Хуторская иродиада

Эта история о реальных событиях, произошедших во время фашистской оккупации Луганщины в 1942-1943 годах, в одном из хуторов на территории нынешнего Свердловского района области. Около 60 лет здесь хранили тайну одного захоронения: более 20 младенцев, рожденных местными женщинами от фашистов, были задушены по желанию матерей.
                ***
Ольга Яковлевна Милехина в последнее время часто вспоминает тот разговор с дедом Иваном. Вот сидит он на крыльце, курит, вздыхает, голос дрожит - не от старости - от застрявшего в горле кома: "Не уберег я тебя, внученька, а какой грех на душу взял на старости лет…" И смахивает скупую слезу. До конца дней своих старик так и не смог простить себе убитого им младенца, утопленного в тазу, как слепого котенка.
В июле 1942 года Ольге было пятнадцать. Она с отличием окончила семилетку. Учителя говорили, что из девочки в будущем получился бы замечательный педагог. Оля была старательной, активной, могла, как тогда говорили, "зажечь и повести за собой". Да и сама Ольга мечтала стоять с указкой у доски, рассказывать урок, а на переменах увлекать детей интересной игрой.
Известие о начале войны потрясло, шокировало. Ушли на фронт мать, отец, двое братьев. А мечта все еще жила в ней. Вера в будущее, в то, что родные вернутся оставалась, согревала, давала силы. Все верили тогда… Бабушка и дедушка убеждали родителей Оли, что с их девочкой ничего не случится, немцы не дойдут до села, наша армия этого не допустит.
Бабушка умерла почти сразу - от воспаления легких. Дед горевал, втайне от внучки плакал, но девочку старался поддерживать и показательно бодрился, готовил ее к испытаниям более жестоким: "От судьбы не уйти. Ежели чего со мной станется, не боись, Олька, ты большая уже, работать вот пошла. Не пропадешь".  И она верила, что все будет хорошо, что они с дедом переживут любые невзгоды.  Она не подозревала, что за один только вечер внезапно закончится детство, иссякнет энергия, жизнь потеряет смысл на долгие годы. Для нее, для других девочек, девушек и женщин ее родного села. Многие позже разъедутся, будут бороться за себя и свое счастье, попытаются забыть весь ужас от пережитого и… стыд от содеянного.
***
Убивать родного ребенка тяжело. Даже если не сама, даже если этот ребенок "немецкий ублюдок". Но тогда многие женщины и девушки, которые остались беременными, приняли решение - никаких "следов". И оправдание было, как тогда казалось, убедительное: кто позарится на девушку, которая родила от немца? Что сказать мужу, который вернется с фронта и увидит маленького "фрица"? Позор и вечное презрение. Не думалось тогда о том, что младенцы, пусть даже зачавшиеся от изнасилования, ни в чем не виноваты.
                ***
"Немцы близко…!" - начало лета 42-го Олины односельчане прожили в тревожном ожидании. И вот в один из тихих, жарких вечеров за околицей послышались рокот мотоколясок, чужие голоса. В селе из сильной половины остались только несколько стариков и трое мужчин среднего возраста, получивших "броню" по состоянию здоровья. Оккупанты вошли в село беспрепятственно. Не жгли, не убивали, не грабили. Приказали собраться всем у сельсовета. Среди немцев были полицаи из "русских". Новоявленные "господа" через полицаев-переводчиков огласили селянам распорядок их теперешней жизни, назначили старосту, определились с расселением немецких солдат по "хатам".
…Иван Милехин отлучился всего лишь на день - ходил к брату в соседнее село. Он сразу все понял, как только вошел в дом. Внучка сидела в углу большой комнаты на полу, с растрепанными волосами, в разорванной рубашке и пустым, безжизненным взглядом смотрела в никуда. "Кто?.." - хрипло выговорил он. Оля не реагировала. Дед выскочил во двор, в глазах потемнело от отчаяния, ненависти и вспыхнувшего в нем желания не убить, а убивать много раз того, кто это сделал с пятнадцатилетней девочкой.
Остановила соседка: "Порешат ведь тебя, окаянный-греховой, девчонка-то пропадет без тебя, замучат ее совсем". И тихо добавила: "Не одной твоей Ольке досталось. Вот я сейчас пойду, по-бабьи с ней потолкую, авось обойдется". Клавдия Пономаренко, так звали соседку, нашла слова, которые заставили девочку разрыдаться. "Поплачь, девка, и думай о разном, не надо об одном…" А Ивану добавила: "Не прогляди, как станет снова каменная - зови меня, не то быть беде, с ума сойдет".
Оля постепенно стала приходить в себя, оживилась, говорила, ходила на работу, управлялась по дому. Вот только "оживление" это было внешним, десятки раз она прокручивала в памяти события страшной, перевернувшей ее сознание ночи: два пьяных немца, страх, боль, стыд, отчаяние, бессильная злоба… Мысли о том, что можно было что-то сделать, чтобы избежать этого, лишали рассудка. Ее жизнь разделилась теперь на "до" и "после".
***
Оккупанты вскрыли угольный пласт в степи (в этих краях уголь залегает очень близко к поверхности земли) и организовали там добычу угля. Задействовали все население, включая стариков и детей. Ольга трудилась в паре с подругой Катей Воротниковой. Однажды Катерина не пришла на работу. Оле поручили выяснить, в чем причина прогула напарницы. Когда она вошла в дом к Воротниковым, то нашла Катю бледной, изможденной. Девушку всю ночь тошнило, рвало. Оля ужаснулась: "И тебя?.." С Катей это случилось у "ставка", куда она ходила полоскать белье. Там купался один из немцев. Он не отпустил красивую восемнадцатилетнюю девушку. В тот день мать исколотила Катю, приказала ей молчать о произошедшем. Теперь у подруг был общий секрет, и они втайне вынашивали план мести. Девушки договорились, что когда дети родятся, они помогут друг другу избавиться от них и тем самым отомстят фашистам. Тогда Ольга не понимала и не хотела понимать, что на всю оставшуюся жизнь накажет тем самым только себя.
В декабре 1942-го года все село было потрясено известием: в один и тот же день две молодые, здоровые женщины умерли загадочной смертью: их нашли посиневшими с искаженными, по-видимому, от боли лицами. У обеих мужья были на фронте. Причина выяснится позже: оказавшись в безвыходном положении, они обратились к бабе Прасковье, знахарке из соседнего хутора, чтобы помогла избавиться от беременности. Средство, предложенное им, было до крайности нелепо и заведомо обрекало женщину на трагический исход. Хуторская всезнайка им рассказала, что лист алоэ нужно разрезать пополам, затем свернуть рулетом - шипами вовнутрь и поместить "поближе к плоду"… Когда лист развернется, то своими колючками он разорвет "немчурёнка". Желание избежать позора оказалось сильнее здравого смысла, и несчастные женщины пошли на это. Звали они к Прасковье свою подругу по несчастью Анну Говорову. Не стала она убивать дитя. Ее супруг тоже воевал на фронте, по дому бегали трое черноглазых его сыновей, а в животе у Анны рос еще один, ее сын. 
                ***
…Оля всей душой ненавидела организм, который находился в ее утробе. Она часто воображала себе, как родит его и швырнет под ноги тем самым ублюдкам. А там - будь, что будет. Думала, что это уязвит и оскорбит их. А это ей и надо было. Девушка много раз говорила об этом Катерине, только та почему-то отмалчивалась и отводила глаза. Но Оля была так одержима своей идеей, что не заметила перемену в подруге. Катя стала спокойнее, часто ее можно было найти задумчивой, с застывшей улыбкой.
Очередным ударом для Ольги была картина, которую она застала, войдя однажды к Воротниковым. Катя сидела на скамейке у окна, улыбалась и гладила по волосам сидевшего у ее ног мужчину. Он повернулся, и Оля узнала Рольфа, того самого, который встретил Катю у воды. Ольга выскочила из дома, как ошпаренная, а потом устроила подруге страшный скандал. Катя пыталась возражать ей, говорила, что Рольф не такой, как все, он любит ее и будет любить малыша, а убивать младенца она не станет и никому не позволит.
Ничего не понимающая Оля снова надолго ушла в себя. И снова пришла соседка. Клавдия видела, что девушка на грани помешательства, и чтобы вывести ее из этого состояния, решилась открыть Оле секрет, который ей доверили чуть ли не полсела женщин: когда ты не одинока в своей беде, то пережить ее легче.
К концу января 43-го немцы засуетились. Спешно бросая свои пожитки, они бежали. Исчезла Катя, никто больше не видел Рольфа.
***
Клаву односельчане знали как хорошего фельдшера. На фронт ее не мобилизовали по возрасту - летом 42-го ей стукнуло семьдесят два. "Редкой души человек", - говорили о ней. Бывало, среди ночи разбудят или рано утром придут: помоги. Никогда не отказывала, не одного человека спасла. Своих деток ей Бог не дал, а вот чужим помогала на свет появляться. У доброй половины села она в крестных матерях ходила. Муж хороший был у нее, хозяйственный, ее жалел, не давал много работать, в саду, в огороде - сам. В начале войны самая первая из всех селян Клава получила похоронку. Удивлялся народ силе характера женщины: на нее горе обрушилось, а она ничего, держится, да еще других утешает.
- Что с ребеночком-то делать? - спросила у Ольги Клавдия, которой предстояло принимать роды.
- Это не мой ребенок, делайте, что хотите, он мне не нужен, - ответила девушка, преодолевая подкатывающий к горлу ком. С тех пор, как малыш зашевелился у нее в животе, Оля стала ощущать странные, неведомые ранее переживания, ей было жаль это дитя, но она всячески подавляла в себе "слабость" ради одного - непременно осуществить задуманное.
Клавдия посоветовала Ивану способ. Роды были тяжелыми, Ольга потеряла много крови, но Клава видала случаи и посложнее, поэтому справилась с проблемой. Ребенок появился на свет здоровеньким. Это была девочка. Она даже успела закричать. Ольга закрыла уши руками.
Клава обернула дитя в тряпку, примотав и лицо, чтобы Иван, который мог случайно взглянуть в глаза малышке, не передумал в последнюю минуту. Тот вышел и опустил девочку в приготовленный заранее чан, прижал теплый еще комочек рукой и какое-то время держал под водой.   
Наутро Ольга почувствовала потребность покормить ребенка - молоко прибывало. Она поняла, что не хочет смерти малышки, и в надежде, что у деда и Клавдии не хватило духу убить живое дитя, попросила показать дочку. Но по потемневшему лицу деда все поняла. Закипело, запекло в груди. Только теперь она всем своим юным, но уже таким зрелым существом, всей шкурой и мозгом поняла и почувствовала - это был ее ребенок, ее кровинка. Никакого другого ребенка в ее жизни больше не было.
Оле показали холмик в степи. Это был май, повсюду пахло акацией и терновым цветом. Крошечный такой бугорочек. Он был здесь не один - Клавдия "помогла" многим мамашам "отмстить" за поруганную честь.

Эпилог
Ольга Яковлевна осталась жить в своем селе. Как и мечталось детстве, окончила она педагогический. Только почему-то сбывшаяся мечта не приносила ожидаемой некогда радости. Одиночество… Никто из ее близких не вернулся с войны, а свою семью она так и не сумела создать.
Каждую весну, когда зацветает терн, выходит она в степь. Там давно уже нет тех маленьких холмиков, поросло это место терновыми кустами. И кажется ей иногда, что слышит она то голос своей дочки, а то будто хор ангелов поет, и летит их песнь к звездам, и просит у Всевышнего прощения за тех, кто убил их.
Клавдия недолго прожила после войны. Стала много пить. Уважения односельчан к ней поубавилось, но не из-за этого. Не смогли простить ей тех младенцев, хотя роль "карающего перста" она играла с общего согласия. Да и сама она не смогла себе этого простить. Клава повесилась осенью 1948 года.
В семидесятые годы в село приезжали женщина и мужчина лет тридцати, искали Анастасию Воротникову (мать Катерины) и Ольгу Милехину. Говорили они с сильным акцентом. Ольга Яковлевна узнала в них Катю и Рольфа, - это были их дети-двойняшки. Семья Кати Воротниковой (по мужу - Штеренберг) жила в ФРГ. Анастасия к тому времени уже умерла, поэтому воссоединение родни не состоялось.
Анна Говорова, которая все голодное военное время боролась за жизнь своих троих детей, не позволила извести четвертого, родившегося от немца. Муж Анны вернулся с фронта с увечьем. Не раз смотревший смерти в глаза, он воспринимал и оценивал жизнь иначе, чем до войны. Вскоре у них родился пятый сын. Все дети, в том числе и не похожий на других говоровских мальчишек белокурый Санька, выросли хорошими людьми.