Не помню чудного мгновенья

            
                Светлой памяти
                Нины Михайловны Кристенсен
                посвящается


            Был вечер. Сквозь холодные сизые облака едва пробивались редкие солнечные лучи. Он и она сидели на тёплой кухне напротив окна и молча пили чай.
         –  Завтра должен быть ясный день, – сказал он.
         –  Почему? – спросила она.
         –  Птицы летают высоко, – ответил он.
            И опять наступило молчание.
            Это было их второе свидание. Вчера они, изрядно продрогнув в сыром зале кинотеатра, долго и безуспешно пытались отогреться жидковатым кофе в стеклянном кафе. Шикарный ресторан был ему не по карману, а приглашать её в шумное заводское общежитие, где ему, как молодому специалисту-инженеру, выделили комнату, не хотелось.
            Сегодня она сама разрешила проблему, пригласив его к себе. И сделала это непринуждённо и без жеманства.
            Она ему нравилась. Её нельзя было назвать красавицей, но мягкие и приятные черты её лица и уютные округлости фигуры волновали его. Своими спокойными манерами она выгодно отличалась от разбитных, лихо кокетничавших заводских девчат. Он догадывался, что она тоже неравнодушна к нему.
            В домашней обстановке она выглядела ещё привлекательнее. Он чувствовал, что ему следовало бы предпринять более решительные шаги к сближению, но это чувство само по себе всё больше и больше окутывало его неприятной паутиной неловкости.
            Они продолжали смотреть в окно, хотя там уже опустились сумерки и не было ничего интересного.
         –  Угощайтесь яблоками, – предложила она и придвинула ближе к нему вазу с фруктами.
            Он выбрал яблоко и начал сосредоточенно счищать с него кожуру. Она украдкой наблюдала за ним.
         –  А в кожуре самые витамины, – сказала она шутливым тоном, весело улыбнувшись.
            Он тоже улыбнулся и отложил яблоко в сторону. Её улыбка подбодрила его.
         –  Хотите, я почитаю вам свои стихи? – спросил он неожиданно даже для самого себя.
         –  Ой, конечно!
            Он откашлялся и, смотря на своё отражение в тёмном окне, начал декламировать слегка дрожащим голосом:

                Оттого, что глаза у тебя синие,
                Мне не только небо кажется синим,
                Синие птицы на снежных вершинах,
                Синие рыбы в морских глубинах,
                Утренних грёз дрожащие линии
                В дымке сиреневой кажутся синими.

             Уже окрепшим голосом закончив читать, он взглянул на неё. Она улыбалась, но в её тёмно-карих глазах он прочёл вопрос.
          –  Увы, я далеко не Пушкин, – смущённо сказал он и развёл руками, – я написал это стихотворение в юности, много лет назад.
          –  Нет, нет, оно мне понравилось, – она поспешила успокоить его. – А у неё были синие глаза?
          –  У кого? – удивлённо переспросил он. 
          –  У той девушки, для которой ты написал это стихотворение.
          –  Ах да, у той девушки…– замялся он, но затем беспечным голосом, как бы желая подчеркнуть, что это было давно и уже не столь важно для него, ответил: 
          –  Дa… её звали Наташей… Ну, как-бы тебе сказать... Она – моя первая любовь... Было когда-то такое.
          –  Интересно, – сказала она, не скрывая любопытства, – рассказал бы мне о Наташе.
          –  Ну в общем-то ничего особенного. Но если хочешь, пожалуйста.
             Он равнодушно пожал пожал плечами, но было видно, что он и сам не прочь поговорить на эту тему.
          –  Я родился и вырос в Сухиничах под Калугой. Это маленький городок – всего одна мощённая улица со зданием администрации, универмагом и крошечным парком. Церковь поодаль. Да, ещё речка Брынь. А на холме над ней – развалины бывшего особняка купца Собчанинова. Жил там такой купец до революции. Развалины так и называли «дом Собчанинова». Вот и все достопримечательности. Короче, захолустье. Но мы были патриотами Сухиничей. Даже стихи сложили:

                Сухиничи – город могучий,
                Стоит он на Брыньке вонючей...

          –  Почему же вонючей? – рассмеялась она.
          –  Да больно уж она была заросшая и илистая,  тина да лягушки... Но мы любили свою Брыньку, она была нашей речкой.
             Он тоже расплылся в улыбке, польщённый её интересом к его детству.
          –  Наташа тоже жила на Брыньке вонючей? – спросила она, продолжая смеяться.
          –  Всего три месяца. Она приехала из Санкт-Петербурга.
             Он вдруг встал, театрально взмахнул рукой и с притворным пафосом произнёс:
          –  Наташа ворвалась в мою жизнь буйным сиреневым цветом! 
             Сев на место, шутливо спросил:
          –  Ну как ты находишь такое вступление?
             Она перестала смеяться и бросила на него пристальный взгляд. Не ответив на его вопрос, чему-то про себя усмехнулась, отвела глаза и задумалась. Но он, увлекаемый своими воспоминаниями, не обратил на это внимания.
          –  Между прочим, это было именно так, – продолжил он. – В мае наш городок утопал в цветущей сирени. И вот в такую сиреневую пору Наташа впервые появилась в нашем девятом классе. Я влюбился в неё, как говорят, с первого взгляда. Да и не только я – все пацаны свихнулись на ней. И было от чего потерять голову. Прекрасная незнакомка из другого, неведомого нам мира. Стройная фигурка, волнистые светло-каштановые волосы, необыкновенный голос...
             Но что было самое потрясающее в ней – это её глаза! Если бы ты видела её глаза! Синие, синие... И не просто синие, её глаза светились лазурью!
             Он откинулся на спинку стула, смотря куда-то вверх. Мечтательная улыбка скользила по его лицу. Затем хитро взглянул на неё и печальным голосом произнёс:
          –  И я заболел юношеской болезнью...
          –  Что случилось? – встревоженно удивилась она.
             Он прыснул со смеху, довольный тем, что его шутка сработала. Она посмотрела на него с недоумением, что ещё больше развеселило его.
          –  Да ничего серьёзного, все юноши переболевают этим, – успокоил он её, –  просто я начал писать стихи. Представляешь, мой первый стих был, собственно, не мой, а пушкинский. Он начинался так:

                Не помню чудного мгновенья,
                Как предо мной возникла ты...

             И далее в том же духе. Да простит мне Пушкин за то, что я беспощадно исковеркал его стихотворение, сам того не подозревая. Я ведь искренне верил, что сам сочинил его.
             Я потом думал о том, почему так произошло. Всё оказалось просто. Когда мне исполнилось десять, отец подарил мне сборник стихов Пушкина. Я был горд своей первой взрослой книгой и читал стихи подряд, не вникая в их содержание и не стараясь их запомнить. Но что-то, наверное, отложилось, и через несколько лет, когда я увидел Наташу, оно из меня неожиданно выплеснуло. Я был сам удивлён своим творением. Я прочитал его Володе, своему закадычному другу, и он тоже восхитился моим талантом.
          –  Но у Пушкина, как я помню, стихотворение начинается с «я помню чудное мгновение», а у тебя почему-то «не помню» – заметила она.
          –  Я думал и над тем, почему вдруг написал «не помню». Честно признаться, я сам не знаю. В юности пишешь, не осознавая ясно того, что пишешь. Возможно, ещё до встречи с Наташей я мечтал о ней… я ждал её... подсознательно, конечно. Мне уже снились призрачные девичьи образы... Сейчас мне кажется, что это была Наташа. Не могу сказать точно... не помню...
             Зато я хорошо запомнил ответ Наташи на этот стих. Во время урока Володя без моего ведома, – наверное, он хотел подсобить мне, – передал листок с этим стихом и моим именем Наташе. Она прочитала, посмотрела в мою сторону и презрительно фыркнула. Потом что-то написала на листке и вернула его мне. Я увидел, что мои строки были зачёркнуты, и поверх них написан правильный пушкинский текст. Внизу крупными буквами Наташа приписала «НЕВЕЖДА!!!» с тремя восклицательными знаками на конце.
            Они, эти восклицательные знаки, до сих пор у меня перед глазами... размашистые такие... они-то и поразили меня больнее всего. Впервые в жизни я испытал жгучее чувство стыда. Все мои грёзы рассеялись враз...
            Забыв про недоочищенное яблоко, он взял другое, покрутил его в руке, разглядывая со всех сторон, и опять положил в вазу. Затем, отпив уже остывшего, но ещё сохранившего аромат, чая, опустил голову и стал рассматривать чаинки на дне чашки.
         –  Неужели так всё и кончилось?!
            Смутившись невольно вырвавшегося у неё громкого восклицания, она зарделась.
         –  Нет, – oтветил он и поднял глаза. Они блестели, как у юноши перед первым свиданием.
         –  Всё только начиналось. Я тогда недооценил помощь Володи... и Александра Сергеевича. После уроков Наташа сама подошла ко мне и, дружелюбно улыбаясь, сказала: «Представь себе, в Санкт-Петербурге я жила рядом с домом Пушкина».
            Потом она стала расспрашивать, читал ли я Ахматову, Цветаеву, Тарковского... Я впервые слышал эти имена и что-то мямлил в ответ. Наташа укоризненно покачивала головой, вроде бы удивляясь тому, как можно не знать таких поэтов.
            Вдруг она протянула мне свою школьную сумку и кивком попросила проводить её, сказав при этом: «А это хорошо, что ты стараешься писать стихи». 
            Так я стал её верным оруженосцем, а точнее, сумоносцем.
            Каждое утро я вскакивал спозаранку, разбуженный счастливой мыслью, что сегодня снова увижу Наташу. Заранее бежал к её дому и с нетерпением ждал, когда она выйдет.
            Во время уроков не отрывал от неё глаз, и от каждого её взгляда в мою сторону у меня замирало сердце. Я сравнивал её с другими девочками и поражался, насколько Наташа красивее всех.
            После школы мы шли домой кружными путями, чтобы оттянуть расставание.
            Мы больше разговаривали о поэзии. Наташа с увлечением рассказывала о поэтах и читала их стихи, а я только слушал... и завидовал им. Мне ведь тоже хотелось сказать Наташе что-то сокровенное... и сказать поэтично, возвышенно.
            Она приносила мне книги российских и зарубежных поэтов – она их привезла с собой, – и я читал их бессонными ночами. Наташа пыталась обсуждать их со мной, но какой из меня был критик!
            Она умела говорить о поэзии глубокомысленно и красиво, и эта её способность казалась необыкновенной, недоступной для меня. Я просто не представлял себе, как можно рассуждать о поэзии, и мог разве что сказать, нравится или не нравится, и не больше того.
            Впрочем, мне нравилось всё. Наверное, потому, что, читая, я как-бы прикасался к Наташе, я ощущал её – это же были Наташины книги! Наташина поэзия!
            Почему-то мне особенно запомнились  японские стихи... знаешь, есть такие коротенькие – всего в три строчки. Есть в них что-то щемящее... светлая грусть…
            Тогда я даже сочинил нечто похожее на них:

                Опять бессонница…
                Как резок птицы крик,
                Проснувшейся в ночи.

            Наташа сказала, что получилось «недурно», и я был счастлив.
            Он замолк и вопросительно посмотрел на неё.
         –  Недурно, – улыбнулась она и спросила:
         –  А вы что, так и ходили? Я хочу спросить, ты не пытался... ну... как-то признаться ей?
         –  Признаться? – переспросил он после довольно долгой паузы.
            Она закивала головой.
         –  Вроде пытался... – неуверенно сказал он, – всего один раз... у дома Собчанинова. Там мы иногда уединялись... Наташе нравилось это место. Она говорила, что там веет стариной и видны дали…
            Она читала там стихи. Чаще это был Андрей Белый. Наташа не раз признавалась, что любит его. Его она читала особенно вдохновенно. Она закрывала глаза и уносилась в мир, где царил Андрей Белый… и не было места для меня. Я отчаянно ревновал её к этому Белому и не знал, как вернуть её...
            Однажды, когда Наташа декламировала, я собрался с духом и в первый раз... и последний... взял её за руку. Наташа не убрала своей руки, она просто не заметила. Мне так много хотелось ей сказать, но я только и смог выдавить:
         –  Ты такая красивая, Наташа.
            Она открыла лазурные глаза, удивлённо взглянула на меня и... продолжила декламировать, снова прикрыв глаза. Моя рука стала влажной от волнения, и я разжал её...
            Он замолк, задумавшись, и затем сказал:
         –  Сейчас-то я понимаю, что разжав руку, потерял Наташу... 
            Помолчав ещё немного, он произнёс:
         –  Впрочем, кто знает?
            Он опять взял яблоко и продолжил срезать кожуру.
         –  И всё? – спросила она.
         –  И всё. Всё кончилось так же неожиданно, как и началось. Как-то вечером Наташа сказала, что завтра уезжает обратно в Санкт-Петербург. Я не спал ту ночь и написал ей всё, что до того не смог высказать. На семи листах.
            Наутро я передал их Наташе и попросил ответить.
         –  Неужели не ответила? – спросила она с искренним сочувствием.
         –  Ни ответа, ни привета... – Он грустно усмехнулся. – Видимо, она тут-же забыла обо мне. У неё же не было тех чувств, что у меня. Она скорее увлекалась миссией просвещения провинциального мальчика. Но как бы там ни было, я благодарен ей. Она открыла для меня новый мир.
         –  А ты не старался потом её найти?.
         –  Нет. Я ждал ответа какое-то время, а потом... Потом я влюблялся в других. Но это уже было не то... бледнее что-ли, прозаичнее. Наташины глаза всегда были передо мною. И через пару лет я накропал то, что читал тебе вначале.
         –  А почему твоё стихотворение о море, о горах? В Сухиничах же, ты сам говорил, была только Брынька.
         –  Не знаю. Считай это моей фантазией. Возможно я размечтался, что когда-нибудь, где-нибудь, где есть море и горы, буду путешествовать и встречу прежнюю Наташу.
            Он наконец дочистил яблоко, но так и не вкусив его, снова отложил в сторону. Затем порывисто встал, подошёл к ней, и, преклонившись, положил голову ей на колени. Она тихо погладила его по волосам. Он попытался её обнять. Она взъерошила его волосы и мягко, но решительно отвела его руки в сторону.
         –  Путешествовать, – задумчиво произнесла она, – путешествовать... Ну, что ж, продолжай путешествовать.
            Чуть насмешливая улыбка затронула её губы, но её тёмно-карие глаза оставались грустными.


Примечание: этот рассказ на английском языке под названием «I don't remember the wonderful moment»
http://www.proza.ru/2009/08/26/605
получил первый приз за лучшую лирическую прозу «PUSKIN BICENTENNIAL PRIZE For The Most Lirical Prose» на конкурсе в честь 200-летнего юбилея А.С.Пушкина, организованном Королевским Университетом Мельбурна - The Royal Melbourne University по инициативе Нины Михайловны Кристенсен.

На снимке: Цветёт сирень как первая любовь. Фото автора.