Апартеид. Часть X. Круг расширяется

                Круг расширяется
   
   
    Выспаться не удалось, Инга немилосердно растолкала возлюбленного рано утром: восток всего лишь чуть-чуть посветлел.
    –По грибы! А у меня лукошка нет.
    –Будет тебе лукошко.
    Душ прогнал сонливость, белый напиток взбодрил и оживил, на завтрак… «Триста шестьдесят пять таких завтраков – и разорится любой миллионер», – подумал Ким. Инга поставила перед ним блюдо с устрицами, устрицы пахли морем, Ким проглотил несколько штук.
    –Когда ты их успела… – он споткнулся, так как не знал, что сказать: купила, доставила, получила, – припасла? – нашел, наконец, слово.
    –А я не помню. Года два назад поставила коробку. Я устрицы не очень люблю. Арий – вот кто их готов круглые сутки жевать.
    У Кима рука с устрицей застыла в воздухе.
    –Два года? В коробке?
    –Ага. А что такое?
    Ким вспомнил мясо, которое жарил не так давно, – исключительной свежести, почти парное, но как оно оказалось в камере «холодильника» понять не мог: все ячейки камеры набиты множеством разнообразных пакетов и коробок и предполагать, что кто-то или что-то позаботилось для него о куске свежего мяса граничило с мистикой – он его случайно нашел.
    Инга, наконец, спохватилась:
    –Как я не сообразила… Это очень сложная технология, я не знаю. У Ария спросить – он великий механик. Если взять живую рыбку, положить на сухую тарелку и спрятать в камеру, то рыбка и через десять лет хвостом колотить будет.
    –Все десять лет колотить? Хвостом? В камере?
    –А… Нет, наверное. Не знаю. Да нет! У Ария спросим.
    –А если самому влезть в камеру на десять лет?
    –Хоть на сто.
    –И обратно вылезешь, как огурчик?
    –Что значит, «как огурчик»? А! Вспомнила! Да. А только зачем?
    –Ну… в будущее попутешествовать.
    –А что там делать, в будущем?
    –И в самом деле – что?.. Посмотреть! Какие люди, как живут, что едят.
    –Да ну тебя. Никто и никогда в эти камеры не лазил. Вот только если расшибешься в лепешку, тогда тебя упрячут, но не в такую, а в специальную, очень сложную, медицинскую. Будешь в ней лежать спокойно, а тебя потихоньку склеят, миллиметр за миллиметром. Мне однажды попалась разнарядка работать хирургом и отвертеться никак не удалось. Помню: собирали одного альпиниста. Он не виноват: карабкались на гору, а вдруг – землетрясение, слабое, а все равно – слетели в ущелье.
    –Тогда ты должна знать, как устроена камера.
    –Ким! Мне же разнарядка хирургом! Зачем мне знать, как она устроена?
    –Из интереса.
    –Что интересного?! Я еще Арию уши оборву за то, что вколотил в меня… «не лепо ны бяшетъ»!
    Ким только вздохнул.
    За зелеными воротцами их ожидал, как показалось Киму, огромный дирижабль.
    –Вот это баржа! – воскликнул он.
    Инга прыснула, потом звонко рассмеялась.
    –Баржа! И в самом деле. Знаешь, я уже привыкла к этому птичьему языку, даже думаю по-русски.
    Ким смолчал, ибо уже знал, кто виноват в погублении великого славянского языка – Катерина, его жена, умершая… много веков назад. У нее была манера развлекаться – смешивать в одной фразе десяток наречий, нанизывать французские и английские артикли на русские падежи.
    «Дирижабль» поднялся метров на триста и вдруг с огромной скоростью сорвался с места. Кима вдавило в спинку качалки. Скоро в утреннем тумане показалась синяя полоса бескрайнего бора, «дирижабль» замедлил ход и повис над опушкой. Инга и Ким перебрались в две странные, неуклюжие и пузатые гондолы и опустились к самой траве. Послышался шорох, Ким поднял голову и вздрогнул: из открывшегося люка «дирижабля» вылетела, как показалось, целая туча летучих мышей. Инга не обратила на это явление ни малейшего внимания и Ким успокоился.
    –Поехали! – весело воскликнула Инга и гондолы не торопясь двинулись меж стволов сосен и кедров. «Летучие мыши» сновали над мхом, что-то из него выхватывали, укладывали на тонкие поддоны в чреве гондол и стремительно уносились на дальнейшие поиски.
    Рассвело, Ким вгляделся и увидел на поддонах чудесные, калиброванные шляпки рыжиков.
    –Любимое лакомство цапель – соленые рыжики. Да я и сама их без памяти люблю.
    –И я, особенно если после рюмки водки… – чисто рефлекторно пробормотал Ким.
    Инга сначала не поняла, потом вспомнила:
    –Да, когда-то люди пили спирт и даже умирали от него. Мартышки, между прочим, лоханями его хлещут. Курят разную дрянь, жрут что попало, не моются, спят в грязи и никакая их холера не берет – живут по сто лет, если, конечно, друзья-товарищи не зарежут. Динозавры вымерли, а этим хоть бы хны.
    –Видела ты вчера их норы?
    –Видела. И самих мартышек – имела счастье!
    Глаза Инги злорадно блеснули, но что-нибудь рассказать еще она не захотела.
    Очень скоро гондола наполнилась лесным урожаем, тогда они поднялись к «дирижаблю», выгрузили полные поддоны и забрали пустые. «Да, вот это работка», – думалось Киму. Он вдыхал пьянящие ароматы леса и любовался его сказочной красотой.
    –А нельзя построить теплицы и автоматизировать процесс?
    –Можно, – ответила Инга, – а зачем? Чтоб нам с тобой сидеть дома и следить за экраном? И лишиться такой радости?
    Она подняла голову и посмотрела на восходящее солнце, лучи его пробивались через хвою сосен. А Ким вспомнил наркоманию урбанизации своих современников.
    Через два часа они пустили гондолы на автоматический режим, а сами пошли по лесу, разыскивали грибы и срезали упругие шляпки острым лезвием.
    –Где у вас делают эти механизмы? – Ким проводил глазами мелькнувшую «летучую мышь».
    –Не у нас. Этим цапли занимаются. Вот ленивые! Свет таких лентяев не видел. Вот у них-то уж все автоматизировано, все, что возможно. Как они детей рожать не поручили автоматам – удивляюсь. Если б можно – они бы из своей Сети век не вылезали.
    –У вас разделение труда? – дипломатично осведомился Ким. Он надеялся, что рано или поздно познакомится с таинственными «цаплями».
    –Да. Ты знаешь, что такое нанотехнология?
    –Да уж! – обиделся Ким.
    –Вся нанотехнология у цапель. И энергетика. И еще некоторые производства, очень сложные.
    –А у вас?
    –Много. Чего только нет. Гондолы, баржа, – она смешливо фыркнула, – строительство, сельское хозяйство. Мы и охотимся, и рыбу ловим, и крабов, и устриц.
    –А цапли – только этих – «летучих мышей»?
    –О! – посерьезнела Инга. – В этом лесу – десятки миллионов механизмов, только их не увидеть. Собирают и уносят гнилые и сухие ветки, убивают разных вредных жуков и червяков. На плантациях делают прополку, рыхлят землю. Да не перечислить! Это гигантская область – нанотехнология. Вот поедем собирать ягоды – увидишь. Пчела – не отличишь! Срывает ягодку и несет. Раз-раз и – целый бочонок. Любишь бруснику? Я люблю. С сахаром.
    К полудню транспортную гондолу загрузили полностью, Инга отправила ее на фабрику (другого слова, объяснить Киму, она не нашла), а сама хлопотала на крохотной полянке – сервировала обед на удивительном раскладном столике: в сложенном виде его можно было зажать в ладони.
    –Нанотехнология? – изумлялся Ким. Инга кивнула.
    –Не бойся, он крепкий, – сказала она, видя, что Ким с опаской дотронулся до хрупкой на вид конструкции.
    Поели и блаженно растянулись на мягкой моховой перине леса.
    –За три дня управимся. Ночевать будем в лесу, да? Ким?
    –Вот так? Под сосной?
    –Нет. На… барже! есть маленькая палатка.
    –Такая же? – Ким сжал ладонь.
    –Почти.
    Вернулась «баржа», труды возобновились. Но про себя Ким считал, что это не работа, а пикник. Поздним вечером разложили в круглом мангале огонь, к привезенным с собой лакомствам изготовили роскошное грибное рагу. Кушанья запивали сухим красным вином. Долго смотрели, крепко обнявшись, на багровые, гаснущие угли костра.
    –Как жалко, – грустно вздохнула Инга, что мой ребенок будет не твой!.. Вот бы улететь в… в то… в то время, когда на твоем языке еще разговаривали, тогда, вроде бы, можно было рожать сколько хочешь и когда хочешь. Правда?
    –Откуда ж мне знать? – потупился Ким. – Я родился не тридцать веков назад, а тридцать лет.
    Самолюбие Кима перестало уязвляться – он сделался полноправным тружеником Нового Мира и мог, как всякий простой трудящийся, с чистой совестью завтракать крабами и омарами, обедать фазанами и рябчиками, ужинать всяческой разноцветной икрой. Скоро, однако, самым большим деликатесом стал для него салат из крупно нарезанных помидоров с кольчиками лука на постном масле и крупной солью, да вареная рассыпчатая картошка.
    На работы, где возникала необходимость общаться с другими людьми, Инга Кима не брала, исключение составляли лишь Арий, с ним Ким подружился, да Майя, которая приводила его в немалое смущение своей откровенной влюбленностью. Он никак не мог решиться на разговор с Ингой – боялся попасть впросак.
    А если оставался без дела, то брал одноместную гондолу и уносился в дикие и пустынные районы и без конца блуждал меж скал и вековых деревьев. Мучительно размышлял над непостижимой загадкой: что у этих людей олицетворяет творческую составляющую? За себя он знал: непрестанный тяжкий труд мысли, накопление знания и размышление над ним, творение нового знания. А они? Труд, как таковой, в его понимании, совершенно отсутствовал, обретение знания, любого и в любом объеме, представляло процедуру настолько простую, что она граничила с шутовством. Что двигает этим обществом, какие стремления и интересы? А общество далеко не похоже на угасающий мир элоев и морлоков. Впрочем, те, что встретились ему в Зоне, явные морлоки или, скорее, йэху.
    Собирали они с Арием выработавших свой ресурс искусственных насекомых, невидимых санитаров все того же грибного леса. Некоторые прилетали сами и сваливались в контейнеры. Совсем беспомощных собирали работоспособные.
    –У них изнашивается только двигательная система, а управляющий кристалл может служить миллион лет, – пояснял Арий. По-русски он, как и Майя, говорил отлично, правда, не знал на память ни «Бесов», ни «Дневника писателя» Достоевского.
    –Я хотел как лучше! – каялся и клялся он. – Инга ведь не сказала, зачем ей русский язык, сказала – знать в полном объеме, ну я и подсунул… несколько тысяч томов…
    У Кима холодок пробежал по спине.
    –Сама виновата, могла бы рассказать. Я ее полюбил и она решила, наконец, меня полюбить, а в тот вечер… – Арий потер пальцами скулу, – на нее нашло, стих какой-то непонятный: я говорю, а она не слушает, нервничает и все что-то в темноту за балюстрадой всматривается. Вдруг вскакивает и бегом к выходу, я догнал ее и за руку схватил, а тут появляется ваша светлая тень. Из темноты. Ты мне показался гладиатором, воскресшим из бездонного прошлого.
    –У вас существует скользящий график, когда приходится выполнять ту или иную работу?
    –Да, но не строго.
    –Объясни.
    –Я сейчас выполняю работу Инги…
    –Она отлынила?
    –Нет. Она хочет, чтоб ты дружил и со мной и с Майей, чтоб тебе не было тоскливо с ней одной. Инга очень любит этот край и все лесные работы на ней.
    –Грибы собирать…
    –Да. И ягоды, и кедровые орехи, и этих вот – тараканов. Она тут каждый листик знает. Поэтому ее редко отвлекают на другую работу.
    –Но ведь случилась разнарядка – хирургом?
    –Много несчастных случаев. Совпадение. А лес мог и подождать свою хозяйку. А меня, например, вообще никогда от работы не отвлекают.
    –А сейчас как же?
    –Инга попросила.
    –А кто твою работу делает?
    –Как кто? Инга.
    –А что она соображает в технике?! – брякнул Ким и тут же прикусил язык. К счастью, Арий вопроса, в связи с его полной бессмысленностью, не понял, решил, что ослышался.
    Ким торопливо перевел разговор на систему властных структур и Арий мигом скривился, будто зеленый лимон разжевал.
    –Вот от чего не отвертеться и ни с кем не поменяться разнарядкой! Я еще не слышал, чтобы кто-нибудь поменял службу пчеловода или рыбака на должность полицейского. Я бы лучше в музыканты или актеры пошел, чем в Верховный Совет.
    –Актер – такая плохая служба?
    –Нет. Это на любителя. Там постоянный контингент, к ним по собственной воле приходят, без разнарядки.
    –Сколько тебе лет, Арий?
    –Двадцать два. То есть, тридцать один год, как двадцать два.
    –Я тебя за мальчишку считаю, а ты прожил больше меня, – грустно улыбнулся Ким.
    Он спросил еще, по какому принципу движутся гондолы и прочие плавсредства, но Арий виновато хлопал ресницами и сокрушался, что на русском языке он этого объяснить не может – отсутствуют адекватные термины. Единственное, что понял Ким, – машинами двигала искусственная гравитация.
    Собирать ягоды на смену Арию явилась Майя, но не одна, а с подругой, Ким ее не видел. Ягоды собирали не «летучие мыши-грибники», а целая туча «шмелей»: далеко от гондол они не отлетали и приходилось медленно утюжить полосы шириной метров десять. Ягодная «баржа» уступала размерами грибной и наполнилась часа за четыре.
    –Если это работа, – мрачно острил Ким, – то что тогда развлечение?
    Майя юмора не понимала и вполне серьезно подтвердила, что да, от работы следует отдыхать (не ломовые же мы лошади, в конце концов!) и что скоро они всем своим маленьким табором поедут развлекаться. Ким только рукой махнул.
    Пока «баржа» отвозила собранный урожай, Ким и две женщины расположились «отдыхать» на большой поляне и вволю наелись спелой ароматной ягоды.
    –Почему ты все время в одном и том же платье? Инга вот тоже – Царица Ночи! – спросил Ким.
    Майя озадаченно на него уставилась.
    –Почему – в одном? Я их меняю каждый день, иногда и два раза на дню.
    –Я не о том. Фасон-то одинаковый?
    –А как надо?
    –Сегодня – розовое, завтра – белое, послезавтра – синее, как у Инги.
    –Вот еще! – обиделась Майя. – Это мужчины меняют костюмы. Я одену синее платье, а Инга мое – розовое! Вот будет смеха – от Чукотки до Гибралтара!
    –Вы что, всю жизнь носите один фасон?
    –Конечно, – ответила Майя и даже губы поджала.
    Перевела разговор подруге, та фыркнула сначала, а потом что-то ей серьезно сказала. Майя покраснела и виновато взглянула на Кима.
    –Давайте в пятнашки играть!
    «Почему бы и не поиграть? – подумал Ким. – Почему бы тебе, Киму, физику с мировым именем, чемпиону Олимпийских игр, отцу двух детей, перелетевшему через бездонную пропасть времени в далекое будущее не поиграть в этом самом будущем с двумя безмозглыми девицами в пятнашки??!!»
    И Ким пошел играть в пятнашки.
    Ничего, правда, из этого не вышло: догнать легких и подвижных женщин он не смог. Они, было, спохватились и начали поддаваться, но Ким разоблачил жульничество и не захотел в нем участвовать. Вернулся к ягодам. Планета не знала химии, все здесь отличалось удивительным вкусом и свежестью, беспредельным изобилием.
    Но скоро Ким позабыл о ягодах и стал неотрывно наблюдать за играющими. Так самозабвенно и неутомимо носиться взрослые люди не могут, так носятся, забыв все на свете, только дети. С трудом верилось, что перед ним существа с гигантским, нечеловеческим интеллектом. Но вот эти существа чего-то не поделили, заспорили, вдрызг перессорились, расплакались и отвернулись друг от дружки. Наплакались, начали искоса посматривать друг на дружку, еще минута – целуются и снова бегают, что есть мочи.
    «Я бы уже пластом лежал, – меланхолично отметил Ким, – неотения, любимое Катино словечко… Вот, нашли цветочек и радости! радости! Дети, самые настоящие дети».
    «Дети» все же запыхались, подбежали к Киму, бухнулись на коленки и повисли у него на шее.
    –Полегче, полегче, – запротестовал Ким. – Инга узнает – глаза вам повыцарапывает.
    Майя перевела, они переглянулись и залились смехом.
    Дома Ким рассказал Инге о ссоре подруг, спросил, кто из них старше.
    –Та, вторая Майя старше. На полгода.
    –Какая вторая? – не понял Ким.
    –Та, с которой ты сегодня познакомился.
    –Обе – Майи?
    –Конечно. То есть, так почти всегда. Маму моей мамы тоже Ингой зовут. Я ее видела один раз.
    –Я ничего не понял.
    –Что ты не понял? Эта, вторая Майя, дочь дочери Майи, которая первая. С которой мы тебе костюм придумывали.
    В голове Кима все перепуталось.
    –Инга, Арий, Майя… Из вас троих ты самая юная?..
    –Ой уж! Арий всего на четыре года старше, а с Майей мы ровесни… То есть, да, я самая маленькая.
    Ким хотел спросить, есть ли у них такие понятия, как «бабушка», «дедушка», «внуки», но вспомнил «бабушку» Майю и ничего не спросил.
    Инга старательно скрывала от Кима свои тревоги, а тревог и страхов хватало. У Кима не оказалось общего индикатора, а это нонсенс. Еще более непонятное – само появление Кима. Никто и ниоткуда в последнее время в их страны не прибывал, въехать тайно – абсолютно невозможно. Инга чувствовала, инстинктом женщины, может быть: Ким – существо огромное и таинственное и нет на планете такого уголка, откуда он мог бы появиться. Тот же инстинкт подсказывал: русский язык для него – родной, но как он мог быть родным, если исчез бесчисленные века назад?
    Во сне Ким иногда бредил и плакал, Инга с ужасом прислушивалась, как он звал Катерину и Нину и раз упомянул сына Тимура. Инга очень хорошо знала, что являет собой сочетание этих имен с именем Кима. Следовательно, ее возлюбленный – сумасшедший.
    Но все существо ее восставало: разум Кима – не граненый и не шлифованный, но несокрушимо прочный кристалл. Временами душа ее испытывала темный восторг: вспоминалось, как в ранней юности грезились ей именно такие – железные и властные объятия, как ей объяснили, что это наследие времен, когда мужчина должен был быть сильным и жестоким, что это пройдет. И оно прошло, пока… пока не возник из ночной тьмы оборванный и сумрачный Демон – Ким. А теперь она, провожая Кима или возвращаясь домой, боялась, что его не увидит, что его интернировали.
    Но жизнь продолжалась, о таинственном пришельце знали только в ближайшем кружке друзей и подруг Инги, они помалкивали, а редкие посторонние если и удивлялись ему, то никак не предполагали, что человек этот вне закона. Инга осмелела.
    –Поедем на праздник?
    –Что за праздник? В честь чего или кого?
    –В честь самого праздника. Музыка, театр, карнавал! Будем танцевать. Ты умеешь танцевать?
    –Не знаю. Может – умел, не могу вспомнить.
    Инга испытующе заглянула ему в лицо.
    –Давай научу тебя.
    –Научи.
    Ученик оказался не особо бездарным и несколько танцев выучил. Правда, до Инги и Майи – как от земли до неба: тем бы позавидовали балерины, современницы Кима.