Аз-Харам

"Догадка Бесонного Ридзу". часть первая


Моему старшему брату                Я спал.
                Я видел скорлупку ореха
                Глазами колосса,
                Венчающего  пьедестал
                На Площади Долгого Эха.

               


       Будучи единственным в Городе, он застал еще то время, когда подобных ему было великое множество. Никто и не вспомнит уже, как исчез первый из них, а за ним — остальные... Время — понятие растяжимое. Сменялись короли и эпохи, народы перетекали друг в друга, а они незаметно покидали свои места, точно уходили, забытые и брошенные людьми. На самом деле никто не знал, куда и зачем они уходили — даже он сам, последний из истуканов Эпохи Безмолвия.


       Мотоциклетный шмель прожужжал у самой пяты Бессонного Ридзу, и тот, если б только мог, непременно бы поморщился. Луна уж оглядывала серпийские крыши, и некто в длинном одеянии — с высоты напоминавший  светляка-чародея — вывешивал цветные фонарики, словно утешая квартал, заплаканный вечерним дождем. Один он повесил на крюк у подножия гигантской тумбы, где возвышался Ридзу, бросая на Город тень. Укрывшая дома и сонные размышления своим прохладным покоем, долгая тень его тянулась венценосной макушкой к самой окраине, где начинался уж лес и совершенно иные мысли. 
       Завершив свой ритуал, некто в одеянии раскрыл тайный люк внизу постамента и исчез внутри. А недремлющий колосс над ним, — просеяв его мысли и найдя одну-две крупицы истины, — стал далее прислушиваться к миру.
       И не дрогнули черты, подобные скальным печатям, на  каменном лике его...
       Ни на миг не засыпавший Ридзу был со всех сторон, как ветер, дующий сам в себя. Слишком древний — гораздо старше Города, и не вполне сохранившийся. Напитанный временем, как земля — водой. Дела его были скрыты от нас. Мог ночами напролет изучать мысли какого-нибудь жучка, попутно обращая в пыль залетные метеоры. Днем же, окруженный стайками дирижаблей, он смеялся втайне, ибо наделен был редкой проницательной силой. Отдыхающие у тумбы и плывущие на ретромобилях, мирно бредущие вдоль изогнутых улиц или даже сидящие дома взаперти — люди даже не подозревали, что кто-то рядом знает все их мысли и чувства.
       Средь пепла облаков смигнул огонек, и словно горячим поцелуем обожгло камень. Силясь разомкнуть веки, истукан породил только скрип и облако пыли. Вот уж восемь недель ощущал он над собой дыхание этой пресловутой кометы — дракона о двух хвостах и с двумя именами. Заметно выросшая за эти дни, она висела над Городом, точно приклеенная. Исследовав сотни мудрейших умов и даже потревожив бессмертный дух Леонардо, Ридзу отыскал лишь одно внятное размышление о комете. И не где-нибудь, а прямо у себя под ногами. Каждую ночь в тесной келье внутри постамента некто в длинном одеянии зажигал свечи и раскрывал ветхий фолиант на одной и той же странице. Ни чисел, ни знаков — только выцветший рисунок. В нижней его части угадывался Подлунный Город с зыбкими фигурками, от которых сходились вверх некие линии — в точке схода бумага была стерта до основания. На обороте листа — два имени дракона, давнего завсегдатая Города. Аз  и Харам. Тщетно бился ученый над рисунком, пытаясь связать его с кометой. Гипотезы рождались одна за другой в его голове, и как величавые воздушные змеи уплывали в ничто. Ридзу, созерцая их причудливую вязь, красоту отдельных частей и слаженность целого, лишь тихонько поскрипывал лбом. За эти долгие ночи он многое узнал от мудреца про Аз-Харам, но суть явления безнадежно ускользала от обоих.
       Где-то качнулся маятник, кто-то вдохновенно сплел в голове стих, и Ридзу отвлекся. По булыжнику прошуршала змейка — ее ум источал сладкий яд, — и колосс, чтоб не занемело вдруг сознание, устремил его к замку на окраине Города, где жили оркестранты, и имелся церковный орган. Тут мысли, наконец свободно вздохнув, запели. И вдруг осеклись, смущенные воспоминанием о змейке — странный все-таки знак. Лоб истукана прочертила трещина.
       Вновь и вновь он мысленно открывал книгу, но фигурки и линии ничего не говорили. Наконец, он детально оживил в памяти рисунок и разглядывая снизу вверх, в один момент уловил в нем что-то знакомое. Казалось, еще немного, и туман рассеется... Внезапная догадка пронзила Бессонного Ридзу, и он завибрировал от самых пят до зубцов короны. При этом где-то в спине дрогнул один расшатанный от времени камень... И не успел Ридзу опомниться, — камень отделился, и, со свистом рассекая воздух, упал, гулко прокатившись через всю пустынную площадь...
       Эхо еще блуждало… как вдруг отдаленно прозвонил колокол. Не в Городе, а где-то там, за лесом... Его звон, долгий, как выдох, принес еще кое-что, хорошо знакомое Ридзу. Словно  шепот, сотканный из нитей молчания. Будто бы кто-то говорил, да нельзя было расслышать. Или молча касался, и он чувствовал еще кое-что помимо прикосновений. Однажды этот зов уже достигал каменного сердца,—  так он понял, что отныне не одинок. Кто-то чудом уцелевший звал его с дальнего конца Города, а возможно, и мира, кто-то, подобный ему.
       Ридзу, будто бы протягивая к Зовущему невидимую нить, послал тому в ответ образ серебряной птицы — свой верный талисман. Луна затянулась дымкой, а он все смотрел, не поднимая век, куда-то сквозь Город. В уголке серповидного глаза засверкала искра. Встревоженные эхом люди, выглядывая из окон в столь ранний час, говорили: «Ридзу плачет». Знали бы они, что еще полчаса назад взбежав по темной винтовой лестнице, некто в длинном хитоне очутился в своей обсерватории, ловко устроенной внутри головы монумента. А спустя время, прошептав: «ага», приник-таки к окуляру глазом. И то, что снаружи казалось слезой, было на самом деле крохотной отсюда телескопической линзой.


       Тонкая белая рука, вынырнув из хитона, облепила остатками воска фитиль и чиркнула спичкой. Блеснули угольки глаз. Пергамент зашуршал меж пальцев.
       «Теперь я близко, совсем близко...» — подумал человек, обмакнул перо и начал выводить ровные спиральные завитки, один к одному — это помогало сосредоточиться. Юное строгое лицо пряталось в тени капюшона.
       Огонек дрожал, освещая раскрытую страницу, и фигурки на ней будто приплясывали в такт. Как бы начертанные детской рукой, все они были одинакового роста с домами. Капля воска упала точно на голову одной из них и начала стынуть. Приблизив лицо, он заметил у фигурки нечто вроде крыльев. Рука машинально начертила еще восемь спиралей и отбросила перо. Только-только зародившаяся легенда о людях-гигантах, о грандиозной империи, сметенной кончиком хвоста дракона из рода блуждающих светил, теперь уже никуда не годилась. Он расплющил пальцем восковую каплю и сковырнул с листа. Под ней обнаружилась голова, увенчанная короной, но он уже не видел этого, направившись к телескопу.
       Звезды успокоили его. Привычным движением рычажка поймав в объектив ровно пламенеющий глаз, он уперся в него взглядом, точно играя — кто кого переглядит. Аз и впрямь напоминал дракона с огненным телом, чей хвост неуловимо раздваивался на конце. Замерев в одной точке, комета словно вырастала на глазах. От долгого смотрения начинало казаться, что она набухает изнутри него самого, оставляя везде, куда падает взгляд, яркие отметины. Человек устало закрыл глаза, а когда открыл — комету уже затянули свинцовые облака.
      И он поспешил забыть о ней. Мысленно выводя спирали на звездном небе, он размышлял о крылатой фигуре.
       «Ангел... Вот оно. Мир ангелов, некогда оставшихся на земле, или сосланных сюда для обретения... Они не смогли стать вполне людьми и сотворили цивилизацию, где воплощение мечты было нормальным явлением. Комета была связующим звеном, посланцем от мира ангельского — людям. Но страх делал людей уязвимыми, и огонь посланника, приходя в их мир, раздуваемый людскими страстями, сжигал целые города. Лишь немногие, не убоявшись, поверили ему, и прошли очищение огнем, обретя крылья и жажду полета».
       Мысли текли, трепетали, разгорались цветком и таяли струйками дыма заодно с пламенем свечи. То и дело приходилось его воскрешать. Итак...
       «Преображенные, люди пришли в мир ангелов, чтобы творить мечту на земле. Но они принесли с собой человеческое, и постепенно мечта становилась разумной и практичной, так что воплотить ее не стоило труда. Ангелы, познав человеческое, все больше становились людьми и незаметно теряли крылья, пока однажды к ним не вернулся огненный посланник, но уже как к людям...»
       Он сглотнул, как бы переводя дух после испитого кубка. Надо было снова увидеть Крылатого... Стоило ему сделать шаг к книге, как откуда-то снизу зародилась дрожь, нарастая, охватила вековые плиты и толчками ушла наверх. Вслед за тем что-то, тяжело ухнув, сотрясло землю. «Вот оно. Началось» — подумал человек, вцепившись в телескоп. Отблески метались вдоль стен, сознание нащупывало нити: «Я цел. Ридзу... даже не покачнулся... Мир устоял…» Краем глаза он  еще успел заглянуть в книгу, на лету выхватывая обрывок фразы... — затем порыв горячего воздуха, перелистнув страницы, задул свечу.
       «...и отдал свои крылья серебряной птице...»
       Густое молчание вмиг нахлынуло в каменную тьму. На черноте постепенно выткались два тончайших полумесяца — прорези створчатых век  Бесонного Ридзу. Сквозь них проглядывал тлеющий пепел неба, то одеваясь огнем, то мерно тускнея. Человек закрыл уши, чувствуя, как молчание смыкается все плотней — он словно погружался в бездонный колодец. Вдруг отнял ладони. Над бездной замирал некий отголосок. Протяжная нота за гранью слуха. Вздох. Ничего.
       Он лег на пол, пытаясь ни о чем не думать. Тело окутано прохладным облаком хитона, а вокруг пляшут огни — или только кажется? Ладони скользнули на пол, и вдруг он вскочил. Камень был почти раскаленным. И Человек понял. Рука, то и дело сбиваясь на дрожь, потянулась к телескопу. Внезапно, откуда-то из самых недр тишины донесся чуть слышный голос, как будто ребенка. Но это был не ребенок.
       Он узнал этот голос уже, когда, распахнув обжигающий люк, сбегал по винтовой лестнице. Голос, значивший для него даже больше, чем Аз-Харам. Минуя долгие пролеты, как секунды, шелестя по ступеням, он летел ему навстречу сорванным с ветки листом. Ветер откинул капюшон, длинные рыжие волосы взметнулись, следуя за ним, как хвост кометы. Время ширилось, а лестница казалась все уже.
       Наверху что-то сдвинулось, заворчало, и камни, один за другим полетели вдоль полого тела истукана. Он едва успел вжаться в стену и закрыть голову, слушая дробный смолкающий перестук и тишину внизу.
       «Йааооу...» — нежно прозвучало далеко под ногами. Человек вздрогнул и побежал, на ходу примечая огромную брешь в стене, — сквозь нее промелькнула озаренная площадь... Он мчался, чувствуя себя ускользающим за пределы мира…
       Пока он вился спиралью по лестнице, в голове проносились, сменяя друг друга, древние изображения ушастых странников — гибкие хвосты, миндалевидные глаза... «Они призывают меня…»
       Близкий голос, отраженный площадным эхом, служил тому подтверждением.
       Кое-как справившись с люком, он вывалился из каменной тумбы наружу. Воздух плавился, окна Города пылали золотыми кострами. Вдалеке он приметил движение: гибкое серое животное, мурлыкнув, не спеша скрылось за углом ближайшего к площади дома. Крик, похожий на шепот, застыл на губах. Пробили часы. Стая ворон, рухнув с ратушного шпиля, пронеслась ковром над землей, сбив человека с ног. Он открыл глаза и увидел, что небо изменило цвет. Все решилось в секунду. Из облачной разверстой пасти вынырнул слепящий огонь и лизнул неподвижную статую. В тот же миг он понял все до конца, едва успев перевернуться лицом вниз, чувствуя, как сознание раскалывается на две половины, подобно ореху…


       Какая-то его часть еще некоторое время оставалась на площади, все больше погружаясь в забытье. Эхо умножало редкие хрустальные всхлипы — звоны лопавшихся стекол. В остальном же царила странная тишина. Его пальцы без устали что-то нащупывали на груди, что-то очень важное, о чем он никак не мог вспомнить...
       ...В мгновение ока он вознесся гордо над миром. Тот, кем он был теперь, обладал колоссальной мощью и безмерным спокойствием. Время протекало сквозь него и он знал прошлое и грядущее в единый миг. Мысли и образы людей за многие века составляли его знание. С высоты полета он обозревал Город, как бы незнакомый ему, видел же гораздо дальше — хоть глаза его были закрыты. Где-то под ногами лежало усталое тельце, имевшее к нему смутное отношение, но было это не больше, чем пригоршня молекул. Еще он чувствовал нечто давно позабытое — щекочущий зуд под лопатками. Капля за каплей возвращалась память настоящего, пока, наконец, он вспомнил свое имя — Ридзу, последний император Эпохи Безмолвия.
       И тут он услышал зов, идущий не отсюда, — значит, пора. Огонь, который он принял в себя, наделил тело необычной легкостью и сделал мир как бы прозрачным. Он видел, как Город уже теряет свои очертания, и, безо всякого усилия открыв глаза, шагнул навстречу неизбежному. Под лопатками все набухало и вдруг лопнуло, как завязь цветка — вслед за тем что-то развернулось позади, обдавая ветром. Сойдя на землю нового мира, он встал, осматриваясь вокруг, и привычным некогда движением расправил вновь обретенные крылья...


комментарии:
             *серпийские крыши - здесь: крыши Серпийского квартала.

(продолжение - "Тень Серебряной Птицы")