Время кино

Еще Святой Августин говорил о том, что до появления Вселенной времени не было. Следовательно, время и Вселенная составляют единое целое. Следовательно, нельзя отрицать, что время и пространство меняют свои свойства в зависимости от определенных обстоятельств.

Я просыпаюсь, а она еще спит. Я изучаю ее затекшее лицо, морщины, отросшие волоски на теле. И это не вызывает во мне отвращения. Я понимаю что, красота может спасти мир. Сейчас люди думают, что женщина это большие сиськи, упругая задница и смазливое личико. Но это не совсем так. Ведь если б это было так, каждый просто заказал бы себе по Интернету резиновую куклу для любовных утех. Такая себе преданная и молчаливая любовница, сделанная на 100 процентов из медицинского латекса, вагина и анус сделаны из материала loveclone, губы и рот из super-real, выдерживающая нагрузку до 150 килограмм и оснащенная встроенным вибратором.
Женщина это Великая Праматерь и Вавилонская Блудница одновременно. Я смотрю на ее еле вздымающуюся маленькую грудь и думаю, что это самое прекрасное, что есть на свете. Я хочу ее снова. Я смотрю на ее беспорядочно разбросанные по подушке волосы, чувствую на своем лице ее утреннее несвежее дыхание. Но меня это не отталкивает. На самом деле это прекрасно. Я думаю о том, что красота это не размеры 90 60 90. Все-таки это нечто большее. Более того. Чаще то, что мы видим, далеко не совпадает с нашим представлением об этом. Красота у нас в голове.
Я тихо встаю с постели чтобы не разбудить ее. Я на цыпочках ухожу, и периферийным зрением замечаю, что она следит за мной полуприкрытым глазом. Она в свою очередь замечает, что я увидел это и притворяется спящей. Я тихо прикрываю за собой дверь. Я еду на работу. После дождя на улице прохладно. Со мной здоровается велосипедист, приняв меня за кого-то другого. Я еду в трамвае и думаю о времени.

Фактически существует лишь доля секунды, которая и есть реальность. Но мы не в силах ее заметить. В нашем восприятии она как бы размазана, сливаясь с прошлым и будущим в единое целое. На самом деле время как поляроид: когда ты нажимаешь на кнопку делая снимок, реальность существует. Когда же фото выезжает из фотоаппарата, оно уже прошлое. Ты трясешь и дуешь на фотку для того, чтобы изображение быстрее проявилось. В любом случае это мгновение уже история. Оно существует только на карточке. Реальности, в которой она улыбается, позируя мне, больше нет. Жизнь и состоит из череды таких снимков. Кадров. Жизнь как кино. Только ты находишься внутри камеры.

Она говорит «ты мне не нужен». А я ей отвечаю, что я ее раб. Она лукаво улыбается и говорит «ты любишь плохих девочек?». А я стаскиваю зубами с нее трусики.

Она не звонит.

Вечером я сижу в маленьком арт-хаусном кинотеатре. Сегодня показывают «Восставших из ада», первую часть. Я пью разбавленное пиво из пластиковых стаканчиков и курю. В маленьком наклонном зале кроме меня еще два человека: парень и девушка. Но их не интересует кино. Они обнимаются и целуются, кажется сейчас он ее оттрахает прямо здесь. На экране один ужасный монстр сменяет другого, а они уже полураздеты. Они не обращают на меня внимания. Мне вдруг в голову приходит идея о том, что если б я сам взялся бы снять кинофильм, я установил бы камеру перед полотном, на которое проецируется фильм, только объективом к зрительному залу. И всю картину неподвижная камера снимала бы лица людей, смотрящих какой-то фильм. А фильмом на экране должно было быть, к примеру, что-то сумасшедшее, смешное и грустное одновременно, что-то, что могло бы вызвать наиболее обширный спектр человеческих эмоций на их лица. Например, Эмир Кустурица. «Аризонская мечта». Парочка перешла к страстному петтингу. Я поправляю через джинсы напрягшийся член и представляю, как бы я и тот парень отодрали бы его подружку. Было бы чудесно. Я выпиваю очередной стакан. Выхожу на улицу не дождавшись конца сеанса. Я уже порядочно пьян.

Иногда у меня бывают странные ощущения. На самом деле любое ощущение или эмоцию невозможно описать. Можно только поставить ярлык, символ, условное обозначение, общепринятое в твоем социуме, чтобы окружающие примерно поняли, о чем ты толкуешь.
Я не знаю, ощущают ли это другие люди.
Это как будто улицы заполнены жирным липким бесцветным желе, через которое ты продираешься. Ты двигаешься с трудом в этой массе. Думаешь с трудом. Чувствуешь с трудом. Время как будто замедляет свой бег. А потом ни с того ни с сего оно начинает бешено мчаться, словно в ускоренной перемотке, и все вокруг сливается в сплошной поток мерцающих огоньков, сумасшедших красок. Все размазывается. Как палитра на полотне художника-абстракциониста. И тогда время летит очень быстро. Ты чувствуешь, как щетина лезет через кожу на лице. Иногда время стоит. И ты как космонавт в открытом космосе. Начинает казаться, что время живое. Что оно опутало тебя своими сетями. Что ты в ловушке. И чем больше и яростней ты дергаешься, тем сильнее привлекаешь к себе внимание паука, который эту паутину сплел. То время играет со мной как с несмышленым котенком, то хватая за шиворот швыряет меня на кирпичные стены домов и асфальт дорог. То я тону в нем, как в холодном и глубоком озере без дна. То оно превращается в гигантскую подошву кроссовка, а я превращаюсь в жвачку, прилипшую к ней. То оно и есть жизнь. То оно мертвое как мумия фараона. То оно вне меня. То внутри.
Иногда я чувствую все это и многое другое.
Впрочем, я чувствую совсем иное, потому что все вышесказанное лишь отдаленно описывает мои настоящие ощущения и переживания.

Ты смотришь в зеркало и чуть ли не видишь просвечивающийся через бледную кожу череп, черные впадины вместо глаз и следы гниения на лице. Некоторые монахи в медитации используют данную практику для того, чтобы убить в себе сексуальное желание. Они представляют себе молодую женщину, потом она стареет, становится сгорбленным седым покрытым желтым пергаментом вместо кожи древним существом, потом она мертва, потом она разлагается, становясь пищей для червей и птиц, потом она выбеленный солнцем скелет. Смотри на себя в зеркало. Практикуйся. Ты умрешь.
Перед лицом этой мысли, важно ли то, что ты сегодня пропустил свою любимую телепередачу? Важна ли твоя среднемесячная зарплата? Важно ли то, что ты не можешь влезть в джинсы купленные год назад? С каждым мгновением, с каждым кадром твоего фильма, ты приближаешься свое местоположение к местоположению твоего холодного синего трупа.
Смерть это действительность. Время это действительность. Хватит прятать голову в песок.

Я работаю. Работаю. Иногда мне кажется, что я герой какого-то фильма. Мелкобюджетной мелодрамы без сюжета и с плохо прописанными персонажами. Актеры тоже так себе. И этот мой фильм кто-то постоянно ставит на реверс и пускает по новой. Отматывает на начало когда я сплю. Со временем пленка протирается, ветшает. И я начинаю видеть дежа вю, сомневаться в реальности происходящего, ощущать эти странные штуки со временем. И так далее.

Она не звонит.

Трюк заключается в том, что этот настоящий момент, который мы не можем зафиксировать, хранит в себе информацию о прошлом и будущем одновременно. Он как семя, из которого прорастают сразу два дерева в противоположных друг другу направлениях. Два дерева: То Что Было и То Что Будет. Всматриваясь в космос, мы видим прошлое Вселенной, ибо свет далеких звезд доходит до нас с огромным запозданием. Это банально, но мысль о том, что возможно половина звезд на небосклоне которые ты каждую ночь наблюдаешь уже давно погасли – пугает. Мы видим в журнале фотографию отпечатка ноги трицератопса на фрагменте породы. Мы видим кино, снятое в позапрошлом веке братьями Люмьер. Реликтовое излучение. Отголоски прошлого у нас перед глазами.
Я смотрю на все, что происходит вокруг, и вижу будущее. Я вижу глобализацию. Диктатуру планетарных масштабов, не явную, но скрытую. Я вижу генетически модифицированных людей, больше похожих образом жизни на муравьев. Реклама повсюду. На туалетной бумаге, на салфетках. Рекламные огни сверкают ночью. И ночь становится такой же светлой, как и день. Они живут по расписанию. Каждый второй имеет фобию или другое психическое расстройство. Я вижу мир, где люди с помощью Всемогущей Матери Науки избавятся от болезней тела, но подвергнутся нашествию новых, психических эпидемий. Представьте себе, что население целого промышленного центра в один прекрасный момент начинает бояться собственной тени. Или кошек. Или пакетированного чая.
Я вижу, как люди перестают размножаться, у них все есть, и в то же время они глубоко несчастны. Они страдают. Они ищут любую возможность бежать от реальности.
Правил и законов будет так много, что понятие «свобода» будет исключено из словаря. Потеряет свое значение. Станет атавизмом. Это мир давящего, серого, вездесущего и всемогущего детерминизма.
Я вижу мир, в котором войны будут почти бескровными и будут длиться один день, но в то же время каждую минуту на Земле кто-то будет сводить счеты с жизнью.
Возможно тогда люди поймут, что человек ничто. Что он не центр этого мира, и что живет он не ради удовлетворения своих низменных и никчемных нужд. И не ради пресловутого «счастья». Возможно тогда станет ясно, что мы просто былинки в бескрайнем океане хаоса, затерянные в пространстве и во времени. Одиноки. Ничтожны. Ничтожно малы. Меньше муравьев. Это будет страшное время, потому что тогда боги станут бессильны.
Все это я вижу сейчас, в данный момент, потому что ростки будущего находятся в прошлом и настоящем. Нужно только присмотреться. Мы все как бароны Мюнхгаузены. Сидим на ядре. Которое давно выпустили из пушки.

Как только человек осмеливается предположить, что он может понять другого человека? Как только человек может считать другого человека своей собственностью, да и зачем? Как только ему хватает безумия претендовать на что-то, кроме скудных воспоминаний? Ведь в конечном итоге это все, что у него останется. Об этом нужно заранее подумать. Заранее взрастить эти воспоминания. Сделать все, чтобы они были прекрасны. Все остальное бесполезно.

Я не знаю, почему мне в голову приходит подобная ерунда. Господи, я не знаю, откуда она берется.

Она не позвонит.

Если бы я снимал фильм, я сделал бы мрачную историю в стиле нуар, в которой протагонист пытался бы разобраться в том, что реально, а что нет. В том, что такое время. В том, кто он такой. В том, кто такие те, кто его окружают. Весь фильм он провел бы в тщетных метаниях. Атмосфера картины в полной мере передавала бы внутренний мир героя – пустой, одинокий. Мертвый. В конце он так бы ничего и не узнал. Последние десять минут фильма в полной тишине на черном экране были бы только две буквы: «МУ»*.