Донос

   Будучи человеком прагматичным, Илья Ильич Гвоздиков всегда носил в своем кармане по два-три доноса. Не было и дня, чтобы Илья Ильич не написал нового. За свою жизнь он написал их три тысячи девяносто восемь. Из-за которых двенадцать человеков расстреляли, семьдесят пять были осуждены на срок более пятнадцати лет, а червяков, вроде выгнанных с работы или поломанных судеб, Илья Ильич даже не считал за сработанное дело, - так, пустяковина.
  Еще с вечера Гвоздиков написал очередной  донос на главного инженера их завода Копчикова Андрея. Настолько интересным, оригинальным он вышел, что его автор не мог расстаться с ним все утро. Илья Ильич с нежностью брал донос в руки и особенно понравившиеся моменты шептал вслух: «Проявил халатность… Сожительствовал… Угрожал… Обзывал… Спекулировал…»
  А в обед Гвоздиков увидел Копчикова спешащим по коридору. Илья Ильич окликнул главного инженера. Но Копчиков даже не оглянулся. «Ну ничего, букашка, - метнув в спину Копчикова смертельный взгляд, подумал Гвоздиков, - ты у меня за все ответишь…»
  И решил Гвоздиков придумать самый великий в своей жизни донос. Он купил батон хлеба, кефир и полез на крышу. На крыше к нему спустился с небес ангел и спросил: «Что же ты подличаешь, Гвоздиков? Чего тебе не живется?»
«Пардон, - ответил Гвоздиков, - не суйся!» И принялся писать самый великий донос. Вышло три страницы. Гвоздиков даже заплакал от умиления, таким прекрасным он получился. В этот момент рядом пробегала кошка. Она рыгнула на Гвоздикова. Гвоздиков не ожидал, что кошка станет рыгать, и от неожиданности поскользнулся и ударился головой о кирпичную трубу, да так неудачно, что череп его раскроился,  а в трубу вывалился мозг. Мозг упал прямо в камин зажиточной семьи Дрыновых. Сами Дрыновы третий день отдыхали на даче, но они оставили дома сенбернара, бедного одиннадцатилетнего сенбернара, которому забыли выложить корм, и подарком для которого, конечно, стал выпавший мозг Гвоздикова. Сенбернар съел мозг и тут же умер. Но умерла собака не простой собачьей смертью, а человеческой, отягощенной целым ворохом тяжелых, невыносимых грехов, таких, что даже сенбернар, собака, сенбернар(!), прежде чем отдать свою козявочную душу, сказала: «Ну и сука ты, Гвоздиков!»