Мавзолей Герострата

По Фрейду. Темные и страшные грани души человеческой.

 
   
   
                Исторический фарс,
                в котором исторически
                недостоверно все, кроме названий
                города и храма, факта пожара,
                а также имени главного героя.
   
   
                От автора

    Трудная судьба у этой новеллы! Поначалу она и написалась, как новелла, но ничего не получилось. Тогда автор переделал ее в пьесу – вышло еще хуже. В отчаянии автор (Обратите внимание на тонкое различие!) переписал пьесу в «Новеллу в форме фарса не для театра». Образовалось нечто мутное. Да еще автор вздумал поучаствовать, корысти ради, в некоем дебильном литературном конкурсе и обкорнал это нечто мутное по условиям метража. Корысть поимела какая-то баба; тогда автор махнул рукой и на энное количество лет забросил свое произведение. Этот раз – последний. Не получится – гори оно синим огнем. Автор не Сизиф, катать пудовые камешки.
   
   
                Предисловие

    Сначала представим главных героев:

    ГЕРОСТРАТ – обыватель прекрасного торгового города Эфеса, мелкий лавочник с непомерными амбициями. При всех амбициях Герострат изумительно бесталанен, поэтому его вечно преследуют неудачи. Ему около тридцати и при первом знакомстве он кажется красивым. Нос у него красивый, губы красивые, уши красивые, руки-ноги красивые, глаза красивые, но... У Герострата, например, красивые плечи и красивый зад, но если бы плечи были пошире, а зад поуже! Вот жена у него действительно очень красивая, то есть... Все у нее самое обыкновенное: глазки, губки, ушки, щечки, ручки, ножки... и так далее, но все это Госпожа Природа подобрала с таким вкусом! Все эфесские мужчины замедляют при виде ее шаги, половина при этом спотыкается. Это мы к тому, что жена Герострату изменяет оглушительно: все его четверо детишек – вылитые копии смазливых городских ловеласов. В Эфесе Герострата презирают, но не за то, что ему изменяет жена (жены всем изменяют), а за то, что он ни разу ее не поколотил за это, не выгнал из дома и ни разу сам ей не изменил.

    ТИРАН – собственно, никакой он не Тиран, а заурядный наместник в этой греческой колонии, но любит называть себя Тираном и ведет соответственно. Под его началом две когорты головорезов, когортами командуют два его дружка по возлияниям и некоторым другим забавам. В данное время приятели разрабатывали стратегические планы по разгрому двух нахальных вольных городишек. Городишки никому не подчинялись и чрезвычайно досаждали славному купечеству города Эфеса – как на пыльных дорогах благословенной Анатолии, так и на лазурных просторах Эгейского моря. Иными словами – нагло грабили почтенных негоциантов. Попутно сообщаю археологической и исторической наукам совершенно неизвестные сведения: в одном из зловредных городишек тоже стоял храм, почти не уступающий храму Артемиды в Эфесе, а в другом жила необыкновенно красивая девушка, дочка его пиратского владыки. Что? Сведения о красавице археологии и истории ни к чему? Ах, да, прошу меня извинить. Тем не менее, эфесские граждане наивно и восторженно считали этот воровской цветочек прекраснейшим цветком подлунного мира и сам Тиран, проявив однажды вполне простительную слабость, конфиденциально пытался к ней свататься, но ему весьма не конфиденциально отказали. Лет Тирану за сорок, лицо у него мучнистое и одутловатое, рядится в невообразимый серый хитон. По характеру он – угрюмый неряха, можно даже сказать – порядочная свинья, злопамятный и умный, но не лишенный некоторого благородства.

    ПЕРВЫЙ ВОЕНАЧАЛЬНИК – друг и сотрапезник Тирана, храбрый вояка. Драка для него – превыше всего и ради доброй потасовки он способен пожертвовать многими житейскими благами. Под доброй потасовкой, конечно же, не следует понимать потасовку, где бьют его самого, нет, это и козе понятно. Случалось, били и его, но чаще, о, гораздо чаще, пинки и тумаки распределял он.

    ВТОРОЙ ВОЕНАЧАЛЬНИК – безусловно, не брат-близнец Первому, но для нашей пье... новеллы! не так уж суть важно выписывать в его образе индивидуальные черты. Вполне достаточно определить его как обыкновенного солдафона, грубого, драчливого и жестокого.

    РАЗНЫЕ – это придворные Тирана и слуги, это эфесские купцы, воины, жрецы и патриции. Даже два главаря-разбойника из упомянутых выше воровских местечек. Короче, все кому не лень.
   
   В заключение предисловия эпиграф:
   
   Какое тебе дело, если вокруг тебя свищут, когда ты сам себе рукоплещешь!
   Эразм Роттердамский
   
    И:
                Глава первая.
   
    –Это ты сжег храм Артемиды? – спросил Тиран.
    –Это я сжег храм Артемиды, – ответил Герострат.

    Тиран сидит на некоем подобии трона. Герострата в зал втащила пестрая толпа из горожан, воинов, причитающих жрецов. Головы жрецов посыпаны пеплом, а одна, лысая, так очень густо вымазана черной головешкой. Герострат хоть и трясется крупной дрожью, но озирается с необычным для него нахальством, почти с дерзостью.

    –А ты знал ли, что храм Артемиды – прекраснейшее творение зодчества во всем подлунном мире, знал ли ты, что ему нет равных?

    Голос у Тирана ласковый-ласковый, елейный-елейный. Горожане затаили дыхание. Все знали – раз у Тирана такой голосок, значит он уже придумал или придумывает, как бы позатейливей разделаться с преступником. Знал это и Герострат: его корчить начало, но он все же ни мгновения не медлил с ответом:

    –Я знал, что храм Артемиды – прекраснейшее творение зодчества во всем подлунном мире, я знал...
    Тиран взбеленился:

    –А знал ли ты, что за поджог храма я сдеру с тебя живого кожу и брошу тебя на съедение псам?!
    Герострат судорожно разевает рот. Видно, что от страха он на время потерял способность говорить. Тиран некоторое время смотрит на него, потом обращается к толпе.

    –Как это случилось?
    Толпа вытолкнула молодого воина.

    –В полночь этот... попросил впустить его в храм Он, якобы, собирается принести жертвы Артемиде. В храме был всего один жрец.
    Дружные стенания перебили рассказ воина:

    –Товарищ наш почтенен и мудр!
    –Но стар и немощен!
    –Разбойник...

    –Я не разбойник! – завопил Герострат.
    –...разбойник связал его, как ягненка!

    –О, горе! Горе!

    –Он сгорел? – спросил Тиран.
    –Нет, – ответил воин, – разбойник...

    –Я не разбойник! – Герострат окончательно пришел в себя.
    –Молчать! – Тиран замахнулся скипетром, как дубиной.

    –...разбойник отнес почтенного служителя на другую сторону площади. Вернулся в храм, облил все, что может гореть, маслом и поджег.

    –Это тебе жрец рассказал?
    Но тут вновь завыли служители храма:

    –У нашего почтенного и мудрого товарища с горя отнялись язык и ноги!
    –Он стонет и разрывает на себе одежды!

    –О, горе! Горе!
    Воин почтительно переждал, пока замолкнут их горестные вопли, и ответил Тирану:

    –Рассказал он, разбойник. Когда я его схватил.
    –Наверное, тебе пришлось побегать, пока ты догнал этого трусливого каплуна и он, наверное, отчаянно брыкался и замарал свою одежду, – съехидничал Тиран.

    –Одежда и у него действительно была не в порядке, но он не убегал, не брыкался.
    –Не убегал?

    –Поджигатель бегал рядом и во все горло вопил: «Это я поджег храм!»
    –Он что, не мог спрятаться? Не мог убежать?

    –Семь раз мог. Но разбойник сам дал связать себя по рукам и ногам.
    Все, от Тирана до жрецов, молча, в изумлении переводили взгляды с преступника на воина, с воина на преступника. Где это видано? Преступник не прячется? Не убегает с места преступления? Кричит о себе во все горло? Молодой воин заволновался, покраснел (а вдруг ему не верят?!), голос у него упал:

    –Это так! Я не лгу! Пока я бегал за помощью, он беспрерывно орал: «Это я поджег храм!» Я привел толпу, уже обрушилась кровля, а он все вопил и вопил: «Это я поджег храм Артемиды!» Голос у него охрип, а он все кричал и кричал.

    Растерявшийся и обозленный Тиран резко обернулся к поджигателю.
    –Эй, как твое имя, шелудивый пес? Так ли все было?

    –Герострат! Мое имя – Герострат! Герострат! Запомните! Герострат!
    Тиран потемнел от негодования:

    –Отвечай – так ли все было?!
    –Да, все так, – извивался поджигатель. – Мое имя – Герострат! Я не сопротивлялся. Я дал себя связать. Я не убегал. Герострат! Запомните:

Ге-е-е-ро-о-о-стра-а-ат!
   Тиран плюнул.

    –Это сумасшедший. Дайте ему пинка под зад и вышвырните вон.
    –Я не сумасшедший. Я хочу прославиться. Я хочу, чтобы мое имя...

    –Прославиться? – Тиран уже овладел собой. – Чем же это прославишь ты свое поганое имя? Во веки веков прославлено имя зодчего...

    –Забудут, – перебил Тирана преступник. – Забудут имя зодчего. А мое – никогда.
 
Герострат – это тот, кто сжег прекраснейший храм Греции! Сжег, и запечатлел свое имя в веках и тысячелетиях. Никто не вспомнит имени никого из вас, а мое – будут всегда помнить. Мое имя переживет и город и саму Грецию. Герострат! Это имя бессмертно. Мое имя!
    Как громом пораженная замерла толпа. Гениальная, и вдвойне гениальная своей простотой, выдумка Герострата ошеломила каждого. Многие завистливо скрипели зубами: «Ну, почему не я додумался? Почему этот сукин сын, этот суперрогоносец сумел подсуетиться и сообразить?» У Тирана отвисла челюсть, он глупо хлопал веками глаз. Опомнился наконец:
    –Пошли все вон. Я допрошу преступника сам. Все, все уйдите.

    Толпа поскучнела и неохотно вытекла через выходы из зала. Едва исчезла последняя спина, как Тиран вскочил, дружески обнял Герострата за плечи и почти насильно усадил рядом с собой у подножия трона.

    –Ты говоришь – забудут имя зодчего... Молчи, молчи, это я думаю вслух. Имя зодчего забудут... А мое и подавно! За что меня помнить? Если бы я мог сжечь Афины... Должен, тебе сказать, брат Герострат, тиран – роль трагическая. Если он не выжил из ума, то всегда помнит, как он ничтожен, как мелки его вожделения. У него, как у всех, болят печенки и селезенки, как всех – одолевает расстроенный желудок. И вот сообрази, друг Герострат, какое ничтожество должен он предполагать в тех, кто поет ему осанну? В тех, кто чтит его за бога?

    Тиран вдруг вскочил и всей пятерней начал яростно чесать... В общем, начал чесаться.
    –Обыкновенную блоху... будь ты проклята, тварь! тиран уважает гораздо больше подданного, хотя любит гораздо меньше... ага, попалась, барракуда! ибо блоха не задумываясь укусит властителя вселенной и напомнит ему, кто он таков.
    Раздался не очень тихий щелчок.

    –Как жить бедному тирану, скажи, брат Герострат?
    Герострат почтительно молчит.

    –Невозможно жить. Ведь до чего гнусно: явится новый тиран и уже он – бог, пред ним – ниц! А тебя... меня... тебя, бедного усопшего, а чаще – убиенного, ни один шакал не впомнит. А если вспомнит, то только чтобы втоптать в навоз твои потроха пред ясны очи очередного отца народа.

    Тиран скуксился, сгорбился и печально повесил голову.
    –Друг Герострат, поделись со мной славой!

    От неожиданности Герострат шарахнулся в сторону и растянулся, задрав ноги. Но при этом – взгляд, какой взгляд! Если бы вы или я могли видеть этот взгляд! Да что там я, вы – холера со всеми нами! если бы жена Герострата увидела такой взгляд! Она бы махнула рукой на свою добродетель и пятого ребенка завела бы непременно от законного супруга.
    –Я бы мог объявить, что ты сжег храм по моему приказанию...

    –Нет!
    –Вот именно. Дело получается темное и скользкое, история будет разбираться: кто сжег? кто приказал? да приказывал ли кто? да не сам ли сгорел? Нет шика, нет блеска, нет гениальной простоты, какая есть всего в двух чеканных словах: «Геростратова слава»! Но я нашел выход. Мы не поделим одну великую славу на две сомнительных, мы создадим еще одну славу – мою. Моя слава будет скромнее, но тоже останется в веках и, слушай! придаст больший блеск твоей.

    Герострат на всякий случай молчит и только медленно поводит вправо- влево носом.

    –Слушай, брат Герострат. Через полгода я тебя казню с неслыханной торжественностью... Бледнеешь? Понимаю. Я бы позеленел. Я тебе дам пузырек одного снадобья и ты не будешь чувствовать ни страха, ни боли. Так вот, я тебя казню, а прах помещу в гигантский мавзолей. Мавзолей Герострата! Ни пожар, ни наводнение, ни землетрясение не порушат его. Мавзолей Герострата! Гранитными буквами выложу эти слова. На граните же будет высечено твое преступление и, слушай! имя казнившего и построившего мавзолей – мое имя. А? Каково? Но ты не должен ни травиться, ни душиться, ни пытаться сбежать.

    Герострат аж засиял от восторга, но какая-то мысль вдруг омрачила его, он даже всхлипнул:
    –Полгода гнить в каземате?..

    Тиран возмутился:

    –Друг Герострат, как тебе не стыдно? Ты будешь жить в моем доме, во флигеле, под охраной, конечно, будешь есть и пить с моего стола. Я тебе... У меня тут три совсем молоденьких девочки, все недосуг было ими заняться... Не надо? А, лучше мальчики? Это сколько хочешь, я в основном специализируюсь... Ну, неважно.

    Герострат уже стоит, по петушиному выпятив грудь, он напыжился и надулся и даже несколько свысока поглядывает на Тирана. Тиран с голубиной кротостью переносит этот беспардонный хамеж.

    –Договорились?
    –Договорились!

   Тиран захлопал в ладоши, набежала стража. Герострата поместили в дальнем флигеле дворца, вместе с ним – ораву смазливых юнцов; флигель день и ночь караулили немые, но с очень тонким слухом охранники, и почти полгода никто, кроме них, не входил во флигель и никто не выходил.
   
   
                Глава вторая

    «И пошла писать губерния», как выразился через две тысячи, или чуть поболее, лет один киммерийский бумагомарака. Строительство небывалого мавзолея вызвало еще более небывалый ажиотаж по всей Карии.

    Мало этого – стали наблюдаться явления, неслыханные доселе в истории человечества. Тиран, например, сидит в своем тронном зале в грязном хитоне и считает деньги, а рядом, не обращая на него никакого внимания, совершенно запанибратски переругиваются оборванный плебей и тоже достаточно оборванный, но богатейший патриций. А вот, что за возмутительная картина: опираясь спинами о ножки трона, сидит безносый клейменый раб и выхоленный воин, и мирно закусывают, отщипывая от одного куска хлеба и наливая себе вина из одного кувшина. Так и рыщут глаза: а где тут волк, пощипывающий травку рядом с ягненком? Неслыханные явления время от времени в истории случаются, а что сказать о явлениях принципиально невозможных? Вот, например, пожилой патриций нахально наседает на Тирана, а тот, в тоске и смятении даже голову в плечи втягивает:

    –Ты пожертвовал на строительство мавзолея огромные деньги, так чего привязался, чего тебе еще не хватает?
    –Мотыгу, молот, зубило.

    –Что?!! За свою жизнь ты блюда с мясом не передвинул с места на место! Мотыгу ему... Строитель нашелся.
    –Мотыгу, молот, зубило.

    –Дайте ему, чего он клянчит! – истошно вопит Тиран, но тут его полубезумный взгляд вперяется в дородного купчину и сразу делается осмысленным и злым:
    –Эй, ты! Да, да, ты! Подойди сюда. Сколько ты привез камня, раствора, инструмента для строительства?

    –Я привезу еще.
    –Ах, он еще привезет. А сколько хлеба, вина, лука, чеснока, изюма для строителей?

    –Я привезу...
    –Молчать!! Почему не берешь за свои товары никакой платы?!

    Купчина пятится и вдруг со всех ног пускается наутек.

    «Все смешалось в до...» Пардон, опять занесло – хотелось употребить метафору поярче, чтобы показать, до чего были поколеблены самые основы кастовости и субординации.

    Самый ужасный случай, однако не имел отношения ни к кастам, ни к субординациям, а касался самых глубинных, фундаментальных сущностей человеческой души. Итак: пожертвования на строительство мавзолея прибывали и прибывали, тщательно регистрировались и складывались в кучу у подножия трона. Но беда была в том, что никто не хотел брать платы и за труды по строительству, и за поставленный материал и припасы, так что груда сокровищ взбухала на глазах и было совершенно неясно, до каких пределов будет она возбухать. И вот случилось происшествие, из-за которого у Тирана побелело несколько волос на макушке. Что-то не заладилось на стройке века (виноват – тысячелетия!), кажется, какую-то чудовищную каменюку не вовремя втащили на верхотуру, проектировщики и строители вступили по этому поводу в драку и Тиран, забрав всю свою стражу, полдня утихомиривал мордобитие, мирил драчующихся и разбирался, почему произошел сбой. И спохватился вдруг: деньги-то валяются без присмотра! А мимо шныряет сотнями разный сброд – рабы, слуги, плебеи, воины, патриции! Последним он в особенности не доверял. Как ужаленный, бросился Тиран обратно во дворец, стража за ним. Нагнали сотню счетоводов, начали ревизию. Много, думаете, украли? Ха! Вот то-то. Если бы украли, то у Тирана скорее почернела бы половина седых волос. Денег прибавилось, пришлось сделать несколько новых записей в бухгалтерские папирусы. Тиран впал в студнеобразное состояние, завел туманные речи, что деньги – зло, не в деньгах, дескать, счастье, чем насмерть перепугал всех своих родных и близких, которые решили, что у главы отечества поехала крыша. Вызвали доктора, тот прилепил за уши Тирану по две пиявки и отец семей... нации! выздоровел. Во всяком случае, следующее потрясение основ морали мироздания он выдержал с честью.

    Влетают как-то в зал оба его военачальника, замызганные, потому как в передовиках на стройке числились, со страшными глазами и давай ему что-то нашептывать. Тиран подпрыгнул, словно его барракуда. цапнула.

    –Где они?!
    –Может, им того... секир-башка сделать?.. – это Первый Военачальник шипит.

    –Святое дело, – поддакивает Второй.
    Но Тиран не согласен:

    –Всегда успеем. Надо узнать, с чем явились.
    Тиран свистнул и слуга опасливо ввел в зал двух дерзко, но одновременно трусливо озирающихся мужчин. Рожи и одеяния – самые разбойничьи. Тиран не верил своим глазам – это были руководители... тьфу ты, окаянство – предводители! упомянутых выше вороватых городишек. Бандиты явились вдвоем, без всякой охраны, считай что на верную смерть. Вошедшие, увидев военачальников и военачальники, увидев вошедших, ощеряются друг на дружку, как уличные кобели. Но Тиран сладко улыбается.

    –С чем пожаловали, гости дорогие? Особенно ты мне по сердцу, друг ситцевый. Кто год назад ограбил и утопил мой скромный кораблик с товаром?
    –Кх-хмм... – мнется один из разбойников.

    –Не ты, конечно. Ты у нас чужого финика не украдешь. Пособолезновать пришел? Да, да, сгорел храм Артемиды. Сжег его этот.. распросукин сын. Теперь в твоем грязном поселке городского типа стоит прекраснейший из храмов Анатолии. А ты, дружочек, более по сердцу моим храбрым друзьям. Ах, как ты им по сердцу! До тебя еще не дошли вести, что не так давно пропал с концами караван, в котором половина груженых верблюдов имела некоторое отношение к ним?

    –Э – э – э – э... У – у – у – у... – мычит второй головорез.
    –Да нет, ты у нас понятия не имеешь о таких делишках. Ты последнюю рубашку на большой дороге снимешь... С себя, я имел в виду, и отдашь прохожему. Дочь ты еще не выдал замуж? Ждешь, пока к ней посватается сам Аполлон? Я для тебя недостаточно знатен и богат? Ладно, будет шутить. С чем пришли?

    –Мы привезли золото! – выпалил первый разбойник.
    –Золото?!

    –На мавзолей, – пояснил его спутник.
    –На мавзолей?!

    –Угу, – снова первый. – Еще под нашим городом каменоломня.
    –Знаю, – облизнулся Тиран. – Прекраснейший гранит.

    –А у нас...
    –А у вас – мрамор! – Тиран даже застонал. – Божественный мрамор! Вот только хотел бы я видеть каменотесов, которые осмелятся приблизиться к вашим осиным гнездам.

    –Мы сами добудем...
    –...и сами привезем...

    –...бесплатно...
    –...без денег...

    –...на мавзолей!
    Тиран и оба военачальника разинули рты и опустили руки. Этого они не ожидали. Тиран глотнул воздуха и зашипел:

    –Откупиться хотите?! Чтоб мы вас не трогали?!
    Но разбойники натурально оскорбились на подобные клеветнические предположения, надулись и задрали подбородки.

    –Только пока строится мавзолей. И еще мы бы хотели:...
    –Га – га – га – га!

    –...участвовать в освящении мавзолея.
    –Го – го – го – го!

   И дрогнули сердца Тирана и его мужественных военачальников. Они и разбойники поклялись друг другу в вечной дружбе до конца строительства и в ту же ночь учинили гомерическое совместное возлияние. Есть сведения, что знаменитая идиома «имярек, ты меня уважаешь?» в своем древнегреческом эквиваленте родилась именно тогда: в 356 году до Новой Эры.
   
   
                Глава третья

    Извиняйте за литературный штамп, но прошло пять месяцев. Тот же зал, но богато украшенный и чисто прибранный. Нарядный Тиран молча сидит на троне. Вокруг почтительные социально-эксклюзивные толпы: патрициев, купцов, воинов, плебеев, даже рабов. Торжественное, немного напряженное ожидание. Некто из патрициев вполголоса выражает некоторое туманное сомнение:

    –...эти пять месяцев никто не видел Герострата...
    –Сейчас увидите, – лениво, не оборачиваясь, ответил Тиран. – Разъелся, как гиппопотам.

    И вдруг оживление, радостные возгласы: в зал вваливаются два военачальника и два разбойника, они неописуемо грязны, падают с ног от усталости, но в восторге ревут:
    –Все! Конец работе! Поставили стелу! Мы! Четверо!

    Толпа взрывается ликующим воплем, четверку оборванцев подхватывают на руки и начинают качать, самые надменные патриции считают за честь испачкать свои наряды об их грязные и пропотевшие одеяния. А те, взлетая под потолок, многозначительно переговариваются:

    –Через три дня мы выступаем.
    –В добрый час. Получите на орехи.

    Тиран вскочил, вздел обе руки и пронзительно выкрикнул:
    –Привести Герострата!!!

    Воцарилась ледяная, жуткая тишина. Два воина ввели поджигателя. Он действительно разъелся и трусит, сообразив, что настал конец сладкой жизни во флигеле и пришел час расплаты. Да еще действует на нервы визг мальчишек, тоже непомерно разъевшихся: стража пинками и тычками вышвыривает их стаю из флигеля и разгоняет по улицам Эфеса.

    –Ты говорил – полгода.... – мямлит Герострат.
    –А прошло всего пять месяцев. Объект сдан досрочно и с высоким качеством. Здесь тебе не Киммерия и не двадцатый век – долгостроя не водится.

   –А-а-а...
    –Бе-е-е! – передразнил его Тиран. – Так что, друг Герострат, будем прощаться. Не бойся. Ты умрешь легко, без боли и ужаса. Вот фиал с волшебным напитком. Подойди сюда, к окну. Видишь? Грандиозно! Погляди – на фронтоне черные буковки из гранита:
   
   
   
Ни пожар, ни землетрясение, ничто не уничтожит этого сооружения. Слава твоя, и моя! пребудет вовеки. А теперь, паршивый верблюд, баран облезлый, хряк недорезанный, слушай внимательно. Знаешь ли ты, что из себя представляет этот гигантский мавзолей? Нужник! Огромный общественный сортир! И прах твой будет лежать на дне гнусной ямы; десятки, сотни, тысячи лет граждане всех стран будут приходить и воздавать тебе должное – то должное, что заслуживает всякий мерзавец, сжегший прекрасный храм, изорвавший древний папирус, надругавшийся над гениальным человеком! Отныне имена всех геростратов и геростратишек будут увековечиваться таким способом. Бессмертно имя Герострата! Геростраты! Добивайтесь славы! Слава ждет вас!

    –Не-е-ет!!! – в истерика вопит Герострат, бьется в руках воинов, те его еле удерживают.
    –Да, да, да! Туча народа переминается с ноги на ногу, терпеливо ждут, когда им удастся выразить свое к тебе почтение, так что быстренько пей из фиала.

    –Не-е-ет!!! – Герострат уже ничего не соображает и продолжает дергаться.
    –Как хочешь, дубина. Палачи! Возьмите его.

   Палачи уволакивают визжащего преступника, зал моментально пустеет, издалека доносится торжествующий рев толпы.
   
   
                Глава четвертая

   Итак, хеппи-энд, пусть даже немного приванивающий? Увы. Сложная штука – жизнь. Личное мнение историка, совпадающее с мнением Тирана, – она просто подлая штука. Бедняга (Тиран, разумеется) сидит на троне, осунувшийся и неряшливый и кусает себе ногти. Два месяца назад казнили негодяя Герострата, но всеобщее ликование как-то очень быстро увяло, жемчужина архитектурной сокровищницы – мавзолей, в запустении, народец бестолку тыняется по улицам и площадям, на многих лицах, если всмотреться, выражение неуверенности, недоумения и даже беспричинного страха. Военная кампания против разбойничьих городишек увязла в каком-то подозрительном болоте: военачальники донесений не шлют, посланные соглядатаи, разузнав, что к чему, предпочитают вообще улепетнуть из Малой Азии. Тиран потерял терпение и приказал личной страже похватать своих приятелей-военачальников и притащить на следствие, суд и расправу. Вот как раз первого из них стража и тащит.

    –Ну? – кротко спросил его Тиран.
    –Разрушь мавзолей Герострата... – хрипит тот.

    –Я тебе разрушу! Вояка забубенный! Почему возишься без малого два месяца?! Почему войско разбегается?!

    –Послушай... С тех пор, как сгорел храм Артемиды, храм этих разбойников самый красивый. В Греции, или в одной Анатолии – не знаю и знать не хочу, будь он проклят! Эта сволочь пообещал, что соорудит мавзолей мне и тому, от чьей руки он пострадает! А я-то с ним двадцатилетнее вино распивал, во время строительства...

    При ужасном воспоминании Первый Военачальник рычит от ярости.
    –С тех пор и покатилось все в тартарары. Никто не хочет идти на приступ. А если я заставляю, идут кое-как. Мои ли это храбрые вояки?! Их бьют, как мокрых куриц!

    Тиран молчит, только яростно сверлит его взглядом. Затем спрашивает у стражи:

    –Где Второй?
    –Нету, – отвечают, – ни его, ни войска. Войско разбежалось и сам он разбе... то есть, удрал.

    Не успел никто и глазом моргнуть, как за дверями послышался топот, ругань, звуки зуботычин и в зал вломился Второй Военачальника растерзанный и полубезумный.
    –Кто удрал, козел безрогий?! Я удрал?! Голову оторву!

    Он встал рядом с Первым, скрипнул зубами и поднял глаза на Тирана.
    –А ты... Будь ты проклят сам и вместе с тобой твой друг – Герострат с вашим паскудным мавзолеем!

    Тиран вскакивает с трона.
    –Это что же за времена настали? Я всю жизнь воевал, бил врагов, случалось, и меня били. Но кто бил?!! Бил сильный! Бил удачливый! Бил воин! Но никогда меня не били потаскушки и распотаскушкины дочери... Мы окружили, мы обложили воровское гнездо, мы уже праздновали победу, как вдруг – слух. Слушок! Будто бы она... та самая, что ты сватался! новая Елена! сражается, переодетая, в рядах их воинов. И что будет прославлено имя того, кто осмелится поцарапать ей... некоторое место! И житья не стало с тех пор. Днем еще туда-сюда: дрались с теми, кто никак уж ростом и ухватками не походил на бабу, зато от каждого молокососа шарахались – вдруг это девка переодетая! А ночью... Позор! Позор! Разбегались, как тараканы!! И вот, несколько дней назад...

    Лицо Второго Военачальника исказилось, он задергался, как эпилептик.

    –...Несколько дней назад... На рассвете... Едва солнышко взошло... Вылетает из ворот целая их банда, а впереди – она, тут уж не спутаешь. Мразь! Бешеная ослица! По пояс нагая, груди подпрыгивают, в руках два меча, Минерва уголовная! Она бежала на моих воинов и кричала: «Кто хочет иметь мавзолей – пусть рассечет своим мечом мое прекраснейшее в Элладе тело!» И воины бежали, как зайцы. Она догоняла их и разила в спины. В спины!!! Одна голая бабенка разогнала мое войско! А городское ворье добивало его по двое да по трое. Никто, никто не поднял меча на непотребную девку. Я сам бежал. Пока стоит мавзолей – будет стоять и Слава Геростратова, а пока стоит она – мы будем этой Славы Геростратовой бояться. Это что же за жизнь теперь наступит?! То, что всегда считалось доблестью – будет преступлением. Разбегутся войска, потускнеют мечи. Это что же теперь – не посмей сжечь вражескую деревушку?! Вдруг вместе с ней сгорит какой-нибудь замызганный храм! Не смей ограбить лавку?! Вдруг разобьешь этрусскую вазу! Не смей зарубить старикашку?! А это, может быть, пройдоха Сократ или дармоед Платон! Не смей изнасиловать пленницу – вдруг это вторая илионская корова прекрасная и слепой вор-побирушка возгнусавит тебя в гекзаметрах! Не смей размозжить о дерево голову ребенка – оказывается он в свои пять лет пишет слогом Эсхила! Я не хочу больше жить. Казни меня, четвертуй, а сам живи, любуйся на Геростратов мавзолей и обнюхивай все его углы и закоулки.

    Тиран побелел, как смерть:
    –На цепь их!!! В яму!!!

    Но его ненавидящие глаза не могли не заметить, что стража выполняла приказ понурив головы, что хватали они пленников хоть и нарочито грубо, но так, чтоб не причинить лишней боли.

    –Подите все прочь. Оставьте меня одного.
    Весь остаток дня и всю ночь просидел Тиран на троне, просидел в одиночестве, молчании и неподвижности. Ранним утром кликнул слуг.

   –Позвать казначея. Собрать городских строительных подрядчиков.
   Казначею Тиран приказал принести и сложить у подножия трона все золото, все серебро, все пожертвования на строительство мавзолея Герострата, из которых не было потрачено ни полушки.

   Явились подрядчики и Тиран им сказал:
    –Даю вам срок в семь дней. Снесите мавзолей Герострата, чтобы и следа его не осталось. Разбейте в мелкие кусочки все мраморные и гранитные блоки и колонны, вывезите осколки подальше в море и утопите, где поглубже. Понимаю, строилось хорошо, строилось на века, но – семь дней труда и все это ваше! – он махнул рукой на груду сокровищ.

    Подрядчики хмуро взглянули на Тирана, с презрением – на деньги, прищурившись – друг на дружку. И старший сказал:

    –К вечеру мавзолея не будет. А деньги – не возьмем, – и ушли.

    Город опустел. Немощные старики да грудные дети остались по домам. Остальные хищной, серой, муравьиной тучей надвинулись на мавзолей с ломами, молотами, кирками, мотыгами, веревками. И вновь, как полгода назад трудились бок о бок раб и патриций, плебей и воин, разбойник с большой дороги и купец. Но на этот раз работали молча, с яростной злобой вгрызаясь в камень, работали до обморока. Упавших оттаскивали прочь, отливали холодной водой и они снова ползли бить и крушить неподатливые гранит и мрамор. И к вечеру ничего не осталось от мавзолея Герострата, только ровное место.

    Снова перед троном Тирана грязная, измученная, пестрая толпа, но, сколько глаз в этой толпе, столько и сияющих звезд. И Тиран сияет.
    –Приведите военачальников! – громко приказал он. И тех привели.

    Бедняги взглянули на странное лицо своего бывшего друга и собутыльника (а были в Древней Греции бутылки? Может – сокувшинника?), обернулись на многозначительно молчащую и странно-грязную толпу и посмотрели друг другу в глаза:
    –Пришел наш конец.

    –А я рад. К чему жить, если в стране воздвигают такие поганые мавзолеи, как наш?
    –Посмотрите в окно, – негромко сказал узникам Тиран. – Каков ландшафт? Теперь нравится?

    Военачальники оцепенели. Тиран, как юноша, подлетел к товарищам, лично освободил их от цепей, начал растирать им натруженные запястья. Любовно мял грубую кожу и приговаривал:

   –Я поступил, как тупоголовый лавочник. Ну – ошибся! С кем не бывает? А вы не ошиблись? А те... бандюги, босяки, пираты! не ошиблись? Да весь народ ошибся! Кто же знал, что воздвигая мавзолей Герострата мы воздвигаем его самим себе?! Намаялись в яме? Ничего, пару дней отдохнете и собирайте свои когорты. Всем беглым воинам – полная и безоговорочная амнистия.

    Слезы счастья застлали глаза жестоким воякам, многие в толпе подозрительно захлюпали носами.

    –Сожгу осиное гнездо! Вместе с храмом!
    –Ту потаскушку самолично отдам солдатам!

    Тиран взметнул вверх правую руку:

    –Слушайте все! Каждому, патрицию или рабу, воину или плебею, каждому, кто хоть во сне или в бреду произнесет имя Герострата и упомянет о его славе – тут же на месте отрезать его змеиный язык, а через три дня – голову. Не было Герострата! Нет его славы! Не было! Нет!
   
   

                Эпилог

    Вороватые городишки, едва узнав, что в Эфесе разрушен мавзолей, разбежались с такой прытью, что и следов не оставили. Храм свой сожгли, чтоб никому не достался, девку, правда, с собой прихватили – пригодится.

   Какой-то прохвост (диссидент или правозащитник в древнегреческом исполнении) все же тайно увековечил имя Герострата и оно попало в эту правдивейшую из новелл.

   Груду сокровищ, неистраченную на строительство мавзолея, а потом еще раз неистраченную на его разрушение, на другой же день украли. Тиран по этому поводу прослезился от радости.