Дело врачей

      Целые два года пятого и шестого класса мне тайно нравилась маленькая ехидная красавица-троечница Аля-Алевтина.

      Ей-то я не понравился сразу. Она была влюблена в паренька, на место которого я пришёл в класс и даже был посажен на его парту. По сведению ребят, это был красивый офицерский мальчик. Он был отличником, всегда очень аккуратно и импозантно одет, умел рисовать шаржи и газеты, и был моим тёзкой. Его отца, военного интенданта,  перевели на Запад. А тут с Запада фактически на его вакантное в детском коллективе место прибыл кто-то другой. Его заслуженность этой вакансии немедленной и хитрой пробы со стороны красавицы Али казалась не заслуженной и испытания не выдержала. Тем более, что мне пришлось и сидеть за той же партой. Только по учебе я немного походил на тёзку, которого ни разу в жизни не видел. Ни комплиментов, ни цветов, ни угощений… Да ещё семья огромная, двое из которых - старшая сестра в восьмой, а младший брат в первый, также пришли в эту 26-ю школу на Большом аэродроме города Хабаровска. Небольшой рост и бедность сопровождала меня потом всю жизнь. Ну, да от этого куда денешься!
      
     Да, "Большой аэродром". Так назывался авиагородок на окраине Хабаровска, куда перевели отца из Белоруссии. Как это произошло? – фантазия. Офицеров, у которых было трое и больше детей на Дальний Восток не направляли. В Москве в Управлении кадров Министерства вооружённых сил – кажется, тогда так называлось будущее министерство обороны, у отца семейства оказался друг, с которым они вместе воевали. Полковник Иванов, кажется. Он предложил оставить его в Москве, вернуть его в Тушино, откуда он ушёл на войну. Но отец отправил уже багаж в Хабаровск, в котором из ценных для него вещей находилось только старое трофейное пианино. Так в Москву, в которой родился, вернулся я лишь ровно через 45 лет.

      Да. Нравилась она мне до тех пор, пока первого сентября 1953-го года после летних каникул уже под фамилией нового отчима, встав на стул в своей коротенькой в клеточку юбочке, из-под которой выглядывали голубенькие рейтузики с облегающими оборочками, а не грубыми резинками, победно оглядев класс, закричала громким не по ростику голосом:
      – Ребята, Амур обмелел!
      – Почему, почему … – загалдели девчонки.

      У периферийной элитной части девочек, состоявшей из 3-4 «долгожительниц» этого Б-класса, в который я попал год назад, она играла роль неформального лидера, поэтому они ей всегда слегка подыгрывали.
      – Наш Эдик воды в рот набрал, – меня она не заметила и поэтому, видимо,  смело продолжала, – боится, чтобы его с семьёй вместе с евреями-врачами не посадили.

      Я не знал, как реагировать.
      Во-первых, этот вражеский выпад не соответствовал тому, с каким вниманием я рассматривал её соблазнительные мелькающие из-под юбчонки рейтузики.
      А во-вторых... Всегда знавшая всё раньше всех, приносившая сплетни и новости в класс обо всём, что происходит в авиагородке, безжалостно распространявшая любые сплетни о родителях одношкольников и одноклассников, не жалевшая даже учителей, она вдруг попала в затруднительное положение. Её неосведомлённостью я, да и не только я, был удивлён безмерно. Дело врачей было спущено на тормоза практически сразу же после смерти Сталина ещё ранним летом. После 3 июля, когда по радио объявили о разоблачении в рядах многолетнего высшего руководства партии и правительства агента международного империализма, англо-японского шпиона и какого-то мусаватиста, разоблачения «врачей-убийц» Фрунзе и Горького, Жданова и ещё кого-то, в печати полностью прекратились. Позже, к осени оно и вовсе было объявлено фабрикацией ведомства этого раскрытого "английского шпиона" и мусаватиста, ответственного за все репрессии в стране  Л.П. Берии.

      Тягостная пауза в классе могла бы никогда не закончиться, если бы не грубый и хулиганистый Вовка Крутиков, обучавший и обыгрывавший меня в "зоску", "ножички" и "пристенок", не выкрикнул с «камчатки»:
      - Сядь, стерва, не свети своими подштанниками! Замучила всех своими сплетнями.
      Да она, вообще-то, эта пауза, ещё и из-за того, что я уже приобрёл небольшой и собственный авторитет своими подсказками, помощью в списывании домашних заданий и контрольных по математике, да и своей незападной скромностью, длилась до самого восьмого класса, когда Аля с презрительной ухмылкой бросила своих одноклассников, так как была переведена из авиагородка в школу в центре города.

      После окончания  школы, когда я работал разнорабочим на авиационном заводе им.Горького, а затем механиком и техником телефонной станции в штабе ПВО (куда меня "сосватала" бывшая одноклассница Мара-Тамара Дунаевская) учился на вечернем математическом отделении пединститута и одновременно был немного стилягой, войдя в число завсегдатаев танцплощадки парка Дома офицеров Советской Армии, разодетая во все цвета радуги несостоявшаяся обидчица прослыла первой в городе путаной. При неожиданных встречах мы делали вид, что не знаем и никогда не знали друг друга.

      Потом уже я узнал от кого-то, что жизнь её в семье как со старым, так и с новым отчимами и какими-то проблемами с мамой была не сладкой.
    
     А о деле врачей просто забыли, хотя "еврейский синдром" в стране остался и холокост в гуманном исполнении никогда не прекращался.

     А на снимке редкое фото, уникальный врач-хирург Войно-Ясенецкий, лауреат Сталинской премии, известный миру как Лука Симферопольский.