Симфония Сердца

 - Мария Мироновна, голубушка! С вашими аристократичными замашками и привычками вы, к нашему величайшему сожалению, можете уже завтра себе катафалк со всем снаряжением заказывать! Не бережете вы себя, милая, не бережете…
  Эти холодные голубые глаза просто напрашивались на то, чтобы я прямо здесь, в кабинете кардиолога, достала своими холеными пальцами позолоченный портсигар, вытянула тонкий цилиндр изысканейшей сигареты «Голуаз» и закурила. Я просто умерла бы от смеха, увидев его вытянутое лицо. Хотя, с моей страховкой и процентами, отчисляющимися с нее этому докторишке, я могла бы здесь и канкан сплясать. Были бы силы…
  Долгая дорога домой, через кольцевую Минскую автостраду, отвлекла меня от мучающих вот уже несколько дней раздумий. Все чаще вспоминались лица, давно ушедших из моей жизни друзей, мама… Павел Андреевич, вот уже десять лет, как покойный мой супруг. Я смотрела по сторонам, ловя лицом каждый лучик, каждое дуновение легкого августовского ветерка, словно хотела насладиться всем этим, как в последний раз.
  Дома, хотя это был не совсем дом, а дача, приобретенная мной за заслуги перед Академией Культуры, еще двадцать лет назад, меня ждала моя верная подруга Елизавета Леонтьевна. Мы – две совершенно одинокие интеллигентные старушки – жили вместе два года, развлекаясь посиделками перед камином, рассуждая о философии жизни и о давно умерших и оставивших нас одних любимых мужьях.
  Лизонька, как я любила ее называть в узком кругу, была моей верной соратницей пятьдесят лет, работая рядом со мной аккомпаниатором в моем вокальном классе все в той же Академии. Одного возраста, мы практически в один день ушли на заслуженный отдых, одновременно, примерно в один год потеряли свои дорогие половинки, а теперь, вот, решили провести остаток жизни вместе. Отпустив тем самым свое прошлое в свободное плаванье.
  Детки наши, моя доченька и ее сыночек, давно свои семьи создали. У Игоря даже внучка родилась. Вот и живем мы здесь, под Минском, в постоянном ожидании гостей, которые почему-то посещают нас не так часто, как хотелось бы…

  Горячий огонь в камине отбрасывал яркие блики на мраморные панели, создавая прекрасную иллюзию многогранности калейдоскопа. Это завораживающее зрелище
 заставляло меня расслабиться и не обращать внимание на озноб, который пробивал тысячей иголочек каждую клеточку моего старого измученного тела.
 - Не курила бы ты, Машенька…
  Лизавета сидела рядом в глубоком кресле и озадаченно смотрела мне в лицо.
 - Ох, подруга! Я и тебе могу ответить тоже, что и Владимиру Сергеевичу, кардиологу своему - дай дожить последние деньки в удовольствие.
 - Да уж, сомнительное, скажу тебе, это удовольствие…
 - Зато мое…
  Я тяжело встала из такого же глубокого, в каком сидела моя подруга, кресла и медленно побрела в сторону открытого балкона. Проходя мимо белого рояля, я автоматически положила на него свою старую, покрытую пигментными возрастными пятнами руку и провела по прохладной гладкой поверхности.
  Кутаясь в кашемировую шаль, которую мне дочь подарила на семидесятилетие, я вышла на открытую площадку небольшой терассы на втором этаже, служащей нам излюбленным местом отдыха. Там, в самом углу возле кованого ограждения, стояло большое кресло-качалка, поверх которого было расстелено покрывало.
«Лиза, Лиза… И здесь ты побывала!»
  Я видела, как сегодня утром моя подруга дошивала это покрывало, состоящее из отдельных квадратов синего и желтого цветов. Она лучше всех знала, что именно это сочетание было моим самым любимым.
  Легкая улыбка коснулась моих губ, когда я укрывала свои замерзшие ноги этим шедевром.
  Августовский вечер открывал прекрасный вид. Столько звезд я не видела нигде, кроме как под Минском. Было в этом месте что-то особенное. Я подняла вверх голову, глубже облокотившись в спинку кресла, чтобы принять максимально горизонтальное положение. Так было легче и интереснее разглядывать ночное, усыпанное мириадами ярких звезд, небо.
  Созвездие Кассиопея…
  Впервые я услышала это название еще до школы. Мой отец, знаменитый на всю страну астрофизик писал диссертацию на эту тему.
  Я не слезала с его колен, слушая красивые истории о волшебных космических кораблях, бороздивших просторы нашей необъятной галактики.
  Он погиб на войне. Так и не успев мне рассказать, чем закончились приключения маленькой Маши, решившей улететь далеко-далеко, на созвездие Кассиопею.
  Внутри меня что-то сжалось. Я плохо помнила лицо отца, но почему-то на всю жизнь запомнила его голос, такой глубокий и бархатистый, словно этот голос был просто создан рассказывать сказки.
  Эти истории я потом рассказывала своей любимой дочери, надеясь, что память о моем отце, и любовь к нему не иссякнут с годами, если передавать это наследие из поколения в поколение.
  Рука дрогнула, выронив сигарету… Левая рука – тревожный признак.
  Я не стала подкуривать следующую. Свежий воздух наполнял мои легкие запахами цветов и  ветра с озер, смесь сладкого и легкого. Великолепная смесь…
  Я опять подняла голову, вглядываясь в очередное знакомое мне созвездие.
  Большая медведица…
  С этим созвездием у меня связанно пренеприятнейшее воспоминание о дворовом мальчишке в кепке, который под гитару на весь квартал орал мне серенады и грозился побить Вовку из 5 «Б» за то, что тот носит мой портфель. Потом я вышла на улицу и спросила его, зачем он это делает. А Генка, по-моему, его так звали, ответил, что сделает Вовке «большую медведицу», если тот не отстанет. Только на следующий день, когда Генка таки исполнил свою угрозу, я узнала, что «большой медведицей» они, местные хулиганы, называли «темную»…
  Созвездие Ориона…
  Мы говорили о нем одним прекрасным июньским вечером с моим тогда еще будущим мужем, Павлом Андреевичем Измайловым, молодым ученым астрономом, только что получившим степень.
  Мы познакомились с ним на симпозиуме во Дворце Республики, где я получала посмертную награду моего отца. Тогда Павел Андреевич и решился подойти к неприступной красавице Марии Мироновне Агальцовой, дочери знаменитого Героя Великой Отечественной и выдающегося ученого мирового уровня.
  Меня поразил тогда его несколько растрепанный вид. Ведь я привыкла, что за мной ухаживали только интеллигентные, одетые в иностранные, и зачастую купленные у перекупщиков, вещи. Но его глаза… Их образ преследовал меня те несколько недель, что я старалась всячески игнорировать его телефонные звонки.
   И я не выдержала. Пообещав самой себе, что я схожу с ним только на одно свидание, а потом попрошу оставить меня в покое, я несознательно оделась понаряднее, заплела свои длинные черные волосы в аляповатую, но очень модную в то время, прическу, и вышла из дома.
  Мы гуляли, беседовали на разные темы, а потом он начал читать стихи собственного сочинения. Наверное, именно в тот момент я и поняла, что Павел совсем не похож на тех щеголеватых франтов, которые дарили мне дорогие цветы и водили по ресторанам, у которых кроме денег и положения в обществе за душой ничего нет. Он простой молодой мужчина, который покупал мне мороженое-рожок в парке Челюскинцев и  вкладывал душу не только в свою любимую работу, но и в те несколько строчек, которые он посвятил только мне. И не важно, что у него заплатки на рукавах коричневого выцветшего пиджака. Неважно, что у него волосы кучерявятся и торчат в разные стороны. Важно то, как он смотрит в мои карие глаза в надежде, что я одарю его улыбкой, что я похвалю его за красивые и искренние слова так славно сложенные в четверостишия о любви…
  Несмотря на то, что мой супруг был всего на пять лет старше меня, я всегда называла его по имени-отчеству. Так было приличней, что ли…
    В Академии, где я уже полным ходом преподавала вокал у старшекурсников, мне завидовала почти вся женская половина преподавательского состава.  Все, кроме Лизоньки. У них с Никитой Викторовичем была особая, я бы сказала – волшебная любовь. За несколько месяцев до их свадьбы, Елизавета, поскользнувшись на трамвайной остановке, сломала руку. Никита Викторович в то время был уже ординатором в травматологическом отделении. Узнав, что Лиза Верещагина  занимается музыкой, подрабатывая аккомпаниатором в Академии Культуры, доктор Кулагин приложил максимум усилий, стараний и знаний, чтобы спасти сломанную в двух местах хрупкую нежную руку девушки. Так завязалась дружба, потом она переросла в нечто большее. А уже через семь месяцев они сыграли свадьбу в студенческом общежитии на все заработанные ими деньги. Нежность, волшебство и спокойная предсказуемость в их отношениях продолжалась до самой смерти Никиты Викторовича…
  Мы всю жизнь дружили семьями. Мой Павлуша и Кулагин любили мастерить что-нибудь, когда мы выезжали сюда, за город. Они поставили баню, сделали круглую беседку во дворе, где любили поиграть в «неинтеллигентные» карты, домино, или почитать научные журналы и книги. Павел Андреевич, после выхода на пенсию, переехал сюда, притянув за собой и меня…
 
  В груди опять что-то больно кольнуло. Слева – тревожный признак…
  Я потянулась было к пачке «Голуаз», но убрала руку. Что-то странное, до сих пор совершенно незнакомое растекалось по всему моему телу.
  Как раз в этот момент из каминной комнаты послышалась мелодия. Лизавета Леонтьевна села за рояль и теперь наигрывала свои любимые отрывки из симфоний Листа и Грига.
  Сладкая истома накрывала меня с головой, не давая понять, где и когда Елизавета строила технические схемы, чтобы сплести воедино прекрасные, но такие разные по стилю и звучанию звуки. Она обладала совершенным талантом превращать музыку в сказку.
  Я стала тихо подпевать ей, зная, что сил уже не хватает даже на то, чтобы сделать вдох.
  Мы с подругой часто практиковали такие вокально-инструментальные занятия для поднятия настроения и стойкости духа. Но сегодня что-то шло не так. То ли внезапно накатившая на меня усталость, то ли просто лень, но что-то не давало нам полностью насладиться гармонией звука «симфонии сердца», как мы называли свои упражнения.
  Прекрасное сочетание – сияние звездного ночного неба над головой и мелодичный, ласкающий слух, звук в душе. Именно в душе… Становилось так спокойно и легко, что я почувствовала, как поднимаюсь…

                * * *
  Я тянула к нему руки, пытаясь дотронуться и ухватиться покрепче, чтобы уже никогда не отпускать. Его веселые карие глаза смотрели на меня с такой нежностью и любовью, что у меня перехватывало дыхание.
 - Ну, что, родная, пора! Иди, прощайся с подругой…
  Я оглянулась и увидела, что не стою на балкончике, а парю воздухе рядом с ним. Мой взгляд упал туда, где я еще минуту назад отдыхала от поездки в глубоком кресле-качалке. Плед, сшитый с такой любовью моей самой лучшей подругой, лежал поверх моего неподвижного тела так, словно я не вставала. И я поняла…
  Быстро повернувшись к Павлу, я обратила внимание, что он молод и красив, словно никогда не старел, и уж тем более никогда не умирал. Его волосы опять торчали во все стороны отражая слабые голубоватые блики лунного света. Его глаза сияли в свете ночного неба. Это было похоже на сказку…
  Я опустила взгляд на свои руки и не обнаружила на них ни морщинок, ни пятнышек. Мои запястья снова обрели ту красоту, изящество и грацию, которыми я могла похвастаться перед любой особой самого знатного королевского рода.
   - Иди, Машенька, попрощайся с Лизой…
  Я сделала шаг на балкон и, отодвинув занавеску, посмотрела внутрь. Елизавета сидела за роялем и продолжала наигрывать тихую печальную мелодию из какой-то до боли знакомой сюиты.
  Я опять ласково провела рукой по роялю и подошла к подруге, не обращавшей на меня никакого внимания.
 - Прощая, родная…
  Я легонько прикоснулась губами к макушке ее седой головы и в последний раз вдохнула ее аромат.
  Уже на выходе я повернулась, чтобы кинуть прощальный взгляд на человека, который скрасил мои последние годы одиночества. Лиза смотрела мне вслед, словно почувствовала что-то. Она не могла меня видеть… больше. Но она могла чувствовать. И такая тоска сквозила в ее тревожном взгляде, что я заколебалась.
 - Не нужно, Машенька! Она тоже скоро придет, дай ей время закончить все дела…
  Павел Андреевич протянул мне руку, приглашая идти вместе с ним. Ведь там, куда мы направлялись, наверняка такое же прекрасное звездное небо, такой же свежий августовский ветер.
  Я подняла лицо навстречу вечности. Мне было так тепло!
  А звезды приближались, становясь все ярче и ярче…