В четырёх шагах от кладбища

                1

             -  Как пройдёшь, милок, чрез энто поле, найдёшь тропинку, вон-то иди по ней, иди, не сворачивай, а тамо-тка и изба будет. В энтой избе и живёт бабка Глаша. Одна живёт.Родня? Есть где-нто, в городе, дочка с зятем, ха-арошие, деньги ей присылают на праздники, и внучок… как энто зовуть, забыла… кажись: Андрюша! Ага, в институте учится ужо поди. Да ты сам, милок, спроси у хозяйки, у ей и фонтография есть, волосы у его такие же, как у тебя, светлые, русые.
               Митька пригладил давно нечёсаные соломенные вихры, поправил грязную джинсовую рубашку, кивнул доброй бабушке, подсказавшей дорогу к хутору, и окунулся с головой в полынное бесконечное поле. Что-то подсказывало городскому наркоману, где можно раздобыть большие деньги, чтобы хватило на месяц-два полноценного забвения, а не на короткий суточный кошмарный кайф. "В деревне все добрые, скажу, что студент… бл… - чертыхнулся он от громко квакнувшей поблизости лягушки, а потом продолжил громкий  разговор с собой.  - Студент, ну подумаешь - бывший! А ты мне, бл…, не квакай!"
               Далеко забросила жизнь бывшего студента, вернее: совсем забросила. А когда-то вполне благополучный мальчик из вполне интеллигентной семьи ходил в чистеньком школьном костюмчике в школу, потом – в институт, как умненький Буратино, да завело его любопытство в такую Страну Дураков, из которой нет выхода, а чем дальше идёшь по волшебному полю в поисках надёжного места для посадки золотых монеток, тем глубже увязаешь в пахнущей болотом мерзкой куче дерьма.  Митька давно перестал истязать себя мучительными вопросами, типа: "кто виноват?" и "что делать?", такие вопросы задавали себе, глотая валерьянку, нервная мать и бросивший семью неудачник-отец. Митька просто существовал от ломки до ломки, в вечном поиске шуршащих обещанием красивых нереальных картинок бумажных купюр. Их было много, они прятались за стальными решётками солидных банков, блестели безупречной полировкой на боках крутых иномарок, сверкали на декольтированных шеях, обернутых в меха жён толстосумов, а в руки не давались, словно боялись замараться о давно немытые Митькины пальцы в обрамлении чёрных обгрызенных ногтей. И это очень злило бывшего студента, а нынче настоящего наркомана. И завело в глухую деревню, на заросшее бурьяном чёртово поле. И привело, наконец, к избе, в которой (Митька нутром чувствовал) точно его ждали волшебные бумажки, аккуратно завёрнутые в беленькую тряпочку, только название немного смущало, э-э-э-э, самую малость: «похоронные».
                Стукнула входная дверь, и на пороге, в дверном проёме, показалась хозяйка с обитым со всех сторон эмалированным ведром. Старушка щурила выцветшие голубые глаза, прикладывая к седой прядке, упавшей на лоб, морщинистую ладошку, пытаясь разглядеть заглянувшего в утренний час нежданного гостя. «Маланья, ты что ль?» - тихий голос заставил Митьку бесшумно задвинуть ящик деревянного комода и вежливо кашлянуть. Нет, ну не грабитель же он, в самом деле. «Ой, батюшки!» - всхлипнула вдруг старушка, приложив руку к сердцу. Звякнуло об щербатый пол ведро, выплеснув белую лужицу молока. «Надо было быстрее шевелиться», - вяло подумал Митька, ссутулив спину и засовывая руки в карманы обшарпанных брюк.
                - З-здрасьте, бабушка! – произнёс он как можно радостнее, хотя, ясное дело, никакой особой радости от такой встречи не испытывал. – Во-водички не найдётся?
Застывшая в дверях старушка вдруг засуетилась: мелкими шажочками придвигаясь к стоящему Митьке, несмело улыбаясь, словно не веря собственным глазам, обошла незнакомца, потрогав за рукав и вглядываясь в лицо, а потом обняла его, радостно причитая:
                - Андрюшенька, внучек! Родименький! Приехал!
 По  Митькиной спине пробежали «мурашки». «Бабка, кажись, того, двинутая, - борясь с ознобом, подумал он, отстраняясь от «родственных» объятий. – Внучек. Кто? Я? А чё, прикольно! Только колбасит меня не слабо».
 «Бабушка» наконец оторвалась от Митьки и, ругая сама себя, потащила «внучка» к столу:
                - Садися, Андрюшенька, поешь, совсем тебя в институте замучили!  Худой-то какой! Как ты живёшь, как родители? Ладно, молчу, молчу, ты кушай, кушай. Вот блины, сейчас молочка свеженького налью. Хозяйка засеменила к забытому на пороге избы ведру.
                Митька тоже рванул к выходу, желудок сжался в мучительных спазмах при виде накрытого стола:
                - Руки… помою, - еле выдавил он, нащупывая спасительную заначку в кармане. Завернув за полуразвалившийся хлев, Митька трясущимися руками нетерпеливо разворачивал газетную обёрточную бумагу: на пыльную траву вывалился одноразовый шприц. «Зараза к заразе не прицепится», - пробурчал про себя «студент», раскладывая прямо на земле нехитрые приспособления: алюминиевую ложку, зажигалку и пакетик с лимонной кислотой, потом бережно вызволил из газетного плена «чек» (по крайней мере, продавец клялся Митьке, что торгует только самым убойным «морфом», а не кустарной фигнёй из соломки).
                - Му-у, - донеслось из-за дощатой перегородки, бурёнка почуяла неладное, отодвинувшись к дальней стенке.
                - Андрюша, где ты, милок? – донеслось до Митькиных ушей.
Лихорадочно дёргая непослушный ремень, «Андрюша» опять уронил уже наполненный мутным коктейлем шприц, слетевший пластмассовый колпачок закатился под утоптанные розетки подорожника. Новая волна крупной дрожи прокатилась по ногам и спине, заставив поторопиться. Чертыхаясь, он перетянул потуже левую руку, привалился к доскам и со стоном надавил на поршень, краем ускользающего в нереальный мир сознания, заметив усевшегося на ромашку шмеля. «Хорошо-то как!» - через несколько секунд расплывшись в щербатой улыбке, сказал Митька громадному белому солнцу, потом с трудом поднявшись, заковылял в избу.
                Старушка беспокойно сидела на скамеечке у стола, переставляя то кружку, то тарелку с блинами, радуясь, что напекла  целую горку, словно заранее знала, что приедет её внучек.  «Боже мой, сметанку забыла поставить!» - охнула заботливая хозяйка, ещё раз поправив  керамическую, раскрашенную в синий горох кружку, и поспешила в погреб.
                Благодушный Митька, стукнувшись о ножку стола коленкой и наивно удивившись, что совсем не чувствует боли, шатаясь, перемещался к накрытой пёстреньким одеялом кровати с покрашенным белой краской изголовником. Долгое путешествие к заброшенному хутору утомило его. «Полежу… тут… Мягко… Проваливаюсь… Улёт!» - и прямо в стоптанных «кроссачах» с налипшей засохшей грязью завалился на перину, уткнувшись носом в накрахмаленную белую кружевную накидку на подушке. «Спи, касатик, умаялся бедненький», - шептало над ним что-то тёплое и пушистое, шевелило волосы.
                В окна заглядывал бледный рассвет, размывая очертания нехитрой деревенской обстановки: тёплым жаром дышала печка, отсвечивая старенькой побелкой, тёмным пятном выделялись на оклеенной  в мелкий, еле различимый, цветочек обоями стене часы, пробившим с каким-то дребезжащим скрежетом четыре раза. Постоялец очнулся, находясь частично под властью опиумного дурмана, частично – обыкновенного сна. Обводя мутным взглядом незнакомое, совершенно непохожее на его городское подлестничное прибежище место и с трудом вспоминая события вчерашнего дня, Митька заторможено скинул с себя одеяло и, сев на краю кровати, нащупал босыми ступнями кроссовки.  Теперь он вспомнил: и место, где оказался, и то, за чем пришёл сюда, кашляя, дохромал до ближайшего окна и выглянул из-за занавески – старушки не было. Где-то вдалеке мычала корова, и доносилось звяканье колокольчика на её шее. Деньги лежали на месте. Митька торопливо сорвал с тоненькой пачки аккуратную тряпицу: вот теперь в руках шуршали деньги без названия, просто деньги, обещающие незабываемое наслаждение от улётного дорогого «кокса». Часы на стене продребезжали ещё раз, заставив замершего у комода вора вздрогнуть и обернуться. «Всё, линяю», - дав приказ своему непослушному одеревеневшему телу, неудавшийся «внучек» запихнул сокровище в засаленный карман рубашки и напоследок огляделся в поисках чего-нибудь стоящего. Через пять минут, проглатывая пахнущий мёдом блин и прижимая к груди закопчённую потрескавшуюся икону, Митька, прихрамывая, отмахал уже полполя, абсолютно не обращая внимания на разоравшихся пучеглазых лягушек.

                2

                К обеду, вспоминая тощими рёбрами жёсткую скамью электрички, бывший студент подходил к заброшенной городской фабрике: одновременно злачному месту для добропорядочных граждан и «офису» наркоманов. Скрипнувшая железная дверь жадно проглотила жалкую сгорбленную фигуру, протолкнув в душную сумеречную комнатушку.
                - Чё припёрся? – гнусавый голос, в последний раз обещавший  просящему в долг оборвать руки и ноги и утопить, как щенка, в ближайшей канаве, эхом отразился от ржавого потолочного перекрытия.
                - Муха, я… это… принёс… - робко замямлил Митяй, отрывая пуговицу трясущимися руками и протягивая мрачному боссу  деревенскую добычу.
                - А, братан, - голос  на градус потеплел, оценив приношение, -  долго гулять будешь! Неделю твою рожу не увижу!
 Митяй шмыгнул носом. Голос радостно заржал, а обвешенные золотыми цепями волосатые руки набросали на стол перед богатым покупателем горку газетных пакетиков:
Обводя жадным взглядом манящие квадратики «морфа», Митька о чём-то напряжённо и мучительно размышлял.
                - Бери, чё застыл?
                - Это… мне… Муха… - на стол легла украденная икона, - мне… «кокс» нужен!
Пальцы босса, любовно перебирающие цепи, остановились, пробежались по лику Божьей матери с младенцем, на ощупь определяя цену в «зелёных», и замерли в воздухе. Потом сгребли лежащие пакетики на одну сторону столешницы, а на другую медленно положили всего один, завёрнутый в целлофан, снова замерли в театральном приглашающем жесте.
                - Выбирай, братан! – привычным рекламирующим тоном гнусавил Муха. – Свежая поставка! Убойный кайф!
Покупатель в растерянности топтался на месте, вытирая вспотевший лоб грязным рукавом.
                - Ну! – подгонял невидимка из-за стола. – Может, завязал?
Несчастный отрицательно замотал головой, жадно схватил маленький пакетик и ринулся к двери. Железная клетка захлопнулась, выплюнув на расплавленную асфальтированную улицу свою жертву.
                Под лестницей пахло мышами, вонючим потом, да бог весть ещё какой гадостью, но это был его дом: в самом дальнем углу даже валялся оборванный матрас, правда, в пятнах засохшей крови и рвоты. Сюда и ввалился расплавившийся от полдневной городской жары, с зажатым в кулаке «кусочком счастья», Митяй. Упал, как подкошенный, на утрамбованную жёсткую постель, рядом пискнула такая же чумазая крыса, поблёскивавшая чёрными умными глазками, пошевелила носом, улавливая от знакомого обитателя почти выветрившийся запах еды и разочарованно отбежала к мусорному баку.
                - Бл…, - проводил крысу недобрым взглядом Митька, затягивая на руке ремень. Бетонная, заплёванная окурками лестница покачнулась в сторону, словно палуба тонущего корабля, а через мгновение засверкала белым ослепительным светом, уходя в бесконечное небо… Чей-то отдалённый голос сверху позвал его, Митьку? И он пошёл или показалось, что пошёл, полетел… Сквозь малиновую дымку, продирая дыры в вязком сладком киселе, отгоняя от лица фиолетовые надувные шарики, торчащие из развевающихся целлофановых плащей, ухмыляющиеся нарисованными улыбками… Какие-то волнистые зелёные лианы обвивались вокруг ног, тянули вниз, в логово рычащих  мохнатых крыс… Голоса: кричащие, грохочущие, шепчущие, смех и стук падающей воды...
Летящая прямо в лицо птица, раскрыв клюв, обернулась забытой старушкой. «Внучек!» - прошамкала маленькая голова, сморщиваясь от миллиона морщинок в бешено вращающийся вместе с вцепившимся в него котёнком клубок ниток… «Иди!» - манил золотой дракон, поигрывая цепями, и пил из раскрашенной в синий горох кружки молоко. Оно текло по его длинным золотым усам, разливалось бушующим океаном, хлюпало в Митькиных кроссовках, подбиралось к горлу. Сплошная белая муть облепила парящее в невесомости тело… «Кушай, милок!» – звенел колокольчик на шее… «Бам! Бам!» - стучали внутри часы, всё быстрее и громче,  и вдруг, разодрав грудную клетку, вывалились на бетонный пол, разлетевшись вдребезги. И наступила чернота.
                - Передоз! Серёга, вызывай ментов с труповозкой, не наш клиент, - раздосадованный бесполезным вызовом фельдшер убирал в чемодан фонендоскоп. – Поехали!
                3

                Пыльная дорога проглотила шорох буксующей резины. Залаяла мелкая дворняжка, прибежавшая с кем-то из местных.
                - Цыц, Жучка! – пригрозила  вертлявой собачонке дородная тётка в чёрном платке, и, обняв за плечи старую женщину в таком же траурном одеянии, грустно добавила: – Пойдёмте, баб Маланья, кто ж виноват, что так случилось? Сердце, говорят, у неё не выдержало…

                4

                - До кладбища-то? А вот, милок, как пройдёшь через энто поле, найдёшь тропинку, вон-то, иди, иди, не сворачивай - увидишь старую избу, тамо-тка ещё занавески белые в синий горошек. Бабка Глаша в энтой избе… жила, милок, да беда приключилася такая… а ты часом не наркоман? А кладбище… рядышком.