Тень Серебряной Птицы

"Догадка Бесонного Ридзу". часть вторая.
(продолжение. начало - "Аз-Харам")





       Голубоватые холмы оплетала тропинка, ведущая к тесаным ступеням и звоннице из старого кедра. Одинокий колокол свешивал свой язык, красуясь в туманном безмолвии. Прямо под ним, в густых ромашках, спал мальчик-звонарь. Внезапно он заворочался, и в колоколе отозвалось эхо. Мальчик слегка вздрогнул, будто стряхивая этот странный сон, пришедший к нему после той отдаленной вспышки. Губы его разомкнулись, и некое слово замерло на полпути. Звонарь повернулся лицом к восходу, а сон продолжал сниться — как ему, так и людям, живущим по ту сторону леса — один и тот же...


        ...Тень от императора стекала вниз по ступеням, и собравшиеся невольно расступались, со скрипом ворочая громоздкими телами. «Он здесь... Он с нами» — беззвучно шелестело с дальних рядов.
       ...Мы оглядывались на его шаги, искали глазами, при этом, однако, не теряя достоинства, подобающего истинным колоссам...
       Далеко вокруг, насколько хватало глаз, тянулся, устланный покровом толпы, величайший амфитеатр — где-то за его пределами начиналась пустыня… Диковинные фигуры собрались здесь со всех концов прежнего мира: короли, пророки, идолы неведомых культов... Все те, кто еще прежде вошел сюда, да теперь еще он сам — их владыка, своим появлением замыкавший круг.
       Император стоял в проходе, озирая ряды сидящих из-под ладони. Шепоты и шорохи медленно стихали. Закрыв глаза, он раскинул широко крылья, как бы охватывая весь амфитеатр. Он сливался с ними в одно целое, и все их тайны открывались ему, а они тем временем постигали непостижимое. Отовсюду текли мысли, полные гордого одиночества и скрытой тоски о былом величии, — царю же было не до них.
       Ему было видение на краю туманного горизонта...
       По ту сторону пустыни встал кто-то незримый, тот, кто принес ответ. Уходя в туман, он протягивал нить меж мирами, и однажды вовсе потерялся из виду... Ридзу охватила печаль. А туман вдруг рассеялся, и звезды, одна за другой, очертили контур улетающей  серебряной птицы...
       Ударил гонг. Веки императора дрогнули. Безо всякого желания он наконец-то открыл глаза. Настало время даров.
       В центре круга возникли четыре глиняных ифрита, опускавших на землю массивный предмет, завернутый в темно-лиловое. «Ридзу-у-у!» — раскатисто пронеслось над трибунами. Он сделал знак замолчать. Ткань слетела прочь, и император... чуть было не расхохотался.
       Его глазам предстала отлитая из бронзы точная копия тумбы, когда-то служившей ему постаментом. Затаив дыхание, все смотрели на императора.
       Ридзу, как бы задумавшись, поглядел на свою ладонь, которая переливалась скрытым огнем, а затем — вниз. Неуловимый взмах руки, — и на месте тумбы — облако пыли.
       Один за другим истуканы поворачивали свои тяжелые головы к императору. А тот лишь приподнял бровь.
       Ни на кого не глядя, царь спустился вниз, и сел на каменный трон.
       Он развел в стороны руки, как бы что-то удерживая. Меж ладоней очертился зыбкий голубоватый шар. Медленно вращаясь, шар вырастал; то тут, то там проступали контуры материков. В единый миг с затаенной надеждой все узнали в нем покинутую Землю. 
        Умолкнув, мы смотрели на прежний мир... Земля то и дело замедляла обороты; взгляд, скользивший вдоль мира, выхватывал одно за другим... Всякий находил там свое место и некогда оставленный постамент. Все мы, будто бы вмиг помолодев, невольно принимали давно забытые позы, а иные роняли слезу...
       «Тень прошлого короче секунды», — словно из подземелья донесся глухой, лишенный выражения голос, при первом же звуке которого сидящие вздрогнули. «Ты обернулся к солнцу, и вот — тени уже нет... Воспоминания — прах. Так предадим их земле»
       С этими словами царь, преодолевая гнет тишины, склонился над планетой, глубоко вздохнул, — и медленно... протянул руку к короне. Отломив зубец и, раскрошив его в пальцах, он рассеял пыль над Подлунным Городом. Поверхность земли окуталась плотным туманом, превращая планету в дымчатый бледный клубок. Кругом заметался шепот, но Ридзу не поднял головы, и не разомкнул уст. Слова иссякли, а душа парила над миром. Он был свободен, как опустевший сосуд, куда теперь вливались лишь радость и печаль. Минуя их сны, он летел уже вслед за серебряной птицей...
       …Мы не видели ни его улыбки, ни усталого взмаха руки, — но лишь то, как наш несбывшийся мир растаял в воздухе.


       Луна тщетно сочилась сквозь туман. Незнакомец, закутанный в плащ, сделав последний глоток, положил опустевшую флягу у подножия тумбы. Он все медлил, как бы сверяясь со внутренними часами — что-то еще удерживало здесь… Он искал глазами хотя бы какой-нибудь след Ушедшего, и не находил. Долго же он отсутствовал...
       Туман поглотил все — дома, людей, даже звуки. Было ощущение, что мир попросту исчез. Твердо опершись на свой длинный зонт с полосатой ручкой, этот причудливый странник, не моргая, смотрел вперед. Взгляд его, минуя туман, пронизывал Город, — точно продолжавший рисунок, вытканный на сером плаще. Он видел, как люди спят в домах, слушал их дыхание и разделял с ними сон. Целиком отдавшись безмолвию, он чувствовал: кто-то приближается, — незаметно, как пробуждение...
       Из тумана вышел дымчато-серый кот и легко коснулся хвостом его ноги. Встретившись глазами, они ничего не сказали друг другу — но когда кот развернулся и нырнул обратно, он тотчас последовал за ним.
       Спустя несколько шагов они наткнулись на лежащее навзничь тело. Некто в длинном одеянии — теперь уже насквозь вымокшем, спал, неловко подогнув руку; голову скрывал капюшон. Кот неслышно сел рядом. Странник, нагнувшись, осторожно перевернул спящего.
       Волосы цвета жгучего пламени, опаленная хвоя ресниц. Перед ними была девушка с необыкновенно тонким, словно мальчишеским, лицом. Рука на груди, плотно сжимавшая что-то, посверкивала бисером капель.
       Как бы усмиряя огонь, Странник убрал с ее лба непослушные пряди. С сонных губ слетел шепот. Легко взяв на руки, он опустил ее уже рядом с тумбой. Снял с себя плащ, так похожий на гобелен — к удивлению, совершенно сухой, — и укутал ей плечи...
       Раскрыв над головой зонт, Странник обернулся к Луне.
       «Скоро... Уже скоро...»


       ...Тогда царь, вставая, отнял от короны другой зубец, на глазах превратившийся в хлеб, — и разломив его надвое, положил обе половины к себе на плечи, справа и слева.
       «Аз» — изрек он, обращаясь к небу. — «Харам».
       Донельзя окаменевшие, истуканы вдруг начали оживать. Каждый из сидящих почувствовал, как где-то внутри затеплился былой огонь.
       ...наконец настал наш черед.
       Одновременно, с разных сторон, на плечи императора слетели два ворона. Один нес оперенье редкой белизны, другой же был гораздо темнее ночи. Вкусив его хлеба, они прочно прилепились к Ридзу.
       Поразмыслив, он шепнул что-то птицам на их языке, и все трое с шумом развернули крылья. Вороны снялись с места и закружили белым и черным лепестками над амфитеатром. Они замирали то там, то здесь, заглядывали в лица, но нигде не снижались, — иной огонь служил для них маяком.
       Однажды они замерли чуть дольше обычного, чтобы, внезапно развернувшись, стрелой умчаться  в сторону пустыни.
       ... И никто не шелохнулся из нас, даже он сам, властвуя на грани яви и сна...


       Лицо девушки оживало во сне: отблеск полета таился в уголках вздрагивавших губ; в трепете волос чудились взмахи невидимых крыльев... Ее ладонь, соскользнув с груди, бессильно разжалась, —  и на землю вместе с обрывком нити выпал амулет. Птица в круге из тонкого серебра.
       Ты..?
       Странник приблизился к ней, к самому уху. Дрогнув, уста произнесли всего два звука  — имя, высеченное на камне...


       Пока длилось молчание, пока его тень, вырастая, завершала круг, истуканами все больше овладевал ропот. В конце-концов, когда солнце клюнуло горизонт, накал вдруг достиг точки. Многие зашумели с мест. Иные подскочили, обступили кругом, надвинулись... И каждый гудел свое, а кое-кто даже норовил ухватить за царское крыло. Сквозь весь этот гам император вдруг уловил не слухом, но чем-то более тонким, как тихий знакомый голос назвал его по имени. Голос прозвучал не далеко, не близко, а как бы сквозь толщу пространства. Ридзу, будто от толчка, мигом обернулся.
       Отблеск птицы над Городом...
       Пустыня.
       Одним движением мысли размыкая кольцо, он повернулся, и зашагал размашисто прочь. Чуть запнулся, оправился, и вдруг побежал, дальше, дальше... пока не вырвался однажды за пределы амфитеатра — туда, где обитало совершенное безмолвие, туда, где царила луна...


       Долго он наблюдал один покой и ничего кроме, как будто ослепнув от безмерной жажды.  Сейчас он был лишь сыпучим барханом, одним из звеньев бесконечной гряды. Где-то под ним бежали ручьи, опутывая подземный мир своей паутиной. Ручьи ползли, растекались, обвивая плоть серебристыми змейками. Он чувствовал, как холодит жгучая влага, как тело обретает странную легкость. Так он лежал день, год, вечность...
       А затем...
       Что-то ожило в его ладони. Крохотное, при этом безмерно великое. Словно удерживая это, он до боли сжал пальцы. Рука наливалась таинственной силой, животворящим теплом. Он не знал, что там, и на краткое время оно показалось ему спящим цветком, ждущим рассвета.
       Задрожавшая было рука замерла, как влитая. Ответ был внутри. Пальцы разжались, и он спокойно посмотрел на ладонь, в которой легко бы сейчас уместился весь амфитеатр.
       Холодный свет луны озарил каменную ладонь, и там вдруг вспыхнула и погасла искра. Ниоткуда набежавший ветер тут же подхватил это искру — оказавшуюся серебряным пером, — и повлек наверх, все выше, промеж звезд, прямо к зачарованной луне...
       С тем же спокойствием он обернулся назад, где заметил вдали одиноко бредущие фигуры, рассыпанные меж дюн.
       «Вы жаждали нового мира? Вот он»...


       ...В тени постамента лежала позабытая фляга. Отовсюду сползался туман, — закручиваясь спиралью, понемногу втягиваясь в узкое горлышко, заодно унося и сон. Обнажались мосты, арки, шпили, тронутые просыпавшимся солнцем…
       Явился ветер-жонглер... играя серпантином плюща... колдуя обрывками афиш... Наискосок, через все каменное раздолье, беспечно пронеслась сорванная ветром шляпа... И площадь вновь опустела, если не считать фигурки у подножия тумбы.
       Город молчал. Чуть вздыхая шорохами листьев, взмахами крыльев кое-где появлявшихся птиц, постанывая  дрожью одинокого провода, — он все еще молчал, как простертый гигант, не до конца стряхнувший оцепенение.
       Девушка то ли спала, то ли прислушивалась...
       Тишина поглощала звуки, и она задержала малейший вздох, — так, что, казалось, стало слышно, как движется время...
       Раз...
       Два...
       Откуда-то из совсем другого мира, где сон уж не имел власти, прерывистый ветер смутно доносил звон колокола, легкий, как чье-то дыхание.