Блеф

                Блеф

     Новое пополнение в количестве нескольких сот человек прибыло в часть на рассвете. Через несколько часов, направляясь с докладом о результатах первичного медицинского осмотра в кабинет командира части, я, приблизительно, представлял, что придется сейчас выслушать.
     Взаимоотношения "начальник – подчиненный" в Армии отличаются от таковых в гражданских учреждениях. Когда наглость, тупость, грубость и неприкрытое хамство цивильного начальства окончательно "достает" тебя, всегда существует последняя возможность избавиться от этого ужаса, написав заявление об уходе. В Армии такой номер не проходит, и ты вынужден глотать выходки своего командира бесконечно. Поверьте мне, я знаю, о чем говорю, поскольку застал еще в роли командиров и старших начальников офицеров, прошедших войну.
     Мальчишкой я много лет жил в гарнизонах, наблюдая и сравнивая то, что читал в книгах о русском офицерстве, с тем, что представало перед глазами ежедневно. Либо врали книги, либо за деревьями не видел леса, либо моей детской голове в ту пору не дано было понять всего, что открылось через несколько лет. Нет, книги честно рассказывали о том, как тщательно готовились мальчики России к своей офицерской карьере, что им приходилось изучать и познавать, как годами их сознание впитывало те понятия чести долга и веры, что лежали в основе пребывания офицера на этой грешной земле. Просто к началу второй мировой войны их, практически, не осталось в живых. Революция, годы красного террора, гражданская война и сталинские репрессии сделали свое дело, пройдясь косой по рядам русского офицерства, не пожелавшего по тем, или иным причинам отбыть в эмиграцию. Им на смену пришли люди, не столь образованные и не столь профессионально подготовленные, но зато свято верующие в идеи марксизма-ленинизма и умеющие прекрасно выступать с трибун , прославляя власть и вождей.
     Первые месяцы войны все расставили по местам, и погибших в кровавой мясорубке горлопанов сменили офицеры, сумевшие объединить и противопоставить рвущимся к Москве немецким войскам мужество, отвагу и стойкость. К сожалению, на передовой век пехотного, артиллерийского или танкового командира очень короток, смена их проходила настолько часто, что училища не успевали готовить их по полной программе. Поэтому сначала перешли на сокращенную, а потом и просто стали готовить младших командиров на ускоренных курсах.
     1945-й год прошедшие войну и оставшиеся в живых встречали в довольно высоких званиях, с заслуженными орденами и медалями на груди и совершенно специфическим стилем командования своими подчиненными: "...Твою мать! Застрелю! Что, в штрафники захотел? Да я тебя... Вперед!" Этот метод они не сами придумали, он пришел к ним сверху, с самого верха. Именно так разговаривал со старшими офицерами присланный из Ставки маршал, на всю жизнь оставшийся кавалерийским унтером. Наглядные уроки быстро воспринимались и ползли вниз по иерархической лестнице вплоть до окопов на передовой.
     Мне, шестилетнему мальчишке, было не понять, почему уже после войны в совершенно спокойной мирной обстановке генерал разговаривает с младшим по званию офицером, как зажравшийся помещик со своим крепостным холопом. В 1822 году за слова "Я вас в бараний рог скручу!" , произнесенные на смотре лейб-гвардейского Егерского полка, капитан Норов, боевой офицер, кавалер многих наград за храбрость, потребовал сатисфакции у самого великого князя Николая Павловича, а остальные офицеры тут же подали в отставку. Полагаю, что, случись подобное с представителем Ставки, кавалерийский унтер достал бы пистолет и, без зазрения совести, застрелил вставшего на защиту своей чести и достоинства офицера.
     Вот, приблизительно, с таким лексиконом и мировоззрением победителя вернулись в свою страну российские офицеры, оставив в памяти народной на долгие годы образ малограмотного, сквернословящего, крепко пьющего и ничего не уважающего хама. Но время неумолимо двигалось вперед, армия совершенствовалась, и современное оружие и техника требовали совершенно других офицеров. И они появились, молодые, грамотные, знающие свое дело специалисты, очень болезненно воспринимавшие на свой счет прежнее мнение окружающих об офицерах.
     Однажды, работая в качестве врача части в Норильске, я с женой был приглашен на какое-то торжество к нашим приятелям. Поскольку я знал, что к началу не успею, то в квартире, что располагалась этажом выше, у других наших приятелей, для меня была оставлена цивильная одежда, в которую переоделся и спустилсяя к столу. Присутствовали и знакомые, и незнакомые люди. Один из них, сейчас не помню точно в связи с чем, с какой-то злостью начал поносить Армию, вообще, и офицеров, в частности. Мол, они и такие , и сякие, полные тупицы, бездари, малограмотные дикари, слово " корова" через "ять" пишут и т.д.
     А происходило это уже во времена, когда, практически, завершалось омоложение офицерского состава, когда почти все из них имели за плечами, как минимум, средние военные училища, а многие - высшие и Академии. Если быть полностью объективным, то процент дураков в Армии в это время был не выше, чем в промышленности, транспорте или в сельском хозяйстве. Все нивелировалось.
     Я начал было возражать и доказывать, что сейчас невозможно управлять современной военной техникой без знания электрики, радиотехники и электроники. Но мои возражения только подливали масла в огонь. И я решил сменить тактику. Объединившись со своим оппонентом в единый блок, начал тоже поносить русское офицерство, приводя в качестве доказательств его малограмотности и бескультурья примеры из живописи, музыки, балета, литературы и искусства, о которых, якобы, доблестные защитники Отечества понятия не имеют. При этом я постоянно обращался к своему новому партнеру со словами:
   - Но Вы-то, наверняка, знакомы с произведениями Перголези? А Бердяева Вы любите? Что больше всего нравиться Вам у Утрилло? Что последнее Вы читали у Виолара ?" и.т.д.?
     За каждым из таких вопросов следовал ответ "Нет", и постепенно перед глазами всех сидящих за столом стал проявляться образ ничего не знающего человека, огульно обвиняющего офицерский корпус Армии в невежестве. В довершение этой жестокости я пошел наверх, вновь переоделся в офицерскую форму и вернулся за стол.
     Со следующего утра и вплоть до сегодняшнего дня меня жжет стыд за тот глупый и дешевый фарс. Сейчас я все бы это проделал совсем иначе, много быстрее, больнее, но совершенно не оскорбительно для достоинства. Который раз прокручивая в голове события того вечера, постоянно убеждаюсь, что в одном, по крайней мере, мой оппонент не ошибся: сохранились еще дураки в армейской среде.
     И мог ли я тогда подумать, что через несколько лет жизнь снова докажет, что этот человек был в чем-то прав. Подтверждением явилась встреча с типичный представителем того самого послевоенного офицерства во всем блеске своих отрицательных качеств. Самым интересным во всем этом было то, что новый герой никогда не был на фронте, под бомбежкой, или просто в экстремальной ситуации, а надо же, всеми оборотами унтерской речи и манерой поведения представителя Ставки владел в совершенстве.
     Им был мой новый начальник, полковник, командир школы младших авиационных специалистов, куда я прибыл для дальнейшего прохождения службы из районов Крайнего Севера в звании капитана . Вероятно, то, что я не первый день служил в Армии и прибыл не из "военно-паркетных" частей Москвы, а из настоящих войск, да еще расположенных где-то на краю земли, помогло мне попасть под жесточайший пресс командира не сразу, а несколько позднее. Но, думается мне, что он просто изучал вопрос моего перевода в Москву, не так часто офицеры с периферии попадают в столицу без серьезной "мохнатой лапы". И только убедившись в том, что за спиной у меня никто не стоит, показал, кто в доме хозяин.
     Я уже описывал этого человека, , школу и все дела, творившиеся в ней,
в рассказе "ШМАС", поэтому здесь повторяться не буду, скажу только то главное, без чего образ нашего героя будет тусклым и не совсем понятным.   
     Он глубоко презирал всех, кто находился ниже его и подобострастно улыбался всем, стоящим выше. Поскольку в части, которой он командовал, не было ни одного человека, занимавшего позицию над ним, можно представить себе тот моральный климат, что царил здесь. Подчиненные платили ему той же монетой, навешивая всяческие ярлыки, самыми мягкими из которых были "Барин" и "Хряк". Но все эти глупости его волновали не больше, чем мнение полкового пса. Разговаривая с тобой о ком-то из наших сослуживцев, называл их не иначе, как "Сявкин-Малявкин", уже самим фактом разговора подтверждая, что ты к ним не относишься, ты уже вознесен, если не до его уровня, то где-то около. Но раскатывать губы было явно преждевременно. Через пару минут в разговоре с кем-то другим ты автоматически возвращался в ту самую группу "Сявкиных – Малявкиных".
     Я слышал, что кто-то когда-то пытался жаловаться на него высокому начальству, но все жалобы возвращались обратно в часть для разборки и принятия дисциплинарных мер к любителям эпистолярного жанра, в случае фактического несоответствия. Результаты разбирательства было не мудрено предугадать. Все вышестоящее командование наш "Барин" опутал сетью уже выполненных мелких услуг и постоянной готовностью их выполнять в будущем. Он мог все выполнить, все достать, все сделать, привести, установить, проверить и обеспечить в дальнейшем бесперебойное функционирование. Надо ли говорить, что все делалось не им самим, а солдатами и офицерами его части, не зависимо от трудоемкости и стоимости работ. Незаменимый и совершенно необходимый человек, приближенный к самому Главкому ПВО. Учитывая же тот факт, что сама часть располагалась в черте Москвы, недалеко от станции метро, и проходящие в ней срочную службу дети и родственники нужных людей всегда находились в поле зрения и сфере влияния родителей, то цены она вместе со своим командиром не имела.
     Понимая, что его полная безнаказанность обусловлена еще молчанием и безропотностью офицеров части, которые, в случае взбрыкивания, могли моментально оказаться где-нибудь на аэродромах в районах Сарышагана или Читинской области, наш "Хряк", закусив удила, творил, Бог знает, что.
     Расправа надо мной началась с одного совещания в начальственном кабинете, когда на головы своих подчиненных он по очереди обрушивал град изощренно - издевательских оскорблений. Должен признаться, что до этого дня перлы командирского красноречия меня обходили стороной. Я не знаю точно, с чем это было связано, но факт оставался фактом. Тут же все изменилось. Когда подошла моя очередь молча выслушивать и глотать поток этих ругательств, я не выдержал:
   - Что Вы себе позволяете, товарищ полковник? Я что, Ваш крепостной или бедный родственник, живущий на Ваши деньги? Я такой же офицер, как Вы, и наши взаимоотношения регламентированы "Дисциплинарным Уставом Советской Армии". Если я в чем-то провинился, Вы вправе вынести мне взыскание, но оскорблять себя я Вам не позволю.
     Тут же я получил выговор за что-то и был изгнан из кабинета, а на следующий день получил второй выговор уже точно ни за что. За третьим выговором должно было последовать предупреждение о неполном служебном соответствии со всеми вытекающими отсюда последствиями. Надо было быть готовым к резкому изменению своей военной карьеры. На объявленные выговоры офицеры части особенного внимания не обращали, мол, "Хряк" тешится, придет время, старый выговор снимут, новый подвесят. Но в данном случае здорово смущала скорость нанесения ударов.
     Лишь много позднее мне стала известна истинная причина такого резкого изменения наших взаимоотношений. Оказывается, кто-то из начальства попросил его продумать возможность перевода в школу своего родственника – капитана медицинской службы. Но в Армии на одной должности не могут находиться сразу два человека, одного из них надо куда-то передвинуть. И передвинуть "Хряк" решил меня. А поскольку особым изяществом его методы не обладали, то начало моего передвижения выглядело так, как я описал. Но тогда все это было мне не ведомо, и я терялся в догадках. События, начавшиеся на рассвете следующего дня, когда прибыло новое пополнение, о котором шла речь в первом предложении повествования, наложили свой отпечаток на дальнейшее развитие взаимоотношений "командир – врач".
     Наша школа два раза в год полностью обновляла свой переменный состав, отправляя в войска несколько сотен подготовленных младших авиационных специалистов. Новое пополнение прибыло из Западной Украины, проведя несколько дней в эшелоне, а до этого на сборном пункте Львова. При первичном медицинском обследовании я с ужасом обнаружил несколько десятков человек, пораженных чесоткой. Ошибиться не мог, поскольку уже сталкивался с этой болезнью на Севере при обследовании местных жителей небольших поселков и стойбищ.
     Я написал слова "с ужасом" не просто так. В голове сразу же высветилось несколько не простых и очень трудоемких проблем, решением которых предстояло заниматься в ближайшее время. Во-первых: необходимы специальные помещения, куда можно было бы изолировать заболевших. Во-вторых: поскольку заболевание имеет довольно продолжительный инкубационный период, следовало ожидать дополнительное поступление пораженных, а значит, требовался постоянный контроль за состоянием всех военнослужащих В-третьих: никаких средств лечения этого заболевания в части не было, ведь чесотки, судя по медицинской отчетности, вообще не существовало в Советской Армии, а значит надо было импровизировать на ходу, добывая компоненты и самостоятельно изготовляя лечебные мази и растворы. Были еще в-четвертых, в-пятых, в-шестых и т.д., но это уже не интересно и скучно.
     Вопрос с помещением мог быть решен только командиром, которому я доложил обстановку и ближайшую безрадостную перспективу. Объявив мне очередной, третий по счету выговор за антисанитарное состояние части, помещение, тем не менее, выделил, приказав убрать все из большого актового зала и разместить там койки, пока в один ярус с опцией возведения второго этажа.
     Помощь от округа и специального санэпидотряда выразилась не в поставке средств лечения, а в строжайшем требовании этих организаций ежедневно представлять сведения о движении больных и заполнении каких-то бесконечных формуляров. Но правду говорят, что голь на выдумки хитра. В то время не было французского аэрозоля "Спреталь" и американского лосьона "Юракс". Мне был известен только метод Демьяновича, при котором тело сначала смазывают тиосульфатом натрия, а затем раствором разведенной соляной кислоты. Клещ такого обращения не выдерживал, а кожа советского солдата должна была. Дело было за малым, необходимо разыскать основные компоненты. На заводе "Каучук" мне подарили бутыль концентрированной соляной кислоты, которую превратил в 6-ти процентный раствор, а в нескольких крупных фотоателье столицы приобрел фотозакрепитель, основу которого составлял 60-ти процентный тиосульфат натрия. Помолившись, приступил к лечению этими чисто техническими препаратами.
     Я не могу описать, насколько тяжелы были первые несколько дней, когда наряду с лечением приходилось решать массу всяких эпидпроблем и отбиваться от наседавших со всех сторон "помощников" - проверяющих. Не следует забывать, что все эти события происходили в самый напряженный для любой медицинской службы период – прибытия в часть нового пополнения. И именно в это время "Хряк" нанес свой самый сильный удар.   
     Во время совещания с офицерами части объявил мне предупреждение о неполном служебном соответствии. Это было особенно подло, несправедливо и невыразимо обидно, поскольку я понимал, что моей вины в том, что в части имеются больные чесоткой, никакой нет. Наоборот, я сделал все, чтобы предупредить распространение заражения, все мероприятия, в принципе, провел своевременно и грамотно. Да, пока нет зримых успехов, на это требуется время, но маховик уже остановился и вот-вот начнет вращаться в обратную сторону,- новых пациентов уже нет, а выздоравливающие появятся в ближайшее время. Но говорить это было некому, и домой я приходил темнее тучи.
     Помощь пришла неожиданно со стороны Светки:
  - Судя по тому, что ты рассказываешь о своем командире, у меня сложилась определенное мнение о нем и о тех методах, которыми можно вести с ним борьбу. Это военный сибарит, давным-давно привыкший сладко есть и мягко спать, окруживший себя надежными связями, как защитой от многих жизненных и служебных неприятностей. От многих, но не думаю, что ото всех. Тебе необходимо как-то создать у него мнение, что твой уход с этой должности может послужить тем первым комочком снега, который, катясь с горы, вызывает лавину, сметающую на своем пути все подряд. Не думаю, что твой "Барин" настолько смел, чтобы встать под лавину. Подонки, как правило, трусливы. Я не знаю конкретно, что надо делать, но то, что ты должен зажечь в его голове сигнал опасности столь привычному благополучию,- это однозначно.
      У меня даже челюсть отвисла. Вот это да! Никогда бы не подумал! В этой маленькой головке, всегда озабоченной хозяйскими проблемами, такие изящные аналитические решения! Ну да ладно, эмоции оставим на потом, а пока надо искать удобоваримый вариант атаки. Попробовать напугать "Хряка" – дело очень непростое, но, как говориться, кто много о чем-нибудь думает, обязательно находит решение. Нашел его и я.
     Пару месяцев назад командир ходил, как в воду опущенный.В чем дело? Кто-то из штабных проговорился, что его вызывали в ЦК КПСС по поводу низкой дисциплины в подчиненной ему части. Причиной этого разбирательства послужил факт буйства в пьяном виде одного из офицеров в каком-то общественном месте. Там было все: драка, мат, крушение зеркал и лепки, отбор оружия у патруля и много чего еще. Мрачным "Хряк" ходил, видимо, потому, что помогать ему не вызвался никто. Но в тот раз пронесло. Что мне делать дальше, стало совершенно ясно. Второй раз он живым из неказистого здания на Старой Площади не выберется.
   - Товарищ полковник, я пришел, чтобы предупредить Вас,- я обращаюсь в ЦК КПСС с просьбой, разобраться с моим делом. Одновременно попрошу объяснить мне, как должны общаться между собой офицеры Советской Армии. Вы также должны знать, что я расскажу все, как мне здесь работалось и что здесь происходило. Говорю Вам это потому, что не хочу выглядеть в глазах сослуживцев, которых, наверняка, будет проверять партийная комиссия, человеком, наносящим неожиданные, подлые удары.
     Ответа дожидаться не стал, повернулся и вышел из кабинета. Все, что я говорил, было блефом чистой воды. Никуда бы я не обратился и ничего бы рассказывать не стал, во-первых, потому, что это просто не мой стиль жизни, а во – вторых, что в ЦК и помощь родной партии верил также, как в самоизлечение при раковом истощении. Но то, что удар пришелся в цель, свидетельствовал тот факт, что "Хряк" растерялся и не знал, что ответить.
     Мне почему-то казалось, что продолжение балета наступит довольно скоро. И не ошибся. На следующее утро прибежал посыльный и передал просьбу командира прибыть к нему. "Барин" вышел из-за стола, пожал руку и предложил сесть. Невероятно, о таком я читал только в книгах про Белую Гвардию.
   - Владимир Александрович, мне кажется, что мы оба несколько погорячились. Скорее всего, в этом виновата нервотрепка последних дней. Поверьте, я очень сожалею и приношу свои извинения. Наложенные на Вас взыскания будут сняты.
   - Товарищ полковник, мы - взрослые люди и понимаем цену этим взысканиям. У кого их не было? И кто вообще обращает серьезное внимание на них?- У командира бровка поехала кверху,- Сегодня они есть, завтра их нет. То, что они будут сняты, это, конечно, хорошо. Но Вы прекрасно понимаете, что основная проблема не в этих взысканиях, а в тех оскорблениях, что Вы мне нанесли. Я приму извинения, но при одном условии,- они будут принесены мне в присутствии всех тех офицеров, что слышали, как Вы меня оскорбляли. Это единственное, но непременное условие.
     Он сделал этот шаг, собрал офицеров и в их присутствии извинился, снял все наложенные взыскания и оказал максимальную помощь в деле завершения нашей чесоточной эпопеи. Все перевернулось, на меня пролился дождь благодарностей и поощрений за умелое руководство медицинской службой в непростом решении чесоточной проблемы. Вершиной демонстрации своего благосклонного расположения ко мне было предложение поиграть с "Барином" в теннис на корте, где он очень редко перекидывался мячами только с Главкомом ПВО. Никто другой такой чести не удостаивался, а я вот сподобился. Все было хорошо, вот только из головы не уходили бессмертные Грибоедовские строки:
"Ах, от господ подалей,
У них беды себе на всякий час готовь,
Минуй нас пуще всех печалей
И барский гнев и барская любовь."
     Но все равно,"худой мир лучше доброй ссоры". Мне этот мир был очень нужен, так как ожидал новое назначение, на этот раз на лечебную должность - хирургом госпиталя. И было очень важно, чтобы по замене я уезжал именно из Москвы.
     Перемещение по замене – это одновременное движение сразу нескольких человек, как при сложном квартирном обмене. Каждый из них что-то находит, а чем-то поступается. У меня был единственный козырь, с потерей которого все рушилось, как карточный домик, – столичное место службы. Именно его я готов был променять на операционный стол госпиталя в маленьком далеком поселке на берегу Карского моря.
     Я прекрасно понимал, что командир никогда не забудет, на что я вынудил его пойти, ему просто было нужно время, чтобы все успокоилось, позабылось, а потом он спокойно сможет разделаться с человеком, о которого совсем недавно обломал зубы. Но такого удовольствия я ему не предоставил.
     Мы расстались до того момента, когда у "Хряка" отрасли клыки.