Яблоки за окном

  Старая женщина, уже прабабушка, тихонько сгорбившись, сидела у окна и с горьким сожалением смотрела на краски уходящего лета в саду. Слёзы боли и обиды медленно текли по её морщинистым и сухим щекам. Она равнодушно смахивала с губ медленно текущую кровь, непроизвольно шамкая почти беззубым ртом. Кровь размазывалась по подбородку, бабушка, не видя её, кончиками головного платка на седых волосах, ещё дальше размазывала её по щекам. Глаза, в обрамлении мелких темноватых морщинок, тоскливо смотрели на жизнь за окошком деревенского большого дома.

   Этот дом был не её, а её сына, который умер раньше своей матери, и она оказалась в нём совсем случайно, когда старость окончательно победила некогда сильную и работящую женщину, вынесшую на своих хрупких плечах тяжёлые военные годы и послевоенную разруху. Тот, её дом в далеком от этих мест селе, совсем пришёл в негодность. Муж не вернулся с фронтов Великой Отечественной Войны и она одна растила и воспитывала сына, как могла, стараясь лучший кусок сунуть ему, сама не доедала, в одной и той же юбчонке ходила годами, латая её и перелицовывая. Её старенькая швейная машинка «Зингер» никогда не знала покоя. Тёмными, тоскливыми, зимними, долгими вечерами она всегда что-то шила и перешивала, стараясь одеть сына поприличнее, про себя забыв окончательно. Всё, что зарабатывала в колхозе, а зарабатывалось немного, тратилось на ремонт дома, сараев и построек, на латание крыши и на сына, который хоть и старался помочь матери, но как у всякого молодого и веселого, красивого парня, у него было пропасть своих дел и проблем. Но жили, тем не менее, они очень дружно с сыном, он не скрывал от неё ни своих похождений, ни своих жизненных ошибок, зная наверняка, что мать всегда правильно поймёт его. Затем армия далеко от дома и его стремительная женитьба на девушке из поселка, с которым рядом стояла воинская часть, в которой сын служил. Там он и остался жить, изредка наведываясь к матери в отпуска, чтобы помочь подремонтировать дом и кое-что поделать по хозяйству.

    Сноха не приезжала, редко в письмах сына присылала пожелания «здравствовать», родившихся трёх внуков возила к своей матери, к ней привозил их сын всего несколько раз, когда они уже подросли. Так одиноко, среди, стареющих таких же, как она товарок, в вымирающей деревеньке после окончательного развала колхоза в 1993 году, она и состарилась окончательно. Потом пришло известие о том, что умер сын, она осталась совсем одна, внуков почти не знала, а больше у неё никого и не было на всём белом свете. А время брало своё, смерть про неё забыла, она не могла уже себе на зиму даже хвороста набрать для печки. Оставшиеся в деревне старые люди, собравшись вместе, ломали старые дома умерших односельчан, потихоньку двуручной пилой пилили старые растрескавшиеся брёвна, ещё помнившие радость и счастье в этих домах, на кругляки помельче, чтобы было можно их расколоть на поленья для топки печей зимой. От некогда большого дома жилой и живой осталась одна маленькая комнатка, с заткнутыми везде щелями и дырами для сохранения тепла, с буржуйкой вместо большой печи, от которой использовался только кирпичный старый дымоход, чтобы максимально экономить тепло и дрова.

Та пенсия, которую она получала, была столь мизерной, что её хватало только на хлеб и кое-какую крупу, поэтому ей приходилось каждую весну копать вручную лопатой небольшой кусок земли на огороде и сажать картошку с зеленушкой, чтобы подкормиться и кое что приготовить в зиму. Старый сад снабжал её фруктами, она сушила нарезанные яблоки и груши на будущие компоты, если конечно сумеет выкроить денег для покупки сахара. Так она потихоньку и жила одна, пока у неё ещё были какие-то силы. А потом стало совсем плохо, зимой подстудилась и слегла, соседки, как могли, выхаживали её, скорая помощь из соседнего небольшого городка, куда сосед не очень старый пешком двадцать километров сходил по снежной целине, отказалась ехать, узнав сколько бабуле лет, и пришлось слать телеграмму внукам, чтобы они приехали и забрали бабулю к себе. За ней приехал старший внук и привез её в дом сына, которого уже не было, к снохе. Сам внук жил в Москве, сюда наведывался редко, но дача у него была рядом с отцовским домом, на которую он приезжал довольно часто и заходил иногда проведать мать и бабушку.

   Старый немощный человек в доме лишние заботы и раздражение. Для снохи мать её мужа была совершенно чужим человеком, которую она и не видела почти до этой встречи. Бабушка хорошо понимала отношение снохи к себе и старалась меньше маячить у неё на глазах. Но как не маячить, если рядом живешь, а сноха уже на пенсии и не работает? Скандалы и  злобные крики стали все чаще и чаще сопровождать появление бабушки в зрительном пространстве её снохи. Она старалась не выходить из своей каморки как можно дольше, но всё равно приходилось выходить, и тогда начинались оскорбления и тычки, один раз бабушка упала и сильно ушиблась. Но она терпела, да и кому жаловаться, нет здесь никого у неё, кому бы она могла поплакаться в жилетку, кто бы пожалел её и помог ей. Вот так молчаливо и терпеливо бабуля ждала смерти, надеясь на её скорый приход. Но «косая» где-то загуляла и никак не шла к ней. Вокруг умирали молодые и здоровые, а она все жила и жила, надоедая окончательно своей злобствующей снохе.

    Вот и сегодня бабуля вышла в сад, когда сноха куда-то ушла, собрала упавшие яблоки, принесла домой и села их покушать. Но зубов нет, она резала и с трудом пережёвывала нарезанные куски. Увлекшись с яблоками, она не услышала, как пришла сноха, а когда увидела её то было уже поздно прятаться в свою каморку. Сноха, не раздумывая, схватила яблоко со стола и с бранью стала запихивать бабушке в рот крупное, красное и сочное яблоко: «На жри, жри, жуй сука, жуй .... ». От удара по губам яблоком у бабушки потекла кровь изо рта, но сноха, не останавливаясь, все дальше и дальше в рот бабуле пихала это злосчастное яблоко. Когда бабушка стала задыхаться, сноха опомнилась и отпустила её. Кровь струйкой бежала по подбородку и капала на пол, слезы боли и горькой обиды текли вслед за кровью и тоже капали на пол. Бабушка с трудом поднялась и молча плача, пошла к себе в каморку, где сев у окна, тихо всхлипывая, уткнулась взглядом на сад за открытым окном, в котором позднее лето бушевало яркостью красок сочных, таких привлекательных на вид и таких очень горьких на вкус, созревших плодов.

   К дому подъехала машина старшего внука. Он вышел из машины, и увидев в окне дома искровавленное лицо бабушки, бегом кинулся в дом.
В доме мать отмывала пол от крови, в том месте, где ранее сидела бабушка и ела яблоки. Внук молча, не поздоровавшись с матерью, прошёл в каморку к бабуле, она не повернув головы, все так же молча смотрела на сад. На его вопросы она не отвечала, а только всхлипывая плакала. Внук догадался о том, что здесь только что произошло, тем более, что он знал об отношении его матери к его бабушке. Не очень понимая, что он делает, молча с размаху тыльной стороной ладони, наотмашь ударил мать, грязно выругавшись. Потом вошёл к бабуле в комнату, взял за руку и увез с собой к себе на дачу. Дача теплая, зимняя с газовым обогревом и центральным отоплением. Подвал затарен продуктами питания на все время будущей атомной бомбардировки Ре.Фё, и последующий этап дезактивации прилегающей местности, поэтому там бабуле живется неплохо сейчас. Не знаю, жива ли она, но дай ей Бог здоровья ещё немного пожить в тепле и заботе, и постараться хотя бы перед смертью почувствовать себя Человеком на этой подлой и Богом проклятой земле.