История Зоны. Пришелец. Эпизод 6-й

У магазина. Вечереет. Дверь магазина – на замке. На крыльце сидят Жориха, Савуниха, Анька и Савенчиха. Поодаль перетаптываются с ноги на ногу Толик и Дед.

- Да не придёт она. – говорит дед. - Ещё из райцентра не вернулась.
Анька возмущена:
-  И какая нелёгкая её туда понесла? Точно: надо жалобу писать в райпо.
- Замолчи, Анька. – выступает на защиту Савенчиха. -  Любит девка Максима.
- Да какая у них любовь? - Вступает в разговор Жориха.   - Виделись три дня и вдруг – любовь.
Анька: Да уж не такая, как у вас с Костиком. Все знают: твой благоверный как выпьет – за топор хватается и по огородам тебя гоняет. Зэк он и есть зэк.
Жориха: У меня хотя и зэк да мужик есть, а ты всю жизнь прокуковала одна.
Анька: Был мужик. Был. Теперь его снова посадят. Там ему и место.
Жориха: Ах ты стерва!
Начинается потасовка. Савуниха пытается разнять Жориху и Аньку, но получает палкой по голове  падает.
- Убили! Убили! – причитает Савенчиха.
Дед и Толик бросаются к Савунихе.
- Чего орёшь, дура? Жива она.
Савуниха приходит  в себя:
- Что это было?
Толик: Рука Немезиды.
Савуниха: Чья?
Толик объясняет:
- Немезиды. Богини возмездия.
Анька: Это Жориха, что ль, богиня возмездия?
Жориха, подбоченясь:
- Да, возмездия. И ты, если не закроешь свой поганый рот, почувствуешь на себе мою тяжёлую руку.
-  Савуниха уже почувствовала. Ты смотри, кого бьёшь, «снайпер». – Дед смеётся от своей шутки.
- В следующий раз не промахнусь. – обещает Жориха.
Анька: Дура безграмотная!
- Бабы, цыц. Кто-то идёт. – Говорит дед. Появляется Лиля.
-  Ждёте? Сейчас открою.
- Уже закрывать пора! – в голосе Аньки слышна сталь. Женщины смотрят на Аньку и она замолкает.
- Ну как дела?
-  Плохи.
- Что так?
Лиля, садясь:
- Максим явился туда и сказал, что он виноват в смерти родителей. Его  посадили.
- Дур-р-рак, - только и промолвил дед.
- А Костик мой где? – поинтересовалась Жориха.
-  Их с Андреем отпустят. До выяснения обстоятельств.
-  А ты не молчала бы: так, мол, и так, в тот вечер Максим был со мной… - поучает Савенчиха. 
- Говорила.
-  И?
- Мои показания записали, поблагодарили за содействие следствию и домой отправили.
- До выяснения обстоятельств… - дед качает головой.
- Что ты там бормочешь, дед?
- Говорю: всё будет хорошо.
- Надеюсь.
- А ты, дочка, не открывай магазин. Темнеет уже. – говорит Савуниха. -  Мы посидим немного и разойдёмся.
Лиля плачет:
- А если Максима не отпустят?
- Выпустят.- уверен дед. -  За него братья горой встанут. Кстати, они были у Максима?
Лиля вытирает слёзы:
- Были. Смотрели на меня, как на врага народа. А сами пришли и стали канючить: отпустите брата, отпустите брата…
- А ты не канючила? – Дед.
-  Я рвала и метала. Как тигрица. Так разошлась, что меня посадили в милицейскую машину и привезли сюда.
Анька: А почему одна вернулась?
- Они обещали, что разберутся, и справедливость восторжествует.


- Ага, восторжествует. – Не верит Анька. - И Максим увидит небо в клеточку.
- Типун тебе на язык! – кричит Савуниха и махает палкой.
- Если Максима посадят, я не переживу этого.
Анька стоит на своём:
- Переживёшь. Мой жених утонул накануне свадьбы. Думала, что не переживу. А вот живу и жизни радуюсь.
- Радуешься? – перебила её Савенчиха. - А почему до сих пор не нашла никого? Не ври, Анька: не пережила ты его смерти – иначе   бы сто раз уже замуж вышла.
Анька заплакала:
- Столько лет прошло, а и дня не приходит, чтоб я его не вспоминала.
- И я о своём плачу, - призналась Савуниха.
- Потому что однолюбы мы, - сказала Жориха и все засмеялись.
- Особенно ты. Костик каким у тебя по счёту? – спросила Савенчиха.
- Я женщина, а не калькулятор, – ответила Жориха, вызвав шквал хохота.
Лиля поднялась:
-  Хорошо с вами. Уходить не хочется. Может не уходить?
- Останься! – поддержал Толик. -  Откроем ночной магазин. Он будет пользоваться бешенным спросом у местных жителей.
- У всех семи, - улыбнулась Лиля. Снова смех.
- А и правда, сколько нас таких осталось в деревне? – спросила Савуниха.
Дед кивнул в сторону Жорихи:
- У «калькулятора» спроси. - Смех повторился.
- Сейчас с полсотни, наверно, не наберётся. – сказал Толик. -  А раньше село большое было.
- Три сотни дворов было и людей сотен пять, - уточнил дед.
- Перед аварией колхоз наш стал из долгов выбираться. Магазин новый построили, школу, детский сад. Целая улица новых домов появилась. – добавила Савенчиха.
- Теперь  пусто кругом.
- Будто и не было ничего… Всё Чернобыль перечеркнул. На деревне нашей крест поставлен, – сказала Анька.
- Это потому что мы все без креста… хотя и крещены, - заключила Савенчиха.
-Замолчите, бабы, - вмешался дед. - Сейчас заголосите и скажете, что помирать пора. А нам жить надо…
Анка: Чем жить? И для кого?
Савенчиха: Жить, чтобы жизнь на нас не закончилась. Лилька – ради Максима, Жориха – ради Костика…
- А нам? – голос Аньки прозвучал тихо и неуверенно.
- И нам есть чем жить, - сказал дед. - В нашей жизни был свет. И никуда он не делся. Никакие чернобыли не истребили его.
- Максим сказал бы: у каждого свой рай… - добавила Лиля.
Дед, будто не слыша никого:
- …Забывали мы о Боге, но каялись. Теряли любимых, но на том свете встретимся с ними.
- Вот так дед, - всплеснула в ладони Савенчиха. -  Всю жизнь себя атеистом называл и вдруг заговорил о Боге.
- Помутнение рассудка у меня было…- объяснил дед. - … временное…
- Ага, все шестьдесят пять лет.
Все засмеялись. Смех взбудоражил засыпающее село.
- А в моей жизни будет свет? – спросила Лиля.
- Он уже есть, дочка.
Лиля,  улыбнувшись:
- Есть…

*   *    *


Дом Лили. Вечер.
Лиля всматривается в тёмный оконный проём, затем нервно задёргивает занавеску. Мечется по комнате.
- Неужели его не отпустят?.. Зачем я согласилась вернуться домой, а не осталась там? - Садится на кровать, потом падает, запустив руки под подушку, нащупывает что-то, извлекает исписанный листок:
Давайте выстроим мосты
Между собою –
Мосты любви и чистоты,
И над водою,

И над стремниною слагать
Стихи о счастье.
И от унынья убегать
Как от ненастья.

Давайте выстроим мосты
И станем  ближе.
От одиночества спасти
Мосты смогли же

Миры далёких берегов
И сделать  целым,
Единым мир, где звук шагов –
Как дивный мелос,

Где скрип рассохшихся  досок –
Как серенада,
Где мир так светел и высок
И нет разлада.

Давайте выстроим мосты –
Довольно злобы! –
И будем искренни, просты,
Не узколобы,

Не суетливы, не пусты,
Не бестолковы.
Давайте выстроим мосты –
Всему основы.
 Лиля повторяет:
-  «И будем искренни, просты, не узколобы…» - вскакивает. - Не узколобы… Ну конечно, не узколобы! Как я, узколобая, возомнила, что могу понравиться Максиму? Он со мной и разговаривать не стал. Только улыбнулся и сказал: «Всё будет хорошо, Лиля. Езжай домой».
Входит Савенчиха.
- Добрый вечер, дочка. Не помешаю?
-  Ну что вы, баба Катя. Я с ума схожу одна. Два дня никто дверь не открыл.
- У меня телевизор испортился. Можно у тебя «Санта Барбару» посмотреть?
Лиля, включая телевизор:
- Смотрите.
Голоса из телевизора: – Идэн, я тебя люблю.
- Я тебя тоже, Круз. Давай проведём этот вечер вместе.
- Не могу. У меня дежурство.
Лиля делает звук меньше:
- Катерина Ивановна, как вы можете смотреть такую муть? -передразнивая.  - «Я тебя люблю – я тебя тоже».
- Любовь не муть, дочка. Муть всё, что вокруг неё поднимают. А поднимают столько грязи.
- Нинка говорит: рыбку ловят в мутной воде.
- И много она поймала?
- Что поймала – всё её.
- Поэтому лечилась по дин…спансерам…
- Она вылечилась.
- Ума у неё никогда не было. А от этой болезни лекарства нет, - сказала Савенчиха.
- За что вы её так ненавидите, баба Катя?
- С чего ты взяла, что я её ненавижу? Жалею я её. Сколько раз говорила в глаза: «Смотри, Нинка, скурвишься, никому нужна не будешь». А она смеялась: «У меня мужиков больше чем волос на голове». Волос много, мужиков тоже, а ума нет. Ну полечилась она и что дальше?
- Замуж вышла… Семья у неё есть…
- Да какая там семья? Он себе, она себе. Детей нет. А почему?
Лиля, подавляя ухмылку:
- Не получается у них.
- Команду «ложись» выполнять получается, а детей рожать нет! Вот  что я скажу тебе, Лиля: на топтанной дорожке трава не растёт. Слышала такую поговорку?
- Понимаю. Вроде бы правильные слова ты говоришь, баба Катя. Только… вот мою «дорожку» никто никогда не топтал, а радости от этого – никакой. Кому я нужна?
-  Максиму ты нравишься.
- Сомневаюсь.
- Почему?
- Да потому что он отправил меня домой и говорить не стал. – выпалила Лиля.
- Как не стал? А когда он жил у тебя после пожара, вы тоже в молчанку играли?
- Нет, иногда мы говорили.
Савенгчиха. О чём?
-  Вспоминали  детство – его и моё. Старую школу… Её давно нет, а я помню до мелочей каждый класс, каждый коридор. Большой солнечный школьный двор, усаженный тополями. Большой школьный сад, в котором созревали самые вкусные яблоки… Городище на другой стороне реки – там нас принимали в пионеры, а потом мы жгли пионерские костры… Работу по ночам на зернотоке во время летних каникул вспоминали… Счастливые были времена!

*   *  *
Дом Лили. Максим и Лиля пьют чай и разговаривают.
- Счастливым я себя чувствовал только несколько раз в жизни, - вспоминал Максим. -  За счастье почитал наведывать бабушку, когда посылала мама. Теперь мне кажется, что только одна бабушка понимала меня и не видела во мне потерянную душу. Я приходил в её маленький домик, который она строила сама и надорвалась, таская вёдрами глину из карьера. Бабушка кормила меня всякими сладостями и очень радовалась, когда я оставался у неё ночевать…До конца дней своих буду помнить нашу последнюю встречу… Я пришёл к ней ненадолго. Она стояла возле дома и вслед говорила мне: «Пусть хранит Господь на всех дорогах твоих». Я  чувствовал, что она плачет, словно чувствуя, что видимся мы последний раз. И тогда я кинулся к ногам её и попросил благословить. Не знаю, что тогда побудило меня…Бабушкино благословение поддерживало меня все годы странствий.
- Ты говоришь, что тебя никто не понимал. Откуда такая уверенность? Вот мы с тобой почти и не знаем друг друга, а мне кажется, что я понимаю тебя. Я помню тебя со школы. Ты  уже тогда был видным парнем. И меня не замечал. Понятно: для тебя я была девчонкой-соплячкой. А я…
- Прости, я совсем не помню тебя. Какой ты была?
-  Сейчас уже не важно…- Лиля отвернулась и замолчала.
*  *   *
Савенчиха вздохнула:
- А родителей своих вспоминаешь?
- Не помню я их. Бабушка часто рассказывала, но… это не мои воспоминания. Я не пережила всё, о чём услышала, и поэтому кажется, что все эти истории – чужие, и ко мне не имеют никакого отношения. А когда бабушка умерла, мне стало казаться, что у меня никогда никого не было.
- Как не было? Что ж ты, из яйца вылупилась?.. замуж тебе надо, дочка. Девке в твоём возрасте муж нужен.
- Не нужна я никому!
- Почему ты так решила? Только потому, что Максим, жалея тебя, домой отправил? Жалеет – значит любит. И выкинь дурь из головы. Я в твои годы тоже думала, что никому не нужна. Но потом поняла, что не пришло ещё время…
- Время чего? – не поняла Лиля.
- Время, когда встречаешь свою судьбу.
- И вы её встретили?
- Встретила. Там, где не ожидала встретить.
- Где?
- В Чернобыле. Поехала с сестрой крестить её ребёнка и встретила.
-  Он священник? Монах?
- Он никогда не уходил в монастырь. Но жил…как монах.
- Как это? Не понимаю.
Лицо Савенчихи просветлело:
- Я никогда не слышала от него ни одного дурного слова, не видела его злым, раздражённым. Казалось, никакая грязь к нему не приставала…
- Разве такие бывают?
- Бывают.
- И где же он? Почему вы одна?
Савенчиха вздохнула:
- Мы поженились. Я переехала к нему. Мы учительствовали в одной школе. Иногда мы с детьми приезжали в гости к моим родителям.  И вот однажды дети наши пошли с деревенскими на болота за ягодами и пропали. Искали их всем селом. Впервые я увидела мужа лишённым покоя. Как безумный он сутками бродил по болотам, но всегда возвращался ни с чем… - Лиле вдруг зримо представилась эта картинка. - Ты бы видела его глаза! Так страдает смертельно больной человек… И вот однажды муж ушёл и тоже не вернулся… Его долго искали, но так и не нашли. Старая Воробьиха сказала, что их забрали…
- Кто?
- Слишком чистые они были, чтобы жить на земле.
- Баба Катя, Екатерина Ивановна, что вы говорите? Они чистые – их забрали… А вы, значит, не чистая?
- Видать так…-согласилась Савенчиха. -  Чистые давно на небесах. А мы, грешные, здесь очищаемся… и Чернобыль – наше чистилище.
- Баба Катя, что вы говорите?
Савенчиха будто не слышала её:
-  Только этот мир я покину, видимо, неочищенной… Знаешь, мне часто снится один и тот же сон. Горящий Чернобыль и я, бегающая по берегу реки… Мой  Чернобыль сгорел. Его больше нет.
- Он есть, баба Катя. И мы есть. Просто в нас что-то изменилось. И это что-то не даёт спокойно, как прежде, жить.
- Что-то? Есть ли название у этого «что-то»? – Савенчиха встаёт, подходит к божнице. - Что за икона у тебя так укутана рушниками?
- Не знаю. Меня это никогда не интересовало. Бабка моя ни во что не верила…
- Молись, дочка. Хоть иногда.
- Я не умею.
- Главное в молитву сердце вложить, - поучала Савенчиха, - а слова сами найдутся.
- Если я попрошу, чтоб Максима отпустили?
- Проси. – Савенчиха становится на скамейку, снимает икону с божницы, приглядывается. -  Спас… Нерукотворный… -осеняет себя крестным знамением. - Спаси нас, Господи. - Снова приглядывается: - А тут что? Семь трубящих ангелов…Звезда, падающая в реку…Адам и Ева, покидающие рай… Не может быть! Чернобыльский Спас! – часто крестится, возвращает икону на место, молится.
Лиля смотрит на неподвижную фигуру женщины:
- Баба Катя! Катерина Ивановна!
Савенчиха, встав с колен:
-  Прости. Я готова продолжить разговор. Чего же ты хочешь больше всего?
- Чтоб Максима отпустили и…
- И?
- …чтоб мы всегда были вместе.
-  Так и будет. Всем сердцем возжелай.
Лиля смущённо пожала плечами:
- Когда я была маленькой, я больше всего на свете хотела, чтобы были живы мама и папа… Но я одна. Совсем одна!
- Они на другом берегу… как мой Чернобыль, - пояснила Савенчиха: - И брода нет…
-  А Максим? Он на каком берегу?
Стук в дверь. Входят Шкирдюк и Андрей «Чинарик».
-  Добрый вечер!
- Вас отпустили! – обрадовалась Лиля. - А где Максим?
- Максима задержал следователь…
- Зачем? Неужели он не видит, что Максим не виновен?
- Прости, но не все так прозорливы, как ты, - сказал Шкирдюк, прижимая Лилю к своему плечу.
Лиля отпрянула бросилась в ноги Савенчихе:
- Неужели я прошу невозможного, баба Катя?
- Для тебя сейчас всё возможно, - уверенно произнесла Савенчиха.
-  Я еду к нему! – Лиля надевает пальто.
Чинарик, глядя  то на торопливые движения девушки, то на часы:
-  Куда ты на ночь глядя? Может завтра утром он сам приедет...
- Не могу я спокойно сидеть, когда он там.
Чинарик вздохнул:
- Повело парню.
- Ага, с декабристкой, - то ли серьёзно, то ли язвительно произнёс Шкирдюк.
- И тебе, Лилька, повезло с парнем. Сидели мы с Максимом, говорили за жизнь. И вдруг он подхватывается и начинает стучать в дверь, звать дежурного. Попросил ручку и бумагу. Думаю: «Ну всё, сейчас накатает на нас всё, что было и чего не было». А он стихи, оказывается, записывал. Просил передать.
Лиля читает вслух:

О том, ты с кем,
О том, ты чья,
Спрошу у тихого ручья.
Он, травами едва шурша,
Течёт на встречу не спеша,
Чтобы узнать,
                Ты чья, с кем ты,
И мне сказать,
Чтоб я цветы
Нашёл у самой кромки вод,
Где птица звонкая поёт.
И, пожалев бы, не сорвал
Цветок, который нежен, ал.
Я бы тебя к нему позвал.
- Бери цветок!
Ручей бери!
 И свет, что у меня внутри!
Хоть ты возьмёшь,
Но всё ж вдвойне
Его останется во мне.

…О том, ты с кем,
О том, ты чья,
Спрошу у тихого ручья…
Чинарик вздохнул:
- Мне бы его способности! Эх, какие бы стихи я написал бы.
- Растерял ты свои способности, Андрей, - Савенчихин тон был не назидательным, в нём слышались нотки сострадания. - Самого себя растерял. Но никогда не поздно назад оглянуться и всё начать сначала…
- С чистого листа?  - спросил Чинарик. - Боюсь, что не получится. Я  думал, что мне под силу всё, но оказалось, что есть вещи, которые сильнее тебя.
- Ты о водке? – спросила Лиля.
- О ней самой. Я  ведь, если помните, поступал в педагогический – хотел продолжить дело отца. Экзамены сдал успешно, но… моё место досталось другому. Ехал домой и не знал, как отцу на глаза показаться, что сказать… Приезжаю, а отца уже нет…
Савенчиха:
- Хорошо, что он не видит, до какой жизни ты докатился.
- Докатился или докатили? Раньше думал: докатили. А там, в Сизо, Максим рассказал притчу о человеке с кувшином…
Лиля:
- И  ты решил бросить пить?
-  Решил. Не знаю, хватит ли сил.
Савенчиха:
-  Не может камень катиться всё время вниз…
- Ой, не  смешите меня, баба Катя. Камень он и есть камень: сколько не кати в гору – всё равно вниз стремится.
- Эх, Лилька, - вмешался Шкирдюк, - в твоём Максиме высокомерия было выше крыши. И где оно теперь? Даже не вериться, что раньше он был другим… А Андрей, если захочет, вытащит себя из трясины…
-Ага, как барон Мюнхаузен. Не верю я, что человек может резко измениться.- выпалила Лиля.
-  Максим-то изменился.
Лиля:
- Максим другой. Он сильный человек.
*  *  *

Остров. Хижина отшельников. Отец Василий молится. Входит Максим (он явно не трезв)  и валится на лежанку.
Отец Василий:
-  Опять «ходил в народ»?
- Скучно здесь. От тоски можно с ума сойти!
- А там, - отец Василий махает куда-то рукой, - тебе скучать не дают? Небось, дружки «сердобольные» нашлись.
- Нашлись! Может выгонишь? Молчишь. Я и сам давно хотел уйти.
- Отчего не ушёл?
- Жалко тебя. Кто за тобой присмотрит?
-  Меня есть кому присмотреть. Ты лучше бы за собой присмотрел. Давно ли я тебя из трясины вытащил? Забыл?
- Слаб я: не могу отказаться, когда угощают.
-  Такой детина в слабости признаётся… Не стыдно ли? - Максим молчит. - О пьянство – окаянство! Сколько добрых и честных людей сгубило оно, сколько добрых и честных  людей сгубило оно, сколько  семей разорило, сколько сирот пустило по миру! Начинает человек с малости: пьёт сначала для здоровья, после тяжёлых трудов, - ну и довольно бы с него одного стакана. Так нет же! Надо выпить для дорогого гостя, для приятелей, - и это бы ещё не беда, если б изредка да умеренно. А то нынче – праздник, завтра – похмелье, а там, смотришь, уже привык, втянулся, пьёт уже один. И чем чаще, тем больше. С собой уже не может сладить и доходит до запоя, до странной болезни, когда желудок требует вина или водки без меры и перерыва.
-  Я свою меру знаю… - возразил Максим. - А водка – такая напасть: её легче выпить, чем отказаться. Нет спасенья.
-  Спасенье есть. В нашем селе жил один очень искусный в своём деле мастер, но тоже запивал и часто. Один богобоязненный человек посоветовал ему, чтобы он, когда хочется ему выпить, то проговаривал бы: «Господи, Иисусе Христе, помилуй мя грешного»  - 33 раза, по числу лет земной жизни Иисуса Христа. Мастер послушался и вскоре совершенно кинул пить… Вот так-то. А можно, когда сильно к вину тянет, Евангелие читать.
-  А что выше – Иисусова молитва или Евангелие?
Отец Василий открывает лежащую на столе книгу:
- Всё одно и то же – что Евангелие, что Иисусова молитва. Святые отцы говорят, что Иисусова молитва есть сокращение всего Евангелия.
- Пробовал я. Не получается.
-  А ты ещё раз попробуй.

*   *    *
Дом Лили.
-  Почитай Библию, дочка., - просит Савенчиха. - Там есть история о Савле и Павле.
- Знаю я эту историю. И что?
- У каждого есть выбор: оставаться Савлом или стать Павлом; быть камнем, падающим вниз, или тем, кто поднимет себя с дна пропасти.
- Маловерная я, баба Катя. Не стать мне, наверно, Павлом…
- Живи надеждой, дочка.
Шкирдюк саркастически:
- Долго ли проживёшь надеждой?
Савенчиха:
- Я всю жизнь ею прожила.
-  Одной надеждой? – Лиля садится рядом со старухой.
- Не одной ею. Времена, сами знаете, какие были. Всё в себе скрывать надо было. С тех времён день святых Веры, Надежды, Любови и матери их Софии – один из моих любимых праздников,  - Савенчиха встаёт.-  Поздно уже. Пойдёмте по домам, хлопцы.
Шкирдюк и Чинарик:
- Спокойной ночи, Лиля.
Лиля:
- ЧуднО. Начинали с «Санта Барбары», а закончили…
- Верой и надеждой, - добавил Шкирдюк.
Окна внезапно озаряются ослепительным светом.
- Снова этот свет! – Савенчиха вскочила, бросилась к окну. -  Неужели ангел спустился на землю?
 Максим, появляясь на пороге:
- Опять вы, Катерина Ивановна, ошиблись.
Лиля бросается к Максиму. Все смотрят на них и улыбаются.


*   *    *
Огненный шар летит над засыпающим селом. Небо озаряют всполохи далёкой грозы. Шар летит над заросшей камышом речкой и останавливается над городищем. Взрывается и сильная вспышка света озаряет небо и окрестности. Люди в доме Лили вздрагивают.
- Что это?
Толик, глядя в окно на полыхающее городище:
- НЛО…взорвался.
Все смотрят на Максима. Тот взволнован и растерян…


Рецензии