Письмо к однокласснице

               

Опыт письменного послания наподобие философических писем П. Я. Чаадаева.

Примечаниe.
1. Словосочетание “духовная природа человека” в различных склонениях из-за очень частого употребления везде замененo на первые буквы слов “д. п. ч.” .
   

Здравствуй, Т.!  Не знаю, как такое признание "смотрится" со стороны, но почти на все затронутые тобой в письме вопросы у меня есть (опять таки-- мне так кажется,-- об остальном судить тебе--!) довольно выверенные, уже давно продуманные ответы. Трудность моя заключается в необходимости изложить всё "адаптированно" к восприятию, не упустив ничего существенного.
 Я действительно в своё время немало думал о своих проблемах в детстве, в частности о тех, о которых ты писала. Я их по-своему понял, и детей пытался направить по школьной жизни так, чтобы у них таких проблем не было. И они обе себя всегда хорошо чувствовали в среде сверстников, были раскованными, лишенными "моих" комплексов. Так, как ты написала об этом,-- это типичное видение со стороны, чисто "эмпирическое". После продумывания, в том числе и на основе фактов, о которых знаю только я, это всё видится во многом по-другому.
  Я понимаю так, что есть два вида определений,-- глубокие (лучше было бы          назвать-- "основополагающие", но наиболее правильное название- "метафизические"--!!) и поверхностные, чисто "эмпирические". Более поверхностных определений, чем детские наглость, изворотливость, раскованность, да и доброта тоже, по-моему, трудно найти. Все дети (да и взрослые, кстати, тоже--!) по-своему наглые и изворотливые, по-своему   раскованные или закрепощённые, добрые или жадные. Несколько по иному обстоит дело с уверенностью или неуверенностью: взрослый изначально или      основополагающе обязан быть уверенным (даже когда его посещают какие-то сомнения--!), а ребёнок может, даже должен быть,  неуверенным.                Бросающаяся в глаза "взрослая" неуверенность есть "серьёзное" отклонение от нормальности, как и аналогичная детская уверенность. Последнее, как правило-- есть всего лишь копирование "взрослого" поведения, не обеспеченное духовной зрелостью. У любого такого "определения" есть своё "антиопределение", и истина (т.е. то, что должно быть--!), всегда лежит где-то посередине. Нельзя с уверенностью сказать, должен ли человек быть добрым или жадным (также, например, раскованным или стеснительным...), -- с уверенностью можно сказать лишь то, что он не должен быть "слишком": слишком добрым или слишком жадным, слишком изворотливым или слишком прямым. Это, кстати, и комментарий к тому, что я, насколько ты помнишь, был очень "добрым". Слишком большая доброта может рассматриваться в том числе и как своего рода чрезмерная изворотливость, поэтому и выглядеть очень даже непристойно. Я, кстати, если ты можешь помнить, ни в чём, ни в смысле учёбы, ни в смысле приспособленности к коллективу не был самым "последним",-- во всём за мной был ещё кто-то. Так же было и потом, и в техникуме, и в армии, работу после армии и учёбу в институте я вообще к этому "списку" не прилагаю: это была другая жизнь.    Были у меня в молодом возрасте и элементы везения: всегда, например, был решён вопрос с жильём, что при тогдашней остроте этой проблемы вовсе немало. Имея, в принципе, где жить, мы в 87-м году после сноса частного, хотя и  маленького владения родителей жены получили без всякого блата и взяток ещё отдельную двухкомнатную квартиру, которую отдали, правда, за бесценок перед отъездом. Согласен, такое было возможно только в Союзе. Но и это, я считаю, было неправильным и "ущемительным" для человека (хотя с моей стороны это, быть может, звучит неблагодарно, даже цинично--!!): своё жильё должно быть только купленным и закреплённым за хозяевами как собственность; предоставление же "государственного" жилья взамен частного есть обман.
   Оглядываясь назад, не только на школьную, но и на последующую мою жизнь, я понял, что я вовсе не был каким-то особенным ни в хорошем, ни в плохом смысле: таких, в принципе, как я, было немало, целая категория или "когорта", причём из самых разных социальных прослоек и национальностей. Повезло мне по большому счёту также и в том, что Нечто удерживало меня переступить черту, за которой уже нет возврата в "нормальную" жизнь (а возможность переступить её была очень даже реальная--!!), всегда почти на самом "краю" независимо от моих желаний и действий приходила какая-то помощь. Здесь необходим некий абстрактный экскурс, и ты уж прости, если он не очень приятен.
    Человек сотворён так (Богом, природой, необходимостью...), что в него заложена некая духовная или метафизическая природа, единая для всех. В этом смысле нет разницы не только между сословиями или национальностями, но и между людьми, живущими в самых различных точках земли, принадлежащими различным расам и климатическим условиям,  различным уровням развития, от "примитивных" пещерных до продвинутых современных. На это указывает, что везде и всегда в той или иной мере слабые страдают от сильных, простые от изворотливых, закомплексованные от раскованных, глупые от умных,-- но всегда после длительной борьбы "с переменным успехом" (месяцы, годы, десятилетия...), надо полагать, добро побеждает зло. Но эта единая духовная природа способна "предвосхищать" и "подстраиваться" под самые различные условия или ситуации таким образом, что для каждого такого комплекса условий или ситуации возможно наиболее правильное (т.е. наиболее полно соответствующее этой природе--!!) состояние. Это состояние может определяться в том числе и образом мыслей и действий конкретного человека, коллектива, сословия, процессами в обществе, направлением развития области, страны и т.д.: эта возможность определения настолько широка, что перечислить всё невозможно. Эта способность "предвосхищать" и "подстраиваться" под самые различные условия или ситуации, в конце концов, и определяет то, что при единой духовной природе все люди, не говоря уже о принадлежащих различным расам и уровням развития, настолько различны, что сама эта единая основа иногда подвергается (разумеется, ошибочно--!!) сомнению. Сомнение в единой д. п. ч.-- опасная вещь, именно из неё произрастают различного толка "фашизмы", "национализмы", "расизмы" и др.. Но наиболее правильное (т.е. наиболее полно соответствующее этой природе--!) состояние есть практически недостижимый идеал, и в каждой конкретной ситуации (применительно к конкретному человеку--!!!) реально лишь некое отклонение или приближение, у кого большее, у кого меньшее. Различными эти отклонения являются и, так сказать, по "качеству", начиная от серьёзных проблем с законом, с элементарными моральными нормами, и кончая различного рода "нелепостями", вызывающими иногда добрый, но чаще, повидимому, недобрый смех. Разумеется, этот экскурс можно продолжать, развивать и конкретизировать, но это, по-моему, самое необходимое и основное.
   Написав так, я не сказал, по существу, ничего нового: об этом в той или иной форме говорят все положительные религиозно--этические учения. И здесь я уже подвёл рассуждение, что называется, к "себе и себе подобным",-- есть люди, которые по каким-то причинам отклоняются от  наиболее полно соответствующего духовной природе состояния таким образом, что ведут себя неоправданно нелепо, глупо, наивно и т.д.. Копаться в причинах такого отклонения-- пустая трата времени, если не иметь "путеводителя": т.е. изначального указания на то, какого рода причины нас здесь могут заинтересовать. И я понимаю так, что, учитывая содержание твоего предыдущего письма,  нас здесь может заинтересовать сравнение всего комплекса отношений к этой "проблеме" со стороны власть придержащих в Союзе и на т.н. Западе. И здесь можно констатировать без "обиняков" (я в этом уверен и, что называется, пронёс "в себе" и имел возможность сравнить--!), что на Западе при всех недостатках власть функционирует так, что помагает тем, кто в этом нуждается, извести возможные причины и преодолевать отклонения, а в Союзе власть функционировала так, что провоцировала эти причины и на трудностях людей (фактически на их костях--!!!) строила своё благополучие. Именно в этом и заключается истинный, наиболее "адекватный" смысл того, о чём я писал в предыдущем письме (но я здесь только повторил то, о чём сам читал--!!): что жизнь на Западе ... соответствовала д. п. ч. в принципе..., в Союзе же жизнь была... явным насилием над этой природой (поэтому и развалилась). Ты в своём письме писала, что на Украине "с виду всё очень веско, но... нет материального подтверждения". Я думаю, что ты имела в виду не "материальное", а именно "финансовое" подтверждение,-- ещё я думаю, что если что-то с виду очень веско или весомо, то это уже материально. По аналогии с этим, по-моему, можно сказать, что несмотря на низкий уровень жизни, материальная жизнь в Союзе была очень весомой: огромные заводы, курортные зоны, учебные заведения, объёмы строительства и добычи ископаемых, транспорт, армия, космос..., но этой весомости не было нормального духовного подтверждения.
   При всём том, что школы, например, по каким-то общим материальным параметрам в б. Союзе и на Западе выглядели почти одинаково (вот тебе и весомость--!!!), разница внутренняя (духовная, психологическая..., как уж угодно) была колоссальной, и далеко не в пользу школ советских. При всех т.н. попытках в советских школах установить контроль за всем и вся почти всё по--настоящему необходимое и для простого ученика  "чувствительное" было пущено на самотёк и "произвол судьбы". Я это хорошо помню по нашей школе, а ведь она была далеко не худшая, даже одна из лучших в городе.
В израильских школах, например, ученики очень много ездят на экскурсии, но почему в советской школе этого не было практически вообще?! Ведь проблема совершенно не упиралась в финансы: родители бы за экскурсии платили сами (так, кстати, и в Израиле, и в большинстве других стран--!!). Были и автобусы, и водители, были и места для посещения, была, наверное, и добрая воля (если её, так сказать, понимать абстрактно--!). Всё "материальное" было, но конкретно боялись браться, нетрудно догадаться,-- потому, что необходимый для этого уровень ответственности не был обеспечен (на основе здравого смысла--!!) при огромном, как будто развитом своде законов ни законодательно, ни психологически.   
   Случись на экскурсии что-то с детьми (но ведь такое возможно во всех странах--!!!), потенциально ответственные лица (организаторы, экскурсоводы, сопровождающие...) понимали: с ними справедливо, по настоящему цивилизованно не поступят ни в смысле закона, ни, так сказать, в смысле морально-психологического пресса. Ведь это-- самый что ни на есть объективный признак недоверия к власти, даже если и озвучивается противоположное. В конце концов могли проявить снисхождение (взять на поруки и т.д.--!!), как часто делалось при трагедиях на производстве, но это всего лишь "обратная сторона" беззакония и, так сказать, "изнанка" морали. Всё это вещи не материального, а именно духовного порядка, чего не было и нет на т.н. Западе, и многие "западные" люди могут не понять, о чём тут даже в принципе идет речь. Но такое положение "затуркивало" людей, особенно социально и "психологически" слабые слои учителей, родителей и учеников, провоцировало различные отклонения в том смысле, что я отметил выше.
   Или почему в советских школах совршенно не было службы психологической поддержки учеников!? Не было, по-моему, даже штатного психолога, в любом случае, уверен, ученики и родители о наличии такового даже не подозревали. Это уже я, так сказать, рассуждения приближаю к "себе",-- ведь я, уверен, был ребёнком, элементарно нуждающимся в профессиональной  помощи психолога. Что, не было денег ещё на одну штатную единицу!? Разумеется были, просто идеологическая установка "власть придержащих" была такова, что для школы психолог-- это излишество, даже "буржуазный" предрассудок,-- любой учитель, если он только советский, уже "автоматически" обязан быть хорошим психологом. И на таких "ерундовых" и глупых установках строилась реальная политика.
   У нас действительно (и в этом, я считаю, также повезло--!) была сравнительно хорошая школа и хорошие учителя. Но все они, как я сейчас понимаю, при этом были совершенно никудышними психологами. Они делали вещи, совершенно недопустимые с точки зрения психологии преподавания, и  не "комплексовали" при этом. Я могу эти вещи перечислять, я многое помню, но не хочу этого делать. Именно таким был основной учительский "костяк" нашего класса: Л. К., Л. Г., М. Д. и Л. И.. У меня нет к ним "запоздалых" обид и претензий: они  были хорошими преподавателями. Но психологами они были действительно никакими, каждая по своему. Л. К., например,-- при том, что она, как я понимаю, вкладывала силы и душу в свою работу, и я сохраняю о ней добрую память,-- могла на весь класс читать перехваченные записки, также заставлять учеников указывать друг на друга когда те шепчатся (и чтобы они же выставляли друг друга из-за этого к доске--!), не говоря уже о том, что ученика могла  просто грубо оскорбить (но это делали почти все учителя). Но у меня лично "грустные" воспоминания связаны только с Л. И., считавшей почему то правильным выставлять меня на "посмешище" и открыто потешаться. Но преподавателем она была неплохим: умела вести уроки живо и заинтересовать ученика.
   Хотя я понимаю,-- духовная атмосфера в обществе была такова, что толкала и преподавателей, и вообще всех поступать именно так, как они поступали. В советское время было очень распространено то представление,-- и далеко не в последнюю очередь среди, работников сферы образования,-- что с детьми вообще по другому никак нельзя, и все теории-- это блеф. Такое представление -- явное указание на то, что система безнадёжно порочна. А директор наш, незабвенный М. Ф., наверняка ты его помнишь,-- тот вообще бил выгнанных учеников из класса, когда встречал в коридоре,-- один раз и мне досталось. Сейчас обо всём об этом можно вспоминать с юмором и улыбкой, но, по-моему, большего указания на то, что система была ущербна и бессильна перед естественно возникающими трудностями, нелегко отыскать. Это всё то, чего действительно не было и нет на т.н. Западе, но я могу конкретно судить по Израилю. Здесь также немало трудностей, но основной преподавательский "костяк"-- это учителя "среднего" уровня, ясно "обозревающие" те границы, за которые переходить нельзя. Здесь главное-- слишком уж "запредельно" не поранить достоинство ученика, и система учителям в этом помагает, установив им допустимые границы и не требуя от них практически невозможного.
   В сущности, неблагоприятная психологическая атмосфера для отдельных категорий учеников-- вообще "бич" светского образования и школ, меня это по понятным причинам интересовало, и я один такой случай знаю, произошедший с соучеником моей младшей дочери. В конце концов он заупрямился и перестал ходить в школу вообще, а заставить это делать под угрозой физического наказания его никто не мог, в первую очередь родители. С ним работали психологи, и не только школьные, но и это почти не помогло. В конце концов его забрали из этой школы и определили в школу религиозную, и он в ней учился около двух лет. Религиозная школа и отличается по сути от светской тем, что там есть гораздо больше возможностей управлять психологической атмосферой среди учеников, так как авторитетом религии запрещаются многие вещи, распространённые в школах светских. После двух лет учёбы в школе религиозной он опять пришёл в ту же светскую школу, в тот же класс, но уже другим мальчиком. Я его встретил на выпускном вечере  (моей дочери и его),-- он выглядел вполне нормальным, весёлым и раскованным.
   Такого "выздоровления" посредством легитимных ресурсов самой системы я не встречал за время учёбы в советских учебных учреждениях, да оно и вряд-ли было возможно. Там был по-настоящему действенным иной вариант развития событий: найти возможность (также смелость и наглость--!!) нелeгитимно угрожать именем не власти, но "сильных мира сего": если, мол, ещё с моим ребёнком что-то подобное  повториться-- пеняйте на себя. Но далеко не каждый нуждающийся в этом мог найти такую возможность, также иметь смелость и наглость. Справедливости ради нужно отметить, что в школе наподобие нашей была возможность профилирующие предметы (математика, физика...) изучaть более полно и глубоко, чем в аналогичной израильской школе, но, по большому счёту, больше преимуществ я не вижу.
   В Израиле действительно за многие мероприятия, средства обучения и дополнительные занятия в школе нужно платить из своего кармана (но не за все--!!), и это может быть обременитело семьям слишком уж малого достатка, но им как-то пытаются помагать, в том числе и силами муниципалитетов. Но чтобы у детей "больших начальников" (мэра города и др..., даже членов правительства--!!) было больше нелигитимных возможностей преуспеть в учёбе и продолжать учиться далее в университетах,-- такого, как это ни странно слышать выходцу из бывшей советской империи, нет вообще. У детей "элиты" есть,что правда то правда, неизмеримо больше возможностей преуспеть в бизнесе и политике,-- но эти возможности, строго говоря, нельзя назвать нелегитимными. В бизнесе и политике, правда, существует много незаконного (большие взятки в разных формах и др.), но такого мерзкого и, я бы добавил, гнусного, явно попирающего элементарные нормы морали,-- как, например, нелегитимная плата за поступление в обход других,-- в Израиле действительно нет.
   В б. Союзе несправедливость и ущемление прав наиболее остро и непосредственно ощущались слоями социально средними и ниже, на т.н. Западе-- слоями "выше" средних. Именно поэтому реакция на это: в первом случае достигала наибольшей масштабности и остроты (т.е. озлобления--!!), во втором-- была более притворной. Всё это так или иначе не могло не влиять на психологическую атмосферу в школе. Ведь учитель, в той или иной мере взяв на вооружение оскорбления (моральные или физические--!) учеников (пусть даже и заслуженные, ведь ученики-- известный народ, почти всегда разгильдяи--!!), автоматически или инстинктивно выберет для этого ученика из социально более слабой и незащищённой семьи. И так оно будет в любой стране и стороне: на Западе, на Востоке,-- где угодно.
  Д. п. ч. такова, что одно в этой жизни зависит только от внешних факторов или условий, другое,-- только от "внутреннего" содержания, стремлений и побуждений,-- коротко говоря от сознательности. Никакая "распрекрасная" система не превратит посредственность в гения (это зависит только от "внутреннего" содержания--!!), и в то же время никакие призывы к сознательности, долгу и т. п. не создадут нормальную атмосферу нигде (в обществе, на предприятии, в школе...), если она не будет подкреплена некой правильной "внешней" организацией, соответствующей всё той же д. п. ч. или способной находится с ней в гармониии. Это звучит вразумительно и кажется простым, но в Союзе "власть придержащие" на разных уровнях поступали таким образом, как--будто этого совершенно не понимают, и даже убеждены в обратном. Как в басне Крылова про кота, который "всё жаркое съел": совершенно не по делу, вне "здравого смысла" приывали к сознательности, а когда надо было наоборот, "актуализировать" некие внутренние побуждения и давать больше свободы, то "зажимали системные гайки". Также поступали и "плохие психологи" в школе по отношению к ученикам. У них не было правильного базиса  в понимании того, на чём должны быть основаны взаимоотношения с учениками, ни внешне принудительно, но правильно организованной системы этих взаимоотношений. Во всяком случае чего-то очень важного, существенного, необходимо соответствующего д. п. ч. не хватало. Всё это совершенно аналогично тому, что чего--то основополагающего не хватало советскому строю вообще, чтобы жить в нем полноценно и полнокровно.
   Я не отношусь к тем людям, которые считают основой всех бед в б. Союзе низкий уровень жизни или "пустые полки в магазинах". Напротив, я считаю это следствием чего--то более важного и основополагающего. В "постперестроечное" время, насколько помню, очень культивировалась та мысль, что советская власть "забыла Бога", поэтому и развалилась. Но я думаю, что из тех, кто употреблял эти слова, мало кто под ними понимал нечто очень конкретное. Чтобы не ходить вокруг да около, я констатирую напрямую, что касательно темы этого письма понимаю под ними несколько очень конкретных вещей.
   Первое-- раз уж Б--г сотворил человека, то именно он "вложил" в него природу, как физическую, так и духовную. Второе-- эта природа, кроме всего прочего, соответствует двум “вещам”: определённой градации качества преступлений и определённому месту в жизни общества юридического закона или подхода. Первое означает, что непосредственные преступления перед человеческой личностью и достоинством (прежде всего физические, но также и другие--!!) должны иметь явный "приоритет" (конечно же в ковычках--!) перед всеми другими видами преступлений. То есть, откровенно говоря, человек, путём хитроумных, но непосредственно не связанных с унижением и оскорблением людей,  но всё-таки незаконных махинаций присвоивший себе миллион, должен считаться преступником меньшим, чем хулиган, давший кому-то "по морде". Разумеется, и такого "хитроумного" нужно судить и наказывать, и отбирать неправомерно присвоенное, и даже "с лихвой",-- но преступником он должен считаться меньшим, чем хулиган, если незаконное присвоение  совершил "культурно" и "цивилизованно". Непосредственные преступления перед личностью и достоинством должны считаться некой особой, наиболее тяжкой "точкой отсчета" качества преступлений. Даже если возможен вариант, что, учитывая конкретные факты, "культурный присвоитель" получит большее наказание, чем хулиган, наиболее тяжкая "точка отсчета" непосредственных преступлений перед личностью должна быть некой квинтэссенцией системы правоохранения. Именно поэтому в правоохранительных системах сравнительно благополучных в этом отношении стран для подозреваемых в таких "наиболее тяжких" преступлениях  предусмотрено не только цивилизованное "судоговорение", но и целая система уловок и неудобств, очень затрудняющих жизнь ещё до суда. Штрафы, предварительные заключения, возмещение ущерба и др.,-- все это подозреваемый получает ещё до суда, так сказать, в административном порядке, такое положение работает как "устрашающая палка", и потенциальный правонарушитель боится прежде всего именно его, а не решения суда. Можно не соглашаться с правильностью такого положения, но, по--моему, оно прижилось только потому, что соответствует природе человека, иногда требующей также и "палки". В Америке, Канаде, Германии др. благополучных станах, правда, эта система, по всей видимости, более эффективна и отлажена, чем в Израиле.
   В Союзе, во всяком случае в то время, которое мы застали, это было как раз с точностью до наоборот: наиболее тяжкими преступлениями считались экономические, финансовые, хищения "в особо крупных размерах", "валютные" и т.д., хулиганство же считалось преступлением, достойным часто и снисхождения. О тяжести хулиганства судили (и это вполне понятно--!!) прежде всего по причинённому физическому вреду: убил, покалечил на всю жизнь,-- значит это преступление тяжёлое, в иных же случаях, которых всегда и везде явное большинство, оно таковым не является. Такое положение противоречит, явно не соответствует д. п. ч. потому, что в  "непосредственных преступлениях перед личностью и достоинством" наибольший ущерб человеку именно моральный. Простого, "среднестатистического" человека, часто не смотря на его внешнюю реакцию, мало задевает то, что высокопоставленный чиновник берёт большие взятки или получает совершенно непропорциональную зарплату,--если, в конце концов, эти деньги оседают в банке и участвуют в финансовом кругообороте; но моральные унижения и глумления его очень задевают, и вряд-ли он их забывает даже спустя годы. Такие резоны намеренно не учитывались "сов. властью", даже учитывались "с обратным знаком" именно в том смысле, что "затурканным" и "запуганным" народом, как известно, легче управлять.
  Ведь это же не выдумки, например, что в Союзе можно было легко и безнаказанно угрожать физической расправой, причём в грубой и прямой форме,-- труднее, конечно, было эту угрозу осуществить! Д. п. ч. соответствует то понимание, что сама по себе такая угроза-- это "непосредственное" преступление перед личностью и достоинством, причём серьёзное. В "благополучных" странах очень применимо, например, то положение, что если преступление сопровождается ещё и угрозой расправы в случае жалобы по поводу его в органы правоохранения, то это многократно усиливает вину. Разумеется, нечто подобное было и в советском законодательстве, но оно почему то практически не применялось.
   Второе (определённое место в жизни общества юридического закона или подхода--!) означает, что любую ситуацию, любую сложность в отношениях между людьми, от самой, казалось бы, "ничтожно" бытовой  и до принципиально серьёзной во всех отношениях, возможно рассмотреть в категориях юриспруденции и правоохранения (уголовного права). О том, что такой подход вполне соответствует д. п. ч., свидетельствует тот бесспорный факт, что почти во всех древних письменных источниках, относящихся к различным религиям и культурным типам (библия, коран, талмуд, различные "своды законов"... ), присутствуют мотивы юридические или "законоохранительные" наряду и неотделимо от мотивов религиозных, культурных, исторических, каких угодно. Отдельный человек или группы людей являются субъектами права не потому, что уже существуют какие--то законы, а потому, что такова метафизика или природа человека. Любой, даже самый ничтожный бытовой конфликт можно вполне адекватно сводить
к истцам, ответчикам, правым, виноватым, преступлениям (т.е. переходам закона), наказаниям (даже если оно может быть только ничтожно малым--!!). Именно такой подход способствует, например, тому, что как мы знаем, например, по Америке: жена, не комплексуя, подаёт в суд на мужа, дети-- на родителей, сослуживцы на сослуживцев (истолковывая, например, неосторожно брошенный взгляд чуть ли не как сексуальное домагательство--!!), а какой-то "мудак" за свою какую--то "мудаческую", но не ущемляющую других потребность борется как за неотъемлемое право. Трудно сказать, хорошо это или плохо, если не знать, о чём конкретно идет речь. Если дело действительно пустяковое и ничтожное, то, быть может, и плохо делать "из мухи слона", но что в этом контексте действительно хорошо, даже бесценно, так это осознание возможности. Если любой человек, как потенциальный истец или ответчик, очень ясно осознает, что как он, так и против него в конце концов может быть возбуждено юридическое преследование, то "крепко" задумается, делать ли что-то плохое или "дурно пахнущее", и особенно,-- делать ли это дважды, трижды подряд и так далее. Проблема "широко истолкованного" преступления и наказания может правильно решаться только под "эгидой" системы правоохранения,-- вот что наиболее согласуется с д. п. ч.; и это как раз то, что в Америке на неком житейском уровне понимал, повидимому, даже ребёнок, а в б. Союзе не понимал даже иной ответственный работник. Слово "адвокат" (на иврите орех-дин), кстати, в доподлинном переводе означает не "защитник", а именно "водитель по праву", т.е. помогающий, при надобности, объяснить или истолковать любое дело в категориях, символах и терминах правоохранения  (юридических и уголовных).
   В б. Союзе люди понимали так, что можно и нужно жаловаться в горком, завком, профсоюз, гороно, директору, начальнику цеха, классному руководителю...,-- но эти жалобы в  явном большинстве случаев оказывались бесполезными и безрезультатными, и люди озлоблялись. Они часто проклинали всех и вся, обвиняли чиновников, партийные органы, народный контроль, самих себя за недостаточную напористость и сообразительность, окружающих за безразличие, ностальгировали по кровавым начальным годам советской власти (20-м и 30-м), ибо в те годы какие-то вопросы действительно решались легче (почему-- другой вопрос--?!). И мне представляется, что совершенно немногие понимали, где "зарыта собака" или каким ключём "открывается ларчик". А "зарытая собака" заключалась в том, что за всеми этими жалобами и требованиями совершенно отсутствовала возможность решить и удовлетворить их в юридическом (уголовном) порядке. На каком-то подсознательном уровне это понимали (скорее ощущали) те, от кого зависело удовлетворение жалоб и требований, поэтому они не боялись и не старались. И так бы оно было в любой стране при таких условиях, такова природа человека. Они фактически боялись только нелегитимных вмешательств и давления "сильных мира сего", и в "злополучные" 20-е и 30-е годы такое вмешательство имели сильную мотивацию осуществлять партийные органы и органы госбезопасности,-- поэтому многие вопросы и решались легче и быстрее. Но когда система естественно состарилась и "обрежневела", оказалось, что ей не хватает явно необходимого для правильного функционирования. Профсоюз, горком и гороно в принципе неспособны заменить правоохранительные органы,-- хотя в какой--то период советской власти это казалось возможным, даже неизбежным,-- но правильно функционировать они могут только под "эгидой" этих органов в том смысле, что любую проблему реально решить, если возникнет желание и потребность (как правило-- у истца--!), в уголовном порядке. Если бы такое понимание было в полном смысле актуализировано в том обществе, где мы росли, то у людей социально и психологически слабых, в том числе и у детей наподобие меня, проблем было бы гораздо меньше. Реальная возможность обратиться в суд на школу со стороны родителей по поводу морального ущерба их детям (и, кстати, возможность в полном смысле этого слова эффективная, что зависит от структуры и организации системы правоохранения в целом--!!), была бы более действенна и правильна (в смысле д. п. ч.--!!), чем постоянные и унижающие достоинство обращения к лицам, не имеющим ни законных прав, ни ответственности, ни навыков, ни знаний, ни по-настоящему желания, ни небходимого для этого организационного инструментария (учителям, классным руководителям, родительскому "комитету", родителям других детей... ), решать такие проблемы.
  Я считаю как правило, и более того,-- убеждён в этом по жизненному опыту, что нет людей "абсолютно" сильных или слабых,-- сила и слабость в каждом человеке проявляется очень конкретно, более того, очень конкретно проявлению силы на "обратном полюсе" соответствует также проявление слабости и наоборот. Если человек в чём-то очень неприспособлен к жизни, то это, разумеется, слабость; но длительное время это переживать и в конце концов пережить,-- это уже проявление силы. Я не хочу называть конкретных фамилий,-- но ты, уверен, и сама догадаешься, о ком идёт речь,-- наших одноклассников, казавшихся в детстве "сильными" и подающими большие надежды, но в конце концов оказавшихся "у разбитого корыта" (с трагической или не до конца "состоявшейся" судьбой--!!),-- это как раз те случаи, когда "слабости" "очень явно" проявляются уже в более "зрелом" возрасте, причём, почти уверен, как бы на "обратном полюсе" сильных сторон, проявлявшихся в детстве. Во мне,-- согласен,-- в детские годы определённые проявления слабости были явно и ярко выражены, да и у моих родителей таких проявлений в те годы также хватало. "Качественный уровень" общественного устройства, кстати, напрямую определяется тем-, насколько комфортно и защищённо себя ощущают "слабые" люди (т.е., если точно, люди, по каким-- либо причинам проявившие, вернее,-- конкретно актуализовавшие свои слабости), а не "сильные": "сильным" защита не нужна. "Слабый" человек имеет право требовать от государства защиты даже тогда, когда он поступает неправильно (только бы это не было нарушением закона--!); если же он от своих слабостей "перманентно" страдает, то это в известном смысле то же самое, что выносить обвинительный приговор и "перманентно" держать в заключении невиновного человека. У меня действительно претензии к советской власти очень конкретные и в известной мере (согласен--!) субъективные, а не общие наподобие того, что обещала рай на земле (коммунизм), но своего обещания не выполнила.
   Такое понимание, а также возможность его "актуализации" в реальную жизнь, действительно существуют в т.н. "благополучных" странах, хотя нигде, разумеется, нет ни совершенно правильного понимания, ни совершенной организации для такой "актуализации". Нигде нет ничего совершенного и идеального. И в этих странах, несмотря на в общем то реальную, хотя и недешёвую возможность нанять адвоката и обратиться в суд, существует преступность. И там по всякому поводу, мелкому или не очень, сразу не бегут в полицию и не судятся. И в этих странах угоняют машины, принимают наркотики, грабят квартиры, насилуют, берут взятки, недоплачивают, дерутся, взрывают (но это уже больше террор, а не уголовщина) и т.п.. И тем не менее в плане преступности в них отсутствует нечто такое, отчего "напрямую" зависит психологическая "аура" в обществе и чего было явно в избытке в б. Союзе. Я имею в виду то, что по-русски привычно и адекватно выражается словами “преступления, сопровождающиеся открытым цинизмом и явным неуважением к окружающим и обществу”.
   Меня, например, скажу откровенно, в первые месяцы моего пребывания в Израиле по хорошему поразило то, что на улицах и в закоулках города в любое время суток невозможно было найти "физиономию", явно склонную к агрессии и ищущую подходящий объект для таковой, всем своим видом выражающую неуважение к окружающим. Такую "физиономию" невозможно было найти и среди арабов, хотя их озлобление велико по другим причинам и искуственно "подпитывается". Не замечал я их, откровенно говоря, даже в Турции,-- и вообще создавалось впечатление, что такие "физиономии"-- чисто советский феномен. Чтобы, например, хулиган-- подонок без всяких видимых причин или просто потехи ради, "мобилизовав" какие-то темные, "звериные" инстинкты, интуитивно сконцентрировав свое "внутреннее зрение" на обидах (в том числе на всех и вся--!!), по-своему хитро, главным образом интуитивно сумев оценить для себя ситуацию и степень "безопасности", не "забоявшись" ни полиции, ни окружающих, предварительно выбрав подходящий, т.е. кажущийся ему слабым и потешным "объект", испортил с виду приличным людям мероприятие или отдых,-- такое невозможно встретить (и в прошлом, и в настоящем--!!) практически нигде, кроме как в б. Союзе.  Всё, конечно же, и здесь не просто и не однозначно,-- но разворачивать подробное исследование нет никакой возможности. Непосредственные преступления перед человеческой личностью и достоинством  в т.н. "благополучных" странах и в б. Союзе  различны по качеству: это, так сказать, совершенно разные вещи. Можно сказать и так, что "потенциальному" хулугану в б. Союзе неизмеримо легче было "организовать" и оценить для себя некую ситуацию как безопасную, чем на т.н. Западе. Я далёк от того, чтобы видеть причину "всех бед" общества только в одном, или панацею от всех бед только в том, что я отметил выше,-- но очень важно понимать, в том числе и на уровне интуиции, что для чего первостепенно, а что второстепенно, третьестепенно и т.д.. Для необходимого психологического равновесия в обществе ( между "слабыми" и "сильными", "наглыми" и "скромными", "хитрыми" и "прямолинейными"...), т.е. для того, от чего непосредственно зависит духовно-- психологическая "аура" в любом обществе, самое первостепенное значение, убеждён, имеют именно те две "вещи", рассмотренные выше и определяющие в контексте нашего рассмотрения д. п. ч..
    Примеры, которые я могу привести, могут быть только случайными,- таких примеров я помню немало,- и тем не менее...
В седьмом или восьмом классе, возвращаясь с секции борьбы (я посещал, как это ни кажется странным, такую секцию в спортивном клубе “Авангард”, в спортивно-- парковой зоне напротив стадиона--!) я наблюдал интересную "картину". Я шёл по тротуару около стадиона, а с противоположной стороны, около бардюра, ограничивающего спортивно-- парковую зону, происходила "милая" беседа двух молодых людей (лет 20-30-ти): на несколько неприятных, повидимому, слов со стороны одного (назовём его "слабым") следовал размашистый, одержимый злостью удар второго ("сильного"), в результате которого "слабый" то делал несколько раз "кувырок", в том числе и через бардюр, то просто падал на землю (с кувырком или без); а "сильный" его поднимал, слушал очередные пару "теплых" слов и в ответ опять наносил удары.  И такой вот "обмен" происходил раз пятнадцать,-- я сначала наблюдал, потом, наверное от испуга и недоумения, ушёл, но когда, так сказать, событие ещё не закончилось. Но наиболее, насколько помню, меня поразило вот что,-- мимо по обеим сторонам улицы проходили вполне взрослые, с виду приличные люди, в конце квартала, ближе к Вечному oгню, вполне в поле обозрения находились люди в милицейской форме, и никто как будто намеренно не вмешался, делали вид, что этого не замечают. Ситуация, при которой "сильный" вполне хладнокровно оценил для себя ситуацию как безопасную, а призванные "защищать граждан" оценили для себя ситуацию таким образом, что решили предпочтительным и безопасным не осложнять себе жизнь, "наплевать" на обязанности. Быть может, "слабый" был и нехорошим человеком, говорил и делал что-то не так, но это, понятно, совершенно не оправдывает ни действия "сильного", ни такое вот отношение со стороны  призванных "защищать граждан". Отсутствие реальной (именно реальной, а не, так сказать, номинальной--!!) возможности для "слабого" в дальнейшем обратиться в органы правоохранения,-- вот что лежало в основе такого отношения, хотя оно зависело, разумеется, от некого комплекса причин, а не только от этого. В т.н. "благополучных" странах такое отношение невозможно даже в "зонах заключения",-- оно, повидимому, более соответствует тому, что может происходить разве что в концлагерях оккупационной власти.
   Драки, или вернее, побуждение к дракам, основанное на "вспыливании" и несдержанности, конечно же, могут быть везде,-- но для т.н. "благополучных" стран ситуации, возникающие как их следствия, сравнительно просты, поэтому сравнительно легко как их пресечь, так и в дальнейшем наказать виновных. Реальность же советской "правоохранительной" системы была такова, что такие вот "классически" простые ситуации часто оказывались слишком сложными, даже неразрешимыми. К тому же если драки основаны не на "вспыливании" и несдержанности, а, так сказать, на "злостном цинизме" одной из сторон, то для т.н. "благополучных" стран это обстоятельство только упрощает дело. Реальность же советской "правоохранительной" системы была такова, что это обстоятельство усложняло, даже неразрешимо его усложняло. В приведённом мною примере в плане доискивания реальных причин совершенно неправильно и нецелесообразно обвинять окружающих в безразличии и т.п.,-- обвинять можно только "систему" и искать изъяны только в ней.
  Следующий пример, который я хочу привести, насколько помню, заключается в том, что в многолюдном месте, днём, около кинотеатра Чкалова, группа весёлых, чувствующих в конкретной ситуации некое превосходство и безнаказанность, подростков отобрали у подростка из более "слабой" группы, чтобы ты думала, какую-то безделушку, какой-то медальон или что-то другое, причём особая наглость, или цинизм, как я понимаю, заключались в том, что этот отбор  сопровождался попыткой представить дело так, что расставание с предметом произошло добровольно, из "дружеских" побуждений. Особенность этой ситуации, повидимому, состоит в том, что молодые преступники оценили её правильно в том смысле, что отобрать безделушку-- совсем не то, что отобрать 10р., ущерб потерпевшим почти никакой, соответствующее заявление от них никто не примет, преступников не найдут, да и сами потерпевшие постесняются обращаться в милицию по такому ничтожному поводу. Преступники в советских условиях оказываются очень умными, во всяком случае умнее иных наивных "мечтателей", считающих, что наиболее весомый ущерб потерпевшим в таких случаях именно моральный, и наказание должно более зависеть именно от этого, а не от денежной суммы отобранного. Во всём же остальном этот случай оценивается так же, как и первый.
   И, наконец, третий случай, достаточно комичный, но для советской действительности очень показательный. На том же "злополучном" перекрёстке, между Вечным oгнём и стадионом, со стороны Вечного oгня, в середине 70-х, стояла будка по продаже пирожков, и сидела в ней для проодящих "весёлыми" группами мальчишек "потешная" тётя, где-- то 50+. Задевание обычно начиналось с вопроса наподобие следующего: "продайте мне, пожалуйста, 8-мь пирожков с г...ном", потом слово за слово, на вызывающие "речи" мальчишек следуют потешные и раздражительные ответы, и такое представление могло продолжаться до получаса, пока мальчишкам не надоест, потом подходила следующая группа мальчишек, и всё начиналось опять. Всё бы хорошо да весело, но вот тетю (сам свидетель--!) доводили  до истерики, она грозилась вызвать милицию, закрывала будку, уходила "жаловаться" начальству, через 10-15 минут приходила ни с чем, и  комедия продолжалась. Я всего, разумеется, не знаю, быть может, в какие--то "промежутки" времени и удавалось как-- то "нормализовать" ситуацию, но такие представления я помню на протяжении как минимум 3-х лет, с 5-го по 8-й класс. Я не говорю, что сам вёл себя безупречно в тех представлениях, но хорошо помню ощущение жуткости, накатывающееся на меня от осознания полной для этой пирожницы безысходности. И кого же ей, как нетрудно догадаться, оставалось обвинять: невоспитанных, не имеющих к ней элементарное уважение мальчишек; начальство, которое, по сути, отмахивалось от её жалоб; себя, не имеющую больших "покровителей" и не умеющую на наглые задевания реагировать так, чтобы выглядеть серьёзной и ощутимо угрожающей, а не потешной; или власть и систему в целом, которая не может и (или) не хочет на протяжении такого длительного времени в простой и до нелепого унизительной ситуации её защитить основательно и законно! А ведь в т.н. "благополучных" странах защита в такой ситуации вполне возможна, и достаточно действенная. Можно с помощью адвоката реально возбудить уголовное (лучше назвать-- правоохранительное) преследование против учреждения, откуда выходят "мальчишки", а можно и против лиц, конкретно ответственных за правопорядок в этом районе. Вполне возможно, что в конце концов никого серьёзно и не накажут, но свободное и беспристрасное расследование, в котором точки зрения как истца, так и ответчика уважительно учитываются, вне сомнения поспособствует тому, что "мальчишки" это место станут обходить стороной,-- тем более что отсутствие серьёзного наказания не может не быть обусловлено тем, чтобы подобное больше не повторялось в дальнейшем. В этом случае у ответчика будет достаточно серьёзная мотивация к тому, чтобы подобное действительно более не повторялось, и ситуация, при которой безобразия продолжались бы долгое время (несколько лет), была бы вообще практически невозможна. Нетрудно, правда, предположить, что многие несогласные могли бы мне оппонировать в том смысле, что нечто подобное могло быть осуществлено и в б. Союзе. И с этим я категорически несогласен-- нет! В б. Союзе в лучшем случае могли быть какие-- то способствующие этому "частичности", но в целом чего-- то важного и необходимого всегда бы не хватало!! Не хватило бы, в конце концов, серьёзного и уважительного отношения к делу, даже если и предположить маловероятное, что оно вообще бы началось.
   Я привёл только несколько примеров, как я понимаю, непосредственных преступлений перед личностью и достоинством, замешанных на изощрённости в издевательствах и цинизме, но я то помню их гораздо больше, и более одиозных.
  Всё, что так или иначе связано с человеческим достоинством, в б. Союзе в лучшем случае было пущено на самотёк и отдано на "откуп" несерьёзности, неосновательности и безответственности, в худшем случае явно и грубо попиралось. Я сам во 2-ой половине 80-х, работая в КБ на территории "Темпа", был дружинником и ходил, например, в составе группы по семьям, на которые чаще всего были сигналы от соседей, и этого насмотрелся. В одной семье, например, насколько помню, была остро конфликтная ситуация между зятем и тёщей,-- когда мы к ним пришли, в доме только они одни и были (хозяйки почему то не было), и всё время нашего присутствия зять продолжал грубо "сквернословить и оскорблять тещу", будучи уверенным в полной безнаказанности. Слова, взятые в ковычки, главный из нашей группы потом написал в отчёте о посещении, но зятя не забрали, хотя тёща об этом слёзно просила (правда старалась делать так, чтобы зять этого не видел--!). И как оценить то, что наряд милиции не был вызван (это, кстати, и было предусмотрено с самого начала, а забирать кого-- либо для нашей группы было очень обременительно, да и у группы дружинников не было для этого, строго говоря, законных прав: ведь всё на общественных началах--!!), и зятя с тёщей после нашего ухода оставили одних в доме. Надо ли ещё раз указывать на то, что такое возможно было только в той стране, больше нигде.
   Со мной можно не соглашаться, но я уверен в том, что советская школа даже в своих лучших образцах готовила "кадры", склонные воспринимать такую ситуацию как вполне нормальную. Я помню, например, как, по-- моему, когда мы были в 6-м классе, в школе (по инициативе администрации, иначе и быть не могло--!) вдруг пошла компания по борьбе с опозданиями. Первые 15-20 минут после начала уроков дежурные (в основном ребята из старших классов) должны были стоять около входных дверей в школу, "отлавливать" и фотографировать опоздавших, чтобы потом фотографии вывешивать на плакате в "колючке", в рубрике типа "они позорят нашу школу". Всё как--будто бы правильно и заслуженно, но устроителей этого действа совершенно не смущало понимание того, как в принципе человека, не говоря уже о ребёнке, можно заставить вопреки его воле сфотографироваться?! Только так-- чтобы несколько человек держали его силой наподобие того, как держат животное для прививки, чтобы не брыкалось. С классической и универсальной точки зрения на законность и правопорядок такое можно применить только к правонарушителю, но не к совершенно невиновному, пусть даже и с "благой" целью. Я не хочу приписывать ни администрации, ни тем более детям излишне злой умысел, но уверен, что дети "высокопоставленных" чиновников (обкомовских работников и др.), которых в нашей школе было во множестве, не попадали из-за опозданий в "колючку", хотя и опаздывали.
   В советской школе были широко распространены коллективные наказания, наказания исключительно в назидание другим и т.д.,-- т.е. вещи, с точки зрения закона явно "дурно пахнущие", а возможные аргументы против их применения "именем" идеологии подозревались во "враждебности" и "буржуазной" склонности, осознанно делегитимизировались наподобие того, как это делалось в отношении аргументов против пустых полок в магазинах или государственного обезличивания. Делегитимизация означает то, что в худшем случае за "озвучивание" подобных аргументов в тех или иных гос. учреждениях (30-е годы) могли репрессировать, а в лучшем (в наши школьные годы)  явно игноррировать. На т.н. Западе и в Израиле в этом смысле всё совершенно не так, явно противоположно. И здесь администрация и учителя, частенько пытаясь облегчить себе жизнь, в той или иной форме склонны применять, например, коллективные наказания. Но в таких случаях получают, как правило, внешне спокойный и твердый, не "закомплексованный", но и ни в коем случае не уничижительный отпор родителей. То, что в советской школе часто вызывало озлобление или крайне "нервную" реакцию от осознания беспомощности и наталкивания на "непреодолимую" стену, в изр. школе вызывает вполне спокойную реакцию, основанную на уверенности в победе здравого смысла. Здесь более актуальны другие проблемы, но таких нет. Я в подобных спорах, откровенно говоря, никогда не участвовал,-- помня, какая  для этого была возможность в советской школе, считал это для себя унизительным.
   Но мне, откровенно говоря, думается, что в школах, образованных на "руинах"  империи государств, и в частности на Украине,-- в плане того, что отмечено выше,-- ситуация стала лучше. Я могу объяснить, почему я так думаю. Во-первых, нет насилующей идеологии, а во-вторых... Я ведь, как мне кажется, понимаю, отчего, кроме всего прочего, зависело на гране правонарушения подростковое поведение: от осознания того, что от тебя лично,-- от твоего знания, умения ничего не зависит и не будет зависеть в дальнейшем,-- всё зависит только от возможностей покровителей о тебе позаботиться. Если это так, то для чего, например, усилия в учёбе, не лучше ли направить энергию, и умственную и физическую, на что-то непосредственно более приятное и весёлое! Советская власть запрещала быть хозяином,-- а именно это одно из очень немногих, что сравнительно легко усваивается подростком, конечно же в простой и наивной форме, как нечто подходящее и "романтическое", требующее подготовительных усилий и помогающее сосредоточить внимание на необходимости их прикладывать в учёбе и, так сказать, в тренировке, а не в "пустом" веселье.
    При любой власти мальчишки мечтают быть лётчиками, космонавтами, моряками, путешественниками, спортсменами, следователями..., причём, как правило, крупными и известными. Но к определённому возрасту уже почти все понимают, что эти мечты, за редким исключением, несбыточны. Что для них гораздо реальнее быть в лучшем случае инженерами, токарями, инсталляторами, сварщиками, водителями..., т.е. обладателями менее "романтических" специальностей и сфер деятельности. Тогда же начинают понимать, и вполне справедливо, что мечтать быть просто "начальником" глупо и наивно, ибо это в неизмеримо большей степени зависит от стечения обстоятельств, чем от тебя лично. И для советского подростка здесь более вероятен "психологический" кризис, "толкающий" к правонарушениям, чем для его "западного" сверстника,-- именно потому, что реально отсутствовала мотивация мечтать или хотеть стать хозяином, причём не столь уж важно чего: большого завода, маленькой фабрики, гражданского самолёта, школы или подряда на инсталяционные работы. Частный одиночка-- консультант, кстати, причём неважно в какой области, есть также разновидность "хозяина",-- и подросток, начитавшись, например, рассказов про Шерлока Холмса, может мечтать также и об зтом. Для советского подростка было гораздо более шансов понять: все "светлые", "романтические", вдохновляющие для него возможности закрыты, и это вполне реально толкало к "дурно пахнущим" поступкам и правонарушениям. За этим всем стоял фактический запрет становится хозяином в принципе. Но ведь этого запрета уже нет, как я понимаю, ни на  Украине, ни в "бывших" республиках; именно поэтому я предполагаю так, что положение с подростковыми правонарушениями, о которых велась речь выше, улучшилось. Хотя я понимаю, что всё это очень спорно.
   Об изъянах советской школы и образовании можно говорить много, в том числе и о том, как они были укоренены в более общем, т.е. в социальной системе и психологической атмосфере в принципе. Задумывалась ли ты над тем, что значили по сути, например, те пресловутые оставления на второй год, которые можно помнить и по нашему классу?! Родителей кандидата "на второй год"  М.Д. перед окончанием учебного года вызывала в школу на разговор, в котором как будто бы последнее слово оставалось за родителями. Этим она вроде бы сохраняла статус-- кво и проявляла внешне либерализм, во всяком случае она так считала. Тем не менее она обстоятельно и аргументированно предлагала всё-- таки оставить сына или дочь на второй год, пугала родителей разного рода "ужастиками" в том смысле, что, мол, очень тяжело осваивать новый сложный материал, а при совершенном незнании предыдущего это вообще безнадёжное дело. И взрослые люди, понимающие что к чему, любящие своих детей и желающие им добра, принимали такую аргументацию и соглашались с предложением. И вполне обосновано недоумение: разве родители, пусть даже и самые недалёкие среди них, не понимали, что всё это по сути без толку, что сын или дочь как не знали математику, так и не будут её знать, но зато потеряют драгоценное время, не говоря уже об опасности негативных комплексов (комплекса неполноценности и др.). Не все родители второгодников, разумеется, были умными и продвинутыми, но все, уверен, в той или иной степени и форме понимали это. Тогда почему соглашались с явным злом для своих детей? Ответ, по-- моему, несложен: в данной ситуации, как, впрочем, и во многих других, родители фактически (не признаваясь даже самим себе в этом--!!) воспринимали учителя, так сказать, не по его основному качеству, а как "приводной" элемент "насилующей" бездушной системы, с которой "шутки плохи" и противодействовать которой бесполезно или крайне опасно. Только так можно понять их согласие, даже если они и убедили себя в том, что их уговорили. Это и есть конкретное проявление "забитости" и "затурканности", только так. Немногие родители могли в такой ситуации твёрдо стоять на своём, хотя, наверное, были и такие.
    А ведь "второгоднюю" ситуацию сравнительно легко избежать в принципе, и это уже десятилетиями сущетвует в других странах. Для этого родителям и ученикам нужно просто дать минимальную возможность выбора для себя профилирующих предметов. Я не думаю, что власть придержащие в б. Союзе действительно уже боялись дать людям такой выбор,-- просто советская система была настолько неповоротливой и косной (и в этом смысле бесчеловечной--!!), что такой выбор для людей никак в неё не вписывался, был для неё конкретно непреодолимо сложным. Системе было предпочтительнее запугивать людей и рисковать их судьбами, чем совершенствоваться в соответствии с д. п. ч..
    Я не очень понимаю, почему в б. республиках Союза сохранилось немало одиозных недостатков прежней системы образования. Ведь правильная, лучше сказать, нормальная система (такая как в "благополучных" странах--!!) должна основываться, как я понимаю, на нескольких принципах. Во--первых, не должно быть никакого "бесплатного" образования, даже если финансирование идёт в том числе и из бюджета. "Бесплатное" плохо не само по себе, а всегда как большой обман. В Союзе было всё бесплатно не потому, что власти хотели облегчить людям жизнь, а потому, что хотели поработить людей, сделать их максимально зависимыми. За учёбу везде должна взыматься плата, значительная, но соразмерная со средними доходами. Только на этом могут быть основаны по-настоящему равноправные отношения между  студентами и штатом учебных заведений (преподавателями и др.): они должны быть (и таковыми явно ощущаться с обеих сторон--!!) равноправными экономическими партнёрами, как заказчики и подрядчики. Это не должно, разумеется, противоречить уважительному отношению к преподавателям и т.п.: этика и экономика должны сосуществовать параллельно. Если речь идёт о вузах, то не должно быть никакого жёстко спущенного сверху плана приёма; система должна работать таким образом, чтобы учебному заведению было выгодно набирать побольше студентов. При таком положении (разумеется, когда оно уже отработано--!!), как я понимаю, не может быть места никаким взяткам, "выживаниям", "обламываниям крыльев", обходным манёврам в советском духе.
    Ведь в "благополучных" странах к такому положению уже давно пришли именно потому, что были те же проблемы. Поэтому и ввели, и это уже во-- вторых, повсеместно как основную т.н. американскую систему приёма экзаменов и оценивания знаний вообще, наиболее сводящую на нет возможности нелигитимного вмешательства и давления во всех проявлениях. Эта система введена, можно сказать и так, как высшее судебное решение в виртуальном споре между студентами и преподавателями. Ведь это же не секрет, что возможны как крайняя психологическая несовместимость между экзаменатором и экзаменуемым, так и, например, знающие преподаватели, отличные лекторы, но которым всилу их прихологических наклонностей должно быть просто запрещено принимать экзамены.
   В Хмельницком институте, кстати, долгое время работал, так сказать, очень яркий представитель такого рода преподавателей, В. Б. С. (преподаватель материаловедения).  Он мучил студентов, мучался сам, и в конце концов система, воспитавшая и вложившая в него, по моему убеждению, ущербную психологичекую направленность, его и наказала: после многочисленных попыток  он не смог при своих отличных знаниях предмета защитить даже кандидатскую. Такие рассуждения вполне легитимны в "благополучных" странах, и их спокойно учитывают при принятии решений. Но в б. Союзе с ними была беда, они были сознательно и "волюнтаристски" вынесены за "скобки" легитимности, их нельзя было учитывать при принятии принципиальных решений, а иногда бывало даже опасно озвучивать. Поэтому и вышеотмеченный "виртуальный спор" мог быть только нелегитимным, и система принятия экзаменов и оценивания знаний вообще не развивалась, оставалась такой, какой была и полвека тому назад. Эта система должна была развиваться в том числе и потому, что содержание и структура изучаемого материала сильно изменились и перестали ей соответствовать. Это-- также конкретное проявление ущербности системы в наиболее широком смысле.
Кстати,-- большое преувеличение,-- что в б. Союзе можно было поступить только благодаря знаниям без блата и денег. На этом не следует сейчас останавливаться, но мало кто не знал, что практически во всех вузах "переферийных" регионов (Кавказ, Ср. Азия, Прибалтика...) успешно процветала "теневая" структура взяток, услуг, поборов и т.п. в отношении студентов и их родителей. Если не брать, так сказать, в расчёт престижные вузы и регионы (Москва, Ленинград, Киев..., о них отдельный разговор), то в институты уровня и профиля Хмельницкого действительно можно было поступить без взяток, поэтому и учились в них немало представителей "переферийных" республик. Поборы, подношения, нелегитимные услуги и давление на студентов происходили, правда, и в них, но они не были достаточно систематизированы.
   Разумеется, нынешнюю систему образования на Украине я не знаю, особенно изнутри в том смысле, в каком сужу о прежней советской,-- я уже давно человек посторонний. Но по параметрам, которые, как я понимаю, не только для меня важны, но и наиболее важны в принципе, она всё-таки стала лучше прежней советской. Я же знаю, и не только по твоим детям, что те, кто хотят, у кого есть мотивация, все те учатся и заканчивают; и никаких нелегитимных тем для обсуждения и сфер деятельности (если, конечно, они не незаконные) больше нет. Нетрудно также догадаться, что уже широко применяются компьютеры (казённые и личные) и интернет,-- а это как раз то, чего катастрофически не хватало советской системе. Катастрофически именно потому, что если в т.н. "благополучных" странах раньше также этого не было, то были сравнительно эффективные "заменители", в том числе и текущая, на уровне личных потребностей студента организация учёбы,-- а этого не было в Союзе.
  Компьютеры и интернет, кстати, реальный и уникальный скачок во всех смыслах, в том числе и в морально-этическом: они помогают, в том числе и в учёбе, и почти кардинально, менее ловкому и приспособленному сравняться с теми, кто в этом смысле более. Можно сожалеть и только догадываться, почему в странах б. Союза решительно не переходят на давно опробованные в других местах прогрессивные методы.  Этическая норма "клиент-- всегда прав" имеет более широкое, даже универсальное применение, чем обычно принято считать. В системе образования клиентами являются всё-- таки студенты, а не преподаватели и администрация, и этим должна определяться основа её жизнедеятельности. В соответствии с этим я, например, считаю, что студенту обязаны по его требованию предоставлять психологически наиболее приемлемую ему форму  проверки знаний, т.е. принятия экзамена. В наиболее распространённых случаях это форма, содержательно близкая к  уже вышеупомянутой американской,-- в особых 
случаях (медицинские, театральные, некоторые другие вузы) это, по всей видимости, может быть что-то другое.
  Когда в конце 80-х моя семья имела общение с родственниками и друзьями из Израиля и Америки (некоторые даже приезжали в гости), я у них прежде всего спрашивал о положении в системе образования,-- повидимому потому, что тогда ещё учился. И я с большим недоверием относился к тому, что, как они говорили, в этих странах всё зависит только от знаний, что никаких взяток и т.н. "нелегитимного" вмешательства нет и в помине. Сейчас же я вижу, что это так, и понимаю почему.
  Однако не всё хорошо и в тех "датских королевствах". В Израиле есть в этом смысле один серьёзный пробел, если систему образования понимать более широко, включая в неё и обучение различным навыкам. Я имею в виду систему обучения вождению и тестирования на право вождения автомобилем. В наиболее "одиозных" странах "западной" ориентации (США, Канада, Италия...) получить такие права сравнительно легко, критерии тестирования довольно щадящие, а в некоторых странах их можно получить, просто заплатив (причём законно--!!) определённую сумму, но при этом, что называется, до  "первого" серьёзного в ближайшее время нарушения. В Израиле же, спекулируя "тяжёлым" положением на дорогах (т.е. большим количеством автокатастроф--!!), "власть придержащие" практически бесконтрольно ужесточают критерии, также увеличивают штрафы за нарушения. Оценку тестора, во многом спорную, официально оспорить практически невозможно, нет таких средств, ни организационных, ни технических, и совершенствования в этом смысле нет никакого. Нет их, правда, и в других странах, но там то в них нет и никакой "корпоративной" потребности. Положение,  способствующее озлоблению от "острого чувства несправедливости" и невозможности добиться справедливости, т.е. по сути очень напоминающее б. советское. Существуют в этой системе, конечно же, и взятки, не могут не существовать, но я, правда, конкретного случая не знаю. Трудно, как я понимаю, найти кому их дать, да и суммы там очень большие, далеко не сравнимые с месячной зарплатой.
   Я не очень понимаю, почему израильтяне, иногда такие политически активные в чём-то ином, не борятся, как я понимаю, с явно ущемляющей их права системой. Моя старшая дочь прошла тест с 9-го раза (при этом за каждую попытку и за дополнительные уроки было заплачено--!!), младшая со 2-го раза, а жена не может пройти до сих пор, хотя учится уже около двух лет, и за уроки и попытки прохождения теста уже потрачено много нервов и денег.
Я привёз права из Хмельницкого, и мне, конечно же, повезло в том, что когда мы приехали, их ещё можно было просто обменять. Я думаю, что являюсь, так сказать, явным "укором" реально сложившемуся здесь положению дел. С моей склонностью к переживаниям и волнениям (перед определённого рода испытаниями, в частности, экзаменационными--!!) я, как мне представляется, никогда не смог бы пройти тест, хотя езжу, уверен, хорошо. Я достаточно много езжу, но за 16 лет за рулём  не было ещё ни одной аварии на дорогах, произошедшей по моей вине. В Израиле никто, как нетрудно догадаться, не стесняется и не церемонится, если есть в чём обвинить,-- однако в нехороших инциндентах с моим "участием" на дорогах с самого начала было ясно, что я не виновен. Я вовсе не хвастаюсь (я понимаю, что хвастаться этим глупо, бравируют чаще даже противоположным--!!), я просто констатирую показательный факт. Аргументы бюрократии (которые, кстати, нередко печатают в газетах и "озвучивают" на телевидении--!) о том, что "русские" в б. Союзе покупали права, не умеют ездить и чаще всего виновны в авариях, в отношении меня просто "разлетаются" в пух и прах, я смеюсь, слушая всё это. Я тоже в Хмельницком, откровенно говоря, "купил" тест, хотя занятия посещал вполне добросовестно.
    Разумеется, я никого не призываю покупать "всё и вся", но хочу отметить следующее. Стремление обойти насилующую, "твёрдолобую", несправедливую (т.е. кажущуюся несправедливой структуру--!) заложено в д. п. ч., поэтому бороться с этим так, как практиковалось в советской системе, невозможно. Невозможно также при конкретном наличии (более правильно-- актуализации) этого стремления заставить человека в принципе (отдельные случаи не в счёт) обуздать его осознанием того, что при этом он обходит не только структуру, но и других, "таких же как он" людей, полностью этой структуре "послушных". Это невозможно, как и восстановление справедливости в принципе "по-- тимуровски", т.е. не считаясь с конкретной ситуацией, в "едином "благородном" порыве". Это сейчас кажется простым и наивным, но в это многие верили, даже не видя  подтверждения в жизни. Я сам в это перестал полностью верить лишь тогда, когда за границей увидел в чём-то для меня существенном то же самое, что и в б. Союзе. Этому есть объяснение, в том числе и, как мне кажется, очень краткое.
   Вся этика челов. отношений на некой метафизической глубине сводится к диалектике отношений и осознаний друг друга подобным, близким себе по духу и чуждым, иным по отношению к себе,-- и эта диалектика никак не связана (вернее-- может быть никак не связана--!!) ни со стремлением обойти несправедливую структуру, ни со стремлением к "рафинированной" справедливости. Человек не в состоянии к конкретному месту и времени мобилизовать все духовные ресурсы, для этого необходимые,-- в противном случае он был бы Б-гом. Это также укоренено в д. п. ч., но как слабое место, изъян. Таких изъянов, повидимому, есть немало, и некоторые из них и способствуют различного рода самообманам наподобие того, чтобы осуществлённое (сделанное или мыслимое) под насилием воспринять осуществленным естественно по доброй воле. Несмотря на подобные изъяны основа государственной жизнедеятельности должна заключаться в поддержке и помощи д. п. ч. полностью проявить себя, а не в помощи насилующим структурам поработить эту природу, используя её изъяны.
   И я убеждён-- в любых странах могут возникать "локальные" насилующие структуры и их поддержка сверху, но только в б. Союзе (и  других толитарных режимах--!!) в этом заключалась (и заключается) основа государственной жизнедеятельности в целом. Так возникло даже вопреки желанию многих тогда стоявших у власти людей. Именно потому, что я в этом убежден,-- при любом, так сказать, конкретном политическом раскладе считаю нынешнюю власть, в том числе и на Украине, лучше прежней советской.
    При оценке конкретного состояния общества, убеждён, очень важно чётко различать то, что "идёт" от политики власти и что-- от объективной "текучки" невозможных учесть до конца событий, "постоянных" и "переменных" факторов-- причин, в том числе и от природы человека и общества как таковых вообще, а не каких--то конкретных. Естественно, что человеку, полноценно живущему и жившему (именно живущему, а не изредка приезжающему на экскурсии--!!) в разных обществах, такое различие уловить легче. Так вот, я почему-то уверен, что, например, необходимость покупать в больницах медикаменты идёт именно от объективных трудностей, а не от политики властей. Если нет достаточных запасов для того или иного облегчения людям жизни (да и запасы то эти не могут возникнуть иначе, кроме как со временем иными путями от тех же людей--!!), то приходится даже очень чувствительное "бросать" на жёсткий рынок. Так во всех, даже в очень "благополучных" странах, и зто "суровая" необходимость. Даже если справедливо кажется, что такое положение "консервируется" намеренно со стороны власть придержащих (т.е. что кто-то у "кормушки" подворовывает--!), то для той же Украины это на 99% наследие советских времён, только так. Разве лучше, чтобы в стране, как при Сталине, было около 5 млн. заключённых, лишённых практически всякой нормальной медицинской помощи, и за их счёт для остальных осуществлялась медицинская помощь, как будто бы бесплатная.
   Я в Израиле также сталкивался с элементами "жёсткого" рынка медицинских услуг. Когда в 96-м году сестра моей жены умирала от рака, нас посылали в специальные аптеки в других городах покупать лекарства, свободно в больницах они не выдавались. Мы покупали лекарства со скидкой больничной кассы, но это только потому, что посылающие понимали наши ограниченные материальные возможности, и "щадили" нас. Нас, как я сейчас понимаю, посылали не за теми количествами и за не совсем теми лекарствами, так как знали, что больной помочь уже невозможно. В 98-м году у моей младшей дочери были серьёзные проблемы со здоровьем, ей должны были делать серьёзную операцию. Её осматривал и взял на медицинское "пользование"  какой-- то профессор, но предупредил нас, что сам ей операцию делать не будет, ибо в противном случае если мы продадим квартиру, машину и всё что в квартире, с ним не рассчитаемся. Согласились на том, что он даст делать операцию менее опытным врачам, но будет держать "руку на пульсе", и мы отделаемся только хорошим подарком. Так и получилось, и всё, слава Б-гу, прошло успешно. После операции в больнице меня также просили многие лекарства выписывать по рецептам через свою поликлинику (больничную кассу), за которые в конце концов нужно было заплатить. В Израиле в последнее время также стали бороться с подарками и подношениями врачам, так как считают (и это вполне справедливо--!!), что врачи хорошо зарабатывают. Однако, с другой стороны, альтернативное медицинское обслуживание людей, могущих хорошо заплатить (и это всё в дополнение к медицинской страховке--!!), если легитимно и не вписывается в существующие структуры, то существует вполне легально "рядом" с ними, оно не считается незаконным и не преследуется. Если система или структура медицинского обслуживания, например, в Америке работает полноценнее, чем в Израиле, то это только из-за больших материальных и финансовых возможностей, больше ничего.
   Подобное можно сказать и о том, что как будто бы добравшиеся до вершин власти-- недостойные и не обременённые обязательной для них заботой о людях. По своим жизненным наблюдениям, а также по "источникам информации", заслуживающим всякого доверия, легко сделать вывод об огромной   "пропасти" между тем, как мыслились "среднестатистическим" или массовым сознанием моральные качества (лучше сказать, наверное,-- этика поведения--!!) людей у власти в б. Союзе и в т.н. "благополучных" странах. Везде, при любой власти и в любой стране, по-моему, актуален антагонизм между пониманием того, что человек у власти должен уметь устраивать свои личные (в том числе денежные или финансово- материальные--!!) дела лучшим для себя образом и тем, что он же должен уметь жертвовать личным ради общественного или вообще ради других людей. Этот антоганизм или противоборство актуализируется именно потому, что каждое из этих мнений по-своему укоренено в д. п. ч.. С одной стороны правильно желать во власть и в "заботу о других" человека, умеющего позаботиться прежде всего о себе и своих близких (только при этом он будет уметь (ударение именно на этом слове) заботиться о других--!!!), но с другой стороны правильно также желать того, чтобы этот человек, когда надо, умел заботиться о других в ущерб себе. Вот и вся принципиальная (метафизически основополагающая) в этом вопросе диалектика. Вся трудность поэтому может здесь сводиться только к тому, чтобы найти "золотую середину" между изложенными мнениями, но это легче, разумеется, констатировать, чем осуществить.
   Так вот, в Союзе, насколько все могут помнить, массового обывателя, как правило, во "власть придержащих" (причём на разных уровнях) раздражало и озлобляло очень многое: шикарное жильё в престижных районах, машины, на "порядок выше" качество быта и лечения, большие зарплаты, красивая и модная одежда членов семьи, их большие возможности учёбы и продвижения..., даже их "лучезарные" от хорошей жизни улыбки..., к месту и не очень. В сравнении с этим "западного" обывателя в их "властьпридержащих", как правило, вышеперечисленное может затронуть только постольку, поскольку в связи с этим стали общеизвестными самые что ни на есть конкретные факты нарушения закона, но не более того в общем виде. В общем виде "западного" обывателя здесь может взволновать и в какой-то мере озлобить разве что успехи отпрыска "под крылышком" родителя в политике или бизнесе: всё же остальное-- его доходы, недвижимость, стиль развлечений, даже интимная жизнь и чистоплотность ведения дел в бизнесе (опять таки-- если нет явных признаков беззакония--!!) никого, как правило, не волнует.
   Я лично, даже сознательно обходя напрашивающуюся здесь (опять таки-- для меня лично) философскую рефлексию, не могу представить, в чём принципиальное отличие того, что делается в этом смысле на Украине от того, что, например, делается  в Израиле или в Америке.  В Израиле и в Америке часто возникают и "шумно" отражаются в "средствах массовой информации" подозрения высоких чиновников ( в том числе президентов и премьер-министров--!!) в разного рода коррумпированности и амморальных действиях. Возникают также судебные преследования, во время которых подозреваемые, как правило, продолжают занимать свой пост. Дело может не окончиться наказанием даже тогда, когда обвинение слишком обосновано и, по большому счёту, доказано. В Израиле и сейчас на виду и на слуху несколько таких дел.
   Бывшего президента М. Кацава, например, снятого более двух лет тому назад, длительное время обвиняли в долговременном принуждении к сожительству работницы его аппарата, выступала т.н. потерпевшая и давала показания. Дело было шумным, но не закончилось до сих пор. После него президентом стал Ш. Перес, гораздо более старший ( 80+), которого работницы, повидимому, волновать уже просто не могут. До самого последнего времени  премьер-министром был Э. Ольмерт, которого почти на протяжении всего времени его "премьерства", доказательно обвиняли и обвиняют в получениях взяток на прежней должности. Трудно сказать, какое он получит наказание и дойдёт ли дело до суда, но до конца своей каденции (т.е. до перевыборов) он успешно доработал. Против Ольмерта, правда, чувствовалось немалое озлобление, но оно связано прежде всего с конкретной неприязнью к нему бывших сотрудников, а не с неприязнью "общеидеологического" характера. Так неужели на Украине или в других б. республиках Союза действительно уж в "высших" эшелонах власти творится нечто на порядок более преступное, в том числе и в более циничных формах!? Не думаю,- дело здесь, повидимому, только в феномене или качестве восприятия простым обывателем.
   Какой бы вывод, как бы там ни было, не сделать в связи со  сравнением отношения "западного" и "советского" обывателя к "своим властьпридержащим", причина здесь может заключаться только в тех или иных аспектах ведения дел в государстве и обществе. И не последняя причина, уверен, заключается в идеологии и психологических феноменах восприятия, которые пытались нам навязать.
   Нам пытались навязать то, что человек у власти обязан быть святым и непогрешимым. Причём навязывалось это, как нетрудно вспомнить и догадаться, грубо и примитивно, без мало-- мальски должного уважения в смысле учитывания  того, что человек в принципе способен мыслить и делать выводы самостоятельно. Реально находящихся у власти просто объявляли чуть ли не святыми, а любые попытки официально усомниться в этом грубо (амморально, незаконно...) подавлялись. Такой подход далёк от желания что-- то объяснить и в чём-- то убедить, но близок к тому, что обычно обозначается словом "дрессировка". Человек, как это не грустно сознавать, поддаётся или способен поддаваться дрессировке. Собака или другое "умное" животное, повидимому, не может подниматься до уровня "объяснения и убеждения” (т.е. до уровня человека), но человек может опускаться до уровня, при котором актуальна именно дрессировка. И чем человек духовно менее зрелый, тем для него более актуальна и эффективна дрессировка как метод или комплекс методов воздействия на сознание. Дрессировка людей далеко не всегда имеет негативное значение, бывает  и полезна. В процессе воспитания детей, например, даже умные наставники, часто того не осознавая, прибегают к методам дрессировки, вернее, к сочетанию методов дрессировки и методов более "одухотворённых" и уважительных. Однако и взрослые люди часто в чём-то очень для себя важном остаются детьми. Ведь "детскость" и "взрослость"-- это непосредственно не возраст, а состояние души, вернее зрелость духа.
  Все советские руководители от Ленина до Горбачёва при нахождении на наивысшем посту объявлялись фактически святыми и непогрешимыми. Люди в это верили также, как дрессированная собачка по-- своему верит в то, что выполнить требуемое от неё действие-- это хорошо, поэтому она получает за него кусочек сахара. Эта вера распространялась также на руководителей рангом пониже, вплоть до руководителей областей и даже предприятий наподобие того, как распространяется волна (у источника--  наибольшая энергия, по пути же к отдалённому месту энергия теряется). В них, разумеется, верили меньше (в основном в то, что они такими должны быть, а не такие в действительности--!), но эта вера также насаждалась властями, подпитывалась идеологическим установками и была продуктом той же дрессировки. Веру в "больших" и "малых" руководителей не могло существенно поколебать то, что интеллектуально она не выдерживает мало--  мальской критики, даже при начальных попытках "осознательной" рефлексии разлагается; а также то, что после ухода прежних руководителей их начинали официально обвинять чуть ли не во всех грехах. Вера в "святость" последующих оставалась примерно такой же, как бывшая вера в предыдущих (Сталин, Хрущёв, Брежнев...),  потому, что основывалась на факторах человеческой психологии как таковой, поддающихся именно дрессировке. Если слишком уж явно проявлялись несоответствия этой вере (и в основном это касалось руководителей "рангом" пониже, ибо люди их имели возможность наблюдать напрямую--!!), то люди, как уже было отмечено выше, озлоблялись. Отголосок, т.е. некий выхолощенный, но всё же существенный "суррогат" этой веры в "святость" (вернее в то, что такая "святость" должна иметь место быть--!) "по инерции" перешёл, повидимому, и на современных руководителей бывших советских республик.
    История учит, что отношения между "власть придержащими" и простыми людьми можно условно разделить на два взаимодействующих (взаимоналагающихся) начала: первое можно, наверное, назвать "патриархальным", второе- "равноправным".
   Первое заключается в том, что эти отношения напоминают отношения отцов и детей: дети (простые люди) хотят видеть отцов (руководителей) сильными, умными, заботливыми, ответственными и любящими, а отцы  детей воспитанными, послушными, сообразительными и подающими надежды. При этом детям не так уж важно их равенство и равноправие с отцами,-- пусть у отцов будет больше законных прав и иных, даже не всегда легитимных закону возможностей, но при этом чтобы они лучше заботились и защищали. Иными словами: не так уж важно, что отец иногда может грубо оскорбить, приказать сделать что-- то унизительное и даже отшлёпать, важно, чтобы всегда была надёжная крыша над головой, много хлеба с маслом и душевное спокойствие. 
  Второе заключается в требовании последовательного равенства и равноправия (насколько это возможно) избранных "властьпридержащих" и простых людей. Первых избирают так или иначе демократично, дают им управительный "жезл", устанавливают вознаграждение и требуют-- управляй и заботься. При этом равенство и равноправие понимаются таким образом, что избранный не может позволить себе ничего более установленного вознаграждения, равенство и равноправие должны быть действенными и ощущаемыми всеми и в большом, и в малом. Второе начало, по всей видимости, практически деактуализирует (сводит на нет) перечисленные выше явные слабости или недостатки первого начала, но имеет и свои слабые стороны. Оно менее гарантирует людям душевного спокойствия и защищённости, вообще менее всего что-либо гарантирует. Можно долго рассуждать и углубляться в преимущества и недостатки одного и другого начала, они в большой степени "антиномично-- совместимы" (т.е. недостатки одного являются преиуществами другого и наоборот), но не это для нас сейчас важно.  Если любой конкретный случай-- это то или иное взаимоналожение этих начал, то понятно, что в Америке и т.н. странах западной демократии довлеет второе начало, а в "архаичных" режимах, основанных на каких-то как правило изжитых традиционных формах-- первое.
  Тоталитарные режимы (в том числе и в б. Союзе--!!) плохи вовсе не тем, что там довлеет первое начало, а тем, что в них явно проявляются недостатки обоих начал.  Общеидеологически также проагандировался несомненный приоритет второго начала,-- однако грубое насаждение веры в непогрешимость руководителей,-- конечно же больше из арсенала первого, хотя и для него так или иначе является недопустимой крайностью и извращением.
  В б. Союзе большинство людей не чувствовало себя ни достаточно защищёнными, ни достаточно равноправными, а о чувстве собственного достоинства и говорить не приходится,-- оно было ущемлено так, как, повидимому, ни в одной цивилизованной стране более, и на этой ущемлённости строилась политика. Характерно также то, что и "властьпридержащие", обладая большими возможностями и влияием, также были лишены и достаточной защищённости, и чувства собственного достоинства.
  Наиболее ярковыраженным  метафизическим аспектом той системы было наличие "слабых” “чувствительных" мест, незащищённостей, ущемлённостей у одних и возможностей на них "давить", эксплуатировать, использовать и т.п. со стороны других,-- причём это не имело прямого отношения к разделению людей на "властьпридержащих" и простых. Последнее укоренено в д. п. ч., без этого общество не могло бы нормально существовать. Даже если оно идеологически и преподносилоь (особенно в расцветный период советской власти--!!) как некий пережиток, то не это несоответствие идеологических посылок и реальности часто раздражало и озлобляло.
  Однако наиболее ярковыраженный  метафизический аспект той системы (как он выше определён) явно противоречит д. п. ч., и резонно предположить, что раздражение и озлобление связаны именно с ним.  Далее уже, по-- моему, нетрудно для себя выяснить, что же конкретно в этом смысле могло вызывать в людях такие негативные эмоции: именно то, что кто-то, в противоречии с существующими официальными установками и положениями, а часто и в явном противоречии с законом  и фактически "в укор и упрёк" другим,-- умел таки выстроить или организовать для себя (используя конкретные выгоды своего положения--!) некую локальную сферу или ауру (даже если она и очень условна--!!), защищённости и неуязвимости. Разумеется, "властьпридержащие" имели для этого неизмеримо больше возможностей,-- поэтому и негативные эмоции были направлены прежде всего против них.
   Не шикарные квартиры и другие аспекты материального сами по себе вызывали негативные эмоции, но то, что за ними скрывалась неизмеримо большие защищённость и неуязвимость, в том числе и те их составляющие, которые неизмеримо более равномерно и демократично распределены в т.н. "западных" странах. Тем, кому "посчастливилось" быть более защищённым и неуязвимым, могли не только быть сделаны поблажки при приёме на работу или в ВУЗ (что амморально и даже незаконно--!), но и быть предоставлено, например, при надобности, более справедливое судопроизводство или более чуткое отношение в инстанциях и многое другое даже по всем "канонам" Запада. Именно такие, более "духовные" , т.е. не являющиеся чисто материальными, составляющие неравенства и неравноправия по существу раздражали людей. А то ведь пытались представлять советских людей чуть ли не генетически заводящимися от осознания того, что у кого--то в чисто материальном плане есть больше.  Советских людей раздражало и озлобляло то, что в аналогичных ситуациях  раздражало бы и озлобляло любых других людей,-- в полном оответствии единой для всех д. п. ч..
   С требованием непогрешимости и "святости" руководителей (а также занимаемых ими должностей, что примечательно) связано также неумение людей дать себе ясный и трезвый отчёт в том, что бы делал ты сам, окажись на "высокой" должности. Некоторым казалось и кажется то, что вознаграждение на "высокой" должности настолько велико, что само по себе "обязано" являться гарантом того, чтобы не заниматься какими-- то дополнительными сомнительными делами. Как бы не истолковывать такие мнения в "иных" смыслах, но оно есть следствие рабской психологии, неумения и боязни психологически "примерить" себя на такую должность.
  В т.н. "благополучных" странах существует довольно многочисленная когорта бизнесменов среднего уровня, доходы которых вполне сравнимы с зарплатами даже "высших" чиновников. Эта когорта не обладает ни формальной, ни фактической "кастовой" неприкосновенностью, растворена среди "простых" людей и свободно общается с ними. В них нет и не может быть никакого "рабского" преклонения перед "высокими" зарплатами,-- и этим настроением они, повидимому, "заражают" других. Далеко не каждый из них ещё променяет свой бизнес на "высокую" должность, и для них стремление "высшего" чиновника заработать ещё если не приемлема, то вполне естественна. Эту терпимость они в той или иной мере передают "простым" людям.
  Духовная основа взаимоотношений между людьми заключается в том, что человек в той или иной степени в состоянии "примерить" себя под других и других под себя. Именно потому, что человек знает точно, что сам он не святой и не непогрешимый, предполагать такое в другом, даже занимающем самое высокое положение, противоречит д. п. ч.,-- человека можно заставить и "выдрессировать" предполагать такое только вопреки этой природе. Примерить себя под других здесь может означать только то, что человек самостоятельно способен ощущать и осознавать себя на "высокой" должности, причём по всем мыслимым направлениям. Быть может, некрасиво и цинично предполагать себя в том числе и в качестве "злоупотребителя" и нарушителя закона, но для природы человека это более естественно, чем считать себя этой должности полностью чуждым. Полностью чуждый,-- значит также полностью чуждый и людям,  в том или ином смысле готовым эту должность принять,-- а здесь уже недалеко до "ложной" избранности, по всем религиозно-этическим канонам являющейся грехом.
  И в этой связи, мне кажется, полезно было бы вспомнить, например, о том, какие такие злоупотребления властьпридержащих были наиболее распространены в т.н. постперестроечный период. Одним из таких злоупотреблений, например, было "вытаскивание" денежных сумм из государственного кармана, их "прокручивание" в бизнесе, возвращение той же суммы обратно в казну и присвоение себе дохода. Прежде всего,-- если закон чётко предусматривает недопустимость этого,-- это преступление и попавшегося нужно судить строго по закону. Преследовать по закону, повидимому, следует и тогда, когда в законе нет чётких предусмотрений, а есть только общие указания типа "недопустимости использования государственных средств в корыстных целях", перешедшие, вне всякого сомнения, из бывшего советского законодательства.
   И тем не менее я рискну "озвучить" ту как будто "циничную" мысль, с которой многие в душе, повидимому, согласятся, но "на публике" озвучить закомплексуют: именно то, что большинство т.н. простых людей, склонных злобствовать по поводу злоупотреблений, будучи волею судьбы "заброшенными" на соответствующую "высокую" должность, делали бы так или иначе то же самое. Я менее всего хочу казаться защитником преступников и преступлений, но здесь есть некая интересная, во всяком случае для меня, тайна.
   Почему, скажем, в той же России чувствуется большое напряжение вследствии того, что у широкой общественности нет единого мнения по поводу преследования Путиным т.н. "олигархов"? Многие такие "олигархи" не признают и не понимают своей вины, и делают это, считаю, вполне искренне. Раскрытию этой тайны я уже, по сути, коснулся выше, когда рассуждал о том, какие преступления являются более, а какие менее тяжкими. Здесь же уже можно напрямую, не "в бровь а в глаз", указать на то, что тайна заключается в отношении (соответствии или несоответствии) рассматриваемых действий к д. п. ч.. Последняя есть некий Абсолют, данный Свыше, который возможно ощущать априорно, но невозможно до конца определить дискурсивно. Если один залез тайно к другому в карман на улице и обчистил его,-- то практически никто не усомнится в том, что это совершённое действие является воровством. Можно спорить о суровости наказания или вообще оправдать за незначительностью последствий, но не будет, надо полагать, разницы в оценках этого действия различными людьми. Его можно определить как воровство классическое, непосредственное, как угодно именно потому, что такое определение практически полностью согласуется с д. п. ч.. Что же касается нашего примера злоупотребления на "высокой" должности, то считать такие действия воровством сомнительно (это не означает, что так нельзя считать вовсе--!!) потому, что д. п. ч., как таковая по существу, этого не предполагает.
   Интуиция и здравый смысл подсказывают нечто иное: такие действия можно истолковать как воровство, а можно и нет в зависимости от каких--то иных "сопровождающих" этот конкретный случай обстоятельств; эти же обстоятельства в конце концов и определят, как в этом случае квалифицировать рассматриваемые действия сообразно д. п. ч.,-- как воровство, неосознанное злоупотребление, намеренная корысть, естественное стремление заработать, желание помочь ближнему или как-то ещё. Квалификация действий в соответствии с  д. п. ч. вовсе не равнозначна квалификации в соответствии с уголовным правом, хотя это "вещи" связанные между собой и первая обуславливает вторую. Именно потому, что духовная природа присутствует в человеке априорно, т. е. независимо от его желаний и волевых побуждений, можно быть уверенным, что действия и решения, ей не противоречащие, будут иметь место быть, и чаще, чем действия и решения, в этом смысле противоположные.
    Поэтому нет никаких суть веских причин и поводов озлобляться и неистовствовать из-за того, что в "высшых" эшелонах власти существуют те или иные злоупотребления,-- озлобляться и неистовствовать так, как нас учили и направляли при советской власти. Мы сами далеко не безгрешны ни в действии, ни, так сказать, потенцально, да и является ли что-- либо напоминающее грех таковым, также неоднозначно.
Разумеется, подобные резоны-- вовсе не повод для расслабления людей из высших эшелонов власти в том смысле, что тогда позволено вообще всё, что кажется естественным. Про необходимость повышенных, во всех отношениях, требований к таким людям также можно сказать, что она соответствует д. п. ч., но проявляющейся на уровне коллективно--общественном, а не единоличностном.
  Из того, что изложено выше, уже нетрудно догадаться о том, что я понимаю, кроме всего прочего, соответствующим  д. п. ч. некое срединное состояние (между хитрым и наивным, наглым и стестнительным, добрым и скупым, приспособленным и неуклюжим...), вернее, стремление к такому нормальному, срединному состоянию. Различного рода, в этом смысле, крайности и прочие несоответствия  есть духовная ущербность и связанные с ней проявления психологической незащищённости. Идеологическое воздействие (или в более широком смысле- воздействие на сферу духа--!!), особенно в расцветные годы  советской власти, было построено таким образом, чтобы эти ущербности и незащищённости множились, и количественно и качественно, да и сами эти понятия и свободные, независимые мысли на эту тему были нелегитимны и подозрительны.
  Основным, пусть даже не слишком явно и ясно выраженным идеологическим тезисом в этом смысле был следующий: главное-- быть честным, трудолюбивым, добрым, откровенным, послушным, прилежным и т.п.; если же ты, обладая этими качествами, всё-таки не в меру простодушен и наивен, то это не только не беда, но и наоборот,-- очень хорошо,-- ибо мы, самое передовое и гуманное в мире социалистическое государство, сумеем таки, совершенно в противоположность "дикому" Западу, устроить тебе достойную жизнь, защищённую от тех негативных проявлений, от которых в связи с этим страдают. Ради этого мы совершали революцию и победили в войне. Более того, это ещё и хорошо потому, что именно с такими людьми мы быстрее придём к "светлому будущему", построим коммунизм. Естественные и здравые рассуждения о том, например, как поставить себя в рабочем коллективе так, чтобы не дать слишком наглым "выскочкам" тебя унижать и необоснованно обходить, были действительно легитимными и открыто вызывающим в меру сочувствие главным образом на "диком" Западе, менее в иных "развивающихся" странах, но не в Советском Союзе.
   И на Западе нет ясно выраженного учения о "приспособлении к жизни", но умозрительно соответствующие ему рассуждения вполне легитимно присутствуют в смежных областях, совершенно естественно (в соответствии с д. п. ч.--!) направляются и управляются сверху. Любое духовное проявление, в этой связи, будучи глубоко укоренённым в сфере духа, "нуждается" во внешних управляющих и направляющих воздействиях, в том числе и для того, чтобы иметь "благопристойный", не замешанный на откровенной грубости и цинизме вид. Но для этого, повторюсь, оно обязано быть легитимным.
   Советская идеология не могла всецело овладеть всей сферой духа народной жизни не потому, вернее не только потому, что была бесталанной, но именно потому, что это в принципе невозможно. Невозможно было всех или почти всех, при всём желании, сделать послушными, честными, прямыми и наивными..., но возможно было, что и произошло, из многих, очень многих сотворить некий подобный "суррогат", недоумевающих и озлобляющихся по поводу того, что их как будто бы прекрасные качества не дают желаемых результатов, а часто приводят к совершенно противоположным, плачевным результатам и в общем, и в частностях. На другом полюсе антиномии многие, очень многие, в результате конкретных, по всей видимости благоприятных для них причин были менее чувствительными к идеологическим воздействиям, совершенно естественно размышляли на тему "приспособленности к жизни", имели, к большому сожалению, немало оснований для укора и даже презрения к "наивным простачкам", описанным выше. Формы, в которых заключались подобные размышления, из-за их нелигитимности были далеко не лучшими,-- они были замешаны на чрезмерной доле самомнения и цинизма, часто и содержательно "перехлёстывали" за некий "этически допустимый край", что ещё более усиливало недоумение и озлобление одних, пренебрежение и насмехательское презрение к ним других.
   Считаю, что это было очень важным, даже одним из основных аспектов недопустимых противоположений и дисгармоний  советской жизни, имеющих, разумеется, более отношение к психологии и сфере духа вообще, чем к сфере экономической и социальной. На Западе или в странах западной ориентации, насколько я способен наблюдать, подобные коллизии и дисгармонии конечно же существуют, но они малоактуальны.
   Очень показательно, что в этих странах разница между доходами наиболее обеспеченных и средних и ниже, взятая абсолютно в денежном эквиваленте, гораздо большая, чем была в Союзе, но уровень общественных дисгармоний и коллизий, выражающихся в том числе и степенью непонимания и озлобления одних против других, гораздо меньший. Это на поверхностный взгляд кажется парадоксом, явно противоречит  переработанному советскими идеологами марксизму, которому нас учили. Общественная гармония, уровень достоинства и защищённости личности действительно более и напрямую зависят от того, насколько государственное, социальное устройство и текущее функционирование соответствуют д. п. ч., а не от разницы в доходах: при приемлемом уровне первого "чрезмерные" доходы одних могут вполне легитимно работать и на других.
   Из несоответствия, вернее совершенно недопустимого уровня несоответствия советского бытия д. п. ч. следует подтверждающийся многими фактами вывод о том, что в Союзе существовала многочисленная прослойка бесталанных, особо неудачливых людей, буквально истерзанных и измученных чрезмерной концентрацией жизненных трудностей, идущих от несоответствия их помыслов, стремлений, психологических особенностей, психического и эмоционального самовыражения, извне организованной или "самоосуществившейся" локальной "среды обитания" тому, что на уровне метафизики заложено этой природой. Причём разнообразные проявления этого несоответствия каузально связаны между собой, объеденены в единое негативное целое. Такие люди могут иметь самые благородные побуждения, обладать полезными знаниями и умениями, но не могут по-- настоящему реализовать себя, во всяком случае так, как этого желают.
   И в этой связи можно вспомнить, как в постперестроечной литературе был распространён термин "человек зомби" для обозначения людей, психологически приемлемых советской власти и которых при этой власти хотели воспитать в большинстве. В классическом определении человек зомби-- человек, готовый бездумно и бесчувственно выполнять любые приказания. Но это поверхностное, строго феноменальное определение. В каждом конкретном случае за ним может скрываться нечто сущностное, так сказать, нуменальное. Зная советскую действительность не только внешне, но и внутренне, ясно видишь, что этим нуменальным не может быть ничто иное, кроме следующего: воспитать (лучше сказать- произвести) человеческий характер, по многим важным направлениям совершенно ущербный, зияющий многими "больными местами", "ранами" и "язвами" незащищённости и несоответствия нормальному состоянию (по-- нашему-- д. п. ч.--!), но при этом обладающий знаниями и умениями в конкретных областях, в которых его использует власть для достижения своих целей. Человек достойный, психологически защищённый и уравновешенный, как правило, за свой труд по выбранной специальности потребует нормальных условий работы и жизни, а также соответствующей, обоснованной экономически и этически (--!!!) оплаты.
    Для советской власти зто было изначально и принципиально неприемлемо, и её "властьпридержащие" пошли иным путём. Учитывая вполне, кстати, нормальное и естественное стремление людей к глубокому и всестороннему обновлению, была предпринята попытка не только и не столько предложить новую идеологию, сколько выстроить некую альтернативную структуру сферы духа,-- они очень правильно и цинично поняли, что это возможно.   
   Ведь Б-га (и этому невозможно дать этическую оценку--!!) вполне обоснованно считают "большим фрайером" именно потому, что он "привнёс" нам (т.е. в нашу сферу духа) возможность лжи, очень похожей на правду. Ложь, содержательно не похожую на правду, изобличить просто,-- и она не так страшна. Вполне справедливо договориться даже до того, что ложь и правда могут вообще иметь одно содержание. К примеру скрыто, но очень существенно смещённые акценты при одном содержании ловко превращают правду в ложь и наоборот. При советской власти ложь почти всегда была правдополобна и зло "доброподобно". И экономика, и социальная сфера, и право, и культура и т.д. были всегда содержательно, в чём-то основном и значительном похожи на некий мировой стандарт, что давало многим "радость обмана" в том смысле, что всё-- таки у нас как-- будто всё хорошо и правильно. Даже злой дух репрессий 30-х годов был похожим на легитимное судебное разбирательство.  Уметь "выловить" из огромного целого небольшое локальное, но существенное настолько, что превращает это целое в ложь, действительно трудно. Целое определяется ясным и объёмным содержанием, могущим только делиться на содержания локальные и конкретные, жестко и "материально" связанные с этим  объёмным содержанием как его подмножества. Именно поэтому никакие такие локальные содержания не могут ложь превращать в правду и наоборот. Они лишь неизбежно связываются между собой посредством чего-- то более скрытого и неуловиого, и поэтому более относящегося к сфере духа. Это, по всей видимости, и есть то  существенное и видоизменяющееся, могущее перевоплощать правду в ложь, добро в зло и наоборот. Оно трудно локализуемо и трудно изолируемо в сознании, трудно поддаётся рационализации и обобщению, поэтому и уличить посредством него перевоплощаемые добро в зло и правду в ложь очень трудно. "Всё очень веско, но не имеет духовного подтверждения",-- это и имелость в виду выше.
    В контексте нашего рассмотрения правда и добро есть соответствие д. п. ч., ложь и обман-- насилие и глумление над ней. Если многие очень явно, причём смолоду ощущают насилие и глумление над своей природой, но не могут определить, в чем корень зла, к  тому же власть своим авторитетом утверждает, что всё хорошо и правильно,-- то не это ли столбовая причина ущербных характеров и психологических "незащищённостей"! Человек воспитывается прежде всего реальностью, а не идейной направленностью, но и последняя была далеко небезобидной. Все эти т.н. "моральный облик строителя коммунизма" или "этика человека "новой" формации" и тому подобное были всего лишь "прекраснодушными" и благими пожеланиями и установками, не имеющими действительного (непосредственного) каузального "выхода" к д. п. ч.. Такой выход можно найти или выработать только через  условия (т.е. посредством разработки и исследования условий как некоего монадологического единства--!!), в которых эти пожелания
и установки реально могли бы быть осуществлены. Взятые "изолированно", вне возможных связей желания бескорыстно помочь ближнему или защитить обижаемого, как пример, не имеют реального отношения и соответствия д. п. ч.,-- но они могут быть существенным элементом в соответствующей этой природе конкретном единстве пожеланий, сложившехся обстоятельств и возможностей осуществления. Имеено отсутствие двух последних (и единства в целом--!) при сильных "благих" пожеланиях "затуркивало" и психологически обезоруживало людей, делало их ущербными.
Всё это имеет непосредственное отношение ко многим примерам, уже приведённым выше.
   Разумеется, любой конкретный случай реально сложен и многомерен, в нём есть много "подводных течений", однако таких людей действительно было очень много, но, к счастью, не все, и не большинство. Большинство людей, некий "средний класс", не были явно ущербными, в них причудливо переплеталось самое разное. Наиболее полноценные люди, "счастливчики", были в меньшинстве также, как и наиболее ущербные, которые в явном большинстве и являлись "человеками зомби" в советском исполнении,--  ибо власть посредством давления, эксплуатации и манипулирования ущербными чертами характера, психологическими "незащищённостями", а также организованными извне жизненными трудностями "грубоматериального" порядка (экономическими, производственными, бытовыми, общежитейскими и др.--!!) принуждала их делать то и поступать так, как ей было выгодно и удобно.  Главным было именно это, а не грубые запреты, указания и приказы, хотя и последние использовались широко и во взаимодействии с этим главным. Чтобы не дать людям, например, вечером в выходные собираться и свободно, без всяких внутренних "тормозов" обсуждать какие-то "неугодные" власти проблемы, вовсе необязательно грубо и прямо запрещать, можно скрыто "выпестовать" на улице такую ситуацию, при которой возвращаться ночью домой было бы далеко небезопасно. Этот резон может казаться слишком простым и наивным, но за неимением у абсолютного большинства личных автомобилей это было очень актуальным, и в Союзе власти этим цинично пользовались.
   Особенно ярко, продуманно и последовательно ситуации, элементарно и грубо попирающие д. п. ч., пестовались в "расцветные" годы советской власти, конец 20-х и 30-е. Именно в эти годы решения многих насущных вопросов было поставлено "с ног на голову", переведено "с рельс" рациональности на некие, можно так сказать, рельсы "мистически-иррациональные" и волюнтаристские, отчего в первую очередь страдала, по всей видимости, природа человека физическая, а духовная природа опосредованно потому, что авторитетом власти такие подходы выдавались за самые правильные, передовые и "социалистические".
    В качестве примера можно привести отданные на откуп предприятиям, вернее их администрациям, многие виды деятельности, как то решение общехозяйственных, бытовых и даже личных вопросов, культурного досуга и отдыха. Эти виды деятельности очень важные и нужные, но и тогда было понятно, в том числе многим из "властных" структур, что их гораздо рациональнее и "облегчительнее" для людей осуществлять посредством самостоятельных и ответственных специализированных учреждений, развивающихся по своей внутренней логике и принципам, а не под предприятиями, логика развития и деятельности которых совсем иная. И тогда было понятно, что этот облегчающий рационализм ничуть не противоречит социализму, марксизму и ленинизму. Даже если кто-то и искренне мыслил по-- другому, то к соответствию или нет д. п. ч. это не имеет отношения. Есть все основания полагать, что трудности такого рода были заложены властью намеренно, и понятно с какой целью: чтобы у простого человека львиная доля энергии, духовных и физических сил уходили на "борьбу за выживание", а не на мысли и дела, достойные полноценного гражданина. Д. п. ч. предполагает второе, а первое есть  материальная неизбежность. Неоправданно ни с какой "здравой" точки зрения было на предприятиях заниматься снабжением и распределением продуктов питания и иных продуктов бытового использования, организацией оркестров и культурных мероприятий, равно как и спортклубов и иных спортивных и оздоровительных мероприятий, даже распределением билетов и путёвок в той форме, в какой это практиковалось. Со временем как будто приятное и радующее от таких мероприятий все более улетучивалось, и на первый план выступили неизбежные результаты ненормального положения: кто-- то за чей-- то счёт снабжался и оздоравливался, кто-- то за чей-- то счёт играл на трубе, а кто--то вместо кого-то работал.
   В странах, которые я условно называю благополучными, также на предприятиях, бывает, распределяют билеты на представления или приобретают какие-- то вещи, организовывают коллективные выезды и налаживают быт работников. Однако там никто не ставит задачи, требующие от работников чрезмерных духовных и физических затрат, вся эта деятельность основана на взаимовыгодном сотрудничестве со специализированными кампаниями.
   Если такое ненормальное положение, по сути, сохранялось с 30-х годов до самого падения сов. власти, если оно по-- своему, системно и структурно, в направлении негатива даже развивалось,-- то это явно указывает на то, что оно как негатив изначально было продумано достаточно глубоко  и всесторонне. 
  В конце 20-х и 30-е годы также организованно множились явления и ситуации в известном смысле одиозные, слишком уж явно указывающие на их противоположность тому, что д. п. ч. в принципе предполагает. Я имею в виду ситуации, по сути родственные уже упомянутому выше феномену "кота вокруг жаркого": кота оставляют рядом с едой, дают нюхать и оценить для себя возможность полакомиться как безопасную, но после начала уплетания его грубо отшвыривают. В этой аллегории возможность и желание полакомиться символизируют возможность и желание совершить нечто, предполагаемое д. п. ч., а отшвыривание-- наказание за эти деяния. Выше мы уже касались этого, когда обосновывали неоправданность озлобления на "властьпридержащих" за действия или деятельность, негативность которых эта природа или не предполагает вообще, или предполагает неявно и частично (относительно). Можно с уверенностью констатировать, что в
организации и попустительстве явлениям и ситуациям “отшвыривания” советская власть в новейшей истории имеет явный приоритет, и по "дате начала внедрения", и по количеству, и по "качеству", и по распространённости в самых различных областях жизнедеятельности. Это, как я полагаю, один из тех феноменов советского бытия, которых очень трудно также адекватно "втолковать" среднему иностранцу, ибо они есть слишком уж явное извращение, и прежде всего элементарного здравого смысла.
   Держать работника, например, слишком близко от распределения материальных ценностей, использовать его профессиональные качества, а после жестоко осудить за малейшее  несанкционированное присвоение этих ценностей,-- на самом деле это извращение и преступление гораздо большее, чем почва для истолкования  действий этого работника как воровства. При ближайшем рассмотрении и возможном историческом экскурсе ни в одной стране, ни при каком тяжёлом экономическом и финансовом положении не существовало ни такой практики осуждения, ни предельно жесткого истолкования типа,-- присвоил в какой-- то форме ценность, неважно по какой причине,-- значит совершил воровство. В "благополучных" странах практика распределения также существует, и её, как правило, отдают в той или иной форме в частный откуп: распределил кому и сколько нужно, остатком в разумных пределах можешь пользоваться по своему усмотрению. Уважительность, здравый смысл, естественный ход вещей (а посредством всего этого и соответствие д. п. ч.--!!) заложены в основе именно такого подхода, а не "жёсткомеханистического" типа "то, что ты присвоил себе, неизбежно не достанется кому положено другому, а значит это воровство".
   Последнее есть пародия на всеобщий закон сохранения, сформулированный по-- ломоносовски: если к чему-- то сколько-- то прибавилось, значит откуда-- то столько же и должно отняться, и, повидимому, очередное теоретическое увлечение Сталина конца 20-х и начала 30-х годов. В действительности такое истолкование может казаться естественным и однозначным только человеку, получившему "совковые" воспитание и закалку, и тем более вероятным, чем более характер и психология его ущербны.
   Также вопреки расхожему мнению, т.н. всеобщие законы сохранения, в том числе и закон сохранения энергии, не имеют той степени всеобщности и "вездесущности", о которой нам твердили в школе. В нашей Реальности, неотъемлемой частью которой является и духовная Реальность, они совершенно равноправны и менее универсальным, "локальным" закономерностям: и те и другие зиждятся прежде всего на Вере,-- мы ищем и находим то, что хотим найти, а хотим найти то, во что верим.               
   Вышеприведенное "жесткомеханическое" истолкование воровства, вернее та мистика, на которой оно основывается, как это ни кажется странным и сомнительным, "генетически" родственна мистике "всеобщих" законов сохранения: если закон сохранения энергии, например, утверждает, что в мире существует совокупное постоянное количество энергии (в потенциальной и кинетической форме), в конечном счёте только перераспределяющееся между объектами (если один столько то потерял, то другой как следствие столько же приобрёл), то основа вышеприведённой мистики предполагает существование в т.н. мировой "политэкономической" сфере  совокупного постоянного количества  труда (в потенциале и действии) и стоимостей его результатов, только лишь перераспределяющихся между  субьектами этой сферы (в конечном счёте людьми).
    Мыслящему человеку в последнее поверить, вне сомнения, труднее, чем в закон сохранения энергии, но ведь вера как таковая следует своим закономерностям, отличным от закономерностей дискурсивного обоснования. Возможно, в конце концов, плениться внешней значимостью и основательностью, соответствующей приведённой выше аналогии. Как бы там ни было, но обосновать ложность последнего гораздо легче, чем закона сохранения энергии: люди рождаются, вступают в зрелый "рабочий" возраст, как правило, в большем количестве, чем отходят на пенсию и умирают; люди работают, причём часто не проводят чёткой грани между полезным и "бесполезным" трудом;  мирное время,  как правило, к счастью гораздо более продолжительное, чем время жестоких разрушительных войн,--поэтому накопление результатов труда, по определению, должно происходить фактически лавинообразно. Если это так, то, повидимому, сравнительно легко создать некий запас, резерв потребительских стоимостей, достаточный для быстрой и эффективной замены исчезнувшей. Даже марксизм нечто подобное утверждает вполне определённо.
    Из письменных исторических источников, ранних и не очень, имеющих какое-то отношение к нашему вопросу, однозначно следует то, что к непосредственно к подсчётам затрат труда человек относится гораздо менее щепетильно, чем к стоимости результатов труда. Покупал, продавал, перепродавал, обменивал и т.п., щепетильно определяя стоимость в денежном эквиваленте, человек только результаты труда, а не количество вложенного труда как таковое. Для человека вполне естественно, например, затратить на производство какой-то единицы товара больше труда, но продать её по прежней цене. Это, кстати, существенный "камень в огород"   теорий, основывающихся на гениально вынашенном ходе: рассмотрении стоимости товаров и затрат труда как величин однородных, абсолютно сводимых друг к другу.
    Никакая теория не может учесть всё до последней глубины, в любой есть условность. Тем более, что распределение не есть полноценная функция экономических отношений (как обмен, купля, продажа), поэтому экономические теории не могут её рассматривать достаточно полно, нет у них таких возможностей. Нет и не может быть у этих теорий также выверенных методик определения затрат труда и особенно отделения затрат полезного труда от бесполезного. Все эти области знаний вообще, повидимому, не "в компетенции" науки в её привычном понимании. Всё это
-- "компетенция" именно философии и, более конкретно, рассмотрение "основного предмета" под "углом зрения" духовной (в том числе эмоциональной--!) природы человека. У нас нет никакой возможности рассматривать всё это последовательно и систематически, поэтому только, как я понимаю, самое главное.
   Затраты труда и "процент" полезного труда от бесполезного под этим "углом зрения" зависят в первую очередь не от выделенной из работы физической энергии, которую, повидимому, легко подсчитать, но очень проблематично разделить на полезную и бесполезную, не от затраченной умственной энергии, которую и подсчитать большая проблема, а от условий работы, взятых в самом широком и глубоком рассмотрении. Именно от них зависит сопровождающая любую работу "эмоциональная сфера" или "качество эмоциональности" работника,-- говоря попроще: насколько работнику приятно или неприятно совершать конкретную работу. Посетитель гимнастического зала, например, выделяет большое количество энергии от упражнений,-- однако не ему, а он ещё платит потому, что баланс эмоций у него при этом неизбежно (т.е. по определению) положительный, особенно учитывая ещё легко предвидимые последствия посещения. И если предположить (вернее-- дофантазировать) некое сложное техническое устройство, вполне, кстати, реальное по нынешним возможностям, преобразующее выделенную энергию в "полезную работу" (совсем по Райкину: ать-два, ать-два, вот он уже и воду качает...), то затраты труда в экономическом смысле будут (вернее-- их можно таковыми считать--!) наименьшими. Напротив, очень тяжёлые, каторжные работы, считаются таковыми в первую очередь потому, что их сопровождают очень неприятные, как правило издевательские условия и эмоциональная сфера работника. Величина физически совершённой работы, какой бы она не была, не имеет здесь решающего значения, а является одним из условий. Если этот работник-- свободный человек, он вправе требовать за такую работу повышенную оплату, поэтому затраты труда в экономическом плане и стоимость произведённой продукции здесь должны быть (наи)большими.
   Но, казалось бы,-- какое это имеет отношение к рассматриваемому нами вопросу? Самое прямое,-- и заключается оно в том, что советская власть была совершенно бессильной в массовом масштабе там, где это было действительно необходимо, регулировать и управлять затратами труда. Парадокс: ни одна власть не была так сознательно обращена к пренебрежению законом стоимости, и ни одна власть ни оказывалась такой бессильной там, где локально и конкретно его нужно было "обмануть", как советская. Если ни один закон не имеет абсолютной значимости, то закон стоимости и подавно: именно сильное ощущение его условности и "белых пятен" провоцировало желание им пренебречь. Но если в "благополучных" странах им способны были в массовом масштабе "манипулировать" в том смысле, что посредством улучшения условий труда (в том числе и эмоциональной сферы работника--!!) снизить стоимость продукции настолько, чтобы её можно было частенько просто "дарить" потребителю, то в Союзе в массовом масштабе им могли пренебречь только так, что при больших затратах труда не заплатить вообще или заплатить не полностью, т.е. фактически беззастенчиво ограбить людей. То, что в Союзе что-- то как будто раздавалось бесплатно, не имеет отношения к "манипулированию" или "обману" закона стоимости в вышеприведённом смысле: это есть только видоизменённая, неклассическая, скрытая (и как следствие-- лживая и одурачивающая людей--!) форма оплаты за труд и продукт труда.
    Учитывая всё вышеизложенное, становится понятным, почему истолкование воровства при советской власти было непропорционально широким (и соответственно недопустимым--!!), а наказание жестоким,-- если за основу брать именно д. п. ч., а не оторванные от жизни идейные, пусть даже использованные в выдающихся трудах прошлого конструкции,-- неумение и невозможность при той организации власти нормально манипулировать затратами труда надо было чем-то компенсировать. При этом целью была экономическая и социальная стабильность, взятые абстрактно, оторванно от конкретного человеческого благополучия, немыслимого без соответствия основных аспектов экономической и социальной жизни д. п. ч..
 Можно продолжить "скорбный" перечень одиозных "принципиальных несоответствий" д. п. ч., получивших развитие в 30-е годы и сохранившихся в видоизменённой, быть может менее острой, но всё же существенной форме до самого падения советской власти.
   Можно вспомнить практику жестокого осуждения за недонесение на близких родственников и друзей. Как пропагандировался "феномен" Павлика Морозова за то, что он донёс на своего отца! Сложность, как я понимаю, рассматриваемой проблемы заключается в том, что нечто подобное действительно правомерно, существует в законодательствах "благополучных" стран и д. п. ч. даже предполагается. Это есть та правда, что слишком похожа на неправду и наоборот. Везде существует, например, ответственность (и вполне справедливо--!) за недонесение, причём не важно на кого, о готовящемся преступлении. Однако в Союзе соответствующее требование и наказание за его невыполнение приняли такие уродливые формы и небывалые размеры, что явно попрало основные принципы, предполагаемые д. п. ч..
  Мильду Драуле (жену Николаева, убийцы Кирова), например, осудили к расстрелу и расстреляли только за то, что она вовремя не донесла на "опасное для власти" подавленное психологическое состояние мужа. Значительная часть "простых" людей (т.е. не занимающих видных должностей) в конце 30-х были репрессированы именно за то, что не досмотрели, не выявили, не прояснили для себя и для общества (подразумевай-- для органов) "вражеские" намерения окружающих их людей, прежде всего родственников и друзей, и не донесли об этом куда следует. Вопрос о доносительстве на родственников и друзей (или шире-- об особенном отношении к родственникам и друзьям в принципе--!!), действительно более сложный и неднозначный, чем может показаться. Человеческая духовность предполагает наличие родственников и друзей (конечно же-- если друзья настоящие--!), предполагает и особенное к ним отношение. Но это не есть нечто данное абсолютно всему "тварному" миру: оно имеет исключительно духовную основу и дано только человеку. Духовность высокоорганизованных животных (кошек, собак и др., в тех пределах, в которых есть смысл об этом мыслить и рассуждать--!), например, не предполагает ни первого, ни второго, эти животные не знают ни родителей, ни братьев, ни друзей, но знают только подобных себе иных особей, с которыми сообразно ситуации нужно вступить в какие-- то отношения. Не вдаваясь в долгие и бесполезные (во всяком случае здесь) рассуждения, можно однозначно утверждать: именно поэтому человек не может (противно это человеческой природе--!!) одинаково относиться к родственникам и друзьям и ко всем остальным. Что человек действительно может,-- так это сообразно конкретной ситуации (при ясном понимании того, что безоглядное следование своей природе в этой ситуации вредно--!!) создать иллюзию одинакового отношения ко всем. В этом заключается некое осознанное самопреодоление своей природы, и оно, как правило, полезно. Наглядно это проявляется, например, в том, что учительница старается не выделять своего ребёнка среди учеников, если такой среди них присутствует.
    Но человеческая природа (вернее д. п. ч.--!) всегда первична, а осмысление того, что правильно или нет-- вторично. Именно поэтому судить о том, что было сделано в соответствии с "естественным порывом", но недостаточно продумано, следует очень осторожно. Еще нам в школе твердили, что наказание (можно добавить-- и моральное осуждение--!) не самоцель, не является целью наказания и запугивание других; единственная цель наказания (уголовного, административного...)-- чтобы то, за что наказывают, больше не повторилось. Но в том то и дело, что надежды на то, что не повториться нечто, предполагаемое д. п. ч., практически несбыточны.
Наивно надеяться на то, что мать, вовремя не донёсшая на совершившего преступление сына и осуждённая за это, в следующий раз при аналогичной ситуации обязательно донесёт. Строгое осуждение такой матери и бесполезно, и амморально. Вор и хулиган после отсидки могут и поостеречься совершать повторно такие же преступления, но не донёсшая мать-- вряд ли. То же самое можно сказать и об отцах, братьях, сестрах, детях..., да и о хороших друзьях также.
   Человек, донося на близкого любимого родственника, всегда насилует своё сознание, и оправданием здесь может быть только предотвращение серьёзного преступления с непоправимыми последствиями.  Во всех остальных случаях человек имеет право рассудить так, что он платит достаточно налогов для того, чтобы правоохранительные органы избавили его от такого рода насилующих процедур, предотвратили преступление без его помощи. Человек же, считающий себя обязанным доносить на любимых людей в любых подозрительных или сомнительных случаях, есть уже психологически подорванный и ущербный человек, фактически  из тех зомби, о которых было говорено ранее. Из под такого человека легко "выбить почву" именно в области морали, к которой он так аппелирует: ибо нет непрохолимой грани между подозрительными и "иными" случаями, "объективное" бытиё не "любит" разрывов и непроходимости, оно металлогично. Разрывы и непроходимость есть продукт сознания, есть проэкция субъективного взгляда на бытиё.
    Но в том то и дело, что за недонесения такого рода наказывали, и не только в злополучные 30-е годы. В те годы просто наблюдался пик полнейшего пренебрежения к человеческой природе, связанный с тем, что была жива вера в возможность кардинального её изменения. Что есть такое изменение или улучшение,-- это, выражаясь словами Гайдара, каждый понимал по-своему. Но Сталин и его приспешники понимали это так, что для нового человека интересы государства будут выше родственных чувств и всего того, что с этим связано. Вся их деятельность и жизнь указывают на такое понимание.
   Все, что может осуществиться как исключение, может существовать и как норма. Поднял один человек штангу в 200кг, значит это в принципе возможно, создай в массовом масштабе условия, соответствующие тем, которые были у этого человека, укажи, направь, взбодри и т.д., и люди начнут столько поднимать уже массово. Изобрёл кто-- то один что-- то прогрессивное, то по подобной схеме возможно сделать так, чтобы такими изобретателями стали миллионы. Кто-- то пошёл в одиночку на дикого зверя, проявил недюженные силу и храбрость,-- значит так воспитать человека в принципе возможно, "распространи" такое воспитание массово, и весь народ будет состоять сплошь из храбрецов и силачей. Как это ни кажется наивным, но именно таким образом Сталин намеревался изменить природу советского человека, и духовную природу в частности, верил в то, что это возможно. Суровое осуждение за недонесение на близких родственников, кроме всего прочего, есть одно из условий, посредством которых намеревались изменить природу человека, принудить людей массово доносить.
   В 60-е, 70-е, 80-е, правда, более актуальной была проблема не донесения на родственников, а наоборот, "чрезмерной" о них заботы: устроить на хорошую должность, помочь с поступлением в ВУЗ и т.д. Д. п. ч., несмотря на то, что существовало стойкое убеждение считать такие действия амморальными и даже преступными, их именно предполагает. Наказывать за них бесполезно по той же основной причине, по которой наказание бесполезно в принципе: оно в любом случае не приведёт к тому, чтобы такие действия не повторялись впредь. Родитель даже под угрозой строгого наказания постарается облегчить своему отпрыску жизнь в нарушение каких-- то норм и в ущерб другим, если будет уверен, что другие для своих по своим возможностям пытаются делать то же самое. Здесь наблюдается даже "двойное" соответствие д. п. ч.,-- как предпочтение своим родственникам и как стремление к равенству с другими. Здесь положение может улучшиться только через улучшение жизни в целом, объективной ликвидации предпосылок для такого рода ненормальностей, больше никак.
   Наш мир сотворён так, что право превращать исключение в норму и наоборот, равно как и изменять человеческую природу, Б-г оставил исключительно за собой, осуществляет это по своим, неведанным нам программам. Человек же способен (и единично, и коллективно--!!) совершенствовать свою духовную природу, ставить и выполнять сверхзадачи, но только как исключение, но не норма.
   В то советское время, которое мы уже застали, действительно многое изменилось в сравнении с 30-ми, но что именно, повидимому, нуждается в уточнении. Я слышал, например, два совершенно противоположных взгляда по этому поводу, касающиеся идеологии: и что идеология изменилась, и что она "не сдвинулась совершенно". Такое положение указывает на множественность вариантов истолкования очень часто используемого термина "идеология", -- что я лично внутренне не приемлю,-- поэтому стараюсь обходиться без него. Я предпочитаю иной термин-- "сфера духа" или "сфера духа народной жизни (народа)". Именно потому, что термин "сфера духа" по изначальному смыслу априорный или религиозно-- философский, а не рационально-- просветительный, многовариантность его истолкования и "качественная" разносторонность не вызывает недоумения или внутреннего протеста. И об интересующей нас сфере духа и актуальных её аспектах действительно можно сказать, что с одной стороны,-- это всё со временем изменилось, вернее изменялось постепенно.
    Более конкретно можно сказать и так, что послесталинское время было временем постепенного раскрепощения д. п. ч., раскрепощения неполноценного, одностороннего, искривлённого, "оскоплённого", но всё-таки раскрепощения. Уже не могли надолго осудить или расстрелять по первому непроверенному доносу, система правоохранения в целом всё более становилась похожей на некий "мировой стандарт". Требования людей, как правило, к системе правоохранения и к властям вообще стали более походить на "общечеловеческий" стандарт, ушли в прошлое произвольные и одиозные истолкования деятельности и поступков людей в истинно сталинском духе, обращённые к "политической" целесообразности и провоцирующие даже в ином невинном поступке находить враждебность,--политическую, уголовную, социальную,-- какую угодно. Можно продолжать перечислять и дальше, но нам это уже, повидимому, не нужно. Люди почувствовали большую свободу слова и самовыражения, избавились от "липкого" унизительного страха, омрачавшего их жизнь от середины 30-х годов до смерти Сталина.
   Однако на другом полюсе было нечто иное, совсем противоположное. Была борьба с экономическими и валютными "преступлениями" начала 60-х при Хрущёве, была борьба с "диссидентами" при Брежневе, борьба со "злоупотреблениями" при Андропове... Но кроме кампаний  общегосударственного масштаба была кампанейщина "локальная" и аспекты текущай жизни при всех советских руководителях после Сталина, где процветали ущемления д. п. ч. и иные уродства, в которых без труда можно было усмотреть "генетическую" связь со сталинскими временами. Это и "дедовщина" в армии, и бесправие на производстве, прикрываемое красивой "идейно-лозунговой" фразеологией, и многое из того, что мы уже рассматривали выше, и многое другое.  КГБ, кстати, если выяснялось (--???), что дело в его компетенции, имел право применять сталинские методы вполне, без всяких скидок на гуманизм и т.п..
   Почему возникло такое противоречивое положение? Почему, например, в послесталинское время из государственных квартир "провинившихся" уже не выселяли (такая сложилась практика в отличие от прежнего времени--!!), но не противореча закону вполне могли это сделать,-- закон этого ни разрешал, ни запрещал,-- и я уверен, что как исключения такие случаи бывали. Чтобы, как я понимаю, "добраться" до сути, нужно основательно разобраться в  духовном феномене или аспекте сферы духа, лежащим в основе сталинских репрессий как феномена или проявления внешнего.
    Для этого обратимся к небольшому, в чём-то курьёзному примеру, очень, по-- моему, подходящему как иллюстрация. Едет, предположим, по городской дороге на солидной скорости грузовик, и управляет им молодой, не страдающий никакими "физиологическими" изъянами водитель. Параллельно по тротуару идет беспечная, вызывающе одетая девица, и наш водитель, засмотревшись на неё и в результате ослабив своё внимание, наезжает на переходящего дорогу пешехода, в результате чего последний погибает. Вот такой пример "причинно-- следственно" связанных между собой фактов. Кто виноват в этой трагедии?
  Нетрудно догадаться, что рассмотрев и уразумев такую вот связь между фактами реальной,-- непредвзятый, правильно функционирующий суд, в какой бы стране такое не произошло, обвинит в трагедии водителя. Нетрудно так догадаться, кроме всего прочего, именно потому, что возможно и актуально, и в данном случае даже напрашивается вполне обоснованное доказательство правильности такого решения. Почему смотрел по сторонам и думал о постороннем? Почему ослабил бдительность? Ведь учили тебя тому, что это очень опасно, фактически запрещено. Ведь понимал же, не мог не понимать, что на тебе огромная ответственность, что грузовик-- это не велосипед и не самокат, в нём (вернее-- в управлении им)  заключена в десятки раз большая опасность для жизни и здоровья,-- и твоего, и всех тех, кто тебе встретится как участник дорожного движения. И так далее и тому подобное. Так или почти так могут рассуждать члены суда, прокурор, даже защита, и будут вполне правы. Доказательство вины с точки зрения логики вполне реально выстроить практически безупречное, и тем не менее "подвох" нашего примера укоренён именно в сфере доказательности.
   И дело здесь в том, что по таким же законам логики и психологии (имеется в виду психология именно доказательности, а не в более широком смысле--!!) возможно выстроить доказательство вины также и девушки. Зачем оделась вызывающе? Разве не понимала, что дело в действительности гораздо более серьёзное, чем просто "желание понравиться"?! Ведь понимала же, не могла не понимать, что ты не невидимка, идя по тротуару,-- открыта взгядам и водителям тяжёлых машин, на которых лежит особая ответственность за  жизнь и здоровье людей. Не надо строить из себя наивную в том смысле, что ты этого неспособна понять,-- это способен понять даже младший школьник, можно пойти и проверить. И так дальше в том же духе. Доказательство также может получиться основательное, даже безупречное, и главное-- основанное на реальных фактах и посылках. И если умозрительно предположить и для следствия, и для суда, и для защиты ориентацию на наподобие вышеизложенного доказательство вины девушки, то что она может себе найти в оправдание?
    Все её возможности (кроме некоторых, о которых сразу же, ниже--!!) в принципе ограничены сферой доказательности, но последняя уже "наполнена" доказательством её вины и "работает" против. И для девушки и её т.н. преданных защитников остаётся или искать более сложное и продвинутое доказательство, содержательно учитывающее в себе два предыдущих (вины водителя и её вины --!!) и с более "высокой" точки отсчета и оценивания отдающее "предпочтение" вине водителя, или... пусть даже и используя какие-- то косвенные рациональные аргументы, призвав на помощь всех святых, Всевышнего и религиозно-- философскую "рефлексию", попытаться заставить высокое Собрание (следователей, суд, прокуратуру...) поверить в то, что доказательство вины водителя для данного случая более весомо и актуально, чем её вина, да и самой в это уверовать более твёрдо и основательно. Уверовать и уверенно указывать высокому Собранию на то, что причинно-- следственная связь, если таковую возможно проследить в обоснование её вины, ещё не означает вины уголовной.
   Искать продвинутое, сложное и объёмное (а потому и более запутанное и неустойчивое--!) доказательство, как подсказывает интуиция и жизненный опыт,-- ошибочно, даже бесполезно, ибо к таким доказательствам как раз и меньше всего доверия. В них гораздо легче выявляются "слабые" звенья, и явные, и, так сказать, в "потенциале", "абсолютных" же доказательств не существует нигде, кроме как в математике. Поэтому сравнительно приемлемым, фактически реальным здесь может быть только второй путь.
   Но и он, как нетрудно догадаться, скорее всего в реальной похожей ситуации не приведёт к цели. Привести здесь к цели означает фактически дезориентировать высокое Собрание, придать размышлениям его участников иное направление,-- а это далеко не всегда под силу и подготовленному человеку (опытному адвокату и др.), не говоря уже о человеке среднестатитическом или ординарном.
   Это сумбурное и в чём-то странное рассуждение здесь приведено потому, что, как я думаю, хорошо проясняет духовно-- психологическую (не моральную, не нравственную, что важно--!!) суть сталинских репрессий. И при них, надо полагать, доказательства вины "выглядели" внушительно и логически обоснованно. И рассматривались, и озвучивались они чаще всего судьями и прокурорами, т.е. должностными лицами, имеющими свои профессиональные навыки и установки. И свод законов был внушительным и содержательно правильно (можно также сказать-- рационально--!!) организованным; и истолковывались, и применялись законы, как правило, хорошими профессионалами. И А. Вышинский, например, был "юристом высокого класса", как его определил журналист А. Ваксберг в одной из своих статей про его злодеяния; и в своде законов, например, по определению философа Бердяева (не испытывавшего, впрочем, никаких симпатий к Советам--!), было лучшее в мире "законодательство о земле". По всем этим и иным "близким" параметрам  сталинская  (и "послесталинская", впрочем, тоже--!!) власть не отличалась явно в худшую сторону от "благополучных" стран, и тем не менее осуждаемы и репрессируемы были невиновные, которых в нашем примере олицетворяет девушка. Следствие и суд строили правдоподобные, но лишённые здравого смысла доказательства вины, совсем как в нашем примере.
   Разумеется, можно пренебречь всей этой аргументацией и интерпретацией, кивая просто на "злую волю" высшего руководства и его подручных,-- добавив при этом,-- что такое может произойти в любой стране: нигде не от чего нет гарантии. Но при таком подходе вопрос о том, как "злая воля" могла так глубоко и основательно укорениться в обществе, что оставила свой след на десятилетия, остаётся открытым. Попытка найти на него ответ только с другой стороны приводит нас к нашему рассмотрению.
   Итак, если и свод законов, и структура системы правоохранения, и профессионализм работников, и "механизм" построения доказательств в Союзе и "благополучных" странах ничем серьёзным или по сути не отличались друг от друга, то где же "зарыта собака"? Почему результаты правоохранительной деятельности оказывались совершенно другими? Повидимому потому (иного не дано--!!), что сущность (или душа, как уж угодно) правоохранения как такового не заключается в перечисленных выше аспектах, есть нечто совершенно иное. Перечисленные аспекты есть неизбежная внешняя форма, "материя", но не душа. Душа есть нечто выходящее за сферу доказательности, скрывающееся и "возвышающееся" над ней. Законы или система законоуложения не могут быть этой “душой”: они "заключены" в сфере доказательности, призваны облуживать и упорядочивать её, делать подходящей для практического применения.
    Без законов ни одно конкретное доказательство вины не может указать ни на степень вины, ни на "качество", ни на величину и форму возможного наказания. Однако законы могут быть применимы как к "позитивным", так и к "негативным"  доказательствам: в системе законоуложения,-- вернее в общем принципе или метафизике законоуложения,-- нет вообще (или есть очень мало, что практически одно и то же--!!) "ключа" к разгадке того, какое доказательство в конкретном случае позитивное, а какое негативное. Поэтому законно (в самом точном смысле этого слова--!!!) можно наказать и водителя, и девушку.
   Мне можно возразить в том смысле, что при проверке дел репрессированных во второй половине 30-х годов (37-й и позже) обнаруживались именно вопиющие нарушения законов и правовых норм, действующих даже в то время. Это так, и этому есть объяснение.     Репрессированными в тот период в явном большинстве были люди, до того ревностно служившие советской власти и лично Сталину, сам факт ареста и последующее обращение действовали на них слишком уж угнетающе, они были настолько угнетены морально и физически, что оказывались не в состоянии мало-- мальски бороться за себя. Следователи и их вдохновители это понимали,-- поэтому и не прилагали достаточних усилий для придания следственному делу "законной" формы и, разумеется, не предполагали, что когда-- нибудь всё раскроется. То, что я имею в виду, более соответствует двадцатым и первой половине 30-х годов, когда арестованные вели себя ещё более достойно, надеялись убедить следствие и суд в несостоятельности обвинений. Именно в это время опробывалось и "внедрялось" в жизнь всё негативное и теневое в системе "правоохранения": "натянуто-- извращённые" доказательства вины, соответствующие им грозные и совершенно неадекватные здравому смыслу истолкования, революционные или соответствующие революционному времени законоуложения ...   
   Вдохновителям и организаторам следственных дел тогда нужно было прикладывать "массу" интеллектуальных усилий для того, чтобы сломать подследственного, принудить его и знакомых с ним и с его делом людей поверить в доказываемую вину.
  Для примера в подтверждение этого подходит артист Г. Жженов, отсидевший около 20 лет и десятилетиями пытавшийся ознакомиться со своим делом. Ему это удалось несколько лет назад, перед самой своей смертью, и своё ознакомление он резюмировал так: "Вот, оказывается, каким я был умным..., я и не подозревал..., чем страна занималась, только за это большевиков надо было четвертовать...". Он подтвердил, правда косвенно и довольно сумбурно, что над его делом была кропотливо "проделана" серьёзная юридическая работа, оно выглядело в этом смысле основательно и доказательно... Такие вот дела подготавливали почву и для постановления о "5 колосках", и для постановлений периода непосредственно после убийства Кирова, поселивших липкий и подсознательный страх в душах людей,-- в том смысле, чтобы общественное мнение (если о таковом есть смысл говорить--!!) восприняло их не как дикий бред, а вполне нормально, пусть как суровую, но всё-таки необходимость. Все эти постановления есть более всего законы потому, что в них конкретно говорится и о т.н. преступлениях, и о наказаниях,-- перенести их в уголовно-- процессуальный кодекс уже не составляло большого труда.
Но что же это за "душа", выходящая за сферу доказательности и законоуложения?  Она не есть нечто непостижимое, она реальная,
даже обыденная вещь. Она не может быть ничем иным, кроме некоего многообразия установок, подходов, уложений, истолкований и т.д., которых невозможно до конца обосновать и "уложить" в рамки законов, в которые можно и нужно только верить. Всё это соответствует общеизвестному двуединству "вера--  рациональная доказательность", существующему буквально везде, а не только в т.н. системе правоохранения. Эти установки и т.д. находятся в глубокой и неразрывной взаимосвязи с законами и законоуложениями, в какой-- то степени и смысле также отражены в формулировках законов, но тем не менее их и законы небходимо чётко различать, если и не в каждом конкретном случае полностью и до конца, то хотя бы примерно, интуитивно предполагая границу или "водораздел"... Последний не может быть непроходимым, а может быть только областью "плавного" перехода... Такое положение между "дуалистическими полюсами" существует буквально везде, кроме как в точных областях, основанных на строго математических принципах.
   Новые установки "наддоказательной" априорной сферы могут стимулировать и "провоцировать"  новые законы, как и по принципу "обратной связи" усилия в сфере рационального законотворчества приводят к новым "наддоказательным" установкам и изменяют старые.  Сферу доказательства и законоуложения от "наддоказательной" априорной сферы необходимо различать главным образом ещё и потому, что одна независимо от другой следует своим правилам и закономерностям, изменяясь, например, при переходе от одного исторического периода к другому совершенно по--  разному.  Недопонимание, вернее, отсутствие должной интуиции в разделении этих сфер может приводить к опасным и непредсказуемым последствиям, что история часто подтверждала, в том числе и "близкая" нам история.
Трудность словесного определения аспектов сферы "наддоказательности" заключаются в том, что к ним почти неприменимы привычные нам (из мира нашей повседневности--!!) "жесткие" однозначные определения; они есть аспекты, выражаясь философским языком, априорные, метафизические или "духовные", при определении которых не столько применяется, сколько неизбежно подразумевается возможность множества определений, бесполезность или неадекватность выделения и "возвышения" какого-- то одного из них.
Это является, повидимому, одной из показательных особенностей философского подхода или рефлексии: мыслить аспект напрямую, стараясь исключить неизбежные погрешности, привносимые тем или иным определением.
    Но если уж последние необходимы, то какие, например, можно дать определения интересуемым нам "наддоказательным" установкам в примере с водителем и девушкой? В плане обоснования вины водителя установка может быть примерно такая: всё, что не имеет прямого отношения к требованию правил дорожного движения, кроме, быть может, намеренных агрессивных действий против участников дорожного движения, не может квалифицироваться как вина при расследовании дорожно-- транспортных проишествий, даже если причинно-- следственная связь прослеживается очень явно. Именно такая установка является и являлась господствующей во всём цивилизованном мире, она и направляет правоохранительные инстанции в таком случае объявлять и рассматривать виновным водителя и только его. Законы и сфера "доказательности", которые в разных странах имеют различные конкретные содержания, "обслуживают" эту "наддоказательную" установку, "предметно" и рационально обеспечивая установление степени вины и законное наказание виновного. До конца (а, значит, полностью рационально--!!) обосновать эту установку невозможно, в её правильность и освящённость Свыше неизбежно следует верить так, как обычно доверяют собственной интуиции.
   Несколько слов о соответствии этой установки д. п. ч.. Прежде всего: если нет полного рационального обоснования этой установки, то нет и не может быть полного рационального обоснования степени её соответствия  д. п. ч.. Принципиально здесь можно указать лишь на то, что если духовная структура Бытия и д. п. ч. однородны (нечто иное просто немыслимо), и человек (как правило) воспринимает эту установку без скрытого внутреннего напряжения и протеста, то о рассматриваемом соответствии можно говорить вполне утвердительно.
  В плане обоснования вины девушки или соместно водителя и девушки установка может быть примерно такая: если необходимо во что бы то ни стало избегать на дорогах таких катастроф, то нужно принимать для этого решительные меры по всем направлениям, в том числе и по дисциплинизации всех участников дорожного движения, и водителей, и пешеходов; любой такой участник, если он умственно полноценный, вполне в состоянии, даже обязан предвидеть  несложные возможные катастрофические ситуации, и как ответственный человек обязан не терять бдительности и не делать сознательно ничего такого, что могло бы эту ситуацию приблизить. Вина человека с точки зрения формальной логики есть сознательное действие, явившееся причиной катастрофы, поэтому за такие действия следует и объявлять его виновным... Это пример истинно "сталинской" установки на объявление человека виновным. Здесь всё также, насколько это возможно (а может быть и более--?!) аргументированно и логично, согласно и этой установке в соответствующей ей сфере "доказательности" возможно изобрести "кучу" законов, посредством которых обвинять и осуждать людей наподобие нашей девушки...
   А. Рыбаков в "Детях Арбата" вложил в уста следователя НКВД Дьякова следующее изречение: "Я не верю в виновность конкретного человека, но верю в общую версию виновности". Такое вряд-- ли сказал бы реальный следователь НКВД, ибо это уже есть осмысление из последующего времени; но реальный следователь, опираясь в том числе и на интуицию, имел реальную возможность разделить общую версию виновности на отдельные звенья, связанные последовательной причинно-- следственной связью,-- и сделать каждого "участника" общей версии ответственным за "своё" звено: вот и виновность каждого такого участника. Любая такая версия "укоренена" в сфере "доказательности" и законоуложения, и возможны такие манипуляции потому, что логически не только кажутся, но фактически являются почти неуязвимыми.
    Отсюда ясно видишь, насколько неудачен термин "правовое государство", ибо под эгидой "права"  может твориться всё: и хорошее, и самое что ни на есть плохое. Здесь более подходит термин, в той или иной форме указывающий на реальное соответствие положения в стране в смысле права тому, на что направлен Б-жий промысел и чего желает Б-г.
   Разумеется, Б-г не может ничего "нашептать" как человек, но интуитивно ощущать уровень конкретного соответствия необходимо. Любое такое ощущение неизбежно имеет две "составляющие": осознательную (рациональную) и интуитивную в самом прямом смысле этого слова или априорную (иррациональную). Осознательная "составляющая" означает возможность самых разнообразных (продвинутых и не очень--!) доказательств (логических, умственных, интеллектуальных...) и дискурсивных разъяснений того, почему то или иное положение или "наддоказательная" установка более соответствуют (или нет) желанию Б-га, более достойны (или наоборот, недостойны) его благославения.  Поэтому можно сколько угодно изобретать доказательств и дискурсивных разъяснений того, почему "наддоказательная" установка вины водителя и невиновности девушки в этом смысле более соответствует и достойна, чем установка противоположная,-- но в конечном счёте "последнее слово", небходимо полагать, только за априорной глубиной, мистически "сочетающейся" с Б-жьим промылом.
   Но это вовсе не означает, что в принципе невозможна "наддоказательная" установка, содержательно напоминающая, например, установку вины девушки, но "достойная и соответствующая" желанию Б-га и Б-жьему промыслу. Это как раз из тех случаев "содержатальной похожести" правды и лжи, о которых упоминалось выше. Именно такие случаи независимо от желания  мыслили себе лучшие "идейные" большевики, когда верили или заставляли себя верить в сомнительные "острые"  установки сталинского приготовления. Конкретно случаи мыслились на фоне "некой" преображённой действительности, в которой интересующие нас истолкования, определения и каузальные связи имеют иное, "более просветлённое" конкретное содержание. Если бы вина, к примеру, не истолковывалась так "остро", и наказание не осознавалось бы так грозно, как в реальной сталинской действительности, да и многое другое имело бы иные причины и следствия, то "наддоказательная"  установка, сталинская внешне, могла бы быть "божеской" по сути. Однако такой действительности не было, и путь к ней оказался неизмеримо более долгим и тернистым, чем представлялось этим мечтателям. Разумеется, соответствие Б-жьему промыслу предполагает соответствие д. п. ч., сотворённой этим промыслом, иначе никак.
    Наш пример с водителем и девушкой, согласен, прост и наивен, и приведён он исключительно для обнажения сути. Если бы что-- то подобное произошло в сталинское время, то, наверное, даже и тогда бы в уголовном порядке осудили только водителя.
    В многих примерах, приведённых в начале моего затянувшегося письма и далее касательно того или иного соответствия д. п. ч., фигурируют, по сути, такие же "наддоказательные установки", "притянутые" к различным условиям и ситуациям.
   Далее в качестве  примера "полярного" сравнения "наддоказательных установок" я хочу привести следующий. В "благополучных" странах в настоящее время  в системе права (конкретно--  судопроизводства) существует недвусмысленная установка, касающаяся явно неравных судящихся друг с другом субьектов права (истцов и ответчиков): субьект права, который явно слабее, получает при определённых условиях от системы судопроизводства значительную "фору". Эта установка в разных областях жизни конкретизируется по-- разному, поэтому конкретно я могу говорить о тех областях, которые мне близки. В самой общей констатации можно сказать и так, что если между собой судятся миллионер и "среднестатистический" гражданин, то последний, если, конечно, дело не идёт о грубых и явных нарушениях закона последнего в отношении первого (недвусмысленных оскорблениях, физических унижениях, нанесении ущерба имуществу, воровстве...), получает существенную "фору". В сложных делах, которые невозможно толковать однозначно, у первого практически нет никаких шансов потому, что аспекты дела "императивно" истолковываются в пользу последнего, объективно наименее защищённого. Это не может быть прописано ни в каких законах, это есть типичная априорная "наддоказательная" установка.
   Мой жизненный опыт ограничен, я не могу знать, как это реализуется во многих областях жизни, о которых у меня нет достаточного представления. Я не могу точно знать (могу только предполагать), как это реализуется, если судятся между собой, например, крупное научное учреждение и рядовой учёный, владеющая солидными средствами творческая ассоциация и её рядовой член, крупная больница и рядовой врач, две несопоставимые по размеру и доходам партнёрские кампании и т.д.. Но я, как мне кажется, достаточно чётко представляю, как это реализуется в судебном конфликте между производственным предприятием (или его хозяином, что равнозначно--!) и рядовым работником. Абсолютное большинство таких дел-- это жалобы работников на недоплату, причём тогда, когда работник уже твердо для себя уяснил, что он более на этом предприятии не задержится. Реализуется "фора" таким образом, что никакие продвинутые, обоснованные и, увы, часто имеющие под собой реальные основания, указания хозяина на сознательную нерадивость работника (и от этого как будто причинённый вред производству--!!) намеренно не учитываются, "выносятся за скобки" судебного разбирательства. Судом могут учитываться только явно агрессивные действия работника (ломка оборудования и др.--!!), совершенные, как правило, при свидетелях. У хозяина есть только один способ "кардинального" наказания работника за нерадивость: это от него избавиться, то есть уволить. В противовес этому иные "двусмысленные" жалобы работника на хозяина могут быть учтены.
   Такое положение чисто внешне может показаться несправедливым, но серьёзно этим могут "купиться" только или люди духовно недостаточно зрелые, или совершенно не имеющие жизненного опыта. Такое положение, по-моему, как раз наиболее полно и соответствует д. п. ч., проявляющейся на уровне коллективно-- общественном. Ибо только "простак" (выражение Маркса) может помышлять, что при совершённом правовом равноправии богач и бедняк будут совершенно равны. У "богача" в частном порядке есть неизмеримо больше возможностей использовать потенциал правоохранительной системы, чем у "бедняка",-- честный хороший профессионал адвокат, нанятый "богачём" и помноженный на его финансовые возможности (даже исключая возможность непосредственной взятки--!!), неизбежно становится элементом фактического неравенства. Как бы не относиться к такому положению, оно проистекает из метафизики человеческой общественности и д. п. ч. Оно заключено также в пределах марксизма и т.н. теории научного социализма. Но эти теории ущербны вовсе не потому, что содержательно и доказательно неполноценны, а потому что метафизически или экзистенциально односторонни.
    Другая сторона метафизики человеческой общетвенности, уже явно выходящая за марксизм, указывает на то, что стабильность и равновесие выгодны всем, и "богачам" и "беднякам" в равной мере. Уже нетрудно догадаться, что расматриваемая "фора" выполняет роль компенсации, работает на стабильность и равновесие. Чтобы понять, что может произойти без такой "форы", вовсе не обязательно что-- либо предполагать и предвидеть,-- лучше просто обратиться к не такой уж далёкой истории.
   Маркс, в молодости как будто готовившийся стать адвокатом, присутствовал на многих судебных тяжбах и наблюдал, как легко в них богатые обходят бедных. И это несмотря на то, что принцип равенства всех перед законом уже тогда в Германии считался незыблемым. Маркс интуитивно ощущал ненормальность такого положения, его противоречие здравому смыслу (а по нашему- д. п. ч.--!!) не как фанатик-- революционер, а как религиозный (экзистенциональный) философ. Интуитивное ощущение, если так можно выразится, степени нормальности, "идущей" от Б-га, является основным, едва ли не самым главным для философов этого направления. Именно таким и был Н. Бердяев, указавший, кстати, напрямую, что Маркс в молодости, до его откровенного поворота к материализму и коммунизму, начинал как экзистенциальный философ. Однако в дальнейшем "Маркс... пошел неправильным путём, поставив во главу угла человека, хотя нужно было поставить Бога" (почти цитата из Бердяева).  Вместо философской обращённости к единой и Высшей Правде Маркс пленился крайним рационализмом и его методологией, сделал вывод о негативном развитии законодательства в интересах богатых, начал искать "главные звенья в цепях строгих доказательств" из сферы материальности и приземлённости. Такой подход необходим и актуален для учёного-- естествоиспытателя, но не для мыслителя, неизбежно оперирующего категориями сферы духа. Произошла подмена, оказавшееся трагической.
    Маркс искал и нашёл "главное звено" в материальном неравенстве, экономическом и социальном неравноправии, доведя свой личный эмоциональный протест до крайности, фактически озлобившись на богатых. Есть все основания предполагать, что и у большинства революционеров, работавших на "призрак коммунизма" вплоть до 2-й мировой войны, духовное развитие происходило по похожей схеме. Они также могли наблюдать бесправие бедных по отношению богатым, проявляющееся, например, в том, что работающий на капиталиста адвокат умел грамотно и законно истолковать т.н. нерадивость судящегося с ним работника (а фактически едва прикрытую неприязнь или антипатию капиталиста к этому работнику--!!) как вину последнего и соответственно обосновать материальные претензии первого к последнему. Работник же чаще всего не имел возможности нанять адвоката для того, чтобы свою "нерадивость" объяснить и обосновать в категориях права вполне достойно и далеко небезобидно для своего оппонента-- капиталиста. Отсюда уже явно напрашивается вывод о том, что отсутствие в этот исторический период рассматриваемой "форы" стимулировало революционные настроения и процессы. Что из зтого вышло и сколько оказалось при этом жертв, мы уже знаем.
   В этом, повидимому, и заключалась тайна (или наиважнейшая составляющая тайны--!!) бродящего по Европе "призрака коммунизма" в 19-м и первой половине 20-го века. В наиболее грубой и нетерпимой форме отсутствие этой "форы" проявлялось в России, поэтому и жертв в "революционных" битвах в России оказалось более чем в других странах.
Я понимаю спорность этого мнения, но, по—моему, в России даже иные физические наказания работников после адвокатской "проработки" могли перед судом предстать как легитимные.
   Люди, склонные к "революционным" настроениям, вполне справедливо отвергали недостатки "тогдашнего" капитализма; но они не понимали, что он, а вернее, демократия в западном, "европейском" исполнении есть не просто сложившаяся экономическая и социальная структура, которую можно кардинально поломать или изменить,-- а наивысший (к тому времени--!!!) результат исторического развития как Б-жьего промысла, в который "вложена" душа Б-га. Поэтому нужна была величайшая чуткость и острожность в ликвидации и преобразовании там, где виделись недостатки и даже уродства. Революционеры этого не понимали, поэтому и делали далеко идущие "неосторожные" выводы из экономической и материальной "фактуры" применительно ко многим сферам жизни и духа: социально-психологической, бытовой, культурной, правовой, морально-нравственной и др. в том смысле, чть если изменить эту "фактуру", то и все сферы жизни преобразятся.
                *    *     *
    Это тема, по-моему, очень интересная, достойная отдельного исследования. Капитализм и социализм (коммунизм) есть не два совершенно противоположных общественных строя, а две "неразделимые" стороны социально-- экономической "медали" любого общества. Капитализм можно назвать единым комплексом подходов и тенденций в управлении обществом, основанных на сильном врождённом (или данном человеку от Б-га--!!) частнособственническом инстинкте, сознательном неучёте или "вынесении за скобки рассмотрения" всего того, что основано на ином инстинкте: стремлении к всестороннему равенству как отражению "метафизического" равенства людей перед Б-гом. Социализм (коммунизм) есть всё то же, но с точностью до наоборот: всё, связанное с частнособственническим инстинктом, намеренно не учитывается, всё, связанное со стремлением к равенству,-- например, весь выработанный историей позитивный комплекс коллективистских подходов в управлении людьми,--  намеренно учитывается, применяется и легитимизируется.
   Недопустимо в принципе констатировать, что какой-то из этих инстинктов (и непосредственные следствия из него--!!) лучше и правильнее,-- если оба инстинкта врождены и даны от Б-га,- -говорить можно лишь о том, что в каких-- то условиях и исторических периодах более проявляются и актуализируются дурные или неправильные следствия одного инстинкта, в других-- другого. И хорошие, и плохие следствия-- от специфики и конкретных условий того или иного периода.
   В т.н. западных демократиях уже начала 19-го века были заложены (и в потенциале, и в действии--!!) хорошие или правильные следствия обоих инстинктов, причём в более развитом в сравнении с прочими известными общественными устройствами выражении. Вместе с тем в результате каких--то каузальных цепочек причин и следствий, идущих из предыдущего исторического периода (феодализма и средних веков--?!), к этому времени начали всё более ярко и чувствительно проявляться негативные стороны частнособственнического инстинкта и его следствий.
   Что это за стороны, мы хорошо знаем ещё со школы из уроков истории и обществоведения. Нам нет надобности их перечислять,-- это те "язвы" капитализма, из-- за которых ему революционеры выносили "смертный" приговор. И приговор решали приводить в исполнение так, что уничтожить т.н. социально-- экономическую базу капитализма и выстроить вместо неё соответствующую базу социализма. Социально-- экономическая база мыслилась так, что кроме материальной "весомости" в неё включались и многие структурные элементы  или аспекты этой "весомости", в том числе и то, что привычно называют экономическими отношениями между людьми и отношениями собственности. И в оценке этих элементов и аспектов революционеры 19-го и начала 20-го веков допустили серьёзную ошибку в том смысле, что не прояснили для себя их метафизической сути. Эта ошибка оказалась трагической. Они поспешили жестко связать понятие экономического базиса с понятиями капитализма и социализма, не уяснив для себя адекватно понятие экономического базиса как метафизической основы экономической жизни общества в принципе.
   Была уяснена (и то в других, менее адекватных понятиях и определениях--!!) лишь "первая ступень" метафизической основы экономической жизни, а именно политэкономия или "политэкономическое кровообращение",-- т.е. преобразования затрат труда и стоимостей друг в друга и их переходы из принадлежности к одним к принадлежности другим. Следующая ступень углубления в метафизическую основу экономики должна была бы неизбежно привести исследователя к тому, что между ней и понятиями капитализма и социализма нет никакой адекватной нашему рассмотрению связи,-- рассматривая реальность поистине как она есть и что, так сказать, в ней есть, усмотреть такую связь как аспект реальности фактически невозможно,-- поэтому понятия экономического базиса капитализма и социализма лишены достаточного основания или фактически бессмысленны.
    Справедливо, правда лишь то, что материальные и экономические факторы есть неполная, частичная, но всё же существенная основа жизни любого общества. Экономика в этом неполном смысле есть основа жизни общества, экономика сама по себе имеет глубокую метафизическую или духовную сущность, но изолированную от сущности понятий капитализма и социализма. Бердяев в своё время писал об этом так, что в марксистском понимании материальных факторов как основе жизни общества нельзя не признать частичной истины, но материальные факторы сами по себе имеют глубокую духовную основу.
    Маркс и его последователи в это "экзистенциальное" направление не углублялись, сознательно и исскуственно "выстроили" здесь для себя "непроходимую стену". Такое углубление могло бы прояснить, что понятия капитализма и социализма и их единство как противоположностей сами по себе имеют свою духовную, а вернее духовно-- психологическую сущность, отличную от сущности экономики и материальных факторов. Между этими разнородными понятиями можно уловить связь лишь постольку, поскольку всё в нашем мире взаимосвязано. Идейно ошибочная "метаморфоза" по намеренному "выпячиванию" этой связи и её перевоплощению в основополагающую имело, повторюсь, печальные последствия,-- именно в ней искали и нашли вдохновение творцы  революционных бурь.
   Духовно--психологическая сущность капитализма и социализма становится более ясной, если её отождествить (и это вполне обоснованно--!!) с сущностью инстинктов, на которых они основываются. Сущность всех инстинктов, а не только нас сейчас интересующих, априорно реализована в некой духовно-- психологической глубине, в некоем её слое как единой монаде. Чтобы её выразить в понятиях и известных выражениях, нужно сориентировать себя на полноценное априорное исследование, а не на ограниченную, пусть даже и в чём-то прозорливую дефиницию. Почему например, человеку, как правило, трудно, неестественно, психологически дискомфортно "просто так" расстаться с результатами своего труда, если труд при этом, по его мнению, затрачен солидный?!  Почему для человека в таком случае естественней сделать бизнес? Или почему, как правило, человек оказывается явно неудовлетворённым оттого, что при распределении его обходят?! И примечательно, что это всё характерно и было характерно всегда и для взрослых, и для детей.  Всё это можно объяснять и объяснить, но вряд ли кратко и однозначно до конца так, чтобы не оставалось вопросов и неясностей. В таком подходе есть что-- то наивное, но только так всё априорно и постигается.
    Отсутствие же основополагающей связи между понятиями капитализма и социализма с одной стороны и экономическими и социальными факторами с другой, простой советский человек мог постичь, например, посредством следующего размышления. Если идеология на разные лады утверждала, что есть принципиальная разница между принадлежностью собственности при капитализме и социализме (при социализме вся собственность принадлежит одинаково всем, в том числе и мне, а при капитализме только капиталисту--!!), то в чём конкретно и лично для меня это выражается? В чем выражается, к примеру, то, что предприятие при социализме, на котором я, кстати, не работаю, более моё, чем для "западного" работника в аналогичной ситуации? А то и принадлежит мне более, чем "западному" работнику предприятие, на котором он таки работает?! В том, что при определённой ситуации я могу на него устроиться? То также может и "западный" работник. Что я могу, по своему желанию, не считаясь ни с кем и ни с чем, жить на нём или работать? Не могу точно также, как и "западный" работник. Или на интервью при попытке устроиться со мной будут на порядок более чутко разговаривать? В последнем кстати, можно себя убедить, но только вопреки собственной интуиции и здравому смыслу. Мне могут отказать, мне могут предложить не лучшие условия точно также, как и "западному" работнику в его стране. В чём же это принципиально иное отношение собственности?
    И вообще: в чём в принципе лично для меня и конкретно может заключаться это пресловутое отношение собственности, которым так любили спекулировать советские идеологи? Принадлежность чего-- то кому-- то или собственность есть не только что-то абстрактное, но и его определяющее самое что ни на есть конкретное. Личная вещь всегда принадлежит мне так, что любую абстрактную принадлежность я могу определить конкретно и рационально. Брюки абстрактно мои  не просто так, а потому, что я их могу, например, по своему желанию одеть в любое время. Именно этой конкретной возможностью определяется, так сказать, абстрактная принадлежность брюк ко мне. Но чем конкретно я могу определить принадлежность себе  того или иного аспекта т.н. социалистической собственности?
    Если я работаю на предприятии или периодически посещаю какое-- то культурное заведение, то они абстрактно и конкретно мои только из-за этой работы и этого посещения (и того, что из этого проистекает--!!), а не просто так. Но то же самое существует и при т.н. капитализме. Не стоит во избежание чрезмерного увеличения объёма написанного на этом останавливаться, но применительно к любому аспекту т.н.  собственности при социализме существует такая же совершеннейшая аналогия при капитализме. То, что нам преподносилось как принципиальные или коренные отличия, действительно были содержательными отличиями, но не принципиальными, что в дальнейшем и подтвердилось. Именно поэтому о таком положении можно утверждать как о универсальном (метафизическом) абсолюте жизни.
    Внимания в данном констекте заслуживает лишь одно отношение собственности, а именно,-- принадлежность предприятия своему хозяину, т.е. капиталисту и его аналогия при т.н. социализме. Разумеется, как определение принадлежности нам интересны не какие то внешние и официальные формы закрепления собственности за хозяином, а конкретно то, что посредством этого предприятия хозяин-- капиталист присваивает себе или отчуждает от работников произведенную ими стоимость, причём неважно, как назвать эту стоимость,-- прибавочной, дополнительной или как то ещё. Всё это бесспорно и соответствует марксизму. Нельзя забывать, что при теоретическом (рациональном) рассмотрении конкретное определение  всегда первично, а абстрактное отношение вторично. Только наличие отчуждения и присвоения стоимости определяет хозяина-- капиталиста как эксплуататора работников, а не наоборот и не как-- то иначе. Частью отчуждённой стоимости капиталист делится с  высшими чиновниками,-- примем и это за аксиому.
    А теперь подумаем: было ли при нашем социализме отчуждение и присвоение произведённой другими стоимости, если уж это первично и является эксплуатацией человека человеком, а не что-- то другое.
В чём заключалась политэкономическая основа существования на предприятиях разного рода прилипал, хитрых приспособленцев, расхитителей и т.п. Их деятельность не была "одноразовой", она была постоянной и систематической. В своё время об этом очень остро писали, и основания для этого были, увы, очень реальные. Это такое же по сути отчуждение стоимости от реальных производителей и её присвоение. И если это происходило систематически и в течение длительного времени было постоянным фактором жизни, то чем это (опять таки-- по сути--!!), отличалось от "классического" капитализма. Отличие только во внешней форме присвоения, но она то как раз не суть, а форма, не базис, а надстройка даже по всем "канонам" марксизма и диамата. Буквально то же самое можно сказать и о "больших" начальниках на производстве да и не только на производстве. Разве огромная разница в зарплате между ними и "средним" работником в то время (у директора, например, 1000 р. при средней зарплате в 200 р.--?!!) не было узаконенным и постоянным во времени таким же отчуждением и присвоением? Если бы начальники в действительности "отрабатывали" свою зарплату, то государство выглядело бы по другому и не развалилось. Что же касается дележа с высшими чиновниками, то в б. Союзе наряду, так сказать, с "классическими" формами существовала и узаконенная кардинальная продвинутость в сравнении с Западом: например то, что чиновники министерства могли свободно распоряжаться средствами подчинённых предприятий.
    Если это так, то достаточно небольшого интеллектуального усилия  по диалектике общего и конкретного (в том направлении, что не чиновники, начальники и приспособленцы вообще как сословие имеют отношение к присвоению стоимостей и посредством этого к собственности; но что именно конкретные люди, являющиеся таковыми чиновниками, начальниками и приспособленцами, работающие, а лучше сказать-- реально приписанные к данному предприятию (или объединению предприятий), "очень конкретно" отчуждают и присваивают произведённую действительными тружениками этого предприятия стоимость--!!!), чтобы понять, что всё это точно также, как при классическом капитализме. Именно так, что "конкретные чиновники, начальники и приспособленцы" и были реальными собственниками конкретных предприятий.
    При классическом капитализме реальное отношение к собственности закреплено конкретно и официально, при нашем социализме официальная структура совершенно это отношение игноррировала. Не трудно догадаться, что соответствие официальной структуры реальному отношению принципиально лучше отсутствия такового соответствия. Посредством первого можно официально влиять (не только, правда, в хорошую сторону--!!), второе же есть основа "самотёка", неуправляемости и беспредела.
   Признаюсь, что подобным сравнением природы социализма и капитализма под углом зрения политэкономии и "движения" стоимостей я интересовался уже давно, в начале 80-х, после возвращения из армии и устройства на работу на завод. Многие приведённые здесь выводы,-- из той поры, когда ещё практически никто не предвидел скорого падения советской власти, хотя признаки разложения уже были налицо. Такое вот духовное развитие происходило за счёт профессионального совершенстввания, что меня, разумеется, не украшало. В этих рассуждениях, как я их вспоминаю "с высоты" моего нынешнего "духовного уровня", было что-то наивное и "детсконепосредственное", они не требовали специальных глубоких экономических знаний, а всего лишь ясного уяснения природы основных понятий. Однако с подобных рассуждений, я убеждён, только и может начаться настоящее априорное или экзистенциальное постижение.
    Из них выходит ещё один, как я понимаю, важный вывод. Дело в том, что отношение к собственности неотделимо от конкретной принадлежности чего-- то кому-- то. Неотделимость в реальном мире общей констатации принадлежности и собственности от самого конкретного личного или частного отношения является метафизическим абсолютом или онтологическим проявлением нашего Бытия. Иными словами: всё, что является так или иначе собственностью, всегда принадлежит кому-- то очень конкретно, иного не дано. Или одному человеку, или группе людей, но очень конкретно. Так что же в этом контексте можно сказать о пресловутой социалистической  собственности, наличие которой преподносилось чуть ли не как главное отличие социализма от капитализма?
    Кому конкретно принадлежала эта собственность? Всему народу? Но народ не может считаться  группой в привычном смысле: это как раз тот случай перехода количества в "изменённое" качество, когда привычное понятие группы выхолащивается. Но даже если вынести этот резон "за скобки" и считать народ огромной группой, все члены которой имеют равные права по дележу, то в совокупности с сутью принадлежности и собственности, отмеченной выше,-- чем социализм в этом смысле отличается от капитализма? И при "социализме", и при "капитализме" существует собственность общественная, земельная, муниципальная, кооперативная, личная или частная... И везде в соответствии с тем, чем собственность или принадлежность определяется конкретно, любой человек может считать её своей: тротуары своими-- потому что по ним ходит, стадионы своими-- потому что на них играет. Если тротуар или стадион находится в личном или частном владении, то везде владелец в принципе может запретить (и то, только если нет противоположного этому "законного" запрета--!!) кому-то пользоваться ими также, как и одевать свои брюки.
    Если в конце 19-го и начале 20-го века в странах с "острой" революционной ситуацией та или иная собственность, в противоречии с правовыми и этическими нормами могла, например, переходить из общественной в частную (или, что одно и то же, кто-то из богатых и "сильных" имел возможность общественной собственностью пользоваться как своей частной--!!!), то это совершенно конкретные недостатки или уродства конкретной общественной или социальной организации, но к сути "социализма" и "капитализма"  не имеющие отношения.
   Исходя из всего этого о "социалистической" собственности напрашивается лишь тот вывод, что в ней не было ничего онтологичного также, как и, например, в образах революционеров из "Бесов" Достоевского. В философском эссэ "Духи революции" Бердяев так охарактеризовал эти образы потому, что в их стремлениях, побуждениях, образах мысли и действия не было соответствия не просто действительности, но онтологической структуре нашего Бытия во всех смыслах её "наполнения". Сфера духа и д. п. ч. есть составная и неотъемлемая часть этой структуры. Нет такого соответствия и у феномена "социалистической" собственности: в этом феномене невозможно найти признаков метафизической укоренённости и сродства с онтологической структурой Бытия, он есть "миф" самого высокого проявления,-- миф некоего потустороннего, мнимого, "нефактического" бытия. Он есть аспект нашего Бытия лишь постольку, поскольку оно (наше Бытиё--!!) допускает такие мифы.
    Таким же мифом является и т.н. разделение собственности на частную и личную, посредством которого как будто также обосновывались коренные различия социализма и капитализма. Если, учитывая мой описанный выше "априорный" взгляд на собственность, я обзову собственность, посредством которой хозяин имеет возможность присваивать себе вновь произведённую стоимость, частной, а другую его собственность личной, то от этого я, выражаясь цитатой Энгельса, приведённой по другому поводу,-- "ничуть не становлюсь умнее",-- такая манипуляция с терминами не даёт и не предполагает для нас никакого реально нового знания.
   Не так уж, по- моему, бесспорно восходящее к марксизму афористическое указание на политэкономию как на "кровообращение" жизни общества, но бесспорно и актуально для нашего рассмотрения то, что она относится к метафизике и является некой ступенью (первой--??) и формой уяснения метафизической основы жизни общества. На это указывает тот бесспорный факт, что её принципы и категории применимы к любому обществу и к любому этапу развития общества,-- от самых примитивных, не имеющих даже денежного обращения, "доисторических", до самых продвинутых "суперсовременных".
    Везде и всегда существовала и существует произведённая трудом стоимость и её переход (то бишь принадлежность--!) из рук в руки.      
Актуальный для нас (априорный) смысл или угол рассмотрения предполагает и следующее. А возможно ли в принципе такое состояние общества, при котором не существовало бы неравноценного обмена стоимостями или "некомпенсированного" их присвоения, т.е. отчуждения? Чтобы  каждый человек в какой-- то форме получал бы взамен ровно столько, на сколько затратил труда или заплатил?! Оно, повидимому, невозможно потому, что в принципе невозможны никакие абсолютные, "чистые", идеальные состояния. Фактически по той же причине невозможно, повидимому, создать или организовать и стойкий общественный иммунитет против "некомпенсированных" присвоений, которые имеют систематическое, существующее в течении длительного времени проявление. Т.е. случаянные, локальные проявления неравноценного обмена  возможны, но систематические и длительные-- никогда.
   Если "априорная" интуиция подсказывает принципиальную невозможность таких идеальных состояний, то что здесь только и возможно и на что есть смысл реально рассчитывать, желая иметь в хорошем смысле этого слова социализм или "больше" социализма? Самое большее, в-- общем, так это на большую "концентрацию" или процент примерно равноценных обменов стоимостями, а также на большую легитимацию управленческих и "прочих" подходов и приёмов, способствующих  распространённости таких равноценных обменов. Эти подходы и приёмы основаны на инстинкте равенства и равноправия,-- об этом уже упоминалось выше,-- и только они и могут в совокупности быть реальным, в хорошем смысле этого слова, социализмом.
   Но является ли таким подходом или приёмом разрушение прежней материальной, экономической и социальной структуры? История доказала что нет, но сам по себе вопрос далеко не однозначен. Имея продуманную на ограниченное время стратегию деятельности (т.е. разрушения, восстановления и замены--!), действительно можно добиться каких-- то целей, объективно работающих на равенство и равноправие. Такое можно было наблюдать в 20-е и 30-е годы, и оно многих "убаюкивало" и вдохновляло в том смысле, что дела идут в нужном направлении. В действительности же отсутствие настоящей долговременной научно и априорно выверенной стратегии в сочетании с жестокостью методов не столько работало на уничтожение прежнего неравенства, сколько плодило зародыши нового.
    Еще с той памятной отмеченной выше для меня поры и по сей день я считаю, что общество, считающее себя социалистическим и желающее быть таковым в хорошем смысле этого слова, должно иметь чёткую политэкономическую методологию определения затрат труда и стоимости. Те расчёты, с которыми мы свыклись и привычно называем экономическими, есть нечто совершенно другое. Это есть расчёты экономических показателей процессов производства и деятельности предприятий. В них затраты труда и стоимость сводятся лишь к одному реальному показателю: времени на изготовление продукта при конкретно существующих условиях. Человеческий и личностный фактор при этом не учитывается: предполагается, что любой работник при любых лично его касающихся условиях и обстоятельствах (в том числе психологическом состоянии и т.п.--!) будет работать правильно и сообразно процессу производства.
    Но затраты труда даже по своему определению, не говоря уже об априорной сущности, есть показатель сугубо человеческий и личностный, относящийся к любому работнику как к живому мыслящему, чувствующему, переживающему, страдающему и т.п. организму. В учёте всего комплекса обстоятельств, относящихся к конкретной живой личности и "помноженных" на время процесса производства только и может, по всей видимости, заключаться политэкономический расчёт затрат труда и стоимости. В своё время я получил "механическое" образование и помню, например, толстые справочники по расчёту и проэктированию режимов и процессов обработки. Эти справочники предлагали сложные эмпирические формулы по расчёту того или иного режима, в которых фигурировали т.н. уточняющие козффициенты, зависящие от влияющих на процесс факторов. Эти справочники, повидимому, уже и тогда основывались на устаревшей методике проэктирования процессов, но сам принцип расчёта и эмпирического вынашивания формулы посредством уточняющих коэффициентов был, повидимому, правильным, даже единственно возможным.
    Подобные принципы, уверен, можно было класть также и в основу расчёта затрат труда и стоимостей, и в основу выношения для этого формул. Один коэффициент мог бы, например, учитывать физическое состояние работника, другой-- эмоциональное, третий--  какие-- то объективные обстоятельства и т.д.. Каждый из этих влияющих на затраты труда факторов мог бы быть разделён на разновидности, и каждой из них могла бы соответствовать своя величина уточняющего коэффициента. Ничего содержательно более конкретного здесь сказать в принципе невозможно, более конкретное может "произростать" только из реальной практики. После всех "априорных уяснений" уже нетрудно догадаться, что единой универсальной формулы "на все случаи жизни" здесь нет и не может быть: можно предположить отличающиеся формулы, например, для различных регионов и отраслей производства и жизнедеятельности в целом.
    Нигде ничего нет и не может быть универсального и законченного. Любая такая формула может со временем совершенствоваться, изменяться, уточняться и т.п.: точно так  происходит во всех областях, к которым прикладываются математические методы. Даже понимая всю относительность и условность таких формул, их можно было бы использовать для расчета затрат труда и стоимостей с тем, чтобы по возможности способствовать более  равноценному их обмену. Стремление таким образом рассчитывать затраты труда и его обоснование, согласен, отдают "детскостью" и наивностью, и этому есть объяснение.
   Нигде, ни в какой "благополучной" стране подобных расчётов затрат труда никто не вёл и не ведёт. И это понятно: там ни в идеологии, ни в практической социально-- политической деятельности никогда не предполагался явный приоритет "социализма" над "капитализмом", и априорное стремление к примерной равноценности "обмениваемых" стоимостей обеспечивалось и обеспечивается по-- другому. И далеко не в последнюю очередь твёрдыми этическими принципами и "наддоказательными" установками, о которых мы говорили и ещё будем говорить. Но в Союзе, где приоритет "социализма" над "капитализмом" предполагался очень явно, но при этом, например, аналогичные друг другу варежки, произведённые в местах заключения и на сравнительно благополучном, "свободном" предприятии, стоили примерно одну и ту же цену, указывающую на как-- будто равнозначные затраты труда, рассмотренный подход по их расчёту  был бы очень актуальным.
    Так снова: оправдано ли было разрушение прежней, естественно (более или менее--!!) сложившейся материальной и экономической структуры в целях внедрения "социализма."? Основным аргументом, "льющим воду на мельницу" оправдания, является то, что при "западном" капитализме в законном порядке "консервируется" кажущийся несправедливым классический способ отчуждения произведённой стоимости, подробно исследованный ещё Марксом. Но существует ли нечто при  т.н. капитализме, по-- своему компенсирующее эту кажущуюся несправедливость?! Разумеется есть, и это-- положительные стороны и следствия "частнособственнического" инстинкта. Их много, но я остановлюсь на двух, по-- моему, наиболее интересных для нашего рассмотрения.
    Во--  первых, у капиталиста, организатора и финансиста производства, есть частичные, но основанные на всё той же априорной интуиции основания утверждать, что он вовсе не отчуждает от работников, а возвращает себе всё то, что затратил (и непосредственно в труде и, так сказать, финансово--!!) на этапе организации производства, если её понимать достаточно широко. Понятия затрат труда и стоимостей есть понятия условные, поэтому их в принципе возможно истолковать в том числе и так, чтобы совокупным затратам на организацию предприятия (физическим, умственным, психологическим, связанным с преодолением чувства риска, с преодолением негативных эмоций, замешанных на особенностях организационного периода...--!!!) придать некое исключительное качество. Определение условности предполагает не только возможность чисто умозрительной "особенной" конструкции, но ясное, основанное на априорной интуиции осознание того, что при  реальных достаточно широко определённых условиях (и под материальным, и под "духовным" углом зрения--!) именно такое "особенное" осознание или истолкование наиболее актуально, адекватно и легитимно.
   Благодаря возможности таких истолкований наше Бытиё состоит не просто из относительных "частей" и аспектов, но в целом относительно и до конца невыразимо и неисповедимо по сути. Если возможно в принципе такое, что хозяин предприятия на начальном этапе его организации затратил много усилий, "положил" много нервов, здоровья, даже потерял семью и многие внешние удобства и т.п., то кто может уверенно и точно определить его затраты труда, учитывая при этом логику побочных вредных влияний и соответствующих уточняющих коэффициентов?! Вполне возможно, что определённых таким образом затрат его труда хватит на долгие годы работы предприятия и их компенсации  отчуждением от работников части произведённой стоимости. Особенно если этот хозяин действительно убеждён в потерянных силах и подорванном здоровье, ибо такая уверенность уже сама по себе есть "упрямый" факт. Кто лучше знает и чувствует человека, чем он сам себя? Здесь как раз и актуализируется тот взгляд, который в своё время с презрением и отчасти с озлоблением был отвергнут Марксом: то, что между хозяином и его работниками происходит равноценный обмен,-- хозяин работникам посредством затраченного при организации труда возможность работать и зарабатывать, работники хозяину-- периодически по частям часть произведённой или отчуждаемую стоимость. Труднее, разумеется, поверить (и в этом случае вопрос уже приобретает, так сказать, иную грань рассмотрения--!!) в то, что затраченного хозяином при организации труда может хватить на столько, чтобы "долг" по отчуждаемой стоимости выплачивался и его детям, внукам и т.д. ещё много лет после его ухода,-- но это уже частности. Если затраты труда и стоимости-- "вещи", хотя и относительные, но при этом всё таки истинные или фактические, и о такой возможности допустимо помышлять как о вполне реальной.
    Во-вторых, гораздо интересен и более важен для нашего рассмотрения, по-- моему, аргумент в защиту "капитализма" следующий. Как в принципе под углом зрения "политэкономических" понятий затрат труда, стоимостей и др. рассмотреть ту вполне актуальную сегодня для "капитализма" ситуацию, при которой наёмный работник за зарплату, т.е. за часть возвращаемой ему "по обмену" с хозяином произведённой им стоимости (остальная отчуждается в пользу хозяина как-- будто "безвозмездно"--!!), может без излишнего напряжения содержать семью, вывести детей "в люди" и пользоваться почти всеми жизненными благами, а хозяин-- капиталист скопил уже столько денег (миллионы, десятки миллионов...--?!), что вполне мог бы уже себе позволить жить во всех отношениях очень хорошо на проценты в банке и не получать доходов от предприятия?
    В чём уровень потребления хозяина может быть на "порядок" большим уровня потребления работника? Иметь в несколько раз большую жилплощадь, более шикарную машину?! Но если жилплощадь и машина работника в принципе удовлетворительны,-- то разве это совершенно иной уровень? Выезжать на увеселительные мероприятия, в отпуск за границу в несколько раз чаще работника? Но ведь давно известно, что от "насладительного" мероприятия, проходящего редко, получаешь гораздо больше удовлетворения, чем от такого же мероприятия, но проходящего очень часто. Если, например, увлекательное путешествие на корабле совершать раз в год или раз в три года, то понятно, что от него получишь удовольствие гораздо большее, чем если бы такие путешествия совершались раз в месяц. Второй случай-- это по меньшей мере половинное выбрасывание денег на ветер. Богатые люди это очень хорошо понимают, поэтому вряд ли к таким сомнительным удовольствиям станет прилагают свои финансовые возможности.
     Человеческая психология устроена так, что потребительские устремления человека имеют границы, если и не абсолютно по "видам удовольствий", то по "формам и возможностям" их осуществления. Можно немного остановиться и на т.н. чудачествах или причудах богатых людей. Какую причуду можно, так сказать, предположить или умозрительно смоделировать? Покупку самолёта или корабля? Множества домов и гостиниц? Кругосветный круиз на корабле с "оравой" друзей и любовниц? Не нужно быть "семи пядей во лбу", а просто  психологически и духовно зрелым человеком, чтобы понять: все эти чудачества как "генераторы" приятных ощущений по меньшей мере не стоят потраченных на них миллионов. Богатых людей много, но много ли можно встретить подобных чудаков?
     Это, быть может, наивное, в "чём-- то" даже смешное рассуждение указывает на то, что в современных "благополучных" странах богатые и бедные, хозяева и работники живут примерно в одном "потребительском поле", во всяком случае разница их потребительских возможностей (удовлетворения потребностей, "производства удовольствий", генерации положительных эмоций...--!!) совершенно не соответствует разнице накопленных финансовых средств. Разница в накопленных финансах огромная, но разница в потреблении или значительно меньшая, или почти никакая. Такие "ножницы" имеют важное, даже принципиальное значение для нашего рассмотрения.
    Здесь стоит напомнить, что политэкономические категории стоимости и накопленного капитала как некой суммы стоимостей есть некая совокупная абстракция от затраченного труда, финансовых или денежных средств и возможностей потребления. Если есть всё перечисленное,-- есть стоимость. Если чего-- то нет,-- стоимости может и не быть. Затраты труда с возможностями потребления без денежных средств ещё могли бы актуализироваться как стоимость, но денежные средства без всего остального-- никогда. Финансовые средства без возможностей потребления или использования есть ничего не значащие или денежные купюры, или цифры в банке. "Ножницы" между  финансовыми средствами и возможностями потребления означают только то, что реально капитала накоплено меньше, чем записано в банке.
    Отсюда следует, что при сравнении накопленных капиталов, начиная с определённой большой финансовой суммы, начинает актуализироваться уточняющий коэффициент в смысле того, что реальный накопленный капитал будет гораздо меньшим. Если, например, у наёмного работника на банковском счету накоплено 200 тыс. долларов, а у хозяина-- капиталиста накоплено 4 млн. долларов, но у последнего нет реальных "непосредственных" возможностей весь капитал "вложить" в потребление, а начиная (допустим-- ?!) с 1 млн. долларов эта возможность ощутимо падает, то реальное отношение накопленных капиталов будет не 4000000/200000= 20, а 20 умножить на уточняющий коэффициент меньше единицы, соответствующий сумме 4 млн. (если для этой суммы принять, например, 0.5, то 20*0.5=10,  реальная величина капитала будет 4000000*0.5=2000000, а отношение капиталов- 2000000/200000=10, что то же самое). Это общий принцип сравнения и расчёта накопленных капиталов.
    Из него проистекают ещё несколько показательных для нас выводов. Как, например, он может быть связан с расчётом отчуждаемой от работников части произведённой стоимости? Только так,-- чем больше реально накопленный хозяйский капитал или финансовые средства, тем величина отчуждаемой стоимости будет меньшей или стремиться к уменьшению, в какой бы денежной сумме она не выражалась. А начиная с определённой величины накопленного хозяином капитала (10млн., 20млн., 1 млрд...--?) она будет или может быть фактически равносильной нулю.
    Нас учили, что коммунизм может наступить только при материальном изобилии, т.е. изобилии предметов потребления, но никакой научной или "наукоподобной" иллюстрацией эта посылка не сопровождалось. Вышеприведённое рассуждение является, по-- моему, "наукоподобной" иллюстрацией того, как по сути при благополучном социально-- экономическом положении "капитализм" мирно и плавно переходит в "социализм" и  коммунизм.
   Следующее проистекающее рассуждение относится к прояснению того, как в этом смысле обстоят дела в неблагополучном обществе, и в частности в том, в котором мы росли. Нетрудно, повидимому, догадаться, что это рассуждение может быть только противоположным, в буквальном смысле "зеркальным отражением" того, что выше констатировалось применительно к  обществу благополучному. Отсутствие в достаточных количествах многих потребительских товаров и услуг, а также наличие многочисленного и разношёрстного слоя "избранных",-- с одной стороны нелегитимно (в правовом отношении) отчуждающих стоимость, с другой имеющих немалые возможности покупать и пользоваться тем, что недоступно большинству,-- также создающих для себя "повышенное" качество во многих прочих актуальных для "душевного комфорта" областях жизни,-- неизбежно ведёт к тому, что сравнительно небольшая разница в официальных зарплатах между "избранными" и "простыми" (например, в советское время 600 руб. и 200 руб.,-- т.е. в три раза--!!) соответствует гораздо большей разнице реально приобретённых стоимостей. Соответствующий уточняющий козффициент, таким образом, здесь может принимать значение только больше единицы и указывать даже на двадцатикратную разницу приобретённых стоимостей.
    В "сталинское" время, кстати, в сравнении с "брежневским", было больше социализма ещё и потому, что "избранность" сопровождалась большей вероятностью быть "вышибленным" с престижного места и попасть под "топор" репрессий. Такая опасность стоит многого в смысле недостатка "душевного комфорта" и может способствовать уменьшению уточняющего коэффициента даже до единицы, т.е. до полного соответствия реально приобретённой стоимости и  денежной зарплаты. Даже поверхностный анализ советской жизни при Сталине недвусмысленно указывает на то, что Сталин очень ясно для себя проводил аналогию между бывшими эксплуататорами (правда,-- "феодального" толка,-- помещиками, удельными князьями, придворными...) и партийно-- государственной номенклатурой,-- поэтому у него была своя "пользовательская" шкала уравнения этих избранных с простыми людьми: с одной стороны расстрел, лагерь, репрессии, надругательства, с другой почёт и уважение с разного рода поощрениями, включая пакеты с дополнительным денежным содержанием. Такое понимание социализма есть суть большевистской ортодоксии, в каких бы формах при разных генсеках она или проявлялась, или выхолащивалась. При Брежневе возможность наказания для партийно-- государственной номенклатуры и к ней приближённых почти сошла на нет, поэтому "антисоциалистическое" неравенство и неравноправие проявлялось в острых, чувствительных и циничных из-- за фактического самотёка формах.
    Никогда в советское время ни идеологически, ни общетеоретически не выделялось то бесспорное положение, что марксистская и большевистская ортодоксия наиболее актуальны для "материально" неблагополучного общества. Глубинной причиной временного успеха марксистского учения являлось то, что в тот период и в Европе, и в России общества были материально неблагополучные, в которых и бедность, и различного рода неравенства и несправедливости как метафизические абсолюты были очень распространены, но проявлялись в формах "классически капиталистических". Но форма это второстепенное, а суть главное. Советское общество весь исторический период своего существования было материально неблагополучным (но в иных формах--!), поэтому и для него марксистская ортодоксия была  актуальной. Рассматриваемое и используемое нами толкование политэкономичеких категорий есть некое их логическое завершение в рамках этой ортодоксии.
    Рассуждая выше о потребительских удовольствиях, которые можно купить за деньги или, что то же самое, выменять за некую принадлежащую тебе стоимость, я сознательно опустил наиболее важный момент, к которому и возвращаюсь. Я имею в виду не материализованные, но более "духовные" потребительские удовольствия, связанные так или иначе с чувством "морального" удовлетворения от вложения с какой-- то целью денег. Марксизм как цельное учение логически "покрывает" и рассматривает лишь удовольствия материализованные наподобие отмеченных нами выше, поэтому ими и удобнее оперировать, рассуждая о чём--то в рамках марксистской ортодоксии. Что же касается иных удовольствий, то марксизм их рассматривает намеренно ограниченно, актуализируя в связи с этим некую пустоту или "белое пятно".
   Марксизм говорит о неуёмном, даже маниакальном стремлении капиталиста к накоплению капитала. Иными, более удобными для нашего подхода словами: в человеке (т.е. в сфере духа этого человека --!!), ставшим капиталистом, т.е. по каким-- то причинам получившем возможность отчуждать часть произведённой другими стоимости, в высшей степени проявляется некая сторона цельного врождённого "частнособственнического" инстинкта, связанного с желанием неуёмного накопления. Далее классический марксизм в сферу духа не углубляется, и эта сторона "частнособственнического" инстинкта как бы "зависает" в "пустом пространстве" или изолируется от обрамляющего его "белого пятна". Последнее определяется тем, что на многие вопросы марксизм не даёт ответа, сознательно их обходит. Чем, например, эта жажда неуёмного накопления отличается у капиталиста и у высокооплачиваемого наёмного работника? В чём, иными словами, особенная, даже "магическая" роль возможности отчуждения произведённой другими стоимости? Вовсе ли "частнособственнический" инстинкт чужд простым наёмным работникам, а если нет,-- то в чём его особенности, степень отличия от того же инстинкта капиталиста? И самое главное: как и в чём и у капиталиста, и у наёмного работника в этой связи проявляется позитивный творческий инстинкт, т.е. "естественное" стремление быть приобщённым к чему--то новому и продвинутому? Как и в каких условиях проявляется у капиталиста подавление неуёмным стремлением к накоплению позитивного творческого инстинкта, если таковое действительно имеет место?
   Ответ на эти и многие иные близкие к этим вопросы переносят нас в иную, отличную от марксизма область знаний, где объектом исследования является уже сфера духа. Это косвенно подтверждает истину, отмеченную в работах экзистенциальных философов,-- в частности Бердяева и Франка,-- что в марксизме ничего, кроме частичной истинности, по сути нет: нет в нём никакой раскрытой тайны или основы социального бытия,-- т.е. того, во что заставляли верить или к чему сам марксизм был обращён,-- тайна или основа заключается в другом, в реалиях духовного порядка.
   На духовную основу социального бытия объективно указывают и иные содержательные аспекты марксизма. Ведь, например, необходимость содержать за общественный счёт различные категории нетрудоспособных (инвалиды, пенсионеры...) предлагалось ещё в классическом марксизме. Но такую необходимость невозможно обосновать посредством "голой" политзкономии, ибо с её точки зрения содержание за общественный счёт есть систематическое временное или постоянное отчуждение какой-- то части вновь произведённой стоимости от реальных производителей в пользу других. Если то же самое происходит и в пользу реальных капиталистов-- эксплуататоров, то для "голой" политэкономии капиталист-- эксплуататор и нуждающийся в общественном содержании-- понятия равнозначные. Вор, занимающийся своим основным занятием перманентно, есть также согласно "голой" политэкономии понятие, равнозначное первым двум.
Отождествление капиталиста-- эксплуататора с вором, кстати, имеет печальную традицию: именно такое отождествление во время гражданской войны и последующего периода становления сов. власти было "материальной силой", творившей многие преступления перед человечностью.
    Необходимость содержания за общественный счет нетрудоспособных можно обосновать только этически и нравственно, т.е. посредством категорий сферы духа. Отчуждение стоимости, как видно, непосредственно не относится к сфере духа, никак этически и нравственно как таковое в ней не оценивается. Этические и нравственные оценки зависят от чего-- то другого и определяются чем-- то другим. Отчуждение произведённой собственности от истинных производителей есть, увы, неизбежный спутник экономической и материальной жизни, без которого не обойтись. Марксизм вовсе не отвергает этические и нравственные оценки,-- более того, основной пафос марксизма именно таков: социализм лучше, этичнее и нравственнее капитализма. Но суть отличия предлагает видеть только в отношении к прибавочной стоимости и к отчуждению, имеющим к этике и нравственности более чем скромное, стороннее отношение, заключающееся лишь в общей желательности равноценного обмена. В этом-- главная слабость марксизма и его основное противоречие.
   Что касается отмеченных выше вопросов из сферы духа, на которые марксизм не даёт ответа,--  то вряд-- ли на них мы и здесь можем дать чёткий продвинутый ответ,-- тема наша другая. Предварительно, не углубляясь в возможное исследование, можно, по всей видимости, здесь констатировать лишь следующее.
   Неуёмная жажда накопления капитала есть, повидимому, этический негатив, хотя с абсолютной уверенностью это сказать невозможно хотя бы потому, что всё, касающееся сферы духа, явно условно, составляет некое единство с конкретными условиями, которое, как правило, и оценивается,-- этически, эстетически,-- как угодно. Разве так уж невозможны условия, в которых такое стремление будет позитивно или хотя бы нейтрально? С той же степенью уверенности можно утверждать, что такое стремление по сути "капиталистическое", т.е. метафизически сроднено с частнособственническим инстинктом. С той же степенью уверенности можно, повидимому, утверждать и то, что оно наиболее сильно проявляется при перманентном вкладывании хозяином-- капиталистом средств (т.е. накопленного капитала) в "своё" производство, причём если сумма капитала не превышает какой-то "критической" величины, более которой она уже для владельца не столь существенна. В этих же условиях, повидимому, достаточно вероятно и подавление неуёмной жаждой накопления позитивного творческого инстинкта.
    Проявление последнего, по всей видимости, наиболее вероятно при "косвенном" вложении капитала, даже и с возможностью последующего возврата капитала с процентами (в интересную научную разработку, в культурное мероприятие, даже в любимый спортивный клуб и др.--!!), наиболее вероятно при таком вложении капитала и подавление капиталистом своей жажды накопления.
    Трудно сказать, какого из вышеперечисленных стремлений больше, к примеру, во вкладывании капитала в образование и устройство детей, если дети имеют возможность как принять во владение по наследству капиталистическое предприятие, так и стать наёмными работниками в престижных областях. Возможность для хозяина передать своё предприятие по наследству, кстати, может создавать принципиальную путаницу в расчётах отчуждаемой стоимости в связи с такой передачей. Дело здесь в том, что настоящий, объективно-- подлинный, фактический, "метафизически-- основополагающий", сообразный конкретной социально--  зкономической и финансовой структуре расчёт накопленной или накопляемой стоимости в отношении какого-- либо "субьекта накопления" (не обязательно хозяина, вообще любого человека, способного накоплять--!) означает не подсчёт общей суммы капитала в известных единицах измерения (главным образом денежных--!) на некий текущий момент, а подсчёт той суммы, которую он к определённому моменту или за определённый промежуток времени успел потребить.
    Если некая большая сумма (капитал) лежит в банке в потенциальном, "непотреблённом" состоянии, то кроме "радости на душе" и приятных ощущений от осознания больших возможностей, морального удовлетворения (что, конечно же, само по себе хорошо и немало, но лишь как позитивное, вернее, одно из позитивных условий, сопряжённых с душой и сферой духа субьекта, не более того --!!!) не даёт субъекту более ничего, поэтому и не может быть главным объектом политэкономических расчётов. Иное дело уже потреблённая к определённому жизненному моменту (нам интересен момент передачи капитала наследникам --!!) часть накопленного (до того) капитала. Именно эта часть остаётся навсегда с нашим субьёктом как метафизическая данность, а не часть капитала, переданная по наследству. Какая из этих частей, как правило, больше,-- нетрудно догадаться что вторая, и нередко во много раз. Передача хозяйского капитала по наследству означает, что политэкономические расчёты между наёмными работниками и нашим хозяином как субъектом этих расчётов заканчиваются, и  субъектом расчётов становится уже наследник, причём таким образом, что движения стоимостей, произошедшие ещё до передачи наследства, автоматически "прикрепляются" к наследнику. По наследству передаётся не только капитал, но и вся связанная с этим капиталом "текучка" движения стоимостей в отношении наёмных работников и прочих людей.  За бывшем хозяином "навечно" закрепляется лишь потреблённый капитал и связанная с ним текучка. Именно такой подход сообразен онтологической структуре Бытия, требующей, чтобы всё было чётко на своих местах, и материальное, и духовное.
    Из него следует, что реальная степень эксплуатации хозяином наёмных работников (отношение отчуждаемой от работников стоимости к возвращаемой им в качестве зарплаты--!!) будет меньшей, чем если бы учитывалась не только им потреблённая, но вся отчуждаемая стоимость или капитал, как-- будто ему принадлежащие до передачи наследства. Вся отчуждаемая хозяином стоимость за вычетом потреблённой становится стоимостью, уже отчуждённой наследником ещё до получения наследства как бы наперёд.
  Нетрудно уже, повидимому, догадаться, к какому "концу" движется капитал при переходе от наследника к наследнику. Капитал переходит, и во время хозяйствования каждого наследника ещё и приращается. И так происходит, как правило, до тех пор, пока какая-- то частная катастрофа или социальная катаклизма не уничтожит основную часть капитала или не "распылит" его настолько, что говорить в связи с ним об эксплуатации и отчуждении уже не будет смысла. Катастрофы и катаклизмы-- факты в истории, увы, реальные и достаточно вероятные. Много ли можно встретить предприятий даже в "благополучных" странах, просуществовавших и стабильно приращавших свой капитал хотя бы на протяжении ста лет? Банковский дом Ротшильда доминировал в Европе в 19-м веке, и во что он превратился сейчас?! В небольшой коммерческий банк. К сожалению или нет, но таких предприятий совсем немного, и это значит, что значительная часть т.н. отчуждаемой стоимости, из которой состоит хозяйский капитал, в конце концов самоликвидируется.
   Этот пример указывает на то, что в онтологической структуре Бытия и метафизике материальной (социально-экономической) жизни объективно заложены принципы, "работающие" на социализм,-- т.е. на цели, предполагаемые инстинктом равенства и равноправия,-- а также на разумное сочетание "социализма" и "капитализма".
    Для окончательного завершения своего пространного, в чём-- то, повидимому, кажущегося нелепым экскурса в политэкономию, хочется сказать ещё вот о чём. Маркс, повидимому, ошибался в том, что разделил политэкономию капитализма и социализма, за первую приняв основополагающие установки и принципы политэкономии как метафизической данности, а за второе-- некоторые объективные возможности намеренного корректирования этих принципов сообразно целям и задачам, предполагаемым человеческим инстинктом равенства и равноправия. Маркс также недостаточно чётко указал на грань, разделяющую политэкономию и экономику. Идеологические последователи Маркса в Союзе как следствие ошибались в том, что приравнивали, отождествляли, складывали, вычитали и т.д. различные по сути и разнородные экономические и "политэкономические" понятия. Хозяйский капитал на некий текущий момент, например, в строго зкономическом смысле (сумма денежных средств на счету в банке, стоимости основных фондов предприятия, оборотных фондов и т.д.) есть нечто иное, чем капитал в "политэкономическом" смысле как сумма отчуждаемых от работников стоимостей. Более того, зто понятия или величины разнородные, хотя как будто бы выражаются в одних денежных единицах. Наподобие того, как килограмм силы и килограмм массы есть понятия и единицы разнородные, хотя и выражаются одним словом килограмм. Эти понятия и величины реально связаны между собой более сложной зависимостью, чем зависимость однородных величин посредством "безразмерных" коэффициентов. "Умозрительно предполагаемые" коэффициенты, переводящие, например, стоимость экономическую в "политэкономическую", не могут не иметь размерности и зависят от реальной социально-- экономической ситуации, т.е. конкретных постоянно или временно определяющих её условий.
   Если общее мнение, что в "естественно" развивающейся экономике заложены начала и тенденции как капиталистические, так и социалистические, кажется хотя и ошибочным, но всё таки терпимым с точки зрения "классового" сознания, то более конкретное мнение, например о том, что капитал хозяина (в зкономическом смысле--!!) примерно одинаково работает и на хозяина, и на наёмных работников, кажется уже чуть ли не кощунственным. И тем не менее в строгом, "дискурсивном" смысле рассмотрения это действительно так, если он и наёмным работникам позволяет жить неплохо, и удовлетворяет также материально и морально хозяина. Последний, правда, имеет возможность при желании вытащить оттуда какую-- то сумму на личные нужды, но это всего лишь дополнительный штрих и далеко не главный. Главное в том, что сущность капитализма и социализма-- в сфере духа, экономика-- субстрат "чисто" материальный, а политэкономия (между сферой духа и материи--!!) для экономики есть некая метафизическая надстройка, для сферы духа-- "приводной ремень" к экономике и инструмент определения: почему, где и в чём чего больше--  капитализма или социализма.
    Позитивный творческий инстинкт, упомянутый выше, "обладает", вне сомнения, неким запасом этичности и нравственности, но чего в нём больше-- "капитализма" или "социализма"? Вернее- к чему он более приобщён: к частнособственническому инстинкту или к инстинкту равенства и равноправия и соответственно следствиям? Нетрудно догадаться, что на этот вопрос нет прямого общего ответа. Только исследование конкретной ситуации может определить, к чему он более приобщён и какова моральная ценность этого приобщения. Если для субъекта этого инстинкта факт обогащения гораздо более важен, чем область его приложения, то в этом случае, разумеется, следует говорить о большем приобщении к частнособственническому инстинкту и "капитализму"; но далеко не всегда, как может показаться, оправдан "ярлык" о моральной ущербности такого положения. Трудно, правда, найти объективные критерии такого приобщения, если даже сам субъект далеко не всегда чётко осознаёт,-- что для него более важно. Но эти критерии могут иметь высший смысл , отличный или изолированный от прочих проявлений сознания субъекта, поэтому и усилия по исследованию адекватной ситуации могут быть оправданы.
 Если же для субъекта область приложения творческого инстинкта, осознание важности совершаемой им творческой работы для общества и даже всего человечества более важны, чем факт вознаграждения за труд, то можно говорить о большем его приобщении к инстинкту равенства и равноправия (этот инстинкт ещё можно назвать общественным или социальным--!!) и "социализму". Такая позиция субъекта кажется наиболее моральной, но и она по объективным критериям может быть  не всегда нравственно оправдана.
    Все эти рассуждения о позитивном творческом инстинкте в принципе могут считаться как наивными, так и бесполезными, если бы не серьёзные ошибки (и в прошлом, и в настоящем--!!), идущие от сознательного пренебрежения их возможными результатами. С какой стати, например, учёных с мировым именем объявляли буржуазными? И что интересно, так поступали не только советские идеологи, но и философы западных стран. Ведь их открытия и творения, нетрудно догадаться, являются достоянием всего человечества, всех классов и сословий, причём в фактически одинаковой степени. Они “социалистичны" в любом случае, как бы не одевались, с кем бы не дружили и кто бы их не финансировал.
    В  навешивании "ярлыка" буржуазности, повидимому, явная, внешняя причина заключалась в особенностях психологического восприятия, но причина скрытая, "внутренняя", но  не менее существенная,-- в непонимании или недопонимании того, в чём в принципе могут заключаться и на чём основываться чёткие критерии отношения к "буржуазности" или "социалистичности",  к "капитализму" или "социализму". Предложенный, быть может в чём-то более продвинутый, взгляд на политэкономию "подводит", как я понимаю, под эти критерии некую (научную, наукоподобную --!?) базу для их более четкого уяснения и использования.
   Так оправдано ли разрушение экономической структуры с многочисленными жертвами ради усиления тенденций социализма и большей "социализации" общества? Не оправдано, и прежде всего потому, что экономическая структура не имеет к этим тенденциям прямого и "влиятельного" отношения. Любое частное предприятие или учреждение является государственным потому, что официально зарегистрировано, а любое государственное  (т.е. основанное под эгидой высших государственных органов,-- правительства, министерств, даже муниципалитетов... и на средства из государственной казны--!!) предприятие или учреждение является уже и частным потому, что неизбежно, сообразно онтологической структуре Бытия (никак не ниже--!!!) отдаётся в частный откуп, как правило руководству или администрации, но, возможно, не только им. То, что в советское время предприятиям ( т.е. администрации или руководству--!) запрещалось полноценно пользоваться прибылью или заключать самостоятельно договора, вовсе не опровергает того, что предприятие фактически отдано в частные руки. Ведь и футболисту можно запретить находиться на той или иной части поля или приближаться к игрокам соперничающей команды (что может казаться для него неестественным--!), но от этого он не превращается из футболиста в зрителя. Запреты и кажущиеся неестественными ограничения как фактическая данность влияют на многое, в том числе и на качество жизни, но не выхолащивают онтологической структуры Бытия.       
    Они не могут быть ничем иным, кроме как следствиями наддоказательных (надзаконных) установок, а также доказательных и законных установок и уложений. Наддоказательные и доказательные установки и уложения-- это как раз то, от чего мы ранее оттолкнулись, начав "долгий" политэкономический экскурс, к этому же и возвращаемся. Сразу, коль мы уже заговорили о наддоказательных установках, "работающих" на запреты и "неестественные" ограничения: могут ли эти установки объективно способствовать уравнению и "работать" на социализацию общества? Повидимому могут, и это можно было наблюдать в советское время, прежде всего в "расцветные" (20-е и 30-е) годы советской власти. Но они не обладают достаточной глубиной и укоренённостью в онтологической структуре Бытия,-- ни в "духовной", ни в "материальной" его сферах,-- не обладают достаточной нравственной вменённостью, чтобы быть прочной долговременной основой для достижения каких-- то позитивных целей.
     Запрет на полноценную экономическую самостоятельность государственных предприятий в 20-е и 30-е годы, например, способствовал тому, чтобы их руководство не возвышалось над остальными работниками настолько, что превращалось в новоявленных советских нуворишей "прозападного" толка. Но этот запрет противоречит здравому смыслу (по нашему,-- не предполагается онтологией Бытия--!!) и морали, поэтому и не мог долговременно существовать в том качестве, в котором задумывался. Постепенно, но неуклонно под "эгидой" этого запрета руководство этих предприятий превращалось в нуворишей иного, "чисто" советского толка, доведших до высокого уровня свой способ возвышения над простыми работниками,-- способ, как в дальнейшем выяснилось, неизмеримо более циничный и паразитический, ибо в отличие от "западного" не связанный по сути с желательностью более эффективной работы предприятий. Имитируя кипучую деятельность, эти нувориши в деле реального повышения эффективности работы, по выражению Солженицина, "тянули едва ли вполсилы". И это была не столько их вина, сколько беда, вернее-- беда всего общества.
   Само собой разумеется, что наддоказательные и доказательные установки, как и законоуложения, бывают разные в плане влияния (в "хорошую" или "плохую" сторону) на психологическую и духовную ауру в обществе, бывают более или менее влиятельные. Общество вынуждено, используя внутренние ресурсы, "выискивать" в более или менее явной форме всё новые и новые установки и уложения. В сущности, если мы уже пришли к выводу о бесполезности ломки экономической структуры в целях изменения социального строя или ориентации, явный или ярко выраженный, "лавинообразный" поиск новых установок и законоуложений и замена ими старых и отживших есть не что иное как революция; более скрытый и постепенный поиск того же самого есть реформаторское преобразование. Всё то, о чём я писал в начале письма (о своих проблемах, о проблемах общества, в котором мы жили, о некоторых сравнительных аспектах жизни в б. Союзе и на Западе..--!! ) есть так или иначе следствия тех или иных установок (наддоказательных и доказательных--!) и законоуложений или отсутствия таковых, которые для тех или иных условий и ситуаций были бы актуальны. 
   Если уж установок (реальных или возможных--!!!), относящихся к самым различным аспектам жизни очень много, то уж, наверное, есть и такие, которые не только наиболее непосредственно влияют на жизненную ауру, но и способствуют появлению и развитию иных, более "частных" и необходимых установок. В-- общем,-- установки в полном смысле этого слова основополагающие. Поиск для общества (и, как правило, силами самого общества--!!) таких установок, в хорошем смысле этого слова и "социалистических", и "капитистических", в полном смысле этого слова нравственно вменённых, есть полезное и совершенно необходимое дело. А если случается так, что в обществе реализовано множество таких установок,-- то это уже благославение от Б-га. Ведь более 20-ти лет назад даже беглый сравнительный обзор "западной" и "восточноевропейской" жизни однозначно указывал на то, что первую при всех недостатках и  условностях Б-г благословил, а в отношении второй "совершил" нечто "диаметрально противоположное",-- наказал, что ли.
    Причём это "противоположение" было настолько глубоким, что не преодолено до конца и сейчас. Наиболее показательный пример такого "непреодоления",-- Германия, где разница между западной и восточной её частями ещё до сих пор при больших и правильно организованных усилиях по её преодолению заметна и ощутима. Единый народ, единое культурное пространство, и такая даже внешне ощутимая разница, чему сам свидетель. До "эпохи  октября" при различии в уровне и налаженности жизни между Россией и западноевропейскими демократиями: между ними также не было той пропасти, которая обозначилась после 2-й мировой войны, в 40-е, 50-е и позже годы. Если уж мы условились не искать причину в экономических факторах, то в чём она может заключаться ещё, кроме как в сложной системе господствующих установок (наддказательных и доказательных-- !!!) и сфере духа?
   Даже бегло: в Германии разницу можно увидеть, например, в качестве и чистоте в основном вспомогательных дорог и придорожных сооружений, прилегающих с обеих сторон к теперь уже виртуальной границе между "западом" и "востоком". Так неужели,-- если бы настоящая причина заключалась в экономических факторах,-- более мощная экономика "запада" не могла бы полностью, "на все 100" обеспечить ещё и "граничную", с восточной стороны, полосу хотя бы на 10 километров? Могла бы, несомненно, и более широкую полосу. Просто настоящая причина ещё сохраняющихся здесь различий,-- в том, что для восточной стороны всё ещё в той или иной мере актуальны установки, "рождённые" во времёна "социализма", а силовой волюнтаристской установки на стирание внешних различий нынешние германские власти себе принципиально не позволяют. Нет сомнения, что советская власть в аналогичной ситуации себе подобную установку не только бы позволила, но ещё бы выдавала стирание внешних различий за глубокое преодоление внутренних.
   Если уж начать (но вернее- продолжить--!!) об основополагающих установках, то установка современного западного демократического общества на предоставление "форы" при правовом разбирательстве социально более слабым слоям есть одна из таких установок, в широком и позитивном смысле этих слов и "социалистическая", и нравственно вменённая. Она была, как я понимаю, вынашена в 40-х-- 50-х годах прошлого столетия как ответ на стремление "широких" социальных слоёв населения к реальному уравнению с "высшими" слоями и как реакция на ужасы реального "социалистического" эксперимента. Если эта установка сохраняется долгое время, "завоёвывала" и продолжает "завоёвывать" всё большее число сторонников, значит она с западной демократией (с прочими, в том числе и с более старыми её установками--!!) гармонизирована по сути. Ведь как ни смотри, а эта установка-- явная уступка "правящих" классов средним и "нижним" слоям населения,-- т.е. прямой укор "классовому" подходу, который, с другой стороны, имеет свою частичную здравую логику, но считался абсолютно незыблемым в советское время.
   Нас учили, что по этой логике "правящий" класс метафизически или органически не в состоянии поступаться своими "шкурными" интересами, и всеобщая гармония для него есть исключительно баланс этих интересов. Нас учили, что даже при осознании вреда обществу, который может быть нанесён реальным воплощением этих интересов, правящие классы органически не в состоянии ими поступиться. Пример с "одним поколением доходных кофейных деревьев... оставивших после себя только беззащитный слой почвы...", приведённый Энгельсом, как нельзя лучше иллюстрирует такое положение. Что капиталисты органически не в состоянии регулировать выпуск продукции, её цену и т.д. иначе, как в соответствии со своими "шкурными" интересами. Что рядовой капиталист даже под "жестким" общественным давлением в голодное время никогда, например, не увеличит выпуск дешёвой пищевой продукции, если это ему не будет выгодно экономически. Что лучше уничтожит излишки, чем даром отдаст остро нуждающимся. И что в конце концов такой “шкурнический” подход будет поддержан властью, так как власть эта эксплуататорская. Что реализация таких интересов органически деактуализирует проявление капиталиста как человека разумного, определяющееся пониманием того, что чем больше остро нуждающихся, тем более шатко его экономическое и социальное благополучие. Что не только капиталист, но и представитель социально слабого слоя (если он, конечно, не сознательный пролетарий, т.е. представитель "избранного" класса--!!) органически не в состоянии по достоинству оценить непопулярные, идущие вразрез с его шкурными интересами меры (например, повышение цен), даже если их полезность, например, для повышения экономической стабильности, вполне обоснована. Что "социально слабый" готов прежде всего озлобиться, а по возможности и "вцепиться в глотку" вдохновителям таких мер.
    Главная, онтологическая ущербность такого взгляда-- в том, что он провозглашает подчинённость, а вместе с тем и вторичность интеллектуальной сферы человека, и соответственно главенство и первичность сомнительного, повидимому, скорее злого чем доброго "космического" начала,-- стихийных "шкурных" проявлений, ощущаемых на подсознательном уровне. Интеллектуальность-- проявление сферы духа человека, а последнее-- проявление в человеке образа и подобия Б-жьего. "Человек-- это звучит гордо" лишь тогда, когда главенство и первичность последного становится плотью Бытия, а не что-- либо другое.
   Западная демократия прошла многие этапы и зигзаги исторического развития, но главенство и первичность взгляда на человека как на образ и подобие Б-га было заложено в ней изначально,--  поэтому она и вышла "победителем" из всех исторических передряг и продолжает развиваться. В советскую власть и прочие диктаторские режимы изначально и скрытно было заложено нечто противоположное: главенство и первичность порабощающих личность стихийных космических сил, а распрекрасные лозунги и цели реально и изначально были спекуляцией на трудностях западных демократий, в лучшем случае толковой реакцией на них.
    Можно рассмотреть и возможную каузальную связанность рассматриваемой "форы". Какие, к примеру, "более частные" установки западных демократий могли быть её следствиями? Одна из них, повидимому-- регламентация и утверждение неких этических границ при общении с социально более "слабым". Социально более "сильный" (хозяин--!!) оказывается вынужденным, например, весьма осторожно при прямом общении выражать свое неудовольствие социально более слабым (наёмным работником--!!), причём эта вынужденность, в конце концов закладываемая в подсознание, основана на реальной опасности правового преследования. Я вовсе не утверждаю, что все подобные проблемы и сложности на т.н. Западе изжиты, но грубых оскорбительных обвинений в лени, умственной неполноценности, неумении, безответственности, недисциплинированности и т.д. действительно нет, во всяком случае в сравнении с бывшим советским опытом ничтожно мало. Более того, у хозяина или начальника не возникает, как правило, даже подобного инстинктивного желания, ибо выразить явное неудовлетворение можно другими способами, опять таки благодаря прочим неписанным, но действенным установкам.
   Я понимаю спорность такого мнения, но культурные, "вежливые" отношения между людьми в Союзе (там, где они проявлялись--!!), были основаны не на единых для всех этических (моральных...) установках,-- что наиболее согласуется с Б-жьим промыслом, ибо Б-г един для всех,-- а на "локальных" для той или иной социальной группы установках и общих требованиях нравственного сознания как такового, которые ещё не есть установки. "Локальные" установки отдельных социальных групп могут быть только следствием "стихийных" космических сил, изолированных от Б-жьего промысла. Если в отдельных группах, например, учёных, врачей, а то и "итээровских" работников на производстве возникали более культурные и вежливые отношения, чем в среде основных производителей (рабочих, колхозников--!), то это было основано на чувстве (нередко, правда, ложном--!!) культурного и образовательного превосходства над "основной" массой, что не есть добро или добрая "стихийная" сила и не проистекает из Б-жьего промысла. Из последнего может проистекать только нечто Единое для всех.
 Регламентация и утверждение этических границ при общении с социально более "слабым"-- есть именно такое единое для всех. Поэтому производственный работник, в культурном отношении не уступающий инженеру или врачу, для Запада неизмеримо меньшая диковинка, чем для Союза.
   Если  установки, так или иначе каузально "проистекающие" из установки на "предоставление форы...", объединить единым кратким определением, то выходит некая совокупная установка на воспитание человека и гражданина, твёрдо осознающего (причём совершенно безотносительно к социальному положению, культурному уровню, знаниям, профессионализму, возрасту, финансовым возможностям и т.д.--!!) те границы, за которые в отношении него никто не имеет права переходить. Причём воспитания в этом смысле и с раннего возраста личности цельной, свободно и органично ориентирующуюся в области возможных на неё воздействий и влияний.
    Жизнь есть жизнь, и, например, взрослый человек и подросток, как правило, по-- разному ориентируются и в этой области. В конце 80-х (перестроечное время) мне попалась на глаза газетная статья, в которой описывался воспитатель в пионерлагере, тяжело "прикладывавший" руки к детям, "швырявший" ими направо и налево, и физически и, так сказать, психологически, однако с идейным подтекстом: "Вы никто, мусор, заслужите сначала, чтобы с вами по-- человечески обращались!". Для советского времени это было очень характерно: личность и достоинство в человеке следует уважать только тогда, когда он чем-- то конкретным это заслужил. Но кто может определить заслуги, вернее отсутствие таковых, из-- за которых человека можно лишить достоинства?! Об этом можно много рассуждать, но я скажу только одно: такое мнение или подход в религиозно-- философском смысле есть типичный "кумир", "божок" или "божество" (в отрицательном смысле), "золотой телец", как угодно, т.е. стихия, совершенно противоположная духу монотеизма и "промыслу" единого живого Б-га. "Требование" последнего может быть только одно: личность и достоинство в человеке нужно уважать всегда, совершенно независимо от действительных или мнимых заслуг. Этот пример с "идейным" воспитателем приведён исключительно для того, чтобы указать: ничего подобного (имею в виду ударение на  подтексте идейности--!!!) в "благополучных" западных странах действительно практически невозможно. Это есть одно из косвенных, но показательных подтверждений того, в какую социальную систему "вложена" душа Б-га, а в какую стихия явно противоположная.
    Совокупную установку на воспитание человека и гражданина..., рассматриваемую нами, на более привычном сленге можно назвать "культом недотроги", или, что более грубо-- "культом чистогана". Именно в последнем определении она клеймилась идеологами советской власти как классово враждебная, по сути буржуазная, чуждая простому рабочему человеку. Советская идеология, как правило, стремилась представить "культ чистогана" в дурном свете, несла в себе некий феномен, увязывающий его с психологией и идеологией "господствующих" классов. Достаточно вспомнить советскую классику, фильмы про революцию и революционеров, в которых идейные и "классовые" враги последних выглядят смешно именно в духе "чистоганства" и "чистоплюйства", панически боятся каких-- то психологических и физических неудобств, яростно отмахиваются от всего того, что могло бы причинить такие неудобства. Революционер, пролетарий и вообще "положительный" трудящийся наоборот, представлялся органически готовым чуть ли не геройски терпеть и преодолевать всякие неудобства. В действительности же, увы, всё наоборот в том смысле, что культ "недотроги" и "чистогана" в обществе гораздо более выгоден средним и низшим слоям, чём господствующим,-- и неважно сейчас, чего в советском  взгляде было больше,-- недоразумения или сознательного жульничества. Разумеется, революционное "геройское" время рождает героев из всех слоёв общества, но это почти ничего не говорит о предрасположенности к геройству того или иного слоя. До советского "эпоса", рождавшегося под жестким идеологическим прессом, часто ли в той или иной культурной традиции можно было встретить героев из "низшего" сословия,-- например, пролетариев или безземельных крестьян? Мореплаватели, первопроходцы, полководцы, рыцари...,- из каких они сословий, самых низших?? Геройство, стремление к трудностям-- это так или иначе "блажь" души, и их желают прежде всего те, кто не видит (или видит для себя недостаточно--!!!) трудностей в "скушной" повседневности. Те же, кто вынужден часто преодолевать трудности в быту, реже желают трудностей дополнительных, но более склонны  желать некую виртуальную "стену" для того, чтобы трудности,-- и количественно, и качественно,-- об неё разбивались, т.е. по возможности более не росли и не повторялись. Господствующий и уважаемый в обществе культ "недотроги" или "чистогана" есть именно такая виртуальная "стена", вернее, одна из её сторон. Высшим сословиям и классам такая "стена" без надобности: их представители, как правило, склонны облегчать себе жизнь иными способами,-- в том числе "мобилизацией" накопленных финансовых средств и прочих недоступных другим возможностей. Средним и низшим классам такая "стена" нужна для ощущения большего равенства и общественного равновесия, и современная западная демократия эту их нужду так или иначе удовлетворяет.
      А как в Сов. Союзе удовлетворялись подобные и другие нужды низших, т.е. наиболее уязвимых слоёв?! Прежде всего: с самых первых лет советской власти была актуализирована установка на предоставление некоего материального минимума любому нуждаеющемуся гражданину. Минимум жилплощади, минимум зарплаты и других необходимых материальных средств. То, чем обычно занимаются социальные фонды, взяло под свою защиту и ответственность государство. Вполне возможно, что для первых лет советской власти это было необходимо. Также возможно, что в тот нелёгкий исторический период подобной установки явно не хватало многим европейским странам, в которых "тлела" революционная ситуация. Нелишней, повидимому, подобная установка была бы для них и позже.
     Но была ли эта установка гармонично "вживлена" в советскую жизнь, "поспевала" ли за меняющимися условиями жизни, за психологией тех же нуждающихся слоёв? Разве не вследствии этой установки выросло в стране до катастрофических размеров число коммунальных квартир и жильцов в них? Эта проблема, насколько знаю, не решена и сегодня,-- не выросли из коммунальных квартир небоскрёбы аль-а-Васюки, не привели они к осознанию необходимости коммунистического братства. Никто никогда в Союзе всерьёз не занимался учётом и расчётом необходимого материального минимума, "приклеплённого" к месту и времени,-- и это явная, непосредственная, но далеко не единственная причина того, что установка по обеспечению такого минимума не поспевала за меняющейся жизнью, не становилась причиной более частных и более "притянутых к жизни" установок. Фактический материальный минимум, требуемый этой установкой, сохранился почти неизменным и "количественно", и "качественно" с 30-х годов до конца 80-х, т.е. до падения советской власти. Низшие, наиболее соцально уязвимые слои 70-х и 80-х были уже совсем не такими, как в годы 20-е и 30-е, их уже нельзя было в хорошем смысле этого слова "купить"  десятью кв. метрами в коммунальной квартире или в общежитии, единоразовыми или периодическими "на проживание" денежнымм дотациями. Большинство таких людей, иного слова невозможно подобрать, просто стеснялись предъявлять по-- настоящему личные просьбы по поводу таких подачек,-- такая просьба уже фактически считалась признаком не нужды, а личностной неполноценности, что ли.
    Могут возразить,-- а как же, например, заселения заводских и институтских общежитий,-- их жильцов никто не считал "неполноценными"?!  Но в том-- то и дело, что такие заселения проводились хотя и по логике предоставления необходимого жизненного минимума, но совершенно не в духе рассматриваемой нами установки.  "Дух" нашей установки-- глубоко выстраданное личное решение по поводу просьбы о помощи. В 20-е и 30-е такие просьбы были не редкостью, в 80-е ими уже пренебрегали. И это не нонсенс, не уродство, не "потребительство", а совершенно естественная трансформация, за которой государство не "поспевало" ни материально, ни психологически, по всем направлениям. Государственный аппарат, по иному не скажешь, совершенно не был обращён к реальным нуждам "низших" слоёв,-- т.е. потенциальных "пользователей" этой установки.
    Если импровизированно сравнить установку западных демократий по предоставлению форы "низшим" слоям и советскую по предоставлению прожиточного минимума,-- то сравнение далеко не в пользу последней. Первая в результате естественной трансформации наращивала свою социальную и правовую  укоренённость, вторая всё это теряла, превратилась в посмешище "над самою собой".
   Вторая нужда советских социально слабых слоёв, на которой хотелось бы немного остановиться,- это нужда в т.н. профсоюзной защите на предприятиях. Прежде всего: профсоюзная защита в т.н. "благополучных" странах не представляет чего-- то из "ряда вон выходящего" и заидеологизированного, она есть один из многих "приводных ремней" законного обеспечения прав. Она  также бывает неким "промежуточным звеном" между работником-- истцом и адвокатом, помогающим первому лучше сформулировать свои требования. Она также призвана помогать работнику яснее и предметнее донести свои требования до хозяина или администрации. Если хозяин или администрация не соглашаются, последнее слово так или иначе за судом. В общем и целом установку по профсоюзной защите наёмных работников в т.н."благополучных" странах можно сформулировать так: она есть полезное дополнительное звено в цельной, рациональной и исторически выверенной (и тем самым соответствующей д. п. ч.--!!) структуре обеспечения прав граждан; ни на что большее,-- например, замену прочих важных звеньев,-- она не претендует. Установка по профсоюзной защите в Союзе, прежде всего, не такая ясная и содержательно "скучноватая", в ней есть немало уникального; правда, далеко не в хорошем смысле.
   Насколько помню, в Союзе, как правило, любой разговор (и официальный, и частный) по поводу основных мер по защите прав работников на производстве сводился к следующему: пожаловаться в профком; если не поможет в рамках цеха, то в заводской профком, не поможет и это, то в городские, областные, республиканские отделения ВЦСПС и так далее. Жила в людях некая  подсознательная вера в то, что профсоюзные организации наделены (или должны быть наделены--?!!) некими исключительными возможностями в деле защиты прав трудящихся,-- возможностями, имеющими явный приоритет даже перед функциями судебных инстанций.
    Судебные функции, суд есть не просто общественная или правовая необходимость, но некий метафизический абсолют человеческого существования. Человек и общество могут изобретать различные формы  функций, так или иначе связанных с судопроизводством, но суд как метафизический абсолют есть данность от Б-га. Примечательно, что в религиозных источниках (в частности, в Ветхом Завете как в одном из наиболее древних) нет никаких явных указаний (и соответствующих аналогий) на существование правительств, парламентов, партий, исполнительных учреждений, органов защиты каких-- то частных интересов..., но есть явное указание на царя как символа власти и на суд как инструмент решения любых конфликтов и проблем между людьми. Это также указывает, что есть преходящая форма и что-- метафизический абсолют.
    Понятно также, что настолько, насколько в принципе есть смысл об этом говорить, д. п. ч. "коренится" в метафизических абсолютах, а не в преходящих формах. Но что такое "особенное" должно "бытийствовать" или реализоваться в том или ином разрешении конфликта или проблемы между людьми, чтобы оно считалось судебным? По всей видимости, только одно: необходимая степень обязательности формы принятия и выполнения решений. Если решение каким-- либо образом реализуется (в необходимой степени--!!) как обязательное к выполнению, то оно уже является судейским. Но обязательность сама по себе реализуется, кроме всего прочего, материальной вескостью и силовым принуждением. Поэтому к суду и прилагаются многие атрибуты материальной вескости и силового принуждения: отдельные помещения, оборудование, прочая "материальная" сторона судопроизводства, охрана, обеспечивающие выполнения решений "стражи" порядка,-- короче,  вся система правоохранения в целом, вернее, её материальная сторона,-- если последнюю мыслить достаточно широко. Но какое это, казалось бы, имеет отношение к профсоюзам в Союзе?
   Повидимому к сожалению, такое, что их решения, особенно в последний период советской власти, были принципиально не судебными, т.е. необязательными к выполнению.
В "благополучных" странах в качестве "материальной вескости" к профсоюзам приложена вся система правоохранения в целом,-- ибо профсоюзные решения, находясь под последовательной и всесторонней "эгидой" судопроизводства (любое решение может быть так или иначе решено в суде или прилагаться к судейскому решению--!!), оказываются по обязательности фактически равноценными судейским; в Союзе судопроизводство и профсоюзы были фактически разделены или изолированы друг от друга,-- ни о какой "эгиде" или протекции здесь речь идти принципиально не могла. Профсоюзные решения были неким "фиговым" суррогатом судебных решений, не по содержательности, что примечательно, но по обязательности их выполнения. Кроме просторных и оборудованных исключительно для удобства служащих помещений, никаких более атрибутов "материальной вескости" к профсоюзам практически не прилагалось, особенно на "закате" советской власти. Ранее "силовое принуждение" обеспечивалось немногим более, главным образом посредством опоры на органы госбезопасности, что по множеству причин с другой стороны не может считаться нормальным.
    Деятельность профсоюзов реально происходила на основе далеко не всегда писанных установок, так или иначе регулирующих "распределение функций" и сфер влияния между органами правопорядка, госбезопасности, партийными органами, администрациями предприятий и профсоюзами. Установки эти вынашивались, как правило, в пользу партийных органов и органов госбезопасности как наиболее "властьпридержащих".  Из перечисленного выше профсоюзам реально доставались лишь "жалкие крохи". Были очень ясно обозначены (фактически теми же органамм партии и госбезопасности--!!) те сферы, на которые профсоюзы могли бы влиять по изначальному замыслу, но "доступ" к которым по соображениям "высшей целесообразности" был им запрещён. Если быть более точным, то применительно к месту и времени  органы партии,  госбезопасности и администрация предприятий,-- чаще всего последняя при поддержке двух первых,-- сами решали, какие "жалкие крохи" сфер влияния оставить профсоюзам. Партия и госбезопасность сами участвовали в "вынашивании" установок правоохранения, посредством которых регулировались вышеперечисленные сферы влияния и ответственности. Разумеется, эти установки отражали прежде всего "партийную" и "кгбистскую" логику оценивания тех или иных ситуаций на производстве.
     В том, как, например, оценивалась и истолковывалась вина и ответственность при трагических случаях на производстве, явно чувствовался приоритет "волюнтаристскипартийных" и "кагебешнополицейских" подходов и истолкований в том числе и тогда, когда наказание "спускалось на тормозах" и "виновных" брали на
поруки,-- профсоюзы по изначальному замыслу и здравому смыслу, если бы эта сфера влияния действительно была бы "закреплена" за ними, мыслили и истолковывали бы подобные неприятные случаи совершенно по другому.
    Необязательность, несудебность профсоюзных решений явно прояснялась прежде всего, повидимому, в следующих случаях: когда профсоюзное решение по "своей" внутренней логике "забредёт" не в свою сферу влияния, и когда сфера влияния содержательно такова, что совершенно не требует обязательности и судебности,-- бывает и такое.
    Разумеется, профсоюзы ходили под теми органами, что "отбирали" у них "законные", рационально выверенные сферы влияния,-- партией, госбезопасностью, администрацией предприятий. Я далёк от мысли, что профсоюзы в Союзе вообще не были способны принимать решения, соответствующие их "призванию" и изначальному замыслу: я, например, знаю несколько случаев, когда за профсоюзами, так уж получалось, "сохраняли" исконнюю сферу влияния, и как следствие их решения, в самом хорошем смысле, по всем содержательным параметрам и обязательности напоминали решения суда, помогали простым работникам при столкновении с должностными лицами. Но это было в гораздо большей степени исключение, чем правило,-- чаще всего результаты были или совершенно противоположными, или по сути другими. Нетрудно догадаться, как я понимаю, насчёт того, каково же моё мнение по поводу соответствия д. п. ч. реального положения с профсоюзами в т.н. "благополучных" странах и в бывшем Союзе. Но я хочу, по возможности экзистенциально, обосновать своё мнение.
   Совершенно справедливо и естественно, что различные органы (как-- то перечисленные выше--!) обладают совершенно различными функциями и содержанием деятельности. Так это во всех странах, и в противном случае их вообще не имело бы смысла разделять. Неестественно, несправедливо и противоречило д. п. ч. в Союзе лишь то, что сфера влияния этих органов не была единой, т.е. различные её части были насильно отделены и даже изолированы друг от друга "исскуственными" границами, "лелеющими" компетентность одних органов, более сильных и влиятельных, и "дискриминирующих" другие. В естественном и нормальном (ненасильствующем--!!) состоянии, как известно, решения различных органов могут содержательно повторять друг друга,-- и это означает, что область защиты прав граждан как некое "лоно содержательности" одинаково открыта деятельности любых органов, никакие "приоритеты" и "дискриминации" экзистенциально здесь обосновать невозможно. Эта область поэтому должна представляться единой в том смысле, что учреждения, призванные так или иначе защищать права людей или считающие себя таковыми, могли принимать решения свободно или по своему усмотрению касательно любой её содержательной части,-- т.е.  вся эта сфера в целом должна "охватывать" их  компетенцию.
     Никакая деятельность ни одного органа,-- ни в целом, ни в частностях,-- не должна принципиально противоречить или противополагаться деятельности другого.  Если, например, профсоюз  решит, что какой-- то вопрос или проблема находится в его компетенции, то никакие партийные органы или администрация не смогли бы его насильно отвадить от принятия действенного решения. Защищающие права граждан учреждения должны по возможности дополнять друг друга также так, чтобы решения одного почти автоматически становились "достоянием" другого. Только так может эффективно обеспечиваться  защита прав. И в  "благополучных" странах такое положение реально существует: никакие партии и органы госбезопасности "не расположены" по-- силовому давить на профсоюзы, не имеют на это фактического права; к администрации предприятий профсоюз также не имеет никакого организационного (ни прямого, ни косвенного) отношения, поэтому нелегитимное  давление администрации также нереально. Являясь организационно "приводным ремнём" органов правоохранения в целом, опираясь на их авторитет, профсоюзы автоматически обеспечивают свои решения судейской доказательностью и обязательностью.
   В Союзе не было никакого рационального (не говоря уже об экзистенциальном--!!) обоснования реального взаимодействия органов партии, правоохранения, госбезопасности, профсоюзов. Каждый из этих учреждений организационно никак не был связан друг с другом, представлял собой закрытое "государство в государстве". При этом верховная власть давала приоритет или дискриминировала те или иные органы исключительно по политическим и волюнтаристским мотивам,-- фактически наподобие того, как приближают к себе фаворитов и отдаляют "попавших в немилость" в лучшем случае в политической группировке, в худшем-- в банде. Ничего общего с экзистенциальным обоснованием деятельности и учётом изначального смысла тех или иных учреждений такая практика иметь не может.  Была форма, но не было сущности. Ни партия не была по сути партией, ни профсоюзы профсоюзами. Формальные структуры просто разделялись по силовым признакам: степеням влияния и принадлежности к власти,-- более сильные теснили менее сильных во всех областях приложения. По-- моему, достаточно резонов для понимания того, что более соответствует д. п. ч., а что менее или вообще никак.
       Хочется рассмотреть ещё ,по--моему, очень важный вопрос, так или иначе связанный с проблемой советских профсоюзов, но не только с ними. Откуда вообще брался такой колоссальный "обвал" необязательных к выполнению решений (или вообще отсутствия таковых, которых ждали и на которые уповали--!!!), т.е. решений, принципиально противоположных судейским? Он касался не только профсоюзов: важные для людей решения многих учреждений,-- промышленных, административных, общественных, исполнительных, социально "ориентированных", нередко даже партийных... оказывались необязательными к выполнению, и порой очень трудно, а нередко просто невозможно было их сдвинуть с "мёртвой точки". Дело здесь, считаю, не в характере народа и не только в "злой воле" сильных, как это нередко пытались представлять, здесь дело глубже.
    Казалось бы, в общем виде  проблема формулируется очень просто, и это уже отмечалось выше: любое решение любого учреждения покрыть компетенцией правоохранения в том смысле, чтобы и само решение или отсутствие такового, и задержку с его выполнением можно было обжаловать в судебном порядке посредством общеизвестных, "классических" институтов правоохранения. Таким образом возможно повысить реальный статус решений фактически до уровня судебного и, как следствие, увеличить на "порядок" обязательность его выполнения.
    Чтобы добраться, как я понимаю, до изначальной причины того, почему эта проблема (организационно, кстати, не такая уж и сложная--!!) в Союзе не решалась, нужно вспомнить идейный "багаж",-- вернее, одну его важную составляющую,-- с которым революционеры пришли к власти. То, что я имею в виду, не было “достоянием” одних большевиков,-- это была "визитная карточка" чуть ли не всего революционного движения. Я имею в виду пресловутый тезис об "отмирании" государства, обладавший в своё время сильной "идейной" энергетикой; в него верили и им вдохновлялись, он был, во всяком случае на первых порах после октябрьского переворота, также и "материальной" силой. Из-- за того, что от него пришлось быстро отказаться, этот тезис не удосуживался должного внимания также и в учебных программах. Он казался нелепым эпизодом, быстро себя скомпрометировавшим и не оставившим никакого материального следа,-- но эта иллюзия и оказалась ошибочной. Прежде всего,-- что в принципе могло означать "отмирание" государства и как оно неизбежно мыслилось?!
    Оно означало следующее: ликвидация всех презренных атрибутов эксплуататорского государства: армии, полиции, госбезопасности, прочих чиновничьих исполнительных учреждений..., всей системы правоохранения в формах, в которых она тогда существовала (сыск, следствие, обвинение, защита, судебное разбирательство, приговор...);  и введение вместо них некой альтернативной системы общественных "отправлений" и исполнений, организованных по различным признакам,-- территориальным, производственным, муниципальным, даже уличным и дворовым. И сразу после революции такая вот замена казалась реальностью. Я, например, помню, как в 70-х годах в журнале явно идеологической направленности (не помню, правда, в каком) описывалась (сейчас лучше сказать-- рекламировалась--!!) текущая работа наспех созданных сразу после революции общественных комиссий или коллегий, принимавших решения по мелким уголовным делам (мелкое воровство, хулиганство без тяжёлых последствий и др.). Автор не жалел красивых слов для восхищения чуть ли не "мессианской" объективностью этих решений в сравнении с обычным "эксплуататорским" судом, их приукрашивания и облагораживания. Вот, мол, самые что ни на есть конкретные проявления высшей справедливости, провозглашённые революцией.
   В действительности же, отбросив в сторону приукрашивание, можно было в этих решениях увидеть торжество элементарного нравственного сознания, основанного на симпатии к такого рода правонарушителям. Это были административные решения по форме, замешанные на определённого рода одностороннем понимании связи между правонарушением и социальной уязвимостью. Социально уязвимый имеет право на снисхождение-- вот основной односторонне правильный леймотив этих решений. Эти решения могли быть новаторскими в хорошем смысле этого слова, могли представляться преодолением косности классического судопроизводства. Они, бывало так, "били в самую суть" целей судопроизводства, заставляли виновного осознать свою вину без длительных сроков заключения и грубых унизительных ( как правило, физических) наказаний. Против таких решений и деятельности соответствующих комиссий или коллегий не могло быть принципиальных возражений, и тем не менее вынуждены были этот опыт забросить и продолжать классическое судопроизводство, не перейдя во всей полноте на "новый" путь.
   Причина этого не могла, по всей видимости, заключаться ни в чём другом, кроме того, что власти не ощущали в "новоиспечённых" решениях судейской основательности и обязательности.
    Решения такого "качества" сами по себе взяться не могли, над этим надо было работать,-- в этом и заключалась суть проблема. Пришедшие к власти были в известном смысле подкованы теоретически, но не были в достаточной степени подкованы экзистенциально, не обладали духовной зрелостью, проявляющейся на коллективистском уровне. Они не понимали или недостаточно понимали сущность суда как метафизического абсолюта жизни; и, что, повидимому, ещё важнее, недопонимали, что над внедрением или актуализацией метафизической сущности надо работать, даже бороться, это не происходит автоматически. Чтобы новая форма, с которой ассоциируется "отмирание" государства и более "высокий", революционный порядок вещей, приобрела необходимую (метафизическую) сущность,-- над этим "приобретением" как процессом нужно кропотливо работать. Не только сущности неизбежно приобретают какие--то формы, но и формы могут приобретать,-- лучше сказать-- оплодотворяться,-- сущностями. Если бы новоиспечённые комиссии и коллегии постепенно приобретали бы сущность суда как метафизического абсолюта жизни, то и их решения постепенно приобретали бы нужную основательность и обязательность. Процесс такого приобретения не мог осуществляться иначе, кроме как посредством вынашивания и внедрения в жизнь, в повседневную практику соответствующих (т.е. определённого рода) наддоказательных и доказательных установок, а также продуманной (в хорошем смысле этого слова--!!) манипуляцией атрибутами материальной вескости. Можно это выразить и более привычными и приевшимися, но потому, повидимому, менее действенными и значащими словами,-- улучшением организации работы, координирования теоретической и практической деятельности, усиления реализма в принятии решений, материального и финансового обеспечения и т.д.. Ничего более конкретного в принципе сказать невозможно, оно должно было проистекать из повседневной практики.
   Как бы такое не называть, но вместо этого пришедшие к власти революционные идеологи и мечтатели всерьёз полагали, что такие приобретения осуществятся автоматически, от "изменения" экономического базиса и "преображения" социальной структуры. Нездоровой мистики (тем самым и духовной ущербности--!) в них было не меньше, чем в их идеологических противниках, хотя они и считали себя самыми большими в мире реалистами. Комиссии и коллегии не стали полноценными (да и вообще никакими --!!) судами, у их творцов не хватило для этого духовного потенциала. Суд и судопроизводство  осталось прежним, "эксплуататорским", а внесудейскую неосновательность и необязательность решений унаследовали профсоюзные и многие другие организации и учреждения. Разумеется, одна из  причин заключалась в выгоде и соответственно злой воле чиновников многих учреждений, но главная причина,-- в неумении, неспособности и неготовности "мозгового" центра революционных преобразований преодолевать эту злую волю, если не преодолеть полностью, то хотя бы установить некий "статус-- кво".
    Сколько было в 20-х годах дискуссий о профсоюзах: огосударствить или оставить общественными?! По сути речь шла о вышеупомянутых основательности и обязательности, которые в сознании тогдашних теоретиков ассоциировались, повидимому, только с огосударствлением. В конце концов пошли "жульническим" путём: реально огосударствили, но официально оставили общественными. Эти дискуссии отражали духовную незрелость дискуссирующих, ибо "ларчик просто открывался": профсоюзную деятельность и соответственно решения нужно было на всех уровнях и проявлениях, "вдоль и поперёк" покрыть эгидой и ответственностью правоохранительных органов. Это возможно не только в отношении "огосударствлённых" учреждений, это возможно в отношении любых учреждений,-- только это и соответствует д. п. ч. и метафизике человеческой общественности.
    Третий пример сравнительного соответствия д. п. ч. и удовлетворения нужд социально уязвимых и слабых слоев в "благополучных" странах и в Союзе заключается в следующем. Сколько было рекламы и пропаганды в "застойные" годы т.н. бригадного подряда на предприятиях! Из работников сколачивали бригады почти везде, часто и не задумываясь над тем, насколько они уместны при конкретной специфике производства. Это была "заидеологизированная" воля властей, трансформировавшаяся в конкретную установку. Бригадная форма "внедрялась" даже вне производства там,  где такое внедрение по соображениям "голой" целесообразности казалось не только глупым, но и смешным. Не было бы, повидимому, необходимости связывать "удовлетворение нужд социально слабых" с бригадным подрядом, если бы проблема ограничивалось только материальной или экономической целесообразностью,-- здесь дело явно в другом.
     Как в самом общем выражении работал бригадный подряд? На бригаду на определённый период времени (в основном помесячно--!) выделялся некий плановый объём работы, финансируемый предприятием, и бригада была обязана его выполнить. В случае перевыполнения  бригада за плановый период соответственно финансировалась более, в случае недовыполнения-- менее. В конце планового периода при подведении итогов собирался т.н. совет бригады (2--3 человека) во главе с бригадиром, и он посредством т.н. коэффициента трудового участия определял вклад каждого члена в общий результат работы бригады,-- согласно этого коэффициента потом финансируемая на бригаду сумма распределялась между её членами. Для  советского человека, не слишком озабоченного анализом окружающей действительности, такая вот организационная установка казалась вполне основательной и допустимой. Но если уж вопрос о бригадном подряде мы рассматриваем в его связи с "социально слабыми и ущемлёнными", то были ли таковые в бригадах? Разумеется были, и человеку, имевшему в советское время непосредственное отношение к рабочим бригадам,-- нетрудно, повидимому, догадаться, о ком идёт речь. Это члены бригад, по каким-- либо причинам (слабый профессионализм, нерасторопность, неуживчивость... да мало ли что ещё) перманентно или почти перманентно получавшие низкий коэффициент трудового участия и соответственно малую зарплату. Здесь, кстати, очень актуален "фактор субьективности": если член бригады, по собственному мнению считавший, что получает несправедливо низкую,  несоразмерно его трудовому вкладу зарплату, на этой почве ещё частенько (и, как правило, безрезультатно--!)  конфликтовал и жаловался, то это уже явный пример ощущавшего себя "социально ущемлённым".
    И какова же у него была реальная (имеется в виду-- легитимная--!!) возможность добиться справедливости? Могу с уверенностью констатировать-- только одна: идти "на поклон" к тому же совету бригады и бригадиру. Никакие жалобы мастеру, начальнику участка, цеха, в профком совершенно не работали,  не говоря уже об обращении в суд. Причина такого положения была не организационного, а идеологического порядка,-- система бригадного подряда была заидеологизирована таким образом, что вообще не существовало ни явных инструкций, ни более скрытых, как мы называем, установок в отношении реакции вышеперечисленных инстанций на подобную жалобу. Эта система считалась новой, наподобие новой экономической политики в 20--е годы; а новизна-- это естественные недоработки, недомыслия, недостаточности, "белые" пятна и так далее,-- вполне "должно быть" понятно отсутствие таких установок. Нетрудно уже, наверное, догадаться, что в системе бригадного подряда пренебрежение метафизически укоренённым в д. п. ч. побуждением человека уповать на суд и судопроизводство поднято на более высокий уровень.
    Но что в т.н. "благополучных" странах могло соответствовать советскому бригадному подряду, если уж мы ведём сравнение? Везде существуют подряды на работы и нечто похожее на бригады. Но в "благополучных" странах такая бригада есть частное предприятие или бригадира, или посторонних людей, нанявших его и поручивших ему "сколачивать" бригаду. Все законы, все установки по организации, взаимоотношению между людьми в таких бригадах и её деятельности, -- практически те же, как и в отношении прочих предприятий. Такой же предварительный договор по денежному вознаграждению (часовая ставка, месячный оклад или "аккордная" сумма--!) и прочим условиям работы, такая же возможность для рядового работника пожаловаться в профсоюз или суд в случае невыполнения хозяином или бригадиром взятых на себя обязательств или прямых нарушений закона. Наверное, и при таком положении дел есть недостатки и локальные противоречия с сообразностью д. п. ч., но лучшего, по всей видимости, ещё никто не изобрёл.
   Если такое положение взять за некую этическую основу, то что можно в связи с этим сказать о советском бригадном подряде? Во-- первых, вопросы такого качества и важности, как денежные  и экономические, "обязаны" находиться под эгидой или контролем беспристрасных (государственных--?!!) учреждений, иного просто не дано. Никакой бригадир или член совета бригады, будь они даже распрекрасными людьми и производственниками, не может адекватно и сообразно д. п. ч. решать такие вопросы,-- просто не имеет права. В этой связи дать бригадиру такое право,-- в полном смысле то же самое, что дать право доярке управлять государством: без опыта, совершенно без подготовки, без адекватной, всесторонней, полноценной проверки на необходимую для таких дел нравственную вменённость.
Во-- вторых, и это, повидимому, самое главное (в плане сообразности д. п. ч.--!!), это предание анафеме незыблемого принципа: никто не судья в собственном деле. Вообще никто,--  ни член правительства или муниципалитета, ни прочие самые известные и уважаемые в стране люди, ни прокуроры и судьи, имеющие должностное право и подготовку судить других людей...,-- никто. Советская власть же предоставляла такое право фактически назначенным "сверху" людям, бригадирам и членам совета бригады: не просто судить о работе других, но сравнивать, причём фактически бесконтрольно, свою работу с работой других и соответственно делить денежный "пирог", предназначенный на всех.
    Существует много подходов в управлении людьми и обществом, и у каждого есть своё научное или наукоподобное название. Подход, который лежал в основе бригадного подряда, мог иметь лишь одно адекватное ему название-- уголовный. Его нельзя назвать прямым бандитизмом, но уголовным-- это, пожалуй, в "самую точку". В нём прослеживается генетическая связь с "законом джунглей": смирись с тем, что предлагают, если не хочешь пропасть вообще. Уголовный подход как таковой характеризуется крайним пренебрежением к злементарным этическим и моральным нормам (д. п. ч.--!!), полнейшим и циничным безразличием к социальным последствиям. Он неприкрыто, посредством грубо организационных "инсинуаций" плодит социально ущемлённых и элиту, чувство "ложной избранности" и превосходства (разумеется, незаслуженного) для одних и безысходности для других. Всё это можно было наблюдать в советском бригадном подряде. Как у любого уголовного действа, у него была "грубо материализованная" цель: заставить людей лучше и больше работать, ничего не предлагая взамен. Советская власть начала своё историческое "триумфальное шествие" с уголовщины, и заканчивала ею же.

        (Продолжение следует)