить людям до той поры, пока не истечёт срок. Но она не запрещал взрослым Симосидам покидать Симское царство, когда им заблагорассудится. Однако до совершеннолетия молодые коты и кошки были собственностью правителя. Всех устраивал такой расклад. Почти всех. Маас грезила о свободе, её душа рвалась на волю, за крепостную стену, туда, откуда она никогда не вернётся к этим глупым тщеславным людишкам. Что ж, если для осуществления своей мечты ей придётся сразиться со своим хозяином, то она готова.
 
Когда Салим покинул дворец, обеими руками прижимая к груди подорожные грамоты и разрешение на выезд в Тхамин, Маас делала первый ход.

***

Жребий был брошен. Первый ход достался Маас. Когда солнце над озером заняло высшую точку стояния, кошка делала первый ход.
Проснувшись, Маас поняла, что у Самура Создателя имеется одно очень серьёзное занятие. Он много времени отдаёт своему же изобретению – Великой Игре. А ещё она поняла, что игрок он неважнецкий.

***

Утром четвёртого дня с начала охоты Маас уверенно повернула в сторону дома. Егор был не против и приготовился к серьёзному марш-броску на несколько десятков километров. Каково же было его удивление, когда уже через три часа они вышли к южным окраинам Лимпы. Это было так неожиданно, что у Егора возникла мысль, что они вышли к другому городу. Хотя умом молодой человек понимал, что это невозможно. Ближайший крупный город – Праст, был в трёх днях скачки на хорошем скакуне, а тут по все раскладам получалось, что вышли они точно к Лимпе. Пока Егор, сидя на придорожном пеньке, рассуждал о превратностях своего четырёхдневного путешествия по здешним лесам и полям, слуха его достигла незамысловатая мелодия. Лёгкий ветерок дул в его сторону, а дорога здесь как раз делала крутой поворот, так что путника Егор услышал задолго то того, как увидел. Коренастый тёмноволосый паренёк шагал по пыльной дороге и весело горланил пикантные куплеты. Последний Егор расслышал до каждого словца:

Красотулечка моя,
Как же я люблю тебя.
Подарю тебе серёжки,
Расстегну твои застёжки.

Паренёк не успел допеть, чего же это случится дальше, как только он «расстегнёт застёжки». Увидел Егора, сидящего на пеньке, и замедлил шаг. Богатая одежда и полувоенная выправка встречного человека заставили странника приумолкнуть и насторожиться. Он бы так и прошёл мимо пенька, да что-то заставило Егора окликнуть парнишку. Была в его облике одна деталь, которая никак не вязалась с простецким видом путника. Княжеский сын поднялся на ноги, потянулся во все свои почти два метра и шагнул наперерез путнику:

- Рота, стой, раз-два.

Паренёк разинул рот  и остановился. Румяное лицо его побледнело, руки крепче ухватили лямки дорожного мешка, висящего за спиной. Эта потрёпанная котомка и послужила причиной, из-за которой Егор решил окликнуть паренька. С правого боку, который за долю секунды хорошо успели разглядеть намётанные на такие вещи глаза старшего лейтенанта Стратимова, отпечаталось нечто. Это был жёсткий прямоугольник с металлическими краями. Один из краёв выглядывал сквозь протёртую ткань мешковины. «Откуда у этого оборванца книга?» - мелькнула мысль в бдительной голове военного человека. Знаний об этом мире хватало, чтобы сообразить: книги тут – предмет роскоши, очень редки и крайне ценны. Вот и решил проявить бдительность княжеский сын.

- Ой, дяденька, не убивай сироту убогого, лихой судьбой обиженного, - вдруг бухнулся в ноги Егору мальчишка.
- Эй, ты чего?! Встань, чокнутый. Никто тебя убивать не собирается. Досмотр личного имущества проведу и всё.
Из всего вышесказанного паренёк понял лишь последнее: «и всё» и заголосил ещё громче.
Егор махнул рукой, стащил с пацана мешок и профессионально обшмонал его. Загадочный предмет на поверку оказался деревянным ящиком с кистями и баночками с сухими красками. На дне мешка обнаружились несколько свёртков с тонким пергаментом: три с чистыми листами и один с готовыми и рисунками и набросками.

- Художник что ли, блин горелый, - Егор уселся на облюбованный пенёк и принялся рассматривать рисунки.
Парнишка и впрямь был художником. На одном листе он изобразил оскаленную волчью морду с падающих с клыков пеной, на другом табун кобылиц с жеребятами, мирно пасущихся на лугу, на третьем были лица: женские и детские. Егор хотел было спросить у мальчишки, почему тот не рисует мужчин, как вдруг один портрет привлёк его внимание. Было в нём что-то знакомое, хотя Егор мог поклясться, что никогда раньше не встречался с этой девушкой. Он показал на лицо:

- Кто это?
По лицу парнишки пробежала тень. Он отвёл глаза и нехотя ответил:
- Соседка. Алёнкой кличут. Я с её брательником рыбалить хожу, - и тут же заинтересованно добавил: - встречал что ли?
- Не твоего малярного ума дела. Ты куда идёшь?
- Туда, - парень махнул рукой в сторону Лимпы.
- А откуда?
- Оттуда, - он махнул туда, откуда пришёл.
- Замечательно. Вот и поговорили.
Егор призадумался. Девушка из недавнего сна никак не шла из головы. А тут ещё этот шустрый шкет со своими кисточками.

- Тебе зачем в столицу-то? – сделал ещё одну попытку Егор. На этот раз ответ прозвучал вразумительно:
- К дядьке иду. Он в строительной артели работает. Городскому голове новый терем ставит. Звал к себе росписи делать. Я же дома самый младший, у тятьки с мамкой без меня семеро ртов, а дядька меня к ремеслу приставит. Хотя он строгий, у него не забалуешь.
- А ты чё, мастак баловать?
- Есть маленько, - парнишка потупил взгляд.
- Ладно, давай выкладывай, за что тебя из дому выперли. Небось, соседской дочке «расстёгивал застёжки».
- Если бы, - вздохнул парень. – Я нашему старосте курятник расписал.
- Ку-урятник! Видать, от души расписал, раз тебя из деревни попёрли. Айда со мной, по дороге расскажешь. Ты не дуйся, что я в твой мешок полез. Издержки профессии. Тебя как звать?

- Санко.  А ты кто такой будешь?
- А я Егор. Дважды Егор.
Санко покосился на странного человека, но промолчал. Егор сделал вид, что не заметил косого взгляда попутчика, протянул тому руку и предложил:
- Можно я тебя буду Саньком звать? Был у меня друг в школе – Санёк Карасёв, да они потом с семьёй на материк перебрались, я по нему долго скучал, а он даже адрес не прислал, куда ему писать. Ты чего притих, про курятник-то расскажи.
- Тут и рассказывать особо нечего. Наш староста больно шустрый до женского полу. Ни одну бабу без заботы не оставит. Ему мужики не раз бока мяли, чтобы он прыть поумерил. Так ведь, подлюка такая, после тумаков на печи отлежится, синяки залечит и опять за своё. Бабы скопом ходили к его жене жаловаться, а она, кикимора, знай этого кобеля защищает. Вы, грит, из зависти моего Бовушку оговариваете. А у них две седмицы назад у кума в соседней деревне сын народился, они к ему все и поехали. Я ночью к старосте через плетень залез и стеночку курятника ихнего, что на улицу выходит, разрисовал. Староста – петух, а курицы - все наши бабы, с которыми он шуры-муры крутил, а жену его обрисовал в облезлую ворону, которая тут же рядом с курями сидит. Мол, петуху хочется курочек топтать, а на ворону он и не глядит вовсе. Всю ночь старался, - луна шибко светила тогда, а утром полдеревни чуть от хохота не померла, а другая половина от злости. У куриц-то заместо морд человечьи лица были, у петуха – старостина физиономия, у вороны, понятное дело – мордифизия жены его, злодейки. Те бабы, что в мою парсуну попали, чуть мне бошку не оторвали, а другие, которые старосте не поддались, с ними за меня подрались и не давали им стенку замазать. А там ещё мужики наши шумели, ну те, чьих жён я намалевал. Хотели старостин дом поджечь и наш тоже.

Егор не помнил, когда он смеялся так, чтобы в боку закололо:
- А ваш-то дом за что?
- А ни за что, - грустно сказал Санёк, - от злости и бессилия. Только когда староста с женой и детьми вернулись, они стенку всё равно дёгтем замазали. А бате моему двойную подать платить велели из-за меня. Вот теперича я иду в стольный град Лимпу долг для своей семьи отрабатывать. Авось, дядька пристроит к хорошему месту.
Санёк совсем загрустил и даже тихонечко шмыгнул носом пару раз.
- Слушай, художник от слова «худо», а ты бы сам за какую работу взялся? – спросил у парня Егор.
- Я бы чего-нибудь малевать взялся.
- Меня бы, к примеру, нарисовал?
- Ну нет, я, может и не самый умный, но точно не дурак, - разволновался парнишка.
- Блин, да чё такого. Вон детишек и баб как ладно рисуешь, а меня почему не можешь?
- Ну-у, ты же сам знаешь…
- Нет, не знаю. Я, брат, недавно с лошади упал, головой сильно стукнулся, теперь у меня иногда помутнения бывают.

- Ох, ты, батюшки, Самур Вседержитель, - не удержался Санёк, - то-то я гляжу, ты какой-то не такой. Про блины всё говоришь, а на голодного не похож. Хотя, может ты и впрямь проголодался. У меня тут вот пирожок с зайчатиной есть, - Санёк порылся в глубоких карманах порток и извлёк на свет божий тряпицу сомнительной чистоты, - будешь?
Егор посмотрел на мальчишку сверху вниз, и взгляд его затеплился. Идёт-бредёт себе одинокий маленький художник, босыми ногами пыль месит, вряд ли знает наверняка, что найдёт себе сегодня кров и хлеб, однако последний свой кус чужому человеку протягивает, - чудно.

- Благодарствуй, мил человек, не голоден я. Так почему ты мой портрет рисовать не хочешь?
- Да я хочу. Ещё как хочу. Только ведь нельзя этого делать. Кто оружие в руках держит, тому свою личину изображать ни в каком виде не положено. А ну как враг этой личиной завладеет?
- И что с того, - не понял Егор.
- Как это что? – простонал Санёк. – В огонь кинет, на куски изрубит, в омуте потопит. Одним словом, погубит.

- А-а, вот оно как, - разочарованно протянул Егор. – Погоди-ка, а ежели тайный портрет сделать, чтоб об нём никто не знал?
- Зачем? – пришла очередь Санька не врубаться в суть дела.
- За тем, чтобы девушке подарить, - вдруг ни с того ни с сего брякнул Егор.
Санёк поскрёб кучерявый затылок и расплылся в широкой улыбке:
- Слушай, а ведь ты дело говоришь. В городе, чай, до такого никто ещё не додумался, и я первым буду. Только надо такие парсуны писать, чтобы бабы их хорошо прятать могли, а в случае чего – в загашник.
 
- Давай-ка присядем вот тут с краешку, - Егор увлёк юного художника на обочину, под бок к уютной сосенке с моховой подушкой у корней.

Он попросил у Санька пергамент и ловко накидал на нём эскиз медальона на цепочке. Крышечку открываешь, а под ней портретик, и придумывать ничего не надо. Всё давно уже придумано. Но Санька энтузиазм Егора не вдохновил. Он покачал головой:
- Этакие вещицы золотых и серебряных дел мастера делают. Как я к ним сунусь? На то монеты надобны.

- Слушай, брат, я сделаю тебе первый заказ и ещё нескольких клиентов подгоню, вот и заработаешь на несколько медальонов. А лучше всего изготовить один образец и по нему другие заказы делать. Так хоть не разоришься.
Санёк снова почесал в затылке и подозрительно спросил:
- С чего это вдруг ты обо мне так печёшься?
- Да уж не просто так. Мне от тебя кое-что надо?
- Я так и знал, - сокрушенно простонал паренёк. – Не дам.
- Чего не дашь-то? – хмыкнул Егор.
- Ничего не дам. Не дам и не проси, - упёрся парень.
- А если отработать попрошу, согласишься? – хитро прищурился Егор.
- В кабалу надумал меня заманить? – Санёк аж задохнулся от злости, вскочил на ноги и собрался рвануть куда подальше.

Но Егор не дремал, цепко ухватил мальчишку за штаны и силой усадил на место:
- Остынь, маляр, - никто тебя в кабалу не манит, - у меня таких как ты – полна коробочка. Посмотри на меня внимательно, кто я, по-твоему?
- Душегуб с большой дороги! – нашёлся Санёк и дёрнулся в тщетной попытке освободиться.
- Был бы душегуб, давно бы тебя, - Егор живописно провёл ребром ладони под своим щетинистым подбородком, - напряги мозги, парень, ты же художник, должен быть наблюдательным. Ну, кто я?
- Ладно, дай подумать. Одет добротно, сапоги как весь мой стоят. Оружие дорогое, а бирюлек как у благородного нету. Вон один перстенёк на мизинце.

Егор с трудом стянул с пальца символ Малой Княжеской Власти, достал из кармана серебряную монету, отчеканенную этой весной, и протянул Саньку. Тот глянул на перстень, потом на монетный оттиск, потом ещё раз на перстень, потом округлил глаза и отвесил челюсть.
Егор вынул из скрюченных будто в судороге мальчишеских пальцев монету и перстень и спросил:
- Понял теперь, кто я?
- Понял, - в отрешенном восхищении закивал Санёк. – Ты - фальшивомонетчик.

В баню  к жрицам

Выпили тогда от души. Шут с Менестрелем всегда пили много, но тот раз был особенный. Голова столичных смолокуров выдавал замуж единственную дочь. Трое старших сыновей были пристроены кто куда, и на отцовскую беду ни один из них не пошёл по его стопам. А вот с младшенькой случилось иначе. Высоченная, почти с отца ростом, косая сажень в плечах,  подковы ломает, что иная баранки, Зоряна выбрала себе в мужья одного из отцовских подмастерьев – невысокого и худосочного мужичка. Он был вдовый с двумя девчушками-погодками на руках. С чего это взбрыкнуло смолокуровой дочке за вдовца замуж идти – не ведал никто. Но Зоряна ходила у отца в любимицах, да и будущий зять знал толк в ремесле, - вот и стакнулись. Голова на пир монет не пожалел, уелись и упились гости знатно. Кто-то прямо тут под столами и лавками завалился на ночёвку, кого по домам и клетям жёны растащили, а самые стойкие пошли молодых у бани караулить. Менестрель и Шут ещё худо-бедно помнили, как они к околице Смолокуровой слободки выбрались, и почти не помнили, как в притворённую банную дверь вползали и под нижний полок укладывались, чтобы в самый интересный момент из-под него выскочить и на молодых потраву устроить. Эх, и погоняют они по берегу Хладени молодца с молодицею. Были бы чуть потрезвей, сообразили бы, что в руках Зоряны накоплена силушка кипучая, немереная. Такая врежет промеж глаз, всю ночь звёздных птичек считать будешь. Но не забавы ради попёрлись наши обормоты в баню, а традиции соблюдая. Что ж они в первый раз что ли подобный демарш устраивали? Сперва проснулся Шут. То ли от жары, то ли от жаркого женского шёпота:
- У-м-м, ещё, ещё, как хорошо… вот так, да-да, о-о-о!
Хмель махом выветрился из его пропащей башки, и он тихонько потыркал Менестреля в бок. Оказывается, тот тоже продрал глаза и вовсю наслаждался сейчас стонами и охами молодой жены. Шут подал условный знак приятелю – ощутимо дёрнул того за волосы, и они дружно с хохотом, гомоном и скабрезными шуточками полезли из-под полока.
Верховная жрица Лазоря страсть как любила париться. Вот он долгожданный момент, - когда прислужницы из мелкого ранга послушниц как следует распаривали маленькие пихтовые венички с метёлками молодой целебень-травы в трёх кадушках, как положено: с кипятком, с молоком и с ключевой водой студёной. А потом, почти не касаясь обнажённого тела, эти венички полетят по-над полоком, щедро даря Верховной жрице неземное блаженство. В такие мгновенья ей казалось, будто она возносится в небесные чертоги к самому Вседержителю. Ароматный веник разбрызгал драгоценные капли на голые пятки Лазори, - это всегда было апофеозом чудесного действа, - и душа её вот-вот отделится от бренного греховного тела и понесётся, понесётся…
- Ой, лю-ли, ой, лю-ли, друг сердешный, погляди, что тут за красавица стонет-извивается, видно крепкий корешок да из мужниных порток….ай-ай-я-яй… за что?! Люди добрые, спасите-помогите, убивают!..
Три пары крепких девичьих рук со всей силы лупили и щипали любителей пошутить, а Лазоря, вооружённая дубовой бадейкой, от души наяривала по головам Шутам и Менестреля да приговаривала:
- Ах вы, срамники свинячьи, пасюки драные, лешаки болотные! Я вам щас корешки-то ваши оторву да покажу, как над жрицами глумится. Девоньки, бей врагов сильней, шпарь гадов кипятком!
К обеду история с баней дошла до княжеских палат, и с лёгкой руки княгини, вволю потешившейся над неудачными шутниками, в обиход самуровцев вошла поговорка: «Пошли к Зоряне, а попали к Лазоре», что означало крайнюю степень облома с последующим рукоприкладством и изрядным членовредительством.