Девушка с картины Модильяни

Где среди пампасов бегают бизоны…
 Бизоны бегали над головой, стучали копытами,  или что у них там есть, не дают спать, сволочи.
И над баобабами закаты, словно кровь,
  Над чахлым кустиком алое в кадре окна стоит чад пожарища от горящей в трех метрах помойки. Первый этаж, блин.
Жил пират угрюмый в дебрях Амазонки,
Жил пират, не верящий в любовь.
Действительно, пират, угрюмый, не верящий и в самых настоящих дебрях: промзона на юге Москвы, элегантно именуемая Новым Микрорайоном с развитой инфраструктурой.

Бывший менеджер среднего звена небольшой российской компании с оборотом всего лишь в  пару миллионов  условных единиц в год до вычета налогов и выплат сотрудникам, сидел и смотрел из своего окна, как горит помойка.


Трудно быть бывшим. Трудно, когда соседи сверху уже четыре часа бьют цыганочку с выходом, а на дворе – первый час. Ночи. Трудно, когда горит перед окном помойка. Тогда водка невкусная, постель жесткая, и любовница – всего лишь корова, претендующая на высокий вкус. Корова, которая еще, к тому же, и храпит.

Василий Иванович Кошкин в детстве хотел быть пиратом. Тем, кто под устрашающим флагом с черепом и двумя костями наводит ужас на бывалых морских волков.

А загремел в армию и два года драил палубу на судне, которое и кораблем-то можно было назвать с большой натяжкой. Мечты сбываются.

Василий Иванович хотел жениться на притягательной, манящей брюнетке, от одного вида которой у всех окрестных мужиков, от старика в инвалидном кресле до младенца в люльке, в низу живота начиналось бы волнение и смута. Женился. Началась смута. И смутное время, потому что от переживаний за и ревности у него самого волнение внизу как отрубило. Лечился два года. Жена ушла к соседу. Потом к другому. Потом совсем ушла. Так закончился его счастливый брак.

Василий Иванович Кошкин увидел в окно, как мимо помойки пробежала кошка, таща в зубах поверженную мышь. Тенью проскочила огромных размеров крыса. Минутой позже прошла девушка. Отвыкший от прекрасного, Василий Кошкин вытаращил глаза и открыл рот. Как будто бы он попал в Третьяковскую галерею или в Пушкинский музей. На ней было что-то в мелкий синий горошек. «Девушка в блузке в горошину», вспомнил он и встрепенулся, как будто что-то теплое вздохнуло внутри. Кажется, впервые за несколько лет он лег спать умиротворенным, и снились ему теплые вареники, сладкий чай и почему-то бамбуковая лежанка на берегу мягкого океана. Такое вот странное сочетание.

Утром он встал, словно просветленный, и думал об этой девушке. Странно, что он никогда ее тут не видел. Наверное, снимает тут квартиру. От москвичек не может за версту нести таким уютом и теплом. Наверное, снимает не одна. Наверное, у них все серьезно,  и она каждое утро подает ему целую тарелку вареников, сквозь прозрачную кожицу которых маняще алеет бочок клубнички. Или коричневатый - вишни. Или синеватый - какой-нибудь экзотической ягоды. И на столе непременно чай – в чайничке, заботливо прикрытом вафельным полотенцем. А зимой, в  московскую кипенно–белую стужу, где-то далеко отсюда, наверняка на лежаке из бамбуковых стеблей они вместе смотрят вдаль, на белые головы волн, и все так хорошо, так радужно, так позитивно…

В душе затеплилась надежда. Самая настоящая надежда. Утром он встал, словно просветленный, и решил, что пора сделать ремонт. Что пора, наконец, избавиться от обнаглевшей коровы. Что пора заявить в милицию на измучивших вконец соседей. Что пора, в конце концов, начать жить по-новому, по-человечески.

Через три месяца он женился и переехал в другой район. Квартиру, блестящую после ремонта, сдали. Соседи, словно по заказу, уехали жить в деревню, и милиция, наконец, вздохнула спокойно.

Девушка в кофточке в горошек, как на картине Модильяни, больше никогда не появлялась у этого дома.