Однажды преступив черту. На всё воля Божья

  ГЛАВА ДЕВЯТАЯ   «НА ВСЁ ВОЛЯ БОЖЬЯ…»

     Месяц прошел с того дня, как Антип и Дарья обосновались на берегу Тунгуски.
     Розовым огнём загорался вдали над тайгой восток. В воздухе ощущалась дивная свежесть наступающего летнего утра.
     Сладок сон на заре! Дарья ещё мирно спит в зимовье, но Антипу не до сна. Он на берегу спозаранку и разматывает крепкую нить-постегонку, проверяет свинцовое грузило и наживляет «гармошкой» на крючок жирного красного червя. Поплевав на наживку, Антип взмахивает удилищем и ловко закидывает удочку в речной поток. Рыба резко бросается на наживку и берет её рывком. Тут же поплавок уходит глубоко под воду, постегонку ведет в сторону, удилище упруго гнётся в руках Антипа. И вот уже крупный хариус, раскрывая свои красные жабры и хватая ими воздух, извивается у его ног.Клёв был дружный, и Антип не успевал бросать юрких с радужными перьями рыбин на каменистый берег. За полчаса он надергал из воды десятка полтора серебристых, красноперых хариусов.
     На земле весело потрескивал костер, и в железном котелке упрела жирная, наваристая уха. Антип и Дарья хлебали её с жадностью и наслаждением. Дарья, улыбаясь, смотрела на Антипа, и её глаза светились от счастья и нежности к нему.
Всё прошедшее время Антип усердно поправлял своё таёжное жилище. Работа кипела и спорилась в его руках.
     Хотя сруб зимовья был в своё время срублен прочно, два нижних венца его основательно подгнили. Легко разваливающиеся на части брёвна, из сердцевины которых сыпался рухляк, были заменены на новые и переложены таёжным мхом. Антип, напилив сосновых брёвен и с помощью клиньев распустив их на плахи, обновил подгнивший пол, основательно укрепил потолок и засыпал его сверху толстым слоем земли. Наколов с помощью тех же клиньев желобов-полубрёвен, подправил кровлю. Из грубо отесанных сосновых плах во всю длину стены избушки соорудил новые нары, сколотил стол, лавки.
Найденную в промысловой избушке печку-буржуйку установил на выложенное из плитняка основание и, чтобы не теряла быстро тепло, с боков обложил  булыжником из камня-дикаря. Из того же плитнякового камня выложил и вывел на кровлю трубу, тщательно замазав всё глиной.
     Занятые работой, Антип и Дарья не заметили, как близился к концу жаркий июль.Сухари подъели, на исходе была крупа. В последние дни питались рыбой, собирали голубику, урожай которой в этом сезоне был редкостный: обширные голубичники были сплошь усыпаны ягодой.
     Пока Антип возился с зимовьем, Дарья хворала. Застуженные в холодной болотной воде и стертые от долгой ходьбы в кровь ноги болели. Раны на стопах гноились, суставы распухли. Ночами Дарья металась в жару, а днем едва передвигалась от шалаша к зимовью, превознемогая боль в ногах.Врачевала она свой недуг таежным способом: припарками из хвои, наваром коры тальника, которым обильно поросли речные берега.Лечение оказалось успешным: от трав, от ягод, от хвойных прогреваний Дарья встала на ноги, раны очистились, затянулись, боли в суставах больше не тревожили её.
     Антип — крепкий, закоренелый таёжник.Все хозяйские хлопоты, все суровое обеспечение таежной жизни-на нем. Антипу приходилось колесом вертеться целые дни напролет. Он и плотник, он и дровосек, он и рыбак, охотник и сборщик лесных ягод.
Дарья для таёжной жизни была не способная, не смекалистая. Тайга пугала её. Одна, без Антипа, за сбором ягод она не раз блудила среди сопок, страх одолевал её одну в тайге. Только рядом с Антипом она чувствовала себя уверенно, и на душе её было покойно.
— Никудышная я тебе помощница, Антип, — виновато оправдывалась она.
— Ничего, не всё сразу, Дарья, со временем освоишься, наловчишься, наберёшь силу. Жизнь заставит! — отвечал тот.
     Дело после выздоровления Дарьи мало-помалу пошло на лад, как она вновь   почувствовала себя неважно: не шла еда, её мутило и поманивало на что-то кисленькое. Вскоре Дарья поняла, что все это не случайно — в её чреве зарождается и набирает силу новая жизнь.
     Управившись к вечеру с делами, Антип и Дарья сидели на нарах у горящей ярким пламенем чугунки. В котелке дымилось неизменное, уже приевшееся хлёбово из рыбы. Дарья, улыбаясь своей милой улыбкой, робко, но с радостью сообщила Антипу о своих пока еще смутных догадках о будущем материнстве.
     После Дарьиных слов широкое, весноватое лицо Антипа с грубоватыми, но приятными для глаза чертами, сделалось хмурым и унылым. Синие глаза потускнели и безучастно глядели на Дарью, будто не видя её.Долго молчал Антип, потом медленно выдавил:
— Да… не ко времени забрюхатела ты, Дарья, и наладилась рожать. Я так разумею, что не выжить малютке в тайге в этом тесном, холодном зимовье. А добрую избу ко времени мне не поставить!
И немного подумав, добавил:
— Ну, да что поделать? На всё воля Божья…
     Антиповы слова обожгли Дарью будто огнём. Она, виновато съежившись, смолкла и сидела перед Антипом, не смея поднять глаз, словно чем-то провинилась перед ним. Дарья не ожидала от него таких слов, полагая, что в эту минуту в глазах Антипа засветится радость и восторг. Ведь у них будет ребенок, их родное дитё. Ей хотелось, чтобы Антип крепко прижал её сейчас к себе, приласкал, прошептал несколько ласковых слов. Но из неясной глубины его синих глаз исходила только тоска.
     Обида на Антипа уколола сердце Дарьи. В этот миг впервые за все время, проведенное в тайге, чувство одиночества и какой-то незащищенности овладело ею.
     За оконцем зимовья — душная июльская ночь. Лунный свет мутным синеватым пятном медленно скользил по нарам.
     Антипу не спалось. На сердце было тяжело. Сообщение Дарьи встревожило его. Антип отчетливо представлял себе, что здесь, в глуши, в непролазных, в снегах потонувших дебрях, вновь народившейся, хрупкой жизни не устоять. Его одолевал страх за Дарью: мало ли что может случиться с ней в её положении. Удачно ли освободится она от бремени в тайге? Кругом безлюдье, ни души на сотни вёрст, помощи ждать не от кого.И Антипом овладело беспокойство, похожее на страх.
Долго сидел Антип на лежанке, низко свесив голову, не шевелясь, будто окаменев.
С тяжелыми думами погружался он в сон.
     Сквозь дремоту ему привиделось родное село среди светлого соснового бора, их просторная с затенёнными душистым черемушником окнами изба на взлобке живописного косогора. Он ясно представил большую, в четверть избы, русскую печь, развешенные матерью по стенам кисти томатов, дабы дошли в тепле. И он, совсем ещё ребенок, лежит в уютной постели, на белой простыне с замысловатым плетёным кружевом по нижнему краю, а рядом с ним — мать. Она нежно гладит его рыжие волнистые волосы и напевает своим тихим грудным голосом колыбельную, убаюкивая его.
     О, милое, далёкое время!
     Сердце Антипа сжалось от нестерпимой тоски и боли. И от печальных и трогательных то ли воспоминаний, то ли грёз из глаз его потекли слезы.
     А душная, безмолвная летняя ночь всё дремала над притихшей тайгой.

(продолжение следует)