Однажды преступив черту. Таёжные житейские заботы

Глава десятая           Таёжные житейские заботы



Между тем, катилось к закату  коротенькое  северное лето, и к тайге, подёрнутой охристо-жёлтой позолотой, настойчиво   подкрадывалась  сырая, холодная осень. Осенние утренники уже  крепко  сковывали морозцем землю.  Осины тихо сыпали своими  кроваво- багряными  листьями. С корявых лиственниц медленно падали, долго паря в воздухе,  невесомые соломенно-жёлтые  хвоинки. Под лучами ещё жаркого полуденного солнца  ярко рдели на стройных, гибких  стволах гроздья  рябины.
   
Сентябрь – время сбора кедрового ореха.
   
Уродился  он нынче рясным, что бывает  раз в четыре года. А уродился кедровый орех – кормилец обитателей здешних мест – и тайга  наполнялась жизнью. Непоседливые кедровки радостно оповещали об этом  непристанными  восторженными криками.
   
В ясные сентябрьские деньки Антип с Дарьей  удалялись от зимовья версты за две  к кедровому перевалу, в  густой орешник, где   один к одному, как на подбор, стояли стройные кедры. Стволы их были толсты, с буровато-серой ребристой корой, никогда не знавшей ударов колота.  Из  гущины   их  мягкой зелёной   хвои  в изобилии  выпирали рыжие смоляные  шишки.
   
Со всех сторон  раздавалось покрикивание  потревоженных  кедровок,   кормящихся  здесь ядреным орехом.
   
С утренней зари  до заката эти пёстрые большеголовые, на вид неуклюжие, но проворные, хлопотливые   птицы   растаскивают орехи по тайге и прячут их на земле.
    
Под клювом у кедровки вместительный зоб-мешочек, который она туго набивает  отборными  орешками,  отбрасывая щуплые.  Отлетев по тайге одну-две  версты,  она прячет их  про запас на лесных прогалинах, на вырубках и гарях, в  гнилых пнях и  корягах.  Отыскать впоследствии все свои разбросанные по тайге кладовые кедровка не в силах.  И упрятанные  под лесной подстилкой и мхом   горстки кедрового ореха прорастают, и появляется через десяток лет в редколесье тайги  молодая  кедровая поросль.
   
Для сбивания шишки Антип смастерил тяжёлый колот. Из ствола березы он вырубил  полуторопудовый  чурбак и закрепил его на длинном древке из сосновой сухостоины. Только теперь можно было приниматься за работу.
   
С недюжинной силой нанося удары колотом по  стволам, Антип сотрясал кедры, и град осыпающихся шишек устремлялся из кроны вниз. Дарья проворно собирала оббитые шишки в мешок и ссыпала в кучу. Россыпь неошелушенных кедровых шишек росла на глазах. Чистый, здоровый воздух орешника, настоянный на смоле и хвое, приятно бодрил и придавал сборщикам орехов сил.
   
Погожей порой целые дни напролет вручную шелушили собранную шишку, очищали  орех   от тереха, провеивая его на ветерке, подсушивали на солнце и чистый орех засыпали в мешок.
   
Заметив удобно лежащую  колодину, Антип с Дарьей присели перевести дух. Со ствола кедра шагах в десяти  до слуха их донёсся знакомый часто повторяющийся звук: шук – шук – шук! По стволу  вниз головой резво спускалась белка с шишкой во рту. Прыгнув на землю, она присела,  зажала в передних лапках шишку и  ловко  начала вылущивать  из неё орешки. Набив ими полный рот, белка сделала несколько скачков в сторону,  быстрыми движениями мордочки разрыла пожухлую траву, палые листья и закопала орешки в землю.  Несколько прыжков – и она снова у оставленной шишки.
   
Антип с Дарьей сидели, не шелохнувшись, и с наслаждением наблюдали за неутомимым зверьком.
   
К ночи от усталости Антип и Дарья  не чуяли ни рук, ни ног. Но осознание того, что орехи будут добрым подспорьем в питании в   зимнюю пору, радовало их.
   
«Что летом припасёшь, то зимой и на стол поднесёшь.  Долгая зима всё приберёт.  А предстоящая зима по приметам обещает быть студёной: обильный орех  и  рябина в тайге – к морозной зиме,» – говорил Антип Дарье.
   
Покончив с шишкобоем, в  солнечные сентябрьские  дни  досушивала  Дарья  грибы, наколотые  на сучки деревьев,  собирала ягоды  рябины,  плоды шиповника и раскладывала их на  самом припеке. В этот год был необыкновенным урожай боярки. Серокорые, шиповатые кусты её были густо усыпаны ягодой.
    Антип на закреплённых между  деревьями жердях вялил впрок рыбу, валил на дрова сушняк, стаскивал к зимовью сухой валежник, на  растопку огня собирал берестяные футляры сгнивших до трухи поваленных берез,  запасал на зиму    для заварки  чая березовую чагу.
   
По желанию Дарьи срубал с лиственничных стволов коричнево-серые, похожие на янтарь, смоляные наросты-«светляки». Из них Дарья вытапливала серу для жевания. В сибирских деревнях обожают жевать серу и ребятишки и взрослые. Дарья это делала по-особому, издавая частые, громкие щелчки. Правильно приготовленную серу можно жевать несколько дней, она долго не твердеёт, не рассыпается во рту, источая особый приятный смоляной аромат.
 
Не забыл Антип  заготовить и засушить мелкой  болотной   осоки. Известно, что мягкая, чесаная   осока – лучший материал для стелек в обувку. Она, как губка впитывает влагу, неплохо держит тепло, смягчает удары стопы  при ходьбе по острым  каменистым  россыпям и  коряжнику.
   
День стал короток. Вечер наступал быстро.  Сразу после заката солнца  осенняя непроглядная темень захватывала все кругом. Становилось  зябко, сыро.
   
Дарья натягивала на себя Антиповы штаны, старые оленьи торбаса и отцовский истертый сохатиный полушубок, но все равно мерзла и большую часть времени проводила в избушке у печки, в которую Антип все чаще подбрасывал сухие смоляные коренья для непрерывного поддержания огня.
   
За оконцем зимовья   висела  непроглядная осенняя тьма.
   
Дарья спала на лежанке, отвернувшись к стене.    Антип сидел  подле неё и смотрел на мерцающий в печи огонь.
   
Пламя множеством языков пробегало по поленьям и  освещало похудевшее, заросшее  рыжей щетиной усталое  лицо его.
   
Вся житейская судьба Антипа, вся его жизнь  разом пронеслась перед его мысленным взором.
   
Он вспомнил  родное   село, свою мать, вечно хлопочущую у чела русской печи, отца, торгующего в лавке. Сердце его вновь тронула бурная, как горная река, любовь  к деревенской девушке Глаше. Он смутно представил образ своего соперника Спиридона, поломавшего его жизнь, изуродовавшего  всю  его судьбу.

Тоска и грусть властно овладели  сердцем Антипа, всем его существом. Сон начал одолевать его, когда над тайгой уже  пробивался синий   рассвет.

(продолжение следует)

Рисунок иркутского художника Валерия Фитисова-Васкецова

(продолжение следует)