Старушка-побирушка

               
               
               
               
Познакомились мы с ней на Болдиной горе, возле могилы схимонаха Германа. Выглядела она лет на восемьдесят. Худое, сморщенное как печёная картошка, лицо. Такие же худые, изрезанные морщинами руки. Одетая чисто и просто: чёрная юбка, тёмная кофта на согбенных плечах, тёмный, в розах, платок на голове. Оказывается, она была монашкой в Троицком женском монастыре до его закрытия в 1961 году. Много черниговских былей рассказала нам эта старая женщина. Одна из них особенно запомнилась. А поводом к рассказу стала её встреча с подругой детства, которую много лет не видела, а «вот подишь ты, случайно встретила» на автостанции, расположенной в центре города, по соседству с глубоким оврагом.

- Когда осенью 1941 года немцы вошли в Чернигов, настало тяжёлое время. В оккупацию всем нам жилось голодно. Подружка, чтобы прокормить семью, просила милостыню. Стояла с протянутой рукой у немецкой столовой. Солдаты её не трогали и всегда давали недоеденную кашу со стола, а иногда совали в руки большие ломти белого хлеба, видимо, жалели, а может быть, презирали, ведь нас, украинцев, немцы считали «унтерменшами», – людьми низшей расы. Ей повезло. А вот сестре её не пофартило. Жила она в том самом глубоком овраге, о котором я уже упоминала. Неуютное было место. Неказистые, вросшие в землю худосочные домишки, на улице вечная грязь да слякоть. Недаром этот район называли «Землянки» или по-иному – «Глинище». Вот в таком бедном домике и жила дивчина. Красивая была молодка, чернобровая, с высокой пышной грудью. А время-то было военное, город под немецкой оккупацией. Работы нет, перебивалась девка случайными зароботками, пухла с голоду. Тут её и приметил немец, пожилой такой и обходительный. Часто навещал, приносил продукты, задерживался подолгу, смешно лопотал что-то по-своему, показывал фотографии своей семьи. Она его не понимала, но и гнать не гнала. Голод ведь не тётка, когда живот подводит, и ноги пухнут от постоянного недоедания, - чёрту рад будешь. Вот и не гнала. А он её просто-напросто обхаживал. И добился-таки своего, стал частенько у неё ночевать. А парни с улицы стали относиться к ней презрительно и за глаза называли не иначе как «немецкая подстилка». Может, злились из-за того, что в своё время не обращала на них внимания и ни с кем не гуляла. Как бы там ни было, решили эти горячие головы убить немца. Подстерегли, когда он выходил от неё рано утром, и забили насмерть железными прутами. Немцы смерти этой не простили. Прибыл карательный отряд. Дома в овраге все спалили. Парней, причастных к гибели немца, повесили. И девицу посчитали замешанной в убийстве своего сожителя. Её вместе с соседями вывезли на Лесковицу и расстреляли в Малеевом рву».

Монашка умолкла, немного передохнула и, собравшись с силами, неторопливо продолжила:

- Каждый в лихую годину пытался выжить, как мог. Я не осуждаю молодую женщину за связь с немцем. Но вот эти парни, которые из ревности ли, ведь гуляла не с ними, а «с немцем, стерва, спуталась», или по дурости убили этого несчастного. Как к ним отнестись? Может, парнями руководили патриотические чувства? Но какая трагедия разыгралась в «Глинище» после такого записного патриотизма. Ставкой в этой печальной истории оказалась жизнь. Ведь спалили всю улицу, погибло много невинных людей. Сложили свои буйные головушки и эти «защитники родины». И красавица, думала пережить лихолетье и сберечь свою жизнь, а вышло, что потеряла. А может, это была Божья кара за тяжкий грех, ведь спала-то с врагом, но причём здесь невинные люди? Истинно, вразуми, Господи, и помоги отделить зёрна от плевел!

А мою подружку немцы не тронули. Так и продолжала стоять с протянутой рукой у немецкой столовой и смиренно просить милостыню. Так вот и выжила в войну.
 
     Поговорили мы с ней по душам и расстались. На прощанье она перекрестилась и пошла, бормоча что-то себе под нос. Может быть молитву. Уже в отдалении послышался её слабый голос: «Люди добрые, подайте старому больному человеку. Кто что может».