Мой отчим - советский пенсионер. Глава 13

                Глава 13.
               На другой день с утра я себя неважно чувствовала: голова побаливала, кружилась немного, и ком где-то в груди встал. Будто и не больна, а нехорошо. И слабость такая сокрушительная, как у древней столетней старушки. Совсем Зойка расклеилась. Но на работу пошла: нельзя же каждый месяц больничный брать, иначе скажут, - и справедливо! – «халявщица ты, Зойка!»
             С утра посадили на выдачу переводов и посылок. Пришла самой первой, точно к открытию почты, одна старушка, с виду милая, скромная, сутулая, с кокетливой клюкой с  набалдашником, - наверно, из девятнадцатого века палка родом, - и она так меня истерзала, что начавшее было формироваться чувство юмора временно улетучилось: приспичило ей перевод отправить в город Куйбышев, «внучечке на денёк рождения», ровнёхонько в сто один рубль. Пыталась я старушку убедить, что принято ровные суммы отправлять, этот её 101 рубль выглядит странно, и со сдачей будут проблемы: в кассе еще пусто. А старушка и говорит: «я, мол, завсегда отправляю и деткам, и внукам ровно сто один рубль! Ни больше, ни меньше!» Имела я глупость у неё спросить: «бабушка! Почему же так?» А она и отвечает, что сейчас ей семьдесят, но мечтает дожить ровнёхонько до сто одного года. Логики, признаться, я не уловила…
            Пришлось бежать в магазин, разменивать старушкину сотню, - сдачи-то еще не было. Прихожу: оказывается, нетерпеливая бабка уже к Владлене Карповне юркнула, жаловаться, что сотрудники почты медлят её обслуживать, а ей нервничать нельзя, гипертония замучила, что же это «девочка такая медлительная и неотзывчивая попалась», десять минут «бедная бабушка» ждёт свою «кровную» сдачу.  Владлена меня поначалу «пробрала», потом же, разобравшись, в чем дело, засмеялась над вредной «отправительницей».
            Вот бывают же такие люди склочные: чуть что, сразу жаловаться! Тут бегаешь «как савраска», для неё же стараешься, никто деньги менять с утра не хотел, везде в кассах пусто еще, и ты же и виновата.
Выдали мы старушке её сдачу, она еще несколько минут повозмущалась для «форсу» и гордо удалилась, постукивая «княжеской» клюкой. Я даже заплакала от обиды: оказывается, она уже хотела в «книгу жалоб» писать на неуважительное отношение почтовых работников к заслуженной учительнице.
Вот у меня была первая учительница, - чудо: добрая, светлая, просто светящаяся изнутри любовью и теплом. Да только нет её уже в живых, слишком боль чужую к сердцу принимала, вот и не выдержало сердце раздольное.
А такая вот, как эта старушка, точно до ста лет доживёт, и столько народу до слёз доведёт склочным своим характером…Не всем школьникам везет с учителями, - вот у меня была «просто» учительница, не «заслуженная», но как мы её любили!.. Пришлось  Поле да Вале меня успокаивать: расплакалась, как дитя малое, еле успокоили. Тогда Полька решила меня утешить:
- Брось ты, Зоя, по пустякам убиваться! Разве это – горе? Горе – когда в войну детей было кормить нечем, да если ты одна после войны всё одна на своём горбу тянешь!
Вот мне нужно Ваньку отправлять учиться, - не хочет, понимаешь, здесь остаться да «шоферить», подавай ему техникум или институт. Значит, придётся, «тянуться» из последних сил, посылки и переводы посылать: он же хиленький у меня, подработать не сможет, вагоны разгружать не пойдёт, - думает, мать – «лошадь ломовая»! Боюсь только: как станет он «на ноги», так и думать обо мне позабудет, больно он на батьку похож и внешностью, и характером.
А на старух, глупая, обижаться – грех: сама старой будешь! Может, тоже придирой станешь?...Смеюсь…  Вот тебе жизненный анекдот из жизни пенсионеров: сидят три старушки - пациентки-пенсионерки на приеме у врача. Первая жалуется:
«Доктор, последнее время замучили меня одышка, сердцебиение, бессонница покоя не даёт.» Терапевт у ней спрашивает: «Какая у Вас пенсия?» - «Так тысяча двести…» Он ей посоветовал лечиться одними фруктами, лимонами, апельсинами, мандаринами. Не жалеть на себя. Потом вторая бабуля стала жаловаться на «одышку, сердцебиение, бессонницу». Он и у этой узнал про пенсию. Услышав же, что всего восемьсот, посоветовал лечиться одними овощами как основным видом питания. Третья пациентка ту же пенсию «запела»: «дохтур, последнее время одышка одолела...» Он и ей вопрос о сумме пенсии задал, а она в ответ: «нету пенсии! Муж кормит. А помрёт – дети кормить будут. Колхозница я!» И тогда он ей посоветовал как можно больше дышать свежим воздухом. И одышка пройдёт…
           Веселила меня Полька,  а мне что-то невесело. Тогда Валька присоединилась:
- А про таких, как твоя посетительница, Зоя, другая  шутка есть.  Про льготы. Спрашивает, значит, армянское радио: « Вы слышали: для пенсионеров ввели новые льготы? - Что вы говорите! И какие же? - Теперь старикам разрешено работать на вредных производствах до ста лет, выходить из автобуса во время движения, а  также переходить улицу на красный свет светофора.» Вот ей бы так!
            В общем, утешили меня «девчата». Последующие часы рабочего дня прошли спокойно, без вредных старушек. Только мне что-то всё хуже становилось. Словно жарко сделалось, потом заледенела вдруг вся, и мурашки по коже забегали. Наверно, замёрзли мы вчера с бабушкой в своей поездке. Один Мотька – молодец: как лёг с утра на один бочок, так и не переворачивался весь день на диване. Хорошо быть кошкою, хорошо собакою…А мы, люди, всё изобретаем себе проблем и подозрений.
            Приходил после обеда Тарас, - уже с полным основанием звавшийся новым именем. Но пришлось отказать в свидании: сказала, плохо чувствую себя. Он сразу всё понял, пожелал мне выздоравливать поскорее, спросил, не нужно ли сейчас что купить, может, в аптеку сходить. Поблагодарила, сказала, нет. Обещал скоро снова зайти. Приятный он, все-таки, и понимающий… В конце рабочего дня Грант заглянул. Огорчился тоже, что я заболела. Сказал, как так: он всё на сегодняшний вечер уже «распланировал», а я, получается, сорвала его планы. И ушел. Я даже обиделась. Думала, всё: а он вернулся минут через пять: принёс сироп шиповника и алтейку, - в аптеке купил. Вот так всегда: стоит заболеть, а ухажеры – тут как тут, будто их разбирает… Вечером пришла к родителям за травкою: хотела набрать разных и сбежать потихоньку, чтобы старших не заражать. Правда, может, я и не заразная, а просто простуженная…
       Однако, не успела я тихонько удалиться: отчим был в гараже, когда я зашла, - собаки-то соседские на меня давно не реагируют, голос не подают, - но отчим за какой-то деталью в дом зашел, и увидел мои сапожки. Разобиделся, - или сделал вид, что я к нему не подошла. Разве же он ко мне плохо относится, что я его игнорирую…
Пришлось объяснить, что хочу пойти «к себе», приболела, чтобы их не заражать. Но отчим меня и слушать не захотел, схватил мои сапожки и забросил на антресоли, - это он так решил меня в пустую квартиру не отпускать. Расспросил, как я себя чувствую, не понравилось ему, что грудь «заложена». Стал спрашивать, как давно, и я, не подумавши, брякнула, что еще после ангины иной раз тяжесть в груди ощущается… Тут неожиданно отчим и говорит:
- Вот что, Зойка! Ты мне теперь вроде как не чужой человек: не раз ужином кормила и в болезни приняла. Мёда притащила сколько, а он – тяжелый…Резкая ты порой бываешь, потому что молодая… Вырастешь… А вот локализация твоих хрипов мне что-то не нравится. Нужно серьёзнее к своему здоровью относиться. Ты давай посиди, чаю попей, или поешь, если хочешьа я сейчас отлучусь ненадолго. Я быстро! Скоро уже и мать твоя с работы вернётся. А что ты будешь сидеть одна в пустой квартире, да еще больная?
      Оделся отчим. Захватил с собой зачем-то мои сапожки, - «чтобы ты не сбежала!»… Пришлось идти чайник ставить. Выпила почти две чашки горячего напитка, - легче сделалось. А минут через двадцать отчим вернулся на машине, да не один: привёз с собою женщину, черненькую такую, полную, в черненьком пальтишке незастёгнутом, а из-под него белый халат виднеется… Врача на дом привёз! Ой, боюсь я врачей…
            Врачиха представилась Марьей Сергеевной, сказала, что она Семёна Васильевича лечит и «курирует по всем вопросам», - признаться, я не совсем поняла, о чём речь идёт и откуда у отчима такие доверительные отношения с незнакомой докторшей возникли. Но женщина мне показалась серьёзной, типа «начальницы» даже, нисколько не похожа на рядового врача. Столько в ней достоинства и уверенности в себе! Мне бы такие качества обрести…
           Вытащила Марья Сергеевна стетоскоп, зашли мы с нею в дальнюю комнату, послушала она меня, горло посмотрела, расспросила об общем самочувствии. Велела завтра же к ней в поликлинику придти, взять направление на анализы. И рентген нужно бы сделать. И тут прорвалось моё любопытство:
- Простите, доктор! Но Семён Васильевич обычно с таким равнодушием о медицине отзывается, словно бы не любит докторов, а Вас он, похоже, хорошо знает. Простите меня за любопытство, но просто интересно стало: неужели он сам к местным врачам ходит? Еще недавно мы с мамой не могли его заставить кровь сдать…
Врач заулыбалась, ответила без всякого подтекста:
- Что же ты сама у него-то не спросишь? Или нет между вами полного доверия? Вроде как в одной семье живёте, он мне сказал, что ты – дочь его, но, видимо, не дочь, а падчерица, так? Он с таким пылом просил меня «послушать» тебя, что я даже последних пациентов к другому доктору переправила, и приехала…С теплом Семён Васильевич к тебе…Но то, что он от семьи скрывает свои посещения врачей, - удивляет, пожалуй…Мы ему документы готовим на пенсию…Скоро готовы будут…
- Как так? – спрашиваю в непонимании. – Он уже на пенсии!
- Да не на ту пенсию! – Докторша даже рассмеялась. – Инвалидность твой отчим оформляет. Скоро будет инвалидом второй группы. Не понимаю только, что тут такого секретного, что семья не в курсе. Ладно, завтра ко мне зайдёшь утром рано, до восьми, я уже буду на месте, или после работы, - но обязательно приходи, в седьмой кабинет…
          Марья Сергеевна о чем-то еще поговорила с дядей Семёном в другой комнате, она ему что-то твердила про «запущенный бронхит», он же в ответ «убедительно просил утяжелить симптоматику, чтобы болезнь казалась более серьёзной»,  - о ком это он говорил, о себе или обо мне?  Затем он её снова на работу отвёз. Видимо, хорошо она его знает, раз согласилась медицинский участок оставить во время приёма и ко мне приехать. Снова дурацкие подозрения забрезжили…
           Отчим вернулся быстро. Посмотрел на моё задумчивое лицо:
- Зоя, нам с тобой поговорить нужно! Что ты так на меня смотришь, будто знаешь тайну, где Флинт клад зарыл? Думаешь что-то дурное о Марье Сергеевне и обо мне? Не бери ты в голову глупостей, не то хуже себя почувствуешь от тёмных мыслей! Просто Марья Сергеевна ко мне со всей душой, потому что я ей плачу хорошо, понимаешь? Щедро оплачиваю её медицинскую помощь…Понимаешь, мою реальную болезнь недавнего происхождения мне никак нельзя разглашать, - не существует официально такой болезни здесь, никто мне подобный диагноз не напишет в карте медицинской. Поэтому мне пришлось попросить врача поставить мне другой диагноз, типичный для пенсионера моего возраста и бывшей нелегкой профессии. Мне, видишь ли, необходимо получить инвалидность, - не буду тебе объяснять, с какой целью, - мала ты еще, не поймёшь…
- Почему не пойму, - возражаю с горячностью, - теперь у вас будет больше льгот! А еще, если вы ненароком кого-нибудь собъёте на дороге, - вас не посадят, по-моему. Так ведь? Только разве со второй группой можно машину водить, дядя Семён?
- А ты недалека от истины, Зойка…Удивляешь…Вечно забываю, что трудишься на почте, - там женский контингент сотрудниц быстро глаза откроет на многие вещи…Почти так всё и обстоит, дорогая…А машину водить: «можно, если осторожно»…В нашей стране всё возможно для осторожного человека…Только, прошу тебя: не объясняй ничего прежде времени матушке своей, она забеспокоится…Ни о твоей болезни ей не скажем, - пусть думает, что простуда, - ни о моей грядущей инвалидности. По-моему, в некоторых вещах ты более понимаешь. И умеешь молчать. Так, Зойка?
И посмотрел на меня как-то пронизывающе, беззлобно, но будто в душу заглянул. Не выдержав его взгляда, глаза опустила, спрашиваю:
- И какой же диагноз «другой» тебе, дядь Семён, эта тётенька поставила? Теперь спать не буду, пока не узнаю. Интересно! Скажи, а?
И глазки подняла, состроив на детскую наивность и простодушие. Отчим признался:
- А обширный инфаркт, Зойка! Что глазки раскрыла блюдцами? Не похоже? Сейчас я официально числюсь лежащим в больнице, на восстановительном лечении». Скоро все бумажки соберу, поедем в Ростов на комиссию… И Марья Сергеевна туда приедет, на поезде: у неё «свои люди» там. Она переговорит до «смотрин»…
- Почему,- спрашиваю, - «поедем» на комиссию? Кто это – мы?
- Так ты и матушка твоя. Заодно по Ростову погуляем, в театр сходим, в ресторан. Пока я на комиссии буду, вы с Грунечкой по магазинам пробежитесь. Плохо, что ли?
- Чудесно, - отвечаю. – Но что Вы же маме-то скажете?
- Зоя, называй ты меня на «ты», ради бога! Всех вокруг зовёшь по имени или на «ты», одному мне «выкаешь»…Не чужие же люди…Маме твоей я найду что сказать…Она мне поверит…
Да, думаю, обманывать маму отчим хорошо научился. Или он всех обманывает? Это же надо придумать: «обширный инфаркт»! Ну, артист, - просто из пьес Шекспира… Или, скорее, из Мольера, - «Мнимый больной»…
           Но почему-то нет во мне сердитости на отчима: милый он. Добрым кажется…
Тут и мама пришла. Рассказала, что сосед ближайший снова «куролесит» в запое: выгнал жену на улице вечером, а ведь холодно уже. Простынет женщина. Отчим сказал, что так дело не пойдёт: надо ту девчонку, жену соседа, позвать к нам, согреть, покормить, а он потом с её мужем «разберётся», что к чему…
          Мама побежала, привела худенькую женщину, почти девочку, - лет двадцати пяти, растрёпанную, в тапочках и пальтишке поверх сатинового домашнего халатика. Девушка, - её Катькой зовут, - сказала, что муж сегодня зарплату получил, он хорошо зарабатывает, мебель делает… Выпил, видимо, пива, как всегда после работы, и изрядной порцией водки запил, - все без закуски. Получилась «адская смесь», вот у него мозги и «загудели»…Отчим её прервал, сказал, что слишком часто её муж пиво пьёт, да в таких количествах, что за месяц трижды валялся спящим у нас под забором. Тут Катька зарыдала, сказала, что она только рада бывает, если он под чужим забором уснёт: её не трогает, проспится, - и на работу…
- Зачем живешь с таким? – отчим спросил Катьку почти строго. – Жизнь проходит!
- Куда же мне идти? Тут я прописана. Три года с ним живу. Родители – в Сибири, еще трое детей, туда мне нельзя. А устроюсь в общежитие: он найдёт, бить, может, будет или преследовать. Боюсь я его! Он же, оказывается, сидел за хулиганство, только мне до свадьбы не сказал…Уехать бы куда, но надо же суметь уволиться, - заранее написать заявление, вещи собрать, - как это сделать незаметно? Если он узнает, - только хуже будет!...
     Отчим только головой покачал. Ничего не сказал. Мама сказала Кате, что сегодня она может остаться заночевать у нас. Та даже прослезилась от радости. Посмотрела я на эту еще совсем молодую, но такую «затюканную» женщину, и решила: не стоит спешить с замужеством! Может, лучше вовсе замуж не уходить, чем жить вот так…Может, многие мужчины, пока ухаживают, кажутся замечательными и милыми, а потом показывают свой подлинный лик сказочного чудовища?...И, наверное, есть и женщины такие: чудесные невесты, они становятся невыносимыми, сварливыми женами, так что мужья и домой идти не хотят? Решено: буду как можно дольше оставаться одинокой! Свобода – лучшая из зол, дарованных природой!
         Поели вчерашнего кролика. На гарнир – пюре картофельное. Катька ела медленно, стыдилась, слёзы утирала украдкой. Минут через успокоилась немного. Стала кролика нюхать в полном восторге: у них-то своего хозяйства нет, непутёвый муж всё пропивает, - давно нормально не ела, думаю…
       Отчим принялся, «в тему» собравшихся веселить:
- Вот идет, значит, потихоньку,  домой мужик, - пьяный в стельку: держится за забор и перебирая руками. И тут на пути ему встречается другой пьяный, который уже идти не в силах, и лежит под забором. «Как тебе не стыдно! - набрасывается на него первый. - Разлегся здесь, как свинья. Мне стыдно за тебя!» А лежащий ему и отвечает: «Ик! Проходи, товарищ, не смейся… Вот я потом  посмотрю, что ты будешь делать, когда кончится забор! Все равно до дома не дойдёшь!» Или вот другой, про гордую жену: пришел муж поздно… Утром он и спрашивает жену:
«Родная, ты не подумала дурного чего, когда я ввалился ночью пьяным и с синяком под глазом? «Что ты, любимый, конечно, не подумала, - отвечает жена. И думает: «Когда ты явился, мой хороший, синяка под глазом ещё не было…»
         Только Катька не поняла юмора. Похоже, у неё с юмором еще хуже, чем у меня: как заревёт снова, слёзы прямо в чайную чашку закапали:
- Хорошо вам говорить про тех «гордых жён»: их, видно, мужики по пьяни не били!
         Тут отчим дико так на неё глянул. Словно огонь в глазах зажегся. Сказал:
- Попробую я тебе помочь. Только ты сама на рожон не лезь, девонька. Оставайся пока у нас. Выспись. Завтра наши «девочки» тебе какую-нибудь одежонку подыщут, голой на работу не пойдёшь. И после работы сюда приходи. А с твоим пропойцей мы как-нибудь разберёмся. Думаю, сумею выход придумать.
       Катька на него с недоверием посмотрела. Не спорила.  Рано спать легла. Часу в девятом. И заснула сразу. Наверное, недосыпала, с таким-то мужем…Ужасно иметь мужа-пьяницу… А если еще дети от такого? Бедные женщины…Не хочу замуж!
       На другой день с раннего утра сбегала в поликлинику. И правда: Марья Сергеевна меня ждала, дала все бумажки для анализов. Я кровь сразу сдала, а в обед сходила сделала рентген.
         К вечеру прихожу к родителям. Мамы еще нет. Смотрю: глазам не верю, - сидит отчим в зале, держит на руках крошечного котёнка: один глазик открылся, а второй – еще нет, и гноится немножко. Промыть бы надо…Отчим этого котёнка из пипетки аптекарской молоком кормит, держит так осторожно. А на лице у отчима – синяк, аккуратный такой, под правым глазом. Я вся обомлела. Рядом с отчимом на диване мой сивенький Мотька сидит, что-то муркает тихонько, похоже, у них у всех тут полная гармония. Но котёнок – такой крошечный, - это же сумасшествие: такого-то брать! Большая ответственность…
          Стал мне отчим рассказывать, что к чему:
- Катька домой пошла. Мужика её в милицию забрали. Даст Бог, посадят. Эх, всё Никита Сергеевич обещает начать активную борьбу с пьянством, да все никак у него руки не дойдут. А давно пора! Я бы их всех на Соловки сослал, таких чудовищ, только я – не Хрущев… Вот слушай, Зойка, что сегодня было: утром ушла Катька вместе с твоей матерью на работу. Им в одну сторону идти. А этот Квазимодо подзаборный проспался малость, увидел, что Катьки дома нет, а одежда вся – на месте, - рассвирепел как зверь лютый. Кошка у них во дворе окотилась, - их кошка-крысоловка, - он же её, злобяра, в дом не пускал: они же, злобяры, чистоту любят, пока трезвые. И вот садист схватил за хвост кошку, кормившую в тот момент котят, и как шваркнет её головой о дерево. Убил от ярости, - Катька же ту кошку любила, одно живое существо было во дворе, ей близкое…Котята на землю посыпались. Побились…Слышу из кухни: кошка как замяучит, как закричит страшно так, - и тихо стало. Выскочил я: этот дурак опять спать ушел. Хотел я с ним по-своему разобраться: он мне спросонья под глаз дал, он же бугай двухметровый…Я бы мог его «под селедку» разделать: приёмы разные знаю, но зачем же лежачего бить?
Думаю: так дело не пойдет. Надо этого убийцу куда-то девать. Негоже такого в соседях иметь: кто кошку кормящую способен головой о дерево ударить, тот и на человека руку поднимет, не задумываясь.
- И что ж ты сделал, дядя Семён? – спрашиваю. – Милиция же обычно не хочет заниматься семейными проблемами: мол, сами разбирайтесь…
- То-то и оно…Знаю сам. Пошёл я в райотдел: сказал, видел, как пьяница Михаил Варивода дом пустующий поджег, - тот, в котором раньше татары жили: сейчас-то они дом бросили, не дождавшись покупателя, и уехали в свой Крым. Но всё равно – частная собственность. Только прошу не указывать моего имени как заявителя: я – человек старый, больной…Но они меня и слушать не стали: сели милиционеры на два мотоцикла с колясками, - когда уже их нормальным транспортом обеспечат? – приехали на нашу улицу. А тут – зарево полыхает, пожарные пытаются огонь залить, дом сгорел. И бабки соседские все подтвердили: видели, мол, как пьяница Мишка поджигал…Видеть-то они не видели, но все рады от чудовища избавиться.
- Дядя Семён! Что-то я не поняла: ты же говоришь, что он тебя ударил и спать снова завалился. Как же ты видел, что он заброшенный дом поджигал?
-Зойка, не видел я ничего. Сам я поджег. Никогда бы такого не стал делать, кабы не кошка убитая…Катька – она молодая, только бесхарактерная и глупая, ей бы я и так помог отсюда вырваться, и билет бы сам купил. Но котят этому выродку не прощу. Он должен быть наказан! Вот это, Зойка, и есть настоящее зло!
У меня язык отнялся: отчим поджег чужой дом, совершил поджог, чтобы «посадить» пьяницу. Что тут скажешь? Он прав – государственная справедливость всегда слепа, но так ли следует поступать? Почему-то вспомнились идейные цареубийцы, тот же Александр Ульянов, или вот еще Гриневицкий и Кибальчич… А отчим продолжил:
- Иду назад, домой, после того, как его увезли, - бабки со всей улицы сбежались, радуются, что Мишку забрали, - слышу мявканье. Такое тонкое, безысходное, испуганное. Сидит над всем тем горем крошечное существо и кричит отчаянно. Закопал я кошку и мертвых котят. А этот ребенок кошачий все жив, все плачет. Чуть меня и впрямь инфаркт не хватил. Не выдержало сердце: взял кроху и в дом принёс. Вот, видишь, ест из пипетки. Груша сердиться на меня станет, как думаешь? Будет невеста твоему Мотьке, как подрастёт. Даст Бог, выкормлю: чем еще мне, пенсионеру, заниматься? Была одна машина-игрушка, теперь вот принес живую игрушку, хлопот добыл. Я её Маруськой назвал. Ты, Зой, не против, - пусть живёт?
- Нет, - говорю, - не против. – А у самой – слёзы градом по щекам, и не вытираю.
Ну, и что мне теперь делать с моим расследованием? После такого?