Скрипичные и гитарные мастера Павлограда. Статья 5

   Иван Марунченко
   Юрий Минков
   Дмитрий Радонич
   Николай Дементенко
   Ян Яворский
   
   
   
                ПРЕДИСЛОВИЕ
   
                Автор
   
    Автор надеялся, что в этой статье ему будет посвящена одна из пяти глав и ничего более, так как предполагал, что писать статью будет кто-нибудь помоложе, например корреспондент какой либо местной газеты. Увы: пропозиция автора вызвала горячий интерес и всеобщее одобрение, но писать в итоге пришлось ему самому. Как говорится – накликал на свою голову.

    Гитарным мастером я могу считаться лишь в той степени, в какой таковым считается любой, создавший хоть один полноценный музыкальный инструмент. А выносить на первые страницы повествование о собственном творческом пути (прошу прощения за «высокий штиль»!) пришлось и потому, что против воли оказался ее автором, и потому, что был лично хорошо знаком со всеми персоналиями данного исторического труда. (Дуэт Марунченко-Минков никоим образом, например, не соприкасался с дуэтом Радонич-Яворский).

    Итак, начинаю с себя.

    Родился в Сибири, в глухом сельце Минусинского района, в январе 1944 года. В возрасте шести месяцев перебрался на жительство в город Абакан, омываемый (а в те времена и затопляемый) с одной стороны одноименной рекой, с другой – батюшкой Енисеем. Строгать деревяшки (а позже точить и железки) наловчился еще до того, как научился читать. Видимо стремление к этому занятию у любого мастера предопределено генетически: мой отец отлично столярничал, слесарничал, был профессиональным фотографом, в молодости преподавал физику и математику. Но истинное жизненное призвание определилось после того, как отец научил читать: литература. Сочинительством занялся в 8 лет и не изменяю этому занятию, как видите, по сию пору.

    Видимо поэтому и не стал образцовым добропорядочным музыкантом: работать начал в 16 лет руководителем оркестра народных инструментов, поступил в Абаканское музыкальное училище, не закончил его, работал 4 года в эстрадном оркестре на танцах саксофонистом-кларнетистом, занимался на скрипке и фортепиано, ну а с гитарой не расстаюсь с детства и по сию пору. Как саксофонист работал в оркестре Московских цирков-шапито, в Киевской группе «Цирк на сцене», в ресторане, а разных мелких «халтур» и не счесть.

    В 1972 году странническая звезда закатилась – остепенился и осел в Павлограде, где, наконец-то, более упорядоченно занялся литературой.

    Но литературой в эпоху развитого социализма легко зарабатывалось только небо в клеточку, деньги же – чрезвычайно трудно, а жить на что-то было надо. Как музыкант-народник и саксофонист-кларнетист применения себе не нашел и совершенно случайно занялся частным преподаванием игры на гитаре. Об этой полосе жизни скажу кратко: пришлось перелопатить пуды нотных сборников, в подборе педагогического репертуара переиграть тысячи пьес, чтобы, в конце концов, отобрать из них 280 и написать свою собственную «Школу-Хрестоматию», по которой и работал много лет и по которой работают в Павлограде четыре мои ученицы.

    К теме данной брошюры относится другое: эпоха развитого социализма была еще и эпохой развитого дефицита. О нейлоновых струнах не приходилось и мечтать, найти в продаже порядочную гитару почти невозможно. Помнится: за двумя немецкими гитарами я специально ездил в Москву!!! Там их приобрел для меня старший брат ученицы. Между тем металлические струны и дрянные гитары являлись непреодолимым препятствием для обучения детей, особенно маленьких.

    Вот так-то, кляня все на свете, не имея ни малейшего понятия, как делаются нейлоновые струны, пришлось самому изобретать станок, покупать мотор, подшипники, шестеренки, контрабандой заказывать на заводе пассики, шкивы, втулки, самому сооружать деревянную станину, рыскать в поисках подходящей капроновой нити, извести кучу денег на катушки с трансформаторной проволокой. Помню: мой первый станочек грохотал, как бульдозер, но струны мотал исправно – струнный голод кончился навсегда. Вскоре, разобравшись во всех огрехах своего инженерного опыта, заказал новые детали и соорудил второй станок, и станок этот верой и правдой служит до сих пор, уже более четверти века.

    Другая напасть, едва ли не худшая: гитары, с которыми являлись новые ученики. Хорошо если из десяти не нуждалась в доведении до ума хоть одна, а то ведь и такое было: «У вас гитара есть?» «Есть!» «Покажите». Вытряхивают из сумки мешанину из разбитого корпуса, поломанного грифа и клубка перепутанных ржавых струн. Причем страшно удивляются: «А что такого?! Вот здесь и тут подклеить, да прицепить струны!»

    Если бы Павлоградский Горфинотдел, который меня, благодаря доносам соседей, терроризировал за «частное предпринимательство», знал, какие муки приходилось принимать, приводя этот хлам в относительный порядок, он бы прослезился, сгорел со стыда и раскаялся. Шучу.

    Таким образом вместе со школой преподавания гитары помимо воли открылась школа гитарного мастерства: у одной гитары требовалось пересверлить отверстия на подставке и заменить верхний порожек; у следующей приклеить оторвавшуюся подставку, а потом вообще делать из бука или граба новую; далее – снять с грифа ладовые порожки, гриф спланировать и отшлифовать, порожки отрихтовать, отполировать и поставить обратно на гриф; приклеить обломившуюся головку грифа; высшая математика: снять верхнюю или нижнюю деку, заклеить трещины, выстрогать и приклеить так называемые пружины, зачистить контробечайку и поставить деку на место; головная боль: сделать вместо соструганного новый кант, а так как не имелось ни материала, ни соответствующей оснастки пришлось применять собственные ноу-хау с использованием эпоксидных смол.

    И за всем этим – приобретение дрелей, сверл, напильников, стамесок, рубанков, струбцин, тисков, плоскогубцев, пилок, ножей, лаков, растворителей, морилок, клея, наждачки, собственноручное изобретение и изготовление бесчисленных элементов оснастки. А совершенно ядовитые операции по сошлифовке старого лака и краски со старых корпусов и грифов, новой окраске и лакировке! А тонкая древесная пыль, когда шлифуешь и полируешь чистое дерево! Дмитрий Максимович как-то обмолвился, что она вреднее для легких, чем пыль угольная и работа на химическом производстве. Может, и не вреднее, но то, что занимает с ними вполне сопоставимое «почетное» место – это уж точно.

    И – подступы к вершине: для нескольких гитар пришлось выклеить верхние и нижние деки, еще для одной (собственной) полностью сделать гриф. А когда Ян Яворский, уезжая в Германию, отдал мне мульду (приспособление для выклейки обечаек), сделал и обечайку.

    Таким образом по отдельности были изготовлены (для разных гитар) все элементы инструмента, а так как с моей подачи сделал гитару Дмитрий Радонич, а Ян Яворский и вовсе стал профессиональным мастером, то из чистого самолюбия сделал себе гитару и я, зачислив тем самым свою персону в славную когорту музыкальных мастеров.

    Сейчас, глядя на эту гитару, испытываю страх, вспоминая весь тяжкий путь, проделанный за долгие годы работы.

    В заключение скажу, что все вышеизложенное касается не только персоны автора: в той или иной вариации это путь любого, и хлеб музыкального мастера – нелегкий хлеб. Очень нелегкий, утверждаю не понаслышке.
   
                глава 1
   
                ИВАН МАРУНЧЕНКО
   
                Рассказывает Елена Ачкасова
   
    Когда старший, близкий тебе человек, живет рядом, двигается, работает, когда ты общаешься с ним, ссоришься-миришься, празднуешь Рождество и дни рождения, то как-то не посещает мысль, что надо бы расспросить о его жизненном пути, записать все, даже малозначащие мелочи, что такие вот непритязательные записки когда-нибудь окажутся бесценным материалом для историка. Но вот рано или поздно уходит человек, вспоминаешь о нем, и вдруг – острое сожаление: почему не спросила о том-то, не узнала того-то? Мне было очень грустно, когда на вопрос, сколько скрипок сделал мой дядя, Иван Герасимович, я не смогла ответить даже приблизительно…

    Дед Ивана Герасимовича (мой, стало быть, прадед) Марунченко Василий Самойлович в отрочестве служил казачком у помещика Письменного, владения которого находились в Черниговской губернии. Когда Василий Самойлович возмужал, пан Письменный определил его на должность объездчика леса, а затем на работу в конторе. Страстно любил музыку. Пан Письменный, будучи очевидно достаточно образованным и не чуждым музам человеком (возможно и фамилия его говорит о том!), проявил широту души и выписал одаренному юноше скрипку. Нашелся ли учитель музыки для прадедушки – не знаю, но играть на скрипке он научился. Василий Самойлович был глубоко верующим человеком, так что можно с большой вероятностью предположить, что его крепости в вере сопутствовали крепость нравственная и семейственная. Доказательством может быть то, что в семье прадедушки было девять детей. Четвертый по старшинству – Герасим Васильевич, мой дедушка. О своей прабабушке, Ульяне Константиновне Гайдамаченко, знаю только, что происходила она из семьи крепостных крестьян, всю жизнь посвятила мужу и детям. Умерла она в 1912 году, Василий Самойлович – в 1914, в год, когда началась первая мировая война.

    Герасим Васильевич родился 4 августа 1878 года в селе Павловка Петропавловского района, бабушка, Иустиния Сергеевна Антонова, 20 сентября 1881 года в селе Акиньшино Калужской губернии. Детей у них было трое и все трое – музыканты. Старшая, тетя Нюра, появилась на свет в 1904 году, работала преподавателем фортепиано, средний, дядя Ваня, – 25 октября 1906 года, и моя мама, Александра Герасимовна, младшая. Мама родилась 30 октября 1911 года, преподавала вокал, фортепиано, много лет была художественным руководителем хорового коллектива Павлоградского Дворца пионеров. Заслуженный артист Украины Владимир Гаркуша начинал учиться у нее.

    И еще, щемящее душу воспоминание о Герасиме Васильевиче: перед смертью он сказал своему сыну: «Мне не жалко, что я покидаю этот свет, мне жалко, что я покидаю музыку».

    Надеюсь, что тем, кто знал и помнил Ивана Герасимовича, мой скупой рассказ о его предках и родных не покажется лишним.

    Сам Иван Герасимович личность сложная и необычная. Человек широкой души (всем готов помочь, дать совет, отремонтировать скрипку, ссудить денег) и, одновременно, замкнутый. Может, из-за того, что жил один, семьи у него не было. Своими беспокойными судьбами они чем-то схожи с Николаем Дементенко – тот плакал у его могилы, как ребенок.

    Теперь краткие (к сожалению) биографические данные, которые могу сообщить о моем дяде.

    С мая по декабрь 1945 года Иван Герасимович директор Павлоградского музыкально-драматического коллектива.

    В 1946 году Иван Герасимович уехал в Одессу. Работал там в Украинском музыкально-драматическом театре имени Октябрьской Революции, но в 1947 вернулся в Павлоград и поступил на работу в Детскую музыкальную школу №1.

    В 1949 – новая работа: художественный руководитель самодеятельности при горкоме союза медработников. Трудился на этой должности до 1955 года, а параллельно в 1954-55 годах вновь преподавал в ДМШ №1.

    1955-56 год – город Запорожье, областная филармония.

    В 1956 году, можно сказать, «остепенился» – вернулся в музыкальную школу и работал до 1971 года, когда вышел на пенсию.

    Счастливыми часами многотрудной жизни Ивана Герасимовича было его участие в Первом Пленуме Союза композиторов города Днепропетровска. С гордостью, даже с каким-то ребяческим восторгом, разворачивал он типографскую афишу со своим именем:
   
                ИВАН МАРУНЧЕНКО
   
    Пленум состоялся в 1978 году.

    Незадолго до своего ухода из жизни, в 1982 году, Иван Герасимович работал аккомпаниатором в театре имени Захавы, сочинял для спектаклей музыку.
   
   
                Автор
   
    Пальцев одной руки много, чтоб пересчитать людей, оказавших на меня какое-либо влияние. Иван Герасимович Марунченко относится к их числу. Человек гигантского жизненного опыта, помнивший времена Гражданской войны, коллективизации, голода, террора 37-38 годов. Как музыкант – личность уникальная: скрипач, пианист, композитор, скрипичный мастер. До сих пор помню, какое впечатление произвела на меня его фортепианная прелюдия – трагически-прелестная миниатюра. Тогда же проявилась интересная черта его характера. В восторге я брякнул нечто вроде «в каком настроении сочиняли вы эту музыку?», а он вдруг душевно погас, ушел в себя и пробормотал: «Да… это связано… с личным…» Ясное дело: расспрашивать я не решился. Сыграл однажды и свою симфонию, не знаю, была ли она оркестрована. Усиленно подбивал меня заняться композицией и совершенствоваться в педагогической деятельности, требуя догнать, перегнать и вообще стереть в порошок Столярского, которого почему-то не любил. Весьма язвительно отзывался и о своем однокашнике Никите Богословском, зато обожал Родиона Щедрина и, собственно, открыл мне этого композитора. Его игру на скрипке слышал лишь однажды. Я как раз делал переложение «Чаконы» Баха для русской гитары и играл ему отдельные отрывки. Иван Герасимович взял скрипку и продемонстрировал, как эти отрывки звучат в оригинале. Хотя и дал нагоняя за то, что в некоторые эпизоды переложения затесалась фа-мажорная гармония, все же сказал: «Вашей интерпретации, Коля, нет равных!» Так это или не так – не знаю, знаю только, что именно его лестное мнение побудило совершить гигантский труд – переложить для русской гитары все «Сонаты и Партиты» Баха, все его «Сюиты» для виолончели соло и три «Сюиты» для лютни. Немного повторюсь – за подобные труды Иван Герасимович всегда меня ругал: «Коля, вам надо сочинять свою музыку, а вы тратите время и силы на чужую!» Должен сказать, что косвенное участие Ивана Герасимовича в работе над «Сонатами и Партитами» было просто бесценным: послушав «Чакону» на гитаре он по сходной цене уступил мне сборник «Сонат и Партит» с фортепианным аккомпанементом Роберта Шумана. Работа с этим сборником была для меня аспирантурой транскрипции, повлиявшей на все остальные без исключения обработки, переложения, партитуры ансамблей.

    А познакомились мы с Иваном Герасимовичем в… ресторане! Не за выпивкой, нет, – в хилом ресторанном оркестрике, из тех, над которыми иронизируют: «скрипка, бубен и утюг». Барабаны, пианино, труба и саксофон. Наш штатный пианист уехал на сессию в Днепропетровское музыкальное училище и заменить его (как это делалось не раз) попросили Ивана Герасимовича. Помню, с удивлением разглядывал старого, седого, немного грузного, не по ресторанному одетого мужчину. Он тоже смерил незнакомого саксофониста несколько пренебрежительным и равнодушным взглядом: шляются тут разные… Зауважал я нового пианиста в первый же вечер: никаких нот ему не требовалось, руководитель оркестра сообщал тональность и – поехали! Потом узнал, какими «семечками» были Ивану Герасимовичу все эти «Дрозды», «Семь сорок», «Мальчик из гетто»!.. Дружба же началась со случайной встречи на набережной, у моста через Волчью, я тогда уже работал в ДМШ №2. Поздоровались, Иван Герасимович был не в духе и с досадой пожаловался, что никак не может найти метроном: ему надо было определить точный темп своего сочинения – «Вокализа». Если мне не изменяет память, Иван Герасимович мечтал, чтоб его спела Зара Долуханова. Я ответил, что не обещаю, но попробую поискать. Взял номер телефона. И надо же – на другой день выпросил метроном у педагога по сольфеджио! Иван Герасимович онемел при виде такой «расторопности», его поразило, что помог ему практически незнакомый человек.

    …Как сейчас вижу: старый, осевший дом под камышовой крышей, маленькие мутные оконца, пустынный двор, потемневшее крыльцо, низкие двери и потолки. В зале, так сказать, – старое пианино, на тумбочке (или комоде, не помню уже) портрет Чайковского. И – мастерская!!! Момент истины! Верстак, фуганок. По форме выпиленная, но еще не выстроганная верхняя дека скрипки. Набор рубанков со спичечный коробок – строгать внутреннюю сторону дек. Нижняя дека из цельного куска дерева груши (обычно деки склеивают из двух половин). И совершенно заворожила мульда, в которой выклеивается прихотливая скрипичная обечайка. Я не мог отвести от нее глаз, от ее удивительных таинственных изгибов. Иван Герасимович дал мне подержать в руках подлинную нижнюю деку итальянского мастера Маджини. Тигриная шкура – лучистый клен! В мыслях с трудом укладывалось, что этой деревяшке более трехсот лет.

    «Как причудливо тасуется колода» жизни!.. (Почти по Булгакову!..) Через годы и годы в моей новелле «Референдум» всплывет и скрипка Маджини, и «Сонаты и Партиты» Баха-Шумана; через десятилетия в фантастической повести «Мефисто-вальс» вновь мелькнет имя итальянского мастера. Да и главного героя повести не было бы, не встреть я на своем жизненном пути Ивана Герасимовича: мой герой – гениальный скрипач и скрипичный мастер.

    Не сосчитать, сколько раз за немногие годы дружбы рассказывал мне Иван Герасимович о мастерах, пианистах, композиторах, сколько было говорено о литературе, о нынешних временах и нравах, о временах и нравах прошлого, далекого и не очень. Интересно, что видя мое жадное внимание ко всему, что касалось создания инструментов, Иван Герасимович был крайне скуп на разговоры о проблемах технологии изготовления и акустики. Как-то он листал при мне книгу Е.Витачека – там на полях живого места не было. Все было заполнено карандашными пометками, много подчеркнутых строк, обведенных карандашом абзацев. Мне очень хотелось почитать книгу видного скрипичного мастера, но попросить не решился, чувствовалось, что не расстанется он с ней ни на минуту. Все же (очевидно заметив разочарование на моем лице!) подарил книжечку мастера В.Стахова «Скрипка и ее мастера в наши дни. Очерк психологии и проблематики творчества». И когда я приобрел «Очерки по истории изготовления смычковых инструментов» Е.Витачека, то ничего существенного, не считая многочисленных статистических и исторических данных, от этой книги не получил. А Иван Герасимович вообще не советовал мне влезать в это дело.

    Увы – я не послушался его совета заняться композицией, и не послушался совета не заниматься скрипками и гитарами. Теперь, когда уже поздно, вижу правоту его слов: кто-кто, а уж он знал, какой неблагодарный тяжкий труд мастерить эти «диавольские гудебные сосуды» (Иван IV – «Грозный») и, по-видимому, он знал, что говорил, когда предлагал сочинять музыку.

    Смерть Ивана Герасимовича была для меня тяжелым ударом. Царство ему небесное. Несколько лет назад отправился вдруг по улице Интернациональной: отличное, добротное строение на месте, где стоял некогда древний домишко под камышовой крышей… Уже сам – старый седой человек – шел и вытирал ладошкой слезы…
   
                глава 2
   
                ЮРИЙ МИНКОВ
   
                Автор
   
    С Юрием Матвеевичем Минковым пути наши пересекались нечасто: когда к нему тащили на ремонт гитару – он отфутболивал клиента ко мне, а на частые просьбы настроить пианино я всегда давал его номер телефона. Да еще некоторое время мы с ним пели на клиросе Успенской церкви – у него хороший бас, у меня – средненький баритон.

    Так что главка о Юрии Матвеевиче образовалась из некоего квазиинтервью, которое он и Клавдия Ивановна дали мне у себя дома.

    Родился Юрий Матвеевич в 1933 году на Дальнем Востоке, примерно на одной широте с нашими краями, но на 100 градусов долготы восточнее: почти одна треть окружности земного шара если по пятидесятой параллели. В 1950 году поступил в Педагогическое училище в городе Благовещенске, это на самой границе с Китаем, там, где река Зея впадает в великий Амур. В педучилище и произошла встреча, определившая судьбу Юры Минкова: он познакомился с преподавателем скрипки Таюрским Георгием Трофимовичем. Георгий Трофимович не только научил своего студента играть на скрипке, но и ознакомил его с азами скрипичного мастерства – видимо быстро заметил, что у парня золотые руки.

    В 1954 году Юрий Матвеевич поступил в Хабаровское музыкальное училище и уже на третьем курсе, параллельно с учебой, работал скрипачом в оркестре Хабаровского радио. Обстоятельство это говорит о многом: ведь если сложить время обучения в Педагогическом училище (4 года) и в училище музыкальном (2 года), то это шестой класс детской музыкальной школы, а имея за плечами шесть классов ДМШ весьма проблематично соответствовать службе в профессиональном оркестре! Два года Юрий Матвеевич работал на радио, а после окончания музыкального училища еще два года преподавал скрипку в музыкальной школе Николаевска-на-Амуре – совсем край света. Сто сороковой градус восточной долготы. 60 км через Татарский пролив – остров Сахалин.

    В 1960 году, через десять лет, Юрий Матвеевич вернулся в родные пенаты: в Педагогическое училище города Благовещенска, но только уже в качестве преподавателя скрипки. Его учитель, Георгий Трофимович Таюрский, вышел на пенсию. В Благовещенске работал до 1966 года.

    В 1966 году, можно сказать – на экваторе жизни, Юрий Матвеевич, преодолев 12000 километров, приехал в Павлоград. Устроился работать в Музыкальную школу №1 и без малого сорок лет преподавал игру на скрипке, ремонтировал смычковые инструменты, настраивал пианино и рояли.

    Вероятно, существует в жизни какое-то предопределение: в Благовещенске Таюрский дал первый толчок на пути скрипичного мастера и вот вновь, почитай на другой стороне земного шара, Иван Герасимович Марунченко буквально с первых дней в весьма настойчивой форме начал предлагать Юрию Матвеевичу заниматься ремонтом скрипок и виолончелей. Дальше больше: под его руководством Юрий Матвеевич сначала изготавливал отдельные детали скрипки, а затем сделал и свой первый инструмент. Это был 1968 год. Со слов Клавдии Ивановны: «Иван Герасимович посмотрел, оценил работу и сказал: «Я хотел вас учить, но мне вас учить нечему»». Всего мастер изготовил четырнадцать инструментов.

    Несколько лет назад Юрий Матвеевич перенес тяжелую болезнь – инсульт и сейчас может выполнять только несложные операции по ремонту скрипок. Индикатор, по которому можно определить настоящего человека: беда, случившаяся с ним, становится бедой не только его самого и его близких, а бедой многих и многих людей. Из бесед со скрипачкой Ольгой Лавреновой и виолончелисткой Натальей Кулык: «Скромный, ответственный, безотказный человек!» «Столько лет чинил инструменты нам и нашим ученикам!» «Всегда так волновался за свою работу!» «Для всех нас болезнь Юрия Матвеевича – самая настоящая трагедия!»

    Много ли на белом свете людей, о которых коллеги скажут подобное?..
   
   
   
   
                глава 3
   
                ДМИТРИЙ РАДОНИЧ
   
                Автор
   
    …Беру в руки свою любимую семиструнную гитару. Играю. Широкий, мощный, удобный гриф. Когда-то он был намного уже, семь струн лепились очень тесно, играть было неудобно. Распилил его вдоль, расширил, приклеил новую накладку Дмитрий Максимович Радонич. Захожу в свою мастерскую. Вот мои любимые острейшие рапидовые ножи для работы с деревом. Подарил мне эти ножи Дмитрий Максимович Радонич. А вот еще один его подарок: миниатюрная стамесочка из куска стальной проволоки, с косым двусторонним лезвием, незаменимый инструмент для тонкой работы над гитарой или скрипкой. За долгие годы (десятилетия уже) искрошил я этой стамесочкой, наверное, пуд дерева. И вопрос: действительно ли умер Дмитрий Максимович? Да нет, – говорит гитара, – жив он. Нет – звенят рапидовые ножи. Жив – шепчет маленькая стамесочка…

    Почти сто лет назад покинул свою родину на Балканах хорват Олеко Дундич, чтобы в полыхающей России сражаться за власть Советов. Воевал он в 1-й Конной армии Семена Буденного и пал в бою в 1920 году, совсем еще юношей. Вместе с Олеко покинул родину и серб Максим Радонич (на Украине эту фамилию произносят с ударением на втором слоге, в Сербии – на первом). К сожалению мне неизвестна судьба Максима Радонича, даже не знаю, русской или украинкой была мать Дмитрия Максимовича. Сам он никогда не рассказывал о своих родителях.

    Родился Дмитрий Максимович 30 января 1922 года, так что в июне 1941 ему шел двадцатый год и когда началась Великая Отечественная война он пошел на фронт.
    После войны Дмитрий Максимович работал на обозном заводе (впоследствии – Химмаш) столяром-модельщиком, а после завода, до выхода на пенсию, учителем труда в СШ №12 и СШ №4. Был человеком большой физической силы.

    И главное для темы нашей статьи: помимо своего столярного таланта был он преданным искусству музыкантом-любителем: играл на четырехструнной домре. Мы с ним и познакомились на репетициях и концертах оркестра народных инструментов ДМШ №2 где-то во второй половине семидесятых годов, когда я подъехал к домристу-любителю на предмет расширения гитарного грифа. Потом спасу не было: Дмитрий Максимович страстно любил гитару и как попадешь, бывало, к нему в гости, так и не выйдешь, пока не переиграешь всего, что знаешь!

    Теперь касаемо столярно-музыкальных проблем. Любопытно происходил процесс взаимовлияния: я занялся преподаванием гитары и неизбежным их ремонтом (см. выше), а так как почти не было инструмента и почти ничего не знал, то постоянно бегал к Дмитрию Максимовичу то о чем-то посоветоваться, то наточить стамеску или лезвие рубанка. Как профессионал, он живо интересовался моими «достижениями» и охотно, даже с радостью делился секретами своего столярного искусства. Круг моих учеников постепенно разрастался, столярный и слесарный инструментарий увеличивался и в какой-то момент я предложил Дмитрию Максимовичу взять часть работы по ремонту и реставрации гитар на себя. Предложение было с благодарностью принято: жил Дмитрий Максимович, мягко выражаясь, не слишком богато. Финал этой гитарно-столярной эпопеи вполне закономерен: взыграло самолюбие мастера. «Сделаю гитару! От доски до доски!»

    Главным препятствием было то, что мы не имели мульды для изготовления обечайки – изогнутой боковой поверхности корпуса гитары. Но ничего – трудности на то и существуют, чтобы их преодолевать. Через бездну ушедшего времени трудно вспомнить подробное устройство придуманной Дмитрием Максимовичем оснастки: из толстого бруса или склеенных досок массивная как бы половина корпуса гитары и массивный выпуклый зажим для, образно выражаясь, талии гитары. Зажималось все это огромной струбциной. Обечайка делалась из двух половин в два продольных слоя шпона из красного дерева. Зажимались полосы шпона «всырую», т.е. смазанные клеем и сохли в зажатом в псевдомульде состоянии. Несмотря на это варварство обечайка получилась очень хорошей. Нижнюю деку Дмитрий Максимович склеил из трех слоев шпона того же красного дерева, верхнюю выстрогал из куска деки со списанного рояля чуть ли не столетнего возраста. Контробечайка тоже была выгнута и приклеена по неведомой одесским и черниговским мастерам технологии, кант делался скрупулезной заливкой в паз смеси крашенных тушью опилок со столярным клеем. И кант получился отличным! О грифе и говорить нечего – игрушка. Гитара имела небольшой, мягкий и приятный звук, позже она была продана в музыкальную семью за 120 рублей и если сейчас цела, то находится в России, в пригороде Санкт-Петербурга. Для Павлограда это потеря: инструмент Дмитрия Максимовича – первая акустическая гитара, сделанная в нашем городе и место ей, конечно, в музее. Но – увы…
   
   
                глава 4
   
                ЯН ЯВОРСКИЙ
   
                Рассказывает Ян Яворский
   
    В Польше, на реке Висле, стоит небольшой город Влоцлавек; там в 1948 году я родился. Там же появились на свет мои братья: старший Збигнев и младший Мирослав.

    Мама моя, Надежда Ивановна, – павлоградка, жила на Приточиловке со своими родителями, моими бабушкой и дедушкой. Были они репрессированы: дед отсидел 8 лет, его брат – 10. Когда это случилось точно не знаю: в те времена вспоминать такие подробности, да еще при детях, было не принято. Пострадала и моя мама, но уже от фашистов: ее угнали в Германию на работу. Там она и встретилась с другим невольником из Польши – Богданом Яворским, моим отцом.

    Семья, к сожалению, распалась и в 1953 году мама с тремя сыновьями вернулась на родину. Советский Союз я представлял себе по картинке с изображением Красной Площади; думал, – как только переедем границу, то сразу увидим Кремлевские башни!.. Где-нибудь тут же и жить будем!..

    В 1-й класс пошел в школу №5 в Городище, с 5-го по 8-й учился в Интернате №1 на поселке Литмаш, 9-й – 11-й – в вечерней школе. Закончил Павлоградский техникум, потом институт в Харькове.

    На гитаре бренчал с детства, распутывал на струны (дефицит был!) стальные тросики, из трех разбитых гитар как-то склепал одну – сейчас смешно и вспомнить.

    Очень любил футбол – еще босоногим мальчишкой гонял мяч.

    Работал на ПМЗ, последние годы перед отъездом – на ПЗТО.

    С 1994 года живу в Либенау, в ФРГ, преподаю классическую гитару и делаю инструменты. Число изготовленных гитар перевалило за сотню.
   
          
                Автор
   
    Как-то осенью, довольно поздним вечером, звонок в дверь. Открываю. Темноволосый мужчина в светлом плаще, немного помладше меня, улыбается. «Так-то и так-то, хочу у вас учиться играть!» Обычно подобные «клиенты» получают у меня категорический отказ, но в этот раз я, почему-то, пригласил гостя в дом. Очевидно шестое чувство подсказало, что передо мной будущий преподаватель классической гитары, отличный мастер по изготовлению гитар и отец Яниса – одного из самых моих одаренных учеников: гитариста, скрипача и пианиста. Мистика, конечно: просто подкупило чисто человеческое обаяние.
    С первых же занятий Ян Богданович проявил живейший интерес к моим самодельным струнам и реставрированным гитарам, спросил, не смогу ли отремонтировать его немецкую гитару. С гитарами подобного класса я предпочитал не связываться и предложил познакомить его с Дмитрием Максимовичем Радоничем. Впоследствии это знакомство вылилось в тесное сотрудничество и дружбу. Показал свой станок для намотки струн, ученик мой, будучи инженером по специальности, мигом разобрался в его примитивной конструкции и через некоторое время изготовил станок себе, неизмеримо, конечно, более совершенный и компактный.

    Поначалу Ян Богданович пошел по моим стопам: реставрировал какой-то безнадежно запущенный фабричный инструмент, получилось очень неплохо. Но, будучи человеком деловым, он не стал изобретать велосипеда и открывать Америку (в отличие от нас с Дмитрием Максимовичем!), а организовал себе командировку в Чернигов на фабрику музыкальных инструментов. Изучил там технологию производства гитар, перезнакомился с мастерами, раздобыл дерева ели для верхних дек, проволоки для ладовых порожков. В Павлограде для грифа, обечаек и нижней деки раздобыл где-то дерева канадского клена и дерева ореха.

    Здесь позволю себе маленькое отступление, касающееся еще одного человека, причастного, хоть и косвенно, к работе Яна Богдановича над гитарами – Виктора Марковича Романюка. Этим летом Ян Богданович приезжал в Павлоград и автор выспрашивал у него все, что могло пригодиться для этой статьи. Когда коснулись футбола, Ян Богданович объявил: «Романюк всегда был моим соперником! Он играл за «Химика» (команда ПХЗ), а я за команды «Шахтер» и «Зенит» ПМЗ!» Но, видимо, благородное спортивное соперничество бывает плодотворнее иной обыденной дружбы: Виктор Маркович, будучи мэром Павлограда, в память о былом «соперничестве» снабдил бывшего футбольного «конкурента» бревнышком его «однофамильца» – явора, лучистого клена. Гитары и скрипки из дерева лучистого клена особенно красивы. История этого бревна довольно забавна. Заказали его специально для гитарного мастера на Западной Украине, прибыло дерево на Павлоградскую мебельную фабрику с партией материала, заказанного самой фабрикой. И вот, увидев замечательное бревно, директор ни под каким видом не пожелал его отдавать. (Понять директора можно: я бы на его месте тоже вцепился в драгоценную деревяшку обеими руками!..) Так что Виктору Марковичу пришлось и некоторую власть употребить, чтоб ствол явора все же попал по своему музыкальному назначению, а не по мебельному.

    Вот так и появился в Павлограде гитарный мастер Ян Яворский. К сожалению Дмитрий Максимович не дожил до этого дня и не увидел инструментов своего, в некотором роде, ученика. В Павлограде на сегодняшний день находится около десятка инструментов Яна Богдановича.

    Параллельно с собственными занятиями на гитаре и их изготовлением Ян Богданович еще в Павлограде ступил на путь преподавания, ксерокопировал мою «Школу-Хрестоматию» и теперь вот много лет держит большой класс учеников-гитаристов на своей новой родине – Либенау.

    Касаемо «Школы-Хрестоматии» не могу не сделать еще одного отступления о том, как все же удивительно тесен бывает наш огромный мир!.. Летом этого года в Павлоградский колледж поступил внук Яна Богдановича – Алик, и ректор колледжа, Леонид Николаевич Сердюковский, поинтересовался у новоиспеченного студента: не родственник ли он некоему Яну Яворскому, с которым некий Леня Сердюковский учился в Интернате №1 на поселке «Литмаш»? Оказалось – родственник, и очень близкий. Автора это обстоятельство вдохновило и он довольно бесцеремонно ввалился в кабинет ректора, надеясь добыть сведения о детстве гитарного мастера. Добыча оказалась скудной, всего два факта: отчаянный футболист и отчаянный сорви-голова. Понятное дело: для отроков два года разницы в возрасте – пропасть. Да и сколько лет минуло с тех пор? Почти полвека… Разочарованный, поднимаюсь, начинаю извиняться и раскланиваться, когда: «Да посидите! Поговорим!» Посидели, поговорили, выяснилось, что имели общего знакомого – Леонида Юлисовича Теслера (Царствие ему Небесное!..) И Леонид Николаевич, и я считаем себя его друзьями. И вспомнилось, что шестнадцать или семнадцать лет назад, когда мне жизненно необходимо было сделать несколько копий «Школы-Хрестоматии» именно Леонид Юлисович направил меня к Леониду Николаевичу и тот помог сделать первые четыре копии.

    Накануне отъезда Яна Богдановича с семьей в ФРГ Еленой Михайловной Гордиенко был сделан очень удачный телефильм «Руки мастера», передача имела заметный резонанс среди телезрителей нашего города и жаль, конечно, что имени Ян Яворский сопутствуют слова «Мастер из Либенау», а не «Мастер из Павлограда»!
   
   
                ПОСЛЕСЛОВИЕ
   
    Вот и послесловие приходится писать самому!.. Получилось именно то, чего автор как раз не хотел: вместо лапидарной, фактографической статьи имеем воспоминания, местами сентиментальные. Но как бы там ни было – теперь есть вера, что имена скромных подвижников-мастеров нашего города не канут бесследно в пучинах Времени. Закончу свою статью списанной у Сервантеса последней строкой первой части его бессмертного «Дон Кихота»:
   
                Forse altri cantera con miglior plettro
   
    Что обозначает приблизительно следующее: Другие, возможно, воспоют это с бо`льшим блеском.