Побочный эффект - глава 3

Глава 3.


Едва Сурь, бог Солнца, порозовил вершину величественного дворца с сотней дверей и тысячью колонн, что был построен тремя поколениями поданных династии Пандавов много лет назад, утренняя свежесть и крики птиц разбудили спящего на веранде принца.
Он возлежал, вопреки обыкновению и традициям, не в личной опочивальне, и не на ложе красавицы супруги, что само по себе не было чем-то необычным — мало ли  где застигнет сон и усталость наследника престола? Необычным было то, что впервые за два месяца после свадьбы он просыпался один.
Средь гор подушек из мягкой верблюжьей кожи, среди огромного, на всю веранду, ворсистого ковра с разбросанными на ней одеждами принц Парикшит был один — без своей возлюбленной принцессы.
Проснувшись, он некоторое время лежал без движений, охваченный смутным чувством чего-то плохого и, как тому учил его мудрец Вайшампаньяна, принц отделил свои эмоции, посмотрев на них как бы со стороны, дабы потом, выяснив какие из них действительно подлежат переживанию, а какие — забвению, без помех продолжать свое воплощение. Принц поймал себя на мысли, что так он поступает только тогда, когда ему плохо, ведь во время празднеств, торжеств и веселья он забывал о наставлении мудрого учителя о необходимости осознания своих чувств и желаний. Да надо ли говорить — нередко он забывал контролировать свою речь и даже память, за что мудрый брахман пугал наследника великой династии реинкарнацией в виде стройной пальмы, дабы у того в следующей жизни было время подумать — куда следует торопиться и что следует запомнить.
Следует ли запомнить это рассвет, свежесть утренней праны и пение редких птиц возле огромного пруда в парке дворца, что были специально привезены сюда со всех концов Бхарата?
А может – это не он, Парикшит, слушает, закрыв глаза, их пение, а эти звуки – и есть сама жизнь, а он, принц – всего лишь бестелесный слушатель? Кто знает – может быть он сейчас откроет глаза – и ничего не увидит, вокруг будет только пустота, в которой будет лишь это чудесное пение, и ничего более?
Пустота, о которой так часто говорил Вайшампаньяна.
Принц открыл глаза и увидел веранду и небо, что уже стало совсем светлым.
Никакой пустоты, все та же материя, у которой есть свои законы и свои порядки.
Вот потому-то в глубине души принц не верил святому — где-то внутри себя он знал, что если уж он рожден человеком, то он и есть эта жизнь, а раз он ее знает и чувствует, то человеком он вновь и родиться — пусть не благородным воином – кшатрием, а хотя бы обычным купцом — вайшьей.
Пробуждение застало принца на самой верхней башенке дворца, построенного талантом великого зодчего ассуров Майи подобно небесным чертогам Индры, бога – громовержца, где Парикшит накануне ужинал со своим дядей, закаленном в боях на равнине Курукштеры царем Кауравов Юютсу — веселым, но горделивым воином, свысока поглядывающим на наследника могущественной династии, еще не  снискавшего себе ратной славы.
Юютсу, сын слепого царя Дхритараштры, перешедший перед самым началом сражения на сторону Пандавов, был умелым рассказчиком: в его воспоминаниях по полю великой битвы струилась кровавая река, отрубленные головы воинов усеивали ее, как речные камни, а на ее берегах из трупов слонов, коней и людей, как обезумевшие, не различая уже друг друга, сражались доблестные витязи, своими телами возвышая русло, а кровью углубляя реку, впадающую прямо в обитель Ямы, бога смерти.
Весь вечер принц не подавал виду, что заносчивые речи, горделивые воспоминания и откровенная похвальба родственника портят ему настроения: ведь не виноват же он в том, что был рожден уже после великой битвы на поле Куру. Было удивительно то, что вообще появился на свет принц Парикшит — что означает "Погибший, но воскресший" — ибо умертвило его во чреве матери Уттару, юной супруги Абхиманью, оружие Ашваттхамана, заклятое страшной клятвой истребления рода Пандавов. Но Кришна своей волшебной силой воскресил внука великого Арджуны, который благоразумно опустил свой лук в том убийственном бою, а Ашваттхамана, сына Дроны, проклял, и обрек скитаться три тысячи лет по земле, сея кровавые междоусобицы и преступления.
Как теперь догадывался принц, проснувшись  после обильного воскурения кальяна и испития вин, вчера дух Ашваттхамана бродил где-то неподалеку от славного города Индрапрастха, ибо что-то в речах гостя все же задело принца настолько, что хозяин позволил себе поспорить со своим дядей о женщинах, и, в частности, о своей супруге, которая здесь же, поодаль, услаждала слух мужчин игрой на ситаре. Спор затянулся, и Юютсу предложил разрешить его игрой в кости.
Парикшит, конечно, не хотел соглашаться: "Все помнят, как твой дядя Шакуни выиграл у старшего брата моего деда, повелителя мира Юдхиштхира, все деньги и драгоценности, все стада коров и овец, все табуны лошадей, все свои земли и свою столицу, со всеми жителями, домами и дворцами и был вынужден удалиться в изгнание со своими братьями на долгих тринадцать лет. Ни этого ли вы снова жаждите, Кауравы?"
Юютсу отвечал ему: "Всем известно богатство Пандавов. Ваша сокровищница наполнена драгоценностями и золотом так, что ее не опустошить и за тысячу лет. Сам Кубера, бог богатства, позавидовал бы Пандавам. Но не корысти ищу я в этой игре, но истины, — и, вспомнив слова мудрого Шакуни, промолвил: — Менее искусный проигрывает более искусному. В борьбе стремятся победить; сильный побеждает слабого — таков закон. Если ты боишься, то откажись от игры".
И принц, сам того не подозревая, в точности повторил слова Юдхиштхира, сказанные много лет назад: "Дурное дело — игра в кости. Если я стану играть с Кауравами, мы, наверное, поссоримся. Но я не могу отказаться от вызова, ибо не пристало Пандавам показывать, что они бояться проигрыша". И, вздыхая тяжко, как змея, посаженная в кувшин, не слушая уговоров принцессы, приказал слугам принести кости, и игра началась.
Однако на сей раз выиграл Парикшит, наследник Пандавов, ибо Драхма, бог закона и справедливости, был в тот день их на стороне. Принц выиграл спор, но вот точно вспомнить, о чем именно они спорили и на что именно играли — он не мог. И сейчас, силясь восстановить события прошедшего вечера, он настойчиво гнал от себя мысли о беде.
Возможно, он бы сумел себя успокоить, и этот день не остался бы в памяти принца Парикшита на всю жизнь, однако плачь в женских покоях дворца, что донеслись до принца, едва птицы закончили свою утреннюю песнь, сжал его сердце и горло черным чувством потери. Он вскочил со своего ложа, и кинулся на крики, понимая, что уже поздно...
А прибежав в спальню принцессы, он увидел свою жену как бы спящей, но потусторонне, из обрывков фраз, причитаний и всхлипываний служанок понял, что красавица Аннирахапа, обиженная поведением принца и тем, что он поставил на кон их любовь, прекрасную, как любовь Наля и Дамаянти, придя в свои покои выпила сок икмиха и отправилась в обитель Ямы, бога смерти.
Принц необычайно остро почувствовал бесконечность утраты, и всем существом внезапно осознал, что если бы он смог, проснувшись, отогнать и побороть в себе все черные мысли, без остатка, то бы ничего подобного и не произошло, не смотря на то, что самоубийство принцессы  свершилось раньше его пробуждения.
Яд печали заполнил сердце Парикшита и он, не в силах сдержать себя, разорвал свои одежды и заплакал, что вообще не подобает воину, и лишь печальный, словно с неба, голос брахмана Вайшампмньяна вернул страдальца в реальность:
—  Пять тысяч и полсотни и еще пять лет, — сказал брахман и опять повторил из глубин своего предвидения. — Пять тысяч лет не будет у тебя любви ни в одном из воплощений, о принц...

…Он проснулся.
Он проснулся так, как не просыпался уже давно, с самого детства: в одно мгновение. Вроде бы только что был в Индии, и вдруг – словно переключил телевизор, и нет уже дела до трагедии принца, а ты – всего лишь счастливый человек, который внезапно проснулся в своей кровати не от испуга или печали, а просто оттого, что наступило утро. Сон, яркий, красивый, очень реальный и очень трагичный сон, ничуть не печалил его. Наоборот – Кириллу было приятно осознать, что все это – неправда и случилось не с ним.
Вот она, жена. Жива и здорова, возится в углу комнаты с большой сумкой, что-то перекладывая в ней. Наверное, она давным-давно проснулась, раз одета и засобиралась в Город.
В Город?
Интересно, зачем ей туда? Ах, ну да — хочет встретится с каким-то человеком… как его… Петровский… Кто это?… Вчера вечером, за чаем, она обмолвилась о нем, но как-то неясно: «Скоро сам все узнаешь». Наверное, готовит какой-нибудь сюрприз или подарок, раз не хочет говорить.
Ну и пусть – всему свое время.
А сейчас — время неги и счастья.
Он сладко потянулся и улыбнулся Солнцу, что ярко светило в окна, заполняя спальню желто-золотым сиянием.
— С добрым утром… Ты сегодня спал очень крепко и даже улыбался во сне… — сказала жена не оборачиваясь, очевидно посмотрев на мужа через заднюю камеру компьютерной Маски, которую она обычно надевала для поездок в Город.
Кирилл опять закрыл глаза. Снотворное, которое он вчера принял на ночь, еще гуляло в крови, возвращая в древний Бхарат.
Пусть она подсмотрела его пробуждение — раз она не обернулась, можно и притвориться, будто он вовсе и не просыпался.
Кирилл закутался в одеяло и закрыл глаза. Уже через пару мгновений тихо-тихо, едва заметно, качнулась кровать, подвешенная цепями к потолку спальни, а затем маленькая, осторожная зверушка, что забралась к нему в ложе, нежно поцеловала его в щеку. Кирилл улыбнулся, но глаз не открыл и лишь еще больше закутался в одеяло.
Жена, снова качнув кровать, встала с ложа и вышла из комнаты, так ничего и не сказав: видимо, она торопилась.
Кирилл вспомнил свой сон.
Его можно было бы назвать дурным, но в последние дни ему снились кошмары, к которым невозможно было привыкнуть. По сравнению с ними минувший сон – слащавая мелодрама для впечатлительных старушек. Уже несколько ночей кряду сновидения Кирилла Стрепета превратились в бесконечный ужас, от которого не было спасения. Всякий раз, когда он засыпал, он словно наяву попадал в невообразимо жестокий мир, будто бы сошедший с экрана модной кровавой компьютерной игры. Изощренные и немыслимо жестокие убийства (в том числе – и детей), которые он совершал, поутру и весь день не давали ему покоя, томя сердце бесконечным стыдом, словно он и впрямь был виновен в этих страшных преступлениях. А просыпался Стрепет, как правило, оттого, что и сам в конце своего сна становился жертвой своих врагов – невообразимо подлых и циничных. Их неторопливые лютые истязания и ужасные унижения, о которых не хотелось рассказывать даже жене, продолжались до самого утра, пока холодный пот не будил его в дикой, бессильной злобе на кого-то, плачем сковывая горло и жаждой мести неизвестно кому, до боли сжимая пах.
И так две недели…
Не помогал ни алкоголь, ни снотворное – сны были слишком яркими и настолько реалистичными, тут уж поневоле задумаешься – где сон, а где явь. С каждым днем Стрепет все чаще ловил себя на мысли, что сходит с ума, и с ужасом ждал предстоящей ночи. Всякий раз, засыпая, он уповал на то, что на сей раз ему присниться что-то хорошее или вовсе не будет сновидений.
Однако снова и снова он просыпался в холодном поту и снова и снова ловил себя на мысли, что у него больше нет сил жить в этом ужасном мире.
И вот сегодня – сон про Индию.
Никаких убийств, никаких казней, никаких истязаний, пыток и надругательств. Даже сама смерть неведомой принцессы прошла где-то там, стороной…
Вот отчего сегодняшний сон, не смотря свою трагичность, был для Кирилла настоящим подарком, который он был готов получать хоть каждую ночь.
“Да и после битвы на Курукшетре уже прошло пять тысячелетий”, — подумал он, и морфий прекрасного утра снова поглотил его в свое мутное желтое царство.