Дорогие мои робинзоны

Геннадий Селиванов
ДОРОГИЕ  МОИ РОБИНЗОНЫ
Интервью, зарисовки, очерки

     От автора
Почти 25 лет я отработал в областной газете «Звезда». Был собкором, спецкором, начальником службы репортеров. Писать приходилось и о рекордных выработках шахтеров, и о проблемах подсобных хозяйств, и о всевозможных политических событиях…
В поисках интересных людей я исколесил все Прикамье – от Чердыни до Чайковского, написал сотни заметок, зарисовок, репортажей.
В книге, которую я собрал из своих газетных публикаций, представлена лишь малая часть того, что в разное время увидело свет. Но эти интервью, очерки, рассказы, на мой взгляд, не имеют привязки ко времени, а потому по-прежнему современны, хотя кого-то из героев уже нет в живых.
Я назвал свою книгу «Дорогие мои робинзоны», потому что у каждого из тех, о ком я пишу, в жизни были и есть свои острова – любви, веры и надежды. Острова, на которых они оставались людьми, несмотря ни на что.

СОЛИКАМСКИЙ РОБИНЗОН

  Об Иване Ивановиче Снеткове мне рассказала известная соликамская журналистка Маргарита Чиркова. Сама она недавно побывала у него в гостях и буквально светилась от восторга:
– Такой человичище! Робинзон Крузо!
И весь последующий рассказ в таких же восклицательных предложениях. А как иначе? Это ведь в самом деле сенсация: на крохотном островке (не более двух гектаров) посреди Камы 16 лет живет человек. И летом, и зимой. Не бомж. Не псих. Не беглый преступник. Чем занимается?


 

   Своим хозяйством. Выращивает бычков и свиней, возделывает огород, ловит в Каме рыбу. А еще он создал на этом безлюдном и бесхозном острове яблоневый сад...
Честно говоря, поначалу думалось: преувеличивает коллега. Слишком уж положительным получался в ее рассказах этот герой. И потом: как же так получилось, что целых 16 лет информация о соликамском Робинзоне была недоступна для газетчиков? Сам я, работавший в то время собкором «Звезды» по Верхнекамью, что называется, ни сном, ни духом... Впрочем, в любом случае адрес был очень заманчивым.
И мы с фотокорреспондентом Михаилом Загуляевым, прихватив в проводники Маргариту Георгиевну, поехали знакомиться со Снетковым.
Попасть на остров постороннему человеку очень непросто, хотя и расположен он в двух-трех километрах от города – в зоне Соликамского водозабора.
Здесь, на берегу, на насосной станции, специально для Снеткова установлен прожектор. Включили его – значит, кто-то просит встречи с хозяином острова. По этому световому сигналу (а он виден с любой точки  острова даже в солнечную погоду) Снетков запрашивает по своей рации дежурного станции: «Кто приехал?» Если гости желанны – заводит «моторку» и через 15-20 минут он уже на берегу. Если нет – привет из Севастополя!
Конечно, при желании можно попасть на остров и без приглашения хозяина – тайно, на своей лодке. Но в таком случае это будет расценено как нарушение государственной границы. Со всеми вытекающими отсюда печальными для нарушителя последствиями: дом хозяина (читай: остров) охраняют два верных пса – Туман и Боцман. Не хотел бы я встретиться с ними при таких обстоятельствах! Да и сам хозяин незваных гостей не пожалует. Это, к слову сказать, объясняет и причину «засекреченности» острова.
Нас Иван Иванович пожаловал. Причем без предварительного запроса-проверки по рации. Сам, правда, на «материк» не поплыл – прислал внука Алексея, который в это время гостил у деда, помогал в заготовке дров на зиму.
– Почему же вы нас без проверки приняли? – спросил я потом у Снеткова.
– Ну, во-первых, я по гостям соскучился, – ответил он.
– А во-вторых, сигнал просто так, ради проходимцев, с берега давать не будут.
И, хитро улыбнувшись, добавил:
– Разведка работает четко.
Мы попали на остров во второй половине дня, ближе к вечеру. Уже нетеплое солнышко, которым порадовал тот октябрьский денек, стремительно катилось к закату, и надо было спешить засветло  вернуться обратно.
– Так вы разве без ночевки? – огорчился Иван Иванович. – А я хотел было баньку для вас истопить, ушицы сварить. И банька, и уха у меня знатные. Никто не отказывается. Ну, да дело хозяйское. Пойдемте, проведу вас по своим владениям...
Это надо видеть! В провожатые вместе с хозяином без особых приглашений отправилась Машка – шикарная рыжая кошка, его любимица. Она же первая, опережая хозяина, выбежала к берегу, встречая нас. На острове Машка практически не покидает своего лучшего друга. Разве что во время охоты на мышей.
– Ну, веди, Маша, покажи хозяйство наше...
Хозяйство у Снеткова, как у настоящего Робинзона, продумано до мелочей. Начнем с дома. Стоит он на открытом месте, сразу за причалом, лицом к «материку». А точнее сказать, к маяку. Из окон, как на ладони, видна большая часть омывающей остров акватории.
От уровня камской воды дом поднят на 3,5 метра железными сваями. Таким образом, весенние и осенние паводки ему не страшны. Единственный раз за 16 лет стихия серьезно угрожала нашему Робинзону лишь весной 1994 года, когда талые воды едва не унесли избушку «на железных ножках» – омывали ее стены чуть ли не под окна. Тогда Иван Иванович бродил по комнатам в «болотниках». Но такие наводнения случаются на Каме раз в полвека.
Дом по конструкции напоминает корабль. Впереди, на «носу» – капитанская рубка со смотровой площадкой. Ее хозяин использует как комнату отдыха. Здесь, у камина, он коротает долгие зимние вечера за чтением книг, смотрит телевизор, слушает радио. Линий электропередач на острове, естественно, нет. Но без электричества Снетков не обходится – его вырабатывает японский полуторакиловаттный генератор, работающий на бензине. За шесть часов работы он сжигает всего-то три литра горючки. У наших, отечественных, все наоборот. Этот «движок» лет пять тому назад подарили папе-Робинзону сыновья, и он очень дорожит подарком. Не как памятью, а как надежным источником света и связи с внеш-ним миром.
Вернемся, однако, в дом. От главной комнаты проходит длинный коридор, по бокам которого расположены «кубрики»: хозяйская спальня и два гостевых номера. Гости, при всей труднодоступности острова, достаточно часто приезжают  сюда.  Одновременно,  кроме  хозяина,  в  доме  могут  разместиться на ночлег со всеми удобствами восемь человек.
Конечно же, как в любом доме, в этом тоже есть кухня. Она расположена сразу при входе, за перегородкой от небольшой прихожей. Просторная кухня, ничего лишнего. Газовая плита с баллоном, два шкафчика для продуктов и посуды, просторный стол – персон на шесть-восемь. Лавки, табуретки.
 
* * *
Так же подробно следует рассказать о снетковской бане. Честно говоря, подобных строений я тоже еще не видел. Предбанник этого чуда состоит из четырех отсеков. Первый – летняя веранда, которая вполне годится и не для банных дел. Второй – комната отдыха с лежаком. Третий отсек, с широкой лавкой, предназначен для «остыву» после парной. Четвертый – топочная. Печь в ней смонтирована так, что нагревательная часть с каменкой проходит сквозь стену в парную, сама же топка как бы обособлена. Очень удобно! Чтобы подкинуть дровишки, поднять температуру в парной, не надо тревожить моющихся. И, наконец, сама баня. Здесь и парилка, и моечное отделение. В нем при кажущейся тесноте могут одновременно мыться и париться четыре человека.
Банный день для Ивана Ивановича, по русской традиции, – суббота. Это для него праздник души и тела. Никаких далеких поездок, никаких больших дел на этот день не планируется. Впрочем, подготовка самой бани – дело достаточно хлопотное: надо наносить воды, дров. Вода хоть и близко, из Камы, но на хорошую помывку одному надо не менее шести ведер. По мосточкам, по ступенькам – употеешь.
Веники для бани – обычные, березовые – Иван Иванович заготавливает на «материке», в прибрежном лесу. На острове берез – раз-два и обчелся, их хозяин не трогает. Еще одна «банная» достопримечательность – цветник. Он расположен рядом с открытой, незастекленной, верандой. Растут здесь и георгины, и гладиолусы, и ромашки. Но сам Иван Иванович больше всего любит васильки. Про них же и любимая песня:
 
Разбрелись возле тихой реки
Васильки, васильки, васильки.
Словно песня без слов,
Говорят про любовь
Голубые глаза васильков...

О любви и песнях мы еще поговорим. А пока продолжим экскурсию по хозяйству.
– Веди, Машка, дальше...
 
* * *
Рядом с цветником, поближе к дому, на его задворках, Иван Иванович разбил сад. Кусты малины, красной и черной смородины, калины, черноплодной рябины... Здесь же по весне цветут черемухи и яблони. Между прочим, одних только яблонь – сто стволов, не баран чихнул!
– Их было бы в несколько раз больше, – кручинится хозяин. – Да сподобило меня одно время разводить на острове коз. Они, окаянные, все мои зеленые насаждения под корешок извели. Пришлось все начинать заново...
Сад самым естественным образом переходит в огород – с теплицей, парниками, грядками. Четыре сотки, не более.
Но что на них растет! Практически весь уральский набор: картофель, капуста, свекла, редька, морковь, бобы, горох. А сверх того – лук, чеснок, укроп. В теплице – помидоры и кабачки, в парнике – огурцы...
В общем, полное самообеспечение. Нынче Иван Иванович накопал и спустил в яму 40 ведер картошки, по пять ведер свеклы и моркови, закатал на зиму 42 «бутылька» (трехлитровые банки) огурцов по-шахтерски, два десятка литров различного варенья...
– С мясом вот у меня только проблемы будут, – признается хозяин. – Покупать придется, потому как без мяса я не могу...
Еще в прошлом году Снетков выращивал на острове бычков и поросят. Его стадо в общей сложности превышало 20 голов!
– Куда ж столько, Иван Иванович?
– У меня мясо на столе ни дня не переводилось. Кроме того, детям, внукам помогал. Часть продавал, поскольку моей пенсии и заработка на все хозяйство не хватило бы.
– Почему же сейчас от живности отказался?
– Тяжеловато стало. Мне ведь все-таки через три года 70 стукнет. Здоровьишко уж совсем ослабло.
О былом «здоровьишке» хозяина нам неожиданно рассказал... ручной насос. В самом начале своей жизни на острове Иван Иванович «пробил» в земле скважину к питьевой воде. Пить камскую водицу без очистки, без кипячения в то время было опасно: соликамские предприятия работали на всю катушку, отравляя реку своими отходами. А питьевой воды в хозяйстве Снеткова требовалось немало. Для каждого быка, например, по два ведра в сутки.
Между тем, чтобы набрать из скважины ведро, надо сделать не менее 12 «качков». Я попробовал накачать из снетковской скважины ведро родниковой водицы. Нет, от напряжения, конечно, не упал, но перекурить захотелось.
А нашему герою ежедневно требовалось не менее 50 ведер воды. Это помимо других дел, где физическая сила должна присутствовать обязательно.
Сейчас, когда с быками и поросятами покончено, обширные «хоромы» для скотины занимают куры под предводительством петуха. «Петросян», как ласково называет его хозяин, дело свое знает: хохлатки несутся практически круглый год.
– Следующим летом, – делится планами Иван Иванович, – попытаюсь развести гусей. Конечно, быков и поросят они мне не заменят, но птица, думаю, в хозяйстве полезная.
Завершая рассказ о хозяйстве соликамского Робинзона, следует сказать, что одно из самых важных его занятий – рыбалка. Сегодня оно, пожалуй, самое главное. Причем Иван Иванович обеспечивает рыбой не только себя. Большую часть улова он сдает Орлинской рыболовной артели, в которой он, собственно, и работает. А еще он – общественный рыбинспектор, охраняет акваторию острова от браконьеров.
О его работе, общественной должности и о жизни вообще мы вели разговор уже за столом. Слава Богу, догадались прихватить с берега бутылку шампанского. Это Маргарита Георгиевна перед поездкой подсуетилась:
– Водку Иваныч не пьет, а вот сухое винцо при хорошей беседе посчитает за удовольствие.
Для дорогих гостей, впрочем, у Снеткова всегда найдется бутылочка покрепче шампанского. Мы, оказалось, «дорогие». Сели, разговорились в удовольствие под хорошую закусь.
– На этот остров я попал совсем не случайно, – разоткровенничался Иван Иванович. – И уж если рассказывать, то надо начинать с корней. Родом я с Новгородчины, из Старой Руссы. На Урал, в Соликамск, попал после службы в армии – приехали с друзьями по комсомольской путевке работать на калийном комбинате. В то время, в начале пятидесятых, это была ударная стройка. Помните, в годы советской власти присказка была: «Партия сказала "надо", комсомол ответил "есть"!» Вот за «есть» я и спустился в калийную шахту. Тридцать лет отмантулил проходчиком. Добывать руду приходилось вручную, а потому, кроме ордена «сутулого», заработал я профболезнь, связанную с вибрацией. Когда наконец-то вылез из-под земли на пенсию в 50 лет, решил для себя: коли провел лучшую часть жизни под землей, как крот, так хоть напоследок побуду на этой земле вольной птицей!
Надо сказать, что к тому времени Ивана Ивановича крепко поколошматила не только работа. Он рано потерял жену, оставшись на руках с двумя сыновьями. Женился второй раз, родилась дочка. Но что-то не заладилась жизнь со второй супругой. Пришлось расстаться. Сам он объяснил причину коротко: «Не сошлись характерами». Как бы там ни было, а сыновей ему пришлось поднимать в одиночку. К слову сказать, они в долгу перед отцом не остались – нынешний дом на острове построен и их руками тоже.
Островок  на  Каме  Иван  присмотрел  еще  по  молодости, в шестидесятые годы. В выходные дни приезжал сюда развеяться, отдохнуть, порыбачить. И так он ему приглянулся, этот кусочек земли, что соорудил Иван на островке небольшую избушку. Увы, отдыхать в ней долго не пришлось: «враги сожгли родную хату». И вторую, построенную тремя годами позже, тоже спалили...
– Любовь же к природе никакие полудурки спалить не смогли!
В этой горькой фразе Снеткова – не только обида на поджигателей в буквальном смысле. «Поджечь» остров его любви и надежд пытались и много позже, когда он уже перебрался сюда на постоянное место жительства, завел собственное хозяйство. Кляузами, подметными письмами.
«Доброжелатели» писали в соответствующие органы: Снетков, мол, самовольно захватил государственную землю, присвоил акваторию острова и браконьерит на нем в свое удовольствие.
– Остров-то, между прочим, был почти лысым, – вспоминает Иван Иванович. – Трава и то не всюду росла, это уж я потом семенами его засеял. А из живности только мыши здесь были в изобилии. Я про себя этот остров так и называл – «мышиный».
– А как теперь, кстати, вы его называете? Остров Снеткова?
– Пока никак. Есть, конечно, мысли по этому поводу, но мечтать, как говорится, невредно. Что касается рыбалки, так я сразу с Орлинской артелью договор заключил – и на промысел рыбы, и на охрану акватории от браконьеров.
Сейчас подметные письма в «вышестоящие» организации на Снеткова не посылают. Однако угрозы в свой адрес он получает по-прежнему.
– Браконьеры, язви их в душу, покоя не дают, – горько вздыхает Иван Иванович. – Причем это не урки с мыльного завода – им бы я окорот немедленно дал. Мои супостаты – при погонах и государственной должности. Вот давеча, к примеру, у меня возникла стычка с Игорем Сухановым – он работает в Лысьве, соседней деревне, участковым милиционером. Все мои сети на своей «моторке» порвал. Между прочим, не первый раз. На предупреждения не реагирует – власть! Ладно, думаю, устрою я и тебе «варфоломеевскую ночь»! Взял да и его, браконьерские, сети подрезал. Он не имеет права рыбачить на акватории острова, а я здесь, между прочим, государственные интересы блюду. Прознал про это Суханов – что тут было, господи! Да я, кричит, тебя в тюрягу засажу, а в избушку твою «красного петушка» подпущу. И про кузькину, и про другую мать вспомнил. Чуть, было, мы с ним врукопашную не сцепились.
– А последствий не боитесь?
– Что мне бояться? Я не вор и не шпион. Пусть только сунется на остров – отпор мы завсегда дать сумеем.
– Сколько, Иван Иванович, вам за вашу службу государство платит? – невольно вырвалось у меня.
– За работу в рыбной артели получаю 1 200 рублей, а общественная должность не оплачивается...
Черт возьми! И вот за эти «коврижки» человеку нужны такие хлопоты? Я уж не говорю о том, что сама жизнь на острове, ежедневный тяжелый труд здесь – это не малина.
– Ну, это как посмотреть, – не согласен Снетков с такой постановкой вопроса. – Я свою сегодняшнюю жизнь ни на что не променяю. Да, труд, кажется, тяжкий. Но вот вы спросите меня: счастлив ли я?
Разговор наш прервал внук Алексей:
– Деда, с берега дают сигнал. Кто-то приехал.
– Ну, так плыви, привези гостя.
– Может, сначала спросить, кто?
– А зачем? Наверняка кто-то из своих. Ты ведь знаешь, что из-за кого ни попадя сигналить не станут. Езжай...
 
* * *
Алексей уехал, и наш собеседник надолго замолчал. Было, видно, о чем подумать.
– Вот душа-человек мой Алешка! – наконец заговорил он, не ответив на свой же вопрос о счастье. – И что бы я без него делал? Приедет, дров наколет, воды накачает, территорию приберет...
Алексей, как выяснилось, единственный внук. Он – от младшего сына Володи, который недавно умер от коварной болезни.
У Николая, старшего сына Снеткова, две внучки, но деду на острове они не помощницы. Слабоваты. Сам же Николай тоже, как и Леша, достаточно часто приезжает к отцу на помощь.
Главная работа для мужчин – заготовить на зиму необходимое количество дров. А их нужно ох как много! В доме Снеткова, кроме камина, две печи. Да еще баня «кушает» дровишки за обе щеки.
Дров на острове, слава Богу, в достатке. Большую часть бревен доставляет Кама во время весенних паводков. Другую часть – так называемые «топляки» – Иван Иванович отлавливает по акватории самостоятельно до тех пор, пока реку не скует лед. Чтобы зимой не замерзнуть, надо заготовить семь поленниц. Каждая – выше человеческого роста и в длину не менее десятка метров.
Кроме сына и внука, Снеткову частенько помогает в хозяйстве родной «Сильвинит», которому он отдал 30 лет своей жизни. Калийщики камин ему из нержавейки сварганили, стройматериалы для дома подкинули...
А еще помогают Робинзону соликамские мальчишки, которые приезжают на остров порыбачить, прокатиться на «дяди-Ванином» катере. Ни разу, между прочим, пацаны на острове не напакостили, не огорчили хозяина. Они – с добром, а он к ним – втройне: и накормит, и напоит, и на ночлег приютит. С мальчишками у Снеткова связана особая, заветная, мечта:
– Наступит такое время, когда сад мой подрастет и все яблоньки в нем зацветут. Так, помню, было в моем далеком детстве – в родительском саду, в Старой Руссе. Сядем мы с моими мальчишками за широкий стол с угощениями и песню споем: «Лучше нету того цвету, когда яблоня цветет...» Красота! Ради этих минут стоит жить.
Слушал я Снеткова и думал о том, как повезло тем пацанам, что общаются с ним. Многое в их жизни забудется, а вот такие мгновения – они в памяти навсегда.
Иван Иванович, похоже, созрел и для ответа на вопрос, который, помните, сам себе задавал: счастлив ли он?
– Ничего нового я не придумал. Мое счастье в труде.
– Тяжелое у вас счастье, каторжное...
– Труд в радость не может быть каторжным, – осадил меня Снетков. – Я многое пережил в своей жизни, крутило меня в ней, как осенний листок. Но вот что я вам честно скажу: каждый раз я благодарю Бога за прожитый день. Раньше такой потребности не было. Мне, в самом деле, нравится жить. Как там в песне поется:

Я люблю тебя, жизнь,
Что само по себе и не ново...

Без песен, как без работы, наш Робинзон жить не может.
– В них живет душа, – говорит. – В радости песня поддержит, а в беде утешит. Я люблю народные и старые, советские. Особенно военные. Вечером, если по приемнику не найду хорошей песни, сам пою. Сяду у камина и:

Бьется в тесной печурке огонь,
На поленьях смола, как слеза...

Такие вечера дорогого стоят!
Между тем на реке раздался шум причалившей лодки, и через минуту-другую в доме появился гость. Вернее, гостья – молодая интересная.
– Елена Ивановна! Милости просим! – хозяин не мог, да и, видно, не хотел скрывать своей особой радости. – Давненько вы к нам не заглядывали!
Кто она? Дочь? Сноха? Или, может, социальный работник, приехавший попроведовать ветерана? Ведь жаловался же он на здоровье – силы, мол, не те, что раньше...
– Это моя подруга, – разом развеял все наши сомнения Иван Иванович. – Все зову ее переехать на остров, да не соглашается.
Елена, смутившись от нашего пристального внимания, тихо ответила:
– Значит, плохо просите, Иван Иваныч...
Подруга! Вот тебе и «силы не те»! Ах как было жаль, что время, которым мы располагали, закончилось. Солнце уже зависло над горизонтом, и нам надо было возвращаться на «материк». Впопыхах же, наспех разговора не получалось. Не соглашалась Елена и на уговоры Михаила Загуляева сделать снимок на память.
– Вот ваш герой! – указывала она на Ивана Ивановича. – Его и фотографируйте.
 Но велико было наше желание запечатлеть редкую журналистскую удачу, трогательный эпизод в этой истории. И Елена в конце концов сдалась.
Я же окончательно поверил в искренность их чувств, когда Иван Иванович, прощаясь, сказал:
– Помните, вы спрашивали меня о названии острова? Так вот, я хотел бы назвать его именем любимой женщины. Остров Елены...
Красиво, черт возьми! Сразу же возникла ассоциация с другим, знаменитым на весь мир, островом, расположенным на побережье Франции. Вы помните, на острове Святой Елены закончил жизнь Наполеон Бонапарт.
Человек, который мнил себя гением, всю жизнь страстно жаждал славы и богатства. Было у него и то, и другое. Было, да сплыло! Последние годы жизни Наполеон закончил в одиночестве, забытым и несчастным, в мучительных раздумьях о смысле бытия.
Наш  герой, Иван Снетков, никогда не стремился ни к славе, ни к богатству. Однако тоже оказался в конце жизни на острове. Но! Не скорбящим об утраченных годах. Не мрачным отшельником. А человеком, знающим цену жизни и постигшим ее смысл.

* * *

Меньше всего мне хотелось бы, чтобы рассказ о соликамском Робинзоне читатели восприняли как занимательное чтиво, «развлекаловку». В главном повествовании я умышленно не заострял вашего внимания на проблемах, которые терзают и будут терзать нашего героя. Но об этом сказать все же следует. Речь, в первую очередь, идет о праве Снеткова жить на острове. Эта проблема остро обозначилась сразу после публикации первой главы.
Среди откликов на нее были и такие: «По какому такому праву Снетков захватил государственную территорию? А если нам тоже хочется отдохнуть на этом острове – что, надо спрашивать разрешения у его собак? Даже "новые русские" не могут себе такого позволить!»
Матькаться грех, но, обить вашу медь, назовите мне хотя бы одного «нового русского», который бы по доброй воле, сам, своими мохнатыми ручонками согласился бы колоть дрова, копаться в навозе, ловить рыбу в студеной реке, садить деревья? Не рвать природу-мать на куски, не высасывать из нее последние соки, а поддерживать то, чем она щедро делится с человеком, помогать ей? Назовите, и я тоже сниму перед ним шляпу.
Что касается отдыха на «снетковском» острове – приезжайте. Но – не куролесить по пьяни, не браконьерить, не покушаться на то, что создано не вами. Приезжайте с добром и миром – и никто вас по лбу не ударит, собак не спустит.
«Мы бы тоже хотели пожить так, как Снетков», – говорили мне другие. Так живите! Что, разве мало в России пустующей, заброшенной земли? Проедьте, пройдите по тому же Верхнекамью – увидите сотни заброшенных деревень и поселков на берегах прекрасных рек среди великолепных лугов. Во многих сохранились еще дома и хозяйственные постройки. Приезжайте, обживайтесь – кто мешает?
Увы, сегодня мы видим другое: тысячи российских мужиков и парней, молодых и здоровых, маются от безделья, сидят за спинами своих жен или престарелых родителей.
Да, конечно, условия такой жизни во многом диктует власть. Но мы, кажется, сами ее выбираем? И потом, она, эта власть, которая не может дать людям работу, не запрещает при этом искать работу самому, делать свою жизнь самостоятельной и осмысленной.
Такой, какой ее сделал для себя Иван Иванович Снетков, простой русский мужик.

* * *
Об Иване Ивановиче Снеткове мы рассказывали осенью прошлого года (фотоочерк «Соликамский Робинзон, «Звезда» 20, 27 октября 2000 г.). Впервые побывав у него в гостях, мы пообещали, что непременно приедем сюда еще раз – был бы повод.
Повод представился, и весьма неожиданно: фотоочерк «Соликамский Робинзон» был назван в числе лучших журналистских работ 2000 года во Всероссийском конкурсе. Тут уж, как говорится, сам Бог велел ехать к Снеткову.
…Иван  Иванович  был  предупрежден  о  нашей  поездке и заранее подготовился к встрече. Нет, это вовсе не означает, что он загодя накрыл праздничный стол. Подготовился – это значит с вечера попросил своих «пацанов» (о них разговор особый) натаскать воды и дров в баню. Зимой это непростой труд: от бани до камской проруби метров сто и воду надо возить на снегоходе. Дрова от дальней поленницы – таким же макаром.
Надо сказать, что к бане, как всякий истинно русский человек, Иван Иванович относится трепетно. С утра он ее начинает топить (на это уходит часа три), затем готовит веники (пихтовый и березовый). После полудня начинает помывку. Нет, сначала парится. Долго: раза три-четыре слазает на полок. Попарится – и за двери, бултых в снег. Сугробы на острове глубокие, а снег – первозданной чистоты. Удовольствие, доложу я вам, непередаваемое! Чукча сказал бы: как ананас съел.
Моется Иван Иванович не спеша. На все про все уходит у него часа два, не меньше. Все свои дела в банный день он откладывает на завтра, поэтому спешить ему и некуда, и незачем. Исключение составляют гости, которые бывают на острове, прямо скажем, нечасто. В этом случае Иван Иванович, оставив гостей в бане, спешит к печи – готовить свою фирменную уху по-ильменски (рецепт прилагается).
Баня и уха – это главный, но не единственный ритуал в подготовке к встрече гостей. Накануне Иван Иванович проверяет свою технику. Летом – катер и лодку, зимой – снегоходы (их у него два стареньких «Бурана»). Проверяет, чтобы все было на ходу, без всяких неожиданностей. Чтобы при любой оказии гостя не мурыжить на камском берегу в долгом ожидании переправы.
Встречать и доставить нас на остров Иван Иванович отправил своих «пацанов», которые приехали к нему на выходные.
* * *
«Пацаны» – это трое мальчишек, родственников нашего Робинзона. Старший, 16-летний Алексей, сын Елены Ивановны, гражданской жены Снеткова. В своей первой, осенней, публикации мы рассказывали о ней, помните? Агитировали Елену Ивановну за полный и окончательный переезд на остров, который хозяин называет ее именем. Она, к слову сказать, к советам прислушалась, стала бывать здесь чаще, а сын вообще готов жить на острове постоянно, если бы не учеба – Алеша учится в Соликамском автодорожном техникуме.
На год младше Дима, его двоюродный брат, племянник Елены Ивановны. Он хочет стать калийщиком и учится будущей профессии в другом, тоже Соликамском, училище № 10. Тоже любитель «поробинзонить» – практически каждый выходной (а уж в каникулы – само собой) он пропадает на острове.
Такой же любитель приключений и самый младший из этой троицы – 14-летний Сережа, внук Ивана Ивановича. Этот еще школьник, учится в девятом классе. Надо сказать, что отношения между подростками – ровные, «дедовщины» нет. И Иван Иванович «любимчиков» среди них не выделяет.
Зато сами ребята в Робинзоне души не чают – он для них и Бог, и царь. Каждая его просьба – в радость: воды принести, дров наколоть, сети проверить – все делают без лишних напоминаний.
Доставили они нас на остров с камского берега за какие-нибудь 15 минут. Гнали на своих «Буранах» – аж шуба заворачивалась, хотя путь был довольно опасен: теплые воды, которые сбрасывает в Каму местный целлюлозно-бумажный комбинат, вылизали в ледовом панцире на пути к острову длинную коварную промоину. Правда, Иван Иванович предусмотрительно заметил ее вешками, но у меня, честно говоря, при виде открытой воды сердце уходило в пятки.
– Да мы здесь каждый метр уже изучили! – успокоили нас ребята. – Зазря бы рисковать не стали.
– Хорошо вам здесь? – спросил я у них уже на острове.
– Еще бы! Полная свобода! Особенно в кайф здесь летом, когда можно по Каме на водных лыжах кататься.
– А работа? Здесь ведь приходится много работать?
– Работа – это тоже наслаждение, – глубокомысленно ответил за всех Алексей.
Если судить по тяге этих пацанов к труду, к настоящему мужскому делу, по отношению к жизни, хорошую смену готовит себе Иван Иванович. Толковые, сильные мужики из этих ребят вырастут.

* * *
Иван Иванович на берег не вышел – встречал нас на «камбузе». В кухне, стало быть, обнялись, почеломкались.
Оказалось, хозяин ждал нас давно и по делу, не терпящему отлагательств. Что случилось?
– Это грустная история, – сказал он. – Ее я вам расскажу вечером, после бани. А пока перекусим и займемся делами.
Дело, собственно, в этот день у хозяина острова было одно: проверить сети. Он мог бы сделать его и со своими «пацанами», но мы тоже подписались – интересно!
Увы, улов оказался бедным: в одной сетке трепыхалась щука килограмма на полтора, в другой – язь размером с ладонь.
– Ушла рыба, – сетует Иван Иванович. – В декабре еще попадалась, а потом как отрезало: только по две-три штуки за неделю и снимаю.
– Это из-за воды? Чего это она такая рыжая?
– Рыжая из-за отходов бумкомбината, такой цвет ей придает древесная кора. Но это на рыбу не очень-то действует, спит она еще. Вот весной, когда проснется и начнет икру метать, тогда только успевай заготавливай!
Нет рыбы – нет и заработка для Снеткова, у которого заключен договор с Орлинской рыболовецкой бригадой.
Жить, стало быть, приходится только на пенсию, а она у Ивана Ивановича невелика – меньше тысячи рублей в месяц получает бывший шахтер. В городе, может быть, на скромную жизнь одному и хватило бы, но на острове без своих собственных запасов от огорода-кормильца – кранты.
Бензин дорогой, а это главная статья расходов Снеткова.
Без горючки же, как без воды, – «ни туды и ни сюды».
Снегоходы и моторки жрут топливо по-черному. Да и японский движок, который вырабатывает Снеткову электричество, при всей его экономности, пару литров бензина ежедневно зимой требует. Иван Иванович – не монах в келье, без света не сидит и телевизор вечерком посмотреть любит: новостные программы – в обязательном порядке, кино и другую развлекаловку – по пристрастиям. Любимая программа, к слову сказать, «Поле чудес».
Сам же Иван Иванович ни в какие чудеса не верит.
– Вот оно – чудо так чудо! – показывает свои крепкие руки. – Без них бы ничего тут не стояло.
Зимой для рук нашего Робинзона дел, конечно, поменьше, чем в любое другое время года. Дрова заготовлены – проблем нет и (спаси, Боже, от наводнения) не будет. Запасов с огорода – картошки, моркови, свеклы – тоже до лета хватит. Кроме того, у Снеткова есть кое-какие запасы варений-солений.
Руки его были заняты в основном починкой моторов, сетей и заботой о своих «братьях меньших»: кошке Машке и собаках – Боцмане и Тумане. Стадо куриц из десяти несушек Иван Иванович по осени отдал на содержание брату – чтобы хохлатки не замерзли и не ослепли за зиму.
– Мечтаю заняться разведением гусей, – говорит Робинзон, – однако не могу купить птенцов нужной породы, а инкубаторские в этих условиях не годятся. Пропадут.
С быками и поросятами, которых Снетков выращивал еще два года назад, пришлось завязать: за рекой телушка – полушка, да рубль перевоз.
Волки нынче нашего Робинзона тоже не беспокоили (хотя к соседней деревне, Лысьве, они выходят постоянно) и лихие люди не досаждали. В общем, зиму, считай, Робинзон пережил успешно.
 
* * *
Мы с Мишей Загуляевым мылись в бане по-снетковски: из парилки выбегали на «улицу» и купались в снегу. Своими воплями распугали всех окрестных птах. Только сова, непонятно зачем залетевшая на остров, долго и невозмутимо сидела на огородном шесте, позволив даже сфотографировать себя.
Вообще, по словам хозяина, любые птицы ему на острове – в радость. Но только до июля-августа, когда начинает созревать урожай. Тут уж волей-неволей приходится их гонять. Снетков придумал вместо пугала ставить на огороде шесты с привязанными к ним пустыми полиэтиленовыми бутылками. Насыпает внутрь речной галечки, и бутылки на ветру гремят, как побрякушки, отпугивая от огорода прожорливых пернатых. Говорит, что этот «припуг» и мышей тревожит. Впрочем, с мышами летом общается Машка. Как повар с картошкой.
Иван Иванович компанию в бане нам составил ненадолго – ушел готовить свое фирменное блюдо – уху. В помощницы к нему (почистить картошку, лук, чеснок) подрядилась Елена Ивановна. С осени прошлого года она перестала быть в этом доме гостьей, а стала полноправной хозяйкой. И если бы не ее работа в городе, она, пожалуй, переехала бы на остров к своему Робинзону насовсем.
Стол хозяева накрыли в гостиной. Здесь же у Снеткова и комната отдыха (камин, диван, телевизор), и «рубка», из которой просматривается вся акватория левобережья.
За окном сгущались сумерки, разыгралась метель, а здесь было светло и тепло. И под треск пылающих в камине поленьев так же – светло и тепло – думалось о жизни. Однако разговор за гостеприимным столом состоялся у нас невеселый.

* * *
– Дело у меня простое, – рассказывает Иван Иванович. – Но сдвинуть его с места без вашей помощи вряд ли удастся. В прошлом году ко мне в гости приезжал брат. Вот, говорит, впервые проехал к тебе по всей стране на поезде бесплатно. Льготу нам, Ваня, немцы дали: как бывшему малолетнему узнику фашизма мне теперь они проезд на любом транспорте в один конец раз в год оплачивают. И, кроме того, к пенсии надбавку прикинули – 80 рублей ежемесячно. Так что, говорит, давай теперь и ты хлопочи, выбивай льготы. Будем хоть под старость лет друг к другу в гости ездить.
Надо сказать, что Снетковы – родом из Новгородской области, из деревни Большой Ужин Старорусского района.
Когда началась война, Ивану, младшему из сыновей, было всего шесть лет. Родные места в первые же месяцы войны были оккупированы, жителей – и взрослых, и малолеток – растолкали по лагерям. Попали в такой переплет и Иван с братом.
– Самое страшное событие из того времени, – вспоминает он, – игра в прятки в немецком лагере. Вокруг – колючая проволока, а рядом с ней, неподалеку от бараков, горы трупов штабелями уложены. И вот разбежимся мы с пацанами по территории, схоронимся среди покойников, а «галящий» ходит, присматривается: который среди «жмуриков» ненастоящий, а только притворяется...
Я слушаю Снеткова, представляю на месте тех детишек себя, своих детей, и у меня – мурашки по коже.
– А теперь вот, – продолжает рассказ Иван Иванович, – нам за то пребывание в лагере немцы, выходит, компенсацию к пенсии дают. Чтобы, значит, свою вину перед узниками фашизма немного сгладить.
– И это правильно! Только сумма этой компенсации какая-то несерьезная – восемьдесят рублей.
– Да Бог с ней, с суммой! – машет рукой Снетков. – Дареному коню в зубы не смотрят. Но я-то и этих денег получить не могу! Не признают меня в Соликамске малолетним узником фашизма, справки требуют, свидетельские подтверждения. А когда пожаловался, и вовсе ожесточились: по второму кругу, говорят, справки заставим собирать.
– Какие справки? – удивляюсь я. – У вас ведь в паспорте год и место рождения указаны! А это исторический факт: в годы войны эти места были оккупированы гитлеровцами. Что еще надо? Или кто-то считает, что немцы кормили ребятишек мятными пряниками?
– А вы напрасно иронизируете. В Соликамске у меня именно такую справку и требуют: докажи, мол, с помощью свидетелей, что немцы конкретно к тебе относились плохо...
– У вас есть живой свидетель – брат, с которым вы были в немецком лагере, он официально признан узником фашизма.
– А мне говорят, что свидетельства родственников в этом деле ничего не значат, – горько усмехается Робинзон, – они, мол, сказок понарассказывают. Нужно, похоже, тех самых немцев найти, которые лагерь охраняли...
Нет, это, ей-Богу, уму непостижимо! Граждане... или как вас... Господа чиновники! Неужели вы и впрямь полагаете, что советских детей в годы войны немцы отпаивали в своих лагерях сгущенным молоком? Что игра в прятки среди трупов еще не есть свидетельство плохого отношения фашистов к детям? А сами эти трупы? А выжженные дотла деревни, села, города?
Сказки, говорите? В таком случае, вам есть смысл самим поехать на запад России или в Белоруссию, где еще осталось немало свидетелей зверств фашизма. Сами старики, и не только узники фашизма, по причине своей бедности далеко от дома в последние десять лет выехать не могут.
Может быть, после таких поездок ваши «реле» затикают в обратную сторону?
Меня добивает в этой ситуации еще и такой факт. Деньги на компенсацию малолетним и немалолетним (а таковых, наверное, уже и не осталось в живых) узникам фашизма выделяет Германия – страна, принесшая нашему народу неисчислимые и немыслимые страдания. Отдать долги – это ее право и дело чести. Так какого рожна, господа российские чиновники, вы не даете Германии возможности осуществить на деле это право? С какой стати так бережно охраняете иноземные марки, которые вам не принадлежат?
...Успокоились после такого разговора мы не скоро. Ночью мне, невоевавшему, снилась война.
Мы уезжали с острова утром. Солнце только-только позолотило верхушки деревьев, и, судя по всему, день обещал быть безветренным и теплым. Как ни хочется, а зиме все же придется уступить наступающей весне. Будет, Иван Иванович, и на нашей улице праздник! Немного осталось подождать до того времени, когда зацветет на острове ваш яблоневый сад. И гуси поплывут по реке, и рыба заплещется. Жизнь возвращается!

* * *
Вот что рассказал спустя полтора года после нашей поездки на камский остров сын Ивана Ивановича Николай:
– Изменения в жизни отца произошли сразу после вашей публикации. Буквально через два-три дня после неё отца срочно вызвали в отдел социальной защиты и без какой-либо волокиты оформили нужные документы. Выплатили разовую компенсацию, сделали надбавку к пенсии, предоставили право бесплатного проезда раз в год по железной дороге. Так что большое спасибо «Звезде» за хлопоты, без вашей помощи ничего изменить бы не удалось.
Пользуясь случаем, я попросил Николая Ивановича рассказать подробнее о сегодняшней жизни на острове, о самочувствии соликамского Робинзона.
– В настоящее время недели две-три, до начала декабря, на остров не попасть, – охотно поддержал разговор мой собеседник. – Начался период ледостава, и на лодке пробраться к дому отца крайне сложно. Однако он там не бедствует: задолго до непогоды мы завезли на остров необходимые продукты – сахар, мясо, тушенку, его любимые спагетти. Кое-какие заготовки на зиму он сделал и сам. Прошедшим летом, например, у него был богатый урожай огурцов – насолил он их с большим запасом. Пусть меньше, чем в прошлом году, но всё-таки самостоятельно запасся капустой, морковью, свёклой, снял со своего огорода более тридцати вёдер картошки. В прошлые годы, правда, урожаи картофеля у него были в два раза больше.
Главные неприятности, по словам сына, произошли у Ивана Ивановича весной. Во время весенней путины у него прихватило сердечко – да так, что пришлось выехать на «большую землю», пройти обследование и несколько дней пролежать в больнице. Больше недели, правда, Иван Иванович не смог продержаться в городе, сбежал  из  больничной  палаты.  Но  и  порыбачить  не смог – ушло время, да и рыбы нынче на Каме было немного. Даже в путину.
Надо сказать, что Иван Иванович по-прежнему не теряет связи с Орлинской рыболовецкой бригадой. На новый, 2003, год он снова намерен заключать с ней трудовое соглашение. Пока есть силы, надо работать – это убеждение у него на всю жизнь.
– К  сожалению,  сил  у  отца  не  так  уж  много,  –  с  грустью констатирует Николай Иванович. – То, что раньше он запросто мог сделать в одиночку, сегодня ему уже не по силам. Например, заготовка дров. Нынче мы заготовляли их общими усилиями – напили и накололи девять поленниц. Не смогли, к сожалению, подремонтировать баню, отложили это дело на следующий год. Сейчас с отцом практически постоянно живёт внук Сергей, летом ему помогали внук Дима, другие ребята, которых он тоже считает своими внучатами.
Отрадно, что в помощи И. И. Снеткову, бывшему шахтеру-калийщику, не отказывает его родное предприятие –          АО «Сильвинит». Нынче, например, ко дню рождения Ивана Ивановича администрация предприятия подарила ему новый насос, выдала на подотчет мощный лодочный мотор. Помогает и с доставкой топлива для небольшой японской электростанции, которая установлена на острове. Иван Иванович не отказывает себе в давней привычке смотреть новости по телевизору. Да и хороший фильм помогает скрасить долгие зимние вечера.
Долгие годы рядом с нашим островитянином находятся его верные друзья – кошка Машка, собаки Боцман и Туман. Вот без них Иван Иванович жизни на острове и не мыслит. Собаки надежно охраняют его от непрошеных гостей, будь то звери или люди, а кошка – услада для души, она сопровождает Робинзона повсюду. Разве что на рыбалку вместе с ним не ездит. Нынче, к слову сказать, живности на острове прибавилось – летом здесь паслось небольшое стадо куриц – десять несушек и петух. На зиму, правда, Иван Иванович спровадил кур к родственникам, чтоб целее были: холодная зимовка в тёмном курятнике ничего хорошего им бы не принесла.
Нынешним летом в жизни Ивана Ивановича произошло сразу несколько радостных событий. Во-первых, две недели у него на острове гостили дочь Альбина с внучкой, приезжавшие из Москвы. Их он не видел уже лет пять. Во-вторых, у внучки Ирины в Соликамске родилась дочка Саша. Наш Робинзон стал прадедом!

Рецепты от Снеткова

Готовит Иван Иванович, естественно, сам. И не абы как, лишь бы червячка заморить. Нет, он любит поесть вкусно.
Три рецепта из своей кухни он рекомендовал читателям «Звезды».

Соленые огурцы
по-шахтёрски

В чистую трехлитровую банку укладываются вместе с промытыми огурцами листья черной смородины, хрена, «букетик» укропа, щепоть горошин черного перца. Затем в банку следует насыпать стограммовую стопку соли крупного помола и залить под «завязочку» чистой родниковой водой. И – в холодок, в голбец. Через пару недель можно пробовать. Если еще огурчики по-шахтерски перед едой полить сметаной, можно язык проглотить.


Мясо по-снетковски

Для этого блюда годится любое мясо: говядина, баранина, свинина. Порезанные порционно куски мяса замачиваются на 15-20 минут в столовом уксусе. Затем куски обжариваются на сковороде под крышкой. Если мясо постное – добавить масла. Жирная же свинина обжарится в собственном сале. Не пожалейте репчатого лука: 4-5 луковиц на среднюю сковородку – это самое то. Поперчить, посолить – по вкусу. Не переборщите с лавровым листом – парочки вполне хватит. За пару минут до полной готовности обильно посыпьте блюдо мелко рубленым чесноком. Если под рукой есть свежая зелень (лучок, укроп, петрушка и прочее), перед подачей на стол добавьте в блюдо и ее. Мяса, приготовленного таким макаром, много не бывает.

Уха ильменская

В далекой юности Иван Иванович работал в рыболовецкой артели на озере Ильмень.
У него и фамилия, обратите внимание, «рыбная» – Снетков (снеток). Так вот, такую уху готовили настоящие рыбаки, знающие толк в этом деле.
Уха по-ильменски готовится в глубоком противне или на сковороде с высокими бортами. Тонко напластайте картошку и уложите ее в один слой на противень (сковороду). Затем так же в один слой, но неплотно, вразброс, положите в посудину очищенную, порезанную на крупные куски рыбу. Какая у вас есть? Щука, судак, лещ? Прекрасно – это самый лучший вариант. Годятся также окунь, плотва, другая рыба. Не пренебрегайте потрохами! Рыбья печенка, жир, икра – они только улучшат вкус блюда. Особенно пузырь леща. Его, как и лавровый лист, не едят, конечно, но и пренебрегать им не стоит. Следите только, чтоб не попала желчь. А теперь залейте все это водой – так, чтобы рыба только-только скрылась, посолите по вкусу и ставьте на огонь.
Пока уха закипает, бросьте в нее пять произвольно нарезанных луковиц (рецепт дается из расчета на емкость в восемь литров), два-три лавровых листа. При закипании влейте в посудину пару хорошо взбитых яиц и пять ложек сметаны. Мелко нарезанный чеснок (не более трех зубков) бросьте за полминуты до готовности, тогда же слегка поперчите.
Готовится  уха  ровно  25  минут.  Чуть-чуть  переваришь – вкус уже не тот, а недоваривать вообще не рекомендуется. И еще: не следует добавлять в уху морковь, пшено, укроп. В противном случае, это уже будет не уха, а рыбный суп. И еще один совет: готовить надо уверенно, в одиночестве, без советчиков и с любовью к тем, для кого блюдо предназначено. «Аура» блюда тоже имеет вкус и значение.
Наутро остатки ухи превращаются в рыбный студень. Блюдо само по себе тоже очень вкусное. За уши от стола не оттащишь.
 
Последний поклон
Иван Иванович Снетков умер 23 мая 2007 года.
Умер утром, до полудня.  На рабочем месте – в своей любимой рабацкой моторке.  Увы, спасти его не смог бы и сам Господь – оборвавшийся тромб намертво закупорил артерию. Полутора годами раньше Иван Иванович пережил инфаркт. Лежал в больнице, но недолечился, списался с больничного раньше положенного срока  – не мог оставить надолго своё хозяйство без присмотра.
Похоронили Снеткова на старом Соликамском кладбище, на могилу поставили обычный деревянный крест.
  Остров без нашего Робинзона, конечно же, осиротел.  Но забытым и заброшенным он не будет. ОАО «Сильвинит», которое оказывало Снеткову всемерную поддержку, стало использовать «Дом рыбака»  как собственную базу отдыха.
Будет ли предприятие каким-то образом увековечивать память И.И. Снеткова на этом острове – неизвестно. Впрочем,  хочет кто того или не хочет, но этот маленький кусочек земли посреди Камы люди давно называют островом Снеткова.
 Переживший ужасы фашистского концлагеря, привыкший с детства к тяжелому физическому труду, Иван Иванович  не утратил способности радоваться жизни, быть щедрым, хлебосольным, справедливым.  На своём острове – веры, надежды, любви –  он реально воплотил мечту  очень многих людей к свободной жизни. И до конца оставался на нем Человеком, несмотря ни на что.


ХОД БЕЛОЙ КОРОЛЕВЫ

На зимних Параолимпийских играх в Лиллехаммере Любовь Владимировна Паниных (кстати, самая старшая по возрасту в сборной России) творила чудеса. Сами посудите: три золотые медали в лыжных гонках на дистанциях пять и пятнадцать километров классическим стилем и коньковым ходом на пятикилометровке, серебряная медаль за биатлон, бронзовая за эстафету 3х2,5 километра.
Меня, признаться, больше всего в этих феноменальных успехах поразило «серебро» в биатлоне. Удивитесь! Незрячий человек стреляет по мишеням…
Следует пояснить, что Параолимпийские игры – это спортивные соревнования для и среди инвалидов. Любовь Паниных – инвалид первой группы по зрению.
– Это многих удивляет, – улыбается Любовь Владимировна, – дело в том, что мы стреляем на звук через наушники. Так что ничего сложного – было бы желание…
Было бы желание… У Любови Владимировны желание было всегда. Желание жить. Работать. Любить. Побеждать. Желание оставить на этой земле добрую память о себе.
…Она родилась в апреле 1941 года в деревне Тихая Добрянского района. Отца не помнит. Да и он свою дочь никогда не видел. Призванный в армию накануне войны, он сгинул в ее пекле в первые же дни. Татьяна Ивановна, мать Любочки, хлебнула горя сразу: в полтора года девочка ослепла – после перенесенной золотухи. На леспромхозовских харчах здоровым не станешь.
Горько складывалась жизнь у Любы и после войны. Мама в поисках работы моталась по лесным поселкам, и дочка, понятное дело, с ней. У Любы практически не было школы. Воспоминания о тех далеких годах остались самые горькие. Одноклассники от слепой девочки в лучшем случае отворачивались. А Люба хотела, чтобы у нее все было, как у всех. В учебе при неравных возможностях она шла вровень с другими. Не лучше, но уж никак не хуже других. Разве что с физкультурой были нелады.
– Когда мне было тринадцать, – вспоминает Любовь Владимировна, – я упросила учителя физкультуры допустить меня к лыжным соревнованиям. Допустили меня, пробежала я два километра, до финиша не дошла – заблудилась. С тех пор меня не просто отстранили, но и запретили заниматься спортом.
К занятиям спортом Люба вернулась в восемнадцать лет, когда, приехав в Березники, устроилась на работу в учебно-производственное предприятие Всероссийского общества слепых. При предприятии действовало несколько спортивных секций и кружков. Люба попробовала себя во всех: она занималась гимнастикой, легкой атлетикой, плаванием, туризмом, лыжами, шахматами и во всех видах добивалась высоких результатов. Но любимыми стали лыжи. «Звездой» она могла бы стать гораздо раньше.
Лет двадцать тому назад приехала Люба в Пермь, на областные соревнования. Результат – превосходный. Пригласили на Всероссийские игры, и на них специалисты ахнули:
– А где же ты, голубушка, раньше-то была? С такими результатами и на международных соревнованиях не грех показаться!
– Где раньше была? Детей воспитывала, личную жизнь устраивала…
 Детей у Паниных к тому времени было уже двое: сын Володя и дочь Светлана. Со своим мужем Юрием, который стал для Любы, по ее собственному признанию, главной опорой на всю жизнь, она познакомилась здесь же, в Березниках, на учебно-производственном предприятии. С тех пор они и идут по жизни, что называется, рука об руку.
А в спорте для Л. Паниных все и началось с тех памятных российских соревнований. Заметили, оценили, пригласили в сборную России.
– Первые международные соревнования начались для меня в Норвегии, в центре реабилитации инвалидов. Было это в 1989 году, – рассказывает Любовь Владимировна. – Для российских спортсменов-инвалидов это были первые международные соревнования.
Примечательно, что первую золотую медаль в копилку российской сборной принесла именно Любовь Паниных. А вообще Люба завоевала тогда три медали: две золотые и одну серебряную. Потом, в 1992 году, была зимняя Олимпиада в Альбервилле, где российская лыжница Любовь Паниных была первой в пятнадцатикилометровой гонке. И, наконец, совсем недавно – Олимпиада в Лиллехаммере, где нашу спортсменку, без преувеличения, ожидал триумфальный успех.
За этот подвиг Л. Паниных удостоена высокой награды – ордена «За личное мужество». Вручал его нашей «королеве» Президент Б. Ельцин.




ЛЮБИТ КОНЕВ ПОКУРАЖИТЬСЯ…

Тридцатую зиму проводит в проруби березниковец              В. И. Конев. Каждый день, в любую погоду идет он на Семинский пруд и, как морж, плещется в холодной воде, катается нагишом по сугробам. Зевакам – в диковинку, а ему самому – в удовольствие.
– Люблю, знаете ли, покуражиться, – говорит Валентин Иванович.
О, «куражист» Конев знатный! Но «безобразничает» он безвредно, по-доброму. Как по-настоящему сильный человек. О его куражах в Березниках легенды ходят. Их рассказывают, как анекдоты об Илье Муромце, с любовью и восхищением.
Он, собственно, и есть русский богатырь. Сами оцените: рост – 2 метра, вес – 120 килограммов. В тридцать пять лет Валентин Конев выполнил норматив мастера спорта по метанию диска, запустив «летающую тарелку» аж на 56,5 метра. А вообще-то он бывший боксер-перворазрядник в тяжелом весе. В 1956 году, участвуя в сборах сильнейших боксеров Союза перед Олимпиадой в Мельбурне, Конев лишь по формальным мотивам не был включен в сборную СССР. Руководство не решилось выставить на мировой ринг перворазрядника, нужен был мастер спорта.
Но чтобы выполнить этот норматив по тем временам, нужно было иметь в своем активе три победы над мастерами. Мастеров же в тяжелом весе в сборной Союза было всего… двое.
Так вот, о байках и легендах, которые окружают имя березниковского Ильи Муромца. Мне рассказали такую историю. Дело было зимой 1981 года. «Моржи» в то время были большой диковинкой, и на них люди ходили, как на цирковые представления. Тогда-то, в начале восьмидесятых, возник организованный клуб любителей зимнего плавания в Перми. Пермские «моржи» стали практиковать свои агитационно-показательные выступления, разъезжая по городам и весям области. Практически в каждом городишке находился пруд, на котором прорубали большую прорубь и начиналось…
Так было и в Березниках. В назначенный день на Семинском пруду, расположенном в черте города, в присутствии сотни зрителей, привлеченных сюда шумной рекламой во всех средствах массовой информации, пермские моржи начали свое представление. Как положено, легкая зарядочка, обтирание снежком и по лесенке – в купель. Побарахтались полминуты и назад в шубы. Зрители, понятно, повизгивают от удивления и восторга.
Вдруг после погружения второй группы к проруби из толпы выходит здоровенный мужик под два метра ростом. Скидывает с себя одежду, укоризненно при этом выговаривая оторопевшим моржам:
– Чего вы, мужики, ерундой занимаетесь? Разве в проруби так купаются?
Сам же на глазах изумленной публики обвалялся в снегу, а затем – бултых в прорубь. С головой! Без всякой лестницы. И минуту там среди льдинок плавает. Народ, понятно, стоит ошарашенный. А мужик тем временем из проруби вылазит, хватает лопату, сует ее в руки одному из зрителей:
– Зарывай меня в снег! Не боись!
Зритель с перепугу натурально хоронит его, а народ лишь шире рот раскрывает. Полежал самозванец под снегом секунд десять – фырр оттуда, как тетерев, и снова в прорубь – бултых!
Тут уж у самих «моржей» челюсти отвисли. А мужик наш вылез из проруби, оделся, произнес перед собравшимися «спич» и был таков…
– Правду рассказывают, Валентин Иванович? – спрашиваю Конева.
– Да, в общем-то, так оно и было, – смеется в ответ мой собеседник. – Можно ведь проверить: пермское телевидение, помню, по этим выступлениям сюжет делало, там я и в кадрах покуражился…
– А что за речь вы произнесли перед народом?
– Да ничего особенного. Тем, кто стоял от меня по правую руку, я предсказал, что они займутся после увиденного закаливанием с завтрашнего дня. Тем, кто по левую, – что в течение недели. А одному старику-пенсионеру, который стоял рядом со мной, сказал, чтобы он завтра в это же время пришел на это самое место, и я искупаю его в проруби с самыми благоприятными для него последствиями.
– И что же? Неужели пришел?
– Пришел! Мы познакомились. Это был Петр Александрович Шанин, бывший инкассатор, пенсионер. Было ему уже в то время за шестьдесят. Я его искупал, как обещал, с самыми благоприятными для него последствиями – после того дня он пятнадцать лет приходил сюда и купался. Только нынче, когда ему уже восемьдесят, перешел на домашнее закаливание, в ванной.
– А почему вы так смело, если не сказать рискованно, с ним поступили? У вас что, собственная методика к тому времени была?
– А вы думаете, я на пустом месте, спьяну-сдуру куражился? Должен сказать, что пьяных не переношу. Сам же, если и пригублю, то по очень значительному поводу в малой дозе. Сейчас, впрочем, и этого не делаю. Так вот, когда я перед пермскими моржами «картину прогнал», у меня уже был пятнадцатилетний стаж «моржа». И, безусловно, собственная методика, основанная не только на моем опыте, но и на рекомендациях врачей. Должен сказать, что пятисекундное погружение в холодную воду не может принести человеку никакого вреда. Только положительные эмоции и уверенность в себе. В этом я Петра Александровича убедил, прежде чем он решился прыгнуть в прорубь. А вообще-то, если хочешь стать настоящим «моржом», надо заниматься постоянно. Есть два метода закаливания. Можно начать с пяти секунд в домашней ванне с водой при температуре 6-8 градусов, увеличивая каждый день время своего погружения на 1-2 секунды, дойти до минуты. А можно в той же ванне начать сразу минутные погружения, но в воде с температурой 28-30 градусов, ежедневно снижая ее на 1-2 градуса. Как только дойдете до холодной воды, без подогрева, все – можно идти в прорубь. Сам я, правда, к себе применил ускоренный курс обучения. Практически через неделю после занятий пошел на пруд долбить прорубь. Почему спешил? О, с этим связана целая история…
Закаливанием, зимним купанием, Валентин Иванович занялся, оказывается, по нужде. Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. Подвела его опять же страсть покуражиться. Было это в начале шестидесятых, когда Конев работал на руднике первого рудоуправления машинистом комбайна. Был он в то время здоров, как никогда. При своем росте имел 135 килограммов веса и одной левой, шутя, мог на канате перетянуть пятерых мужиков.
– А слабо тебе, Конев, одному бочку с маслом к комбайну подтянуть, – завели его однажды горняки. – Или пупок развяжется?
– Поспорим, что не только подтяну, но и на себе доставлю? – загорелся наш богатырь.
Надо сказать, что бочка с техническим маслом весила 150 килограммов и дотянуть ее надо было с откаточного на выемочный штрек, в горку, метров 25-30. Катили бочку обычно втроем… Но – поспорили. Товарищи неверующие помогли Валентину взять груз на загривок. И он потихонечку в горочку эту бочку и доставил к своему комбайну. Спор-то выиграл, а вечером спина отнялась. Да не на день-два, а на целых три года. Чего только он не пробовал, чтобы избавиться от мучительной боли в позвоночнике: и уколы, и таблетки, и мази. И все народные средства, вплоть до заговоров – ничего не помогало!
– А тут поехали мы как-то в Лысьву на соревнования, – рассказывает Валентин Иванович. – В то время я увлекся легкой атлетикой – бегом пытался лечить спину. И встретил я в Лысьве своего давнего приятеля, хорошего в прошлом боксера Халима Галямова. Разговорились. Пожаловался я ему на свои боли: ничего, мол, не помогает. «А закаливанием пробовал?» – спрашивает. И рассказывает мне историю, как он сам от радикулита холодными ваннами вылечился. Честно говоря, я не поверил поначалу. Но на всякий случай решил все-таки это средство попробовать. С методикой он меня ознакомил, но я на свой страх и риск занятия ускорил – не терпелось проверить «народное» средство. Просыпаюсь однажды утром – не болит спина. Совсем! Кто испытал – знает. Для меня жизнь новыми красками заиграла, ощутил себя самым счастливым человеком. И вот признаюсь: из-за страха потерять это ощущение решил усилить закаливание, пошел на пруд рубить прорубь. Знаете, как я Халима отблагодарил за его совет? Приехал зимой к нему в Лысьву, позвал на городской пруд. А пруд у них в центре города, и женщины все время в прорубях белье полощут. Вот пришли мы к проруби, я разделся, даю ему секундомер: засекай, говорю, минуту. И – бултых в воду. Ровно минуту в проруби пробыл, а мороз был – ниже тридцати. Вот, говорю, до чего ты меня довел, Халим! Даже он удивился такому эффекту…
С тех пор в любую погоду Валентин Иванович купается в проруби. Не изменяет своему правилу даже тогда, когда оказывается за пределами Березников. Купался в Оренбурге, Орске, Саратове. В белокаменной, на Москве-реке. А зим пятнадцать тому назад, будучи в Ленинграде, составил компанию питерским моржам, среди которых оказался великий артист Павел Кадочников. Аплодировала в тот день им Эдита Пьеха…
За эти тридцать зим – ни одной мало-мальской болезни, о простудных и речи нет.
А ведь трудовая жизнь у Валентина Ивановича ого-го какая напряженная. После ухода из шахты он тридцать лет отработал на Березниковском титано-магниевом комбинате у термической печи, на вредном производстве. И сейчас, заработав заслуженный отдых, дома ему не сидится.




НУ, ЗАЙЦЫ, ПОГОДИТЕ ВЫМИРАТЬ!

Они не косят по ночам волшебную трын-траву и даже во хмелю не поют любимую народом песню «А нам все равно». Они зайцы «неправильные». Привыкли к тяжелому крестьянскому труду и в чудеса не верят. Им никогда не было и не бывает «все равно», что происходило и происходит в их жизни.
Когда-то давно, до перестройки, в Зайцах был свой сельский совет. Жителей тогда в деревне было поболе (около трехсот), а сейчас и пятидесяти не наберется. Потому и сковырнули администрацию: на кой ляд она нужна, если управлять стало некем и нечем.
Сейчас деревня со своими поместьями и людьми административно подчиняется Субботниковской сельской администрации. Ее глава, Ольга Николаевна Мокрушина, сама три года прожила в Зайцах, знает всех ее жителей поименно. Она любезно согласилась быть провожатой для нас в этой «охоте».
Рассказывает:
– Зайцами это местечко прозвали из-за обилия длинноухих. В прежние времена они не были так трусливы, стаями шастали по огородам и разве что в домах заместо кошек не жили.
– А как нам называть жителей деревни? Зайцевцы? Зайчане?
– Зайцами и зовите. Просто и ясно.
– Не обидятся?
– А чего обижаться? Испокон века их так называли. Причем официально.
 Ну что ж, это хорошо, когда все просто и ясно. Без всяких выкрутасов – зайцы! Женщины, стало быть, зайчихи, детки – зайчата.
– А проведите вы нас, Ольга Николаевна, к самой что ни на есть заслуженной зайчихе. К самой мудрой долгожительнице. Есть такая в деревне?
– Ну, а как же? Обязательно есть. Причем это моя свекровь – Фекла Федотовна Мокрушина. Семьдесят пять годков ей нынче стукнуло…

Таких женщин, несмотря на их солидный возраст, язык не поворачивается называть бабушками. «Бабушка» – это которая на печке лежит, сказки рассказывает. А эта…
Живет Фекла Федотовна одна, в просторной двухэтажной избе с пристроем. Пристрой полагался деткам. Муж, Николай Фролович, еще по молодости его сладил: думали, никуда из родной деревни их детишки не уедут. Но зайчики подросли, обзавелись семьями – все четверо – и укатили. А хозяин семьи, инвалид Великой Отечественной, два года назад приказал долго жить.
Вот и живет его жена одна. Впрочем, не одна – два кота и кошка с ней. Да еще Зорька, кормилица. Есть огород – небольшой – пять соток, но картошкой-моркошкой с него Федотовна на весь год себя обеспечивает.
– Дети-то хоть помогают?
– А то как же? Без них я бы разве с покосом и огородом управилась? Старшие, сын и дочь, живут неподалеку, здесь же, в Верещагинском районе. А младшие мои, тоже сын с дочерью, на северах себе на жизнь зарабатывают, на тюменских нефтяных промыслах. Можно бы, конечно, расплакаться да домой деток возвернуть. Но шибко не хочется мне никого с привычного места сшибать. И что они здесь делать будут? Слава Богу, каждое лето в гости приезжают. Сена для коровы заготовят, дров на зиму, картошку помогут убрать. А дальше уж я сама управляюсь…
Таких зайцев-горемык в деревне больше половины. Рядом, по соседству, живет Василий Кондратьевич Вшивков. Через огород – дом Владимира Ивановича Мокрушина – дальнего родственника Федотовны. У обоих тоже дети в городе. Так что хозяйства с коровами и телятами, с огородами держатся на их пенсионерских плечах. Но мужчинам все-таки легче. Тропинку к дому расчистить, печь растопить, воды в баньку натаскать из колодца – работа мужская, привычная. Не так, как женщин, мужиков выматывает и летняя страда на огородах и покосах.
А вот Федотовне управляться с хозяйством с каждым днем все тяжелей. Ведро воды принести из колодца при ее-то возрасте, да с ее радикулитом – пытке подобно. А корову накормить-напоить, а печь протопить… Да мало ли дел в деревенском доме!
– Укатали сивку крутые горки, – виновато улыбается Федотовна. – Силов совсем не осталось. С коровушкой-то, видать, придется расставаться. Вот приму в Новый год у нее роды, продержу до весны, пока теленочка выкормит. И все, пожалуй, конец.
– Самой тоже надо собираться, – вздыхает Федотовна. – Может, и пожила бы еще, да не на что. Пенсия мала, а цены вздыбились, как собаки бешеные. Сбережения же мои государство в течение года в пыль превратило.
Три горюшка терзают ее душу воспоминаниями: война, смерть мужа. А третье горе…
– Вот горе так горе было! Война не такой страшной вспоминается, – восклицает Федотовна. – Вот послушайте. Нам ведь в деревне стали за работу платить только с 1965 года, когда образовались совхозы. До этого за трудодни пахали. И вот я стала делать вклады на сберкнижку. Во-первых, переводила всю тринадцатую зарплату. Во-вторых, мы выращивали поросят и бычков на мясо – сдавали государству. Приторговывала я, кроме того, помидорной рассадой на Верещагинском рынке. В общем, к 1991 году мы с мужем подкопили тридцать одну тысячу рублей. По-старому, считай, три «Волги». Вот, думалось, обеспечили старость, но пришли эти горлопаны, и все 25-летние труды коту под хвост. В 31 рубль превратились наши сбережения, что на них купишь? Пару килограммов сахара…
Извините, здесь я должен прервать речь Феклы Федотовны и сделать небольшое и нелирическое отступление.
Господа реформаторы! Вам некогда ездить в деревни, а потому я вам докладываю. Не по службе, а по душе. Господа реформаторы! Работа адовая по разрухе деревни сделана уже! Приезжайте и убедитесь, что поколение, спасшее страну от фашизма и поднявшее ее из разрухи, обворовано, унижено, сломлено до основания. Примите по этому поводу поздравления от тех, кто в разные времена пытался ставить Россию на колени да так и не смог – кишка оказалась тонка. А вот вы смогли сделать родной стране «козью морду».
– Ладно, наш век кончается, – вслух размышляет Федотовна, поглаживая кота на коленях. – Так ведь, Демократ?
Черный котяра согласно мурлычет в ответ: «Мру, мру…»
– Мы-то умрем, а вот молодым как жить? Детям?
«Мру, мру, мру…»

* * *
Молодых зайцев в деревне – раз-два и обчелся. 28-летний Петр Вихарев, к которому мы заглянули на огонек, пересчитал все молодые семьи в деревне на пальцах одной руки:
– Кроме нас – Шустовы, Паздниковы, Беляевы… У Шустовых один ребенок, у остальных – по двое.
 Петя – заяц некоренной. Приехал в деревню с родителями, когда ему было девять лет. А вот жена его, Светлана, из местных. У Вихаревых – два сына: восьмилетний Рамиль и четырехлетний Шурик.
– Как живется-можется молодой семье?
– Хреново, – удрученно признается Петр. – Я вот безработный, уволили из-за слабого зрения с железной дороги. Сижу сейчас дома с Санькой вместо няньки. Если бы работал – поводились бы родители. Но работает – в Верещагино, на почте – только жена, а потому денег, конечно, не хватает. Пособие по безработице деньгами не выплачивают, выдают товаром. Вот, видите, новый кухонный стол отхватил…
Без работы «усатый нянь», конечно, не сидит. Вихаревы живут своим хозяйством, в котором есть корова, теленок. Хотели бы прикупить еще и поросенка, да негде взять. Свиноматки ни у кого из зайцев нет, а в районном центре Верещагино поросята тоже в большом дефиците.
Можно было со товарищи завалить кабанчика на пропитание в лесу – в окрестностях диких поросят расплодилось множество. Летом все огороды на окраине деревни перепахали. Но, оказывается, никто за кабанами и не помышляет охотиться – болеют дикие «пятачки» какой-то заразной болезнью, а потому их мясо в пищу непригодно – самому можно копыта отбросить.
Понятно, что есть у Вихаревых свой огород. Большой – соток 15. Кормится с него не только семья, но и корова: корнеплоды в рационе буренки тоже должны быть.
Летом глава семьи упирается еще и на покосе. По меньшей мере пару гектаров травушки-муравушки завалить надо… Это не та трын-трава, которую сказочные зайцы в полночь в темно-синем лесу косят. Эта травушка с тебя семь потов сгонит. А упустишь время, «закосишь» под длинноухого – зимой лапу будешь сосать. Это, кстати говоря, все зайцы – коренные и не коренные – молодые и старые – хорошо понимают.
– Ну, а кроме работы, есть в деревне какие-то развлечения? Как отдыхает молодежь?
– Если есть дети – какие могут быть развлечения?
Отец кивает на своего сынишку, сосредоточенно натягивающего на себя теплые зимние штаны.
– Пойдем сейчас с ним с горки кататься. Это и есть мой отдых и развлечение.
Ну что ж, пришло время с самым маленьким зайчишкой знакомиться.
– Как зовут тебя, милый зайчик?
– Саса.
– Тебе нравится в деревне жить?
– Да.
– Скоро Новый год, Дед Мороз к тебе придет в гости. Что он тебе подарит?
– Соколадку.
– А если морковку? Ты ведь зайчик?
– Колесо.
 Ах ты, милый малыш! Тебе «колесо» – и нам становится хорошо. Что пожелать тебе в жизни, зайчик? Расти большой! А когда вырастешь – не кури, не пей водку и не сквернословь. И, главное, не забывай о своей малой родине. Живи, где родился. «Где родишься – там и пригодишься». В этой поговорке великая житейская мудрость. И если соседские вани и паши, мани и даши тоже будут думать так и останутся зайцами, не поедут за тридевять земель киселя хлебать – выживет, не умрет ваша деревня.




ТРИ ТЫСЯЧИ МОГИЛ
 
Два-три раза в неделю он обеими ногами стоит в могиле. Но при этом всегда выбирается из нее живым и невредимым.
Не пугайтесь, речь пойдет не о фантоме. О могильщике. Более двадцати лет Борис Федорович Москоков, живущий в поселке Ильинский, ходит на кладбище, как на работу.
Рассказывает:
– По моим собственным подсчетам, я выкопал за эти годы не менее трех тысяч могил. Арифметика простая: в год в поселке хоронят 160-170 человек. В редких случаях родственники покойных обходятся без моей помощи. Ну, десяток-другой от силы. А оставшиеся полторы сотни – это мои...
В день нашей беседы покойников в Ильинском не было. Не было, слава Богу, у Бориса Федоровича и работы. Однако местом встречи мы избрали все-таки кладбище. Где еще можно поговорить по душам?
Неспешно идем средь могил. Поселковый погост Федорович знает, как свои пять пальцев. Время от времени он останавливается, обращает наше внимание на памятники.
Вот очень необычный: на могиле вместо привычных «стенок» и «столбиков» – хвостовое оперение самолета.
– Здесь похоронен Виктор Петрович Попов, – рассказывает наш собеседник. – Бывший летчик, полковник, преподавал в Пермском летном училище. Был злодейски убит в Перми в самом расцвете сил. Убийц, насколько я знаю, так и не нашли...
Неподалеку от этого захоронения еще одна достопримечательность.
– Вот, смотрите, этот человек – Селиверст Харлампович Шаврин – прожил 105 лет: родился в 1889, а умер в 1994 году. Хороший был человек – его могила тоже очень просто мне далась.
– А что другие давались непросто?
– С плохими-то людьми приходится помаяться. Бабку тут одну недавно хоронили, так я весь уработался – ни рук, ни ног не чувствовал. Потом сказали: колдунья она была, ворожея. Могла порчу навести, семью порушить. Но я эти вещи уже и без разговоров, по себе знаю. Как только начинаю яму копать – все понятно: если землица не сопротивляется – значит, человек был хороший. А если она, матушка, не пускает – тут и к бабке не ходи: дерьмовый был человечишко.
– Стало быть, пожелание умершему, чтоб земля ему была пухом, не на пустом месте родилось?
– Не на пустом, конечно. Бог – он ведь все равно видит, кто кого обидит. Без труда, к примеру, даются детские могилки или те, что для невинно убиенных. А вот челкашей, бандитов, блудников земля неохотно принимает.
– И много таких встречается?
– Нет, в большинстве своем люди хорошие. Правда, в последнее время очень многие умирают от пьянки – напьются какой-нибудь гадости, вроде «Блеска» или «Трои». Знаете, такой спирт для бытовых нужд дешевенький продают? Вот с этого зелья шибко много стало людей умирать. Тут, правда, через одного копать трудно. И то верно: пьяница пьянице рознь. Один с горя запил, другой – от безделья. Который с горя – того земля без проблем принимает, а с тунеядцами, дебоширами, ворами – беда. Пусть задумаются над своей жизнью, плохо им будет на том свете, верно говорю.
– А сам-то, Борис Федорович, не расслабляешься, что ли, после трудов праведных?
– Нет, я это дело не люблю – ни с горя, ни с радости.
– Как же с тобой люди расплачиваются? Принято считать, что могильщикам обязательно для храбрости или для сугреву бутылку надо ставить.
– Да если б я все предложенные бутылки взял да выпил – сам бы уж давно дуба дал. А у меня ведь есть жена, двое детей. Я не могу их на произвол судьбы бросить. Что касается расчетов... Твердой таксы у меня нет. Кто двести, кто триста, а кто и пятьсот рублей даст. А на кого, бывает, и за «спасибо» поработаешь. Дело житейское.
– Не страшно, Борис Федорович, одному на кладбище? Без помощников, говорят, работаешь?
– Чего страшиться? Живых надо бояться. Людишки-то нынче совсем испохабились, дошли до того, что у мертвых с могил венки и цветы воруют для продажи.

Анекдот в тему

Припозднившаяся женщина возвращается домой через кладбище.
Вдруг – видит: по тропке идет мужчина в том же направлении, что и она. Догоняет и обращается с просьбой:
– Вы не могли бы проводить меня до дому?
– С удовольствием! А чего это вы так взволнованы?
– Я очень боюсь покойников.
– Напрасно. Чего нас бояться?
 
Борис Федорович закуривает «термоядерную» «Приму». Горький дым сигареты заставляет его закашляться.
– Вот от этой заразы избавиться никак не могу, – виновато говорит он. – Она, видно, и меня в могилу сведет. Хотя здоровьишко пока ничего – не обижаюсь.
О его «здоровьишке», к слову сказать, в Ильинском легенды ходят. Рассказывают, лет десять назад поспорил Борис Федорович с бывшим работником райкома КПСС о «моржах», которые накануне побывали в их поселке с показательными выступлениями. Перед всем честным народом в проруби на Обве окунались!
– Это моржи ненастоящие, – заключил на следующий день на рыбалке Борис Федорович в присутствии многих любителей подледного лова. – Настоящие моржи – они в одну прорубь нырнут, а в другую вынырнут.
– А ты мог бы так? – зацепил Москокова райкомовец. – Языком-то молоть мы все горазды.
– Да хоть сейчас! – завелся с пол-оборота Борис.
– Спорим?
– Давай!
И просто так, даже не за понюх табака, ударили по рукам. Тут же, рядом с гостевой прорубью, заделали вторую – метрах в пяти-шести. Борис разделся и без раздумий сиганул под лед. Нырнул в одном месте, а вынырнул, как настоящий морж, в другом. Одна была неприятность – при нырке трусы спали, а вокруг уже и женщины собираться начали. Это обстоятельство, впрочем, на его здоровье не отразилось.
А весной прошлого года его организм более крепкую проверку проходил. Получил как-то в марте наш «морж» деньги за шабашку – изладил печку одному местному начальнику. (Кроме могильного ремесла Борис Федорович еще и печных, и плотницких, и еще многих дел мастер.) Так вот. Начальничек не поскупился, отвалил за работу аж семь сотенных.
Ну, на радостях зашел Федорович в магазин колбаски прикупить, другим деликатесом семью порадовать. Тут его с деньгами местная шпана и засекла.
 – Дядя, дай закурить, – пристал к нему на улице амбал – пальцы веером.
Дядя дал.
– А чего ты «Приму»-то куришь, сучок? При твоих-то деньгах надо «Кент» или «Мальбору» смолить.
– Какие привык – такие и курю.
Развернулся Федорович и потопал домой. Далеко, однако, не отошел – получил удар по затылку. Оглянулся – стоит тот самый амбал.
– Что ж ты, говорю, делаешь, собака? – вспоминает Борис Федорович. – Это за мое-то угощение благодарность? Заделал я тут ему с левой, свободной, руки по мордям. Тут вижу – еще один ухарь с кулаком на меня летит. Сумку пришлось бросить – правую руку в дело пустить. В общем, уработал я их – лежат, бедолаги, по стойке «смирно», притворилися мертвым. Помощь, дурак, стал им оказывать. Наклонился – и на, получи! В засаде, на стреме, у них, оказывается, еще и третий был. Он вырвал из забора «ганку» – перекладину, по-нашему, – и со всей силы по хребту мне пару раз врезал. Етит твою мать! Такой обиды я простить уже не мог. Взял я у «запасного» эту «ганочку» напрокат и отделал всех трех, как Бог черепаху, чтобы впредь неповадно было. «Мальборы»-то, сынки, на свои курить надо!
До этого случая, между прочим, на Бориса Федоровича в поселке никто руку не поднимал. Он ведь известен еще и как укротитель драк – на все ответственные пирушки его приглашают, потому как знают: где Москоков – там пьяному рукоприкладству места не будет. По молодости он в цирке на борцовском ковре с показательными выступлениями работал.
В том, что Федорович обладает огромной физической силой, мы и сами убедились, когда он продемонстрировал орудие своего труда. Делая снимок на память, мы попросили взять его в руки лом, которым он наряду с лопатой пользуется постояннно. Играючи вскинул бывший борец своего помощника на плечо. А в «игрушке» этой – 52 килограмма веса! Собственноручно изготовил его Борис Федорович из буровой штанги. Пояснил: «Этот пришлось чуточку утяжелить, а то ведь прежний-то у меня ханыги на металлолом уперли, он весил 48 килограммов».
Через месяц ему исполнилось 70 лет.




ЧУДАК ИЗ КУРАШИМА
 
Не каждый город может похвастать своими памятниками. А вот в небольшом селе Курашим, что в шестидесяти километрах от Перми, было сооружено пять памятников. Четыре из них – по инициативе и по проектам заслуженного учителя России Ивана Ивановича Калинина.
Многие считают его чудаком. Ветеринарный врач по образованию, он связал свою жизнь с педагогической деятельностью в сельском ПТУ, а в душе всегда мечтал стать скульптором. После выхода на пенсию, в 65 лет, он закончил Московский заочный институт искусств.
– Собственно, и все свои памятники я делал из любви к искусству, – объясняет Иван Иванович. – А посвящал свои труды тому, что мне всегда было дорого...

Павшим борцам за революцию

Этот памятник рядом с сельской церквушкой был первым. Сам Бог велел Ивану взяться за его строительство, ведь он, крестьянский сын, родился в самом что ни на есть революционном – 1917 – году. Ровесник Октября с молоком матери впитал в себя преданность революционным идеалам.
Павших за революцию борцов в Курашиме было немного. В 1919 году проходившие через Прикамье колчаковцы расстреляли пятерых местных рабочих, сочувствующих большевикам.
Расправа над одним из них произошла как раз возле церкви.
Это место и было выбрано для памятника.
Калинин построил его в 1957 году – к 40-летию Великой Октябрьской социалистической революции. Иван Иванович был в то время уже лет семь депутатом сельского Совета, поэтому организационно никаких проволочек не возникло.
Материальная же сторона и вовсе была без проблем: Калинин взялся строить памятник по собственному проекту собственными руками. Бесплатно.
– Но я не один был такой, – вспоминает Иван Иванович. – Помощников-энтузиастов у меня было достаточно, поэтому памятник мы соорудили в срок и 7 ноября в сороковую годовщину революции в селе состоялось его торжественное открытие.

Ленину

Первый блин не оказался комом. Окрыленный успехом и поддержкой односельчан Калинин взялся за второй. Впереди маячила еще одна круглая дата – 90-летие со дня рождения вождя мирового пролетариата.
– С именем Ленина связана вся моя сознательная жизнь, – рассказывает доморощенный скульптор. – Он, его партия создали государство, которому я был обязан всем. Советская власть дала мне бесплатное образование, работу по душе, обеспечила старость...
Словом, за увековечение памяти вождя в родном селе Калинин взялся с неменьшим энтузиазмом. Гипсовый бюст Ленина отлили в Перми, а постамент для него Иван Иванович привычно возводил собственными руками.
Возле памятника в течение тридцати лет устраивались ежегодные ритуалы по приему сельских детишек в пионеры.
Эта традиция, казалось, будет вечной. Но после распада Союза демократы похерили не только пионерскую организацию. Приказал долго жить и памятник Ильичу. В 1992 году уже другие добровольцы-энтузиасты затянули удавку на лысине «идола» и сбросили с пьедестала. Куда его потом уволокли – никто не знает.
– Хоть бы мне сообщили, черти, – сокрушается Иван Иванович.– Я бы Ильича к себе в мастерскую, в Бершеть, увез. Пережил бы он лихие годы в укромном месте.
Кстати сказать, в Бершети, где сегодня живет Калинин, тоже был подобный памятник, возведенный по проекту и инициативе чудака из Курашима. И тоже был свергнут. Но бершетского Ильича Иван Иванович спас, отбил его у «супостатов». И сейчас хранит в надежном месте.
А в Курашиме и постамент с землей сровняли. На вопрос: «Кто такой Ленин?» местные детишки недоуменно пожимают плечами.
 
Пушкину

Все свои памятники Иван Иванович стремился установить к юбилейным датам. Вот и этот был задуман к 170-летию поэта. Но вышла осечка. Бюст поэта поручили изготовить пермскому скульптору Леониду Дружинину (ныне покойному), и что-то там у него не заладилось. Торжества пришлось отложить на год – памятник был установлен в мае 1960-го, в год ленинского юбилея.
Увы, и судьба у этого монумента сложилась такая же, как у ленинского. Отлитый из цемента, через тридцать лет он стремительно стал разрушаться. Местные власти пытались его реставрировать собственными силами, но «примочки» халтурщиков настолько исказили лик поэта, что  он перестал походить и на своего предка – арапа Петра Великого.
Нужны были профессионалы и, стало быть, немалые деньги.
 Калинин к тому времени в Курашиме уже не жил и свое влияние на местную власть потерял. Своих денег у него тоже не было. Персональную пенсию демократы у него отняли, чтобы восстановить социальную справедливость. А обычной едва хватало на жизнь. И если бы не собственный огород, он и сам бы «разрушился».
В общем, поехала курашимская делегация на поклон в Пермь, в областной отдел культуры. Помогите, родимые, памятник великому поэту спасти!
– А зачем вы его строили? – спросили у ходоков. – Какими такими узами ваш Курашим связан с именем нашего великого поэта?
Ничего не смогли на это ответить курашимцы. Пришли, было, на память пушкинские строки:

Зима! Крестьянин, торжествуя,
На дровнях обновляет путь...

Дровни! Вот что связывало Курашим с творчеством Пушкина. Когда-то давно, при царе, в селе был обозный завод, который эти самые дровни и изготовлял. А еще санки-резы. На таких Пушкин любил зимой с гор кататься...
Но это же детский лепет – для чиновника лишь забава. А больше, увы, ничего серьезного в голову и не пришло. Ну, что еще, в самом деле, может связывать уральскую глубинку, пермяков лапотных, с великим Пушкиным? Разве что родственная русская душа...
Для чиновников – это не довод. Хренотень какая-то. В общем, денег на реставрацию в Перми не дали. А чтобы обезображенный лик не дискредитировал великого поэта, памятник решили снести. Что и было сделано в присно памятном 1992 году.
После этого события в Курашиме родился анекдот. Приехал в село какой-то дяденька из Перми. Стоит перед памятником в задумчивости и время от времени восклицает:
– Ах, Кушкин, Кушкин! Ах, великий коэт!
А рядом мальчик стоит, слушает. И решился-таки малец встрять в эти великие раздумья:
– Дяденька, так ведь не «Кушкин», а Пушкин! И не «коэт», а поэт!
– Уйди, мальчик, не кизди!

Во славу СССР

Самый стойкий – живее всех живых в Курашиме – памятник, посвященный 50-летию СССР. Любимая мечта, которую удалось Калинину реализовать, несмотря на очень большие материальные трудности.
Во-первых, воздвигнуть монумент Иван Иванович решил на труднодоступной для автотранспорта безымянной горе. Ныне, к слову сказать, благодаря памятнику, она носит название Эсэсэсэрка. Выбирая место, Калинин, прежде всего, заботился о том, чтобы памятник было видно всем, с любой улицы села. И это удалось. Позже самым благотворным способом проявился и эффект труднодоступности. Лакомый для металлосборщиков кусок (памятник полностью изготовлен из металла) урвать и вывезти незаметно технически невозможно.
Построен этот памятник почти бесплатно.
– Дело было так, – рассказывает Иван Иванович. – Денег никто не давал. Хотя с идеей все вроде бы были согласны.
И тогда я пошел на хитрость. Может быть, даже на преступление. В то время возле села строили мост через реку Бабка. Подошел я к строителям, объяснил ситуцию. Так и так, мол, ребята, дело святое – помогите. Ничего они с меня не потребовали, но памятник из сэкономленного металла сварили в срок. Работали в нерабочее время. И транспортом помогли. Что ни говорите, а люди любили свою страну.
Памятник на Эсэсэсэрке имеет все главные символы порушенной страны: серп и молот, глобус с еще не разделенной территорией, знамя. Это сегодня единственная досто-примечательность Курашима, не тронутая ни временем, ни людьми.
 Погибшим воинам

Мемориал возле сельской администрации был воздвигнут без участия нашего героя – Иван Иванович в 1985-ом, в год 40-летнего юбилея Великой Победы, жил уже в соседнем селе – Бершети. Но сказать об этом памятнике все же следует потому, что и он стал жертвой беспамятства и вандализма. Последние пять лет администрация Курашима вынуждена снимать с мемориала памятные доски с именами 142 погибших в Великую Отечественную земляков. Боятся, что металлические буквы будут отбиты и сданы мародерами в металлолом, а денег на восстановление у администрации нет. И теперь только один раз в году – 9 мая – выносят эти плиты из потайного места и устанавливают на положенные им места. Никто не встает в этот день в почетном карауле возле памятника. Соберутся люди, послушают заготовленную по праздничному поводу речь. И – по домам.
Водку пьянствовать, беспорядки нарушать, как говорится.

Самому себе

На мой взгляд, этот памятник самый долгосрочный, самый существенный из всех, что воздвиг за свою долгую жизнь Иван Иванович Калинин. В селе Бершеть вместе со своими учениками из сельского профтехучилища заслуженный учитель России посадил, по его собственным подсчетам, не менее трех тысяч лип. А еще на площади в пятнадцать гектаров неподалеку от своего дома он создал дендрарий, где, кроме привычных на Урале рябин, черемух и тополей, растут дубы, лиственницы, серебристые ели – несколько сотен различных деревьев. И две березовые аллеи трудовой славы в Курашиме и Бершети – это тоже дело его рук.
 Эти памятники он поставил себе.




ПАРК
«КАЛИНИНСКОГО ПЕРИОДА»

В Соликамске зреет виноград и будут цвести апельсины. Это похоже на сказку: на севере «диком», на берегу студеной Усолки растут бок о бок клены, дубы, голубые ели. А еще – серебристые тополя, туи и совсем уж экзотические, не от мира сего, растения: барбарис, пестролистный дерен, магония... Более трех тысяч видов деревьев, кустарников, цветов!
Между тем никакая это не сказка, а самая что ни на есть настоящая быль: мы попали в Соликамский питомник-дендропарк, устроенный здесь, на берегу Усолки, великим энтузиастом Анатолием Калининым. Здесь, в небольшом домике, он живет с женой и сыном. Вокруг этого дома на девяти гектарах раскинулись его удивительные владения.
– Ну, положим, не мои, – уточняет Анатолий Михайлович.
– Дендропарк находится в собственности акционеров «Сильвинита» и существует на их средства. Я же здесь – человек наемный.
Скромничает Калинин. На самом деле, без него здесь ничего бы «не стояло». Хотя, конечно, соликамские калийщики, поддерживающие энтузиаста, заслуживают самых добрых слов. Но у них, кроме того, имеется и свой интерес: на этом участке земли они испытывают свою продукцию – калийные удобрения. Испытания, как мы убедились, проходят успешно. Речь, впрочем, не о них.
У «наемника» Калинина, кроме штаб-квартиры, на территории парка имеется свое личное хозяйство: пятнадцатисоточный огород, мини-трактор, два небольших стада кур и индо-уток. Птицы, к слову сказать, совершенно ручные и свободно разгуливают по парку. Можно сказать, украшают его, придают особый колорит. Как фазаны в ботаническом саду.
Сравнение с ботаническим садом возникло у меня не случайно. И не для красного словца. Такой сад на соликамской земле существовал реально. В первой половине восемнадцатого века известный промышленник Акинфий Демидов на берегу этой же Усолки, только километра на полтора ниже по течению (там, где сегодня высится церковь Иоанна Предтечи), создал здесь именно ботанический сад – один из первых в России. Известно, что в оранжереях Акинфия, «старого русского», наряду с теперь уже привычной «уральской» зеленью – огурцами и помидорами – выращивали и вовсе невиданные в этих краях заморские фрукты. К барскому столу подавали апельсины, лимоны и даже... ананасы!
– Ну, до ананасов мы пока еще не созрели, – говорит начальник Соликамского дендропарка. – А вот сливы, груши, яблони, вишни у нас растут и плодоносят. Придет время, за-цветут и апельсины.
Прогулявшись по парку «калининского периода», мы убедились, что чудеса возможны. Нынче, например, в дендропарке был получен первый урожай винограда. Его здесь выращивают двух видов – «амурский» и «девичий». Не в теплицах! Под открытым же небом растут здесь и такие редкие деревья и кустарники, как лапчатка Фридрихсена (курильский чай), пенсильванская вишня, вечнозеленая падуболистная магония, клен «Пурпурный король».
Надо сказать, что, при всей уникальности соликамского дендрария, это «чудо природы» создано все же не как образцово-показательное хозяйство для экскурсий и обслуживания «барского стола». Дендропарк активно работает на озеленение города: в его питомнике выращивают саженцы кедров, лиственниц, голубых елей. Хорошо приживаются на наших прикамских землях колорадская пихта, татарская сирень, знаменитая «киевская» бузина, многие другие деревья, кустарники и цветы.
– Было бы желание, – убежден Анатолий Михайлович, – а свой сад сам себе может создать каждый.






ПРИГРЕЛА ЗМЕЕВКА
БОБРОВ

Змея, по восточному гороскопу, – символ мудрости и удачи. Поскольку новый век и новое тысячелетие открывает именно год Змеи, мы решили послать свою экспедицию в место, которое хотя бы названием было связано с новым годом. Таковым оказалось село Змеевка, расположенное в Частинском районе. О том, как живут змеевцы, чем занимаются и о чем мечтают, рассказывают наши корреспонденты.
Змеевкой село назвали с самого основания – 290 лет назад. Скорей всего, по имени местной речушки, впадающей в  Каму. Речушка, в самом деле, настолько извилиста, что похожа на змею. Самих же ползучих гадов в этих местах не больше, чем в соседних деревнях.
Вообще, если говорить о животном мире в этих местах, то, в первую очередь, надо бы отметить бобров. Их-то, в отличие от змей, видно, что называется, невооруженным глазом – мохнорылые срубили себе плотину на окраине села и живут себе, в ус не дуют, не боясь людского соседства.
– А чего им бояться, – рассказывает глава местной администрации Василий Казанцев, – в селе у них врагов нет. Не припомню ни одного случая, чтобы кто-то из наших на них руку поднял – ничего плохого бобры нам не сделали. Работяги, одно слово.
Это, между прочим, говорит потомственный охотник.
– Так ведь бобер, Василий Иванович, промысловое животное. Шапка из его шкуры шикарная получается...
– Нет, – твердо говорит сельский начальник. – Мы сами бобра не трогаем и другим не даем. Тут вон нефтяники губу на них раскатали – петли на тропах поставили, так наши те петли собственноручно поснимали. И правильно, считаю, сделали – младшего брата не замай!
С кем, с кем, а с нефтяниками-то ссориться змеевцам не резон. «Лукойл-Пермь», можно сказать, Змеевку на своей груди пригрел. Десятка полтора местных механизаторов работают у нефтяников. Стало быть, полтора десятка семей змеевцев не знают нужды: заработки у добытчиков «черного золота» – дай Бог каждому.
В нынешнем году на «нефтяные» деньги в село протянули газопровод. Более тридцати лет из-за безденежья с ним мудохались! Не обидно ли было: по территории района идет труба с российским газом в Европу, а сами российские мужички используют в котельных, в лучшем случае, уголь, в худшем (как правило!) – сырую нефть. А тут за год все решилось: «Лукойл» отстегнул из своего кармана 220 тысяч рублей за временное пользование змеевской землей, и – на тебе, пожалуйста, газопровод появился. Сейчас местная котельная отапливает газом весь сельский соцкультбыт: школу, детский сад, клуб, сельхозконтору, два жилых восьмиквартирных дома. Появилась реальная возможность в ближайшем будущем подвести газ в частный сектор.
Благодаря нефтяникам, в 2000 году Частинский район впервые в своей истории из дотационной территории стал донором. Тут же были реанимированы замороженные ранее социальные программы, в полном объеме и без задержек стали выплачивать пенсии старикам и зарплаты бюджетным работникам.  Эти  блага  в  полной  мере  коснулись  и  жителей Змеевки...
Они, конечно, благодарны «Лукойлу» за его заботу. Но памятник нефтяному магнату Кузяеву в селе ставить пока не собираются. Более того, по великому секрету выдали коммерческую тайну пермских «лукойловцев»: на Змеевском нефтяном месторождении есть уникальная скважина, которая сама фонтанирует.
– Это еще надо посмотреть, кто кого на своей груди пригрел, – говорят змеевцы. – С одной только этой скважины «Лукойл» наваривает полторы тысячи долларов в сутки. А сколько других скважин на нашей земле набуровлено?
Мы не стали проверять слухи, подсчитывать чужую прибыль. Кто кому должен – без нас разберутся. Тем более что змеевцы испокон века привыкли работать на земле самостоятельно и создавать блага собственными руками. Как бобры, которых они охраняют.
Единственное предприятие в Змеевке, которое можно считать селообразующим, – сельскохозяйственный производственный кооператив «Прикамье». В его собственности 3 960 гектаров пашни, 700 голов крупнорогатого скота, мехмастерская, на балансе которой свыше 20 единиц различной техники. В кооперативе работает без малого 110 человек – почти все трудоспособное население Змеевки.
Хозяйство это, без преувеличения, лучшее в Частинском районе. Об этом говорят итоги его работы хотя бы в 2000 году. Урожайность зерновых, к примеру, составила 15,5 цент-нера с гектара, надои молока – 3 200 килограммов на корову. В два раза больше планового задания заготовлено на зиму кормов – и сочных, и грубых. За собственный счет построен новый свинарник на 300 голов. Новоселье хрюшек, к слову сказать, состоялось накануне нового года.
– Прошу учесть, – подчеркивал в рассказе о хозяйстве его председатель Владимир Никифоров, – что мы никому ничего не должны. Строим – за свой счет. Сеем и пашем – тоже. И все принципиальные приобретения делаем исключительно на собственные деньги. Нынче, правда, по лизингу приобрели два отечественных комбайна «Енисей», но зато купили на свои деньги три трактора и три автомашины.
Эти черты – независимость и самостоятельность – характерны для большинства змеевцев. Они зримо проявляются и в ведении личных хозяйств. Сами посудите. В селе 120 подворий. В каждом – свой огород, на котором помимо традиционных уральских овощей и фруктов, выращивают... арбузы и дыни. На каждом дворе – своя скотина. Если не корова (в частном стаде 90 голов), то хотя бы коза или поросенок, овцы или куры. На улицах села мы не увидели ни одной водозаборной колонки – у каждого хозяина, оказывается, свой водопровод.
А  как  вам  такие  цифры  и  факты:  в  частном  владении змеевцы имеют пять тракторов «Т-25», шесть «Т-40», два «МТЗ». Кроме того, полсотни мотоциклов, двенадцать «москвичей», десять «жигулей», три «газика» – всего 96 единиц всевозможной техники. Не хило для 120 семей!
Ничем особенным змеевцы от других крестьян не отличаются. Руки, ноги, голова – как у всех. И горькую наверняка пьют так же, как все русские люди... Что же их заставляет работать лучше других? Об истоках благосостояния селян мы пытали председателя кооператива с особым пристрастием.
– Вот что я вам скажу, золотые мои, – ответил на наши вопросы Владимир Владимирович. – Зеленый Змий – это, безусловно, большое зло. Но я по собственному опыту знаю: кто не пьет – тот не работает. Да, именно так! Выпивающий человек имеет в душе комплекс вины, от которого старается избавиться в работе. Провинившись, он пашет безотказно. Причем на любой работе. Это во-первых. Во-вторых, ему надо вернуть пропитые деньги в семью...
– И заработать на опохмелку?
– Напрасно иронизируете. Да, очень часто, признаем мы это или не признаем, вино выводит человека из стрессовой ситуации. Вот почему я на своем председательском посту терпимо отношусь к выпивающим людям. Среди них очень много людей просто незаменимых.
Честно говоря, от такого признания мы были слегка ошарашены.
– Так что же, Владимир Владимирович, получается, что за благостояние села надо благодарить Зеленого Змия?
– А вот этого я не скажу. Пьяниц сам категорически не выношу и не прощаю. Давайте сейчас проедем по селу, заедем в самые глухие уголки, и, уверяю вас, вы не встретите ни одного пьяного работника. Спорим на бутылку коньяка?
Спорить с председателем мы не стали, но предложением охотно воспользовались – хотелось поймать его на опрометчивом слове. Мы побывали на ферме, на строящемся свинарнике, в мехмастерской, в котельной. Заглянули в магазин в надежде хоть там-то застукать какого-нибудь кирюху. Увы нам и ах! Ну, хоть бы один попался...
– Дело не в том, что по заднице кнутом, – резюмировал после поездки по селу председатель. – А в том, что к человеку надо относиться по-человечески. Почему у нас люди хорошо работают, а выпивают лишь по случаю? Да потому, что стимул у них есть, и мы его никогда не нарушаем. Вот ввели, к примеру, правило: человек, заработавший в год 10 тысяч рублей, имеет право купить по льготной цене пять центнеров зерна. И это обещание – кровь из носу, но выполним. Пообещали, что в 2000 году зарплату на 25 процентов увеличим, и увеличили – на 40! Дали слово, что по итогам посевной и жатвы лучшим работникам предоставим беспроцентные ссуды на приобретение жилья – шесть квартир купили. И так во всем. А как же иначе?
Подавая руку на прощанье, Владимир Владимирович заметил, словно невзначай:
– Все мы немного змеи. Но знаете, кто в нашем селе самый настоящий Змей?
– Кто же?
– Кто-кто... Я и есть.
– Это почему?
– Потому, что шибко хитрый, однако!
Послесловие

К сожалению, мы не смогли рассказать о всех людях, с которыми встретились и разговаривали в Змеевке. В частности, о семье Голдобиных, в которой год назад родилась двойня. К слову сказать, в 2000 году в селе родились еще пятеро младенцев, а из 370 жителей Змеевки – 119 детей в возрасте до 18 лет. Это значит, у села есть будущее.
Мы не смогли рассказать здесь о том, насколько крепки в селе браки. Четыре семейных пары – Казанцевы, Фотины, Лузины, Березины – прожили вместе по 50 и более лет. Десятки змеевских семей отметили серебряные свадьбы.
У нас не нашлось места для рассказа об увлечениях жителей села – об их замечательных поделках и необычных урожаях арбузов и дынь. О том, как доверчивы эти люди – большинство их домов до сих пор не знают замков...
Но самое главное, хочется верить, мы все же заметили: змеевцы самостоятельны, трудолюбивы, добры, как бобры. И мудры, как настоящие змеи.




АНАТОЛИЙ АРЛАНДИНО

Он пришел на встречу в редакцию элегантный, как рояль. В смокинге, с небрежно закинутым на плечо шарфом, с роскошной перламутровой бабочкой на шее. Так, в привычном понимании, одеваются на праздники.
– Отчего же? – удивился наш гость. – Это моя повседневная форма одежды. Фуфаек на людях я не признаю. Настоящий артист, он и в жизни должен быть артистом. Должен удивлять и потрясать.
Вслед за этим артист просто и непринужденно произнес удивительную фразу:
– За 948 лет, которые я живу на этой Земле, у меня было очень много потрясений.
– Вы это серьезно?
– Абсолютно! Каждый человек проживает на земле несколько жизней, прежде чем его душа безвозвратно улетит в космос. Сам я, например, кем только ни был! Инквизитором в Италии, крестьянкой в Португалии, садовником в Германии. И, безусловно, фокусником. Только не помню, где.
– И что же, есть тому материальные подтверждения?
– Есть сегодняшняя жизнь, которая это подтверждает. Откуда, например, у меня любовь и тяга к магии? Из моей прошлой жизни, в которой я успел побывать магом. И тяга к крестьянскому труду, к садоводству – оттуда же. При своей сегодняшней профессии, я много сил отдаю своему земельному участку. На тридцати сотках в Платошино у меня расположен дендрарий, в котором собрано более тридцати видов различных деревьев: дуб, сибирский кедр, маньчжурский орех, миндаль, не говоря уж о наших уральских деревьях. А в саду у меня растут груша, яблоня, вишня, абрикос, много лекарственных растений.
В прошлом я был, видимо, очень хорошим садовником, если меня до сих пор тянет к благоустройству. Сад мой украшен камнями, множеством затейливых скамеек. А меня ведь никто этому в нынешней жизни не учил.
Никто не учил меня и делать различные заготовки – варенья, соленья. Откуда эта женская, прямо скажем, страсть? Опять же из прошлого, когда я был крестьянкой.
И это нормальное явление для каждого человека. Каждый из нас уже прожил несколько жизней. Вот приезжает городской житель в деревню, и по оказии ему приходится доить корову. У него нет абсолютно никаких навыков, и корову так близко видит впервые. Но дойку проводит умело, почти мастерски. Объясняется это просто: его подсознание подсказало ему навыки, приобретенные в прошлой, забытой им жизни.
– Есть ли у вас еще какие-либо увлечения?
– Дома я создаю музей магии. Что в нем? Вы знаете, например, о том, что медицинский зонд изобрели маги? Древние шпагоглотатели перед «фокусом» глотали специальный мешочек, чтобы не поранить острым концом внутренности. Зонд и шпага – экспонаты моего музея. Или вот граммофон. Изобрел его знаменитый маг Роберт Гудини, когда делал трюк «Невидимая девушка» в 1638 году. Это мое увлечение связано наверняка с тем, что в прошлой жизни я успел побывать каким-нибудь собирателем древностей. Надо поднапрячься и вспомнить это.
– А вы помните, Анатолий, что вас в сегодняшней жизни подтолкнуло к выбору профессии мага?
– Мне было лет одиннадцать, когда в наше село, Куеду, заехала с концертом гастрольная бригада, в составе которой был фокусник. Он посадил в ящик петуха, взмахнул рукой, что-то пошептал и… петух из ящика исчез. Потом он снова взмахнул рукой, открыл ящик – петух был на месте! Это уже потом я раскусил секрет фокуса: ящик был с двойным дном. А в то время меня это настолько поразило, что я раз и навсегда решил заняться фокусами.
Перво-наперво я пошел в библиотеку и стал запоем читать все имеющиеся книги и журналы, так или иначе связанные с фокусами и магией. Хотите верьте – хотите нет, но через полгода я самостоятельно подготовил собственную программу, которую с удовольствием показывал в школе.
– Вы хотите сказать, что самостоятельные занятия способны сделать из любителя профессионала?
– Нет. В моей жизни был великий учитель – Владимир Данилин. Я занимался у него в кружке, а потом лет пять работал в его программе. Он, с благословения своей мамы, подарил мне собственный фрак и цилиндр.
Володя рекомендовал меня для съемок в передаче «Шире круг». Помните, была такая на Центральном телевидении для молодых артистов? Благодаря Данилину я снялся в одном из сюжетов популярного киножурнала «Ералаш» у Грачевского.
В общем, Данилин мне очень многое дал и многому научил. И не только на сцене, но и в жизни. Можно сказать, он сделал меня. Потому я считаю его не только своим учителем, но и отцом.
– Расскажите, насколько это возможно, о своей семье.
– Родного отца не знаю и не помню. У моей матери был роман с французом, которого выслали из страны до моего рождения. Мать, по разным причинам, вынуждена была скрывать мое рождение, и до пятнадцати лет меня воспитывала ее сестра. Когда я узнал об этом, убежал из дома на два дня. Это было очень сильное потрясение. Но обида с годами прошла, теперь я помогаю им обеим. Однако мамой считаю ту, которая меня воспитала.
С женой я развелся несколько лет назад, детей нет. Квартиру и все нажитое добро я без всякого сожаления оставил ей. Сам же сейчас снимаю в Перми однокомнатную квартиру, мечтаю, что когда-нибудь у меня будет достаточно денег, чтобы купить собственную.
– В жизни вы не применяете свои способности?
– По молодости случалось. Однажды на спор с друзьями купил товар на простую бумажку. Но когда пришел возвращать его, объяснил продавцу, что показывал всего лишь фокус, разразился жуткий скандал.
А вообще-то в жизни я никак не использую свои знания и способности. Никогда не сажусь всерьез играть в карты. Помню, в Екатеринбурге меня затащили в свою компанию «братки». Просили выявить шулера в картежной компании или хотя бы показать, как можно манипулировать колодой.
Но я объяснил им, что кодекс мага запрещает мне использовать свои знания и возможности во вред другому человеку. Слава Богу, поверили и отстали. По кодексу, иллюзионисту, магу нельзя играть даже в казино в рулетку.
– Есть ли у вас «коронный» номер?
– Есть, конечно. Вот, например, с гильотиной. Когда я на глазах у изумленной публики отсекаю человеку голову. Бывали случаи, что некоторые слабонервные барышни падали при виде этого в обморок.
– Кроме  Данилина,  на  сцене  для  вас  есть  авторитеты?
– Копперфильд. Это великий артист. Некоторые из наших доморощенных фокусников говорят: вот, мол, дай мне такие же бабки, что имеет Копперфильд, и я тоже начну летать. Деньги, конечно, много значат. Но ты сначала придумай эти фокусы, поломай над ними голову, пролей сто потов на репетициях. Даром большие деньги никому не дадут.
– А какая публика вам нравится?
– Возраст, пол и место жительства значения не имеют. Я не люблю публику, которая приходит на концерты бесплатно. Ей, как правило, не интересен артист и то, что он делает. Она сама словно отбывает номер, только в зале. Среди бесплатных много откровенных жлобов и хамов. Перед ними неинтересно выступать.
– О чем я вас не спросил?
– О счастье. Счастлив ли я? Да, безусловно. Я занимаюсь тем, чем хочу. Я свободен в своем выборе. Тысячи, миллионы людей не имеют такой возможности. При всех трудностях своей работы, я испытываю настоящий кайф!






СЧАСТЬЕ МАТЕРИ
 
В семье Алевтины и Ивана Копытовых из Соликамска растет десять детей. Все ухожены и устроены, а их мама выглядит прекрасно!
Никого из Копытовых заранее о своем приезде мы не предупреждали. Во-первых, потому что хотелось увидеть нелакированную картинку. Во-вторых, хлопоты в любой семье сопряжены с определенными расходами, а в многодетной семье – каждый рубль на счету. К тому же накануне разыгралась непогода...
В общем, мы нагрянули в квартиру Копытовых, в буквальном смысле, как снег на голову. Я умышленно подчеркиваю эффект неожиданности, чтобы вы тоже прониклись впечатлением, которое произвела на нас эта семья.
Дверь нам открыла женщина, в которой ну никак мы не заподозрили многодетную мать. Длинные волосы уложены в шикарную прическу, на лице – легкий макияж. Одета, словно собралась на деловой прием. Симпатичная, обаятельная, приветливая. Подумалось, какая-то дама из социальной службы пришла навестить семью.
– Нам бы Алевтину Леонидовну Копытову...
– Так я и есть Алевтина Леонидовна. Проходите,  гостями будете...
Это свое смятение мы в разговоре с хозяйкой высказали сразу же. Мол, мама десяти детей не может выглядеть такой – вызывающе привлекательной.
– Так потому у меня и десять детей! – расмеялась в ответ Алевтина Леонидовна.
* * *
Дома в этот день оказались восемь из детей Копытовых.
Впрочем, давайте познакомимся со всеми. Начнем, пожалуй, с сыновей. Старшие – Михаил (24 года) и Владислав (23).
Есть еще младший Ванечка – ему скоро семь лет стукнет. Остальные – дочери. Екатерине – 20, Ольге – 18, Варваре – 15, Анне – 13, Кристине – 10, Владилене – 3 года. Десятый ребенок – дочка Алевтинушка (только так называют ее в семье) родилась в августе прошлого года. Недавно Копытовы торжественно отметили ее «семимесячье».
Вообще, каждому из детей до трехлетнего возраста дни рождения отмечались и отмечаются ежемесячно. Такая в семье сложилась традиция.
Живут Копытовы в трехкомнатной квартире девятиэтажного дома в новом микрорайоне Соликамска – на Клестовке.  Тесно живут, что тут скажешь. Хотя старшие – Миша, Слава и Катя уже ушли из родительского дома, создали собственные семьи. Но семеро-то остальных – по лавкам!
– Эту квартиру мы ждали ровно десять лет, – рассказывает Алевтина Леонидовна. – Поначалу нам хотели дать даже две, на одной лестничной площадке. Да потом, видно, решили, что с нас и этой хватит. Мы не обижаемся, привыкли. Как говорится, в тесноте, да не в обиде.
– А как же спите?
– Ванька, пока маленький, с двумя младшими девчонками – в одной комнате, две старшие дочери – в другой. Алевтинушка и Владиленка – с нами.
– А-а...
 – А одиннадцатого ребеночка мы не планируем.

* * *
Надо, наверное, рассказать здесь историю любви Копытовых. Это ведь надо решиться – иметь десять детей!
– Мои мама и папа всю жизнь плавали на барже по Каме, – рассказывает Алевтина Леонидовна. – Отец – шкипер, мама – его помощница. Естественно, и я с молодых юных лет плавала на этой барже. Баржа, можно сказать, и определила мою судьбу...
Алевтине было шестнадцать, когда на самоходку пришел отрабатывать практику после училища Иван. Салага! Ему в то время только-только исполнилось восемнадцать. Глянули молодые друг на друга и – загорелись. Сезон проплавали как жених с невестой, а весной, в мае, накануне новой навигации, стали мужем и женой. (Нынче, к слову сказать, Копытовы будут праздновать серебряную свадьбу.) Родители к тому времени уже думали об отдыхе, и все произошло очень даже кстати. Отца-шкипера на следующий плавательный сезон заменил Иван, а помощником,  естественно, стала дочка, Алевтина.
Через год у них родился Мишка, потом – Славка... И пошло, поехало. Вернее, поплыло. Практически все дети Копытовых (за исключением трех последних) выросли на барже. Алевтина после родов практически не бывала в декретных отпусках. Двадцать лет проплавали Копытовы по Каме на своей семейной барже вместе с детьми!
– Как же вы справлялись? – спрашиваю Алевтину Леонидовну. – С такой оравушкой и на берегу-то тяжко...
– В то время были живы бабушки, летом с малышами они водились.
– А как вы вообще решились на такой подвиг – родить десятерых? В наше время редко кому такое придет в голову.
– Моя вина, – «кается» Алевтина Леонидовна. – Очень люблю детей. И еще верю в Бога: на все его воля.
– А муж как к этому относился?
– Иван соглашался с моими доводами. Один ребенок – это не ребенок, Бог троицу любит. А где трое, там и четвертый не помешает...
– И девятый, и десятый?
– Да, и они тоже были желанны и любимы.
Но ведь этих желанных и любимых еще прокормить, одеть-обуть надо!

* * *
О доходах семьи мне говорить, право, неловко. Стыдно за родное государство, которое якобы обеспокоено низкой рождаемостью в России. Семья Копытовых живет, главным образом, на заработки Ивана Михайловича, который сегодня работает электриком в горэлектросети. Зарабатывает он в среднем по 3,5 тысячи рублей ежемесячно.
Алевтина Леонидовна вот уже три года сидит дома. После списания баржи по своей профессии (помощник шкипера) она устроиться на работу не может. А на другую, без специальности, ее не берут. Переучиваться же, считает, уже поздновато. Многодетная мать получает от государства 500 рублей – пособие на ребятишек.
Вам не кажется, что это пощечина общественному мнению? Ведь очень многие люди полагают, что наши налоги уходят на помощь многодетным семьям. Возмущаются: плодят, мол, голь перекатную, а мы должны за это расхлебываться! Не шибко-то, уважаемые сограждане, мы и перегнулись в этой помощи.
До недавнего времени у семьи Копытовых, например, не было даже субсидии по оплате за квартиру: рассчитывались на полную катушку – по 700 рублей в месяц. А три года назад их едва не выперли из жилья за долги.
Как возник долг – об этом отдельный разговор.
– Когда Слава служил в армии (в Чечне, между прочим –    Г. С.), – рассказывает Алевтина Леонидовна, – вдруг приходит письмо от командира части, что сын находится в критическом состоянии в госпитале, в Дагестане. Муж и старший сын, Михаил, собрались туда ехать. Но где взять денег? Военкомат отказал, отдел социальной защиты – тоже.
Пришлось продать новый спальный гарнитур, на который копили деньги несколько лет. Хорошо еще, что мужу на работе выделили материальную помощь да соседи в долг дали. В общем, семь тысяч рублей бухнули в эту поездку, чтобы Славу из Дагестана привезти. Слава Богу, живого. Никто нам эти расходы, разумеется, не возместил. Пришлось самим расхлебываться – в том числе за счет квартирных платежей.
Впрочем, Копытовы на жизнь не жалуются. Как говорится, за что боролись – на то и напоролись. А «напоролись» они, при всех бытовых трудностях, на настоящее счастье.

* * *
Это счастье – в детях. Смотрю на них и думаю: они ведь, в самом деле, и желанны, и любимы. Это сквозит во всем: в их светящихся радостью глазах, в поведении, в желании общаться. Окружили нас и готовы рассказывать о себе, о своей замечательной мамочке хоть до вечера.
– С ними мне очень легко, – делится своей радостью Алевтина Леонидовна. – Девочки все домашние хлопоты взяли на себя – и обед приготовят, и пол вымоют, и постирают. Шьют, перешивают себе вещи тоже сами. Ремонт вот мы затеяли – так они и побелку, и наклейку обоев не хуже профессионалов сделали. А сыновья с отцом самостоятельно стенку собрали.
– А что ты, Ванечка, умеешь делать? – спросили мы у младшего из сыновей.
– Я петь умею!
– И часто тебе хочется петь?
– Всегда!
Вот это и называется счастьем.




ПЕРЕБОРЫ ВСЁ ПОБОРЮТ
 
Всю жизнь я прожил в деревне. Был свидетелем и хрущевских, и брежневских «преобразований» села. Что сказать? Матушка-деревня ни при каком режиме не была процветающей, всю жизнь об нее ноги вытирали. А сегодня на нее вообще плюнули, и «Звезда» довольно часто пишет об этом. Однако вот что я хочу подчеркнуть: при всех режимах работящий человек в деревне не пропадет, всегда себя и свою семью прокормит. И даже при сегодняшнем наплевательском отношении к селу есть в Прикамье места, где при всех трудностях нынешней жизни люди работают и живут достойно. Приезжайте к нам в деревню, посмотрите.
 А. ТЕТЮЕВ,
 д. Переборы, Берёзовский район

Глава администрации Переборского сельского совета Сергей Кобелев – человек с юмором. На вопрос, откуда у деревни такое веселое название, он, не задумываясь, ответил:
– Наши предки, должно быть, любили жучиться в «очко», и у них часто случались переборы. Как в песне поется: «Не очко меня сгубило, а к одиннадцати – туз».
Так же весело стал рассказывать он и о деревенском житье-бытье.
– Записывайте. «Средь высоких хлебов затерялося небогатое наше село. Горе горькое по свету шлялося и случайно на нас набрело».
– Это что ж за горе штаны порет? – подыгрывая деревенскому начальнику, спросил я.
– А вот эти ребята сейчас вам все и расскажут, – Сергей Николаевич кивнул в сторону сидевших в уголке двух милиционеров. – Это наши участковые: Ильшат Канзепаров и его помощник Юрий Литвин. Я же, извините, по делам в район отбываю – в бюджете концы с концами не сводятся, а у нас на носу новый учебный год и отопительный сезон. За каждую копейку в районе бороться приходится. Как и за все в этой жизни. Поэтому, скорей всего, нас и назвали – Переборами.
Чем хороша жизнь в деревне, так это еще и тем, что люди здесь раскрепощены в своих высказываниях. Без оглядки на начальника. Нет его – и ради Бога, мы сами с усами, расскажем, что знаем и думаем. В городских конторах же газетчику на всякий пустяк разрешения «главаря» испросить требуется, а потом еще и утвердить написанное: вдруг что не так преподнесли?
Участковые все «преподнесли» как Бог на душу положил.
– Горе-то у нас было одно, – рассказывает И. Канзепаров.– Повадились к нам из Лысьвы урки ездить, скот угонять. Пять коров с начала этого года забили. Выведут из деревни буренку, кишки ей выпустят, разрубят на части, не снимая шкуры, и – алю-улю. Засады ставили, а они сквозь них, как неуловимые мстители, проскакивали. Но все-таки взяли мы их с поличным. Оказалось, по наводке работали, местный житель им помогал. Теперь вот, вроде, жители успокоились, да новая беда приспела. Вот уж, в самом деле, не понос, так золотуха...
Новую беду принесли собаки. Вернее, их огромадное наличие на территории сельсовета. К Переборам примыкают еще три деревни: Покровка, Ванькино, Шаква. Местные пинкертоны утверждают, что «друзей человека» развелось в округе, как скотины нерезаной. А скотинки, к слову сказать, в этих деревнях, не в пример другим, порядочно. На личных подворьях содержится 640 голов крупного рогатого скота, 400 свиней, 300 овец. Ну а курам, уткам, гусям здесь счет не ведут – эта живность практически у каждого в хозяйстве имеется. В части разведения скота Переборы всех поборют, переборют, выборют.
– Окромя скотины, у каждого жителя на дворе собака, а то и две, – удрученно продолжает рассказ участковый. – Да плюс к этому десятков пять-шесть бездомных по деревням шастает. Недавно девчушку в соседей деревне псина изурочила – лицо покусала, глаз выцарапала. Прямо наваждение какое-то!
– Что же вы? Преступников перебороли, а с безродными бобиками справиться не можете?
– У нас каждый патрон на счету, начальство за стрельбу строго спрашивает. Да и стрелять в населенном пункте без нужды запрещено. Щелкнешь пса, пусть даже и в пределах самообороны, а потом от суда не отобьешься. Скажут, мол, покушение на личную собственность, плати за моральный и материальный вред. А если защитники животных об этом узнают – так вообще будешь иметь бледный вид и макаронную походку. В живодеры запишут. На кой ляд нам такая слава?
Между нами, «живодерами», собачью напасть перебороть в деревне взялся ветеринарный врач Андрей Канов. Делает он это очень просто – без шума и пыли, как говорится. Отстегивает во время течки свою Пальму, ружьишко на плечо – и айда в лес. Кобелинос де Переборо – тут как тут, следом бегут. Однако редкий из них после «рандеву» живым домой возвращается.
Не спешите осуждать ветврача, который, мол, «нарушает заповеди» и прочее. Вот когда столкнетесь с бешеной собакой один на один в глухом переулке – тогда и поговорим.
А переборцы, между прочим, за эту санитарную работу врачу «спасибо» говорят.
Борьба с ворами и беспризорными собаками – это «цветочки». «Ягодки» же – это ежедневная борьба за достойную жизнь на родной земле. И об этом без всякого пафоса рассказывала мне Елена Боровых, заместитель директора подсобного хозяйства Яйвинской ГРЭС-16 – единственного на территории сельсовета предприятия.
– В нашем распоряжении семь с половиной тысяч гектаров пашни. Из них половину используем под зерновые, остальное – под пары и травы. На содержании в хозяйстве               2 500 голов крупнорогатого скота, 900 свиней. Ежегодно производим до трех тысяч тонн мяса и по 25-26 тысяч литров молока. Для 420 работников, считаю, это хорошие показатели.
Куда уж лучше, если учесть, что хозяйство испытывает постоянный дефицит горюче-смазочных материалов, запчас-тей для техники, давно отработавшей свой ресурс. А минеральных удобрений местные поля уже второй год не видят.
– Люди у нас очень работящие, таких еще поискать, – с гордостью говорит Е. Боровых. – На общественной земле вкалывают, как на своей собственной.
– А есть ли собственная-то?
– Ну, огороды-то у каждого. Бери хоть гектар, не возбраняется. Я сама вот с мужем обрабатываю пятьдесят соток только под картофель. Восемьсот ведер снимаем. Да таких, как мы, в деревне чуть ли не через каждый дом.
– Отчего же не хотите при таком трудолюбии только на себя работать? Почему бы фермерством не заняться?
– Пытались некоторые. Да только государство повело себя, как блудливый муж с любовницей: поматросил да и бросил. Так и здесь: наобещали кредитов, порушили прежние хозяйства, а потом забыли – выживай, как можешь. А знаете, почем государство покупает у нас сельхозпродукцию?
Молоко, например, по 180 копеек за литр. В три раза дешевле бензина! Ну как при таких условиях выжить фермеру? Слава Богу, у нас на эту удочку только два-три человека и клюнули, остальные решили держаться вместе, сообща. А те, кто ушел, соплей на кулак намотали да обратно пришли. И, по-моему, не жалеют.
Подсобное хозяйство в Переборах – единственное далеко окрест, где люди получают за свой труд «живые» деньги.
Пусть небольшие (среднемесячная зарплата 400 рублей), пусть с задержками на месяц-два, но живая денежка дает какую-никакую свободу для маневра. Да вот хотя бы излишки сельхозпродукции с личного подворья в город вывезти.
Более мощную поддержку со стороны администрации селяне находят в строительстве жилья. В нынешнем году аж целая улица (двенадцать семей!) отпраздновали новоселья в добротных кирпичных коттеджах, построенных в основном на деньги хозяйства. Помогает администрация своим работникам и при заготовке сена, вспашке огородов и уборке урожая на личных огородах. А еще она помогает содержать в деревне столовую (в которой, между прочим, можно пообедать сытно всего за червонец!), детский комплекс (восьмилетняя школа и детсад), фельдшерско-акушерский пункт.
Не случайно, конечно же, молодежь не уезжает из этой деревни в поисках счастья. И свадьбы здесь играются чаще, чем в соседних районах. Накануне нашего приезда, например, отплясала свадьба в доме Бражниковых. Сын Павел привез невесту Елену Летову из соседней деревни. А на следующий день, в пятницу, деревня готовилась отметить бракосочетание Павла Тетюева – свою половинку он нашел в городе. Обе пары местом постоянного жительства выбрали Переборы.
Стремятся попасть в эту деревню и иностранцы. Иностранцы – в буквальном смысле. За последние три года сюда приехали на постоянное место жительства три семьи из Армении, две – из Казахстана, одна – из Туркмении. И чувствуют себя здесь лучше, чем дома.
– А что, Елена Михайловна, – попросил я, – не слабо нам будет проехать по деревне и подтвердить этот ваш рассказ в разговоре с односельчанами?
– Не слабо.
Мы объехали по меньшей мере пять-шесть дворов – на большее просто-напросто не хватило времени. И, скажу чест-но, ни единой жалобы не услышали.
Дольше всего задержались в доме Михаила Петровича Рудных. Почему? На мой взгляд, он и его семья наиболее точно передают характер этой деревни. Михаил Петрович с женой Серафимой Ивановной воспитали пятерых детей, которые, в свою очередь, нарожали им уже десять внуков. Пятерых внучат мы застали в доме – приехали к дедушке с бабушкой на летние каникулы.
– Славные ребятишки, – не нахвалится дед. – Без работы, как и мы, старики, сидеть не могут. Все спрашивают: «Деда, а в чем помочь надо?» Эх, им бы вот тракторишко какой-нибудь маленький изладить, чтобы с детства к технике были приучены. Страсть-то у мальчишек к этому делу большая. И почему наша промышленность мини-технику не выпускает?
«Тракторишко» не повредил бы и самому Михаилу Петровичу – усадьба при его доме занимает пятьдесят соток и над грядками приходится горбатиться вручную. Однако при всем при том, работа на земле для него – в радость. И выращивает он на родной землице не только «борщевой набор» – картошку, свеклу, капусту и прочее. Растут у него здесь и огурчики с помидорчиками разных сортов, и репа, и редька, и клубника. По периметру усадьбы – ягодные кусты и деревья практически всех известных на Урале пород. Одно время Михаил Петрович загорелся выращивать даже арбузы и дыни. Увы, не получилось. Тогда посеял он на огороде лен и просо. Вот с этими культурами не прогадал. Только зачем ему это?
– Ну, как же? – искренне удивляется Петрович. – Лен хозяйке на зиму, пусть пряжу прядет, холсты ткет. Время-то зимой долго тянется. А просо... Вы кашу из него не пробовали? Вот то-то. Знатная, доложу вам, кашка получается, если ее на молочке сварить да маслицем приправить.
Молочко и маслице, а также яйца для стряпни в семье Рудных тоже собственного производства. Для этих целей содержат они корову, козу и небольшую стайку кур.
– Жить в нашей деревне и можно, и нужно, – убежден Михаил Петрович. – Честно говоря, я не понимаю, как это можно бедствовать, имея свой дом и землю? Есть, правда, одна беда, которая по-настоящему печалит. Что-то неладное сделали со страной наши правители. Войны, казнокрадство, межнациональные конфликты... В молодости, помню, я на триста рублей ездил отдыхать в Гагры, еще и посылки оттуда домой присылал. И люди были, как братья, – добрые, веселые. А теперь попробуй туда сунься! Да вообще-то, и деньжат на поездку не наберешь. Я, например, дальше Перми выехать уже не могу. Вот эту напасть – нынешний режим – как-то бы перебороть. Тогда и умереть можно было бы спокойно...





ЦАРИЦА НЕБЕСНАЯ
 
В Соликамском районе, в селе Села, живёт удивительная женщина: Екатерина Егоровна Хомякова родила и воспитала 16 детей – десятерых сыновей и шестерых дочерей.
 Все дети Хомяковых родились в деревне Ульва Соликамского района. Да и сами родители – из этих мест.
– С Николашей мы жили, можно сказать, рядом, – вспоминает Екатерина Егоровна. – От моей до его деревни – километра три, не больше. Я росла сиротой: мама умерла рано, оставив отцу меня и двух братьев. Папа с фронта вернулся весь израненный, правая рука у него висела, как плеть, не работала. В общем, хлебнула я горюшка в детстве по самые уши. Может быть, поэтому всегда мечтала стать мамой и чтобы у меня было много детей, и чтобы все они были счастливы.
Я считаю, в жизни мне повезло: я встретила и полюбила Николая. А познакомились мы с ним на вечерке, как обычно знакомились деревенские парни и девчата. Жили в то время хоть бедно, но весело. Это сейчас без бутылки беседа не завяжется, а в то время молодежь к спиртному была равнодушна, умела и петь, и плясать. И работать как надо.
Мне  в  ту  пору  еще  и  16  не  исполнилось,  а  Коле было 18.
Он был парень видный, да к тому же гармонист. Не одно девичье сердце по нему сохло. Ну, познакомились, стали дружить. Целый год скрывались, никто о нашей любви не знал. А тут подоспела Коле пора в армию идти. Думали поначалу, после его службы поженимся, но, как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло.
А дело было так. Пошел Николай осенью на охоту, дичь пострелять, но вместо глухаря на медведя напоролся.
Ружье Мишка у него из рук выбил, и пошла у них рукопашная – не на жизнь, а на смерть. Коля-то мой все же ловчей оказался: оседлал медведя и – по башке топором!
Сам-то, конечно, тоже шибко пострадал – еле живой из леса выбрался. С Потапыча шкуру сняли, а Коле моему – отсрочку на год от армии дали. Ну, а мы эту отсрочку в свою пользу обратили – поженились.
 
* * *
– У моего Николая нет звания «отец-герой» – мужикам его не дают, – продолжает рассказ Екатерина Егоровна. – А я бы ему такое звание присвоила. Без него, как в песне поется, «здесь ничего бы не стояло». Нет, серьезно!
Чтобы содержать семью, поднять детей, Коля пластался, как проклятый, на двух-трех работах. Кем он только ни был! И механиком, и счетоводом, и заведующим фермой.
Даже продавцом в сельпо подрабатывал. Да еще и скотину на личном подворье надо было содержать – коров, поросенка. Сама я, правда, в работе от него не отставала, но все-таки главные деньги в дом он приносил.
Другой бы мужик от такой ноши давно спился или в бега бы ударился, а мой Николай если и выпьет – так только по праздникам. И – никаких скандалов. Возьмет гармонь, заиграет – у меня душа отдыхает, а ноги сами в пляс идут.
Легко было с ним, ничего не страшно.
С получки наберет детям подарков, разной вкуснятины домой принесет. Деньги он никогда не считал, не скрывал и на них не скупился.

* * *
При всем при том, полновластная хозяйка в доме – она, Екатерина Егоровна. Без всяких оговорок. Все всегда в этой семье держалось и держится на ней, все вокруг нее и – для нее. Николай Иванович, муж, признается в этом даже с некоторой гордостью: «Я даже гвоздь без совета с Катериной в стену не вобью. Она у нас, как царица небесная».
Ну, а о детях и говорить нечего. Мать для них – авторитет непререкаемый.
– Ребятишек своих я и сегодня за провинность могу за кочку оттаскать, и не пикнут, – смеется «царица». – А как иначе? Слово матери – закон.
«Ребятишки», между прочим, почти все обзавелись уже собственными семьями – нарожали Екатерине Егоровне восемнадцать внуков. Или девятнадцать? С подсчетами бабушка запуталась.
– А детей-то своих, Екатерина Егоровна, вы всех помните?
– Своих-то как не помнить? – удивляется она. – Всех до единого – по имени, по характеру, по дню рождения помню.
Первым был Иван, он родился в 52-ом, когда мне еще и восемнадцати не было. Через год – Владимир. Папаня наш аккурат в это время в армии служил. В 56-ом, когда Коля со службы вернулся, появился Петрован, Петя. Его я чуть в поле не родила – еле до бани добежала. Вообще всех своих деток я в домашних условиях рожала – в деревне никаких больниц-то в то время не было. После Петрована родилась Валя – в 57-м, Мишка – в 58-м. В следующей десятилетке – Машка – в 60-м, Вася – в 64-м, Галя – в 65-м, Надя – в 67-м, Наташа – в 69-м. Ну, а потом молодежь пошла, «семидесятники»: Коля, Саша, Верка, Женька, Егор. Андрей, последний, родился в 1978 году, когда мне сорок пять уж стукнуло. Его я в больнице рожала, с акушеркой.
– Родить – одно дело, но как вы справлялись с такой оравушкой?
– С семи годов мои ребятишки уже сами были няньками. Уйдем на работу ни свет ни заря – они еще спят, придем домой поздно – они уже спят. Должна сказать, детки нас особо не огорчали – не пакостили, не уросили без причины. Старшие за младшими приглядывали не хуже родителей. Это не только дома, но и в школе проявлялось, поэтому наши детки и учились лучше всех в деревне.
– Но вы-то, Екатерина Егоровна, как многодетная мать, могли бы и дома с детьми посидеть...
– Да я ни разу не бывала в декретном отпуске! И после родов через две-три недели меня на работу вызывали: летом – сенокосить, зимой – коров доить. И шла. Куда деваться, если говорят «надо». Это сейчас я жалею: горбатилась за трудодни от зари до зари, рученьки свои колхозу оставила, здоровье подорвала, а пенсии не заработала. 750 рублей – это что, пенсия?
– Но  пособие-то  на  детей  от  государства  вы  получали?
– Ой, не смеши меня! На каждого ребенка мне платили по пять рублей до пяти лет и все. Мы на государство никогда не рассчитывали, все делали сами. Дети мои иждивенцами только формально числились, поскольку зарплату не получали. А вообще-то, огород и все домашнее хозяйство висело на них: сами стирали, сами избу прибирали, скотину кормили, на огороде не хуже нас пахали. И воспитанием своим они тоже сами занимались. Мы с отцом им только простую установку дали: «Делай, как я».
Да ведь эта «простая установка» и есть самое главное в воспитании детей. Делай, как я! И все. Не надо читать ребенку нудных моралей, закатывать истерики по поводу и без повода. Если ты сам ленив, вороват и жаден – не учи свое дитя быть другим. Он будет таким, как ты. Яблоко от яблони далеко не укатится...
Все Хомяковы – добросовестные труженики, в трудовых коллективах, где они работали и работают, худого слова о них не скажут. И друг за дружку они горой – всегда готовы прийти на помощь.
До сих пор в семье живет традиция: по субботам собираться у родителей на «банные вечера» (благо, что все дети Хомяковых живут рядом, в Соликамске). Нужна очень веская причина, чтобы не прийти на эти семейные посиделки.
Впрочем, приходят младшие Хомяковы к родителям не только на «посиделки». Екатерина Егоровна и Николай Иванович до сих пор держат при своем доме подсобное хозяйство – двух коров, поросенка. А еще огород – 18 соток под картошку. И приусадебный садик – с яблонями, черемухой, кустами смородины, с грядками под капусту, морковку, прочие овощи. Без этого сегодня не прожить, тем более – пенсионерам.
– Спасибо ребятам, – признается Екатерина Егоровна. – Весь огород, все хозяйство они на себе тянут. Мне остается только скомандовать правильно.
 
* * *
Напоследок мы спросили у Екатерины Егоровны: «Что, на ваш взгляд, главное в семейной жизни?»
– Уступать, советоваться, – ответила она, не раздумывая. – Друг другу наперекор мы никогда ничего не делали.
Зимой 2001 года Хомяковы отпраздновали золотую свадьбу.




…ПРОСТО ХОЧЕТСЯ ЖИТЬ

В сегодняшней России людей умирает больше, чем рождается. Увы, не составляет исключения и Прикамье. Но, как лучик света в тёмном царстве, у нас есть село, где рождаемость выше смертности.

От Чусового Сёла расположена километрах в шестидесяти. По пыльному щебеночному тракту мы «пилили» сюда на «Ниве» не более часа. Ничего особенно примечательного на пути не встретилось. Но вот мы въехали в село, проскочили по добротной асфальтированной улице к реке и остановились, пораженные открывшейся панорамой. Проехать бездумно мимо такой красоты было просто невозможно.
Ну, представьте: широкая лента реки Чусовой с двумя притоками. На противоположном крутом берегу – огромные поляны, обрамленные березовыми рощицами и осинниками. Ниже по течению – острова с заливными лугами, а там, за ними, – девственная тайга до самого горизонта.
А дума возникла такая. Если бы у меня не было своей малой родины, я хотел бы родиться здесь. И жить. И умереть здесь – тоже.
Эта мысль легла на душу так естественно, что и сомнения не возникло: до меня об этом точно так же уже думали другие. Во всяком случае, те, кто здесь родился и живет.
Так в моем блокноте, в графе «причины рождаемости», появилась первая запись:

1) Природа.

Красоты окружающей «среды» (хоть и льют бальзам на душу), конечно же, не главная причина. Да, они могут вызвать томные желания, но дети рождаются все-таки не от запаха тайги.
– Это вы совершенно правильно подметили, – рассмеялся глава местной администрации Дмитрий Родионович Юшков. – Не от запаха! Хотя настрой на это дело природа-мать, наверное, дает. Вот у меня самого трое детишек, все родились здесь. По сегодняшним меркам – многодетная семья. А я, выходит, отец-герой. Таких героев, кстати сказать, у нас немало: в селе живет 47 многодетных семей. Мужицкое дело, оно ведь нехитрое: главное, чтобы «боеголовка» была в порядке…
Разговор, что называется, пошел «в жилу», и грех было не воспользоваться ситуацией. Не каждый день приходится говорить с большими начальниками на волнующие интимные темы.
– А что, Дмитрий Родионович, разве нельзя эту самую «боеголовку» приспособить в другом месте, стрелять «холостыми»?
– Это как же?
– Ну, нет ли у вас, к примеру, в селе такого маленького бордельеро, где мужчины могли бы, образно говоря, прятать концы в воду?
– Нет, такого заветного местечка у нас нема, – расхохотался Родионыч. – Оно нам, во-первых, ни к чему: между мужским и женским населением в селе паритет. Во-вторых, женщины у нас шибко ревнивые: измены не потерпят. А            в-третьих, на кой ляд оно нам, это бордельеро?
– Как же? Мужика сколько ни ласкай, он все на чужих баб смотрит.
– Давайте я вам лучше анекдот расскажу. Гулящая бабенка пригласила домой мастера – телевизор чинить. Он быстренько все сделал, пришло время расплаты.
– Спасибо, Ваня. Не знаю даже, как с тобой рассчитываться, – этак игриво говорит бабенка. – Деньги возьмешь или трусы снимать?
– Давай деньгами, – отвечает тот, – в твоих трусах меня мужики засмеют!
Шутки шутками, но эта история вполне могла произойти в Селах, утверждал Родионыч. Потому как народная нравственность, несмотря на все происки демократии, в этой конкретной местности до потери пульса не изнахрачена.
 – Слава Богу, отличаем незабудку от дерьма, – с гордостью произнес главный сельский начальник. – А потому отличаем, доложу я вам, что мужики наши ни в пьянство, ни в политику не ударились.
Что есть – то есть. Весь рабочий день мы провели в этом селе, прокатились по самым глухим его переулкам. И – ни одного пьяного! Ни одного горлопана с политическим лозунгом! Даже забойщики скота в колбасном цехе были трезвы, как требование об отставке Президента.
– Ба, где же они, ваши мужики? – спрашивали мы у головы.
 – А на работе, – просто отвечал Родионыч. – В нашем селе ведь нет безработных. А нет их потому, что на рабочем месте мужики не пьют. За пьянку их уволят к чертовой бабушке. Вот такой круговорот людей в работе получается…
– И что же, никто не нарушает этот ненавистный режим?
– В семье не без урода, – уклончиво ответил глава. – Но исключение подтверждает наличие правила, не так ли? Обходимся в основном без закидонов…
В блокноте я так и записал:

2) Мораль без закидонов.

 После попыток главы администрации мы устроили допросы с пристрастием непосредственно среди населения.
Вот какой, к примеру, разговор состоялся в швейном цехе ТОО «Труд», который расположен непосредственно в конторе товарищества. Работают в нем, естественно, одни женщины. Жаль, что фотографироваться они отказались – стеснительные:
– Мы же не артистки, чтобы «светиться»…
А по нашему разумению, именно лица российских матерей и должны «светиться» на страницах газет и экранах телевизоров. На теплое место под солнцем у них прав побольше, чем у какой-нибудь Маши Распутиной.
Ну, да ладно. Рассказывает Мария Абрамова, мать троих детей:
– Конечно, обидно, что государство помогает многодетным семьям, как нищим на паперти: я, например, получаю на детей раз в квартал – нет, нет, не деньги – талоны на сумму 260 рублей. В месяц это меньше 30 рублей на каждого ребенка. Что можно купить на эти талоны? Только учебники в школу.
– Так зачем же вы рожаете?
– Ага, вот вы как вопрос ставите и думаете, что я жалуюсь? Не жалуюсь, нет. Я детей рожала для собственной радости и вот ни настолечко, ни на один ноготок, об этом не пожалела. Они у меня накормлены, одеты и обуты не хуже других.
– Как же вам это удается?
– Ну, во-первых, работаю. Денежки выдают вовремя, почти без задержек. Во-вторых…
– Муж работает?
– Нет, муж у меня инвалид по болезни, – мягко улыбнулась на мою бестактность Мария. – Но муж, конечно, помогает. Потому что, во-вторых, мы содержим подсобное хозяйство. И одной бы мне весь этот воз не потянуть. В-третьих, чужому счастью я не завидую, а свое делаю, как могу. Ничего, удается помаленьку…
– А как вы делаете свое счастье? – спросили мы других женщин, участвующих в разговоре. – Что вас побуждает рожать детей?
Ответ, признаться, позабавил. Не сговариваясь, женщины указали пальцами в небо:
– Все в руках Святой Троицы!
Поначалу, грешным делом, подумалось: уж не религиозные ли фанатки, обкурившись опиума для народа, подвизаются здесь под видом белошвеек?
Вскоре, однако, выяснилось, что «святая троица» – это директор ТОО «Труд» Виталий Бобриков, его заместитель по производству Юрий Талынев и главный инженер Давид Хунцелия.
И указывали женщины перстами не в небо, а в потолок. Там, на втором этаже, располагалась администрация товарищества. Тем не менее, третья запись:

3) Святая Троица.

Ты – начальник, я – дурак… Помните, да? Ничего подобного в адрес местных руководителей мы в селе не слышали. Жители, без преувеличения, готовы молиться на свою «святую троицу». Определение же произносят без всякой иронии. После деятельного знакомства с работой «селообразующего» предприятия с высокой оценкой руководящего звена мы тоже полностью согласились.
 Сами посудите. В период развала и обнищания российской деревни свое село «троица» от разора удержала. Как?
Не захотели, к примеру, задарма продавать продукцию ферм молокозаводам. Создали собственный цех по переработке, где производят сегодня, кроме пастеризованного молока, творог и сметану. Торгуют, понятно, сами селяне, без посредников.
С той же целью – снизить издержки производства – приобрели модуль для набивки колбас. И открыли собственный цех.
Что еще? Построили зимнюю теплицу. Урожаи огурцов и помидоров снимают дважды в году – глубокой осенью и ранней весной, когда эти овощи идут «на ура».
Ну, о швейном цехе вы уже знаете. Прибыль с него, как птичка-невеличка, но и та вверх тянет. Да и женщинам опять же рабочие места, приработок к личному хозяйству.
Молодых, легких на подъем мужчин дирекция товарищества объединила в строительную артель. Заказы на новостройки селяне застолбили не только в соседних деревнях и поселках, но и в районном центре – в Чусовом. Строят, видимо, очень хорошо, коль городских безработных на рынке труда потеснили. Много строят у себя в селе. По 12 квартир ежегодно! Где, в каком районном городке Прикамья, скажите, строят больше?
А знаете, как, на каких условиях здесь возводят дома для своих работников? Мечта! Товарищество бесплатно обеспечивает желающего иметь свой дом всеми необходимыми материалами, выделяет в помощь застройщику людей, труд которых оплачивает из общей казны. Сам будущий домовладелец, безусловно, тоже должен подсуетиться.
Причем льготы распространяются не только на члена товарищества. В нынешнем году, например, новостройку за счет «Труда» разрешили А. А. Боталову – директору местной школы. Стал строиться – значит, останется. Таким вот макаром затянули в село очень нужного (молодого!) специалиста.
Для своих, кровных, «трудовиков» товарищество идет и не на такие жертвы. Вот, к примеру, ежегодно (до 75 процентов от стоимости) помогает у частника на вспашке огородов, в заготовке сена, приобретении кормов для личных подворий. Нынче двадцати пяти своим работникам помогло в рассрочку приобрести автомобили. Каково?
Но за какие такие коврижки пластаются руководители товарищества? Чем выгодно для них благосостояние своих односельчан? А ничем. Представьте себе, они вполне серьезно бьются за народное счастье. Не за прибыль в карман, не за отпуск на Канарах. А за то, чтобы та же Мария Абрамова родила троих себе на радость.
Заместитель директора по производству Юрий Иванович Талынев в прошлом году пережил предынфарктное состояние, теперь вот спина отнимается на нервной почве. А ведь ему всего-то 38, две дочери растут.
Получают зарплату руководители тоже частями. И нередко, как все, продуктами – то колбасой, то мукой. У всех троих есть и собственные подворья, с голоду уж никак не пропадут… А вот – упираются, работают на износ. Что, реле не в ту сторону тикает?
– А как иначе-то? – ответил на мои вопросы Юрий Иванович. – Еще Гоголь сказал: нет уз святее товарищества. Так что удивляться тут нечему, все происходит естественным путем.
А дальше Юрий Иванович сказал то, чего я давно уже не слышал, но услышать хотел:
– Все, что мы делаем – пашем, сеем, строим, – это ведь для наших детей, а в конечном счете – для будущего села. Я хочу, например, чтобы мои дети жили здесь. И другие хотят. На нашем поколении не должно все кончиться. У села должна быть долгая жизнь…
Как же все просто и ясно! Неужели эти мысли не приходят в голову другим начальникам – большим и малым, в деревнях и промышленных центрах?
Судя по нашей сегодняшней жизни, не приходят.
На прощание мы снова заглянули в сельскую администрацию. Для полной картины не хватало печальной статистики. То уж слишком все гладко получалось… Сколько  нынче людей на территории сельсовета умерло?
– Вы знаете, – ответил Д. Юшков, – нынешней зимой я ни разу не тропил дорогу на кладбище. Ни разу! Ближе к лету умерла одна бабушка – по старости… Но вообще-то, наши старики живут долго. Для примера такой факт зафиксируйте: в июне отметил свое 90-летие бывший фронтовик из деревни Шалыги Ефим Александрович Бобриков. Люди у нас, слава Богу, умирать не спешат…
И я сделал последнюю запись в своем блокноте. Без порядкового номера. Потому что она, эта причина, может быть, и есть самая главная: «Просто хочется жить».




АКУЛОВСКИЕ СТРАДАНИЯ

Несколько поучительных историй из жизни заслуженного нефтяника России, почётного гражданина города Осы Александра Акулова, рассказанных им самим.

История первая

Вся жизнь моя – это цепь сплошных страданий. Я страдал за Родину, за партию, за семью, за детей. Страдал за работу, за друзей. Иногда страдал из-за собственной глупости. Но это моя жизнь, и, в общем, я ни о чем не жалею. Расскажу вам для начала, как я женился.
А дело было так. Приехала к нам на практику в Беляевку (есть такая деревня в 30 километрах от Осы) симпатичная городская деваха. Валя-Валентинка – девушка-картинка. Она работала зоотехником, а я коновозчиком – молоко с фермы отвозил. У меня самого-то молоко на губах не обсохло, только-только восемнадцать исполнилось. Познакомились, душевно поговорили, и закрутилась у нас любовь. Да такая, что через девять месяцев Валюшка мне дочку родила.
Батя у меня мужик крутой был, разозлился: зачем, мол, девку до свадьбы тронул? Тебе же, балбесу, через неделю в армию идти! А у меня и в самом деле повестка на руках.
– Ничего страшного, – говорю. – Приду из армии и женюсь.
– Нет, друг ситный, так дело не пойдёт!
Утром просыпаюсь, а во дворе лошадь запряженная стоит.
– Куда, батя, с раннего утра собрался? – спрашиваю.
– Это не я, сынок, а ты должен собираться. Поедешь сейчас с молодой женой в сельсовет, распишетесь...
– Чего спешить, – говорю, – чувства надо проверить, всякое может быть.
 – У вас дитё родилось, и шутки шутить с ним негоже. А чувства свои в армии проверишь!
Куда деваться – против воли отца не попрешь. Съездили, расписались с Валюшей, а на завтрашний день я в армию ушел. Служил в Германии. Вернулся, а дочурке уже три года! Через год у нас еще одна родилась. Сейчас уж обе дочери выросли, своими семьями обзавелись, внуки пошли. Дороже семьи у меня ничего на свете нет. А ведь тогда, по молодости, ой как не хотелось мне жениться! Спасибо отцу, наставил на путь истинный. Если б он тогда дал мне слабину, так еще неизвестно, как всё обернулось бы. Любовь любовью, а строгость и ответственность в амурных делах обязательно должны быть.

История вторая

По молодости, признаться, я частенько расслаблялся. Не до зеленых соплей, конечно, но любил весёлые компании, когда все кажутся тебе родными и близкими. Вот через это своё увлечение я едва на нары не загремел.
Выпивка – она ведь денег требует. А где деньги взять? Получку пропивать совестно – семью надо кормить, поить, одевать. Шабашка – вот верный выход. Ну, мы и шабашили после работы – спиливали столбы на телефонных трассах-времянках. Все равно они стояли никому не нужные, а нам, глядишь, на этих столбах закалымить можно. Вот раз один шоферюга-хохол снарядил нас на подвиг. Приехали на трассу – глядь, а на столбах провода висят. Этот Микола говорит: мне, мол, начальник разрешил, но только провода надо в бухточки смотать. Ну, мы и завалили штук пять-шесть столбов, а провода, как положено, в бухточки мотаем. Срок мы себе наматывали, а не провода! Через час, глядим, машина аварийная со связистами летит. Вы что, орут, мать-перемать, делаете? Оказалось, свою шабашку мы на действующей междугородной линии развернули, с Москвой связь нарушили.
Все, повязали нас с поличным. Следователь пообещал лет по пять общего режима. Шоферюга-то наш, который нам эту шабашку подогнал, от своей организаторской роли напрочь отказался – буровит, что, мол, на дело пошли по предварительному сговору. Вот, думаю, Санёк, и отгулял ты свою молодость, париться тебе на нарах, друг ситный! И запил я с горя – да так, что чертики мерещиться стали. А однажды утром проснулся и встать не могу – сердце прихватило, в голове будто бурильный станок работает. В общем, чувствую, каюк мне приходит. И до того я на себя разозлился в тот момент, до того сам себе противен стал, что решил: если выживу сегодня – ни капли спиртного в рот больше не возьму. Выжил, как видите. И обещание своё сдержал – дружбу с товарищем «кирюхиным» больше не водил. И тюрьма меня миновала, хотя прокурор в самом деле по пять лет для каждого просил. Но адвокат умница попался. Просчитал нанесенный нами ущерб, и оказалось, что он составил всего-то 46 рублей. Провода, столбы целы, надо было только ремонтно-восстановительные работы провести. Вы что, говорит, совсем умом тронулись – за такую мелочь людям жизнь ломать? Но условно-то мне все-таки годик кинули. А через полгода судимость по ходатайству коллектива сняли.
Какой вывод я из этого приключения сделал? А очень простой: голова человеку дадена, чтобы думать, а не кепку носить.

История третья

В Осинском НГДУ начальство держало меня за «палочку-выручалочку». Отстающих подтянуть – давай, Акулов, выручай. Новое дело начать – меня опять же мобилизуют. В общем, где нужно было пупок напрячь – там и было моё место.
Однажды меня снарядили на строительство плавательного бассейна. Но я ведь не строитель, а оператор по добыче нефти! Тем более что надо было выполнять очень специфическую работу – мрамор для облицовки здания пилить. Ничего, говорит директор, мы тебе в подчинение мраморных дел мастера даём и бригаду отделочников, ты только руководи процессом.
Через три дня мраморщика я выгнал к чертовой матери – он оказался горьким пьяницей, ни дня на работе я его трезвым не видел. А в бригаде отделочников – сплошь женщины, тяжести им таскать, сами понимаете, не рекомендуется. Ну, куда бедному нефтянику податься? Пришлось осваивать распиловку мрамора, язви его в прожилки! Кое-чему я наблатыкался во время строительства профилактория, но всё равно пришлось тяжеловато – корячился-то я с этими глыбами в одиночку. Намучился, конечно, здоровье подорвал, но объект все же мы в срок сдали.
После этого «трудового подвига» вызывает меня к себе директор, Виктор Иванович Лобанов.
– Вот что, Акулов. Мужик ты хороший, давай-ка, брат, поступай в наш техникум учиться – надо тебе о служебном росте думать.
Да вы что, отвечаю, какая учеба? У меня вон две дочери растут, дома дел невпроворот. У меня просто времени нет.
А мы, говорит, тебе ускоренный курс обучения организуем. И экзамены будешь сдавать в удобное для себя время…
Я не сомневаюсь: все бы оно так и было. И поступил бы я в этот техникум, как миленький, и закончил бы его раньше положенного срока. Не ходил бы потом по скважинам, не горбатился бы на всевозможных прорывах, а сидел бы, может, в теплом кабинете да и сам указания давал. Но через себя не переступишь. Сам-то я ведь понимал, что диплом у меня будет пусть не липовый, но блатной. Уже, значит, ненастоящий, незаслуженный. Люди могут об этом и не знать, а сам-то это знаешь. И, хоть убей меня, перед собой стыдно становится. В общем, учебу в качестве поощрения я не принял. И не жалею. Всё, что ни делается, всё к лучшему.

История четвёртая

В 1974 году меня бросили мастером на освоение Баклановского месторождения. Мастером в то время работать было непрестижно – напрягаешься, как вол, ответственность огроменная, а зарплата – пшик, меньше, чем у обычного работяги. Но что делать? Как говорится, партия сказала «надо», комсомол ответил «есть».
Бригада попалась мне – оторви да брось. Нет, не сачки, но расслабиться большие любители. Это стремление я прекрасно понимал. Работа у мужиков тяжкая – бывало по 15-20 километров за день от скважины до скважины намотаешь. Да накрутишься этих проклятых задвижек – свет не мил. Ну и расслабляются люди, стресс рабочего дня снимают. Иные по четыре дня в неделю керосинили. Дело, конечно, страдает, да и жены жалуются.
Прежний мастер с пьянкой люто боролся – премий лишал, увольнял, да только все без толку – никак эту традицию переломить не мог. А я тоже вижу: бороться с коллективом – себе дороже. И решил я узаконить борьбу со стрессом. Вот, говорю, мужики, раз в конце недели я вам разрешаю «разгрузочный день». Вечером, после смены, будем коллективно стресс снимать. Но в остальные дни – ни капли спиртного, никаких «междусобойчиков» – будем пахать, как папа Карло. Договорились? Головами кивают: верно, мол, говоришь. Молодой, а молодец.
Можете верить, а можете – нет, но настроение в бригаде в корне изменилось. Пьянки-прогулы в рабочее время полностью прекратились, пятницы мои архаровцы ждали, как праздника. Коллектив родился! С этой бригадой я в передовики вышел, она на всё управление гремела. Любые задания мы, как семечки, щелкали.
Человек, понимаете, всегда ценит человеческое к нему отношение. Я не говорю о том, что пьянство надо поощрять. Я говорю о том, что у человека должен быть праздник. Жизнь-то у нас, по большому счету, очень тяжелая.
 
История пятая

Дело было на Баклановском месторождении. При транспортировке у себя на участке мы повредили собственный вахтовый вагончик – пол вспучился, стены потрескались. Неуютно было в таком жилище.
А тут в вахтовый посёлок притащили новый вагончик – организовали в нем магазин. Вроде как для удобства рабочих, но оказалось, не в коня корм. Услугами торговой точки никто пользоваться не хотел – цены в магазинчике были процентов на двадцать выше, чем в городе, а выбор продуктов значительно беднее. В общем, захирел магазин и закрылся. Вагончик, стало быть, оказался не у дел.
Чего, думаю, добру зря пропадать? И зимой втихаря отбуксировал вагончик на свой участок. Подвели к нему электричество, благоустроили – красота!
Но пронюхало про это начальство. Что такое, кто позволил? Вертай вагончик обратно! А не вернешь сам, говорят, насильно со всем вашим барахлом утащим.
Наверняка отняли бы, так и поступили, но как раз в это время в НГДУ проходил смотр-конкурс на лучшее оформление вахтовых участков, посвященный юбилею Ленина. За бутылку водки я заказал знакомому художнику большой портрет Владимира Ильича – на весь торец вагона.
Комиссия ахнула – ничего подобного в глухомани она встретить не ожидала. Бригаде присудили первое место и даже выдали по этому случаю премию. Но главное, на «ленинский» вагончик посягнуть никто не решился.

История шестая

Несколько лет подряд два раза в году – на день нефтяника и Первое Мая – меня, как победителя соцсоревнования и лучшего бригадира, отправляли в Москву – получать разные премии.
Считалось, что это большая честь. Может быть, так оно и было. Только для семьи моей – сплошные расходы. Сами вот посудите. Селили нас, передовиков, в хорошие, престижные гостиницы, обедать и ужинать водили по ресторанам. Номер в гостинице стоил 20-25 рублей, обед в ресторане – червонец. А самая престижная премия (например, имени Кропачева) составляла всего-то 300 рублей. Предприятие же оплачивало мне гостиницу, как и суточные, из расчета полтора рубля в день. В общем, в Москве вся премия на проживание уходила. А домой вернусь, бригада требует: ставь, Акулов, магарыч, обмывать премию надо. Считали, что эти премии тысяч на пять тянут. Долго мне не верили, пока сами в передовики не выбились и такие же премии не стали получать. Впрочем, деньги для меня никогда не были главным стимулом в жизни. Я по жизни неспесивый и человеческие отношения всегда ставил выше денег и наград. Хотя, конечно, было приятно, что твой труд заметили и отметили. Меня вот даже орденом Трудового Красного Знамени наградили.

История седьмая

Вообще, характер у меня дурной. Жизнь прожил, а свою пользу извлекать не научился. Вот избрали меня как-то в профком квартиры распределять.
Сам я, между прочим, в то время жил в деревянном домишке с удобствами на дворе. А тут новые благоустроенные дома для нефтяников построили. И надо было такому случиться, что как раз в это время моя очередь на двухкомнатную квартиру подошла.
Иди, говорят, товарищ Акулов, получай ордер. А я не могу – стыдоба меня давит. Многие мои товарищи, с которыми задвижки на скважинах крутим, живут хуже меня в десять раз. Вот, скажут, бригадир у нас попал в профком и сразу квартирку себе оттяпал. У нас ведь кто что охраняет, тот это и имеет.
И так мне паскудно на душе сделалось! На хрена, думаю, вы меня в этот профком выбирали? В общем, от своей законной квартиры я отказался, а меня сразу – цоп, в конец очереди. Потом еще несколько лет пришлось ждать.
За этот мой характер меня и жена пилит, и друзья надо мной подтрунивают. Но вот что я вам скажу. Открыто смотреть людям в глаза и спокойно спать – это, пожалуй, очень хорошая плата за мою «придурь». Иногда я подозреваю, что это и есть счастье – жить в ладу со своей совестью.




ОТПУСТИТЕ МЕНЯ В ГИМАЛАИ!

26 марта 2002 года из Москвы в Катманду (Непал) вылетела команда российских альпинистов, которая в составе международной экспедиции в начале мая приступила к восхождению на высочайшую вершину планеты – Эверест (8 848 м). Среди участников – мастер спорта международного класса из Перми Борис Седусов. За день до отлёта он дал мне интервью.

– Борис Александрович, нынешняя международная экспедиция на Эверест посвящена 50-летию со дня первого восхождения человека на эту вершину. Желающих поучаствовать в таком знаменательном походе наверняка было очень много. Как вам удалось пробиться?
– Скажу сразу, никаких подковерных игр по этому поводу не было. Меня включили в состав российской команды безоговорочно. Да иначе и быть не могло, потому что я сам был среди инициаторов и организаторов этой экспедиции. А до нее я уже пять раз организовывал подобные «походы». В 1996 году, например, когда в тех же Гималаях международным составом мы взяли два восьмитысячника – Шиша-Пагма (8 013 м) и Чо-Ойю (8 201 м). Вместе с иностранцами штурмовал и другие вершины. Так что опыт у меня достаточно богатый. Естественно, захотелось применить его и на этот раз. Кроме меня, в составе российской команды опытные альпинисты из Москвы, Екатеринбурга, Красноярска, Новокузнецка. Всего в составе экспедиции 17 человек.
– Раньше вам не доводилось брать Эверест?
– Было дело! В 1998 году в составе международной экспедиции я пытался забраться на эту вершину. Тогда мне удалось достичь высоты 8 600 метров. Я шел в первой четверке, мы прокладывали тропы, развешивали перила для идущих сзади. Оставалось 248 метров, которые пройти мне было не судьба. Испортилась погода, и наша четверка была вынуждена спуститься вниз.
– А переждать нельзя было?
– Да вы что! Переждать непогоду еще можно было в базовом лагере на высоте 6 300, а выше – даже чудо не спасет. Мало того что в непогоду ветер в горах снесет человека, как соломинку, так ведь еще и кислород нужен. А его запаса хватает максимум на сутки. В общем, мы спустились.
– Обидно…
– Ничего страшного. После нас на Эверест вскарабкались ребята из Екатеринбурга. А мы были одной командой, так что главный результат был достигнут.
– В вашей жизни было много побед?
– Моя мечта – покорить высочайшие вершины планеты на всех семи континентах. Больше половины из них уже пройдены: Килиманджаро, Эльбрус, Аконкагуа, Мак-Кинли... Если повезет и будет здоровье, доберусь и до остальных.
– Какие вершины для вас «самые-самые»? Чем гордитесь?
– В 1993 году в составе свердловской экспедиции мне довелось штурмовать вершину Дхаулагири (8 167 м) в Гималаях. Мы проложили к ней собственный маршрут, который до сих пор еще никто в мире не прошел. Среди альпинистов он известен под названием «русский» и считается самым сложным.
– Честно говоря, трудно понять человека, который сам, добровольно ищет трудности, чтобы их преодолевать с риском для жизни.
– А я без гор от тоски бы умер. Вы знаете, какая в горах красота! Особенно в Гималаях. Это совершенно потрясающее место на планете. Посмотрите на картины Рериха – глаз ведь не оторвать. А если всю эту красоту увидеть воочию! Вообще, Гималаи – это моя любовь на всю жизнь. И не только потому, что здесь очень красиво и удивительно свежий воздух. Здесь еще и очень много непокоренных вершин, на которые не ступала нога человека. Много сложных маршрутов, которые притягивают любого альпиниста. В Африке, Латинской Америке и на других континентах даже высочайшие вершины хожены-перехожены. Меня, например, на них уже не тянет. А вот Гималаи – другое дело. И сколько у меня еще хватит сил, столько буду сюда ездить и благодарить судьбу за то счастье, что она принесла мне.
– Борис Александрович, а вы не встречали там снежного человека?
– Нет, ни его самого, ни даже следов встречать не доводилось. Мне кажется, что снежный человек – это красивая таинственная легенда, не более. Но зато я в восторге от непальцев – живых, невыдуманных людей. Это совершенно удивительная нация, нигде в мире я не встречал людей более приветливых, честных, искренних. При поголовной бедности непальцы последним поделятся. У них нет воровства. Относительно этого порока в стране существуют очень жестокие законы: вора посадят в тюрьму без суда и следствия на десять лет. Впрочем, отвращение к воровству у непальцев, кажется, прививается с молоком матери. Как бы там ни было, иностранцы, приезжающие в Непал, знают, что их никогда не обворуют. Туризм – основная статья доходов в бюджете этой страны, и непальцы очень дорожат своей репутацией.
А вот с другой стороны Гималаев расположен Тибет. Там живет совсем другой народ. Если сравнивать – небо и земля. Они тоже промышляют на туристических услугах, но при этом обязательно что-нибудь утащат из вашего багажа.
– Насколько дорогое это удовольствие – сходить в горы?
– За нынешнюю экспедицию на Эверест я, например, уже заплатил две тысячи долларов. Тысячу стоят только билеты из Москвы в Катманду и обратно. Еще тысячу – кислород, его ведь надо не на один день. Приплюсуйте к этому затраты на питание, оплату носильщикам, пребывание в стране. Прожить, чтобы акклиматизироваться и быть готовым к восхождению, надо, по меньшей мере, месяц. Материальную поддержку в нынешней экспедиции мне оказали областной спорткомитет и администрация Пермской области. Не даром. Эти деньги надо отработать. Я и мои товарищи взялись снять по материалам экспедиции видеофильм с включением в него спонсорской рекламы. Фильм и фотоматериалы будут показаны в передачах международных, российских и местных вещательных каналов. Я обязался также внести на Эверест вымпел Пермской области.
– Борис Александрович, расскажите о своей семье. Как близкие относятся к вашему увлечению?
– С любимой женой, Ниной Федоровной, мы прожили вот уже 25 лет. Она работает инженером на фабрике Гознака. У нас два взрослых сына. Алексею, старшему, 24 года, он работает в моей фирме, которая специализируется на ремонт-но-строительных работах на высоте. Младший, Александр, учится в политехническом университете на четвертом курсе. Оба – кандидаты в мастера спорта по скалолазанию. Страсть мою поддерживают, но сами в горы пока не идут.
– Мама не отпускает?
– Мама, в первую очередь, меня не отпускает. Понимает, что альпинизм связан с риском. Но, с другой стороны, именно она, моя дорогая женушка, виновата в этой пагубной страсти. В молодости она сама занималась альпинизмом и меня вовлекла в это дело. Мы познакомились с ней во время туристического похода на Басеги. Она же в то время была разрядницей по альпинизму и предложила мне съездить вместе на Кавказ: есть, мол, страсти посильнее. И наш роман закрутился, как в песне Высоцкого про скалолазку. Помните: «А ты к вершине шла, а ты рвалася в бой…» В общем, улыбнулась и взяла с собой. А мне просто жутко понравилось первое восхождение. После этого я настолько увлекся, что стал ездить в альпинистские лагеря каждый год. Ниночка же моя, с рождением сыновей, с любимым занятием вынуждена была расстаться. И сейчас, я знаю, она хоть и ворчит перед каждой моей экспедицией, но понимает, что без гор ее муж был бы другим. И – отпускает.
Чего стоят эти «отпуски» мужа в горы, знает лишь сама Нина Федоровна. Семь лет назад, при прохождении «русского маршрута» в Гималаях, Борис Александрович обморозил ноги. Да так, что все пальцы на них пришлось ампутировать. Все, думала она тогда, походы в горы закончились. Да он и сам сгоряча дал слово, что больше туда – ни-ни! Но через год шрамы зарубцевались, тросточка затерялась. А Борис Александрович затосковал… И, в конце концов, стал готовиться к новой экспедиции.         




ПОДДАННЫЙ
«КОРОЛЕВЫ СПОРТА»
 
Юрий Великородных – двукратный чемпион СССР по марафону (1971, 1974 гг.), участник Олимпийских игр в Мюнхене (1972) и Монреале (1976). В Прикамье не было спортсмена более известного и знаменитого. Между тем о спортивной славе он и не мечтал…

– С чего же, Юрий Павлович, началось ваше восхождение на спортивные вершины?
– В спорт, по нынешним маркам, я пришел очень поздно. Мне шел 22 год, когда я поступил в Пермский политех после службы в армии. Осенью, как положено, первокурсники бежали кросс. Я пролетел дистанцию махом, без особого напряга, и показал хороший результат. Меня сразу зачислили в сборную института по легкой атлетике. С этого все и началось.
– Но так не бывает, чтобы человек без всякой подготовки отмахал километровый кросс, да еще и с хорошим результатом.
– А это моя рабоче-крестьянская закваска во всем виновата. Я родился в Александровске, в многодетной семье. Нас, детей, у родителей было девять человек. Восемь братьев и сестра. Семья жила своим хозяйством – держали корову, поросенка. А это значит, тяжелый физический труд ребятишкам был гарантирован сызмальства. Летом – «пробежки» на покос, а зимой… Зимой мы с братьями ходили в соседний поселок, Луньевку, на пивзавод – со столитровой бочкой за отходами для скота. А это семь километров туда и обратно. И так – два раза в неделю. Этот была крепкая общефизическая подготовка! Так что вы правы: не с бухты-барахты, конечно, я институтский кросс на «пятерку» пробежал.
– Чем же вас, Юрий Федорович, привлек марафон? Что за удовольствие рвать жилы на такой длинной дистанции?
– Об удовольствии у каждого из нас свои представления. Не буду, однако, лукавить. Во-первых, марафон считался и считается самым престижным видом легкой атлетики, и мне хотелось удовлетворить свои личные потребности. Во-вторых, дело не только в марафоне. Большой спорт дает возможность увидеть страну, мир. Где я только не побывал! Финляндия, Польша, Греция, Япония, Канада…
– По молодости для меня имели значение и материальные блага. Конечно, по сравнению с тем, что имели спортсмены из капиталистических стран, это был смех на палочке. И все же… У меня была приличная экипировка, бесплатное усиленное питание на сборах и во время соревнований. В обычной жизни материально я был очень ограничен. А когда стал выступать за сборную СССР, мне предложили повышенную стипендию в 120 рублей. По тем временам это были большие деньги. Обычный студент получал в то время стипендию в 35 рублей, аспирант – 90. Я был королем!
– Вы были участником двух Олимпиад, трех чемпионатов Европы, десятков других соревнований… Какое из них наиболее памятно?
– По-своему памятны все. Но есть несколько, о которых никогда не забуду. Вот, например, чемпионат Европы 1969 года в Афинах. Трасса здесь, по традиции, проходит через Марафон – местечко под Афинами, где, собственно, и зародился марафон как вид спорта. На старте, за пять километров от городка, каждому из бегунов дали оливковую веточку, которую мы бросали в дань уважения первому марафонцу, пробегая мимо его памятника в городе. Это был очень волнующий момент.
– А почему старт не сделали непосредственно у памятника?
– Дело в том, что классическая марафонская дистанция равна 42 километрам 195 метрам, а расстояние от Марафона до Афин – только 37. Поэтому старт обычно дается за пять километров до греческой столицы.
Но Греция запомнилась мне не только Марафоном. В сентябре здесь стояла жуткая жара. А трасса была очень сложная. С пригорка на горочку – то спуск, то подъем. Верите ли, но я потерял на этом забеге четыре килограмма веса! Вот такая была борьба. Занял я на том чемпионате 12-е место. Для новичка это был неплохой результат.
– Бывали ли на соревнованиях казусы?
– Никаких казусов в принципе не должно было быть. Подготовка к соревнованиям шуток не допускает. Но жизнь, конечно, вносила свои коррективы. Вспоминаю чемпионат Европы в Риме в 1974 году. Вот казус так казус отчебучила мне там судьба!
В Риме, как и в Афинах, была жара. Пробежав половину дистанции, я оказался в «головке» (так марафонцы называют лидирующую группу). До финиша оставалось километров десять, когда случилось непредвиденное: меня хватил тепловой удар. Не знаю, сколько времени я был без сознания, но очнулся уже на носилках. Пытаюсь встать – санитары приперли, как богатого родственника при смерти. Подергался – безрезультатно. Ладно, черт с вами. Повезли меня в больницу.
Доктор поставил укол. После этого можно было убежать, но куда? В трусах, в майке, босиком? Кроссовки мои куда-то подевались. Да и то – я ведь в постели лежу. К полуночи наконец-то приехал наш врач с переводчиком. Забрали меня. Так и доехал до гостиницы в марафонском обмундировании. Это сейчас смешно, а тогда мне было не до смеха.
– Это  как-то  аукнулось  на  вашей  спортивной   карьере?
– Нет. Просто денег не заплатили.
– А много платили за участие в спортивных соревнованиях?
– Порядка 300-500 рублей. Но самую большую премию – 500 рублей – я получил, когда стал чемпионом СССР в 1971 году. И еще мне трехкомнатную квартиру в Перми дали. У нас с женой в то время как раз сын Алешка родился, а жили мы в общаге.
Должен сказать, что высоких материальных запросов у советских спортсменов не было. Мы были сильны патриотизмом, любовью к своей стране, а потому и побеждали. Сейчас времена другие. Иной, глядишь, ничего из себя не представляет, а уже интересуется: а что я буду с этого иметь? Но только при материальной заинтересованности мы ничего не будем иметь, моральный дух – это не пустые слова.
– Как  лично  вы  выступили  на  Олимпиаде  в  Мюнхене?
– Сборная СССР заявила на марафон трех участников. Кроме меня, дистанцию бежали Анатолий Баранов из Вильнюса и Игорь Щербак из Харькова. В нашей команде я показал лучшее время, но в общем забеге занял 15-е место. К сожалению, очков для сборной не заработал – их дают только за первые восемь мест. Но все равно мое выступление на Олимпиаде было признано удовлетворительным, среди европейских бегунов у меня был шестой результат. Чемпионом же стал Фрэнк Шортнер из США.
– В Монреаль, говорят, вы попали со скандалом?
– В состав сборной команды СССР на Олимпиаду в Монреаль марафонцы отбирались первыми, после соревнований в Польше. Там, между прочим, я установил свой личный рекорд – 2 часа 12 минут 53 секунды. С этим результатом я вошел в первую десятку лучших марафонцев мира. Но перед отправкой меня в Монреаль руководители почему-то стали смотреть не на результат, а в мой паспорт – на дату рождения. Мне шел тогда 35-й год. И вот посчитали – «старик». Трижды мне вручали билет для отправки домой, в Пермь, и трижды забирали его обратно. Это во время тренировочных сборов! Вся подготовка, естественно, держалась на нервах и практически была сорвана. В Монреале я пробежал дистанцию за 2 часа 19 минут 46 секунд и занял в результате 24-е место. Участвовали же в забеге 143 человека.
– Как вы оцениваете состояние легкой атлетики в Прикамье?
– Прежде всего, хочу подчеркнуть, что «королева спорта», по большому счету, таковой не является, если судить по вкладам властей и промышленных предприятий в её развитие. Сравнивая затраты на легкую атлетику с затратами на хоккей, футбол, баскетбол, оторопь берет, честное слово. Они выше в десятки раз! Но, несмотря на нищенское существование, в прошлом году мы подготовили четырех мастеров спорта международного класса и одного мастера спорта. Нынешней весной в Адлере на чемпионате России наша команда в составе восьми человек заняла второе место по бегу на шоссе, опередив очень сильные команды из Москвы и Питера. Наша школа высшего спортивного мастерства, где я работаю старшим тренером, считается одной из лучших в стране.
Если говорить о центрах легкой атлетики в Прикамье… Это, в первую очередь, Соликамск, Березники, Кизел, Кунгур, Кудымкар. Есть, в общем, порох в пороховницах.




НЕ НАДО СКАЗКУ
ДЕЛАТЬ БЫЛЬЮ!
 
По одежке встречают, по уму провожают... «Одежка» этого человека предполагала наличие у него материальных проблем: видавшая виды джинсовая куртка, потертые брючата, старые туфли. Длинные волосы прихвачены сзади в косичку. Проблемы в самом деле были. Но – не материальные. Назвав себя по имени-отчеству, он удивился другим формальным вопросам – о месте работы, семейном положении, возрасте.
– Зачем? А просто человек не может быть вашим гостем? Я ведь ничего, кроме беседы, не прошу.
Это и была его главная проблема. «Просто человек» Анатолий Ганичев хотел, чтобы его выслушали.
– Я недоволен тем, как мы живем. Не в России, а вообще в мире. У человечества нет концепции развития, а потому нет смысла жизни в глобальном масштабе. Образно говоря, мировая цивилизация представляет собой подводную лодку, которая движется во Вселенной в неизвестном направлении. При этом каждый отсек лодки обособлен, в каждом живут по своим правилам. В американском – одни законы, в россий-ском – другие, в китайском – третьи и так далее. Но и в самих отсеках, этих мини-цивилизациях, нет единого взгляда на жизнь, на порядок в обществе. У человечества даже нет общей религии, веры. Православие, мусульманство, буддизм – где она, истина? Я не верю ни одной из них.
– Но человечество развивается, вырабатывает новые идеи...
– Идеи? Вспоминаю случай из детства. На деревенской улице стоят мужики и курят. Рядом пасется стайка цыплят.
Вот один поддатенький мужичок ради хохмы швырнул окурок рядом с этой стаей желторотых цыпок. И они, глупые, со всех ног, наперегонки, бросились к этому чинарику.
Самый расторопный ухватил его и носится по улице, как угорелый. Остальные за ним. А окурок на ветру дымит, разгорается. Наконец, этот бедолага не выдержал, бросил опасную приманку, стоит в сторонке, моргает, ничего понять не может. Тут подлетает другой такой же ухарь: цоп окурок и бежать. И понеслось все по новой! Самое смешное, что и этот, уже обкурившийся цыпленок, когда оклемался, снова бросился в погоню за своими товарищами.
Вот такие «идеи» нам и подкидывают все время, а мы, как несмышленые цыплята, кидаемся на приманку. Что там – погибель или счастье – потом разберемся. Если выживем.
– Вы можете привести конкретные примеры?
– Да сколько угодно! В этом плане, например, очень показателен пример с «демократическими» преобразованиями в России. Носились с ними, как с писаной торбой, выбирали «всенародно» президентов. Что, лучше жить стали? Между тем человечество уже не раз проходило революционные потрясения и вывело из этого аксиому, которую, на мой взгляд, очень четко сформулировал русский поэт Максимилиан Волошин: «В нормальном государстве вне закона находятся два класса: уголовный и правящий. Во время революций они меняются местами, в чем, по существу, нет разницы».
– И что же вы предлагаете?
– Надо, прежде всего, заниматься не поиском новых идей, а развитием человеческих качеств. К великому сожалению, этот процесс во всем мире пущен на самотек, идет стихийно, случайно. Главное же из человеческих качеств – это самоуправление. Человек, владеющий собой, не примет дурных решений, избавится от многих своих болезней и недостатков. Верно ведь говорят: все наши беды от глупостей, человек раб своих страстей и дурных привычек.
Страшно, что этот бытовой уровень переносится в сферы высокой политики. Нами управляют такие же порочные люди, как мы сами. Наши правители, в Америке ли, в России, выдвигают одну, с их точки зрения, разумную цель: рост потребления товаров и услуг на душу населения. При такой цели человечество просто сожрет само себя!
– У вас есть другое предложение? Другая цель?
– В конце концов, у всех людей, независимо от их вероисповедования и положения в обществе, впереди один конец – смерть. Костлявая никого не пощадит: ни вора, ни судью. Ни нищего, ни богача. Перед ней все равны! Как сказал поэт, все в землю лягут, все прахом будет... Это, так сказать, априори – исходная точка. Выходит, мы рождаемся, чтобы сказку о смерти сделать былью. Вас устраивает такая сказка? Так вот, надо эту точку зрения изменить и исходить из бессмертия человека.
– Хорошенькое дельце! А как вы себе это представляете?
Мой собеседник, как выяснилось, только и ждал этого вопроса. Он ничего не стал объяснять, а просто протянул мне исписанный лист.
«Граждане всех стран, соединяйтесь!
Наша задача переменить способ бытия. Быть! Для того, чтобы не кончаться.
Бессмертие сегодня и каждому желающему! Решение этой задачи – основа концепции развития цивилизации.
Единая направленность интересов – отсутствие столкновений, взаимопонимание и эффективная деятельность, что служит стабилизации условий как социальных, так и природных, а это залог успешного и скорейшего осуществления концепции».
– Ну, как?
Я не стал надувать щеки и делать умный вид.
– Круто! Без бутылки не разобраться...
Автор концепции искренне расхохотался, и я, не без удовлетворения, отметил, что в собеседниках у меня был на самом деле наш, в доску российский, человек, которому обрыдла беспросветная ложь доморощенных и забугорных политиков. Человек, который хочет жить по совести и по уму.




ДЕТИ СТРОНЦИЯ

В деревне Мазуевке Кишертского района – переполох. В непосредственной близости (практически на огородах) здесь обнаружено крупнейшее в Европе месторождение стронциевых руд с перспективой промышленной разработки. По заключению специалистов, только один разведанный участок месторождения Мазуевского района сосредоточил в себе 4,5 миллиона тонн руды. Для сравнения: мировые запасы стронция оцениваются в 7 миллионов тонн.
Мы снарядили экспедицию «Звезды» сюда, в Мазуевку, чтобы собственными глазами увидеть, что сегодня здесь происходит. Как относятся к месторождению и перспективам его развития жители деревни?

Говорят, в Кишерти водятся черти. Не знаю. Не видел. Но очень даже может быть: места здесь глухие, омуты тихие. Единственный на всю округу Кордонский леспромхоз, который мог бы замутить воду, в передовиках никогда не был, а два года назад едва совсем не крякнул от нагрянувшего банкротства. Теперь, правда, лесорубы свою деятельность оживили, с долгами рассчитались, но нанести существенный ущерб девственной природе края – кишка тонка.
Есть еще в районе птицефабрика «Воскресенская». Год назад ее тоже вывели из коматозного состояния, но диких пернатых в окрестностях все же больше. Что еще? Нынче в селе освоили полузабытое производство: из местного сырья стали вить веревки и экологически чистый шпагат для перевязки колбас. Такую же безвредную продукцию – глиняные горшки и вазы  –  стали выпускать местные умельцы из общества «Народные промыслы».
Да, чуть не забыл! В районе девять сельскохозяйственных предприятий – четыре колхоза и пять товариществ с ограниченной ответственностью. Хилые, прямо скажем, хозяйства в общей сложности содержат дойное стадо в 2 550 голов, которое при всем желании никак не может покрыть потребности района в органических удобрениях. И этот факт – скорее отрадный, нежели печальный, потому что он лишний раз подчеркивает главный вывод из сказанного: Кишертский район – самый чистый уголок Прикамья. Воздух здесь прозрачен и свеж, вода в реках – родниковая, в лесах полно зверья, дичи… Живи и радуйся!
Очень скоро, однако, этой идиллии может прийти конец. Всем чертям тошно станет.
Мы приехали сюда в один из погожих сентябрьских деньков, которыми наградила Прикамье нынешняя скупая осень. Красавица Сылва, играя солнечными бликами, плавно несла свои воды через обширные заливные луга. С крутых яров к деревушке подступал лес, еще не сбросивший с себя шикарные осенние наряды. Эх, не было рядом ни Пушкина, ни Гоголя, способных достойно описать эту красоту!
Была пятница, базарный день, и многие мазуевцы по утру ехали в село – кто-то торговать продукцией со своих огородов, кто-то прикупить продуктов на неделю. Власть на территории Черноярского сельсовета (Мазуевка в его составе) представляла в этот день управляющая делами Тамара Немкина. Ей я и задал вопрос, который заведомо сформулировал несерьезно:
– Отчего у вас в деревне у девчат переполох?
Однако мой шутливый тон остался незамеченным и поддержки в дальнейшем разговоре не нашел.
– Это вы про стронций? – печально спросила Тамара Александровна. – Так чему тут радоваться?
– А чему печалиться?
– Вы вслушайтесь: строн-ций! Звучит и то страшно. А ведь люди говорят, что от него радиация исходит, недаром его в ядерном оружии используют.
 – Мало ли что люди говорят… Ученые так не считают. Ваш стронций, по заключению специалистов, абсолютно  безопасен.
 – Безопасен? А я вот вам сейчас статистические данные покажу…
Данные, которые представила управделами, в самом деле, тревожные. За последние десять лет смертность на территории сельсовета превысила рождаемость в три раза, в прошлом, 1999, году превзошла аж в пять раз: на четырех новорожденных – пять покойников.
– Хотя специальных исследований не проводили, – убежденно говорит Т. Немкина, – но, как утверждает людская молва, умирают люди в основном от онкологических заболеваний. И скот, между прочим, тоже падает от лейкоза. Чуть ли не каждая вторая корова болеет у нас в деревне этой заразой. В прошлом году я сама была вынуждена забить свою корову по этой причине.
– Но почему вы связываете это со стронцием? Ведь промышленной разработки месторождения еще нет.
– Так ведь скважин пробурили по всей округе – черт ногу сломит! Через них, может быть, и выходит эта радиация на поверхность. Между прочим, на моем собственном огороде тоже стронций нашли. Хотите посмотреть?
Татьяна Александровна протягивает мне камушек, обернутый несколько раз полиэтиленом. Я-то знаю, что стронций сам по себе не радиоактивен – перед поездкой беседовал со специалистами, прошел ликбез в полном объеме. Но почему-то беру этот камушек, как бомбу. Беру, вспоминая поэта, «как ежа». Как бритву «обоюдоострую».
А собственно – ничего особенного. Камушек как камушек. Кусок спрессовавшейся глины светло-коричневого цвета с минеральными вкраплениями преимущественно серых оттенков. Впрочем, особенность все-таки есть: «камушек» буквально нашпигован минералами, и по весу они, пожалуй,  перетянут материнскую оболочку.
– Богатое месторождение!
– А то! – соглашается Тамара Александровна. – Если бы нечего было взять, так о деревне бы и не вспомнили. Только нам-то что с этого богатства? У нас одно богатство – живая природа. Если же карьер будут строить – поля расколупают, лес загадят, деревня под снос пойдет. Пылища, грязища… Да и дома ведь родные жалко – вся жизнь здесь прошла.
Пылища, грязища – от этого, конечно, в случае строительства никуда не денешься. Природе-матери придется глотнуть сполна. И родные гнезда – это не пустой звук. Только…
Не все в Мазуевке по этому поводу думают одинаково. Есть доводы и в пользу разработки месторождения. Тоже – достаточно веские.
Вот живет, к примеру, по соседству с семьей Немкиных семья Римовых. Их огород тоже выходит на известное всей деревне «Стронцево поле».
Былинка в былинке. Хозяин семейства, Ралик Раимов, тоже категоричен в своих суждениях, но – в обратную сторону:
– Мы живем с женой и ребенком в однокомнатной квартире колхозного дома. И в тесноте, и в обиде – дом старый, все кругом валится. Своими же силами ремонт сделать не в состоянии – колхоз платит гроши. Верите ли, шоколадку не можем ребенку купить, хотя я целый день в поле ишачу, а жена на ферме горбатится. Пропади она пропадом, такая жизнь! И слава Богу, что теперь хоть какой-то просвет появляется.
«Просвет» – это, как вы понимаете, стронций и связанные с ним надежды.
– Меня даже радиация не пугает, – говорит Раимов. – Свою дозу я еще в армии, на Байконуре, получил – во, видите, тыква облысела. Пожить хочется по-человечески, с денежкой. До чертиков обрыдла нищая жизнь…
Такая жизнь обрыдла не только молодому Раимову. О своем бедственном положении рассказывали и другие мазуевские мужики – механизаторы Сергей Байдаков, Евгений Носов… Да что там – в деревне мы не встретили ни одного жителя, который не посетовал бы на судьбу-злодейку, жизнь-копейку…
Надо сказать, что единственное предприятие в Мазуевке – колхоз «Светлый путь». Красиво звучит, но на самом деле светлыми бывают здесь только белые ночи, а путь к благополучию у колхоза очень даже трудный. Заработок у механизатора с высшим разрядом в страдную пору не превышает 500 рублей в месяц, а зимой и вовсе до 150 опускается. Доярки на ферме за свой тяжкий труд получают по 300 в месяц. Впрочем, «получают» – это громко сказано. «Живые» деньги в колхозе если и выдают, то в очень ограниченных количествах. Как нашатырку при обмороках. Остальное же работники получают натурой – хлебом, сахаром, табаком… Вы спросите про излишки с личных хозяйств? Да какие там излишки. Разве что пару мешков картошки продадут. Да грибы-ягоды из леса. Огород же у каждого – в основном для себя, чтобы с голодухи не окочуриться.
«Несветло» в Мазуевке и с развлечениями. Единственный клуб, в соседней Черноярке, закрыли – нечем рассчитываться за электроэнергию и отопление. Куда ни кинь – всюду клин…
Как там говорили древние: наши знания увеличивают вашу скорбь? Так вот, зело опечаленным явился я на прием к главе местного самоуправления Кишертского района В. Кондакову. И прямо с порога выложил ему все свои «скорбные» познания, полученные в этой поездке.
– Ну едрить твою копоть! – «отмэрил» на это мэр заряд ненормативной лексики. – А то мы без журналистов не знаем, как хреново живут в нашем районе.
Вообще-то Виктор Васильевич – человек гостеприимный. И его запал – не в укор прессе, а скорее в защиту униженных и оскорбленных.
– Все ведь порушили, долбанные реформаторы! И, в первую очередь, деревню пластанули серпом повыше колена – ни тебе капитальных вложений, ни оборотных средств. Живи, как можешь, «деревянная, дальняя»! Я сейчас за этот стронций хватаюсь, как за соломинку. Мазуевское месторождение, конечно, не панацея от всех наших бед, но оно способно хоть как-то приподнять район с колен, дать людям работу, оживить товарооборот.
– При всем при том, Виктор Васильевич, люди боятся радиации…
– А я верю специалистам! По их данным, радиационный фон был и остается в пределах естественного, и от онкологических заболеваний наши люди умирают не чаще, чем на других территориях. Падеж скота от лейкоза тоже никак не связан со стронцием – заболевание это заразное и началось оно уж точно не с Мазуевки и не с нашего района.
– А как вы оцениваете возможный общий экономический ущерб, который может нанести району разработка стронция в нашем районе?
– Ущерб, убежден, будет минимальный. Во-первых, потому, что у нас «зубастые» экологи и природу в обиду они не дадут. Во-вторых, мы ведь не пустим на свою землю для разработки месторождения какое-нибудь ЧМО, которое может чудить и обманывать. Нет, мы будем иметь дело только с серьезным предприятием, которое должно быть и будет зарегистрировано на нашей территории. Со всеми вытекающими отсюда последствиями. Мы в обязательном порядке потребуем от него по полной программе строительства очистных сооружений и применения безопасных технологий.
    Дальше я попытался завести разговор о перспективах развития Мазуевки, о её человеческих и природных ресурсах, о том, какое благо может принести месторождение редкого металла им, детям стронция…
– Давайте не будем загадывать наперед, – осадил меня глава. – Утро вечера мудренее. А до утра еще надо дожить.




И ПОНРАВИЛСЯ ЕЙ
УКРОТИТЕЛЬ ЗВЕРЕЙ...

В Пермь приехал цирк зверей «Бинго». «Гвоздём» программы, безусловно, является аттракцион с леопардами и уссурийскими тиграми. Обещанная же в афишах сенсация заключается в том, что дрессировщики Андрей и Наталья Шиловские выводят своих питомцев на арену цирка на поводке и отрабатывают номера без ограждения.
Звери прыгают, ходят по перекладинам, борются с дрессировщиком. А еще берут из его рта корм, садятся на его голову... Словом, ведут себя, как домашние кошки.
Наша беседа с Андреем началась с вопроса о его зверях, их повадках, особенностях.
– Все они попали ко мне из разных зоопарков страны. Леопарды – из Ростовского, уссурийский тигр Цезарь – из Московского. Его «жена», тигрица Джуна, из Одесского зоопарка. А их детки родились уже у нас, в цирке, четыре месяца назад.
Если говорить об особенностях наших тигров, я бы отметил, прежде всего, их необыкновенное миролюбие. Агрессию они проявляют крайне редко. И не только к людям. Наш Цезарь, например, добровольно отказался от живой пищи. Вообще-то, конечно, ему хватает того, что дают. А дают за день взрослому тигру восемь килограммов мяса, литр молока и пару яиц. Но раз в месяц, как положено, хищникам в клетки бросают на съедение кур, кроликов – в зависимости от возможностей цирка. Цезарю, как правило, бросали кур, и они паслись у него в клетке целый день. А однажды мы подкинули ему на обед молодую утку. Он поймал её, облизал, и она, в конце концов, уснула у него между лап! Мало того, два дня не хотела выходить из клетки, пока мы её сами не выгнали.
– А вы сами никогда не страдали от зубов ваших питомцев?
– Страдал, конечно. У меня вот нет четырех сухожилий на руках – это заслуга Цезаря. Но это было единственный раз, когда он меня так больно укусил.
– У ваших зверей, кроме клыков, страшенные когти...
– Они нужны им на охоте, а наши животные к охоте не приучены. Поэтому когти свои зря не распускают.
– Но даже домашние животные могут нагнать страха. Неужели в вашей практике не было случая, когда сердце хотя бы ёкнуло?
– Был такой, когда сердце не просто ёкнуло, а ушло в пятки. Не помню сейчас точно, в каком городе это произошло, но случилось так, что мой Цезарь во время репетиции вы-прыгнул за арену и побежал в вестибюль. А там маленькая девочка играла с мячом. У гардероба её бабушка с подругой присматривали за внучкой. И вот Цезарь бежит по огромному вестибюлю прямо к ребёнку. Я, естественно, за ним в холодном поту. На мои команды он никак не реагирует. Не помню своих мыслей. В ушах только звенел истошный крик бабушек, и было ощущение краха. Но перед девочкой мой Цезарь остановился и лапой, как игривая кошка, прикоснулся к ней – захотел поиграть мячиком. Всё, слава Богу, обошлось. Девчушка даже испугаться не успела, отваживались потом только с бабушками. Да и меня самого, честно говоря, колотун долго не отпускал.
– Миролюбивый характер ваших зверей – от природы или это заслуга дрессировщика?
– От природы зверь, как правило, агрессивен, и дрессировке поддаётся далеко не каждый. Не так давно мне, например, пришлось проститься с черной пантерой. Полное неприятие человека! С такими зверями работать на арене невозможно. Есть, к счастью, и другие животные. Но их миролюбивый характер в большей степени зависит от человеческого отношения к ним, от дрессировщика. Я никогда не бью, не наказываю зверей.
– У вас есть собственные методики дрессировки или вы используете чей-то опыт?
– Делиться опытом с тобой никто не будет, потому что среди дрессировщиков, как и в любом другом деле, существует жесткая конкуренция. До всего приходилось и приходится доходить собственным умом, методом проб и ошибок. Помогают, безусловно, книги о животных, об их дрессировке. Я прочитал гору таких книг. Главным выводом из прочитанного и пережитого самим могу поделиться с читателями «Звезды»: звери, как и люди, не любят, когда их бьют, дразнят и морят голодом.
– Вместе с вами в качестве ассистента работает жена Наталья. Ей не страшно с вашими тиграми и леопардами?
– Это не мои, а наши с ней животные. Могу сказать посильней: это наши дети. Своих мы пока родить не решаемся – некогда, поэтому всю свою любовь отдаем нашим четвероногим «деткам». Ни у меня, ни у Натальи страха перед ними нет.
– Свою будущую жену вы встретили в цирке?
– Нет. Она жила в Казахстане. Училась в девятом классе средней школы, когда наш цирк приехал на гастроли в их город. Познакомились и... В общем, она уехала со мной.
– Прямо как в старинной песне: «И понравился ей укротитель зверей – чернобровый красавец Андрюшка».
– Почти так и произошло. Было это пять лет назад. С этого времени мы вместе с Натальей создали свой семейный  аттракцион с леопардами и тиграми. Она полноправный соучредитель нашей программы.
– Ваши «детки» – это ваша собственность?
– Только в определенной степени. Вообще-то зверей для нас приобрёл Росгосцирк, самим бы нам это «удовольствие» было не по карману. Но на сегодняшний день мы практически рассчитались за них. Но эта собственность условна: мы ведь не можем взять животных к себе домой, не собираемся их продавать в частные руки. После определенного срока и при определённых условиях они вернутся в зоопарки.
– А вам самим есть куда возвращаться?
– Увы! Ни дома, ни квартиры у нас пока нет. Наш дом – цирк, как и для большинства цирковых артистов. Для таких, как мы, имеющих на содержании животных, цирк является местом проживания по определению. Мы в ответе за тех, кого приручили. Это не красивые слова, а мудрое честное правило.
– Андрей, кем вы были в прошлой жизни, до цирка?
– Жил в Ростове-на-Дону, работал служащим в банке...
– ?!
– Да, это была денежная, но безумно скучная для меня работа. Всё решил случай. Восемь лет назад один наш клиент, связанный с дрессировкой животных, пригласил меня в цирк, за кулисы – пообщаться с животными. Мне было 22 года, я еще не устал от жизни и решил попробовать себя в новом деле. Попробовал – получилось. И тогда я понял, что это – моё. Работа в цирке безумно трудна и опасна. Но вот скуки здесь точно нет!




РОДНЫЕ ДУШИ

Михаил Евдокимов (будучи артистом, а не губернатором) не баловал журналистов вниманием. Во всяком случае, в Перми, во время его редких гастролей, ни мне, ни моим коллегам взять интервью у артиста не удавалось. Однако то, что не удавалось мне в Перми, удалось сделать в Сочи в 2001 году.
 
– Михаил, ваши сценические герои очень похожи на «чудиков» из рассказов Шукшина.
– С Василием Макаровичем мы родились по соседству: от его до моей деревни всего сорок километров. Но сближает нас не только и не столько география, сколько родство душ. Вообще, я на всю жизнь очарован творчеством Шукшина.
 – Творчество Шукшина – это не отдых, а большой труд для души.
– Я пропахал Шукшина вдоль и поперек – прочел практически все, что он написал. Но что-либо отлучить от него, выбрать «самое-самое» не берусь. Настоящая любовь – она ведь не знает расчетов, при любви и недостатки превращаются в достоинства. А вообще вы задели очень сокровенное – мне очень хотелось бы встретиться с Василием Макаровичем в жизни, побеседовать по душам «при ясной луне».
– Есть ли такое понятие, как «алтайское землячество»? С кем из известных земляков вы дружны?
– Понятие, может быть, и есть, но каждый это понимает по-своему. Я всегда стараюсь помогать своим землякам, где бы они ни жили. Что касается дружбы с «великими алтайцами»... У нас прекрасные отношения с Валерием Сергеевичем Золотухиным, Лешей Булдаковым. Но мне с ними было бы приятно общаться и без учета, что мы земляки.
– Михаил, на своих концертах вы стали много петь...
– Я и раньше много пел. Правда, в основном на гастролях. Что делать, люблю петь, и говорят, у меня неплохо получается.
– В моем вопросе нет упрека. Но неожиданность заключается в том, что юморист Евдокимов вдруг запел очень серьезные песни. В частности, Высоцкого.
– Ах, вот вы о чем. Высоцкий для меня стоит в одном ряду с Шукшиным. Это великий человек.
– Вы встречались с ним в жизни?
– В том-то и дело, что нет. Не встречался. И мне жаль, очень жаль.
– Что, возможности для встречи были?
– Нет, к сожалению. Он ушел раньше, чем я появился в Москве. Правда, однажды я его все-таки видел живым – на концерте в Кемерово. Владимир Семенович был и остается для меня очень близким человеком, хотя в жизни я его не знал и его уход я воспринял как личную драму.
– Шукшин, Высоцкий... Кто еще был вашим духовным наставником?
– Могу с уверенностью сказать, что именно они слепили из меня то, что я сегодня из себя представляю. Убежден, что на творчестве, жизни этих людей можно базировать философию развития нормального человека.
Безусловно, есть и другие люди, которые, так или иначе, влияли на мое мировоззрение. Это, например, Николай Рубцов, Игорь Тальков... Жаль, что такие люди рано уходят из жизни.  В  творческом  плане  я  готов  снять  шляпу  перед  ансамблем «Песняры». Великая группа! Эти ребята натворили на нашей эстраде много доброго. У них что ни песня – то шедевр.
– Вы можете сравнить нынешнюю эстраду с той, что была в пору вашей молодости?
– Могу, конечно, но сравнение это будет не в пользу сегодняшней. Это, на мой взгляд, в общем, несоизмеримо разные «весовые» категории. Вы сами вслушайтесь в тексты сегодняшних «речевок» и послушайте песни прошлых лет. В тех песнях – поэзия, а в нынешних, в большинстве своем, – совершенная галиматья. Ни уму, ни сердцу. У таких текстов и соответствующее музыкальное сопровождение.
– А какие у вас любимые песни?
– Вы их слышите на моих концертах – ничего случайного в свой репертуар я не включаю. Это, например, «Восточная», «За полчаса до весны», «Есть только миг», «Эти глаза напротив»... В общем, это песни моей юности. Не на эстраде, а в жизни я люблю петь народные песни. В них – настоящая глубина, высокий смысл, искренние человеческие страсти.




ЗАРЯ ПУТИНА
 
Глава о том, что юмор
не всегда вызывает улыбку

Наш приезд в Путино начался со скандала. Накануне «Звезда» опубликовала юмористическую зарисовку «Путина». Автор шутил о том, что жители этого населенного пункта, заранее предвидя назначение Владимира Путина и.о. Президента, назвали село его именем. Кроме того, все важнейшие кампании, по постановлению местной администрации, решено назвать «путинами», а все грибы, произрастающие в округе, – «путиками» и «непутиками». И далее в таком же плане, в таком же разрезе.
Глава сельской администрации Сергей Кондратьев аккурат обмозговывал эти юмористические перлы, когда на пороге его кабинета появились мы.
– И вы приехали к нам с такой хохмой? – искренне удивился Сергей Владимирович. – Да я после этого и разговаривать с вами не хочу!
– Во-первых, – начал загибать пальцы рассерженный начальник, – наше село названо в честь помещика Путина, который жил здесь полтора века назад. Во-вторых, никому бы не пришло в башку называть посевную или уборочную «путинами». Или мы похожи на идиотов? В-третьих, путики мы вообще за грибы не признаем. Настоящие грибы – это боровики и рыжики. Мы даже обабки не берем! И с «распутицей» ваш автор погорячился: у нас самые лучшие в районе дороги. Асфальт до всех ближайших деревень проложен, три раза в день автобус до районного центра ходит.
Пришлось нам посыпать голову пеплом. После чего хозяин подобрел и пошел на разговор.
Итак, чем черт не шутит, может быть, Путино и в самом деле связано с именем сегодняшнего лидера России?

Глава о том, почему гусь свинье
не может быть товарищем

– Должен вас огорчить, – откровенно признался Сергей Владимирович. – Помещик Путин вряд ли был родственником нашего премьера, хотя по характеру, говорят, он был человек крутой. Кстати говоря, в наших краях в 1855 году был проездом Салтыков-Щедрин, который был славен рассказами о российских помещиках. Возможно, кто-нибудь из его героев был прообразом того самого Путина.
– Знаем мы салтыковских помещиков. В школе проходили: самодур на самодуре сидит и самодуром погоняет. Вы считаете, что у нашего премьера такой же характер, как у вашего помещика?
– Оборони Бог! – только что не перекрестился Сергей Владимирович. – Тот Путин с этим и рядом не сиживал. Гусь свинье не товарищ. Тот думал, как бы с трудового народа последние штаны снять, а этот душой за Россию болеет. Мы за нашего премьера – горой. Стране, считаю, с Владимиром Владимировичем крупно повезло: умный, решительный, в порочащих связях, как говорится, не замечен. Я, например, на выборах Президента за него голосовать буду.
– Но пока, кроме Чечни, Путин ни в чем себя не проявил. Программы по экономическому развитию у него нет, перспективу не обозначил…
– Как это «не проявил?» – возмутился глава. – А то, что у нас полгода нет задолженности по всевозможным выплатам? То, что он пенсии, зарплаты бюджетникам увеличил? Почему это в расчет не принимаете? Что касается программы… Разве у президента мало советников-экономистов? Они долж-ны представлять планы, а он только утверждать и контролировать. Программа, будьте уверены, перед выборами будет представлена на обсуждение. Что вы еще имеете против Путина?
Доводов «против» у нас больше не было. Так, собственно, произошло наше примирение с главой Путинской администрации. И мы, с его благословения, отправились по селу. На «зачистку».
 
 Глава о том, что, кроме Путина, на свете есть много фамилий – хороших и разных

Перво-наперво мы хотели бы встретиться с однофамильцами российского премьер-министра. Увы, таковых в селе не оказалось. Ни одного!
– Две семьи Путиных живут в соседних деревнях – Заполье и Ключах, – рассказала нам местный краевед учительница школы-интерната Надежда Георгиевна Яковлева. – Но это уже территория другого сельсовета. А в нашем селе Путины жили только во время войны, были эвакуированы из блокадного Ленинграда. После войны они уехали. Наш премьер-то родом ведь тоже из Питера. Может быть, это были его родственники? Ну, а сам-то он точно здесь никогда не бывал.
Зато, по словам учительницы, незадолго до первой мировой войны в селе проездом побывал Григорий Распутин. По преданию, он бросал в речку Лысьву монеты – чтоб, значит, вернуться. Места здесь благодатные: сосновые боры, пруд. Горы и долины. Реки и просторы. И народ здесь, по преданию, жил веселый – любил пображничать, покуролесить. Женщины, судя по их праправнучкам, были милы и душевны. В привычных шалостях, правда, Григорий замечен не был. Во всяком случае, Распутиных в селе не прибавилось.
– Если вас интересуют знаменитости, – добавила к своему рассказу Н. Г. Яковлева, – то вам следует написать, что в нашем селе училась знаменитая певица Екатерина Шаврина. Жила их семья в деревне Федяшино, рядом, и в школу Катюша ходила к нам, девять классов здесь закончила. Сейчас вот она про нас нигде не вспоминает, а мы-то помним нашу Катерину – красавицу-певунью.
Шаврины, к слову сказать, одна из самых распространенных фамилий в Путино. Но еще больше здесь Носковых, Обуховых, Катаевых.

Глава о том, как совхоз превратился
в ООО «Заря Путина»

В конце прошлого года в Путино крякнуло селообразующее предприятие – ООО «Путинское» (в советские времена совхоз с одноименным названием, подсобное хозяйство «Велты»).
Банкротство обусловили непомерные долги – аж за 16 миллионов рублей. Неизвестно, чем бы дело закончилось, если бы не «Велта», которая простила долги селянам. Да и что с них взять: сами работники живых денег с началом экономических преобразований практически не видели – рассчитывались с ними, главным образом, натурой: продуктами питания, стройматериалами и прочим.
С началом нового года в селе образовалось новое агропредприятие. Назвали его просто и со вкусом – «Заря Путина».
– Заря кого или чего? – уточнили мы на всякий случай у директора нового ООО С. Киракосяна.
– Путина! – твердо ответил Самвел Вазгенович.
– Это что же, в честь и.о. Президента? По аналогии с «Рассветами Ильича»?
– Понимайте, как вам нравится, – улыбнулся директор. – Мы же об этом специально не думали. А вообще-то чем плох Путин?
И Самвел произнес краткую, но горячую речь в поддерж-ку Владимира Владимировича:
– России давно был нужен такой человек! То, что он делает в Чечне по наведению порядка, – это, поверьте, находит поддержку не только среди русских. Я сам жил рядом с чеченцами и хорошо знаю их национальные особенности: они признают только культ силы. Мы ведь и здесь, в Путино,   столкнулись с ними.
Три года назад чеченцы создали в селе свою общину. Месяц-два вели себя спокойно, присматривались, приживались. А потом начались безобразия: воровство, драки, поножовщина. На предупреждения местных отвечали еще более дерзкими выходками. Были убеждены: разрозненные, недружные русские не в состоянии им, спаянным «кавказским братством», противостоять.
Но ведь русские только долго запрягают, а едут быстро. В один прекрасный день терпение путинцев кончилось и они выдвинули перед незваными гостями ультиматум: освободить село в течение 12 часов. Иначе – «никто не узнает, где могилка моя».
– Я сам укрывал от расправы и вывозил чеченцев из села, – рассказывает С. Киракосян. – Жаль их было, но ведь сами же виноваты. И теперь вот, чего им не живется в России? Воруют людей, грабят, убивают – бросают черную тень на всех кавказцев. Поэтому Путин по отношению к Чечне абсолютно прав.
– Но, представьте, если Путина изберут Президентом? – не удержался я от каверзных вопросов. – А ваше хозяйство при этом так и будет кувыркаться через пень-колоду? Это ведь будет полная дискредитация: вот, мол, какая она, «заря» Путина, еле на ладан дышит!
Слова эти задели директора за живое.
– Почему это «на ладан»? – возмутился Самвел. – С нового года мы стали регулярно выплачивать людям зарплату. Да, наполовину продуктами, но в ближайшей перспективе, с открытием собственных магазинов, у хозяйства появятся «живые» деньги. Сейчас вот мы активно расширяем производство: строим новый свинарник, приобрели два коптильных шкафа – будем выпускать продукцию, которая пользуется большим спросом. Сделали капитальный ремонт гаража, ремонтируем ферму. Что еще? Завершаем монтаж собственной пекарни – кроме хлеба, будем выпускать макаронные изделия. Есть и другие перспективные разработки. Так что Путина мы не подведем. Он бы вот только о стране заботился больше, чем Президент.

Глава том, что некоторые граждане предпочитают выращивать виноград, чем голосовать за Путина

Надо сказать, не все путинцы так уж однозначно поддерживают главного кандидата в Президенты. Вразрез с «линией партии» идут, например, супруги Евдокимовы. Почему? Об этом попозже. А для начала давайте познакомимся с ними поближе.
В прошлом городские жители, Евдокимовы, выйдя на пенсию, продали квартиру в Перми и махнули в деревню. Бывшие геодезисты, они оказались примерными селянами. Федор Семенович собственными руками пристроил к деревенской избе-развалюшке жилой дом. Да какой! Не дом, а картинка: с резными наличниками, просторным, закрытым двором. В доме, помимо водопровода, хозяин спроворил теплый туалет – не хуже, чем в городской квартире.
Галина Семеновна тоже освоила нехитрые премудрости крестьянского труда: доит корову, занимается рукоделием, ухаживает за огородом.
О евдокимовском огороде следует рассказать особо. На площади в 15 соток, кроме картошки, капусты и прочих овощей и ягод, супруги выращивают яблоки, вишню, сливу. И, самое удивительное, виноград! Его черенки Галине Семеновне прислала подруга с Дальнего Востока. Уссурийский виноград, хоть и отличается значительно по вкусу от южных сортов (кисловат), но зато, по словам хозяйки, «греет душу».
Все в этой семье обставлено по уму: быт, хозяйство, отдых. Недавно пенсии им увеличили на 20 процентов. Отчего ж тогда эти вполне сознательные и примерные граждане костерят Путина? Почему не верят ему?
– В общем-то, руководитель он, наверное, неплохой, – размышляет Федор Семенович. – И человек, видно, хороший. Но ведь хороший человек – это не профессия, верно? Меня, однако, другое смущает: Путин – это человек Ельцина. А к Ельцину у России свой счет имеется, который он не оплатил.
– Что же в этом счете не оплачено?
– Великую страну разрушил, народы поссорил. А свой собственный, российский, до нищеты довел.
– Но вы-то ведь не нищенствуете?
– Так это потому, что напрягаемся, как ломовые лошади. В наши-то годы отдыхать надо. В гости к внукам ездить. А у меня денег на автобус не всегда набирается. Небось, самому-то Ельцину нет нужды на огороде вламывать да за скотиной навоз убирать? И жена его, поди, не знает с какой стороны к корове подходить.
– Почему, объясните, Путин дал такие гарантии Ельцину? – вступает в разговор Галина Семеновна. – Освободил его и семью от уголовного преследования, охрану, дачу, квартиру – все оставил за ним. Ельцин почему-то таких гарантий Горбачеву, к примеру, не дал, а ведь тот же был Президентом. Перед законом должны быть все равны, а Путин в этом деле хитрит.
– В общем, Путин для нас – темная лошадка, – делает вывод хозяин. – А потому и голосовать за него мы не будем!
Перед отъездом из «Путино» заглянули мы на прощание в сельскую администрацию.
– Удалась ли ваша «путина»? Много ли «путиков» на распутице насобирали?
Нет, в голосе главы Путинской администрации Сергея Кондратьева обиды уже не было, только легкая ирония. Чувство юмора, слава Богу, как чувство собственного достоинства, путинцам не изменяет.




КУЗНЕЦОВА ВСЯКИЙ ЗНАЕТ…

 Дом Ивана Васильевича Кузнецова в селе Березовка Усольского района знает каждый. И не потому, что расположен он в центре, аккурат напротив сельской администрации, а потому, что дом этот – игрушка: резные наличники, узоры над крылечком, весь дом обшит фигурными плашками из кедра.
Всякий знает и хозяина теремка. Построил его Иван Васильевич десять лет тому назад, когда был начальником нефтебазы Березовского товарищества «Восход». Сейчас же по причине полного разора товарищества Иван Васильевич работает на нефтебазе сторожем. Караулит, чтобы остатки добра лиходеи не растащили.
Что и говорить, приятно смотреть на труды мастера. Но в этот дом люди приходят не только и зачастую не столько любоваться его красотой, сколько с горем. Иван Васильевич, помимо своих столярных увлечений, еще и гробовых дел мастер. За двадцать лет по меньшей мере три сотни домовин изготовил. И не только для односельчан – с заказами идут к нему из соседних сел и деревень.
– Что же, в других деревнях гроб не могут сделать?
– Могут, – отвечает Иван Васильевич. – Только ко мне приходят не просто за деревянным ящиком, а за последней «квартирой» для любимого человека. Хороший гроб сделать – это ведь, братец, целая наука. Я, например, делаю из кедровой доски. Прежде она должна годик полежать, просохнуть. Почему именно из кедровой? Во-первых, в обработке легка, во-вторых, долго в земле сохраняется, не гниет. Стружка опять же у кедра мягонькая, с приятным запахом. Покойнику, может, и все равно, а вот родственникам приятно сознавать, что усопшему удобно.
С заказами на «последний приют» к Кузнецову, грешным делом, и сами кандидаты на переселение в потусторонний мир приходят. Старики и старушки загодя просят: «Ты, Васильич, по старой дружбе уважь – сгоноши мне после смерти хорошую домовину».
Есть чудаки, которые еще и при жизни хотели бы примерить на себя персональный «деревянный макинтош». Но Васильевич за такое не берется: «Зачем это? Ни к чему смерть призывать – всему свое время».
В разговоре мне показалось, что рассказывает о своем невольном увлечении Иван Васильевич как о ремесле, которое его кормит.
– Так это и в самом деле так, – согласился он. – Ну, сам посуди. Наш «Восход» в нынешних экономических условиях превратился в «Закат». Товарищество не выплачивает своим работникам зарплату пять лет. Мне, например, задолжали больше пяти миллионов старых рублей. Рассчитываются, правда, иногда зерном, иногда пиломатериалом. Получить же все долги, видно, никогда не удастся. Если бы у нас не было своего подсобного хозяйства – огорода, скотины – все, хана! Хоть сам ложись в гроб! А моя «подсобка» какую-то живую денежку приносит – одежку, обувку приобресть…
Житейское дело…




МИЛЛИОНЕРЫ

Почти двадцать лет инюрколлегия по наследственным делам разыскивала родственников российского эмигранта, умершего в США. И нашла! Наследницей оказалась пенсионерка из Ильинского района.

Не думали-не гадали Николай Яковлевич и Ульяна Аристарховна Ершовы, какая беда свалится на них под старость лет. Жили себе поживали в глухом прикамском селе, и вот нате вам, заполучите хлопоты. Пришел к ним государственный человек с казенной бумажкой и объяснил: так, мол, и так, господа пенсионеры, собирайтесь в Москву, вас разыскивает инюрколлегия по наследственным делам.
«Господа пенсионеры» слова-то такого – «инюрколлегия» – прежде не слыхали. А уж о наследстве, да еще, как выяснилось, из Америки, и думать не могли. Родственники-то все – вот они, по пальцам пересчитать, голь перекатная.
Поначалу все казалось шуткой, каким-то фантастическим розыгрышем. Но последующие за визитом казенного человека телефонные переговоры с Москвой, а затем и сама поездка в первопрестольную сделали этот мираж явью.
О жареном факте сообщила местная районка, подхватило областное радио, а затем газета «Труд» сделала эту информацию всероссийским достоянием. Но в них, тех публикациях, признаться, было много тумана и никакой конкретности. А мы жаждали подробностей. Потому и отправились в дальний путь за сенсацией.
Дом Ершовых разыскали без особого труда. Шила в мешке не утаишь, и всяк в селе – от мала до велика – знает о несчастье этой семьи. Почему о несчастье? Скоро и вы убедитесь в этом.
Хозяева приняли нас в штыки. Ульяна Аристарховна заявила с порога:
– Никаких подробностей! Это покушение на личную жизнь и семейную тайну. Газетчики, которые разнесли по всему свету свои сплетни, ответят за них перед судом. Я возьму этих щелкоперов со всех боков. Они меня ишшо не видели с воды пьяную!
Справедливости ради, надо сказать, что наши коллеги, в самом деле, дали «пенку»: позволили себе вольные домыслы относительно суммы наследства. Мол, счастливые наследники уже приобрели несколько квартир, в том числе в Москве. А себя, дескать, обеспечили на всю оставшуюся жизнь.
– После таких россказней у нас стала не жизнь, а пытка! – горячится Ульяна Аристарховна. – Кажный божий день кто-нибудь да приходит: «Вы, говорят, миллионерами стали? Дайте на бутылку опохмелиться». Тьфу ты, глаза бы на них не смотрели!
– А вот вы с какой целью сюда приехали? – вступает в разговор хозяин, Николай Яковлевич. – Поди, наводчики? Приехали разузнать, что да как, а следом целая бригада нагрянет – утюгами пытать да в реке окунать: где доллары за-прятали? Собаку вот на вас сейчас спущу...
– Креста на вас нет, Николай Яковлевич!
– Только не надо мне морали читать! Нашего брата уже учили-переучили. Вон, в Лядах, одного мужика за квартиру так уханькали, что он до сих пор головой трясет и боком ходит. А другому уши отрезали...
– В Очере недавно такой же случай был, – поддерживает мужа Ульяна Аристарховна. – Одна семья с севера приехала, и к ней такие же вот ухари нагрянули. Детей в заложники взяли, а родителей в Пермь повезли, деньги с книжки снимать. Хорошо хоть, что милиция вовремя пресекла.
Вот в таком духе, со страшилками, продолжалось наше знакомство. И ничего бы из него не получилось, если бы хозяйка неожиданно не сменила гнев на милость. А говорить по существу дела – о дядюшке, умершем в США, и его наследстве – Ульяна Аристарховна стала лишь тогда, когда я вручил ей свою визитную карточку со всеми своими координатами: адресом, телефонами, местом работы.
– Если после моей статьи к вам заявятся лихие люди, – сказал я, – считайте меня соучастником разбоя. Со всеми вытекающими последствиями...
– Да ведь и грабить, собственно, нечего, – горько вздохнула хозяйка. – Сорок процентов по закону взяла от наследства эта самая инюрколлегия. Ну, немного детям помогли, а сами купили холодильник и цветной телевизор. Месяц вот уже со стариком смотрим его не отходя – отродясь у нас не было в доме такого чуда. Да и холодильником никогда мы раньше не пользовались – денег всю жизнь не хватало. Мы ведь родили и подняли пятерых детей, всю жизнь горбатились в колхозе да на своем приусадебном участке. Давайте пройдем в наши хоромы, посмотрите наши богатства...
Заходить в избу мы отказались. Чего там смотреть – и так все на виду: домишко стоит без капитального ремонта лет двадцать. Хозяйство тоже – вот оно: две кошки, собака, десяток кур по двору ходит. Через ограду – огород, соток шесть, небольшой парничок, грядки с будущей морковкой, картошкой, зеленью. Обычная крестьянская российская семья. С доходом явно ниже среднего. А если по одежке судить – так вообще на грани выживания.
– Так чего же вы боитесь, дорогие старики?
– А вы не заметили, как с распадом страны изменилась наша жизнь? – съязвил Николай Яковлевич. – От бандитов укрытия нет, да и народ стал у нас дурной, завидущий. Все на чужое зарятся, воруют друг у друга, что ни попадя. А вот американцы, между прочим, как бы их ни ругали, но чужого имущества не присвоят. Наследство ведь в Америке, пусть оно и мелкое, незначительное, почти двадцать лет без движения лежало, и никто  на  него  не  позарился,  искали  законных  наследников.
– Это так, – подтверждает Ульяна Аристарховна. – Дядя Федор умер в 1980 году, в возрасте 97 лет. Жена у него скончалась еще раньше, а деток у них не было. Он же все свое имущество завещал родственникам. А родственники у него остались только в России. Вот нас и разыскивали двадцать лет.
– А как нашли?
– Искали сначала моего отца, Аристарха Таскаева. Он был двоюродным братом Федора Копылова – этого самого дядюшки из Америки. Родом батюшка был, оказывается, из Нижнего Тагила. По церковным книгам его и нашли, но отца к тому времени, понятно, уже не было в живых. Стали по этим же книгам, по фамилии отца, разыскивать меня. А у меня фамилия уже другая, по мужу – Ершова. Но все-таки вычислили, нашли, как видите.
– А вы о своем двоюродном дяде что-нибудь раньше знали? Может, есть фотографии?
– Да вы что? Какие фотографии? Я и не знала, что он есть. И в Москве нам о нем толком ничего не рассказали. Кем он был, чем занимался – это никого не интересовало. Было завещание, и его надо было выполнить. Вот и все.
– Известно ли, когда Федор Копылов покинул родину?
– Думаю, после революции. Он ведь тогда был зрелым человеком, ему лет тридцать в то время было. Но причину, почему уехал, – не знаю. И гадать не буду. Убеждена, что он очень любил Россию и всегда помнил о своих родных. Мы вот, к сожалению, его забыли.
На этом наша беседа и завершилась. Сенсации, как видите, никакой не произошло. Просто необычный случай в обычной крестьянской семье.
– Ну, так что – напишем об этом? – спросили мы, покидая дом Ершовых. – Или по-прежнему боитесь?
– Да ничего мы не боимся, – устало ответила на прощание Ульяна Аристарховна. – Все одно когда-нибудь умрем. Просто умереть хочется по-человечески.
Она даже согласилась сфотографироваться на память. Николай Яковлевич в этом желании ее, увы, не поддержал. Но не из боязни. Сказал так: «Нечего моей фотографией людей пугать».
И все-таки точный адрес – село, где произошла эта удивительная история, мы решили сохранить в тайне. Ведь живем-то мы, господа-товарищи, в самом деле, уже не в Советском Союзе. И еще не в США.

Понял я,
Что человек несчастен,
Если счастья в жизни
Ищет он.
Е. Евтушенко




ОБМЕН

Это был один из же¬ланных звонков по по¬воду обмена моей квартиры.
В предлагаемом варианте меня устраивало практически все. Трехкомнатная. Полно¬метражная. Третий этаж. Те¬лефон. Почти в центре города, но при этом – тихий двор, такая же тихая улочка, без снующего туда-сюда авто¬транспорта. Рядом – детсад, школа, магазин...
– Тогда приезжайте, смот¬рите, – женский голос на том конце провода не ставил ника¬ких дополнительных усло¬вий.
– Меня устраивает ваша доплата. Лишь бы уехать...
Счастье само катило в руки, только протяни!
Встретила меня приветли¬вая пожилая женщина. На¬звалась Тамарой Михайлов¬ной.
– Дома я одна сижу. На пенсии, – пояснила она. – Дочь с мужем работают, внучки в школе. Да вы проходите, не разувайтесь – у нас не прибра¬но...
«Не прибрано» – это было мягко сказано. Ну да ладно, мы люди привыкшие. Какой порядок может быть, если детки еще до помощниц не доросли, а бабушка болеет. Да и не чистоту ведь в доме я приехал проверять.
– Сантехнику в туалете и ванне, наверное, придется вам менять, – не скрывала ничего хозяйка, – в комнатах переклейте обои. На ремонт, конечно, придется потратиться.
– Это все поправимо, – рассуждал я вслух. – Новые хозяева всегда обустраивают квартиру на свой вкус. Так что ремонтом нас не испуга¬ешь. А почему дверь в боль¬шой комнате заперта на за¬мок?
Этого вопроса, похоже, Та¬мара Михайловна боялась больше всего.
– Видите ли, в этой комнате спят дочь с зятем, и в нее заходить мне запрещено. Ключи они забирают с собой.
– А чего боятся?
– Ничего не боятся. Просто не разрешают. Они мне и в детскую не позволяют вхо¬дить, когда сами дома. И на кухне хотят замок поставить, и в ванной.
Веселая родня, ничего не скажешь!
– У вас конфликт с зятем? – догадался я. – Тихо ненавидит тещу и желает отделиться?
– Я расскажу. Но вы не раздумаете насчет обмена? Вы не откажетесь от меня?
В ее голосе было столько надежды, словно я был той самой соломинкой, которую она ждала, чтобы ухватиться за нее.
– Но ведь это ваша кварти¬ра?
– Моя, моя. Сейчас покажу все документы. Только вы выслушайте. И не отказывайтесь, пожалуйста. Все у нас получится...
Ну, совсем как в телеролике «Русский проект»!
– Да я ведь и не отказываюсь.
И Тамара Михайловна рассказала мне очень печальную историю. Сентиментальных читателей, принимающих чужую беду близко к сердцу, прошу отложить газету в сторону. А вот вас, господа из отдела соцзащиты и правоохранительных органов, я попрошу дочитать эту историю до конца. Она совсем короткая и вряд ли вас утомит.
Может быть, пригодится, – есть чему удивиться.

Дочь с зятем поселились у Тамары Михайловны после смерти мужа (отца и тестя). Поначалу все шло как будто неплохо.
– Может быть, я меньше, чем надо, уделяла внимания зятю, – рассказывает Тамара Михайловна. – Но ведь и он не пытался заслужить мою любовь. А когда я все чаще стала болеть – вообще окрысился. Ладно, если бы я жила в его квартире, была на его содержании. Но это моя, понимаете – моя – квартира! И пенсию я получаю, пусть небольшую, но себя прокормить могу. К тому же сын ежемесячно посылает мне деньги на питание, поддерживает.
Самое обидное, что в этой неприязни ко мне зятя его стала поддерживать дочь. И внучек они настроили против меня. А все потому, что однажды, после его очередной выходки (отобрал у меня электроплитку, чтобы не готовила себе есть), я сгоряча сказала, что, мол, убью его.
А они – дочь и зять – будто только этого и ждали. Жизнь вообще стала каким-то кошмаром. Когда они дома, мне не разрешают выходить из своей комнаты даже в туалет. Повесила в ванной сушить белье – зять выбросил. Выхожу из туалета – он мне под задницу коленом. И дочь все это видит, и внуки. Сама, мол, виновата! Не надо было угрожать. Да ведь это издевательство – какой из меня террорист?! А когда узнали, что я обмен затеяла, отобрали телефон. Звонила вам от соседки.
Выслушав этот горький рассказ, на обмен я все-таки согласился. Только ничего из этого не получилось.
По закону для такой операции требуется согласие всех домочадцев, прописанных в квартире, кто бы ни был ее собственником.
Первой и неодолимой преградой на пути к разрешению этой ситуации встала, как ни странно, дочь Тамары Михайловны. Захватив все необходимые документы, я приехал на переговоры с ней.
– А кто это вам дал право вмешиваться в чужую жизнь? – с места в карьер бросилась дочка. – Кто вы, собственно, такой, чтобы решать наши личные проблемы?
– Я полагаю, что ваша мама тяготится житьем здесь. Да и вы тоже, насколько я знаю, не терпите ее рядом. Лучший вариант для всех вас – обмен квартиры, и я готов вам помочь.
– А вот это не видел? – дамская дуля выросла у меня перед носом. – Кишка у тебя для помощи тонка.
Признаться, мне стоило больших усилий сдержаться, чтобы не наговорить ответных «любезностей».
– Но ведь мать предлагает вам двухкомнатную квартиру, причем неподалеку от вашего дома. А за доплату она самостоятельно, без вас, с помощью сына, готова приобрести жилье в другом городе.
– Вот пусть к сыну едет и там живет. Она нам угрожать будет!
– Но человек не может уехать. Нужны хотя бы деньги на переезд, на жизнь. Это ведь не собака: выскочила и убежала.
– Она хуже собаки, только бы лаяться!
Разговор наш происходил в присутствии Тамары Михайловны. И ни разу дочь не назвала ее матерью. Ни разу! Только «она». В течение всего разговора.
В конце, собравшись духом, я внимательно посмотрел в эти замороженные глаза. И сказал, чтобы хоть чуть-чуть растопить злой лед, четко, чтобы меня поняли однозначно:
– А ведь вы хотите смерти своей матери.
Я поймал этот страх в глазах – страх разоблачения.
– Да ты-то кто такой? Сам на халяву жилье себе ищешь?
Все, после этого здесь мне делать было нечего. Я извинился перед Тамарой Михайловной и ушел. Надеялся – навсегда. Больше наши пути не пересекутся.
Прошла, однако, неделя, и вновь телефонный звонок:
– Вы еще не обменяли квартиру? Не отказывайтесь от меня!
 Она звонила через каждые две недели, в течение двух месяцев. А потом – звонки прекратились. За три месяца я все-таки обменял свою квартиру и стал забывать о Тамаре Михайловне. На самого навалились проблемы, одна другой хлеще.
И вдруг недавно – звонок:
– Здравствуйте. Как наши дела с обменом?
Говорю правду – все, как есть.
– А у меня, – голос в трубке задрожал, – все по-преж-нему. Я сильно болела, поэтому не звонила. И вот опоздала. Наверное, придется умирать здесь, у дочери...
– Вы знаете, я ведь не спала всю ночь, – немного успокоившись, стала рассказывать Тамара Михайловна. – Вчера вечером поставила сушить на батарею в ванной валенки, а посреди ночи они прилетели мне в дверь. Я не могу так жить, помогите мне...
Признаюсь, я думал об этом, Тамара Михайловна. Но ничего путного не надумал. И должен сказать честно: увы, ничем помочь вам не смогу – кишка и в самом деле тонка. Я даже не могу назвать в газете вашу фамилию и адрес, вопреки вашей же просьбе. Вы догадываетесь, почему?
Ваша дочь совместно с зятем запросто, в два счета, сварганят судебный иск против меня и редакции с указанием многотысячного «морального ущерба». А суд этот иск примет к исполнению. Наши суды охотно принимают иски против журналистов. Доказать же свою правоту мне будет крайне сложно. Потому что ваша дочь откажется от всех своих слов. Она вообще «впервые увидит» меня.
На вас надежда тоже плохая: ваше здоровье не позволит вам ходить по судам. К тому же все ваши домочадцы, включая несовершеннолетних внучек, наговорят на вас столько, что суд сочтет необходимым изолировать вас от общества. Нет, не в тюрьму. В «психушку». По состоянию здоровья.
Так что, куда ни кинь – всюду клин. Проигрываем мы с вами, уважаемая Тамара Михайловна. По всем статьям проигрываем.
Единственное, что меня «греет» в этой ситуации, – возможность сказать свое публичное «фи». И вашему зятю, и вашей дочери. В любой ситуации, при любом раскладе издевательство над стариками, равно как и над детьми, считалось в обществе самым постыдным, последним делом. Если, конечно, оно, это общество, живет по человеческим законам. О долге дочери или сына перед Матерью я уже не говорю – эта истина совершенно прописная, за ней начинается животный мир.
Мы могли бы, Тамара Михайловна, произвести обмен квартир. Но нам не дано обменивать плохих родственников на хороших, свою судьбу на чужую. Одна надежда, что воздастся человеку по делам его. Желаю вам здоровья. Не спешите умирать.




ОБРЕТИ, НАДЕЖДА, КРЫЛЬЯ

Ильдару нет ещё и десяти, но его имя уже занесено в мировой рейтинг-лист Международной шахматной федерации.

В нынешнем году он стал чемпионом России по шахматам среди юношей и выполнил норматив кандидата в мастера спорта. Между прочим, наши знаменитые чемпионы – Анатолий Карпов и Гарри Каспаров – таких результатов достигли в более «зрелом» возрасте.
– Дело случая, – рассказывает отец пермского вундеркинда Амир Хайруллин. – Три года назад, перед тем как идти Ильдару в первый класс, мы поехали с ним на море, в Анапу. Я коротал время на пляже за шахматной доской, хотя, честно говоря, особой страсти к этому занятию не испытывал. Сын все время крутился рядом, наблюдал. А когда приехали домой, попросил рассказать, в чем заключается эта игра – шахматы. Ну, я показал, рассказал. Он, на удивление, схватил все на лету.
Однако заниматься с сыном шахматами серьезно у отца не было ни желания, ни времени. Так, изредка, вечерком, пару партий посвящал ему «для общего развития». Но не более того.
– Если сам не хочешь со мной играть, запиши меня в шахматную школу, – попросил однажды сын.
Сделать это было несложно – благо, такая школа находилась рядом. А преподавал в ней известный в Перми шахматист – кандидат в мастера спорта, бывший чемпион Пермской области Валерий Пугачевский. Ему в первую очередь надо сказать спасибо за стремительный рост ученика.
Уже через полгода Ильдар легко «разделывал» на шахматной доске своих сверстников. И не только. Родной папа, еще вчера учивший его правильно расставлять фигуры, стал сам проигрывать сыну партию за партией.
– Со мной ему стало играть неинтересно, – рассказывает Амир. – Хотя после обидных поражений от сына я принялся штудировать учебники, занимался игровой практикой при каждом удобном случае. Но у нас уже были разные «весовые категории»: сын выполнил норму первого разряда, а для меня этот рубеж был и остается недосягаемым.
Летом прошлого года Ильдар с отцом поехали в гости к бабушке, в Набережные Челны. Два дня мальчишка был весел, охотно общался с соседскими пацанами, ходил в гости к родственникам, а потом неожиданно загрустил.
Отец причину понял сразу: сыновья хандра началась из-за полного отсутствия шахматных соперников. Дворовые мальчишки в шахматы не играли, а сам он для сына в то время игрового интереса не представлял: Ильдар выигрывал у отца даже без ферзя.
Набережные Челны, как всякий уважающий себя город, имеют свой шахматный клуб, в котором круглый год с утра до позднего вечера кучкуются знатоки ферзевых гамбитов и сицилианских защит. Вот сюда и привел Амир Абузарович своего сына.
Надо сказать, что завсегдатаи шахматных клубов – люди серьезные и просто так, ради спортивного интереса, в шахматы не играют. Время для них в буквальном смысле – деньги. А потому предложение Амира «сыграть с моим мальчиком для души» понимания среди местных «капабланок» не нашло.
– Здесь не детский сад, – строго сказал один.
– Для души ваш мальчик пусть марки собирает, – подсказал другой.
И только пятый или шестой согласился «потренировать» пацана бесплатно.
Тренировка закончилась, как футбольный матч Аргентина – Ямайка, 5:0. Аргентину в данном случае представлял Ильдар. При этом постыдном счете на «поле брани» собралось уже до десятка «ямайцев». Их лица, как и в песне, были печальны. После пятой партии «тренера» срочно заменили – выстроилась целая очередь из жаждущих выиграть хотя бы партию престижа. Увы! Мальчонка расправлялся с каждым, как повар с курицей.
Наконец за стол сел «самый-самый» из местных шахматистов. Договорились сыграть блиц из трех партий. И одну «ямайку» выиграть удалось-таки! За что «самого-самого» еще больше зауважали, а Ильдара попросили почаще приходить в клуб на тренировки – просто так, бесплатно. Что он с удовольствием и делал каждый день, пока не закончились каникулы. Ничья с пермским мальцом стала считаться здесь большим достижением.
Отец Ильдара, Амир Абузарович, вспоминает этот случай с явным удовольствием:
– Надо было видеть лицо того, кто первым сел потренировать моего сына!
– А сам Ильдар? Как он себя вел?
– Он у меня парень скромный, хотя цену себе знает. Смущался, но за доской дяденькам спуску не давал.
– Денег за свои победы не требовал?
– До такого интереса он еще не дорос.
В голосе отца вместе с гордостью за сына проскальзывают нотки сожаления. И это понятно: с деньгами у Хайруллиных напряженка. Зарплата – только концы с концами свести, а расходы – голова кругом. За комнату в общежитии (семья из четырех человек живет на 18 квадратных метрах!) приходится платить по 240 рублей ежемесячно. Больших затрат требует учеба детей – сын и старшая дочь учатся в специальной школе. Это, как вы понимаете, удовольствие не бесплатное. Кроме того, одаренные дети требуют соответствующей «оправы». Нет, речь идет не об одежде-обувке (в этом младшие Хайруллины как раз неприхотливы – довольствуются тем, что есть), а о других затратах. На компьютер, к примеру. Современным вундеркиндам без него никак нельзя – пришлось разориться. В общем, любая денежка в этой семье лишней не бывает.
– Все бы ничего, – говорит Амир. – Но сынуля своими успехами семейный бюджет сильно потрепал: его поездки на соревнования требуют немалых затрат, а они проходят едва ли не каждый месяц.
...В Перми нашлись энтузиасты, которые вместе с отцом взялись создать общественный фонд содействия росту спортивного мастерства юного шахматиста Ильдара Хайруллина, которого специалисты не без оснований называют «надеждой России».
Жаль будет, ей-Богу, если эта надежда не обретет крылья.

* * *
В 2004 году Ильдар Хайруллин стал чемпионом мира по шахматам среди детей до 14 лет.




ЛЮБИМАЯ МОДЕЛЬ
«ОКУЛИСТА» ГАВРИЛОВА

Самоучка из Верещагино изобрел устройство для стабилизации острого зрения.
Свидетельство на полезную модель номер 9 721 Леонид Николаевич Гаврилов, бывший учитель физики и астрономии, получил 16 мая 1999 года. За это время без малого 500 человек прошли у него курс «лечения», еще 150 попользовались прибором в целях профилактики.
К медицине Леонид Николаевич не имеет абсолютно никакого отношения. Как, впрочем, и прибор, который он изобрел. Но ведь не на пустом же месте родилась эта, без преувеличения, сенсация!
– Не на пустом, – соглашается изобретатель. – Еще в школе я увлекся математикой, физикой и, в особенности, астрономией. В шестом классе самостоятельно, без каких-либо чертежей, изготовил подзорную трубу из обычных линз – захотелось самому посмотреть на звездное небо. В девятом, когда учился в Пермской школе-интернате № 3, я впервые увидел телескоп-рефрактор, после чего основательно занялся оптикой. Достал книгу «Астрономическая оптика» Максутова, ведущего специалиста в любительском телескопостроении. Эта книга и стала моей путеводной звездой. И не только в приобретении знаний, но и в практической деятельности.
Бурную «практическую деятельность» Гаврилов развернул после окончания Пермского педагогического института, когда стал работать в верещагинской средней школе № 1 учителем астрономии. Именно в то время он собственными руками изготовил 600-кратный телескоп. Для провинциальной школы это был фурор! Еще бы: ребята изучали звездное небо не по учебнику, а воочию. С помощью телескопа они наблюдали на Луне кратеры диаметром до километра, в сотни раз приблизились для них звезды и планеты Солнечной системы. Таких возможностей не было даже у школьников столичных городов.
Этот телескоп, к слову сказать, не стал единственным в школе. С помощью своих учеников из астрофизического кружка Леонид Николаевич изготовил еще десяток подобных «подзорных труб», удовлетворив тем самым естественные желания всех любопытных.
Телескопостроением в эти годы Леонид Николаевич стал заниматься почти профессионально. На изготовление нужной оптики ему требовалось в среднем не более трех месяцев.
Для сравнения: свой первый «звездочет», из светофорной линзы, он делал восемь месяцев.
В середине семидесятых учитель-энтузиаст прошел стажировку в Одесской и Крымской астрономических обсерваториях, вступил в переписку с учеными. Переписка, к сожалению, не давала ощутимых результатов – чаще все «светила» отмалчивались. До всего приходилось доходить собственным умом, путем сложных расчетов и опытов.
– Пять лет я потратил на изобретение и изготовление плоских линз, – рассказывает Леонид Николаевич. – Заметил, что они приносят больший эффект в борьбе с близорукостью. А у меня самого к тому времени стало ухудшаться зрение. И вот когда линзы были готовы, выяснилось, что я изобрел «велосипед». Задолго до меня это изобретение сделал известный ученый Дембите.
Однако исследовательская работа Гаврилова не прошла даром. Талант и старания самоучки из Верещагино по достоинству оценил профессор Аветисов, который в 1997 году дал ему задание на разработку прибора для профилактики зрения.
Результат превзошел все ожидания. Изготовленное за два года устройство для стабилизации зрения избавило перво-наперво самого изобретателя от прогрессирующей близорукости. Такой же эффект был достигнут и при опытах на других добровольцах.
– Успех практически стопроцентный, – утверждает Леонид Николаевич. – И делается это очень быстро. Курс стабилизации рассчитан на десять сеансов по 20-30 минут, но большинству моих пациентов хватало и пяти сеансов, чтобы отказаться от использования очков. Это не лечение, а своеобразный тренаж зрения. С помощью прибора человек заставляет работать глазной хрусталик, программирует его на работу в заданном режиме. Закрепленная привычка фиксируется в мозгу, как в компьютере. Здесь важно, чтобы эти знания не стерлись дурной привычкой «писать носом».
Пишут «носом» в основном школьники. А потому именно они составляют большинство из числа пациентов Гаврилова.
Но именно они, молодые, легче всего и поддаются влиянию прибора, восстанавливающего остроту зрения.
«Полезная модель» Гаврилова не требует больших материальных затрат. И свою методику избавления от недуга Леонид Николаевич не собирается держать в тайне под семи замками. Он за то, чтобы его изобретение стало доступным если не в каждой школе, то в каждом городе. А пока он и его немногочисленные единомышленники пытаются открыть в Перми специальный центр по коррекции зрения. Они организовали фирму «Гемма» – по имени звезды в Северной Короне. Удалось пробить подходящее помещение – во Дворце спорта «Молот».
Однако начать прием посетителей фирма пока не может. Даже при наличии патента нужна еще и лицензия на такой род деятельности. Будем надеяться, что преград на этом пути у верещагинского изобретателя не возникнет и его модель станет любимой не только им самим.




ШРАМЫ ТЕРЕЗЫ

Этот трюк – переход слона через дрессировщика – кроме неё никто в мире не исполняет. Не страшно? С этого вопроса и началась наша беседа с народной артисткой России Терезой Васильевной Дуровой.

 – Был бы страх, я бы не решилась. Но, конечно, стопроцентной гарантии безопасности нет. В истории цирка (правда, не российского, а итальянского) был трагический случай, когда слон, выполняя подобный трюк, наступил на дрессировщика. Смерть, конечно, была мгновенной.
– Как же вы, зная об этом, решились?
– Охота пуще неволи. У меня была слониха Катрин, которая меня очень любила, была привязана настолько, что готова была выполнить любое мое задание. Но вот этот пример мы репетировали с ней тайно. Слониха никак не могла понять, что мне от нее надо. Поначалу вместо себя я подкладывала бревно, но переступать его она не хотела (слоны ведь по природе никогда не переступают препятствие: они либо сносят его, либо обходят). Катрин брала хоботом бревно и кидала его в сторону. Тогда я придумала набивать свое платье соломой. Но эту куклу она просто потрошила. Потом я решила: чего же мучиться, надо просто лечь самой. Будь что будет! Оч-чень долго я ее уговаривала.
Когда же, счастливая, поднялась с манежа, хотите – верьте, хотите – нет: из глаз моей слонихи катились слезы! Вот ведь как она переживала.
– А что было дальше?
– Я решилась показать на свой страх и риск этот номер публике. Муж мой категорически запретил мне даже думать об этом. На сцене мы всегда работали и работаем с ним в паре. Он – в качестве ассистента и моего телохранителя – находится всегда рядом. Но бывают моменты, когда я остаюсь одна. Именно таким моментом я и воспользовалась. Только он ушел за кулисы, легла на манеж, под слониху, и скомандовала: «Шагай, милая!» Оркестранты замерли, не зная, что играть, – это ведь для всех было неожиданностью. Публика замерла. Тишина. Слониха перешагивает через меня, и в это время из-за кулис вылетает взволнованный гробовым молчанием муж. И на весь зал: «Если не раздавит – сам убью!» Но дело было сделано. Муж эту мою «выходку» так просто не оставил, устроил скандал с директором Союзгосцирка: «Что вы ей позволяете?! Да она у вас хулиганит на манеже!» И так он подкрутил этого директора, что тот издал грозный приказ, в котором мне был объявлен строгий выговор с занесением в трудовую книжку.
Я имею очень много наград из разных стран: ордена, медали, дипломы, звания и еще черт-те что. Все это где-то хранится, даже не знаю. А вот этот выговор – он висит у меня дома в рамочке, на видном месте. Это для меня одна из самых дорогих реликвий. В конце концов трюк этот мне все же разрешили выполнять, а вскоре после выговора присвоили звание народной артистки России.
– Тереза Васильевна, любовь ваша к животным понятна, но вы приписываете им человеческие качества…
– Ах, если бы человек мог любить так преданно, как любят животные, как бы мы прекрасно жили! Господи, как они страдают в разлуке с любимым человеком, как они мучаются от предательства. Впрочем, я понимаю, конечно, что мы – династия Дуровых – в любви к животным, может быть, вы-глядим ненормальными.
– Да разве же вы мало пострадали от них?
– Страдала, и еще как! У меня от них, любимых, вся голова в шрамах, все руки-ноги переломаны и перекусаны. Ну, а что делать? Это ведь не они, а я вмешиваюсь в их личную жизнь, меняю ее, заставляю заниматься их совершенно не свойственными занятиями. Почему они должны мне сразу подчиниться? Их любовь надо заслужить. А потом многие травмы звери наносили мне, не желая того. Неверно рассчитали силу своей ласки, например. Иногда  по  неосторожности  или  в  силу  инстинкта.
– Вот вы говорите, руки-ноги переломаны… Сколько же времени вы просидели без работы, на больничных?
– Да ни дня! Никогда в жизни я не брала больничного листа. Укусы и переломы для меня настолько привычны, что не обращаю на них внимания. Вот и здесь, в Перми, я выхожу на арену в корсете, с травмой позвоночника. Но это мои проблемы. Объявленное представление должно состояться в любом случае. Поймите, я занимаюсь любимым делом. Фактически всю свою жизнь я прожила непосредственно в цирке, со своими зверями. Если их нет рядом – волнуюсь, переживаю. Я ведь для них мама, а мама всегда должна быть рядом с детьми. И они меня питают энергией, не позволяют болеть и стариться, а мне ведь уже за семьдесят. Цирк, арена – это мой эликсир жизни, я без этого не могу.
– Ну, а отдых? Отдых-то должен быть у человека? Положенный по закону отпуск…
– Один раз в жизни я попыталась отдохнуть на море. Пригласил нас с мужем к себе на дачу в Пицунду наш друг Юлиан Семенов. И вот я отдыхаю час, второй. Сутки! Ничегошеньки не делаю, только загораю и купаюсь. Послушайте, говорю, разве так можно? Это ведь пытка – ничего не делать. Все, через три дня собрались домой, к своим ребятам-зверятам. А вы спросите меня еще о домашней жизни. В Москве у нас шикарная квартира, которую еще в советское время выделил Моссовет. Спросите, как я живу дома?
– И как же вы живете в Москве, Тереза Васильевна?
– А вот никак! Хорошо, если дома пару недель в году удастся побывать, да и то проездом. Однажды разговорилась в подъезде с соседкой. У нас в доме, говорит, живет известная дрессировщица Дурова, вон ее окна во двор смотрят. Только никто никогда ее в этом доме не видел. Вот такая наша жизнь. Но я себе никакой другой бы не пожелала.
– У вас очень редкое для России имя…
– О, это история потрясающая. Мой дед женился в Берлине на немке – Терезе Штадлер. Она была прима-балерина Императорского театра, а он приехал в Германию на гастроли. Он пришел в Берлине посмотреть на немецкий балет. Она, по его приглашению, пришла на его последнее выступление. Знала, что завтра он уезжает. И вот что было «завтра». Группа балерин, среди которых была и Тереза, пошла с цветками на вокзал провожать знаменитого русского артиста. Стоя на перроне, мой дед, не зная немецкого, объяснил, как мог, свои чувства. Три слова были только понятны ей: Тереза, Анатолий, Россия. И когда поезд тронулся, Тереза прыгнула на подножку вагона и уехала с возлюбленным в Россию. Они прожили долгую счастливую жизнь. В семье Дуровых рождались только мальчики. И в семье моего отца, Василия, я тоже была единственной девочкой. Естественно, когда появилась на свет, меня тут же окрестили по имени бабушки. Иначе и быть не могло.
– Вы стали дрессировщицей тоже по настоянию родителей?
– Да вы что! До меня на арене выступали только мужчины, и когда я сказала, что тоже хочу стать артисткой цирка, разыгралась трагедия. Семья была категорически против. Все были уверены, что у меня ничегошеньки не получится, я опозорю фамилию, выйдя на сцену. Ни мои клятвы, ни слезы – ничего не помогало. Было сказано раз и навсегда: в этом деле семья Дуровых тебе не помощница, ни материальной, ни моральной помощи ты от нас не получишь. В семье, в самом деле, искренне считали, что дрессировка животных, работа с хищниками – это дело сугубо мужское.
Единственным человеком, что оправдал меня в моем стремлении, была бабушка Тереза. На семейном совете она сказала: «Зачем вы так кричите на Терезу? Почему вы не подумаете о том, что ей достались гены прабабушки?» А моя прабабушка Надежда Дурова, как известно, была кавалерист-девицей в армии Кутузова, участницей войны 1812 года. Так вот бабушка и защитила меня: ничего, дескать, с генами сделать нельзя.
Семья, выслушав это и понимая, что меня уже не остановить, предприняла другой шаг: отправила руководству Союзгосцирка письмо с просьбой ни под каким условием не принимать на работу Терезу Дурову. Но когда я пришла в Госцирк, произошла осечка. Я попала на прием не к директору, а к художественному руководителю всех цирков Союза Юрию Сергеевичу Юрскому, отцу артиста Сережи Юрского. Два часа я ему рассказывала о том, что я хочу делать в цирке. А хотела я возродить традиции своего деда, который был первым российским клоуном. В конце разговора Юрий Сергеевич мне сказал: «Не прислушаться к семье Дуровых я не могу. И принимать тебя на работу не буду. Но попробуй, деточка, все сделать самостоятельно, без помощи семьи. И если у тебя получится, то ты будешь настоящей артисткой». Как у меня получилось – это отдельный, долгий разговор. Было на этом пути всякое – и взлеты, и падения. Одним словом, жизнь. А жизнь эта была счастливой.
…Институт бессмертия (есть такой в США) включил ее в список самых выдающихся людей всех времен и народов. Единственную, между прочим, из славной семьи Дуровых.




СМОРОДИНОВЫЙ ЧАЙ


Да простят меня женщины – речь пойдет о мужчинах. Причем об особенных. Отцах-одиночках. Некоторые уже в самом слове «одиночка» видят ущербность. Вспомните: волк-одиночка… Впрочем, честно говоря, я хочу написать эту статью в их защиту. Ни от кого. Просто хочется несколько оспорить миф о том, что все современные мужчины – сволочи, эгоисты и у них «одно только на уме». Отцы-одиночки как раз и защищают реноме настоящего мужчины. По моему разумению, конечно.

Серёга

Их роман развивался бурно. Сергей объясняет это «любовью с первого взгляда». А как иначе? Возвращался из армии, познакомился с Ириной в поезде. Оказалось, из одного города.
Через два месяца поженились. Свадьбы, правда, не было – с деньгами возникли проблемы. Но вечерочек для родных и близких сгоношили.
– Ирина детей не хотела, – рассказывает Сергей. – Во-первых, она училась. Хотя и заочно, но бросать не думала. Во-вторых, нам самим все время денег не хватало, а хотелось пожить в свое удовольствие. И в этом я с ней был согласен.
Запомните, молодые: стремление пожить в свое удовольствие рано или поздно кончается катастрофой. Потому, что удовольствий, как и денег, не бывает много. Их хочется больше и больше. А если у супругов нет общей заботы, общей боли и общего смысла (речь, конечно же, в первую очередь, идет о ребенке), наступает момент, когда становится скучно в привычном кругу удовольствий и материального комфорта. Хочется чего-нибудь «такого». При желании, конечно, и зимой клубнику найти можно.
– Это Димка виноват, он смуту посеял, – размышляет Сергей. – У него всегда фантазии – в одну сторону...
Димка, друг Сереги, предложил однажды сходить в сауну вместе с женами: «Кайф словим классный».
Сергею это предложение понравилось. Но как отреагирует Ирина? Баня – это все-таки не пляж.
Жена согласилась без особых уговоров. В то время им уже было скучно, хотелось новых ощущений.
Семейно-групповые походы в сауну стали ежемесячными.
– Что, неужели только парились и мылись? – спрашиваю Сергея.
– Нет, конечно. Но женами не менялись – просто смотрели друг на друга. Наркотик, блин...
– Но могли бы и поменяться?
– Вообще-то дело к этому шло, но Иринка залетела. Рожать, сказала, не будет. А мне вдруг очень захотелось ребенка. На хрен, думаю, мне эти банные удовольствия. Внутреннее раздражение против сауны все-таки было. Короче, я настоял, чтобы она родила. Ну, а дальше вы знаете...
«Дальше» случилось то, что, наверное, и должно было случиться. Из роддома Ирина пришла без сына. Сергея в то время дома не было – он жил у родителей.
Объяснение с женой было таким же бурным, как и весь их предыдущий роман. Однако жесткая «разборка» лишь напрочь перечеркнула отношения. Такого наговорили друг другу!
– Мне твой ребенок не нужен, – в конце концов сказала Ирина. – И вообще, с тобой я жить больше не буду.
Жена собрала вещи и отбыла в неизвестном направлении. Сергей на полгода впал в депрессию.
– Что, о ребенке совсем не думал? – спрашиваю.
– Почему? Отцовство я оформил, свое имя ему дал. Но сразу забрать не было возможности, я ведь не кормящая мать. Теперь вот, когда он подрос, я его забрал.
– Ну и что ты с ним делать будешь?
– Пока матери отдал, она водится. Мне же, блин, не дают на работе декретный отпуск. По закону, говорят, не положено. А вообще-то, в самом деле, работать надо на одни памперсы. Подрастет сын, в садик отдам...
– А, может, проще в детдом, пока маленький, привязанности нет...
– Да вы что? Я своего Серегу никогда никому не отдам. Это я еще в роддоме понял, когда первый раз его на руки взял. Он смотрит на меня и улыбается. А я, блин, заплакал. Никогда не думал, что по такому поводу плакать можно.

Андрей

Жена у него умерла совсем молодой – в 32 года. От рака. Дочке Светлане только исполнилось 13.
Андрей думал в то время, что жизнь кончилась. От тоски, как многие российские мужики, запил.
Соседи и бабки на лавочках ему сочувствовали. И понимали: горе. Редкие приходы незнакомых женщин тоже были понятны: мужчина все-таки, природа требует. Может быть, «новую маму» дочке подберет...
Свете не могло это нравиться. Ни участившиеся попойки отца, ни женщины, которые приставали с дурацкими вопросами и явно искали ее расположения.
Но сказать об этом отцу она не решалась. Света даже думать плохо о нем не умела: она очень любила своего папу. Именно она, его дочка, своей молчаливой любовью, всепрощением и надеждой вытянула Андрея из ямы, в которую он попал. Однажды он набрался храбрости и не отвел глаз от ее взгляда. И как-то враз, вмиг увидел все, чего она не решалась сказать. И все понял. Как бы трудно ни было самому человеку в этом мире, он навсегда в ответе за своих близких!
Выпивки с того дня почти прекратились, посторонние женщины в доме не появлялись. Три года он вел затворническую жизнь, все внимание отдавая дочери. А она за это время превратилась из нескладного подростка в привлекательную девушку. И поползли подлые слухи: чтой-то тут нечисто, не может молодой мужчина так долго жить без женщины. И те же соседи, сердобольные бабушки-старушки, стали пережевывать эту тему вслух на своих посиделках.
Убогие предположения были Андрею, что называется, до лампочки. Но свою личную жизнь все-таки надо было каким-то образом устраивать. Боль утраты жены уже не была такой острой, дочь через год-два уедет учиться или выйдет замуж. А он? Останется один?
Стать женой Андрея согласилась одна из его бывших подруг. Разница в возрасте у них была незначительной, и он полагал: чем черт не шутит, может быть, Алла и в самом деле станет «приемной матерью» для его дочери?
Черт, как правило, шутит плохо. Одно дело быть подругой, совсем другое – женой. Алла, получив статус жены, увы, переоценила свое влияние на мужа. По ее разумению, муж оказывал дочери больше внимания. А в этом доме она, Алла, должна быть единственной и неповторимой.
Запомните, дорогие женщины, решившие связать свою жизнь с отцами-одиночками: нельзя ставить знак равенства между родительской любовью и любовью к женщине. Это совершенно разные чувства.
В чем отличие матери-одиночки от отца? Женщины, устраивая свою личную жизнь, готовы ради «нового счастья» пожертвовать ребенком. Не в прямом, конечно, смысле, а в том, что в новых условиях приоритеты они чаще отдают мужчине, чем ребенку. Потому что боятся снова оказаться одинокими. И прощают своим любовникам, друзьям или новым мужьям очень многое, чего прощать бы нельзя.
У отцов-одиночек в этом смысле реакция на защиту собственных детей срабатывает быстрее, чем на женские прелести. И очень рискует та жена, которая решится поставить вопрос ребром: «Или я – или твой ребенок». Отец-одиночка в большинстве случаев охотней расстанется с новой женой, чем со своим ребенком.
Именно так случилось и в отношениях Андрея с Аллой. Когда такое условие было выставлено, он рассудил просто, по-мужски: «По-настоящему любящая женщина никогда не поставит мужчину перед таким выбором».
Это, впрочем, касается и мужчины, решившего связать свою жизнь с матерью-одиночкой. Когда речь идет о детях надо думать головой, а не головкой, извините.
Обжегшись на молоке, теперь Андрей дует на воду. Из всех женщин признает только мать и дочь. Зря, конечно. Но не мне переубеждать его. Пусть займутся этим женщины, которые по старой памяти испытывают к нему «бубновый» интерес.

Александр

Живёт в Березниках Александр Чикишев. Ничего особенного в своей жизни он не совершил. Ему некогда – Саша воспитывает пятерых детей. Один.
Ирина ушла от них, когда младшему сыну исполнилось четыре. Впрочем, тогда, три года назад, произошел их официальный развод, а «уходить» она стала раньше. Однажды пришла домой навеселе. Потом был второй раз, третий. Дошло и до ночевок у «подруг», до загулов, которые длились неделями.
В общем, пришел момент, когда совместная жизнь стала пыткой и Александр решился на развод. Самым мучительным чувством в этой ситуации был страх потерять детей. При всей взаимной любви и привязанности не покидало душу сомнение. Существующий закон – он ведь подобные конфликты решает почти всегда в пользу матери.
Переживал, оказалось, понапрасну. Дети все, как один, решили: пусть уходит мама. И Дима, старший, от первого брака жены, тоже остался с «неродным».
О семье Чикишевых мне рассказали в березниковском клубе «Мапулечка». Есть в городе такой клуб для одиноких отцов. Лидия Михайловна Коршунова, его «крестная мать» и попечительница, свидетельница многих человеческих драм, так отозвалась об Александре: «Мне не доводилось в жизни встречать мужчин, которые бы так достойно вели себя в подобных ситуациях».
Захотелось и мне познакомиться с ним.
Живут Чикишевы в трехкомнатной квартире, в новом микрорайоне. А с ними кот Мурзик и две собаки – Грей и Майя. Кот, как мне объяснили, для ласки, а собаки – для охраны. Грей, восточно-сибирская лайка, к тому же в охотничий сезон помогает хозяину промышлять в тайге. Есть такая слабость у Александра.
Сидим, пьем чай.
– С детьми мне хорошо, – рассказывает Александр, – теперь все – школьники, забот прибавилось, но они у меня молодцы, стараются огорчений не приносить. Помогают, как могут. Дима хорошо готовит, Лариса с Леной следят за чистотой в квартире, Сережа и Саша – на подхвате.
Помогают и родители. Хотя Зоя Григорьевна и Петр Михайлович – пенсионеры. К тому же отец – инвалид первой группы, парализован. Много ли от них помощи?
– У них есть садовый участок, с которого почти весь урожай нам достается, – объясняет терпеливо Александр. – И потом, помощь – она ведь не только в рублях измеряется…
Александр никак не хочет признавать за своей семьей определение «бедствующая»: «Каждое лето моим детям выдают бесплатные путевки в лагеря отдыха, а два года назад нам помогли съездить в дом отдыха в Анапу. Так что ничего страшного, жить можно…»
Господи, да в иных семьях из-за невозможности купить своему чаду дубленку делают трагедию. Сгорают от зависти по поводу купленной соседом видеодвойки. А тут – проблема на проблеме, и «ничего страшного».
А чай у Чикишевых прекрасный. В нем все запахи, весь аромат леса: крепость смородинного листа, нежность липового цвета, аромат мяты, горечь зверобоя. Как, собственно, в их жизни – всего помаленьку.

Егорыч

Он отец-одиночка с большим стажем: развелся с женой, когда старшему, Вовке, не было десяти лет. Младшему, Димке, было восемь.
Не сказать, что его семейная лодка разбилась о быт, как обычно это бывает. Нет, у Егорыча другая история.
В армии погиб его друг, и он посчитал себя обязанным приехать к его жене, которая одна воспитывала сына. Рассказать об обстоятельствах гибели.
Жили они в одном городе, и после разговора Егорыч стал наведываться к вдове в гости. Помогал, чем мог. Парень он был холостой-неженатый и особенными заботами не загруженный.
Как-то само собой получилось, что подросший сынишка друга стал называть его «папой». Папа так папа. Предложил Галине оформить брак и усыновление. Согласилась.
Кроме приемного Егорыч и своих сыновей «настрогал». Но всех троих любил одинаково. Только вот с Галиной у них что-то не заладилось. Он не пил, не гулял. Она тоже видимых поводов для разрыва не давала.
– Но, понимаешь, старик, – рассказывает Егорыч. – Чужой я ей был, как ни старался. Мои шутки ее раздражали, обед я всегда готовил «пересоленным», сыновей воспитывал «не так». Чувствую, главного нет у нее – любви ко мне. А насильно мил не будешь. У Симонова, кажется, есть такие стихи: «Коль скоро женщина не любит – ты с ней натерпишься стыда. И счастлив тот, кто разом все разрубит. Уйдет и не вернется никогда». Вот так я и поступил – подал заявление на развод.
Галина приняла это спокойно, но сказала, что детей мужу не отдаст и «никакой суд отцу их не присудит».
Суд не присудил бы, конечно. Но сами сыновья «приговорили» себя к Егорычу. Причем все трое заявили, что будут жить только с отцом.
Галина дала было задний ход: мол, оставайся, все по-новому будет.
– Но у меня к тому времени все чувства к бывшей супруге перегорели, – вздыхает Егорыч. – Возвращаться я уже не хотел. Одна появилась забота – пацанов без матери поднять.
– А почему они с матерью все-таки не остались?
– Считали, что она не права.
Дети ведь еще и кожей чувствуют, кто их по-настоящему любит, а кто – по обязанности. Или просто «картину гонит».
– И что, с тех пор так бобылем и прожил?
– Почему бобылем? Бобыль – это человек, у которого ничего и никого нет, а у меня есть дети, а теперь вот и внук от среднего сына появился.
– Но женщины-то были еще в твоей жизни?
– Была. Одна. Мы даже с ней поженились. Она была мать-одиночка с четырьмя детьми. Но прожить с ней мы смогли только два года. Знаешь, почему расстались? Потому, что ее деток я залюбил не меньше своих. Она стала меня ревновать к ним. Ей была непонятна такая любовь, она ее боялась. Вообще, женщин за всю мою жизнь мне так и не удалось понять. Чего они хотят?
Живет сейчас Егорыч с младшим сыном, который недавно вернулся из армии. Купил на двоих домишко с огородом, а квартиру свою Вовке, среднему, отдал – у него семья образовалась. Старшего же, приемного, Егорыч уговорил вернуться к матери, матерей забывать – негоже, они всегда нуждаются в помощи. Какими бы они ни были.
Я желаю тебе счастья, Егорыч! Желаю его всем отцам-одиночкам, от которых зависят жизнь и благополучие детей. Держитесь, мужики! Если в этом мире есть Бог, он по достоинству оценит вашу жизнь на этой земле. Но даже если его нет – есть кому оценивать. Посмотрите внимательно в глаза своих детей.




ПЕРЕСЕЛЕНЦЫ

Пять лет живет на прикамской земле переселенец из Казахстана фермер Станислав Панык. Живет-то живет, а прижиться никак не может.
Нынешней зимой Станислав поехал на заработки в Карагайский район. Выгодное дело предлагали приезжие коммерсанты из Таджикистана, которые договорились с местными властями о заготовке леса. Паныку предложили распилить этот лес. Почему ему?
Прошлой осенью он арендовал в одной из частей Приволжского военного округа мобильную пилораму, которая может быть развернута непосредственно на лесосеке – был бы только рядом электрокабель, источник питания. Все остальное, как говорится, дело техники и рук самого арендатора. А Станислав Панык – на все руки мастер: и швец, и жнец, и на любой технике «игрец». Понятно, да? Выгода – взаимная, никаких тебе посредников-прихлебателей.
Однако дело не выгорело.

«Начальнику Карагайского ОВД
полковнику Васеву А. Н.
от гражданина Паныка С. М.

ЗАЯВЛЕНИЕ

13.01.99 г. начальником уголовного розыска Ардашовым и зам. начальника Зубовым совместно с другими работниками ОВД произведено изъятие передвижной пилорамы, принадлежащей мне на условиях пользования по договору аренды от 07.10.98 г.
Постановление об административном изъятии или изъятии по уголовному делу мне не вручено. Считаю, что нарушены мои гражданские права и интересы. Изъятие имущества проводится только по решению суда.
Прошу виновных привлечь к ответственности.
 28.01.99 г.»

Никто никого ни к какой ответственности не привлек и превлекать не собирается.
– Милиция действовала на законных основаниях, – говорит начальник Карагайского ОВД Алексей Васев. – По телефону доверия мы получили сообщение, что в Карагайский район перегоняется краденая пилорама. Поэтому выставили заслон (пять человек с автоматами! – Г. С.) и задержали ее. После чего направили запрос в военную прокуратуру, чтобы там разобрались: краденая или некраденая эта техника?
Когда из прокуратуры был получен ответ, что среди краденого имущества пилорама не числится, гражданин Панык забрал свою пилораму обратно.
Хорошенькое дельце! Панык «забрал обратно» арендованную пилораму в конце мая, а распиливать хлысты на лесосеке можно лишь в зимнее время, когда есть возможность до нее добраться. Между тем, по договору, за использование техники арендатор обязан был рассчитаться с воинской частью пятьюдесятью кубометрами древесины. Или выплатить денежный эквивалент. Факт, что пилорама простояла всю зиму под окнами карагайской милиции, никого не колышит.
Ах, есть милицейский запрос? Так шерсть овце – от волков не защита.
– Ко мне ведь прошлой осенью приходили «крутые», – вспоминает Станислав. – Просили пилораму «взаймы». Но с наг-лецами у меня разговор короткий, делиться с ними я не собираюсь. Тогда они пообещали мне: мол, все равно ты на этой технике не поработаешь, а соплей на кулак много намотаешь. Думал, пустые угрозы. Оказалось, не пустые. Горько, что власти с ними заодно...

* * *
Пять лет назад Станислав Панык с семьей жил в Казахстане: поселок Лубинка Уральской области. Здесь же родились и жили его родители. И прародители – тоже: еще двести лет назад запорожские казаки Паныки были переселены сюда царским правительством как склонные к бунтарству.
Самостоятельность, неприятие любой несправедливости – это Станиславу передалось по крови. Он генетически не может, не умеет прогибаться ни в спине, ни в коленях.
Эти особенности его характера надо бы запомнить, они многое проясняют в его жизни вообще и в сегодняшнем положении, в частности.
– Мы работали в хозяйстве «Лубинское», которое имело в обороте 80 тысяч гектаров пахотной земли, – рассказывает Станислав. – Это до распада Советского Союза. После того как Казахстан объявил о своей независимости, рухнуло и наше хозяйство: в севообороте осталось лишь полторы тысячи гектаров. Представляете масштабы падения? За два года все пришло в полное запустение – люди снимались с насиженных мест целыми поселками. То, что создавалось целинниками десятки лет – псу под хвост. Сами казахи – земледельцы никудышные: семена бросают в необработанную почву. Может быть, делают это еще и от хитрости, чтобы потом  списать  свой  «труд»  на  стихию  и  попросить помощи.
Но это только одна сторона дела. Другая – решение их правительства об обязательном изучении казахского языка. Причем не только в школах. Все должны разговаривать на казахском. Назарбаев – он ведь только говорит о равноправии, интернационализме. На самом же деле в стране насаждается оголтелый национализм. С чего ради я буду принимать гражданство такой страны? А мои сыновья будут служить в казахской армии? Мы русские люди...
Надежды на то, что все образуется, вернется на круги своя, таяли с каждым днем. Безнадега и вырвала Паныков из родной земли, пригнала на Урал, в Прикамье.
Но сначала Станислав съездил на разведку, к своим знакомым в Ильинский район. Места ему понравились, люди – тоже. В бывшем колхозе имени Ленина семье Паныков пообещали всяческую поддержку. И не только на словах. На деле отдали в долгосрочную аренду с правом выкупа земли и строения заброшенного пионерского лагеря. За двухэтажный полуразрушенный дом на его территории Панык по договору с бывшим руководителем сельхозпредприятия А. В. Богдановым рассчитался натурально: самолично доставил из Казахстана для нужд селян десять тонн высококачественной муки. Помимо того, бывший председатель колхоза пообещал Станиславу с другими переселенцами в недалекой перспективе отдать в аренду еще и земли деревни Каурово. Здесь, на берегу Обвы, Станислав со товарищи планировали заново отстроить разрушенную деревню и поселиться навсегда...
В общем, перспективы были достаточно надежны, и осенью 1995 года Станислав с женой Татьяной и четырьмя малыми детьми ломанулись на Урал за счастливой долей. К ним присоединилась сестра Татьяна с тремя детьми, а в прошлом году Станислав перевез с родины и мать. Жить там стало совсем невмоготу. Родовое поместье – дом со всеми хозяйственными постройками – Галина Андреевна продала за две головы скота. Корову и лошадь.
Поселилась и до сих пор живет семья всем гамузом (в настоящее время одиннадцать человек) в летнем домике, бывшем подсобном помещении. На что живут?
Распахали землю, засадили картошкой, овощами. Пригодились, конечно же, и лошадь, и корова. Кроме того, фермер доставил из Казахстана свое стадо баранов из тридцати голов. Нынешним летом хочет ехать снова в Казахстан, там осталась еще корова.
– Привезу ее, – говорит Станислав, – и, глядишь, еще одну зиму прокантуемся. Может быть, удастся еще и муки привезти – деньжат на одежку ребятишкам и жене подзаработаю.
– А что, государство вам никакого пособия не платит?
– У нас ведь нет статуса беженцев. И российского гражданства мы еще не приняли. Мы все еще граждане СССР со всеми вытекающими отсюда последствиями.
– Нет, мы не жалуемся, – категорически отвергает сочувствие гражданин несуществующей страны, – рано или поздно гражданство будет оформлено. Главное, нам здесь очень нравится – богатейшая земля, великолепная природа.
Райский уголок! Прожить здесь можно и на подножном корму: летом грибы и ягоды в изобилии. Река – вот она, рядом, лови рыбу. Заготовь всего впрок – и сыт весь год. На родине, в Казахстане, таких возможностей у людей нет – просто так, без человеческой помощи, там ничего не вырастет.
Угнетает Станислава другое. Полный облом получается с перспективой обживания этого «райского уголка».
 
* * *
Год назад в сельхозпредприятии имени Ленина сменился руководитель. На его место пришел новый человек –                И. В. Прусаков. Родом, кстати говоря, тоже из казахстанских переселенцев. Поначалу Игорь Владимирович подтвердил преемственность решений своего предшественника. А потом неожиданно дал взад пятки. И относительно жилого дома, за который Панык расплатился мукой. И, главное, отказал в перспективе возрождения Богом забытой, горем придавленной деревни Каурово. Той самой, где Станислав намеревался отстроить себе новое «родовое проместье». Отказал, несмотря на то, что за возрождение деревни ходатайствавала администрация Сретенского сельского совета. Сам же Станислав на «поклон» к бывшему земляку идти не желает: «Он хочет покуражиться, но я человек гордый».
«Замолвить словечко» за семью Паныков перед председателем взялся я сам. И вот какой у нас получился с ним разговор. Привожу его дословно, по диктофонной записи. А вы уж сами решайте – может ли куражиться председатель или нет.
– Игорь Владимирович, почему все-таки отказали Паныку в аренде земли в брошенной деревне?
– Не я отказал. Отказало правление, а в нем девять человек.
– Но вы ведь еще осенью сами поддерживали идею возрождения Каурово?
– Я человек здесь новый и не все еще знал. Меня убедили, что это было неправильное решение. Через Каурово проходит дорога на водопой, куда мы гоняем свой скот. Люди будут мешать.
– А дом в бывшем пионерлагере, в котором семья собирается жить, почему он не передан в собственность, хотя за него Панык уже рассчитался?
– Это было при старом председателе, и за те решения я ответственности не несу. Кстати, десять тонн муки будет маловато за колхозную собственность.
– Игорь Владимирович, а как вы оцениваете инцидент с лесопилкой в Карагае?
– Да никак. Лесопилку ему вернули, что еще надо? У него, между прочим, много и другой техники.
– Вы знаете, как живет эта семья?
– Знаю, и что это меняет?
– У вас ее жизнь не вызывает сочувствия? Вы ведь, кажется, сами из казахстанских переселенцев?
– Не думаю, что сочувствие – хорошее чувство. Тем более, что Панык в нем и не нуждается, он сам чересчур самостоятельный. А в моем хозяйстве работает более двухсот человек, и без него забот невпроворот.
– Игорь Владимирович, а правление вашего хозяйства не может пересмотреть свое решение?
– Да вы что? Это ведь не детский сад!
Не «детский сад», конечно. Люди, видать по всему, подобрались здесь сурьезные. Любовью к земле, желанием на ней жить и работать их не прошибешь. И пусть у самих нет ни желания, ни толку возродить деревню, а все равно – не дет-ский сад, не в куклы играем!
Не кукловоды работают и в государственных структурах Ильинского района. Налоговая инспекция, в частности, узнав, что Панык собирается, кроме фермы, создать на базе своего хозяйства кирпичный завод, поспешила уведомить предпринимателя о предстоящих выплатах. Таких, что всякое желание производить дефицитный строительный материал напрочь отшибла.
Не может Станислав решить и проблему растоможки техники, которую пригнал с собой из Казахстана. А имеется у него в наличии КРАЗ, КамАЗ, вездеход, трактор. А еще инвалидная машинка, на которой его десятилетний сын Олег с восьмилетним братом в школу зимой за пять километров ездят. На «инвалидку», впрочем, власти  сквозь  пальцы  смотрят.  А  вот  на  другую технику...
– Большинство из того, что я имею, – рассказывает Станислав, – давно уже списано и восстановлению не подлежит. Но я бы смог все это восстановить, по профессии я все-таки механик-конструктор. Но попробуй восстанови, милиция тут же всю технику конфискует, потребует, чтобы я ее растоможил. А это «удовольствие» стоит не меньше, чем сама машина. Не понимаю я логики государства. По ней выходит: пусть лучше все сгорит синим пламенем, но только чтобы простому работяге не досталось, чтобы он, не дай Бог, больше чиновника не стал зарабатывать. А в районе, между прочим, острая нехватка большегрузных машин. Ну, и кому бы было плохо, если б я на своей технике ту же картошку или лес перевозил?
Эта логика здравому осмыслению и оправданию не поддается, Станислав Михайлович. Ответы же на эти вопросы лежат совсем в другой плоскости. Почему вставляют палки в колеса? Да потому, что у нас по-прежнему на одного с сошкой приходится семеро с ложкой и эта оравушка «государственных людей» хочет есть не просто хлеб, а хлеб с маслом. А рядом с ними, нога в ногу, ноздря в ноздрю, идут еще и «крутые» – те самые, которые настучали на вас в карагайскую милицию по поводу «краденой» лесопилки. Этим на хлеб не масло, а красную икру подавай.
Горько и досадно, что «карагайско-ильинский синдром» – болезнь не только этой, конкретной местности. Метастазы ее поразили все общество, всю нашу жизнь. Но выживем мы (если выживем), как это ни парадоксально, только благодаря вам и таким же, как вы, Станислав Михайлович, – людям работящим и самостоятельным. Так что, пожалуйста, крепитесь.



БОГ ТРОИЦУ ЛЮБИТ
 
В нашей семье хранится вырезка из «Звезды» за 28 сентября 1988 года с фотографией и информацией о том, что жительница Верещагино родила троих сыновей. Сами по себе такие факты – чудо природы, поэтому хочется знать, как сегодня чувствует себя эта тройка близнецов? Где и как учатся, как воспитывают их родители и т. п.? Если можно, расскажите об этом.
С уважением, П. С. Маленьких,
г. Кунгур
 
Чтобы выполнить просьбу читателя, мне пришлось для начала заглянуть в редакционный архив. Сделать это было несложно, а информация, в самом деле, оказалась любопытная. «Была у продавца из Верещагино Фаины Алексеевны Путилиной лишь одна дочка, – сообщает газета, – а теперь вот стало еще и три сына. 22 сентября в областной клинической больнице родились три мальчика: в 11.05 – первый (рост 50 см, вес 2 700 г), в 11.30 – второй (49 см, 2 950 г), в 11.50 – третий (48 см, 2 650 г)».
Трудней представлялось разыскать эту семью спустя одиннадцать лет. Однако и в этом проблем не возникло: семья Путилиных довольно известна в Верещагино и нашлось немало желающих рассказать о ней. Но нас интересовала информация из первых уст. И мы напросились к Путилиным в гости...
Семья

У Якова Николаевича и Фаины Алексеевны, кроме близнецов Коли, Димы и Алеши, есть еще дочь Женя, которая на два года старше братьев. Все дети учатся в Верещагинской средней школе, где их отец преподает уроки труда и основы безопасности жизнедеятельности. Мама же работает продавцом в универмаге.
Материальный доход у семьи, прямо скажем, невелик.
Отец получает за свою работу 850 рублей в месяц, мать –     1 200-1 400. Государство помогает пособиями: выплачивает на каждого ребенка по 63 рубля ежемесяно. Негусто. Но Путилины и надеются в этой жизни только на собственные силы.
Живет семья в трехкомнатной квартире на первом этаже благоустроенной пятиэтажки в одном из новых микрорайонов Верещагино. Новым, впрочем, он был одиннадцать лет назад, когда Путилины получили здесь квартиру по случаю рождения близнецов.
– Пришлось побегать, помаяться, – вспоминает отец семейства Яков Николаевич. – Хотя власти, когда узнали о рождении близнецов, принародно дали торжественное обещание предоставить квартиру вне очереди. Пообещать-то пообещали, а вот когда дело коснулось ордера, тут они и приутихли: мол, потерпите до лучших времен. Но как было терпеть? Ведь и до рождения тройни нам уже было тесно в однокомнатной квартире.
Хождение по кабинетам затянулось у Якова до февраля. Но свою нынешнюю трехкомнатную они все-таки получили.

Счастье

– При всем при том, в то время больше всего я радовался не квартире, – говорит он. – Вы можете не верить, но когда я узнал, что у меня появилось сразу три сына, прыгал от радости до потолка. О таком счастье я и мечтать не мог.
Ничего себе счастье! Многие не знают, как одного-то ребенка прокормить и обуть-одеть. А тут трое гавриков! Да ведь они еще и болеют. И просто внимания к себе требуют...
– Как бы там ни было, – отмахивается Яков от этих доводов, – но в народе правильно говорят: один сын – еще не сын, два сына – полсына, а вот три сына – это полноценный сын. Да и Бог троицу любит.
Бог эту троицу и в самом деле любит. С божьей помощью роды прошли у Фаины благополучно, без осложнений. Детки родились крепенькими, без патологий. И растут (тьфу-тьфу-тьфу, чтоб не сглазить) здоровыми, трудолюбивыми. Самостоятельными. Без воли Всевышнего здесь не обошлось.
Так, во всяком случае, думают их родители.

Простоквашино

У семьи Путилиных в черте города имеется дом, доставшийся в наследство от родителей жены. Рядом с домом – приусадебный участок, а на нем, кроме огорода, подсобные постройки, в которых содержатся коза Серка и свинья Машка. В доме живут кот Мурзик и дворняжка Джина. Ну, прямо как Матроскин с Шариком из известного мультика про Простоквашино. Только вместо дяди Федора у них сразу три друга – Коля, Дима и Алеша. Наши герои-близнецы.
О семейном хозяйстве, между прочим, со всеми подробностями они нам и рассказали.
– Все, что можно вырастить на Урале, растет и на нашем огороде. Картошка, морковь, капуста...
– А еще свекла, огурцы, кабачки. Даже тыквы выращиваем!
– Репа, редька, помидоры...
– Ягоды всякие, яблоки, вишня.
– Про уральские фрукты забыли: бобы и горох!
Чувства юмора, к слову сказать, у этой троицы не отнимешь.
– Ну, а ваш-то вклад в хозяйство велик ли? – спрашиваю.
– А как же? Бесплатная рабочая сила! – говорит один.
– Батраки из Верещагино, – добавляет другой.
– Вкалываем, как негры на плантации, – уточняет третий.
Черту под этими откровениями подводит отец:
– На сыновьях, без шуток, все и держится. Ну, разве бы я один вскопал такой огородище? Разве бы убрал урожай? Да и скотину без них я бы не прокормил. Заготовка сена, веников – это наша общая с сыновьями обязанность. Маму мы бережем от тяжелой работы, у нее и без того дел невпроворот.
Не поверите, но факт: на близнецах же лежит и ответственность за приготовление обеда для всей семьи.

Салат
по-путилински

Оказалось, братья настоящие профессионалы в кулинарном деле. Борщи лучше всех удаются Алеше, грибовница – «фирменное» блюдо Коли, а по гороховому супу – нет равных Диме. Любят братья «побаловать» родных и деликатесами. На семейном столе то и дело появляются селедка под шубой, рыбные расстегаи, салат «Оливье».
– А я больше всего люблю фруктовый салат, – сказал Дима. – Готовится очень просто: на мелкой терке нашинкуйте одну-две морковки. На крупной – разотрите яблоко, чтобы при этом кожура отстала. Добавьте к ним мелко порезанные банан, апельсин, грушу. Можно использовать и другие фрукты. Залейте все это сметаной, кефиром или йогуртом – это уж на ваш вкус. Перемешайте и кушайте. Вкуснятина!
 
Школа

Близнецы хотя внешне и похожи друг на друга, но вполне различимы. Ни учителя, ни одноклассники их никогда не путали и не путают. А потому с ними не происходило никаких забавных историй, которые обычно происходят с близнецами.
– Они разные и по характеру, и по способностям, – рассказывает классная руководительница 6 «Б» В. В. Костылева. – Самый способный ученик – Алеша, младший брат. Он кандидат в отличники: учится в основном на «пятерки».
Средний, Дима, менее внимателен и усидчив, и у него среди «четверок» то и дело проскакивают «трояки». А вот старший, Коля, крепкий «троечник». Единственная «пятерка» у него – по физкультуре.
– Вообще-то я люблю еще пение, – говорит он.
– Отчего же за пение трояк?
– Слуха, говорят, нет.
При разных способностях в учебе один предмет все трое любят одинаково горячо. Физкультуру. О, «физра»! Можно прыгать, бегать, скакать, сколько душе угодно. А какой кайф прокатиться на лыжах с крутой горы!
Любовь к физкультуре настолько велика, что обычных школьных занятий ребятам не хватает – третий год братья ходят в секцию по вольной борьбе. Любопытная деталь: наибольших успехов в спорте добивается Алеша – тот самый, который «кандидат в отличники». В прошлом году он стал чемпионом района среди мальчиков в категории до 30 килограммов.
– Этих, – хитро кивает Алеша на своих братьев, – я делаю одной левой.
Надо сказать, что при всем при том с одноклассниками братья живут довольно дружно. Но не со всеми.
– Недавно Путилины слегка побили одного мальчика, который не слушал их советов, – рассказывает классная руководительница. – Этот мальчик все время обижает девчонок, а одну доводил до слез особенно часто. И не только тумаками и дерганием косичек, но и словами. Дело в том, что эта девочка – инвалид и очень остро переживает, если ее дразнят. Так вот, братья, после нескольких предупреждений, стали наставлять хулигана на путь истиный. И знаете, их физическое воздействие помогло – хулиган присмирел. Что касается самих братьев – они друг за друга горой.
Бывает, конечно, что они и сами в чем-то виноваты. Но наказания за свои шалости и проступки братья принимают достойно, не прекладывают своей вины на других. В общем, растут настоящие мужички.
 
Отдых

– Лучший отдых для нас – это карты! – бесхитростно, как на духу, ответили братья на мой вопрос о приятном время-провождении.
– В какие же игры вы играете? В дурака?
– Не только. Еще в покер, в тыщу, например. В дурака мы с папой любим играть.
– Ну, и кто кого?
– Он выигрывает. Но очень редко: один раз из десяти. А вот в «тыщу» ему больше везет.
– Не обижается отец, когда проигрывает?
– Иногда, бывает, щелбана засветит. А не умеешь – не садись!
Карты, впрочем, не единственное развлечение братьев.
Умеют они играть и в шашки, и в шахматы. И вечер с хорошей книгой не считают пропащим. Коля, например, зачитывается Ж. Верном, Алеша – М. Твеном, а Дима обожает сказки. Особенно «1 001 ночь» и про Насреддина.
 
Мечта

– Ребята, а кем в жизни вы хотели бы стать?
– Летчиком, – ответил Дима.
– Омоновцем, – сказал Коля.
– А я просто офицером, – сообщил Алеша.
– Значит, военными? Все трое?
– Ага! – в голос подтвердили братья.
– А вы можете объяснить свой выбор?
Коллективное объяснение было таким. «Надо наводить в стране порядок. Надоели эти чеченцы! Людей воруют, дома взрывают. Нельзя допустить, чтобы бандиты были главными в стране».
Вот такие мальчишки. Побольше бы нам их – таких вот Димок, Колек, Алешек. Есть они – и есть надежда, что с Родиной нашей все будет в порядке.




ТРУЩОБНЫЕ ЛЮДИ

В казенных бумагах этого «населённого пункта» уже нет. На самом же деле поселок-«фантом» существует. И в нем живут люди. Реальные. С реальными бедами.
Мы не едем – пробираемся по заброшенным, заросшим грязью улочкам шахтерского поселка Верхняя Губаха.
Здесь никогда не было войны. Но если бы мы свалились сюда с Луны, то непременно попутали бы и место, и время происходящего. Развалины Грозного из недавней военной хроники – вот что напоминают «пейзажи» поселка.
Людей не видно. Впрочем, стоп: навстречу семенит старик. В разговор вступает охотно, но ни имени, ни фамилии своей в газете просит не называть:
– Боюсь, губахинские власти обидятся на критику и не дадут мне квартиру, которую я жду с тех пор, когда вышел на пенсию. А было это, дай Бог памяти, в 1975 году. Шибко мне не хочется помирать в этой дыре… Что касается житья, так это и не житье вовсе, а сплошное мучение. Отопления нет, освещения нет. Спросите лучше, что есть?
– Магазин-то хоть есть?
– Вон там, за поворотом. После обеда туда аккурат людишки подтягиваются, они вам обрисуют картину…
Двери магазина распахнуты настежь, из них тянет могильным холодом. Одна из продавщиц вышла на улицу, греется на весеннем солнышке. Узнав, что мы из газеты, от разговора наотрез отказывается. Логика – непостижимая:
– А где я потом работу найду?
Вообще-то странно, конечно, что при совершенно очевидной аховой ситуации люди боятся свободно о ней высказываться. На дворе, чай, не 37-й год.
Впрочем, не на все ротки накинуты платки. Пенсионерке Марии Федотовне Шабашовой, например, терять уже нечего:
– Я вам вот что скажу, сынки: здесь на людей не обращают внимания. Мы для этого режима – пустое место, они нас не видят. Вот я живу с мужем-инвалидом. Сама – участница войны, он – всю жизнь проработал в шахте. И что мы получили на старость лет, сынки? Определили пенсию по 260 рублей, но ее все время задерживают. Если бы не продавщицы, которые дают нам хлебушко и сахар в кредит, – мы бы давно ноги протянули. А если помрем, сынки, так ведь нас и обмыть-то нечем будет.
Что верно – то верно: воду здесь выдают по талонам – по два ведра в сутки на человека. На живого. А на покойника не положено. Водопровода в поселке нет – похерили. Воду возят в цистерне и не каждый день.
– Особенно трудно жить здесь зимой, – продолжает рассказ баба Маша, – отопление отключили, а уголь к печкам возят из отвалов – одни каменья. Не топится печь на таком «угле». Включишь для обогрева плитку, а свет – бац, и перегорел. Не одна я такая умная – все включают «козлы», потому что газа-то нет. От напряжения провода не выдерживают. Совсем плохо бывает, когда в такие дни не привозят воду. Приходится растапливать снег. А он, вы знаете, сынки, какой черный в шахтерских поселках. И никому до нас нет дела. Нас и самих нет, сынки…
Баба Маша плачет, но нам нечем утешить ее.

– Она еще не все рассказала, – вступает в разговор Анна Лохматова – молодая женщина, оказавшаяся у магазина с оказией.
– Послушайте, как живем мы, молодые. Я здесь родилась, вышла замуж, родила детей. Сейчас дочери – девять лет, сыну – пять. Не скажу, что раньше жизнь была безоблачной – трудности были. Но такие, как сегодня, и в страшном сне не снились. Кроме неустроенного быта – голова постоянно болит за дочь. Школы ведь у нас в поселке тоже нет, и наши дети ездят в город на автобусе. Он и зимой-то переполнен, потому что ходит редко, а сейчас, когда к нам повалили огородники на свои участки, – вообще труба! Да еще кондукторы лютуют – безбилетных детей посреди дороги высаживают. А у нас денег нет на проездные. Я вот уже два месяца безработная, мужа тоже сокращают. Как дальше жить – ума не приложу. Горько, что наша жизнь так проходит, но еще горше, когда о детях, об их будущем подумаешь. Объясните нам, ради чего надо было советскую власть менять?

О проклятой советской власти, кстати сказать, в поселке многое напоминает. Например, некогда ухоженные, вымощенные булыжником улицы. Или вот развалины фонтана в сквере у бывшего Дворца рабочих (сейчас в этом здании влачит жалкое существование трикотажный цех). Когда-то фонтан действовал, вокруг гуляли влюбленные парочки. А сам Дворец! Он был возведен в течение года через восемь лет после революции. Страна поднималась из разрухи после гражданской   войны…
Что построила нынешняя демократическая власть (власть народа!) для народа в течение почти десятилетней перестройки? Так стоило ли, в самом деле, огород городить?
Благополучие Верхней Губахи строилось раньше, в основном благодаря шахте имени Крупской. Четыре года назад ее затопили по причине бесперспективности. Кормилица приказала долго жить, но взамен – ни-че-го. Губахинские депутаты и нынешний градоначальник господин Мишустин в пылу предвыборной борьбы обещали, что жителей-«сирот» непременно переселят в городские квартиры, создадут новые рабочие места: «Дайте только срок, родные вы наши!»
Выборы закончились, срок приспел. Но новое время продиктовало новые песни.
– Да вы что, офонарели? – таращатся в городской администрации на верхнегубахинских попрошаек. – Какие квартиры? Какая работа? Крутитесь сами!
Ну, а «сами»… Остались с усами. Между прочим, более двухсот человек – таких вот «усатых» (включая стариков и малолетних гавриков) – прозябают сегодня в Верхней Губахе.
На этой неделе жителей поселка приглашали на собрание в городскую администрацию – обсуждать их дальнейшую «жисть». Знают ведь, что многие приехать не смогут (сидят без денег), но все равно приглашают. Нет, чтобы самим сюда наведаться и обсудить все на месте – не хотят. Насмотрелись уже. С души воротит. У них есть своя Губаха – Новая. И она им, конечно же, ближе.
Недолго задержались в поселке и мы. Странное дело: поговорив с реальными людьми о их реальных проблемах, увидев воочию заброшенные дома и улицы, черные склоны угольных отвалов, сухие заросли репья на пустырях – запечатлев все это в своей памяти, мы ощутили нереальность этого мира. Казалось, выедем из поселка – и наваждение кончится. Однако на окраине нас вернули к реалиям беспризорные мальчишки.
Мы спросили у них: «Почему в поселке не видно собак?»
Те пожали плечами:
– Дак нам тут самим есть нечего…




ЧЁРНЫЕ НАЧИНАЮТ И…

Он был одним из многих, кого осудили в 1937-м, назвав «врагом народа». Но жесткие испытания не сломили этого человека.
Вряд ли его имя что-то говорит широкому кругу читателей, но любители древней русской игры  – шашек – знают его прекрасно.
Впрочем, не самого Николая Петровича, а его творчество. Еще при жизни Торопова называли королем шашек, гроссмейстером-кудесником шашечной композиции. И только очень немногие люди – близкие родственники и друзья – знают о трагической судьбе самобытного мастера, двукратного чемпиона СССР по шашечной композиции.
 
Разговор у нас предстоит невеселый, а потому и начну я с печального события. Николай Петрович Торопов умер 11 мая 1985 года в Александровском доме инвалидов и престарелых. Меня вызывали на похороны телеграммой, которая пришла 14 мая глубокой ночью. В тот же день, до полудня, я был в Александровске.
При нашей встрече вдова Торопова Евдокия Андреевна расплакалась не только потому, что нас объединяла боль тяжелой утраты. Причина была еще и в том, что я на этих похоронах оказался единственным «официальным лицом», представляющим к тому же  областную газету. Как выяснилось из сбивчивого рассказа родственников, директор дома  Ефимов отложил похороны. Почему – я понял сразу, с порядками хорошо знаком. По недоброй традиции этого дома, где люди умирали часто, покойников нередко хоронили вместе, бывало, что и в одной могиле. У конторы трудности с транспортом, могильщиками, поэтому ничего страшного в коллективных похоронах здесь не видели. А труп Торопова в морге  был пока единственным.
Вспоминать о разговоре с директором и сейчас-то тяжело, а каково было тогда вести его, сдерживая – нет, не возмущение и даже не гнев – ярость по поводу происходящего.
– Знаете ли вы того, кто умер? – спросил я.
– Знаю, – спокойно ответил директор. – Торопов Николай Петрович. Бывший зэк, отсидевший в тюрьме десять лет неизвестно за что…
…Похороны он разрешил. И мы похоронили Николая Петровича не в братской могиле, а честь по чести, как того заслуживает человек.
Ох, как поздно и мучительно мы прозреваем от лжи, от бездумного нашего существования, от трусости. Говорю это, главным образом, в собственный адрес. В истории с Тороповым свою вину я ощущаю особенно остро, потому что как журналист обязан был написать всю правду о нем еще двенадцать лет назад, после нашего знакомства, когда пришел поздравлять Николая Петровича с его первой крупной победой – званием чемпиона СССР по шашечной композиции. Был такой повод и позже. Когда он в 1980 году  повторил свой успех.
Но дело даже не в званиях. Писать надо было не о его успехах, а о его трагедии. О людской подлости и нашем проклятом холопстве. О многих-многих еще несимпатичных, мягко говоря, фактах нашей действительности. И через это – о великом духе человека, его неистощимой вере в добро.
В этом очерке мне не хочется повторять уже написанное о Н. П. Торопове. О его творчестве, неповторимых композициях не раз писала «Звезда», еженедельник «64», другие газеты и журналы. Любители помнят, а желающие познакомиться поближе найдут его работы. Я хочу рассказать о том, что всегда оставалось «за кадром».
Многие материалы о Торопове начинались с того, что жизнь несправедливо обошлась с ним: в 25 лет с тяжелой травмой позвоночника он угодил на больничную койку. За-ключение врачей было, как приговор: инвалидность на всю оставшуюся жизнь. Так оно, в сущности, и оказалось. Но вот что было в жизни Николая Петровича до этого, как, при каких обстоятельствах он получил травму – об этом ни слова. Трагедия же этого человека началась задолго до больничной койки и комнаты в доме инвалидов.
Об этом пусть расскажут письма Евдокии Андреевны Тороповой. Не потому, что я не знаю, – просто у неё на это больше прав. Скажу только, что в письмах сделаны незначительные сокращения, не искажающие смысла написанного.
«Николая арестовали осенью 1937 года. В тот день на их предприятии было общее собрание, где клеймили "врагов народа" – директора СУГРЭС (дело происходило в Свердловской области). На том собрании Николай и несколько человек из его бригады выступили в защиту директора. В ночь после собрания их всех арестовали.
…После ареста Николая долго допрашивали, предъявили ему обвинение в сговоре с "врагом народа", о подготовке диверсии на предприятии и прочее. Коля был ошеломлен, все отрицал. Поначалу он вообще не воспринимал происходящее всерьез, считал, что произошло недоразумение, со дня на день все прояснится и его отпустят. Но потом, когда его стали бить, требуя нелепых признаний, он все понял… Продолжалось это довольно долго, Николай очень ослабел в тюрьме. И тогда следователь дал ему совет:
– Парень, ты еще молод. Попадешь в лагерь, будешь работать – выживешь. А так, если ничего не подпишешь, – живым тебе отсюда уже не выбраться…
Коля подписал бумаги и получил десять лет. Отбывал срок на севере в разных лагерях. Когда началась война, написал много заявлений, чтобы его отправили на фронт, но ни на одно не было ответа. Только однажды один из тюремных чинов сказал ему: "Не хочешь получить добавку к сроку – заткнись".
Он искренне надеялся, что, если будет лучше работать, его быстрее выпустят, хотя старые каторжане советовали: не надрывайся, а то останешься в этой мерзлоте навечно. Но он все равно работал на пределе сил. На работе и получил тяжелую травму – перелом позвоночника и, как следствие, – паралич обеих ног. Произошло это в 1943 году. А до этого Колю и таких же, как он, не раз пугали расстрелами. Особенно когда немцы прорвались к Москве, а затем к Вологде.
Когда Николай получил травму, он долгое время находился в тюремной больнице, в ужасных условиях, несмотря на свое крайне тяжелое состояние. Вспоминал, как рядом с ним умирали люди от дизентерии и голода. Это были люди разных национальностей: русские, белорусы, украинцы, поляки.
В лагере Николай познакомился со многими известными в то время людьми, о них сейчас много пишут. Партийные и государственные деятели, старые коммунисты без конца писали письма Сталину, но положение их никак не менялось. Многие так и умерли, не дожив до реабилитации. Я прочитала в "Литературной газете" о судьбе Вавилова – защемило сердце, так это все похоже на рассказы Николая о том времени.
Ну, а что же было после больницы? Колю перевели в лагерный барак, где содержались "доходяги". Медперсонал относился к ним как к потенциальным покойникам, все было поставлено так, чтобы как можно больше людей умерло. Коля не умер, и его в 1945 году "сактировали". Считали, видимо, что продержит недолго. Позже он вспоминал: "Когда везли из лагеря в дом инвалидов, на вокзале и в поезде пассажиры считали меня стариком, а мне было всего-то двадцать восемь лет".
Домой Николай не захотел возвращаться: с мачехой у них отношения не сложились, а отец в то время тоже был в лагере. Там же, кстати, он и погиб, а потом был полностью реабилитирован. Отец до ареста работал директором школы.
С 1945 года начались Колины мытарства по домам-интернатам. В 1946 году его в тяжелейшем состоянии положили в госпиталь для воинов (там было несколько мест для нуждающихся в протезировании). В палате лежали молодые ребята, только что вернувшиеся с войны. Вела палату врач, у которой по ложным обвинениям были расстреляны два сына. Она приняла искреннее участие в судьбе Николая, держала его в госпитале до расформирования, постаралась устроить сносное питание. В госпитале он  немного оттаял, пришел в себя.
Но должна сказать, что все последующее время, до реабилитации, Николай жил на "волчьих правах". При случае, если поднимал голос в свою защиту или защиту других, ему тут же вспоминали 58-ю статью. Он долго мотался после войны по югу, на Украине. Лежал в основном в больницах. Мы познакомились с ним на Урале, в доме инвалидов в Куве в 1962 году. Поженились. Этот год был вдвойне счастливым для нас – Николай тогда же получил справку о реабилитации».
Эта справка – вот она, лежит передо мной. Аккуратно сложена, ни единого пятнышка на ней – супруги Тороповы очень бережно хранили её.

Справка о реабилитации

Постановлением Президиума Пермского областного суда от 22 марта 1962 года постановление тройки УНКВД Сверд-ловской области от 26 октября 1937 года в отношении Торопова Николая Петровича, 1918 года рождения, отменено и дело по его обвинению прекращено за отсутствием состава преступления.
Заместитель председателя Пермского областного суда –
Зеленин (подпись).
На основании справки Н. П. Торопову назначили  пенсию – 18 рублей. Этого хватало, чтобы запастись на месяц папиросами, чаем и сахаром. Еще оставалось на конверты – Николай Петрович в то время стал серьезно заниматься шашками, играл по переписке, посылал свои композиции в редакции газет и журналов. Двух-, трехрублевые гонорары, которые он время от времени получал оттуда, не могли, конечно же, существенно улучшить его материальное положение.
– А зачем мне деньги? – горько шутил он, – я ведь живу, как при коммунизме: за квартиру платить не надо, питание бесплатное.
От этой горькой иронии плакать хотелось. У человека украли доброе имя, надругались над его честью, здоровьем, а взамен… Приехать в дом инвалидов и прилюдно, от имени властей попросить прощения – это, конечно, из области грез и фантазий. Не принято. Ясно, что беззакония творили другие, не те, кто принимал решение о реабилитации. Но ведь люди, ставшие невинными жертвами несправедливости, – они те же.
Мы, наше поколение, скажут иные, ни в чем перед ними не виноваты. Да и уже говорят, пишут злые письма: хватит, мол, ваших поздних разоблачений, надоели. Но если не осудим, не выкорчуем с корнем зло сейчас,  оно придет к нам в наше завтра. Что же касается сегодняшнего  дня, нашей вины – об этом отдельный разговор.

Из письма Е. А. Тороповой:

«Я должна сообщить Вам еще об одном невеселом эпизоде из нашей жизни. Николай никогда не рассказывал Вам об этом, это была глубоко запрятанная боль и чувство бессилия перед нашими совбесовскими чинушами. В 1964 году мне надо было ложиться на операцию. Николая тоже положили в больницу. К тому времени у нас уже рос маленький сын. Куда его? Нас уговорили на это время устроить Андрея в дом ребенка, что мы и сделали. Когда я выписалась из больницы и поехала за сыном, мне его не отдали. Сказали, что есть приказ из облсобеза. Вскоре приехал Николай. Но сколько мы с ним ни бились за возвращение сына, Андрея нам не отдали. Поставили условие: если хотите иметь ребенка при себе, уходите из дома-интерната. А куда мы пойдем, оба инвалиды, – ни кола, ни двора. Конечно,  все это очень плохо отразилось на Николае. А обо мне не стоит и говорить.
Потом сына отдали в школу-интернат, мы постоянно ездили к нему, забирали на выходные к себе. Мы оба видели, как ему там плохо, но о том, чтобы забрать насовсем, нельзя было и заикаться. В 1972 году Андрей заболел. Мы побывали у многих специалистов, которые признавали его здоровым. И вот когда Андрей упал на улице и его подобрала "скорая", только тогда сделали настоящее обследование. Обнаружили опухоль мозга. Увезли его на вертолете в Пермь, но уже было поздно делать операцию. Тогда нам наконец-то разрешили взять его к себе. И мы уехали с ним в Александровский дом инвалидов – боялись, что в Куве ему может кто-нибудь сказать о его безнадежном положении. И вот представьте наше состояние, когда мы узнали, что в интернате Андрея систематически избивали, что его не раз находили без сознания. В связи с этим и образовалась неизлечимая болезнь. Если бы не я, Николай вряд ли смог бы перенести смерть сына».
В этом же письме Евдокия Андреевна размышляет: «Для меня остается загадкой, какие силы держали Николая на этой земле после всего, что произошло в его жизни. Как он не спился, не сломался… Он так много работал, не жалея себя даже в последние годы жизни, когда стал часто болеть…»
Я тоже много думал над этим. Что же, в самом деле, заставляло Николая Петровича так истово (не подберу другого слова) работать? И быть не ремесленником, а мастером, творцом в деле, которое избирал.
  Что-то прояснить помогла короткая надпись, сделанная когда-то рукой Николая Петровича на внутренней обложке одного из томов полного собрания сочинений Л. Н. Толстого из личной библиотеки. Над профилем великого писателя красными чернилами четким, почти каллиграфическим почерком написано: «Всегда начинал именно из-за него». От каких-либо комментариев по этому поводу воздержусь: прежде надо прочитать, как это сделал Николай Петрович, все собрание сочинений Толстого, чтобы понять вдохновляющую силу таланта писателя и его связь с человеческой душой.
Сохранилась и другая запись. В 1976 году выступление Н. П. Торопова записывали на магнитофон для городского радио. Пленка та вряд ли сохранилась, но текст использовала городская газета «Боевой путь»:
– Моя жизнь, – рассказывал Николай Петрович, – сложилась совсем не так, как мечталось. Что ж, бывают такие обстоятельства, которые оказываются сильнее нас. Но человек не должен идти на поводу у своего несчастья. Я говорю прописные истины? Но это по-человечески, в высшей степени по-человечески -  найти в себе силы быть нужным людям, жить для других. А люди? Люди когда-нибудь оценят это.
  Он надеялся не просто на понимание, но и на достойную оценку своей жизни, своего труда. Горько, но факт: в Александровске, где Торопов прожил с 1972 по 1985 годы (самый плодотворный период его творчества), имя его напрочь забыто. Помнят разве что любители шашек. А ведь он должен быть дорог нам не только как чемпион. Жизнь таких людей – это пример мужества, стойкости человеческого духа. Это и рана нашей совести, которая никогда не должна заживать.
    Помню, однажды, еще при первом знакомстве с его композициями, я спросил: «Почему у всех концовок одинаковое условие "белые начинают и выигрывают"? Почему не могут выиграть черные?»
   Мастер удивился наивному вопросу, но ответил: «Это условие определяет исход партии, для того чтобы выиграли черные – им надо и начинать. Но это будет противоестественно…»
   Никакого подтекста, конечно же, в этой фразе не было. Это я сейчас, вспоминая, провожу аналогии игры с жизнью. В жизни черные силы, как правило, начинают. И нередко выигрывают, потому что в жизни нам часто проще, спокойнее быть пешками в чьей-то игре, чем жить по чести и совести. Именно это обстоятельство чаще всего создает для черных численный перевес. За доской такая ситуация называется безобидно – проигрыш, а в жизни же это оборачивается преступлением против человечности. И если мы хотим быть людьми, а не пешками, мы должны хорошо помнить об этой закономерности.

ВЕРНУЛИСЬ ИЗ АДА

28 августа 1995 года в Березники из Грозного вернулся отряд милиции особого назначения. На этот раз без потерь. Двое парней, раненные осколками гранат, оставались в строю до конца.
С командиром Березниковского ОМОНа подполковником Григорием Кольчуриным мы встретились спустя пять дней. Нашу беседу я записал на диктофон и поначалу хотел сделать её в форме интервью. Однако многие эпизоды складывались в отдельные повествования, и, наверное, будет справедливо, если авторство останется за Кольчуриным – непосредственным очевидцем и участником драматических событий.

Пятая командировка

    Для нашего отряда это была пятая по счету командировка в Чечню. Из Березников нас выехало 60 человек, еще 15 бойцов присоединились из местного СОБРа (свободного отряда быстрого реагирования).
    В Грозный прилетели в конце июня, службу несли в Заводском районе. Комендатура была расположена в здании бывшего ПТУ, частично разрушенном. Но, в общем-то, устроились с относительными удобствами: была крыша над головой и первое время спали даже на кроватях. И питались поначалу неплохо: выручили нас березниковские предприятия и городская администрация, обеспечив консервами, концентратами.
    Спокойная жизнь, впрочем, быстро закончилась. Дней через десять боевики подожгли крышу комендатуры. Образовавшуюся после пожара дыру залатать было невозможно, а тут как назло пошли дожди. Можете себе представить жизнь на пожарище во время дождя?.. Но никто из бойцов не жаловался. Может, потому, что рядом была женщина.
 Светлана

  Света была для нас ангелом-хранителем в этой командировке. Как она оказалась  с нами? Да очень просто. Она боец нашего отряда. В Чечню, правда, до этого не выезжала, а тут перед такой командировкой подошла ко мне и…
– Как же так? – говорит. – Я получаю одинаковую со всеми зарплату, я – боец ОМОНа, а дальше Березников не выезжаю?
Вот в таком духе и далее повела разговор. В общем, говорит, если не возьмете – напишу рапорт об увольнении.
– Да у тебя ведь, – отвечаю, – двое детей, муж. Как они без тебя-то обойдутся?
– Ничего, – отвечает, – месяц проживут.
Уважил я просьбу Светланы, поехала она с нами. Конечно, берегли мы её, как могли. Но еще пуще она нас берегла – где советом, где добрым словом. И весь наш стол на ней держался… Но война – это все-таки дело мужское, и в такие командировки я её больше не возьму.

Штурм

   Шестого августа, как известно, начались бои по захвату Грозного. Штурм нашего здания боевики начали в 6.10 утра. Атаку мы отбили. Тогда они вышли на нашу волну и по рации предложили всем сдаться. В обмен гарантировали жизнь и свободу. Мол, мы-то воюем за собственную землю, а вас сюда послали умирать. Потом еще один штурм… В конце концов, «духи» отступились, стали обстреливать здание из гранатометов. Мы вели ответный огонь.
   Потери  с нашей стороны были. Имею в виду не березниковский ОМОН. Погибли пятеро солдат из федеральных войск, еще шестеро были тяжело ранены. Вместе с нами здание комендатуры обороняли бойцы Мурманского и Рыбинского ОМОНа, батальон внутренних войск из Оренбурга – в общей сложности человек двести. Мы держались друг за друга, считали себя одной семьей. У меня не найдется ни одного упрека в их адрес. А вот в адрес больших командиров, располагавшихся в аэропорту Северный, мог бы завернуть пару «ласковых»…

Приказы

    Один приказ противоречил другому. По рации командуют: «Расширяйте оборонительный плацдарм! Выбивайте боевиков из близлежащих зданий!»
   Но наступление – это верная смерть! Без потерь его провести невозможно. Ради кого и чего я буду выводить ребят под пули снайперов?
   Через пару часов – новый приказ: «Сидеть тихо и не высовываться! Держать оборону всеми средствами!» Мы, естественно, действовали в соответствии с обстановкой. Держали, главным образом, оборону.

Флаг над «Рейхстагом»

  «Рейхстагом» мы называли семиэтажный «скелет» брошенной новостройки. Строение было расположено по соседству с комендатурой. Чтобы обозначить наше местонахождение, мы решили вывесить над высотным зданием российский флаг, который всегда возим с собой. Семеро наших парней ночью пробрались в «рейхстаг», боец Серега водрузил его на самой верхотуре.
   Если бы вы видели, что началось утром! Наш флаг стал мишенью. Из чего только его не расстреливали! Но древко было металлическим – пули, если и попадали, отскакивали. А нам, безусловно, он поднимал боевой дух и давал надежду, что наши нас бомбить не станут и скоро придут на выручку.
Прощание славян

    На выручку, однако, не спешили. А уже на  исходе консервы, закончилась вода. К счастью, когда жажда стала невыносимой, пошел дождь. О, это был самый желанный подарок! Двухчасовой ливень позволил нам сделать запас воды еще на трое суток.  С грязью и копотью, но это была вода.
   Потом дождей не стало. И наступил такой день, когда пришло отчаяние. Мы стали рыть колодец во дворе дома. Безрезультатно. Дело усугублялось еще и тем, что две недели разлагались трупы убитых и умерших от ран солдат, которые лежали рядом с нами, живыми.
   Все наши призывы о помощи оставались безрезультатными. Мы посчитали, что нас действительно забыли или предали. Обнялись, попрощались друг с другом, и в это время кто-то на дворе закричал: «Вода!» Наш колодец стал «фонтанировать».
Силы снова вернулись к нам. И надежда обрела новые крылья.

Юрий Егоров

  В этот день произошло еще одно чудо. В составе нашего ОМОНа находился хирург Юрий Егоров. Среди медработников, что были у омоновцев из других городов, наш был самый квалифицированный. Так вот Юрий провел в полуразрушенной комендатуре уникальную операцию: удалил аппендикс у солдата срочной службы. Он, безусловно, умер бы, тот солдатик, у него начался перитонит.
  Представьте себе: без крыши над головой, в антисанитарных условиях, без наркоза, с самой примитивной анестезией… У нашего хирурга и двух фельдшеров-помощников не было белых халатов, так они разделись на время операции до трусов… Через четыре дня парень ходил на своих двоих. И из окружения вышел с нами.

Закаев, Басаев и «индейцы»

  После 20 августа с нами на связь вышел полевой чеченский командир Закаев. В то время уже вовсю шли мирные переговоры, а мы продолжали оставаться «под колпаком». Он предлагал отрядам нашей комендатуры беспрепятственный выход по его зоне контроля.
   Не знаю, насколько искренними были его обещания, но нас смутили два обстоятельства. Во-первых, обещание не распространялось на солдат из федеральных войск. Во-вторых, кварталы в Грозном контролировали и другие чеченские командиры. Кроме того, действовали «индейцы» – так сами сепаратисты называют неорганизованных и не контролируемых никем «народных мстителей», которые открывали огонь независимо от предварительных договоренностей. Словом, на это предложение мы не ответили.
    Выходил  с нами на связь и «легендарный» Басаев. Его позывной в эфире «Пантера». Ничего, кроме угроз, от него и его приближенных мы не услышали. Матюгаются боевики знатно! Только и мы в этом плане  в долгу не остались.
– Что, Шамиль, ты, наверное, опять сидишь под подолами беременных женщин, как в Буденновске? – спросили его.
Вступать после этого в перепалку Басаев не стал. Разговоры ведь прослушивают не только наши, но и сами чеченцы. Спорить же по этому поводу – себе дороже. Заругался на своем языке Басаев и ушел с нашей волны.

Предательство

   Это ощущение возникло не только потому, что нас так долго – до 27 августа – не могли вызволить из окружения. За это время только на нашем «объекте» умерли от ран шестеро солдат. Спасти их было невозможно, они нуждались в операциях в военном госпитале. И это очень горько…
  Но поразило вот еще что. Вы, наверное, видели по телевидению, когда корреспонденты московских телекомпаний свободно разъезжают в расположении боевиков, берут у них интервью. Наших же солдат называют не иначе, как «федералы». Но хотя бы кто-нибудь из этих московских радио- и тележурналистов решился приехать к нам, рассказать о нашем положении, о том, как воюем мы?
   К слову сказать, на блокпостах, где держали оборону наши товарищи, приходилось еще хуже, чем нам. Они страдали от жажды, ели от голода собак, но держали оборону. Неужели наши свободные журналисты,  «прорываясь» в расположение «духов», не могли получить правдивую информацию о нас? Ею заполнен весь фронтовой эфир. Мы, между прочим, от первого до последнего дня в Чечне имели связь  с нашей базой в Березниках. И смотрели по ТV новости… Полуправдивая, а то и лживая информация об этой войне – это тоже одна из причин многомесячной бойни. И это – тоже предательство.

Возвращение

   27 августа мы наконец-то получили сообщение о выводе наших подразделений  из Заводского района. И одновременно приказ: не стрелять. Была создана общая колонна – милиции и военных. В сопровождении боевых подразделений Масхадова она была выведена в расположение наших частей в районе стадиона «Динамо». Дальше, до Ханкалы, мы уже ехали с нашими ребятами, вечером  этого же дня на «коровах» (вертолетах МИ-26) улетели в Моздок. А 28-го были в Березниках. Мы все вернулись живыми!..




НА ВОЙНЕ КАК НА ВОЙНЕ

  Он знал, что война обязательно кончится. Не знал только, что это произойдёт в день его рождения. В ту памятную весну 45-го старшине Владимиру Корякину стукнуло 23 года.
   В свои 76 лет Владимир Ильич сохранил ясный ум, прекрасную память и к тому же оказался хорошим рассказчиком. Прослушав диктофонную запись, я решил снять все свои «наводящие» вопросы. В результате получились самостоятельные истории из фронтовой жизни рядового русского солдата.

Портсигар

   Этот серебряный портсигар был моим первым и самым дорогим военным трофеем. Правда, добыл я его не в бою.
  А дело было так. На фронт я попал в декабре 1941 года после окончания Пермского минометно-пулеметного училища. Мое боевое крещение произошло под Москвой, на Бородинском поле.
   В тот декабрьский день я был направлен в одно из подразделений штаба армии с секретным донесением. По моему разумению, в пакете содержались данные о сосредоточении наших войск,  чтобы авиация охраняла их от немецких бомбардировщиков. Я шел на лыжах по полю, которое было усеяно трупами. Главным образом, фашистов.
  Возле одного из них я остановился, увидел за голенищем сапога портсигар. Сунул его себе за унты и пошел дальше. Отошел метров двести. Вдруг по правой ноге – хлоп, выстрел.
Упал, лежу, прислушиваюсь. Нога побаливает, но терплю. Залез рукой за голенище – сухо, крови нет. Вытаскиваю портсигар, а в нем пуля! Не смогла пробить вторую крышку – на излете, видать, меня достала. Ну, а если бы пробила – все, кранты: с перебитой ногой мне бы с этого поля не выбраться. Морозы тогда под Москвой стояли лютые – до 40 градусов, и помощи мне ждать было неоткуда. Ну, а так – отлежался, огляделся и ползком к опушке. А там леском, за елочками, до наших добрался.
   С портсигаром (хоть и нужен он мне был, некурящему, как зайцу табак) я до конца не расставался. Сумел сберечь его даже после тяжелого ранения на Курской дуге в июне 1943 года, когда меня, полумертвого, привезли с передовой в полевой госпиталь. А вот война закончилась, и пропал мой талисман. То ли сам где посеял, то ли украл кто. Жалко!

Фронтовая нужда

   Хуже всего на фронте приходилось пехоте. Солдату-окопнику. Мало того что вши заедали – нужду свою без проблем не справишь. Ну, по-малому еще можно было оправиться и в окопе. А по-большому! Иной раз так припрет – хоть ложись да без пули помирай. При наступлениях да отступлениях об этом не думаешь, не до того. А вот окопался, сидишь в обороне – неделю, месяц. Из окопа носа не высунешь – снайперы вмиг дырку в голове сделают.
   Немцы, между прочим, те же страдания испытывали: устройство организма у нас одинаковое. И вот что сообща мы придумали. На своем, солдатском, уровне договорились: в собственные окопы не гадить. Во время «большого облегчения» и с той, и с другой стороны выбрасывали белые флаги. Вылазят человек по 20 страдальцев, и начинается «артподготовка». Кто за 15 минут не успел – «я не виноват».
    Не помню, чтобы когда-нибудь кто-то эту договоренность нарушил и стал стрелять. Инстинкт самосохранения действовал жестче самых жестких приказов. Покуражиться в такой ситуации (например, показать задницу противнику) тоже никому не приходило в голову.
   Должен сказать, что, при всей грязи и подлости войны, человеческие отношения нет-нет да проявлялись. Помню, однажды мы, безоружные, побежали на колхозное поле за соломой – для обустройства своего окопного быта. Там, на поле, нос к носу столкнулись с фрицами, которые (тоже безоружные) устраивали свой быт. Рукопашной у стога не завязалось. Хотя силы были примерно равны. Посмотрели друг на друга, взяли по охапке соломы и разошлись. И им, и нам была понятна простая истина: мы не на поле брани.

Весточка из дома

   На фронте я никак не мог понять (и теперь не могу), как на войне доходили письма до солдата. Точнехонько! Идет, к примеру, наша часть на марше. Отмахали за сутки километров 50. Привал. А тут почтальон: «Пляши, Корякин, тебе письмо!» Как узнали, что я здесь, – уму непостижимо!
   Или неделю назад мы вели бои в какой-нибудь Окуневке, после полученных потерь нас расформировали – никто не знает, где я. А почтальон знает: «Получай, касатик, весточку из дома».
   О фронтовых письмоносцах надо бы книгу написать, как они, сердешные, умудрялись нас повсюду доставать. А письмо для фронтовика – это как пирог из маминой печи в детстве.
   Получали  солдаты, правда, и страшные письма. Одному такому случаю я свидетель. Дело было уже в Германии. Наша часть остановилась на привал вместе с танкистами. Отдыхаем. Мимо проходит длиннющая колонна пленных. Идут, идут… Тут неожиданно один танк срывается с места – и ну колонну утюжить. Выяснилось потом, что на этом привале механик-водитель получил письмо, а в нем соседи сообщают: так, мол, и так, Ваня, всю твою семью немцы расстреляли – и жену, и детей, и родителей.
   У танкиста нервы и не выдержали.

Любовь на войне

    Про любовь на войне… Вообще-то не для пересудов эти истории. Впрочем, речь пойдет не о любви, а об отношениях мужчины и женщины в боевых условиях. Увы и ах, природа своего требует, независимо от того, где и в каких условиях ты находишься. Что тут поделаешь – такова жизнь. И потом, какая может быть любовь, когда знаешь, что сегодня, может быть, живешь последний день. Плотская радость – вот единственное удовольствие в кошмаре беспрерывных трагедий.
Такой «любви» я насмотрелся, когда после ранения на Орловско-Курской дуге попал в 23-й отдельный полк связи Третьей воздушной армии. В ее составе был женский полк летчиц. Боевые подруги летали по ночам на самолетах ПО-2. Вырубали моторы над передовыми позициями немцев и, бесшумно пролетая над окопами, метали в них гранаты. Заставали фрицев врасплох и урон им приносили огромный, за что получили от них прозвище «ночные ведьмы».
   Гранатометчиками на борту были, как правило, мужчины. Частенько они играли и роль «ночных ведьм»: сами садились за штурвал «женского» самолета. Боевые подруги в это время несли другую службу, в которой «гранатометчиками» были, как правило, штабные офицеры. Не скажу, что это было сплошь и рядом. Но – было! Некоторые боевые летчики, заменявшие «походных жен», срывались, пытались выводить штабных на чистую воду. Но для «бузотеров» скандал заканчивался, как правило, штрафбатом.
    А вообще-то, в целом, нашему брату-фронтовику приходилось терпеть. В Германии, правда, смогли разгуляться. Вы думаете, бросились насиловать, как делали немцы на нашей территории? Нет, насилия – это единичные случаи, за что, кстати говоря, судили трибуналом. Немки сами толпами приходили в наши части – заработать на кусок хлеба…
Знаете, за что я больше всего ненавижу войну? Понятно, конечно: за смерть друзей-товарищей, за поруганную землю, за невинно убиенных детей, стариков и женщин… Но больше всего – за унижение человеческого достоинства. Это противоестественное состояние, и не дай Бог никому его испытать.

Победа

    Конец войны застал меня в городе Гранце, на побережье Балтийского моря, в Восточной Пруссии. Именно там стоял наш полк связи.
В ночь с 8 на 9 мая – аккурат в день своего рождения – мы с «карначом» (начальник караула) проверяли посты. Слышим дикий женский вопль из помещения военно-телеграфной станции: «Мамочка! Война кончилась!» Телеграфистка в это время приняла и расшифровала сообщение о капитуляции Германии.
  Словами невозможно описать эту ночь и этот день. Стрельбу вели из всех имеющихся видов оружия. Сначала из стрелкового, потом в ход пустили артиллерию: на берегу моря стоял автобат с трофейными артиллерийскими орудиями. Лупили до изнеможения из пушек в открытое море.
Спиртного ночью ни у кого не оказалось, а днем за бутылку водки давали трофейный автомобиль. Но это внешние проявления, а что творилось в душах людей! Более сильного потрясения в жизни я, например, никогда не испытывал. Что мой день рождения? Я тотчас забыл о нем. Его полностью заполнил другой – День Великой Победы.

Послесловие

За свой ратный труд В. И. Корякин награжден орденами Красной Звезды и Великой Отечественной войны первой степени, медалями «За отвагу» и «За боевые заслуги».
После войны до пенсии работал в различных строительных организациях.
На праздник он надевал парадный китель и в кругу семьи позволял себе принять два раза по сто граммов «фронтовых». Первый тост – за Победу.
   Умер он 9 мая 2002 года.




ПОМИДОР С ИНКРУСТАЦИЕЙ

    Первый раз Кондратий пришел за ним 15 декаб¬ря 1979 года. Инфаркт уложил его (в то время заместителя начальника инст¬рументального производства Пермского велозавода) прямо в цехе, на полу. И это хорошо. В том смысле хорошо, что про¬изошло это в рабочее время, на виду у трудового коллектива. А потому сразу же вызвали «ско¬рую», оказали первую помощь. Да и «скорая» приехала неза¬медлительно, доставив Михаила Гурьяновича на носилках пря¬миком в реанимацию. А вообще-то ничего хорошего во встречах с Кондратием, конечно же, нет.
   Только-только Гурьяныч ок¬лемался, только перевели его в нормальную палату, а Кондраш¬ка снова тут как тут: собирайся, мол, сердешный, мне без тебя никак нельзя. И опять – снова да ладом: реанимация, капельни¬ца, кислородная подушка...
И Новый год, и свой 51-й день рождения он встречал в кардио¬логическом отделении Пермс¬кой областной больницы. Впро¬чем, «встречал» – это сильно сказано. Принимал поздравле¬ния от родных и близких. И товарищей по труду.
– Хорошо, хоть не от «группы товарищей», – смеется, расска¬зывая о тех давних событиях, Михаил Гурьянович. – Я ведь, честно говоря, думал: все, кранты тебе, моряк приплыл в последнюю гавань. А потом думаю: шалишь, брат Кондра¬тий, третьей встречи у нас с тобой не получится. «Яблочко», назло тебе, плясать буду!
В молодости Гурьяныч служил пять лет в Военно-морском флоте, а потому часто мыслит и говорит по-флотски. И любимый танец у него, как у всех россий¬ских мореманов, «Яблочко».
До танцев, однако, было еще ой как далеко. В марте 1980 года бывший моряк, старшина первой статьи, получил вторую (нерабочую) группу инвалиднос¬ти и был выведен на пенсию.
Надо было искать для себя дело, которое отвлекло бы от постоянных мыслей о бренности бытия. Жить-то при всем при том очень хотелось.
   Одно, весьма полезное, занятие Михаил Гурья¬нович придумал для себя сразу. Впрочем, чего тут придумывать, это известный, проверенный другими рецепт: трусцой от инфаркта. Бегать, правда, он не стал, но вот ежедневные пешие прогулки сделал обязательными. Каждый день в 8.00 отправлялся (и отправляется) от своей «девяти¬этажки» в поселке Владимирс¬кий до проходной родного вело¬завода. Туда и обратно девять кило¬метров. Это называется у него «маршрут № 1».
   Есть и другие, не такие дальние – до магазина, например. До бани. Просто по¬дышать свежим воздухом.
– Я подсчитал, – говорит Михаил Гурьянович, – за 18 лет таким вот макаром дважды совершил кругосветные путеше¬ствия.
  Понятно, что в этих «путе¬шествиях» от курева и спиртно¬го пришлось отказаться раз и навсегда. Даже по праздникам бокал шампанского Гурьяныч не поднимет. Чай с сиропом из облепихи – это пожалуйста. Самое милое дело за любым  праздничным столом.
    Но это все – события как бы само собой разумеющиеся. Дела просило не тело. Дела просила душа. Ну что мог ей предло¬жить бывший моряк? Правиль¬но, занялся разведением рыбок. Заказал емкость, оборудовал ак¬вариум, как в лучших домах Лондона, – с подсветкой, с кисло¬родной подпиткой. Водоросли, причудливые камушки, ракови¬ны. Ну, и рыбки, конечно, – само собой. Разных видов и оттенков. Вплоть до золотой.
Созерцание подводных кра¬сот, безусловно, успокаивает. И благоприятно влияет на что нужно. Но не радует, нет. А душа просила именно радости. И эту радость Михаил Гурьянович нашел. Он пришел к ней неж¬данно-негаданно, как усталый путник к колодцу в знойный день.
– Эту радость подарил мне бывший главный инженер заво¬да Анатолий Иванович Кустов, – вспоминает Михаил Гурьяно¬вич. – Именно он посоветовал мне заняться инкрустацией по дереву. Раньше я, ей-Богу, и понятия не имел об этом деле. И художественного образования у меня не было. Анатолий Ивано¬вич дал мне учебники, привез из Ленинграда, от брата, который занимается инкрустацией, необ¬ходимый материал – в первую очередь шпон (отделочные плас¬тины различных пород деревь¬ев). Я взялся за дело...
   Первая работа, которую Ми¬хаил Гурьянович «наваял» – инкрустированный портрет Ле¬нина. Ильич получился «как в магазине», и новоявленный мас¬тер понес портрет в Пермское отделение Союза художников СССР. На отзыв.
   Работу там одобрили и посо¬ветовали наладить сотрудниче¬ство с народным коллективом самодеятельных художников Прикамья. Сотрудничество это М. Г. Патрушев наладил так, что стал в конце концов его почет¬ным членом. И даже наставни¬ком других. Секретов своего мастерства он не скрывает. Их, например, в совершенстве пере¬нял другой любитель – хирург онкологического диспансера Игорь Николаевич Парандей, с которым у Патрушева возникли почти родственные отношения.
   Но это было позже, спустя десяток лет. А до того Михаил Гурьянович, оттачивая свое мас¬терство, инкрустировал всю ме¬бель в своей квартире, а также в домах всех ближайших род¬ственников. А родни у Патруше¬вых – ого-го! Семей двадцать. Кроме мебели практически в каждой – его, патрушевская настенная «живопись»: инкрус¬тированные портреты, картин¬ки с пейзажами, натюрмортами и т. д. Помимо этого Михаил Гурьянович освоил производ¬ство кресел-качалок, журналь¬ных и телефонных столиков, подцветочников. Сегодня без его работ не обходится ни одна городская выставка народного творчества. А лет восемь назад три его мебельных шедевра были приобретены зарубежны¬ми коллекционерами.
– Знаете, рассказывает Михаил Гурьянович, – когда я беру в руки инструмент, сажусь за свой рабочий стол, я забываю обо всем на свете – настолько велика сила творчества. Именно это дело стало теперь смыслом всей моей жизни. Чистосердечно признаюсь: я забыл, что 18 лет назад у меня было больное сердце. Такое ощущение, что заново родился.
   Вот ведь как случается в жизни: человеку надо пережить драму, заглянуть смерти в глаза, чтобы понять свое истинное предназначение, открыть в себе талант.
Талантливый человек, впрочем, во всем талантлив. Инструкция – это, конечно, сильное, но не единственное увлечение Гурьяновича. Лет пять тому назад «для разнообразия» он взялся выращивать в домашних условиях помидоры.
– Вообще-то мы с женой, Майей Николаевной, когда-то давно купили домик в деревне Малые Клестята, – рассказывает Михаил Гурьянович. – Сейчас это наше подсобное хозяйство. Но после инфаркта моя девочка на весенне-полевые работы меня не пускает, занимается огородом сама. А я ведь родом из Вятской губернии, из крестьянской семьи, по земле скучаю. А потому лет пять назад решил сделать огород у себя на лоджии. Сначала выращивал огурцы, а потом взялся за помидоры…
  Поверьте на слово, и в домашней теплице Михаила Гурьяновича мы увидели настоящее чудо: два помидорных корня образовали плети длиной более четырех метров и на каждой – полтора-два десятка красных помидоров величиной с куриное яйцо. По словам хозяина, первый урожай он снимает в июне, а вообще «краснопузики» зреют аж до начала ноября. Опыляет соцветия он сам – кисточкой. И селекцию никому не доверяет. Что за сорт получился у Гурьяновича-агронома, ему и самому неведомо (он называет его «домашним»), но урожай эти два корешка дают знатный: по сотне плодов каждый. Поделиться семенами, кстати сказать, Михаил Гурьевич готов с каждым. Даже телефона своего домашнего не скрывает. Вот такие помидоры…
  А еще три года назад Михаил Гурьянович осуществил-таки свою давнюю-предавнюю мечту: составил генеалогическое древо своего рода.
– Корни – мои дедушки и бабушки, – показывает диковинное «растение» Михаил Гурьянович. – Ствол – мои родители: Гурьян и Васса, пять «сучков» от них – это мы, их дети: два сына и три дочери. Веточки и листочки – наши дети и внуки, которые, надеюсь, будут продолжать родословную.
– А у кого была самая долгая жизнь?
– У бабушки Прасковьи. Она прожила до 96 лет.
– Да и я ведь парень еще совсем молодой! – весело сказал на прощание Михаил Гурьянович. – Мне же только 30 лет…
    И, выдержав паузу, озорно добавил:
– …до сотни осталось!
   Невозможно было не поддержать этот шутливый оптимистический тон.
– А что, Михаил Гурьянович? – вспомнил я начало нашей беседы. – Про «Яблочко-то» не забыли? Сплясали бы!
– Да хоть сейчас! Я ведь не только «Яблочко», я еще и барыню могу!
   И кто его знает, на что намекает?




ПРАСКОВЬИНА ЛЮБОВЬ

    Случаются в жизни встречи, память о которых согревает человека  всю жизнь. Были такие и у меня. Лет двадцать тому назад забросила меня журналистская судьба в один из лес-промхозов на севере области. Это километров пятьдесят по камским притокам. Леспромхозовское начальство отдало меня на попечение моториста Степана Васильевича Белозерова. С ним мы и поплыли на «моторке»  в отдаленный лесопункт.
Удивительный оказался человек. Потрясающие были у него глаза – синие-синие, только у детей доводилось видеть такие. И печаль в них таилась глубокая.
До лесопункта в тот день мы не добрались. Впереди по курсу был коварный перекат, и преодолевать его на ночь Белозеров не рискнул. Кстати, на пути подвернулась деревушка, у которой мы оказались до заката.
Деревня старая, брошенная. Да и  не  деревня, а хуторок какой-то: стояло шесть или семь скособоченных изб с прогнившими крышами. Вокруг них – завалившиеся изгороди. Огороды заросли репьем и крапивой по самые окна.
– Раньше здесь больше тридцати дворов стояло, – рассказал Белозеров, – а сейчас вот видишь – никого. Поумирали люди, поразъехались кто куда.
Через огород, цепляясь за буйно цветущий репейник, я прошел к дому. Стоял он очень хорошо – окнами на реку, и вид отсюда открывался изумительный. Перед домом, шагах в двадцати, я вдруг увидел крест.  Да, то была могила. За могилой, по-видимому, кто-то ухаживал. На кресте я прочел ясную, строгую надпись: «Прасковья Никифоровна Молчанова.1897–1964».
Ночью у костра Степан Васильевич рассказал мне необыкновенную историю.
– За могилой этой я слежу – ты правильно понял. И схоронил Прасковью Никифоровну здесь тоже я – она так наказывала. Нет, не мать она мне и никакая не родственница. Бабка Прасковья… Кто она мне – не объяснить. Святой человек.
Было  это летом шестьдесят второго. Плыли мы с корешем вот  также на отдаленный участок. Хотя и лето  – начало июня, – было, помню, холодно. Снег шел! Друг мой всю дорогу согревался – бутылку с собой прихватил. Ну и «согрелся»-таки: возле этой деревни мы и сковырнулись по его милости. Хорошо, рядом с берегом шли и вода была небольшая. И мотор, и багаж свой – все выловить удалось.
Дошли до деревни, забрались к этому самому взгорку, где мы с тобой поднимались, прошли к дому, стучимся. А в этом доме она как раз и жила, бабка Прасковья, что да как – мы ей рассказали. Тепло у нее  было, печь истоплена. А хоть и жмемся мы ближе к печке – все равно зубами оба клацаем. Намерзлись… Бабуля нам щей горячих достала, кушайте, мол, соколики. Чем богаты, тем и рады. А кореш мой – вот человек! А что, говорит, бабуля, не найдется ли у тебя часом чего-нибудь погорячей щей? Бражки, например?
Бражку, говорит бабка, не держу – некого угощать, гостей не бывает. А он свое: «Ты, –  говорит,  – бабуля, не беспокойся. Мы тебе за доброе дело все наши банки-склянки оставим».
Ничего, говорит бабка, мне от вас не надо. А водку я вам сейчас принесу. Не часто ко мне гости заглядывают, а беречь мне ее, видно, уж некому. Да и сама с вами чарочку за упокой выпью.
Покойника, однако, в доме не оказалось. Тут, брат, дело похлеще…
   Степан Васильевич подкинул сучья в костер, закурил.
– Ты  знаешь, нечасто я рассказываю о бабке Прасковье. Не для пересуда эта история… Но вот, когда вспоминаю тот день, когда бываю здесь – смысл жизни открывается…
– Какой же смысл?
– Какой? А вот: смысл жизни – в любви.
– Об этом знали и знают миллионы людей.
– Нет, они знали и знают по-другому. И  не все знают. Большинство только думает, что знает. В  общем, слушай: вот принесла она, значит, бутылку. Мы с другом смотрим, глазами хлопаем, ничего понять не можем – что такое? Бутылка большая, около литра, наверное. Головка сургучом залита, и наклейка – старинная. Прочитали: «Водка Смирновская. 1914 год». Ну, мы, конечно, к бабуле. Что да как, да почему? И по кому, дескать, поминки? Кто помер?
Никто, отвечает, не помер.  А бутылку эту я со дня свадьбы берегу. Мужу своему – Алексею Трофимовичу слово дала: выпьем с ним, когда он с фронта возвернется, ждать его буду.  Я говорю: «Так ведь, бабушка, смирновскую водку при советской власти не продавали, вся до революции кончилась». Правильно, говорит. А мы до революции, в девятьсот четырнадцатом, и поженились.
– Так что же она его с первой мировой так и ждала, что ли? – перебил я рассказчика.
– Вот именно! С первой мировой ждала. Потом ждала с гражданской, потом – с финской, потом – с Великой Отечественной.  А теперь, говорит, ждать, верно, уже бесполезно. Не придет мой Алешенька – ясное солнышко, сгинул без весточки, сокол мой ненаглядный. Вот за его упокой, говорит, давайте и выпьем. Веришь ли, разное я в жизни видел и разные жуткие  жизненные истории слышал. Но вот после ее слов комок в горле встал – не могу, плакать хочется, честное слово. Ощущение,  понимаешь, такое было, будто не водку, а любовь чью-то, надежду чью-то последнюю глотаю.
    В этом месте по молодой глупости своей перебил я рассказчика снова:
– Слушай, Степан Васильевич, а тебе не кажется, что бабка заливала? Извини меня, но до гражданской как-то верится, а  потом-то… Что, так все прямо – в посиделках, ожидаючи?
Степан Васильевич не на шутку рассердился:
– Ты думаешь, я тебе байки рассказываю – больно надо! Какой резон  был бабке сочинять –  не для газеты ведь рассказывала. Перед кем рисоваться? Она горем своим делилась, понимаешь, – горем. Знала, что недолго ей осталось на этом свете жить, а тоской своей с кем-то надо было поделиться.
– Удивил ты  меня, корреспондент! – Степан Васильевич надолго умолк, глядя в костер. Но завелся он уже всерьез и скрывать свою обиду  не  хотел.
– «Посиделки, ожидаючи»… – немного остыв, заворчал он. Видно, больше всего его обидели эти слова. – Ты думаешь, бабка темная, неграмотная,  она и чувствует так же по-темному? Вот если бы была графиня – тогда ладно, тогда, может быть, любовь. А она – да, неграмотная, темная, но любовь свою не унизила, через всю жизнь достойно пронесла. И потом – ждала она ведь не просто мужа. Человека ждала любимого, большого. Ее Алексей был из тех,  которых могут и должны ждать.
Светало. Костер наш догорал.
– Ну что? Надо ехать, пожалуй…
Мы стали неспешно собираться. Потом, присев на дорожку,  Степан Васильевич подвел под ночным разговором черту:
– Я потом много раз приезжал к Прасковье Никифоровне. Тянуло сюда. Помогал, конечно, ей. Крышу перекрыл, картошку копал… Так, по  мелочам, что-то делал – трудно ей было. Говорили мы с ней о жизни. Я поначалу сочувствовать пытался – как-то обидно было, что нескладно у нее все получилось. А она в сочувствиях моих не нуждалась… 

 *** 

    Года через три после нашей встречи побывал я снова в тех местах. С грустью узнал, что нет больше в живых моториста Степана Васильевича  Белозерова.
  Побывал я и в той заброшенной деревушке. На высоком холме разыскал осиротевшую могилку. Расчистил ее от лебеды,  подправил крест из лиственницы (надолго ставил его Степан Васильевич) и сел подле него со своими грустными мыслями.
О чем я думал? О бесконечности жизни. О том, что в этом мире есть много вещей, имеющих непреходящую ценность.
 И, удивительное дело, я почти физически ощущал, что на этом месте точно так же люди уже думали до меня. По меньшей мере, два человека думали – я чувствовал их незримые связи с собой.


СОДЕРЖАНИЕ

Соликамский Робинзон 3
Ход Белой Королевы 30
Любит Конев покуражиться 33
Ну, зайцы, погодите вымирать! 39
Три тысячи могил 45
Чудак из Курашима 50
Парк «калининского периода» 56
Пригрела Змеевка бобров 59
Анатолий Арландино 65
Счастье матери 70
Переборы всё поборют 75
Царица небесная 82
...Просто хочется жить 87
Акуловские страдания 95
Отпустите меня в Гималаи! 103
Подданный «королевы спорта» 108
Не надо сказку делать былью! 113
Дети стронция 117
И понравился ей укротитель зверей... 124
Родные души 128
Заря Путина 131
Кузнецова всякий знает... 139
Миллионеры 141
Обмен 146
Обрети, надежда, крылья 152
Любимая модель «окулиста» Гаврилова 156
Шрамы Терезы 159
Смородиновый чай 164
Переселенцы 173
Бог троицу любит 181
Трущобные люди 188
Чёрные начинают и... 192
Вернулись из ада 201
На войне как на войне 207
Помидор с инкрустацией 213
Прасковьина любовь 218

Геннадий Петрович СЕЛИВАНОВ
ДОРОГИЕ МОИ РОБИНЗОНЫ
Интервью, зарисовки, очерки

Финансовую помощь
в издании книги оказал
фонд "Березниковский характер".

Операторы набора Т. Сальникова, Н. Селиванова
Корректор О. Кыласова
Компьютерная верстка Л. Глоба

На обложке воспроизведена фотография острова И. Снеткова.
Геннадий Селиванов
ДОРОГИЕ  МОИ РОБИНЗОНЫ
Интервью, зарисовки, очерки

     От автора
Почти 25 лет я отработал в областной газете «Звезда». Был собкором, спецкором, начальником службы репортеров. Писать приходилось и о рекордных выработках шахтеров, и о проблемах подсобных хозяйств, и о всевозможных политических событиях…
В поисках интересных людей я исколесил все Прикамье – от Чердыни до Чайковского, написал сотни заметок, зарисовок, репортажей.
В книге, которую я собрал из своих газетных публикаций, представлена лишь малая часть того, что в разное время увидело свет. Но эти интервью, очерки, рассказы, на мой взгляд, не имеют привязки ко времени, а потому по-прежнему современны, хотя кого-то из героев уже нет в живых.
Я назвал свою книгу «Дорогие мои робинзоны», потому что у каждого из тех, о ком я пишу, в жизни были и есть свои острова – любви, веры и надежды. Острова, на которых они оставались людьми, несмотря ни на что.

СОЛИКАМСКИЙ РОБИНЗОН

  Об Иване Ивановиче Снеткове мне рассказала известная соликамская журналистка Маргарита Чиркова. Сама она недавно побывала у него в гостях и буквально светилась от восторга:
– Такой человичище! Робинзон Крузо!
И весь последующий рассказ в таких же восклицательных предложениях. А как иначе? Это ведь в самом деле сенсация: на крохотном островке (не более двух гектаров) посреди Камы 16 лет живет человек. И летом, и зимой. Не бомж. Не псих. Не беглый преступник. Чем занимается?


 

   Своим хозяйством. Выращивает бычков и свиней, возделывает огород, ловит в Каме рыбу. А еще он создал на этом безлюдном и бесхозном острове яблоневый сад...
Честно говоря, поначалу думалось: преувеличивает коллега. Слишком уж положительным получался в ее рассказах этот герой. И потом: как же так получилось, что целых 16 лет информация о соликамском Робинзоне была недоступна для газетчиков? Сам я, работавший в то время собкором «Звезды» по Верхнекамью, что называется, ни сном, ни духом... Впрочем, в любом случае адрес был очень заманчивым.
И мы с фотокорреспондентом Михаилом Загуляевым, прихватив в проводники Маргариту Георгиевну, поехали знакомиться со Снетковым.
Попасть на остров постороннему человеку очень непросто, хотя и расположен он в двух-трех километрах от города – в зоне Соликамского водозабора.
Здесь, на берегу, на насосной станции, специально для Снеткова установлен прожектор. Включили его – значит, кто-то просит встречи с хозяином острова. По этому световому сигналу (а он виден с любой точки  острова даже в солнечную погоду) Снетков запрашивает по своей рации дежурного станции: «Кто приехал?» Если гости желанны – заводит «моторку» и через 15-20 минут он уже на берегу. Если нет – привет из Севастополя!
Конечно, при желании можно попасть на остров и без приглашения хозяина – тайно, на своей лодке. Но в таком случае это будет расценено как нарушение государственной границы. Со всеми вытекающими отсюда печальными для нарушителя последствиями: дом хозяина (читай: остров) охраняют два верных пса – Туман и Боцман. Не хотел бы я встретиться с ними при таких обстоятельствах! Да и сам хозяин незваных гостей не пожалует. Это, к слову сказать, объясняет и причину «засекреченности» острова.
Нас Иван Иванович пожаловал. Причем без предварительного запроса-проверки по рации. Сам, правда, на «материк» не поплыл – прислал внука Алексея, который в это время гостил у деда, помогал в заготовке дров на зиму.
– Почему же вы нас без проверки приняли? – спросил я потом у Снеткова.
– Ну, во-первых, я по гостям соскучился, – ответил он.
– А во-вторых, сигнал просто так, ради проходимцев, с берега давать не будут.
И, хитро улыбнувшись, добавил:
– Разведка работает четко.
Мы попали на остров во второй половине дня, ближе к вечеру. Уже нетеплое солнышко, которым порадовал тот октябрьский денек, стремительно катилось к закату, и надо было спешить засветло  вернуться обратно.
– Так вы разве без ночевки? – огорчился Иван Иванович. – А я хотел было баньку для вас истопить, ушицы сварить. И банька, и уха у меня знатные. Никто не отказывается. Ну, да дело хозяйское. Пойдемте, проведу вас по своим владениям...
Это надо видеть! В провожатые вместе с хозяином без особых приглашений отправилась Машка – шикарная рыжая кошка, его любимица. Она же первая, опережая хозяина, выбежала к берегу, встречая нас. На острове Машка практически не покидает своего лучшего друга. Разве что во время охоты на мышей.
– Ну, веди, Маша, покажи хозяйство наше...
Хозяйство у Снеткова, как у настоящего Робинзона, продумано до мелочей. Начнем с дома. Стоит он на открытом месте, сразу за причалом, лицом к «материку». А точнее сказать, к маяку. Из окон, как на ладони, видна большая часть омывающей остров акватории.
От уровня камской воды дом поднят на 3,5 метра железными сваями. Таким образом, весенние и осенние паводки ему не страшны. Единственный раз за 16 лет стихия серьезно угрожала нашему Робинзону лишь весной 1994 года, когда талые воды едва не унесли избушку «на железных ножках» – омывали ее стены чуть ли не под окна. Тогда Иван Иванович бродил по комнатам в «болотниках». Но такие наводнения случаются на Каме раз в полвека.
Дом по конструкции напоминает корабль. Впереди, на «носу» – капитанская рубка со смотровой площадкой. Ее хозяин использует как комнату отдыха. Здесь, у камина, он коротает долгие зимние вечера за чтением книг, смотрит телевизор, слушает радио. Линий электропередач на острове, естественно, нет. Но без электричества Снетков не обходится – его вырабатывает японский полуторакиловаттный генератор, работающий на бензине. За шесть часов работы он сжигает всего-то три литра горючки. У наших, отечественных, все наоборот. Этот «движок» лет пять тому назад подарили папе-Робинзону сыновья, и он очень дорожит подарком. Не как памятью, а как надежным источником света и связи с внеш-ним миром.
Вернемся, однако, в дом. От главной комнаты проходит длинный коридор, по бокам которого расположены «кубрики»: хозяйская спальня и два гостевых номера. Гости, при всей труднодоступности острова, достаточно часто приезжают  сюда.  Одновременно,  кроме  хозяина,  в  доме  могут  разместиться на ночлег со всеми удобствами восемь человек.
Конечно же, как в любом доме, в этом тоже есть кухня. Она расположена сразу при входе, за перегородкой от небольшой прихожей. Просторная кухня, ничего лишнего. Газовая плита с баллоном, два шкафчика для продуктов и посуды, просторный стол – персон на шесть-восемь. Лавки, табуретки.
 
* * *
Так же подробно следует рассказать о снетковской бане. Честно говоря, подобных строений я тоже еще не видел. Предбанник этого чуда состоит из четырех отсеков. Первый – летняя веранда, которая вполне годится и не для банных дел. Второй – комната отдыха с лежаком. Третий отсек, с широкой лавкой, предназначен для «остыву» после парной. Четвертый – топочная. Печь в ней смонтирована так, что нагревательная часть с каменкой проходит сквозь стену в парную, сама же топка как бы обособлена. Очень удобно! Чтобы подкинуть дровишки, поднять температуру в парной, не надо тревожить моющихся. И, наконец, сама баня. Здесь и парилка, и моечное отделение. В нем при кажущейся тесноте могут одновременно мыться и париться четыре человека.
Банный день для Ивана Ивановича, по русской традиции, – суббота. Это для него праздник души и тела. Никаких далеких поездок, никаких больших дел на этот день не планируется. Впрочем, подготовка самой бани – дело достаточно хлопотное: надо наносить воды, дров. Вода хоть и близко, из Камы, но на хорошую помывку одному надо не менее шести ведер. По мосточкам, по ступенькам – употеешь.
Веники для бани – обычные, березовые – Иван Иванович заготавливает на «материке», в прибрежном лесу. На острове берез – раз-два и обчелся, их хозяин не трогает. Еще одна «банная» достопримечательность – цветник. Он расположен рядом с открытой, незастекленной, верандой. Растут здесь и георгины, и гладиолусы, и ромашки. Но сам Иван Иванович больше всего любит васильки. Про них же и любимая песня:
 
Разбрелись возле тихой реки
Васильки, васильки, васильки.
Словно песня без слов,
Говорят про любовь
Голубые глаза васильков...

О любви и песнях мы еще поговорим. А пока продолжим экскурсию по хозяйству.
– Веди, Машка, дальше...
 
* * *
Рядом с цветником, поближе к дому, на его задворках, Иван Иванович разбил сад. Кусты малины, красной и черной смородины, калины, черноплодной рябины... Здесь же по весне цветут черемухи и яблони. Между прочим, одних только яблонь – сто стволов, не баран чихнул!
– Их было бы в несколько раз больше, – кручинится хозяин. – Да сподобило меня одно время разводить на острове коз. Они, окаянные, все мои зеленые насаждения под корешок извели. Пришлось все начинать заново...
Сад самым естественным образом переходит в огород – с теплицей, парниками, грядками. Четыре сотки, не более.
Но что на них растет! Практически весь уральский набор: картофель, капуста, свекла, редька, морковь, бобы, горох. А сверх того – лук, чеснок, укроп. В теплице – помидоры и кабачки, в парнике – огурцы...
В общем, полное самообеспечение. Нынче Иван Иванович накопал и спустил в яму 40 ведер картошки, по пять ведер свеклы и моркови, закатал на зиму 42 «бутылька» (трехлитровые банки) огурцов по-шахтерски, два десятка литров различного варенья...
– С мясом вот у меня только проблемы будут, – признается хозяин. – Покупать придется, потому как без мяса я не могу...
Еще в прошлом году Снетков выращивал на острове бычков и поросят. Его стадо в общей сложности превышало 20 голов!
– Куда ж столько, Иван Иванович?
– У меня мясо на столе ни дня не переводилось. Кроме того, детям, внукам помогал. Часть продавал, поскольку моей пенсии и заработка на все хозяйство не хватило бы.
– Почему же сейчас от живности отказался?
– Тяжеловато стало. Мне ведь все-таки через три года 70 стукнет. Здоровьишко уж совсем ослабло.
О былом «здоровьишке» хозяина нам неожиданно рассказал... ручной насос. В самом начале своей жизни на острове Иван Иванович «пробил» в земле скважину к питьевой воде. Пить камскую водицу без очистки, без кипячения в то время было опасно: соликамские предприятия работали на всю катушку, отравляя реку своими отходами. А питьевой воды в хозяйстве Снеткова требовалось немало. Для каждого быка, например, по два ведра в сутки.
Между тем, чтобы набрать из скважины ведро, надо сделать не менее 12 «качков». Я попробовал накачать из снетковской скважины ведро родниковой водицы. Нет, от напряжения, конечно, не упал, но перекурить захотелось.
А нашему герою ежедневно требовалось не менее 50 ведер воды. Это помимо других дел, где физическая сила должна присутствовать обязательно.
Сейчас, когда с быками и поросятами покончено, обширные «хоромы» для скотины занимают куры под предводительством петуха. «Петросян», как ласково называет его хозяин, дело свое знает: хохлатки несутся практически круглый год.
– Следующим летом, – делится планами Иван Иванович, – попытаюсь развести гусей. Конечно, быков и поросят они мне не заменят, но птица, думаю, в хозяйстве полезная.
Завершая рассказ о хозяйстве соликамского Робинзона, следует сказать, что одно из самых важных его занятий – рыбалка. Сегодня оно, пожалуй, самое главное. Причем Иван Иванович обеспечивает рыбой не только себя. Большую часть улова он сдает Орлинской рыболовной артели, в которой он, собственно, и работает. А еще он – общественный рыбинспектор, охраняет акваторию острова от браконьеров.
О его работе, общественной должности и о жизни вообще мы вели разговор уже за столом. Слава Богу, догадались прихватить с берега бутылку шампанского. Это Маргарита Георгиевна перед поездкой подсуетилась:
– Водку Иваныч не пьет, а вот сухое винцо при хорошей беседе посчитает за удовольствие.
Для дорогих гостей, впрочем, у Снеткова всегда найдется бутылочка покрепче шампанского. Мы, оказалось, «дорогие». Сели, разговорились в удовольствие под хорошую закусь.
– На этот остров я попал совсем не случайно, – разоткровенничался Иван Иванович. – И уж если рассказывать, то надо начинать с корней. Родом я с Новгородчины, из Старой Руссы. На Урал, в Соликамск, попал после службы в армии – приехали с друзьями по комсомольской путевке работать на калийном комбинате. В то время, в начале пятидесятых, это была ударная стройка. Помните, в годы советской власти присказка была: «Партия сказала "надо", комсомол ответил "есть"!» Вот за «есть» я и спустился в калийную шахту. Тридцать лет отмантулил проходчиком. Добывать руду приходилось вручную, а потому, кроме ордена «сутулого», заработал я профболезнь, связанную с вибрацией. Когда наконец-то вылез из-под земли на пенсию в 50 лет, решил для себя: коли провел лучшую часть жизни под землей, как крот, так хоть напоследок побуду на этой земле вольной птицей!
Надо сказать, что к тому времени Ивана Ивановича крепко поколошматила не только работа. Он рано потерял жену, оставшись на руках с двумя сыновьями. Женился второй раз, родилась дочка. Но что-то не заладилась жизнь со второй супругой. Пришлось расстаться. Сам он объяснил причину коротко: «Не сошлись характерами». Как бы там ни было, а сыновей ему пришлось поднимать в одиночку. К слову сказать, они в долгу перед отцом не остались – нынешний дом на острове построен и их руками тоже.
Островок  на  Каме  Иван  присмотрел  еще  по  молодости, в шестидесятые годы. В выходные дни приезжал сюда развеяться, отдохнуть, порыбачить. И так он ему приглянулся, этот кусочек земли, что соорудил Иван на островке небольшую избушку. Увы, отдыхать в ней долго не пришлось: «враги сожгли родную хату». И вторую, построенную тремя годами позже, тоже спалили...
– Любовь же к природе никакие полудурки спалить не смогли!
В этой горькой фразе Снеткова – не только обида на поджигателей в буквальном смысле. «Поджечь» остров его любви и надежд пытались и много позже, когда он уже перебрался сюда на постоянное место жительства, завел собственное хозяйство. Кляузами, подметными письмами.
«Доброжелатели» писали в соответствующие органы: Снетков, мол, самовольно захватил государственную землю, присвоил акваторию острова и браконьерит на нем в свое удовольствие.
– Остров-то, между прочим, был почти лысым, – вспоминает Иван Иванович. – Трава и то не всюду росла, это уж я потом семенами его засеял. А из живности только мыши здесь были в изобилии. Я про себя этот остров так и называл – «мышиный».
– А как теперь, кстати, вы его называете? Остров Снеткова?
– Пока никак. Есть, конечно, мысли по этому поводу, но мечтать, как говорится, невредно. Что касается рыбалки, так я сразу с Орлинской артелью договор заключил – и на промысел рыбы, и на охрану акватории от браконьеров.
Сейчас подметные письма в «вышестоящие» организации на Снеткова не посылают. Однако угрозы в свой адрес он получает по-прежнему.
– Браконьеры, язви их в душу, покоя не дают, – горько вздыхает Иван Иванович. – Причем это не урки с мыльного завода – им бы я окорот немедленно дал. Мои супостаты – при погонах и государственной должности. Вот давеча, к примеру, у меня возникла стычка с Игорем Сухановым – он работает в Лысьве, соседней деревне, участковым милиционером. Все мои сети на своей «моторке» порвал. Между прочим, не первый раз. На предупреждения не реагирует – власть! Ладно, думаю, устрою я и тебе «варфоломеевскую ночь»! Взял да и его, браконьерские, сети подрезал. Он не имеет права рыбачить на акватории острова, а я здесь, между прочим, государственные интересы блюду. Прознал про это Суханов – что тут было, господи! Да я, кричит, тебя в тюрягу засажу, а в избушку твою «красного петушка» подпущу. И про кузькину, и про другую мать вспомнил. Чуть, было, мы с ним врукопашную не сцепились.
– А последствий не боитесь?
– Что мне бояться? Я не вор и не шпион. Пусть только сунется на остров – отпор мы завсегда дать сумеем.
– Сколько, Иван Иванович, вам за вашу службу государство платит? – невольно вырвалось у меня.
– За работу в рыбной артели получаю 1 200 рублей, а общественная должность не оплачивается...
Черт возьми! И вот за эти «коврижки» человеку нужны такие хлопоты? Я уж не говорю о том, что сама жизнь на острове, ежедневный тяжелый труд здесь – это не малина.
– Ну, это как посмотреть, – не согласен Снетков с такой постановкой вопроса. – Я свою сегодняшнюю жизнь ни на что не променяю. Да, труд, кажется, тяжкий. Но вот вы спросите меня: счастлив ли я?
Разговор наш прервал внук Алексей:
– Деда, с берега дают сигнал. Кто-то приехал.
– Ну, так плыви, привези гостя.
– Может, сначала спросить, кто?
– А зачем? Наверняка кто-то из своих. Ты ведь знаешь, что из-за кого ни попадя сигналить не станут. Езжай...
 
* * *
Алексей уехал, и наш собеседник надолго замолчал. Было, видно, о чем подумать.
– Вот душа-человек мой Алешка! – наконец заговорил он, не ответив на свой же вопрос о счастье. – И что бы я без него делал? Приедет, дров наколет, воды накачает, территорию приберет...
Алексей, как выяснилось, единственный внук. Он – от младшего сына Володи, который недавно умер от коварной болезни.
У Николая, старшего сына Снеткова, две внучки, но деду на острове они не помощницы. Слабоваты. Сам же Николай тоже, как и Леша, достаточно часто приезжает к отцу на помощь.
Главная работа для мужчин – заготовить на зиму необходимое количество дров. А их нужно ох как много! В доме Снеткова, кроме камина, две печи. Да еще баня «кушает» дровишки за обе щеки.
Дров на острове, слава Богу, в достатке. Большую часть бревен доставляет Кама во время весенних паводков. Другую часть – так называемые «топляки» – Иван Иванович отлавливает по акватории самостоятельно до тех пор, пока реку не скует лед. Чтобы зимой не замерзнуть, надо заготовить семь поленниц. Каждая – выше человеческого роста и в длину не менее десятка метров.
Кроме сына и внука, Снеткову частенько помогает в хозяйстве родной «Сильвинит», которому он отдал 30 лет своей жизни. Калийщики камин ему из нержавейки сварганили, стройматериалы для дома подкинули...
А еще помогают Робинзону соликамские мальчишки, которые приезжают на остров порыбачить, прокатиться на «дяди-Ванином» катере. Ни разу, между прочим, пацаны на острове не напакостили, не огорчили хозяина. Они – с добром, а он к ним – втройне: и накормит, и напоит, и на ночлег приютит. С мальчишками у Снеткова связана особая, заветная, мечта:
– Наступит такое время, когда сад мой подрастет и все яблоньки в нем зацветут. Так, помню, было в моем далеком детстве – в родительском саду, в Старой Руссе. Сядем мы с моими мальчишками за широкий стол с угощениями и песню споем: «Лучше нету того цвету, когда яблоня цветет...» Красота! Ради этих минут стоит жить.
Слушал я Снеткова и думал о том, как повезло тем пацанам, что общаются с ним. Многое в их жизни забудется, а вот такие мгновения – они в памяти навсегда.
Иван Иванович, похоже, созрел и для ответа на вопрос, который, помните, сам себе задавал: счастлив ли он?
– Ничего нового я не придумал. Мое счастье в труде.
– Тяжелое у вас счастье, каторжное...
– Труд в радость не может быть каторжным, – осадил меня Снетков. – Я многое пережил в своей жизни, крутило меня в ней, как осенний листок. Но вот что я вам честно скажу: каждый раз я благодарю Бога за прожитый день. Раньше такой потребности не было. Мне, в самом деле, нравится жить. Как там в песне поется:

Я люблю тебя, жизнь,
Что само по себе и не ново...

Без песен, как без работы, наш Робинзон жить не может.
– В них живет душа, – говорит. – В радости песня поддержит, а в беде утешит. Я люблю народные и старые, советские. Особенно военные. Вечером, если по приемнику не найду хорошей песни, сам пою. Сяду у камина и:

Бьется в тесной печурке огонь,
На поленьях смола, как слеза...

Такие вечера дорогого стоят!
Между тем на реке раздался шум причалившей лодки, и через минуту-другую в доме появился гость. Вернее, гостья – молодая интересная.
– Елена Ивановна! Милости просим! – хозяин не мог, да и, видно, не хотел скрывать своей особой радости. – Давненько вы к нам не заглядывали!
Кто она? Дочь? Сноха? Или, может, социальный работник, приехавший попроведовать ветерана? Ведь жаловался же он на здоровье – силы, мол, не те, что раньше...
– Это моя подруга, – разом развеял все наши сомнения Иван Иванович. – Все зову ее переехать на остров, да не соглашается.
Елена, смутившись от нашего пристального внимания, тихо ответила:
– Значит, плохо просите, Иван Иваныч...
Подруга! Вот тебе и «силы не те»! Ах как было жаль, что время, которым мы располагали, закончилось. Солнце уже зависло над горизонтом, и нам надо было возвращаться на «материк». Впопыхах же, наспех разговора не получалось. Не соглашалась Елена и на уговоры Михаила Загуляева сделать снимок на память.
– Вот ваш герой! – указывала она на Ивана Ивановича. – Его и фотографируйте.
 Но велико было наше желание запечатлеть редкую журналистскую удачу, трогательный эпизод в этой истории. И Елена в конце концов сдалась.
Я же окончательно поверил в искренность их чувств, когда Иван Иванович, прощаясь, сказал:
– Помните, вы спрашивали меня о названии острова? Так вот, я хотел бы назвать его именем любимой женщины. Остров Елены...
Красиво, черт возьми! Сразу же возникла ассоциация с другим, знаменитым на весь мир, островом, расположенным на побережье Франции. Вы помните, на острове Святой Елены закончил жизнь Наполеон Бонапарт.
Человек, который мнил себя гением, всю жизнь страстно жаждал славы и богатства. Было у него и то, и другое. Было, да сплыло! Последние годы жизни Наполеон закончил в одиночестве, забытым и несчастным, в мучительных раздумьях о смысле бытия.
Наш  герой, Иван Снетков, никогда не стремился ни к славе, ни к богатству. Однако тоже оказался в конце жизни на острове. Но! Не скорбящим об утраченных годах. Не мрачным отшельником. А человеком, знающим цену жизни и постигшим ее смысл.

* * *

Меньше всего мне хотелось бы, чтобы рассказ о соликамском Робинзоне читатели восприняли как занимательное чтиво, «развлекаловку». В главном повествовании я умышленно не заострял вашего внимания на проблемах, которые терзают и будут терзать нашего героя. Но об этом сказать все же следует. Речь, в первую очередь, идет о праве Снеткова жить на острове. Эта проблема остро обозначилась сразу после публикации первой главы.
Среди откликов на нее были и такие: «По какому такому праву Снетков захватил государственную территорию? А если нам тоже хочется отдохнуть на этом острове – что, надо спрашивать разрешения у его собак? Даже "новые русские" не могут себе такого позволить!»
Матькаться грех, но, обить вашу медь, назовите мне хотя бы одного «нового русского», который бы по доброй воле, сам, своими мохнатыми ручонками согласился бы колоть дрова, копаться в навозе, ловить рыбу в студеной реке, садить деревья? Не рвать природу-мать на куски, не высасывать из нее последние соки, а поддерживать то, чем она щедро делится с человеком, помогать ей? Назовите, и я тоже сниму перед ним шляпу.
Что касается отдыха на «снетковском» острове – приезжайте. Но – не куролесить по пьяни, не браконьерить, не покушаться на то, что создано не вами. Приезжайте с добром и миром – и никто вас по лбу не ударит, собак не спустит.
«Мы бы тоже хотели пожить так, как Снетков», – говорили мне другие. Так живите! Что, разве мало в России пустующей, заброшенной земли? Проедьте, пройдите по тому же Верхнекамью – увидите сотни заброшенных деревень и поселков на берегах прекрасных рек среди великолепных лугов. Во многих сохранились еще дома и хозяйственные постройки. Приезжайте, обживайтесь – кто мешает?
Увы, сегодня мы видим другое: тысячи российских мужиков и парней, молодых и здоровых, маются от безделья, сидят за спинами своих жен или престарелых родителей.
Да, конечно, условия такой жизни во многом диктует власть. Но мы, кажется, сами ее выбираем? И потом, она, эта власть, которая не может дать людям работу, не запрещает при этом искать работу самому, делать свою жизнь самостоятельной и осмысленной.
Такой, какой ее сделал для себя Иван Иванович Снетков, простой русский мужик.

* * *
Об Иване Ивановиче Снеткове мы рассказывали осенью прошлого года (фотоочерк «Соликамский Робинзон, «Звезда» 20, 27 октября 2000 г.). Впервые побывав у него в гостях, мы пообещали, что непременно приедем сюда еще раз – был бы повод.
Повод представился, и весьма неожиданно: фотоочерк «Соликамский Робинзон» был назван в числе лучших журналистских работ 2000 года во Всероссийском конкурсе. Тут уж, как говорится, сам Бог велел ехать к Снеткову.
…Иван  Иванович  был  предупрежден  о  нашей  поездке и заранее подготовился к встрече. Нет, это вовсе не означает, что он загодя накрыл праздничный стол. Подготовился – это значит с вечера попросил своих «пацанов» (о них разговор особый) натаскать воды и дров в баню. Зимой это непростой труд: от бани до камской проруби метров сто и воду надо возить на снегоходе. Дрова от дальней поленницы – таким же макаром.
Надо сказать, что к бане, как всякий истинно русский человек, Иван Иванович относится трепетно. С утра он ее начинает топить (на это уходит часа три), затем готовит веники (пихтовый и березовый). После полудня начинает помывку. Нет, сначала парится. Долго: раза три-четыре слазает на полок. Попарится – и за двери, бултых в снег. Сугробы на острове глубокие, а снег – первозданной чистоты. Удовольствие, доложу я вам, непередаваемое! Чукча сказал бы: как ананас съел.
Моется Иван Иванович не спеша. На все про все уходит у него часа два, не меньше. Все свои дела в банный день он откладывает на завтра, поэтому спешить ему и некуда, и незачем. Исключение составляют гости, которые бывают на острове, прямо скажем, нечасто. В этом случае Иван Иванович, оставив гостей в бане, спешит к печи – готовить свою фирменную уху по-ильменски (рецепт прилагается).
Баня и уха – это главный, но не единственный ритуал в подготовке к встрече гостей. Накануне Иван Иванович проверяет свою технику. Летом – катер и лодку, зимой – снегоходы (их у него два стареньких «Бурана»). Проверяет, чтобы все было на ходу, без всяких неожиданностей. Чтобы при любой оказии гостя не мурыжить на камском берегу в долгом ожидании переправы.
Встречать и доставить нас на остров Иван Иванович отправил своих «пацанов», которые приехали к нему на выходные.
* * *
«Пацаны» – это трое мальчишек, родственников нашего Робинзона. Старший, 16-летний Алексей, сын Елены Ивановны, гражданской жены Снеткова. В своей первой, осенней, публикации мы рассказывали о ней, помните? Агитировали Елену Ивановну за полный и окончательный переезд на остров, который хозяин называет ее именем. Она, к слову сказать, к советам прислушалась, стала бывать здесь чаще, а сын вообще готов жить на острове постоянно, если бы не учеба – Алеша учится в Соликамском автодорожном техникуме.
На год младше Дима, его двоюродный брат, племянник Елены Ивановны. Он хочет стать калийщиком и учится будущей профессии в другом, тоже Соликамском, училище № 10. Тоже любитель «поробинзонить» – практически каждый выходной (а уж в каникулы – само собой) он пропадает на острове.
Такой же любитель приключений и самый младший из этой троицы – 14-летний Сережа, внук Ивана Ивановича. Этот еще школьник, учится в девятом классе. Надо сказать, что отношения между подростками – ровные, «дедовщины» нет. И Иван Иванович «любимчиков» среди них не выделяет.
Зато сами ребята в Робинзоне души не чают – он для них и Бог, и царь. Каждая его просьба – в радость: воды принести, дров наколоть, сети проверить – все делают без лишних напоминаний.
Доставили они нас на остров с камского берега за какие-нибудь 15 минут. Гнали на своих «Буранах» – аж шуба заворачивалась, хотя путь был довольно опасен: теплые воды, которые сбрасывает в Каму местный целлюлозно-бумажный комбинат, вылизали в ледовом панцире на пути к острову длинную коварную промоину. Правда, Иван Иванович предусмотрительно заметил ее вешками, но у меня, честно говоря, при виде открытой воды сердце уходило в пятки.
– Да мы здесь каждый метр уже изучили! – успокоили нас ребята. – Зазря бы рисковать не стали.
– Хорошо вам здесь? – спросил я у них уже на острове.
– Еще бы! Полная свобода! Особенно в кайф здесь летом, когда можно по Каме на водных лыжах кататься.
– А работа? Здесь ведь приходится много работать?
– Работа – это тоже наслаждение, – глубокомысленно ответил за всех Алексей.
Если судить по тяге этих пацанов к труду, к настоящему мужскому делу, по отношению к жизни, хорошую смену готовит себе Иван Иванович. Толковые, сильные мужики из этих ребят вырастут.

* * *
Иван Иванович на берег не вышел – встречал нас на «камбузе». В кухне, стало быть, обнялись, почеломкались.
Оказалось, хозяин ждал нас давно и по делу, не терпящему отлагательств. Что случилось?
– Это грустная история, – сказал он. – Ее я вам расскажу вечером, после бани. А пока перекусим и займемся делами.
Дело, собственно, в этот день у хозяина острова было одно: проверить сети. Он мог бы сделать его и со своими «пацанами», но мы тоже подписались – интересно!
Увы, улов оказался бедным: в одной сетке трепыхалась щука килограмма на полтора, в другой – язь размером с ладонь.
– Ушла рыба, – сетует Иван Иванович. – В декабре еще попадалась, а потом как отрезало: только по две-три штуки за неделю и снимаю.
– Это из-за воды? Чего это она такая рыжая?
– Рыжая из-за отходов бумкомбината, такой цвет ей придает древесная кора. Но это на рыбу не очень-то действует, спит она еще. Вот весной, когда проснется и начнет икру метать, тогда только успевай заготавливай!
Нет рыбы – нет и заработка для Снеткова, у которого заключен договор с Орлинской рыболовецкой бригадой.
Жить, стало быть, приходится только на пенсию, а она у Ивана Ивановича невелика – меньше тысячи рублей в месяц получает бывший шахтер. В городе, может быть, на скромную жизнь одному и хватило бы, но на острове без своих собственных запасов от огорода-кормильца – кранты.
Бензин дорогой, а это главная статья расходов Снеткова.
Без горючки же, как без воды, – «ни туды и ни сюды».
Снегоходы и моторки жрут топливо по-черному. Да и японский движок, который вырабатывает Снеткову электричество, при всей его экономности, пару литров бензина ежедневно зимой требует. Иван Иванович – не монах в келье, без света не сидит и телевизор вечерком посмотреть любит: новостные программы – в обязательном порядке, кино и другую развлекаловку – по пристрастиям. Любимая программа, к слову сказать, «Поле чудес».
Сам же Иван Иванович ни в какие чудеса не верит.
– Вот оно – чудо так чудо! – показывает свои крепкие руки. – Без них бы ничего тут не стояло.
Зимой для рук нашего Робинзона дел, конечно, поменьше, чем в любое другое время года. Дрова заготовлены – проблем нет и (спаси, Боже, от наводнения) не будет. Запасов с огорода – картошки, моркови, свеклы – тоже до лета хватит. Кроме того, у Снеткова есть кое-какие запасы варений-солений.
Руки его были заняты в основном починкой моторов, сетей и заботой о своих «братьях меньших»: кошке Машке и собаках – Боцмане и Тумане. Стадо куриц из десяти несушек Иван Иванович по осени отдал на содержание брату – чтобы хохлатки не замерзли и не ослепли за зиму.
– Мечтаю заняться разведением гусей, – говорит Робинзон, – однако не могу купить птенцов нужной породы, а инкубаторские в этих условиях не годятся. Пропадут.
С быками и поросятами, которых Снетков выращивал еще два года назад, пришлось завязать: за рекой телушка – полушка, да рубль перевоз.
Волки нынче нашего Робинзона тоже не беспокоили (хотя к соседней деревне, Лысьве, они выходят постоянно) и лихие люди не досаждали. В общем, зиму, считай, Робинзон пережил успешно.
 
* * *
Мы с Мишей Загуляевым мылись в бане по-снетковски: из парилки выбегали на «улицу» и купались в снегу. Своими воплями распугали всех окрестных птах. Только сова, непонятно зачем залетевшая на остров, долго и невозмутимо сидела на огородном шесте, позволив даже сфотографировать себя.
Вообще, по словам хозяина, любые птицы ему на острове – в радость. Но только до июля-августа, когда начинает созревать урожай. Тут уж волей-неволей приходится их гонять. Снетков придумал вместо пугала ставить на огороде шесты с привязанными к ним пустыми полиэтиленовыми бутылками. Насыпает внутрь речной галечки, и бутылки на ветру гремят, как побрякушки, отпугивая от огорода прожорливых пернатых. Говорит, что этот «припуг» и мышей тревожит. Впрочем, с мышами летом общается Машка. Как повар с картошкой.
Иван Иванович компанию в бане нам составил ненадолго – ушел готовить свое фирменное блюдо – уху. В помощницы к нему (почистить картошку, лук, чеснок) подрядилась Елена Ивановна. С осени прошлого года она перестала быть в этом доме гостьей, а стала полноправной хозяйкой. И если бы не ее работа в городе, она, пожалуй, переехала бы на остров к своему Робинзону насовсем.
Стол хозяева накрыли в гостиной. Здесь же у Снеткова и комната отдыха (камин, диван, телевизор), и «рубка», из которой просматривается вся акватория левобережья.
За окном сгущались сумерки, разыгралась метель, а здесь было светло и тепло. И под треск пылающих в камине поленьев так же – светло и тепло – думалось о жизни. Однако разговор за гостеприимным столом состоялся у нас невеселый.

* * *
– Дело у меня простое, – рассказывает Иван Иванович. – Но сдвинуть его с места без вашей помощи вряд ли удастся. В прошлом году ко мне в гости приезжал брат. Вот, говорит, впервые проехал к тебе по всей стране на поезде бесплатно. Льготу нам, Ваня, немцы дали: как бывшему малолетнему узнику фашизма мне теперь они проезд на любом транспорте в один конец раз в год оплачивают. И, кроме того, к пенсии надбавку прикинули – 80 рублей ежемесячно. Так что, говорит, давай теперь и ты хлопочи, выбивай льготы. Будем хоть под старость лет друг к другу в гости ездить.
Надо сказать, что Снетковы – родом из Новгородской области, из деревни Большой Ужин Старорусского района.
Когда началась война, Ивану, младшему из сыновей, было всего шесть лет. Родные места в первые же месяцы войны были оккупированы, жителей – и взрослых, и малолеток – растолкали по лагерям. Попали в такой переплет и Иван с братом.
– Самое страшное событие из того времени, – вспоминает он, – игра в прятки в немецком лагере. Вокруг – колючая проволока, а рядом с ней, неподалеку от бараков, горы трупов штабелями уложены. И вот разбежимся мы с пацанами по территории, схоронимся среди покойников, а «галящий» ходит, присматривается: который среди «жмуриков» ненастоящий, а только притворяется...
Я слушаю Снеткова, представляю на месте тех детишек себя, своих детей, и у меня – мурашки по коже.
– А теперь вот, – продолжает рассказ Иван Иванович, – нам за то пребывание в лагере немцы, выходит, компенсацию к пенсии дают. Чтобы, значит, свою вину перед узниками фашизма немного сгладить.
– И это правильно! Только сумма этой компенсации какая-то несерьезная – восемьдесят рублей.
– Да Бог с ней, с суммой! – машет рукой Снетков. – Дареному коню в зубы не смотрят. Но я-то и этих денег получить не могу! Не признают меня в Соликамске малолетним узником фашизма, справки требуют, свидетельские подтверждения. А когда пожаловался, и вовсе ожесточились: по второму кругу, говорят, справки заставим собирать.
– Какие справки? – удивляюсь я. – У вас ведь в паспорте год и место рождения указаны! А это исторический факт: в годы войны эти места были оккупированы гитлеровцами. Что еще надо? Или кто-то считает, что немцы кормили ребятишек мятными пряниками?
– А вы напрасно иронизируете. В Соликамске у меня именно такую справку и требуют: докажи, мол, с помощью свидетелей, что немцы конкретно к тебе относились плохо...
– У вас есть живой свидетель – брат, с которым вы были в немецком лагере, он официально признан узником фашизма.
– А мне говорят, что свидетельства родственников в этом деле ничего не значат, – горько усмехается Робинзон, – они, мол, сказок понарассказывают. Нужно, похоже, тех самых немцев найти, которые лагерь охраняли...
Нет, это, ей-Богу, уму непостижимо! Граждане... или как вас... Господа чиновники! Неужели вы и впрямь полагаете, что советских детей в годы войны немцы отпаивали в своих лагерях сгущенным молоком? Что игра в прятки среди трупов еще не есть свидетельство плохого отношения фашистов к детям? А сами эти трупы? А выжженные дотла деревни, села, города?
Сказки, говорите? В таком случае, вам есть смысл самим поехать на запад России или в Белоруссию, где еще осталось немало свидетелей зверств фашизма. Сами старики, и не только узники фашизма, по причине своей бедности далеко от дома в последние десять лет выехать не могут.
Может быть, после таких поездок ваши «реле» затикают в обратную сторону?
Меня добивает в этой ситуации еще и такой факт. Деньги на компенсацию малолетним и немалолетним (а таковых, наверное, уже и не осталось в живых) узникам фашизма выделяет Германия – страна, принесшая нашему народу неисчислимые и немыслимые страдания. Отдать долги – это ее право и дело чести. Так какого рожна, господа российские чиновники, вы не даете Германии возможности осуществить на деле это право? С какой стати так бережно охраняете иноземные марки, которые вам не принадлежат?
...Успокоились после такого разговора мы не скоро. Ночью мне, невоевавшему, снилась война.
Мы уезжали с острова утром. Солнце только-только позолотило верхушки деревьев, и, судя по всему, день обещал быть безветренным и теплым. Как ни хочется, а зиме все же придется уступить наступающей весне. Будет, Иван Иванович, и на нашей улице праздник! Немного осталось подождать до того времени, когда зацветет на острове ваш яблоневый сад. И гуси поплывут по реке, и рыба заплещется. Жизнь возвращается!

* * *
Вот что рассказал спустя полтора года после нашей поездки на камский остров сын Ивана Ивановича Николай:
– Изменения в жизни отца произошли сразу после вашей публикации. Буквально через два-три дня после неё отца срочно вызвали в отдел социальной защиты и без какой-либо волокиты оформили нужные документы. Выплатили разовую компенсацию, сделали надбавку к пенсии, предоставили право бесплатного проезда раз в год по железной дороге. Так что большое спасибо «Звезде» за хлопоты, без вашей помощи ничего изменить бы не удалось.
Пользуясь случаем, я попросил Николая Ивановича рассказать подробнее о сегодняшней жизни на острове, о самочувствии соликамского Робинзона.
– В настоящее время недели две-три, до начала декабря, на остров не попасть, – охотно поддержал разговор мой собеседник. – Начался период ледостава, и на лодке пробраться к дому отца крайне сложно. Однако он там не бедствует: задолго до непогоды мы завезли на остров необходимые продукты – сахар, мясо, тушенку, его любимые спагетти. Кое-какие заготовки на зиму он сделал и сам. Прошедшим летом, например, у него был богатый урожай огурцов – насолил он их с большим запасом. Пусть меньше, чем в прошлом году, но всё-таки самостоятельно запасся капустой, морковью, свёклой, снял со своего огорода более тридцати вёдер картошки. В прошлые годы, правда, урожаи картофеля у него были в два раза больше.
Главные неприятности, по словам сына, произошли у Ивана Ивановича весной. Во время весенней путины у него прихватило сердечко – да так, что пришлось выехать на «большую землю», пройти обследование и несколько дней пролежать в больнице. Больше недели, правда, Иван Иванович не смог продержаться в городе, сбежал  из  больничной  палаты.  Но  и  порыбачить  не смог – ушло время, да и рыбы нынче на Каме было немного. Даже в путину.
Надо сказать, что Иван Иванович по-прежнему не теряет связи с Орлинской рыболовецкой бригадой. На новый, 2003, год он снова намерен заключать с ней трудовое соглашение. Пока есть силы, надо работать – это убеждение у него на всю жизнь.
– К  сожалению,  сил  у  отца  не  так  уж  много,  –  с  грустью констатирует Николай Иванович. – То, что раньше он запросто мог сделать в одиночку, сегодня ему уже не по силам. Например, заготовка дров. Нынче мы заготовляли их общими усилиями – напили и накололи девять поленниц. Не смогли, к сожалению, подремонтировать баню, отложили это дело на следующий год. Сейчас с отцом практически постоянно живёт внук Сергей, летом ему помогали внук Дима, другие ребята, которых он тоже считает своими внучатами.
Отрадно, что в помощи И. И. Снеткову, бывшему шахтеру-калийщику, не отказывает его родное предприятие –          АО «Сильвинит». Нынче, например, ко дню рождения Ивана Ивановича администрация предприятия подарила ему новый насос, выдала на подотчет мощный лодочный мотор. Помогает и с доставкой топлива для небольшой японской электростанции, которая установлена на острове. Иван Иванович не отказывает себе в давней привычке смотреть новости по телевизору. Да и хороший фильм помогает скрасить долгие зимние вечера.
Долгие годы рядом с нашим островитянином находятся его верные друзья – кошка Машка, собаки Боцман и Туман. Вот без них Иван Иванович жизни на острове и не мыслит. Собаки надежно охраняют его от непрошеных гостей, будь то звери или люди, а кошка – услада для души, она сопровождает Робинзона повсюду. Разве что на рыбалку вместе с ним не ездит. Нынче, к слову сказать, живности на острове прибавилось – летом здесь паслось небольшое стадо куриц – десять несушек и петух. На зиму, правда, Иван Иванович спровадил кур к родственникам, чтоб целее были: холодная зимовка в тёмном курятнике ничего хорошего им бы не принесла.
Нынешним летом в жизни Ивана Ивановича произошло сразу несколько радостных событий. Во-первых, две недели у него на острове гостили дочь Альбина с внучкой, приезжавшие из Москвы. Их он не видел уже лет пять. Во-вторых, у внучки Ирины в Соликамске родилась дочка Саша. Наш Робинзон стал прадедом!

Рецепты от Снеткова

Готовит Иван Иванович, естественно, сам. И не абы как, лишь бы червячка заморить. Нет, он любит поесть вкусно.
Три рецепта из своей кухни он рекомендовал читателям «Звезды».

Соленые огурцы
по-шахтёрски

В чистую трехлитровую банку укладываются вместе с промытыми огурцами листья черной смородины, хрена, «букетик» укропа, щепоть горошин черного перца. Затем в банку следует насыпать стограммовую стопку соли крупного помола и залить под «завязочку» чистой родниковой водой. И – в холодок, в голбец. Через пару недель можно пробовать. Если еще огурчики по-шахтерски перед едой полить сметаной, можно язык проглотить.


Мясо по-снетковски

Для этого блюда годится любое мясо: говядина, баранина, свинина. Порезанные порционно куски мяса замачиваются на 15-20 минут в столовом уксусе. Затем куски обжариваются на сковороде под крышкой. Если мясо постное – добавить масла. Жирная же свинина обжарится в собственном сале. Не пожалейте репчатого лука: 4-5 луковиц на среднюю сковородку – это самое то. Поперчить, посолить – по вкусу. Не переборщите с лавровым листом – парочки вполне хватит. За пару минут до полной готовности обильно посыпьте блюдо мелко рубленым чесноком. Если под рукой есть свежая зелень (лучок, укроп, петрушка и прочее), перед подачей на стол добавьте в блюдо и ее. Мяса, приготовленного таким макаром, много не бывает.

Уха ильменская

В далекой юности Иван Иванович работал в рыболовецкой артели на озере Ильмень.
У него и фамилия, обратите внимание, «рыбная» – Снетков (снеток). Так вот, такую уху готовили настоящие рыбаки, знающие толк в этом деле.
Уха по-ильменски готовится в глубоком противне или на сковороде с высокими бортами. Тонко напластайте картошку и уложите ее в один слой на противень (сковороду). Затем так же в один слой, но неплотно, вразброс, положите в посудину очищенную, порезанную на крупные куски рыбу. Какая у вас есть? Щука, судак, лещ? Прекрасно – это самый лучший вариант. Годятся также окунь, плотва, другая рыба. Не пренебрегайте потрохами! Рыбья печенка, жир, икра – они только улучшат вкус блюда. Особенно пузырь леща. Его, как и лавровый лист, не едят, конечно, но и пренебрегать им не стоит. Следите только, чтоб не попала желчь. А теперь залейте все это водой – так, чтобы рыба только-только скрылась, посолите по вкусу и ставьте на огонь.
Пока уха закипает, бросьте в нее пять произвольно нарезанных луковиц (рецепт дается из расчета на емкость в восемь литров), два-три лавровых листа. При закипании влейте в посудину пару хорошо взбитых яиц и пять ложек сметаны. Мелко нарезанный чеснок (не более трех зубков) бросьте за полминуты до готовности, тогда же слегка поперчите.
Готовится  уха  ровно  25  минут.  Чуть-чуть  переваришь – вкус уже не тот, а недоваривать вообще не рекомендуется. И еще: не следует добавлять в уху морковь, пшено, укроп. В противном случае, это уже будет не уха, а рыбный суп. И еще один совет: готовить надо уверенно, в одиночестве, без советчиков и с любовью к тем, для кого блюдо предназначено. «Аура» блюда тоже имеет вкус и значение.
Наутро остатки ухи превращаются в рыбный студень. Блюдо само по себе тоже очень вкусное. За уши от стола не оттащишь.
 
Последний поклон
Иван Иванович Снетков умер 23 мая 2007 года.
Умер утром, до полудня.  На рабочем месте – в своей любимой рабацкой моторке.  Увы, спасти его не смог бы и сам Господь – оборвавшийся тромб намертво закупорил артерию. Полутора годами раньше Иван Иванович пережил инфаркт. Лежал в больнице, но недолечился, списался с больничного раньше положенного срока  – не мог оставить надолго своё хозяйство без присмотра.
Похоронили Снеткова на старом Соликамском кладбище, на могилу поставили обычный деревянный крест.
  Остров без нашего Робинзона, конечно же, осиротел.  Но забытым и заброшенным он не будет. ОАО «Сильвинит», которое оказывало Снеткову всемерную поддержку, стало использовать «Дом рыбака»  как собственную базу отдыха.
Будет ли предприятие каким-то образом увековечивать память И.И. Снеткова на этом острове – неизвестно. Впрочем,  хочет кто того или не хочет, но этот маленький кусочек земли посреди Камы люди давно называют островом Снеткова.
 Переживший ужасы фашистского концлагеря, привыкший с детства к тяжелому физическому труду, Иван Иванович  не утратил способности радоваться жизни, быть щедрым, хлебосольным, справедливым.  На своём острове – веры, надежды, любви –  он реально воплотил мечту  очень многих людей к свободной жизни. И до конца оставался на нем Человеком, несмотря ни на что.


ХОД БЕЛОЙ КОРОЛЕВЫ

На зимних Параолимпийских играх в Лиллехаммере Любовь Владимировна Паниных (кстати, самая старшая по возрасту в сборной России) творила чудеса. Сами посудите: три золотые медали в лыжных гонках на дистанциях пять и пятнадцать километров классическим стилем и коньковым ходом на пятикилометровке, серебряная медаль за биатлон, бронзовая за эстафету 3х2,5 километра.
Меня, признаться, больше всего в этих феноменальных успехах поразило «серебро» в биатлоне. Удивитесь! Незрячий человек стреляет по мишеням…
Следует пояснить, что Параолимпийские игры – это спортивные соревнования для и среди инвалидов. Любовь Паниных – инвалид первой группы по зрению.
– Это многих удивляет, – улыбается Любовь Владимировна, – дело в том, что мы стреляем на звук через наушники. Так что ничего сложного – было бы желание…
Было бы желание… У Любови Владимировны желание было всегда. Желание жить. Работать. Любить. Побеждать. Желание оставить на этой земле добрую память о себе.
…Она родилась в апреле 1941 года в деревне Тихая Добрянского района. Отца не помнит. Да и он свою дочь никогда не видел. Призванный в армию накануне войны, он сгинул в ее пекле в первые же дни. Татьяна Ивановна, мать Любочки, хлебнула горя сразу: в полтора года девочка ослепла – после перенесенной золотухи. На леспромхозовских харчах здоровым не станешь.
Горько складывалась жизнь у Любы и после войны. Мама в поисках работы моталась по лесным поселкам, и дочка, понятное дело, с ней. У Любы практически не было школы. Воспоминания о тех далеких годах остались самые горькие. Одноклассники от слепой девочки в лучшем случае отворачивались. А Люба хотела, чтобы у нее все было, как у всех. В учебе при неравных возможностях она шла вровень с другими. Не лучше, но уж никак не хуже других. Разве что с физкультурой были нелады.
– Когда мне было тринадцать, – вспоминает Любовь Владимировна, – я упросила учителя физкультуры допустить меня к лыжным соревнованиям. Допустили меня, пробежала я два километра, до финиша не дошла – заблудилась. С тех пор меня не просто отстранили, но и запретили заниматься спортом.
К занятиям спортом Люба вернулась в восемнадцать лет, когда, приехав в Березники, устроилась на работу в учебно-производственное предприятие Всероссийского общества слепых. При предприятии действовало несколько спортивных секций и кружков. Люба попробовала себя во всех: она занималась гимнастикой, легкой атлетикой, плаванием, туризмом, лыжами, шахматами и во всех видах добивалась высоких результатов. Но любимыми стали лыжи. «Звездой» она могла бы стать гораздо раньше.
Лет двадцать тому назад приехала Люба в Пермь, на областные соревнования. Результат – превосходный. Пригласили на Всероссийские игры, и на них специалисты ахнули:
– А где же ты, голубушка, раньше-то была? С такими результатами и на международных соревнованиях не грех показаться!
– Где раньше была? Детей воспитывала, личную жизнь устраивала…
 Детей у Паниных к тому времени было уже двое: сын Володя и дочь Светлана. Со своим мужем Юрием, который стал для Любы, по ее собственному признанию, главной опорой на всю жизнь, она познакомилась здесь же, в Березниках, на учебно-производственном предприятии. С тех пор они и идут по жизни, что называется, рука об руку.
А в спорте для Л. Паниных все и началось с тех памятных российских соревнований. Заметили, оценили, пригласили в сборную России.
– Первые международные соревнования начались для меня в Норвегии, в центре реабилитации инвалидов. Было это в 1989 году, – рассказывает Любовь Владимировна. – Для российских спортсменов-инвалидов это были первые международные соревнования.
Примечательно, что первую золотую медаль в копилку российской сборной принесла именно Любовь Паниных. А вообще Люба завоевала тогда три медали: две золотые и одну серебряную. Потом, в 1992 году, была зимняя Олимпиада в Альбервилле, где российская лыжница Любовь Паниных была первой в пятнадцатикилометровой гонке. И, наконец, совсем недавно – Олимпиада в Лиллехаммере, где нашу спортсменку, без преувеличения, ожидал триумфальный успех.
За этот подвиг Л. Паниных удостоена высокой награды – ордена «За личное мужество». Вручал его нашей «королеве» Президент Б. Ельцин.




ЛЮБИТ КОНЕВ ПОКУРАЖИТЬСЯ…

Тридцатую зиму проводит в проруби березниковец              В. И. Конев. Каждый день, в любую погоду идет он на Семинский пруд и, как морж, плещется в холодной воде, катается нагишом по сугробам. Зевакам – в диковинку, а ему самому – в удовольствие.
– Люблю, знаете ли, покуражиться, – говорит Валентин Иванович.
О, «куражист» Конев знатный! Но «безобразничает» он безвредно, по-доброму. Как по-настоящему сильный человек. О его куражах в Березниках легенды ходят. Их рассказывают, как анекдоты об Илье Муромце, с любовью и восхищением.
Он, собственно, и есть русский богатырь. Сами оцените: рост – 2 метра, вес – 120 килограммов. В тридцать пять лет Валентин Конев выполнил норматив мастера спорта по метанию диска, запустив «летающую тарелку» аж на 56,5 метра. А вообще-то он бывший боксер-перворазрядник в тяжелом весе. В 1956 году, участвуя в сборах сильнейших боксеров Союза перед Олимпиадой в Мельбурне, Конев лишь по формальным мотивам не был включен в сборную СССР. Руководство не решилось выставить на мировой ринг перворазрядника, нужен был мастер спорта.
Но чтобы выполнить этот норматив по тем временам, нужно было иметь в своем активе три победы над мастерами. Мастеров же в тяжелом весе в сборной Союза было всего… двое.
Так вот, о байках и легендах, которые окружают имя березниковского Ильи Муромца. Мне рассказали такую историю. Дело было зимой 1981 года. «Моржи» в то время были большой диковинкой, и на них люди ходили, как на цирковые представления. Тогда-то, в начале восьмидесятых, возник организованный клуб любителей зимнего плавания в Перми. Пермские «моржи» стали практиковать свои агитационно-показательные выступления, разъезжая по городам и весям области. Практически в каждом городишке находился пруд, на котором прорубали большую прорубь и начиналось…
Так было и в Березниках. В назначенный день на Семинском пруду, расположенном в черте города, в присутствии сотни зрителей, привлеченных сюда шумной рекламой во всех средствах массовой информации, пермские моржи начали свое представление. Как положено, легкая зарядочка, обтирание снежком и по лесенке – в купель. Побарахтались полминуты и назад в шубы. Зрители, понятно, повизгивают от удивления и восторга.
Вдруг после погружения второй группы к проруби из толпы выходит здоровенный мужик под два метра ростом. Скидывает с себя одежду, укоризненно при этом выговаривая оторопевшим моржам:
– Чего вы, мужики, ерундой занимаетесь? Разве в проруби так купаются?
Сам же на глазах изумленной публики обвалялся в снегу, а затем – бултых в прорубь. С головой! Без всякой лестницы. И минуту там среди льдинок плавает. Народ, понятно, стоит ошарашенный. А мужик тем временем из проруби вылазит, хватает лопату, сует ее в руки одному из зрителей:
– Зарывай меня в снег! Не боись!
Зритель с перепугу натурально хоронит его, а народ лишь шире рот раскрывает. Полежал самозванец под снегом секунд десять – фырр оттуда, как тетерев, и снова в прорубь – бултых!
Тут уж у самих «моржей» челюсти отвисли. А мужик наш вылез из проруби, оделся, произнес перед собравшимися «спич» и был таков…
– Правду рассказывают, Валентин Иванович? – спрашиваю Конева.
– Да, в общем-то, так оно и было, – смеется в ответ мой собеседник. – Можно ведь проверить: пермское телевидение, помню, по этим выступлениям сюжет делало, там я и в кадрах покуражился…
– А что за речь вы произнесли перед народом?
– Да ничего особенного. Тем, кто стоял от меня по правую руку, я предсказал, что они займутся после увиденного закаливанием с завтрашнего дня. Тем, кто по левую, – что в течение недели. А одному старику-пенсионеру, который стоял рядом со мной, сказал, чтобы он завтра в это же время пришел на это самое место, и я искупаю его в проруби с самыми благоприятными для него последствиями.
– И что же? Неужели пришел?
– Пришел! Мы познакомились. Это был Петр Александрович Шанин, бывший инкассатор, пенсионер. Было ему уже в то время за шестьдесят. Я его искупал, как обещал, с самыми благоприятными для него последствиями – после того дня он пятнадцать лет приходил сюда и купался. Только нынче, когда ему уже восемьдесят, перешел на домашнее закаливание, в ванной.
– А почему вы так смело, если не сказать рискованно, с ним поступили? У вас что, собственная методика к тому времени была?
– А вы думаете, я на пустом месте, спьяну-сдуру куражился? Должен сказать, что пьяных не переношу. Сам же, если и пригублю, то по очень значительному поводу в малой дозе. Сейчас, впрочем, и этого не делаю. Так вот, когда я перед пермскими моржами «картину прогнал», у меня уже был пятнадцатилетний стаж «моржа». И, безусловно, собственная методика, основанная не только на моем опыте, но и на рекомендациях врачей. Должен сказать, что пятисекундное погружение в холодную воду не может принести человеку никакого вреда. Только положительные эмоции и уверенность в себе. В этом я Петра Александровича убедил, прежде чем он решился прыгнуть в прорубь. А вообще-то, если хочешь стать настоящим «моржом», надо заниматься постоянно. Есть два метода закаливания. Можно начать с пяти секунд в домашней ванне с водой при температуре 6-8 градусов, увеличивая каждый день время своего погружения на 1-2 секунды, дойти до минуты. А можно в той же ванне начать сразу минутные погружения, но в воде с температурой 28-30 градусов, ежедневно снижая ее на 1-2 градуса. Как только дойдете до холодной воды, без подогрева, все – можно идти в прорубь. Сам я, правда, к себе применил ускоренный курс обучения. Практически через неделю после занятий пошел на пруд долбить прорубь. Почему спешил? О, с этим связана целая история…
Закаливанием, зимним купанием, Валентин Иванович занялся, оказывается, по нужде. Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. Подвела его опять же страсть покуражиться. Было это в начале шестидесятых, когда Конев работал на руднике первого рудоуправления машинистом комбайна. Был он в то время здоров, как никогда. При своем росте имел 135 килограммов веса и одной левой, шутя, мог на канате перетянуть пятерых мужиков.
– А слабо тебе, Конев, одному бочку с маслом к комбайну подтянуть, – завели его однажды горняки. – Или пупок развяжется?
– Поспорим, что не только подтяну, но и на себе доставлю? – загорелся наш богатырь.
Надо сказать, что бочка с техническим маслом весила 150 килограммов и дотянуть ее надо было с откаточного на выемочный штрек, в горку, метров 25-30. Катили бочку обычно втроем… Но – поспорили. Товарищи неверующие помогли Валентину взять груз на загривок. И он потихонечку в горочку эту бочку и доставил к своему комбайну. Спор-то выиграл, а вечером спина отнялась. Да не на день-два, а на целых три года. Чего только он не пробовал, чтобы избавиться от мучительной боли в позвоночнике: и уколы, и таблетки, и мази. И все народные средства, вплоть до заговоров – ничего не помогало!
– А тут поехали мы как-то в Лысьву на соревнования, – рассказывает Валентин Иванович. – В то время я увлекся легкой атлетикой – бегом пытался лечить спину. И встретил я в Лысьве своего давнего приятеля, хорошего в прошлом боксера Халима Галямова. Разговорились. Пожаловался я ему на свои боли: ничего, мол, не помогает. «А закаливанием пробовал?» – спрашивает. И рассказывает мне историю, как он сам от радикулита холодными ваннами вылечился. Честно говоря, я не поверил поначалу. Но на всякий случай решил все-таки это средство попробовать. С методикой он меня ознакомил, но я на свой страх и риск занятия ускорил – не терпелось проверить «народное» средство. Просыпаюсь однажды утром – не болит спина. Совсем! Кто испытал – знает. Для меня жизнь новыми красками заиграла, ощутил себя самым счастливым человеком. И вот признаюсь: из-за страха потерять это ощущение решил усилить закаливание, пошел на пруд рубить прорубь. Знаете, как я Халима отблагодарил за его совет? Приехал зимой к нему в Лысьву, позвал на городской пруд. А пруд у них в центре города, и женщины все время в прорубях белье полощут. Вот пришли мы к проруби, я разделся, даю ему секундомер: засекай, говорю, минуту. И – бултых в воду. Ровно минуту в проруби пробыл, а мороз был – ниже тридцати. Вот, говорю, до чего ты меня довел, Халим! Даже он удивился такому эффекту…
С тех пор в любую погоду Валентин Иванович купается в проруби. Не изменяет своему правилу даже тогда, когда оказывается за пределами Березников. Купался в Оренбурге, Орске, Саратове. В белокаменной, на Москве-реке. А зим пятнадцать тому назад, будучи в Ленинграде, составил компанию питерским моржам, среди которых оказался великий артист Павел Кадочников. Аплодировала в тот день им Эдита Пьеха…
За эти тридцать зим – ни одной мало-мальской болезни, о простудных и речи нет.
А ведь трудовая жизнь у Валентина Ивановича ого-го какая напряженная. После ухода из шахты он тридцать лет отработал на Березниковском титано-магниевом комбинате у термической печи, на вредном производстве. И сейчас, заработав заслуженный отдых, дома ему не сидится.




НУ, ЗАЙЦЫ, ПОГОДИТЕ ВЫМИРАТЬ!

Они не косят по ночам волшебную трын-траву и даже во хмелю не поют любимую народом песню «А нам все равно». Они зайцы «неправильные». Привыкли к тяжелому крестьянскому труду и в чудеса не верят. Им никогда не было и не бывает «все равно», что происходило и происходит в их жизни.
Когда-то давно, до перестройки, в Зайцах был свой сельский совет. Жителей тогда в деревне было поболе (около трехсот), а сейчас и пятидесяти не наберется. Потому и сковырнули администрацию: на кой ляд она нужна, если управлять стало некем и нечем.
Сейчас деревня со своими поместьями и людьми административно подчиняется Субботниковской сельской администрации. Ее глава, Ольга Николаевна Мокрушина, сама три года прожила в Зайцах, знает всех ее жителей поименно. Она любезно согласилась быть провожатой для нас в этой «охоте».
Рассказывает:
– Зайцами это местечко прозвали из-за обилия длинноухих. В прежние времена они не были так трусливы, стаями шастали по огородам и разве что в домах заместо кошек не жили.
– А как нам называть жителей деревни? Зайцевцы? Зайчане?
– Зайцами и зовите. Просто и ясно.
– Не обидятся?
– А чего обижаться? Испокон века их так называли. Причем официально.
 Ну что ж, это хорошо, когда все просто и ясно. Без всяких выкрутасов – зайцы! Женщины, стало быть, зайчихи, детки – зайчата.
– А проведите вы нас, Ольга Николаевна, к самой что ни на есть заслуженной зайчихе. К самой мудрой долгожительнице. Есть такая в деревне?
– Ну, а как же? Обязательно есть. Причем это моя свекровь – Фекла Федотовна Мокрушина. Семьдесят пять годков ей нынче стукнуло…

Таких женщин, несмотря на их солидный возраст, язык не поворачивается называть бабушками. «Бабушка» – это которая на печке лежит, сказки рассказывает. А эта…
Живет Фекла Федотовна одна, в просторной двухэтажной избе с пристроем. Пристрой полагался деткам. Муж, Николай Фролович, еще по молодости его сладил: думали, никуда из родной деревни их детишки не уедут. Но зайчики подросли, обзавелись семьями – все четверо – и укатили. А хозяин семьи, инвалид Великой Отечественной, два года назад приказал долго жить.
Вот и живет его жена одна. Впрочем, не одна – два кота и кошка с ней. Да еще Зорька, кормилица. Есть огород – небольшой – пять соток, но картошкой-моркошкой с него Федотовна на весь год себя обеспечивает.
– Дети-то хоть помогают?
– А то как же? Без них я бы разве с покосом и огородом управилась? Старшие, сын и дочь, живут неподалеку, здесь же, в Верещагинском районе. А младшие мои, тоже сын с дочерью, на северах себе на жизнь зарабатывают, на тюменских нефтяных промыслах. Можно бы, конечно, расплакаться да домой деток возвернуть. Но шибко не хочется мне никого с привычного места сшибать. И что они здесь делать будут? Слава Богу, каждое лето в гости приезжают. Сена для коровы заготовят, дров на зиму, картошку помогут убрать. А дальше уж я сама управляюсь…
Таких зайцев-горемык в деревне больше половины. Рядом, по соседству, живет Василий Кондратьевич Вшивков. Через огород – дом Владимира Ивановича Мокрушина – дальнего родственника Федотовны. У обоих тоже дети в городе. Так что хозяйства с коровами и телятами, с огородами держатся на их пенсионерских плечах. Но мужчинам все-таки легче. Тропинку к дому расчистить, печь растопить, воды в баньку натаскать из колодца – работа мужская, привычная. Не так, как женщин, мужиков выматывает и летняя страда на огородах и покосах.
А вот Федотовне управляться с хозяйством с каждым днем все тяжелей. Ведро воды принести из колодца при ее-то возрасте, да с ее радикулитом – пытке подобно. А корову накормить-напоить, а печь протопить… Да мало ли дел в деревенском доме!
– Укатали сивку крутые горки, – виновато улыбается Федотовна. – Силов совсем не осталось. С коровушкой-то, видать, придется расставаться. Вот приму в Новый год у нее роды, продержу до весны, пока теленочка выкормит. И все, пожалуй, конец.
– Самой тоже надо собираться, – вздыхает Федотовна. – Может, и пожила бы еще, да не на что. Пенсия мала, а цены вздыбились, как собаки бешеные. Сбережения же мои государство в течение года в пыль превратило.
Три горюшка терзают ее душу воспоминаниями: война, смерть мужа. А третье горе…
– Вот горе так горе было! Война не такой страшной вспоминается, – восклицает Федотовна. – Вот послушайте. Нам ведь в деревне стали за работу платить только с 1965 года, когда образовались совхозы. До этого за трудодни пахали. И вот я стала делать вклады на сберкнижку. Во-первых, переводила всю тринадцатую зарплату. Во-вторых, мы выращивали поросят и бычков на мясо – сдавали государству. Приторговывала я, кроме того, помидорной рассадой на Верещагинском рынке. В общем, к 1991 году мы с мужем подкопили тридцать одну тысячу рублей. По-старому, считай, три «Волги». Вот, думалось, обеспечили старость, но пришли эти горлопаны, и все 25-летние труды коту под хвост. В 31 рубль превратились наши сбережения, что на них купишь? Пару килограммов сахара…
Извините, здесь я должен прервать речь Феклы Федотовны и сделать небольшое и нелирическое отступление.
Господа реформаторы! Вам некогда ездить в деревни, а потому я вам докладываю. Не по службе, а по душе. Господа реформаторы! Работа адовая по разрухе деревни сделана уже! Приезжайте и убедитесь, что поколение, спасшее страну от фашизма и поднявшее ее из разрухи, обворовано, унижено, сломлено до основания. Примите по этому поводу поздравления от тех, кто в разные времена пытался ставить Россию на колени да так и не смог – кишка оказалась тонка. А вот вы смогли сделать родной стране «козью морду».
– Ладно, наш век кончается, – вслух размышляет Федотовна, поглаживая кота на коленях. – Так ведь, Демократ?
Черный котяра согласно мурлычет в ответ: «Мру, мру…»
– Мы-то умрем, а вот молодым как жить? Детям?
«Мру, мру, мру…»

* * *
Молодых зайцев в деревне – раз-два и обчелся. 28-летний Петр Вихарев, к которому мы заглянули на огонек, пересчитал все молодые семьи в деревне на пальцах одной руки:
– Кроме нас – Шустовы, Паздниковы, Беляевы… У Шустовых один ребенок, у остальных – по двое.
 Петя – заяц некоренной. Приехал в деревню с родителями, когда ему было девять лет. А вот жена его, Светлана, из местных. У Вихаревых – два сына: восьмилетний Рамиль и четырехлетний Шурик.
– Как живется-можется молодой семье?
– Хреново, – удрученно признается Петр. – Я вот безработный, уволили из-за слабого зрения с железной дороги. Сижу сейчас дома с Санькой вместо няньки. Если бы работал – поводились бы родители. Но работает – в Верещагино, на почте – только жена, а потому денег, конечно, не хватает. Пособие по безработице деньгами не выплачивают, выдают товаром. Вот, видите, новый кухонный стол отхватил…
Без работы «усатый нянь», конечно, не сидит. Вихаревы живут своим хозяйством, в котором есть корова, теленок. Хотели бы прикупить еще и поросенка, да негде взять. Свиноматки ни у кого из зайцев нет, а в районном центре Верещагино поросята тоже в большом дефиците.
Можно было со товарищи завалить кабанчика на пропитание в лесу – в окрестностях диких поросят расплодилось множество. Летом все огороды на окраине деревни перепахали. Но, оказывается, никто за кабанами и не помышляет охотиться – болеют дикие «пятачки» какой-то заразной болезнью, а потому их мясо в пищу непригодно – самому можно копыта отбросить.
Понятно, что есть у Вихаревых свой огород. Большой – соток 15. Кормится с него не только семья, но и корова: корнеплоды в рационе буренки тоже должны быть.
Летом глава семьи упирается еще и на покосе. По меньшей мере пару гектаров травушки-муравушки завалить надо… Это не та трын-трава, которую сказочные зайцы в полночь в темно-синем лесу косят. Эта травушка с тебя семь потов сгонит. А упустишь время, «закосишь» под длинноухого – зимой лапу будешь сосать. Это, кстати говоря, все зайцы – коренные и не коренные – молодые и старые – хорошо понимают.
– Ну, а кроме работы, есть в деревне какие-то развлечения? Как отдыхает молодежь?
– Если есть дети – какие могут быть развлечения?
Отец кивает на своего сынишку, сосредоточенно натягивающего на себя теплые зимние штаны.
– Пойдем сейчас с ним с горки кататься. Это и есть мой отдых и развлечение.
Ну что ж, пришло время с самым маленьким зайчишкой знакомиться.
– Как зовут тебя, милый зайчик?
– Саса.
– Тебе нравится в деревне жить?
– Да.
– Скоро Новый год, Дед Мороз к тебе придет в гости. Что он тебе подарит?
– Соколадку.
– А если морковку? Ты ведь зайчик?
– Колесо.
 Ах ты, милый малыш! Тебе «колесо» – и нам становится хорошо. Что пожелать тебе в жизни, зайчик? Расти большой! А когда вырастешь – не кури, не пей водку и не сквернословь. И, главное, не забывай о своей малой родине. Живи, где родился. «Где родишься – там и пригодишься». В этой поговорке великая житейская мудрость. И если соседские вани и паши, мани и даши тоже будут думать так и останутся зайцами, не поедут за тридевять земель киселя хлебать – выживет, не умрет ваша деревня.




ТРИ ТЫСЯЧИ МОГИЛ
 
Два-три раза в неделю он обеими ногами стоит в могиле. Но при этом всегда выбирается из нее живым и невредимым.
Не пугайтесь, речь пойдет не о фантоме. О могильщике. Более двадцати лет Борис Федорович Москоков, живущий в поселке Ильинский, ходит на кладбище, как на работу.
Рассказывает:
– По моим собственным подсчетам, я выкопал за эти годы не менее трех тысяч могил. Арифметика простая: в год в поселке хоронят 160-170 человек. В редких случаях родственники покойных обходятся без моей помощи. Ну, десяток-другой от силы. А оставшиеся полторы сотни – это мои...
В день нашей беседы покойников в Ильинском не было. Не было, слава Богу, у Бориса Федоровича и работы. Однако местом встречи мы избрали все-таки кладбище. Где еще можно поговорить по душам?
Неспешно идем средь могил. Поселковый погост Федорович знает, как свои пять пальцев. Время от времени он останавливается, обращает наше внимание на памятники.
Вот очень необычный: на могиле вместо привычных «стенок» и «столбиков» – хвостовое оперение самолета.
– Здесь похоронен Виктор Петрович Попов, – рассказывает наш собеседник. – Бывший летчик, полковник, преподавал в Пермском летном училище. Был злодейски убит в Перми в самом расцвете сил. Убийц, насколько я знаю, так и не нашли...
Неподалеку от этого захоронения еще одна достопримечательность.
– Вот, смотрите, этот человек – Селиверст Харлампович Шаврин – прожил 105 лет: родился в 1889, а умер в 1994 году. Хороший был человек – его могила тоже очень просто мне далась.
– А что другие давались непросто?
– С плохими-то людьми приходится помаяться. Бабку тут одну недавно хоронили, так я весь уработался – ни рук, ни ног не чувствовал. Потом сказали: колдунья она была, ворожея. Могла порчу навести, семью порушить. Но я эти вещи уже и без разговоров, по себе знаю. Как только начинаю яму копать – все понятно: если землица не сопротивляется – значит, человек был хороший. А если она, матушка, не пускает – тут и к бабке не ходи: дерьмовый был человечишко.
– Стало быть, пожелание умершему, чтоб земля ему была пухом, не на пустом месте родилось?
– Не на пустом, конечно. Бог – он ведь все равно видит, кто кого обидит. Без труда, к примеру, даются детские могилки или те, что для невинно убиенных. А вот челкашей, бандитов, блудников земля неохотно принимает.
– И много таких встречается?
– Нет, в большинстве своем люди хорошие. Правда, в последнее время очень многие умирают от пьянки – напьются какой-нибудь гадости, вроде «Блеска» или «Трои». Знаете, такой спирт для бытовых нужд дешевенький продают? Вот с этого зелья шибко много стало людей умирать. Тут, правда, через одного копать трудно. И то верно: пьяница пьянице рознь. Один с горя запил, другой – от безделья. Который с горя – того земля без проблем принимает, а с тунеядцами, дебоширами, ворами – беда. Пусть задумаются над своей жизнью, плохо им будет на том свете, верно говорю.
– А сам-то, Борис Федорович, не расслабляешься, что ли, после трудов праведных?
– Нет, я это дело не люблю – ни с горя, ни с радости.
– Как же с тобой люди расплачиваются? Принято считать, что могильщикам обязательно для храбрости или для сугреву бутылку надо ставить.
– Да если б я все предложенные бутылки взял да выпил – сам бы уж давно дуба дал. А у меня ведь есть жена, двое детей. Я не могу их на произвол судьбы бросить. Что касается расчетов... Твердой таксы у меня нет. Кто двести, кто триста, а кто и пятьсот рублей даст. А на кого, бывает, и за «спасибо» поработаешь. Дело житейское.
– Не страшно, Борис Федорович, одному на кладбище? Без помощников, говорят, работаешь?
– Чего страшиться? Живых надо бояться. Людишки-то нынче совсем испохабились, дошли до того, что у мертвых с могил венки и цветы воруют для продажи.

Анекдот в тему

Припозднившаяся женщина возвращается домой через кладбище.
Вдруг – видит: по тропке идет мужчина в том же направлении, что и она. Догоняет и обращается с просьбой:
– Вы не могли бы проводить меня до дому?
– С удовольствием! А чего это вы так взволнованы?
– Я очень боюсь покойников.
– Напрасно. Чего нас бояться?
 
Борис Федорович закуривает «термоядерную» «Приму». Горький дым сигареты заставляет его закашляться.
– Вот от этой заразы избавиться никак не могу, – виновато говорит он. – Она, видно, и меня в могилу сведет. Хотя здоровьишко пока ничего – не обижаюсь.
О его «здоровьишке», к слову сказать, в Ильинском легенды ходят. Рассказывают, лет десять назад поспорил Борис Федорович с бывшим работником райкома КПСС о «моржах», которые накануне побывали в их поселке с показательными выступлениями. Перед всем честным народом в проруби на Обве окунались!
– Это моржи ненастоящие, – заключил на следующий день на рыбалке Борис Федорович в присутствии многих любителей подледного лова. – Настоящие моржи – они в одну прорубь нырнут, а в другую вынырнут.
– А ты мог бы так? – зацепил Москокова райкомовец. – Языком-то молоть мы все горазды.
– Да хоть сейчас! – завелся с пол-оборота Борис.
– Спорим?
– Давай!
И просто так, даже не за понюх табака, ударили по рукам. Тут же, рядом с гостевой прорубью, заделали вторую – метрах в пяти-шести. Борис разделся и без раздумий сиганул под лед. Нырнул в одном месте, а вынырнул, как настоящий морж, в другом. Одна была неприятность – при нырке трусы спали, а вокруг уже и женщины собираться начали. Это обстоятельство, впрочем, на его здоровье не отразилось.
А весной прошлого года его организм более крепкую проверку проходил. Получил как-то в марте наш «морж» деньги за шабашку – изладил печку одному местному начальнику. (Кроме могильного ремесла Борис Федорович еще и печных, и плотницких, и еще многих дел мастер.) Так вот. Начальничек не поскупился, отвалил за работу аж семь сотенных.
Ну, на радостях зашел Федорович в магазин колбаски прикупить, другим деликатесом семью порадовать. Тут его с деньгами местная шпана и засекла.
 – Дядя, дай закурить, – пристал к нему на улице амбал – пальцы веером.
Дядя дал.
– А чего ты «Приму»-то куришь, сучок? При твоих-то деньгах надо «Кент» или «Мальбору» смолить.
– Какие привык – такие и курю.
Развернулся Федорович и потопал домой. Далеко, однако, не отошел – получил удар по затылку. Оглянулся – стоит тот самый амбал.
– Что ж ты, говорю, делаешь, собака? – вспоминает Борис Федорович. – Это за мое-то угощение благодарность? Заделал я тут ему с левой, свободной, руки по мордям. Тут вижу – еще один ухарь с кулаком на меня летит. Сумку пришлось бросить – правую руку в дело пустить. В общем, уработал я их – лежат, бедолаги, по стойке «смирно», притворилися мертвым. Помощь, дурак, стал им оказывать. Наклонился – и на, получи! В засаде, на стреме, у них, оказывается, еще и третий был. Он вырвал из забора «ганку» – перекладину, по-нашему, – и со всей силы по хребту мне пару раз врезал. Етит твою мать! Такой обиды я простить уже не мог. Взял я у «запасного» эту «ганочку» напрокат и отделал всех трех, как Бог черепаху, чтобы впредь неповадно было. «Мальборы»-то, сынки, на свои курить надо!
До этого случая, между прочим, на Бориса Федоровича в поселке никто руку не поднимал. Он ведь известен еще и как укротитель драк – на все ответственные пирушки его приглашают, потому как знают: где Москоков – там пьяному рукоприкладству места не будет. По молодости он в цирке на борцовском ковре с показательными выступлениями работал.
В том, что Федорович обладает огромной физической силой, мы и сами убедились, когда он продемонстрировал орудие своего труда. Делая снимок на память, мы попросили взять его в руки лом, которым он наряду с лопатой пользуется постояннно. Играючи вскинул бывший борец своего помощника на плечо. А в «игрушке» этой – 52 килограмма веса! Собственноручно изготовил его Борис Федорович из буровой штанги. Пояснил: «Этот пришлось чуточку утяжелить, а то ведь прежний-то у меня ханыги на металлолом уперли, он весил 48 килограммов».
Через месяц ему исполнилось 70 лет.




ЧУДАК ИЗ КУРАШИМА
 
Не каждый город может похвастать своими памятниками. А вот в небольшом селе Курашим, что в шестидесяти километрах от Перми, было сооружено пять памятников. Четыре из них – по инициативе и по проектам заслуженного учителя России Ивана Ивановича Калинина.
Многие считают его чудаком. Ветеринарный врач по образованию, он связал свою жизнь с педагогической деятельностью в сельском ПТУ, а в душе всегда мечтал стать скульптором. После выхода на пенсию, в 65 лет, он закончил Московский заочный институт искусств.
– Собственно, и все свои памятники я делал из любви к искусству, – объясняет Иван Иванович. – А посвящал свои труды тому, что мне всегда было дорого...

Павшим борцам за революцию

Этот памятник рядом с сельской церквушкой был первым. Сам Бог велел Ивану взяться за его строительство, ведь он, крестьянский сын, родился в самом что ни на есть революционном – 1917 – году. Ровесник Октября с молоком матери впитал в себя преданность революционным идеалам.
Павших за революцию борцов в Курашиме было немного. В 1919 году проходившие через Прикамье колчаковцы расстреляли пятерых местных рабочих, сочувствующих большевикам.
Расправа над одним из них произошла как раз возле церкви.
Это место и было выбрано для памятника.
Калинин построил его в 1957 году – к 40-летию Великой Октябрьской социалистической революции. Иван Иванович был в то время уже лет семь депутатом сельского Совета, поэтому организационно никаких проволочек не возникло.
Материальная же сторона и вовсе была без проблем: Калинин взялся строить памятник по собственному проекту собственными руками. Бесплатно.
– Но я не один был такой, – вспоминает Иван Иванович. – Помощников-энтузиастов у меня было достаточно, поэтому памятник мы соорудили в срок и 7 ноября в сороковую годовщину революции в селе состоялось его торжественное открытие.

Ленину

Первый блин не оказался комом. Окрыленный успехом и поддержкой односельчан Калинин взялся за второй. Впереди маячила еще одна круглая дата – 90-летие со дня рождения вождя мирового пролетариата.
– С именем Ленина связана вся моя сознательная жизнь, – рассказывает доморощенный скульптор. – Он, его партия создали государство, которому я был обязан всем. Советская власть дала мне бесплатное образование, работу по душе, обеспечила старость...
Словом, за увековечение памяти вождя в родном селе Калинин взялся с неменьшим энтузиазмом. Гипсовый бюст Ленина отлили в Перми, а постамент для него Иван Иванович привычно возводил собственными руками.
Возле памятника в течение тридцати лет устраивались ежегодные ритуалы по приему сельских детишек в пионеры.
Эта традиция, казалось, будет вечной. Но после распада Союза демократы похерили не только пионерскую организацию. Приказал долго жить и памятник Ильичу. В 1992 году уже другие добровольцы-энтузиасты затянули удавку на лысине «идола» и сбросили с пьедестала. Куда его потом уволокли – никто не знает.
– Хоть бы мне сообщили, черти, – сокрушается Иван Иванович.– Я бы Ильича к себе в мастерскую, в Бершеть, увез. Пережил бы он лихие годы в укромном месте.
Кстати сказать, в Бершети, где сегодня живет Калинин, тоже был подобный памятник, возведенный по проекту и инициативе чудака из Курашима. И тоже был свергнут. Но бершетского Ильича Иван Иванович спас, отбил его у «супостатов». И сейчас хранит в надежном месте.
А в Курашиме и постамент с землей сровняли. На вопрос: «Кто такой Ленин?» местные детишки недоуменно пожимают плечами.
 
Пушкину

Все свои памятники Иван Иванович стремился установить к юбилейным датам. Вот и этот был задуман к 170-летию поэта. Но вышла осечка. Бюст поэта поручили изготовить пермскому скульптору Леониду Дружинину (ныне покойному), и что-то там у него не заладилось. Торжества пришлось отложить на год – памятник был установлен в мае 1960-го, в год ленинского юбилея.
Увы, и судьба у этого монумента сложилась такая же, как у ленинского. Отлитый из цемента, через тридцать лет он стремительно стал разрушаться. Местные власти пытались его реставрировать собственными силами, но «примочки» халтурщиков настолько исказили лик поэта, что  он перестал походить и на своего предка – арапа Петра Великого.
Нужны были профессионалы и, стало быть, немалые деньги.
 Калинин к тому времени в Курашиме уже не жил и свое влияние на местную власть потерял. Своих денег у него тоже не было. Персональную пенсию демократы у него отняли, чтобы восстановить социальную справедливость. А обычной едва хватало на жизнь. И если бы не собственный огород, он и сам бы «разрушился».
В общем, поехала курашимская делегация на поклон в Пермь, в областной отдел культуры. Помогите, родимые, памятник великому поэту спасти!
– А зачем вы его строили? – спросили у ходоков. – Какими такими узами ваш Курашим связан с именем нашего великого поэта?
Ничего не смогли на это ответить курашимцы. Пришли, было, на память пушкинские строки:

Зима! Крестьянин, торжествуя,
На дровнях обновляет путь...

Дровни! Вот что связывало Курашим с творчеством Пушкина. Когда-то давно, при царе, в селе был обозный завод, который эти самые дровни и изготовлял. А еще санки-резы. На таких Пушкин любил зимой с гор кататься...
Но это же детский лепет – для чиновника лишь забава. А больше, увы, ничего серьезного в голову и не пришло. Ну, что еще, в самом деле, может связывать уральскую глубинку, пермяков лапотных, с великим Пушкиным? Разве что родственная русская душа...
Для чиновников – это не довод. Хренотень какая-то. В общем, денег на реставрацию в Перми не дали. А чтобы обезображенный лик не дискредитировал великого поэта, памятник решили снести. Что и было сделано в присно памятном 1992 году.
После этого события в Курашиме родился анекдот. Приехал в село какой-то дяденька из Перми. Стоит перед памятником в задумчивости и время от времени восклицает:
– Ах, Кушкин, Кушкин! Ах, великий коэт!
А рядом мальчик стоит, слушает. И решился-таки малец встрять в эти великие раздумья:
– Дяденька, так ведь не «Кушкин», а Пушкин! И не «коэт», а поэт!
– Уйди, мальчик, не кизди!

Во славу СССР

Самый стойкий – живее всех живых в Курашиме – памятник, посвященный 50-летию СССР. Любимая мечта, которую удалось Калинину реализовать, несмотря на очень большие материальные трудности.
Во-первых, воздвигнуть монумент Иван Иванович решил на труднодоступной для автотранспорта безымянной горе. Ныне, к слову сказать, благодаря памятнику, она носит название Эсэсэсэрка. Выбирая место, Калинин, прежде всего, заботился о том, чтобы памятник было видно всем, с любой улицы села. И это удалось. Позже самым благотворным способом проявился и эффект труднодоступности. Лакомый для металлосборщиков кусок (памятник полностью изготовлен из металла) урвать и вывезти незаметно технически невозможно.
Построен этот памятник почти бесплатно.
– Дело было так, – рассказывает Иван Иванович. – Денег никто не давал. Хотя с идеей все вроде бы были согласны.
И тогда я пошел на хитрость. Может быть, даже на преступление. В то время возле села строили мост через реку Бабка. Подошел я к строителям, объяснил ситуцию. Так и так, мол, ребята, дело святое – помогите. Ничего они с меня не потребовали, но памятник из сэкономленного металла сварили в срок. Работали в нерабочее время. И транспортом помогли. Что ни говорите, а люди любили свою страну.
Памятник на Эсэсэсэрке имеет все главные символы порушенной страны: серп и молот, глобус с еще не разделенной территорией, знамя. Это сегодня единственная досто-примечательность Курашима, не тронутая ни временем, ни людьми.
 Погибшим воинам

Мемориал возле сельской администрации был воздвигнут без участия нашего героя – Иван Иванович в 1985-ом, в год 40-летнего юбилея Великой Победы, жил уже в соседнем селе – Бершети. Но сказать об этом памятнике все же следует потому, что и он стал жертвой беспамятства и вандализма. Последние пять лет администрация Курашима вынуждена снимать с мемориала памятные доски с именами 142 погибших в Великую Отечественную земляков. Боятся, что металлические буквы будут отбиты и сданы мародерами в металлолом, а денег на восстановление у администрации нет. И теперь только один раз в году – 9 мая – выносят эти плиты из потайного места и устанавливают на положенные им места. Никто не встает в этот день в почетном карауле возле памятника. Соберутся люди, послушают заготовленную по праздничному поводу речь. И – по домам.
Водку пьянствовать, беспорядки нарушать, как говорится.

Самому себе

На мой взгляд, этот памятник самый долгосрочный, самый существенный из всех, что воздвиг за свою долгую жизнь Иван Иванович Калинин. В селе Бершеть вместе со своими учениками из сельского профтехучилища заслуженный учитель России посадил, по его собственным подсчетам, не менее трех тысяч лип. А еще на площади в пятнадцать гектаров неподалеку от своего дома он создал дендрарий, где, кроме привычных на Урале рябин, черемух и тополей, растут дубы, лиственницы, серебристые ели – несколько сотен различных деревьев. И две березовые аллеи трудовой славы в Курашиме и Бершети – это тоже дело его рук.
 Эти памятники он поставил себе.




ПАРК
«КАЛИНИНСКОГО ПЕРИОДА»

В Соликамске зреет виноград и будут цвести апельсины. Это похоже на сказку: на севере «диком», на берегу студеной Усолки растут бок о бок клены, дубы, голубые ели. А еще – серебристые тополя, туи и совсем уж экзотические, не от мира сего, растения: барбарис, пестролистный дерен, магония... Более трех тысяч видов деревьев, кустарников, цветов!
Между тем никакая это не сказка, а самая что ни на есть настоящая быль: мы попали в Соликамский питомник-дендропарк, устроенный здесь, на берегу Усолки, великим энтузиастом Анатолием Калининым. Здесь, в небольшом домике, он живет с женой и сыном. Вокруг этого дома на девяти гектарах раскинулись его удивительные владения.
– Ну, положим, не мои, – уточняет Анатолий Михайлович.
– Дендропарк находится в собственности акционеров «Сильвинита» и существует на их средства. Я же здесь – человек наемный.
Скромничает Калинин. На самом деле, без него здесь ничего бы «не стояло». Хотя, конечно, соликамские калийщики, поддерживающие энтузиаста, заслуживают самых добрых слов. Но у них, кроме того, имеется и свой интерес: на этом участке земли они испытывают свою продукцию – калийные удобрения. Испытания, как мы убедились, проходят успешно. Речь, впрочем, не о них.
У «наемника» Калинина, кроме штаб-квартиры, на территории парка имеется свое личное хозяйство: пятнадцатисоточный огород, мини-трактор, два небольших стада кур и индо-уток. Птицы, к слову сказать, совершенно ручные и свободно разгуливают по парку. Можно сказать, украшают его, придают особый колорит. Как фазаны в ботаническом саду.
Сравнение с ботаническим садом возникло у меня не случайно. И не для красного словца. Такой сад на соликамской земле существовал реально. В первой половине восемнадцатого века известный промышленник Акинфий Демидов на берегу этой же Усолки, только километра на полтора ниже по течению (там, где сегодня высится церковь Иоанна Предтечи), создал здесь именно ботанический сад – один из первых в России. Известно, что в оранжереях Акинфия, «старого русского», наряду с теперь уже привычной «уральской» зеленью – огурцами и помидорами – выращивали и вовсе невиданные в этих краях заморские фрукты. К барскому столу подавали апельсины, лимоны и даже... ананасы!
– Ну, до ананасов мы пока еще не созрели, – говорит начальник Соликамского дендропарка. – А вот сливы, груши, яблони, вишни у нас растут и плодоносят. Придет время, за-цветут и апельсины.
Прогулявшись по парку «калининского периода», мы убедились, что чудеса возможны. Нынче, например, в дендропарке был получен первый урожай винограда. Его здесь выращивают двух видов – «амурский» и «девичий». Не в теплицах! Под открытым же небом растут здесь и такие редкие деревья и кустарники, как лапчатка Фридрихсена (курильский чай), пенсильванская вишня, вечнозеленая падуболистная магония, клен «Пурпурный король».
Надо сказать, что, при всей уникальности соликамского дендрария, это «чудо природы» создано все же не как образцово-показательное хозяйство для экскурсий и обслуживания «барского стола». Дендропарк активно работает на озеленение города: в его питомнике выращивают саженцы кедров, лиственниц, голубых елей. Хорошо приживаются на наших прикамских землях колорадская пихта, татарская сирень, знаменитая «киевская» бузина, многие другие деревья, кустарники и цветы.
– Было бы желание, – убежден Анатолий Михайлович, – а свой сад сам себе может создать каждый.






ПРИГРЕЛА ЗМЕЕВКА
БОБРОВ

Змея, по восточному гороскопу, – символ мудрости и удачи. Поскольку новый век и новое тысячелетие открывает именно год Змеи, мы решили послать свою экспедицию в место, которое хотя бы названием было связано с новым годом. Таковым оказалось село Змеевка, расположенное в Частинском районе. О том, как живут змеевцы, чем занимаются и о чем мечтают, рассказывают наши корреспонденты.
Змеевкой село назвали с самого основания – 290 лет назад. Скорей всего, по имени местной речушки, впадающей в  Каму. Речушка, в самом деле, настолько извилиста, что похожа на змею. Самих же ползучих гадов в этих местах не больше, чем в соседних деревнях.
Вообще, если говорить о животном мире в этих местах, то, в первую очередь, надо бы отметить бобров. Их-то, в отличие от змей, видно, что называется, невооруженным глазом – мохнорылые срубили себе плотину на окраине села и живут себе, в ус не дуют, не боясь людского соседства.
– А чего им бояться, – рассказывает глава местной администрации Василий Казанцев, – в селе у них врагов нет. Не припомню ни одного случая, чтобы кто-то из наших на них руку поднял – ничего плохого бобры нам не сделали. Работяги, одно слово.
Это, между прочим, говорит потомственный охотник.
– Так ведь бобер, Василий Иванович, промысловое животное. Шапка из его шкуры шикарная получается...
– Нет, – твердо говорит сельский начальник. – Мы сами бобра не трогаем и другим не даем. Тут вон нефтяники губу на них раскатали – петли на тропах поставили, так наши те петли собственноручно поснимали. И правильно, считаю, сделали – младшего брата не замай!
С кем, с кем, а с нефтяниками-то ссориться змеевцам не резон. «Лукойл-Пермь», можно сказать, Змеевку на своей груди пригрел. Десятка полтора местных механизаторов работают у нефтяников. Стало быть, полтора десятка семей змеевцев не знают нужды: заработки у добытчиков «черного золота» – дай Бог каждому.
В нынешнем году на «нефтяные» деньги в село протянули газопровод. Более тридцати лет из-за безденежья с ним мудохались! Не обидно ли было: по территории района идет труба с российским газом в Европу, а сами российские мужички используют в котельных, в лучшем случае, уголь, в худшем (как правило!) – сырую нефть. А тут за год все решилось: «Лукойл» отстегнул из своего кармана 220 тысяч рублей за временное пользование змеевской землей, и – на тебе, пожалуйста, газопровод появился. Сейчас местная котельная отапливает газом весь сельский соцкультбыт: школу, детский сад, клуб, сельхозконтору, два жилых восьмиквартирных дома. Появилась реальная возможность в ближайшем будущем подвести газ в частный сектор.
Благодаря нефтяникам, в 2000 году Частинский район впервые в своей истории из дотационной территории стал донором. Тут же были реанимированы замороженные ранее социальные программы, в полном объеме и без задержек стали выплачивать пенсии старикам и зарплаты бюджетным работникам.  Эти  блага  в  полной  мере  коснулись  и  жителей Змеевки...
Они, конечно, благодарны «Лукойлу» за его заботу. Но памятник нефтяному магнату Кузяеву в селе ставить пока не собираются. Более того, по великому секрету выдали коммерческую тайну пермских «лукойловцев»: на Змеевском нефтяном месторождении есть уникальная скважина, которая сама фонтанирует.
– Это еще надо посмотреть, кто кого на своей груди пригрел, – говорят змеевцы. – С одной только этой скважины «Лукойл» наваривает полторы тысячи долларов в сутки. А сколько других скважин на нашей земле набуровлено?
Мы не стали проверять слухи, подсчитывать чужую прибыль. Кто кому должен – без нас разберутся. Тем более что змеевцы испокон века привыкли работать на земле самостоятельно и создавать блага собственными руками. Как бобры, которых они охраняют.
Единственное предприятие в Змеевке, которое можно считать селообразующим, – сельскохозяйственный производственный кооператив «Прикамье». В его собственности 3 960 гектаров пашни, 700 голов крупнорогатого скота, мехмастерская, на балансе которой свыше 20 единиц различной техники. В кооперативе работает без малого 110 человек – почти все трудоспособное население Змеевки.
Хозяйство это, без преувеличения, лучшее в Частинском районе. Об этом говорят итоги его работы хотя бы в 2000 году. Урожайность зерновых, к примеру, составила 15,5 цент-нера с гектара, надои молока – 3 200 килограммов на корову. В два раза больше планового задания заготовлено на зиму кормов – и сочных, и грубых. За собственный счет построен новый свинарник на 300 голов. Новоселье хрюшек, к слову сказать, состоялось накануне нового года.
– Прошу учесть, – подчеркивал в рассказе о хозяйстве его председатель Владимир Никифоров, – что мы никому ничего не должны. Строим – за свой счет. Сеем и пашем – тоже. И все принципиальные приобретения делаем исключительно на собственные деньги. Нынче, правда, по лизингу приобрели два отечественных комбайна «Енисей», но зато купили на свои деньги три трактора и три автомашины.
Эти черты – независимость и самостоятельность – характерны для большинства змеевцев. Они зримо проявляются и в ведении личных хозяйств. Сами посудите. В селе 120 подворий. В каждом – свой огород, на котором помимо традиционных уральских овощей и фруктов, выращивают... арбузы и дыни. На каждом дворе – своя скотина. Если не корова (в частном стаде 90 голов), то хотя бы коза или поросенок, овцы или куры. На улицах села мы не увидели ни одной водозаборной колонки – у каждого хозяина, оказывается, свой водопровод.
А  как  вам  такие  цифры  и  факты:  в  частном  владении змеевцы имеют пять тракторов «Т-25», шесть «Т-40», два «МТЗ». Кроме того, полсотни мотоциклов, двенадцать «москвичей», десять «жигулей», три «газика» – всего 96 единиц всевозможной техники. Не хило для 120 семей!
Ничем особенным змеевцы от других крестьян не отличаются. Руки, ноги, голова – как у всех. И горькую наверняка пьют так же, как все русские люди... Что же их заставляет работать лучше других? Об истоках благосостояния селян мы пытали председателя кооператива с особым пристрастием.
– Вот что я вам скажу, золотые мои, – ответил на наши вопросы Владимир Владимирович. – Зеленый Змий – это, безусловно, большое зло. Но я по собственному опыту знаю: кто не пьет – тот не работает. Да, именно так! Выпивающий человек имеет в душе комплекс вины, от которого старается избавиться в работе. Провинившись, он пашет безотказно. Причем на любой работе. Это во-первых. Во-вторых, ему надо вернуть пропитые деньги в семью...
– И заработать на опохмелку?
– Напрасно иронизируете. Да, очень часто, признаем мы это или не признаем, вино выводит человека из стрессовой ситуации. Вот почему я на своем председательском посту терпимо отношусь к выпивающим людям. Среди них очень много людей просто незаменимых.
Честно говоря, от такого признания мы были слегка ошарашены.
– Так что же, Владимир Владимирович, получается, что за благостояние села надо благодарить Зеленого Змия?
– А вот этого я не скажу. Пьяниц сам категорически не выношу и не прощаю. Давайте сейчас проедем по селу, заедем в самые глухие уголки, и, уверяю вас, вы не встретите ни одного пьяного работника. Спорим на бутылку коньяка?
Спорить с председателем мы не стали, но предложением охотно воспользовались – хотелось поймать его на опрометчивом слове. Мы побывали на ферме, на строящемся свинарнике, в мехмастерской, в котельной. Заглянули в магазин в надежде хоть там-то застукать какого-нибудь кирюху. Увы нам и ах! Ну, хоть бы один попался...
– Дело не в том, что по заднице кнутом, – резюмировал после поездки по селу председатель. – А в том, что к человеку надо относиться по-человечески. Почему у нас люди хорошо работают, а выпивают лишь по случаю? Да потому, что стимул у них есть, и мы его никогда не нарушаем. Вот ввели, к примеру, правило: человек, заработавший в год 10 тысяч рублей, имеет право купить по льготной цене пять центнеров зерна. И это обещание – кровь из носу, но выполним. Пообещали, что в 2000 году зарплату на 25 процентов увеличим, и увеличили – на 40! Дали слово, что по итогам посевной и жатвы лучшим работникам предоставим беспроцентные ссуды на приобретение жилья – шесть квартир купили. И так во всем. А как же иначе?
Подавая руку на прощанье, Владимир Владимирович заметил, словно невзначай:
– Все мы немного змеи. Но знаете, кто в нашем селе самый настоящий Змей?
– Кто же?
– Кто-кто... Я и есть.
– Это почему?
– Потому, что шибко хитрый, однако!
Послесловие

К сожалению, мы не смогли рассказать о всех людях, с которыми встретились и разговаривали в Змеевке. В частности, о семье Голдобиных, в которой год назад родилась двойня. К слову сказать, в 2000 году в селе родились еще пятеро младенцев, а из 370 жителей Змеевки – 119 детей в возрасте до 18 лет. Это значит, у села есть будущее.
Мы не смогли рассказать здесь о том, насколько крепки в селе браки. Четыре семейных пары – Казанцевы, Фотины, Лузины, Березины – прожили вместе по 50 и более лет. Десятки змеевских семей отметили серебряные свадьбы.
У нас не нашлось места для рассказа об увлечениях жителей села – об их замечательных поделках и необычных урожаях арбузов и дынь. О том, как доверчивы эти люди – большинство их домов до сих пор не знают замков...
Но самое главное, хочется верить, мы все же заметили: змеевцы самостоятельны, трудолюбивы, добры, как бобры. И мудры, как настоящие змеи.




АНАТОЛИЙ АРЛАНДИНО

Он пришел на встречу в редакцию элегантный, как рояль. В смокинге, с небрежно закинутым на плечо шарфом, с роскошной перламутровой бабочкой на шее. Так, в привычном понимании, одеваются на праздники.
– Отчего же? – удивился наш гость. – Это моя повседневная форма одежды. Фуфаек на людях я не признаю. Настоящий артист, он и в жизни должен быть артистом. Должен удивлять и потрясать.
Вслед за этим артист просто и непринужденно произнес удивительную фразу:
– За 948 лет, которые я живу на этой Земле, у меня было очень много потрясений.
– Вы это серьезно?
– Абсолютно! Каждый человек проживает на земле несколько жизней, прежде чем его душа безвозвратно улетит в космос. Сам я, например, кем только ни был! Инквизитором в Италии, крестьянкой в Португалии, садовником в Германии. И, безусловно, фокусником. Только не помню, где.
– И что же, есть тому материальные подтверждения?
– Есть сегодняшняя жизнь, которая это подтверждает. Откуда, например, у меня любовь и тяга к магии? Из моей прошлой жизни, в которой я успел побывать магом. И тяга к крестьянскому труду, к садоводству – оттуда же. При своей сегодняшней профессии, я много сил отдаю своему земельному участку. На тридцати сотках в Платошино у меня расположен дендрарий, в котором собрано более тридцати видов различных деревьев: дуб, сибирский кедр, маньчжурский орех, миндаль, не говоря уж о наших уральских деревьях. А в саду у меня растут груша, яблоня, вишня, абрикос, много лекарственных растений.
В прошлом я был, видимо, очень хорошим садовником, если меня до сих пор тянет к благоустройству. Сад мой украшен камнями, множеством затейливых скамеек. А меня ведь никто этому в нынешней жизни не учил.
Никто не учил меня и делать различные заготовки – варенья, соленья. Откуда эта женская, прямо скажем, страсть? Опять же из прошлого, когда я был крестьянкой.
И это нормальное явление для каждого человека. Каждый из нас уже прожил несколько жизней. Вот приезжает городской житель в деревню, и по оказии ему приходится доить корову. У него нет абсолютно никаких навыков, и корову так близко видит впервые. Но дойку проводит умело, почти мастерски. Объясняется это просто: его подсознание подсказало ему навыки, приобретенные в прошлой, забытой им жизни.
– Есть ли у вас еще какие-либо увлечения?
– Дома я создаю музей магии. Что в нем? Вы знаете, например, о том, что медицинский зонд изобрели маги? Древние шпагоглотатели перед «фокусом» глотали специальный мешочек, чтобы не поранить острым концом внутренности. Зонд и шпага – экспонаты моего музея. Или вот граммофон. Изобрел его знаменитый маг Роберт Гудини, когда делал трюк «Невидимая девушка» в 1638 году. Это мое увлечение связано наверняка с тем, что в прошлой жизни я успел побывать каким-нибудь собирателем древностей. Надо поднапрячься и вспомнить это.
– А вы помните, Анатолий, что вас в сегодняшней жизни подтолкнуло к выбору профессии мага?
– Мне было лет одиннадцать, когда в наше село, Куеду, заехала с концертом гастрольная бригада, в составе которой был фокусник. Он посадил в ящик петуха, взмахнул рукой, что-то пошептал и… петух из ящика исчез. Потом он снова взмахнул рукой, открыл ящик – петух был на месте! Это уже потом я раскусил секрет фокуса: ящик был с двойным дном. А в то время меня это настолько поразило, что я раз и навсегда решил заняться фокусами.
Перво-наперво я пошел в библиотеку и стал запоем читать все имеющиеся книги и журналы, так или иначе связанные с фокусами и магией. Хотите верьте – хотите нет, но через полгода я самостоятельно подготовил собственную программу, которую с удовольствием показывал в школе.
– Вы хотите сказать, что самостоятельные занятия способны сделать из любителя профессионала?
– Нет. В моей жизни был великий учитель – Владимир Данилин. Я занимался у него в кружке, а потом лет пять работал в его программе. Он, с благословения своей мамы, подарил мне собственный фрак и цилиндр.
Володя рекомендовал меня для съемок в передаче «Шире круг». Помните, была такая на Центральном телевидении для молодых артистов? Благодаря Данилину я снялся в одном из сюжетов популярного киножурнала «Ералаш» у Грачевского.
В общем, Данилин мне очень многое дал и многому научил. И не только на сцене, но и в жизни. Можно сказать, он сделал меня. Потому я считаю его не только своим учителем, но и отцом.
– Расскажите, насколько это возможно, о своей семье.
– Родного отца не знаю и не помню. У моей матери был роман с французом, которого выслали из страны до моего рождения. Мать, по разным причинам, вынуждена была скрывать мое рождение, и до пятнадцати лет меня воспитывала ее сестра. Когда я узнал об этом, убежал из дома на два дня. Это было очень сильное потрясение. Но обида с годами прошла, теперь я помогаю им обеим. Однако мамой считаю ту, которая меня воспитала.
С женой я развелся несколько лет назад, детей нет. Квартиру и все нажитое добро я без всякого сожаления оставил ей. Сам же сейчас снимаю в Перми однокомнатную квартиру, мечтаю, что когда-нибудь у меня будет достаточно денег, чтобы купить собственную.
– В жизни вы не применяете свои способности?
– По молодости случалось. Однажды на спор с друзьями купил товар на простую бумажку. Но когда пришел возвращать его, объяснил продавцу, что показывал всего лишь фокус, разразился жуткий скандал.
А вообще-то в жизни я никак не использую свои знания и способности. Никогда не сажусь всерьез играть в карты. Помню, в Екатеринбурге меня затащили в свою компанию «братки». Просили выявить шулера в картежной компании или хотя бы показать, как можно манипулировать колодой.
Но я объяснил им, что кодекс мага запрещает мне использовать свои знания и возможности во вред другому человеку. Слава Богу, поверили и отстали. По кодексу, иллюзионисту, магу нельзя играть даже в казино в рулетку.
– Есть ли у вас «коронный» номер?
– Есть, конечно. Вот, например, с гильотиной. Когда я на глазах у изумленной публики отсекаю человеку голову. Бывали случаи, что некоторые слабонервные барышни падали при виде этого в обморок.
– Кроме  Данилина,  на  сцене  для  вас  есть  авторитеты?
– Копперфильд. Это великий артист. Некоторые из наших доморощенных фокусников говорят: вот, мол, дай мне такие же бабки, что имеет Копперфильд, и я тоже начну летать. Деньги, конечно, много значат. Но ты сначала придумай эти фокусы, поломай над ними голову, пролей сто потов на репетициях. Даром большие деньги никому не дадут.
– А какая публика вам нравится?
– Возраст, пол и место жительства значения не имеют. Я не люблю публику, которая приходит на концерты бесплатно. Ей, как правило, не интересен артист и то, что он делает. Она сама словно отбывает номер, только в зале. Среди бесплатных много откровенных жлобов и хамов. Перед ними неинтересно выступать.
– О чем я вас не спросил?
– О счастье. Счастлив ли я? Да, безусловно. Я занимаюсь тем, чем хочу. Я свободен в своем выборе. Тысячи, миллионы людей не имеют такой возможности. При всех трудностях своей работы, я испытываю настоящий кайф!






СЧАСТЬЕ МАТЕРИ
 
В семье Алевтины и Ивана Копытовых из Соликамска растет десять детей. Все ухожены и устроены, а их мама выглядит прекрасно!
Никого из Копытовых заранее о своем приезде мы не предупреждали. Во-первых, потому что хотелось увидеть нелакированную картинку. Во-вторых, хлопоты в любой семье сопряжены с определенными расходами, а в многодетной семье – каждый рубль на счету. К тому же накануне разыгралась непогода...
В общем, мы нагрянули в квартиру Копытовых, в буквальном смысле, как снег на голову. Я умышленно подчеркиваю эффект неожиданности, чтобы вы тоже прониклись впечатлением, которое произвела на нас эта семья.
Дверь нам открыла женщина, в которой ну никак мы не заподозрили многодетную мать. Длинные волосы уложены в шикарную прическу, на лице – легкий макияж. Одета, словно собралась на деловой прием. Симпатичная, обаятельная, приветливая. Подумалось, какая-то дама из социальной службы пришла навестить семью.
– Нам бы Алевтину Леонидовну Копытову...
– Так я и есть Алевтина Леонидовна. Проходите,  гостями будете...
Это свое смятение мы в разговоре с хозяйкой высказали сразу же. Мол, мама десяти детей не может выглядеть такой – вызывающе привлекательной.
– Так потому у меня и десять детей! – расмеялась в ответ Алевтина Леонидовна.
* * *
Дома в этот день оказались восемь из детей Копытовых.
Впрочем, давайте познакомимся со всеми. Начнем, пожалуй, с сыновей. Старшие – Михаил (24 года) и Владислав (23).
Есть еще младший Ванечка – ему скоро семь лет стукнет. Остальные – дочери. Екатерине – 20, Ольге – 18, Варваре – 15, Анне – 13, Кристине – 10, Владилене – 3 года. Десятый ребенок – дочка Алевтинушка (только так называют ее в семье) родилась в августе прошлого года. Недавно Копытовы торжественно отметили ее «семимесячье».
Вообще, каждому из детей до трехлетнего возраста дни рождения отмечались и отмечаются ежемесячно. Такая в семье сложилась традиция.
Живут Копытовы в трехкомнатной квартире девятиэтажного дома в новом микрорайоне Соликамска – на Клестовке.  Тесно живут, что тут скажешь. Хотя старшие – Миша, Слава и Катя уже ушли из родительского дома, создали собственные семьи. Но семеро-то остальных – по лавкам!
– Эту квартиру мы ждали ровно десять лет, – рассказывает Алевтина Леонидовна. – Поначалу нам хотели дать даже две, на одной лестничной площадке. Да потом, видно, решили, что с нас и этой хватит. Мы не обижаемся, привыкли. Как говорится, в тесноте, да не в обиде.
– А как же спите?
– Ванька, пока маленький, с двумя младшими девчонками – в одной комнате, две старшие дочери – в другой. Алевтинушка и Владиленка – с нами.
– А-а...
 – А одиннадцатого ребеночка мы не планируем.

* * *
Надо, наверное, рассказать здесь историю любви Копытовых. Это ведь надо решиться – иметь десять детей!
– Мои мама и папа всю жизнь плавали на барже по Каме, – рассказывает Алевтина Леонидовна. – Отец – шкипер, мама – его помощница. Естественно, и я с молодых юных лет плавала на этой барже. Баржа, можно сказать, и определила мою судьбу...
Алевтине было шестнадцать, когда на самоходку пришел отрабатывать практику после училища Иван. Салага! Ему в то время только-только исполнилось восемнадцать. Глянули молодые друг на друга и – загорелись. Сезон проплавали как жених с невестой, а весной, в мае, накануне новой навигации, стали мужем и женой. (Нынче, к слову сказать, Копытовы будут праздновать серебряную свадьбу.) Родители к тому времени уже думали об отдыхе, и все произошло очень даже кстати. Отца-шкипера на следующий плавательный сезон заменил Иван, а помощником,  естественно, стала дочка, Алевтина.
Через год у них родился Мишка, потом – Славка... И пошло, поехало. Вернее, поплыло. Практически все дети Копытовых (за исключением трех последних) выросли на барже. Алевтина после родов практически не бывала в декретных отпусках. Двадцать лет проплавали Копытовы по Каме на своей семейной барже вместе с детьми!
– Как же вы справлялись? – спрашиваю Алевтину Леонидовну. – С такой оравушкой и на берегу-то тяжко...
– В то время были живы бабушки, летом с малышами они водились.
– А как вы вообще решились на такой подвиг – родить десятерых? В наше время редко кому такое придет в голову.
– Моя вина, – «кается» Алевтина Леонидовна. – Очень люблю детей. И еще верю в Бога: на все его воля.
– А муж как к этому относился?
– Иван соглашался с моими доводами. Один ребенок – это не ребенок, Бог троицу любит. А где трое, там и четвертый не помешает...
– И девятый, и десятый?
– Да, и они тоже были желанны и любимы.
Но ведь этих желанных и любимых еще прокормить, одеть-обуть надо!

* * *
О доходах семьи мне говорить, право, неловко. Стыдно за родное государство, которое якобы обеспокоено низкой рождаемостью в России. Семья Копытовых живет, главным образом, на заработки Ивана Михайловича, который сегодня работает электриком в горэлектросети. Зарабатывает он в среднем по 3,5 тысячи рублей ежемесячно.
Алевтина Леонидовна вот уже три года сидит дома. После списания баржи по своей профессии (помощник шкипера) она устроиться на работу не может. А на другую, без специальности, ее не берут. Переучиваться же, считает, уже поздновато. Многодетная мать получает от государства 500 рублей – пособие на ребятишек.
Вам не кажется, что это пощечина общественному мнению? Ведь очень многие люди полагают, что наши налоги уходят на помощь многодетным семьям. Возмущаются: плодят, мол, голь перекатную, а мы должны за это расхлебываться! Не шибко-то, уважаемые сограждане, мы и перегнулись в этой помощи.
До недавнего времени у семьи Копытовых, например, не было даже субсидии по оплате за квартиру: рассчитывались на полную катушку – по 700 рублей в месяц. А три года назад их едва не выперли из жилья за долги.
Как возник долг – об этом отдельный разговор.
– Когда Слава служил в армии (в Чечне, между прочим –    Г. С.), – рассказывает Алевтина Леонидовна, – вдруг приходит письмо от командира части, что сын находится в критическом состоянии в госпитале, в Дагестане. Муж и старший сын, Михаил, собрались туда ехать. Но где взять денег? Военкомат отказал, отдел социальной защиты – тоже.
Пришлось продать новый спальный гарнитур, на который копили деньги несколько лет. Хорошо еще, что мужу на работе выделили материальную помощь да соседи в долг дали. В общем, семь тысяч рублей бухнули в эту поездку, чтобы Славу из Дагестана привезти. Слава Богу, живого. Никто нам эти расходы, разумеется, не возместил. Пришлось самим расхлебываться – в том числе за счет квартирных платежей.
Впрочем, Копытовы на жизнь не жалуются. Как говорится, за что боролись – на то и напоролись. А «напоролись» они, при всех бытовых трудностях, на настоящее счастье.

* * *
Это счастье – в детях. Смотрю на них и думаю: они ведь, в самом деле, и желанны, и любимы. Это сквозит во всем: в их светящихся радостью глазах, в поведении, в желании общаться. Окружили нас и готовы рассказывать о себе, о своей замечательной мамочке хоть до вечера.
– С ними мне очень легко, – делится своей радостью Алевтина Леонидовна. – Девочки все домашние хлопоты взяли на себя – и обед приготовят, и пол вымоют, и постирают. Шьют, перешивают себе вещи тоже сами. Ремонт вот мы затеяли – так они и побелку, и наклейку обоев не хуже профессионалов сделали. А сыновья с отцом самостоятельно стенку собрали.
– А что ты, Ванечка, умеешь делать? – спросили мы у младшего из сыновей.
– Я петь умею!
– И часто тебе хочется петь?
– Всегда!
Вот это и называется счастьем.




ПЕРЕБОРЫ ВСЁ ПОБОРЮТ
 
Всю жизнь я прожил в деревне. Был свидетелем и хрущевских, и брежневских «преобразований» села. Что сказать? Матушка-деревня ни при каком режиме не была процветающей, всю жизнь об нее ноги вытирали. А сегодня на нее вообще плюнули, и «Звезда» довольно часто пишет об этом. Однако вот что я хочу подчеркнуть: при всех режимах работящий человек в деревне не пропадет, всегда себя и свою семью прокормит. И даже при сегодняшнем наплевательском отношении к селу есть в Прикамье места, где при всех трудностях нынешней жизни люди работают и живут достойно. Приезжайте к нам в деревню, посмотрите.
 А. ТЕТЮЕВ,
 д. Переборы, Берёзовский район

Глава администрации Переборского сельского совета Сергей Кобелев – человек с юмором. На вопрос, откуда у деревни такое веселое название, он, не задумываясь, ответил:
– Наши предки, должно быть, любили жучиться в «очко», и у них часто случались переборы. Как в песне поется: «Не очко меня сгубило, а к одиннадцати – туз».
Так же весело стал рассказывать он и о деревенском житье-бытье.
– Записывайте. «Средь высоких хлебов затерялося небогатое наше село. Горе горькое по свету шлялося и случайно на нас набрело».
– Это что ж за горе штаны порет? – подыгрывая деревенскому начальнику, спросил я.
– А вот эти ребята сейчас вам все и расскажут, – Сергей Николаевич кивнул в сторону сидевших в уголке двух милиционеров. – Это наши участковые: Ильшат Канзепаров и его помощник Юрий Литвин. Я же, извините, по делам в район отбываю – в бюджете концы с концами не сводятся, а у нас на носу новый учебный год и отопительный сезон. За каждую копейку в районе бороться приходится. Как и за все в этой жизни. Поэтому, скорей всего, нас и назвали – Переборами.
Чем хороша жизнь в деревне, так это еще и тем, что люди здесь раскрепощены в своих высказываниях. Без оглядки на начальника. Нет его – и ради Бога, мы сами с усами, расскажем, что знаем и думаем. В городских конторах же газетчику на всякий пустяк разрешения «главаря» испросить требуется, а потом еще и утвердить написанное: вдруг что не так преподнесли?
Участковые все «преподнесли» как Бог на душу положил.
– Горе-то у нас было одно, – рассказывает И. Канзепаров.– Повадились к нам из Лысьвы урки ездить, скот угонять. Пять коров с начала этого года забили. Выведут из деревни буренку, кишки ей выпустят, разрубят на части, не снимая шкуры, и – алю-улю. Засады ставили, а они сквозь них, как неуловимые мстители, проскакивали. Но все-таки взяли мы их с поличным. Оказалось, по наводке работали, местный житель им помогал. Теперь вот, вроде, жители успокоились, да новая беда приспела. Вот уж, в самом деле, не понос, так золотуха...
Новую беду принесли собаки. Вернее, их огромадное наличие на территории сельсовета. К Переборам примыкают еще три деревни: Покровка, Ванькино, Шаква. Местные пинкертоны утверждают, что «друзей человека» развелось в округе, как скотины нерезаной. А скотинки, к слову сказать, в этих деревнях, не в пример другим, порядочно. На личных подворьях содержится 640 голов крупного рогатого скота, 400 свиней, 300 овец. Ну а курам, уткам, гусям здесь счет не ведут – эта живность практически у каждого в хозяйстве имеется. В части разведения скота Переборы всех поборют, переборют, выборют.
– Окромя скотины, у каждого жителя на дворе собака, а то и две, – удрученно продолжает рассказ участковый. – Да плюс к этому десятков пять-шесть бездомных по деревням шастает. Недавно девчушку в соседей деревне псина изурочила – лицо покусала, глаз выцарапала. Прямо наваждение какое-то!
– Что же вы? Преступников перебороли, а с безродными бобиками справиться не можете?
– У нас каждый патрон на счету, начальство за стрельбу строго спрашивает. Да и стрелять в населенном пункте без нужды запрещено. Щелкнешь пса, пусть даже и в пределах самообороны, а потом от суда не отобьешься. Скажут, мол, покушение на личную собственность, плати за моральный и материальный вред. А если защитники животных об этом узнают – так вообще будешь иметь бледный вид и макаронную походку. В живодеры запишут. На кой ляд нам такая слава?
Между нами, «живодерами», собачью напасть перебороть в деревне взялся ветеринарный врач Андрей Канов. Делает он это очень просто – без шума и пыли, как говорится. Отстегивает во время течки свою Пальму, ружьишко на плечо – и айда в лес. Кобелинос де Переборо – тут как тут, следом бегут. Однако редкий из них после «рандеву» живым домой возвращается.
Не спешите осуждать ветврача, который, мол, «нарушает заповеди» и прочее. Вот когда столкнетесь с бешеной собакой один на один в глухом переулке – тогда и поговорим.
А переборцы, между прочим, за эту санитарную работу врачу «спасибо» говорят.
Борьба с ворами и беспризорными собаками – это «цветочки». «Ягодки» же – это ежедневная борьба за достойную жизнь на родной земле. И об этом без всякого пафоса рассказывала мне Елена Боровых, заместитель директора подсобного хозяйства Яйвинской ГРЭС-16 – единственного на территории сельсовета предприятия.
– В нашем распоряжении семь с половиной тысяч гектаров пашни. Из них половину используем под зерновые, остальное – под пары и травы. На содержании в хозяйстве               2 500 голов крупнорогатого скота, 900 свиней. Ежегодно производим до трех тысяч тонн мяса и по 25-26 тысяч литров молока. Для 420 работников, считаю, это хорошие показатели.
Куда уж лучше, если учесть, что хозяйство испытывает постоянный дефицит горюче-смазочных материалов, запчас-тей для техники, давно отработавшей свой ресурс. А минеральных удобрений местные поля уже второй год не видят.
– Люди у нас очень работящие, таких еще поискать, – с гордостью говорит Е. Боровых. – На общественной земле вкалывают, как на своей собственной.
– А есть ли собственная-то?
– Ну, огороды-то у каждого. Бери хоть гектар, не возбраняется. Я сама вот с мужем обрабатываю пятьдесят соток только под картофель. Восемьсот ведер снимаем. Да таких, как мы, в деревне чуть ли не через каждый дом.
– Отчего же не хотите при таком трудолюбии только на себя работать? Почему бы фермерством не заняться?
– Пытались некоторые. Да только государство повело себя, как блудливый муж с любовницей: поматросил да и бросил. Так и здесь: наобещали кредитов, порушили прежние хозяйства, а потом забыли – выживай, как можешь. А знаете, почем государство покупает у нас сельхозпродукцию?
Молоко, например, по 180 копеек за литр. В три раза дешевле бензина! Ну как при таких условиях выжить фермеру? Слава Богу, у нас на эту удочку только два-три человека и клюнули, остальные решили держаться вместе, сообща. А те, кто ушел, соплей на кулак намотали да обратно пришли. И, по-моему, не жалеют.
Подсобное хозяйство в Переборах – единственное далеко окрест, где люди получают за свой труд «живые» деньги.
Пусть небольшие (среднемесячная зарплата 400 рублей), пусть с задержками на месяц-два, но живая денежка дает какую-никакую свободу для маневра. Да вот хотя бы излишки сельхозпродукции с личного подворья в город вывезти.
Более мощную поддержку со стороны администрации селяне находят в строительстве жилья. В нынешнем году аж целая улица (двенадцать семей!) отпраздновали новоселья в добротных кирпичных коттеджах, построенных в основном на деньги хозяйства. Помогает администрация своим работникам и при заготовке сена, вспашке огородов и уборке урожая на личных огородах. А еще она помогает содержать в деревне столовую (в которой, между прочим, можно пообедать сытно всего за червонец!), детский комплекс (восьмилетняя школа и детсад), фельдшерско-акушерский пункт.
Не случайно, конечно же, молодежь не уезжает из этой деревни в поисках счастья. И свадьбы здесь играются чаще, чем в соседних районах. Накануне нашего приезда, например, отплясала свадьба в доме Бражниковых. Сын Павел привез невесту Елену Летову из соседней деревни. А на следующий день, в пятницу, деревня готовилась отметить бракосочетание Павла Тетюева – свою половинку он нашел в городе. Обе пары местом постоянного жительства выбрали Переборы.
Стремятся попасть в эту деревню и иностранцы. Иностранцы – в буквальном смысле. За последние три года сюда приехали на постоянное место жительства три семьи из Армении, две – из Казахстана, одна – из Туркмении. И чувствуют себя здесь лучше, чем дома.
– А что, Елена Михайловна, – попросил я, – не слабо нам будет проехать по деревне и подтвердить этот ваш рассказ в разговоре с односельчанами?
– Не слабо.
Мы объехали по меньшей мере пять-шесть дворов – на большее просто-напросто не хватило времени. И, скажу чест-но, ни единой жалобы не услышали.
Дольше всего задержались в доме Михаила Петровича Рудных. Почему? На мой взгляд, он и его семья наиболее точно передают характер этой деревни. Михаил Петрович с женой Серафимой Ивановной воспитали пятерых детей, которые, в свою очередь, нарожали им уже десять внуков. Пятерых внучат мы застали в доме – приехали к дедушке с бабушкой на летние каникулы.
– Славные ребятишки, – не нахвалится дед. – Без работы, как и мы, старики, сидеть не могут. Все спрашивают: «Деда, а в чем помочь надо?» Эх, им бы вот тракторишко какой-нибудь маленький изладить, чтобы с детства к технике были приучены. Страсть-то у мальчишек к этому делу большая. И почему наша промышленность мини-технику не выпускает?
«Тракторишко» не повредил бы и самому Михаилу Петровичу – усадьба при его доме занимает пятьдесят соток и над грядками приходится горбатиться вручную. Однако при всем при том, работа на земле для него – в радость. И выращивает он на родной землице не только «борщевой набор» – картошку, свеклу, капусту и прочее. Растут у него здесь и огурчики с помидорчиками разных сортов, и репа, и редька, и клубника. По периметру усадьбы – ягодные кусты и деревья практически всех известных на Урале пород. Одно время Михаил Петрович загорелся выращивать даже арбузы и дыни. Увы, не получилось. Тогда посеял он на огороде лен и просо. Вот с этими культурами не прогадал. Только зачем ему это?
– Ну, как же? – искренне удивляется Петрович. – Лен хозяйке на зиму, пусть пряжу прядет, холсты ткет. Время-то зимой долго тянется. А просо... Вы кашу из него не пробовали? Вот то-то. Знатная, доложу вам, кашка получается, если ее на молочке сварить да маслицем приправить.
Молочко и маслице, а также яйца для стряпни в семье Рудных тоже собственного производства. Для этих целей содержат они корову, козу и небольшую стайку кур.
– Жить в нашей деревне и можно, и нужно, – убежден Михаил Петрович. – Честно говоря, я не понимаю, как это можно бедствовать, имея свой дом и землю? Есть, правда, одна беда, которая по-настоящему печалит. Что-то неладное сделали со страной наши правители. Войны, казнокрадство, межнациональные конфликты... В молодости, помню, я на триста рублей ездил отдыхать в Гагры, еще и посылки оттуда домой присылал. И люди были, как братья, – добрые, веселые. А теперь попробуй туда сунься! Да вообще-то, и деньжат на поездку не наберешь. Я, например, дальше Перми выехать уже не могу. Вот эту напасть – нынешний режим – как-то бы перебороть. Тогда и умереть можно было бы спокойно...





ЦАРИЦА НЕБЕСНАЯ
 
В Соликамском районе, в селе Села, живёт удивительная женщина: Екатерина Егоровна Хомякова родила и воспитала 16 детей – десятерых сыновей и шестерых дочерей.
 Все дети Хомяковых родились в деревне Ульва Соликамского района. Да и сами родители – из этих мест.
– С Николашей мы жили, можно сказать, рядом, – вспоминает Екатерина Егоровна. – От моей до его деревни – километра три, не больше. Я росла сиротой: мама умерла рано, оставив отцу меня и двух братьев. Папа с фронта вернулся весь израненный, правая рука у него висела, как плеть, не работала. В общем, хлебнула я горюшка в детстве по самые уши. Может быть, поэтому всегда мечтала стать мамой и чтобы у меня было много детей, и чтобы все они были счастливы.
Я считаю, в жизни мне повезло: я встретила и полюбила Николая. А познакомились мы с ним на вечерке, как обычно знакомились деревенские парни и девчата. Жили в то время хоть бедно, но весело. Это сейчас без бутылки беседа не завяжется, а в то время молодежь к спиртному была равнодушна, умела и петь, и плясать. И работать как надо.
Мне  в  ту  пору  еще  и  16  не  исполнилось,  а  Коле было 18.
Он был парень видный, да к тому же гармонист. Не одно девичье сердце по нему сохло. Ну, познакомились, стали дружить. Целый год скрывались, никто о нашей любви не знал. А тут подоспела Коле пора в армию идти. Думали поначалу, после его службы поженимся, но, как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло.
А дело было так. Пошел Николай осенью на охоту, дичь пострелять, но вместо глухаря на медведя напоролся.
Ружье Мишка у него из рук выбил, и пошла у них рукопашная – не на жизнь, а на смерть. Коля-то мой все же ловчей оказался: оседлал медведя и – по башке топором!
Сам-то, конечно, тоже шибко пострадал – еле живой из леса выбрался. С Потапыча шкуру сняли, а Коле моему – отсрочку на год от армии дали. Ну, а мы эту отсрочку в свою пользу обратили – поженились.
 
* * *
– У моего Николая нет звания «отец-герой» – мужикам его не дают, – продолжает рассказ Екатерина Егоровна. – А я бы ему такое звание присвоила. Без него, как в песне поется, «здесь ничего бы не стояло». Нет, серьезно!
Чтобы содержать семью, поднять детей, Коля пластался, как проклятый, на двух-трех работах. Кем он только ни был! И механиком, и счетоводом, и заведующим фермой.
Даже продавцом в сельпо подрабатывал. Да еще и скотину на личном подворье надо было содержать – коров, поросенка. Сама я, правда, в работе от него не отставала, но все-таки главные деньги в дом он приносил.
Другой бы мужик от такой ноши давно спился или в бега бы ударился, а мой Николай если и выпьет – так только по праздникам. И – никаких скандалов. Возьмет гармонь, заиграет – у меня душа отдыхает, а ноги сами в пляс идут.
Легко было с ним, ничего не страшно.
С получки наберет детям подарков, разной вкуснятины домой принесет. Деньги он никогда не считал, не скрывал и на них не скупился.

* * *
При всем при том, полновластная хозяйка в доме – она, Екатерина Егоровна. Без всяких оговорок. Все всегда в этой семье держалось и держится на ней, все вокруг нее и – для нее. Николай Иванович, муж, признается в этом даже с некоторой гордостью: «Я даже гвоздь без совета с Катериной в стену не вобью. Она у нас, как царица небесная».
Ну, а о детях и говорить нечего. Мать для них – авторитет непререкаемый.
– Ребятишек своих я и сегодня за провинность могу за кочку оттаскать, и не пикнут, – смеется «царица». – А как иначе? Слово матери – закон.
«Ребятишки», между прочим, почти все обзавелись уже собственными семьями – нарожали Екатерине Егоровне восемнадцать внуков. Или девятнадцать? С подсчетами бабушка запуталась.
– А детей-то своих, Екатерина Егоровна, вы всех помните?
– Своих-то как не помнить? – удивляется она. – Всех до единого – по имени, по характеру, по дню рождения помню.
Первым был Иван, он родился в 52-ом, когда мне еще и восемнадцати не было. Через год – Владимир. Папаня наш аккурат в это время в армии служил. В 56-ом, когда Коля со службы вернулся, появился Петрован, Петя. Его я чуть в поле не родила – еле до бани добежала. Вообще всех своих деток я в домашних условиях рожала – в деревне никаких больниц-то в то время не было. После Петрована родилась Валя – в 57-м, Мишка – в 58-м. В следующей десятилетке – Машка – в 60-м, Вася – в 64-м, Галя – в 65-м, Надя – в 67-м, Наташа – в 69-м. Ну, а потом молодежь пошла, «семидесятники»: Коля, Саша, Верка, Женька, Егор. Андрей, последний, родился в 1978 году, когда мне сорок пять уж стукнуло. Его я в больнице рожала, с акушеркой.
– Родить – одно дело, но как вы справлялись с такой оравушкой?
– С семи годов мои ребятишки уже сами были няньками. Уйдем на работу ни свет ни заря – они еще спят, придем домой поздно – они уже спят. Должна сказать, детки нас особо не огорчали – не пакостили, не уросили без причины. Старшие за младшими приглядывали не хуже родителей. Это не только дома, но и в школе проявлялось, поэтому наши детки и учились лучше всех в деревне.
– Но вы-то, Екатерина Егоровна, как многодетная мать, могли бы и дома с детьми посидеть...
– Да я ни разу не бывала в декретном отпуске! И после родов через две-три недели меня на работу вызывали: летом – сенокосить, зимой – коров доить. И шла. Куда деваться, если говорят «надо». Это сейчас я жалею: горбатилась за трудодни от зари до зари, рученьки свои колхозу оставила, здоровье подорвала, а пенсии не заработала. 750 рублей – это что, пенсия?
– Но  пособие-то  на  детей  от  государства  вы  получали?
– Ой, не смеши меня! На каждого ребенка мне платили по пять рублей до пяти лет и все. Мы на государство никогда не рассчитывали, все делали сами. Дети мои иждивенцами только формально числились, поскольку зарплату не получали. А вообще-то, огород и все домашнее хозяйство висело на них: сами стирали, сами избу прибирали, скотину кормили, на огороде не хуже нас пахали. И воспитанием своим они тоже сами занимались. Мы с отцом им только простую установку дали: «Делай, как я».
Да ведь эта «простая установка» и есть самое главное в воспитании детей. Делай, как я! И все. Не надо читать ребенку нудных моралей, закатывать истерики по поводу и без повода. Если ты сам ленив, вороват и жаден – не учи свое дитя быть другим. Он будет таким, как ты. Яблоко от яблони далеко не укатится...
Все Хомяковы – добросовестные труженики, в трудовых коллективах, где они работали и работают, худого слова о них не скажут. И друг за дружку они горой – всегда готовы прийти на помощь.
До сих пор в семье живет традиция: по субботам собираться у родителей на «банные вечера» (благо, что все дети Хомяковых живут рядом, в Соликамске). Нужна очень веская причина, чтобы не прийти на эти семейные посиделки.
Впрочем, приходят младшие Хомяковы к родителям не только на «посиделки». Екатерина Егоровна и Николай Иванович до сих пор держат при своем доме подсобное хозяйство – двух коров, поросенка. А еще огород – 18 соток под картошку. И приусадебный садик – с яблонями, черемухой, кустами смородины, с грядками под капусту, морковку, прочие овощи. Без этого сегодня не прожить, тем более – пенсионерам.
– Спасибо ребятам, – признается Екатерина Егоровна. – Весь огород, все хозяйство они на себе тянут. Мне остается только скомандовать правильно.
 
* * *
Напоследок мы спросили у Екатерины Егоровны: «Что, на ваш взгляд, главное в семейной жизни?»
– Уступать, советоваться, – ответила она, не раздумывая. – Друг другу наперекор мы никогда ничего не делали.
Зимой 2001 года Хомяковы отпраздновали золотую свадьбу.




…ПРОСТО ХОЧЕТСЯ ЖИТЬ

В сегодняшней России людей умирает больше, чем рождается. Увы, не составляет исключения и Прикамье. Но, как лучик света в тёмном царстве, у нас есть село, где рождаемость выше смертности.

От Чусового Сёла расположена километрах в шестидесяти. По пыльному щебеночному тракту мы «пилили» сюда на «Ниве» не более часа. Ничего особенно примечательного на пути не встретилось. Но вот мы въехали в село, проскочили по добротной асфальтированной улице к реке и остановились, пораженные открывшейся панорамой. Проехать бездумно мимо такой красоты было просто невозможно.
Ну, представьте: широкая лента реки Чусовой с двумя притоками. На противоположном крутом берегу – огромные поляны, обрамленные березовыми рощицами и осинниками. Ниже по течению – острова с заливными лугами, а там, за ними, – девственная тайга до самого горизонта.
А дума возникла такая. Если бы у меня не было своей малой родины, я хотел бы родиться здесь. И жить. И умереть здесь – тоже.
Эта мысль легла на душу так естественно, что и сомнения не возникло: до меня об этом точно так же уже думали другие. Во всяком случае, те, кто здесь родился и живет.
Так в моем блокноте, в графе «причины рождаемости», появилась первая запись:

1) Природа.

Красоты окружающей «среды» (хоть и льют бальзам на душу), конечно же, не главная причина. Да, они могут вызвать томные желания, но дети рождаются все-таки не от запаха тайги.
– Это вы совершенно правильно подметили, – рассмеялся глава местной администрации Дмитрий Родионович Юшков. – Не от запаха! Хотя настрой на это дело природа-мать, наверное, дает. Вот у меня самого трое детишек, все родились здесь. По сегодняшним меркам – многодетная семья. А я, выходит, отец-герой. Таких героев, кстати сказать, у нас немало: в селе живет 47 многодетных семей. Мужицкое дело, оно ведь нехитрое: главное, чтобы «боеголовка» была в порядке…
Разговор, что называется, пошел «в жилу», и грех было не воспользоваться ситуацией. Не каждый день приходится говорить с большими начальниками на волнующие интимные темы.
– А что, Дмитрий Родионович, разве нельзя эту самую «боеголовку» приспособить в другом месте, стрелять «холостыми»?
– Это как же?
– Ну, нет ли у вас, к примеру, в селе такого маленького бордельеро, где мужчины могли бы, образно говоря, прятать концы в воду?
– Нет, такого заветного местечка у нас нема, – расхохотался Родионыч. – Оно нам, во-первых, ни к чему: между мужским и женским населением в селе паритет. Во-вторых, женщины у нас шибко ревнивые: измены не потерпят. А            в-третьих, на кой ляд оно нам, это бордельеро?
– Как же? Мужика сколько ни ласкай, он все на чужих баб смотрит.
– Давайте я вам лучше анекдот расскажу. Гулящая бабенка пригласила домой мастера – телевизор чинить. Он быстренько все сделал, пришло время расплаты.
– Спасибо, Ваня. Не знаю даже, как с тобой рассчитываться, – этак игриво говорит бабенка. – Деньги возьмешь или трусы снимать?
– Давай деньгами, – отвечает тот, – в твоих трусах меня мужики засмеют!
Шутки шутками, но эта история вполне могла произойти в Селах, утверждал Родионыч. Потому как народная нравственность, несмотря на все происки демократии, в этой конкретной местности до потери пульса не изнахрачена.
 – Слава Богу, отличаем незабудку от дерьма, – с гордостью произнес главный сельский начальник. – А потому отличаем, доложу я вам, что мужики наши ни в пьянство, ни в политику не ударились.
Что есть – то есть. Весь рабочий день мы провели в этом селе, прокатились по самым глухим его переулкам. И – ни одного пьяного! Ни одного горлопана с политическим лозунгом! Даже забойщики скота в колбасном цехе были трезвы, как требование об отставке Президента.
– Ба, где же они, ваши мужики? – спрашивали мы у головы.
 – А на работе, – просто отвечал Родионыч. – В нашем селе ведь нет безработных. А нет их потому, что на рабочем месте мужики не пьют. За пьянку их уволят к чертовой бабушке. Вот такой круговорот людей в работе получается…
– И что же, никто не нарушает этот ненавистный режим?
– В семье не без урода, – уклончиво ответил глава. – Но исключение подтверждает наличие правила, не так ли? Обходимся в основном без закидонов…
В блокноте я так и записал:

2) Мораль без закидонов.

 После попыток главы администрации мы устроили допросы с пристрастием непосредственно среди населения.
Вот какой, к примеру, разговор состоялся в швейном цехе ТОО «Труд», который расположен непосредственно в конторе товарищества. Работают в нем, естественно, одни женщины. Жаль, что фотографироваться они отказались – стеснительные:
– Мы же не артистки, чтобы «светиться»…
А по нашему разумению, именно лица российских матерей и должны «светиться» на страницах газет и экранах телевизоров. На теплое место под солнцем у них прав побольше, чем у какой-нибудь Маши Распутиной.
Ну, да ладно. Рассказывает Мария Абрамова, мать троих детей:
– Конечно, обидно, что государство помогает многодетным семьям, как нищим на паперти: я, например, получаю на детей раз в квартал – нет, нет, не деньги – талоны на сумму 260 рублей. В месяц это меньше 30 рублей на каждого ребенка. Что можно купить на эти талоны? Только учебники в школу.
– Так зачем же вы рожаете?
– Ага, вот вы как вопрос ставите и думаете, что я жалуюсь? Не жалуюсь, нет. Я детей рожала для собственной радости и вот ни настолечко, ни на один ноготок, об этом не пожалела. Они у меня накормлены, одеты и обуты не хуже других.
– Как же вам это удается?
– Ну, во-первых, работаю. Денежки выдают вовремя, почти без задержек. Во-вторых…
– Муж работает?
– Нет, муж у меня инвалид по болезни, – мягко улыбнулась на мою бестактность Мария. – Но муж, конечно, помогает. Потому что, во-вторых, мы содержим подсобное хозяйство. И одной бы мне весь этот воз не потянуть. В-третьих, чужому счастью я не завидую, а свое делаю, как могу. Ничего, удается помаленьку…
– А как вы делаете свое счастье? – спросили мы других женщин, участвующих в разговоре. – Что вас побуждает рожать детей?
Ответ, признаться, позабавил. Не сговариваясь, женщины указали пальцами в небо:
– Все в руках Святой Троицы!
Поначалу, грешным делом, подумалось: уж не религиозные ли фанатки, обкурившись опиума для народа, подвизаются здесь под видом белошвеек?
Вскоре, однако, выяснилось, что «святая троица» – это директор ТОО «Труд» Виталий Бобриков, его заместитель по производству Юрий Талынев и главный инженер Давид Хунцелия.
И указывали женщины перстами не в небо, а в потолок. Там, на втором этаже, располагалась администрация товарищества. Тем не менее, третья запись:

3) Святая Троица.

Ты – начальник, я – дурак… Помните, да? Ничего подобного в адрес местных руководителей мы в селе не слышали. Жители, без преувеличения, готовы молиться на свою «святую троицу». Определение же произносят без всякой иронии. После деятельного знакомства с работой «селообразующего» предприятия с высокой оценкой руководящего звена мы тоже полностью согласились.
 Сами посудите. В период развала и обнищания российской деревни свое село «троица» от разора удержала. Как?
Не захотели, к примеру, задарма продавать продукцию ферм молокозаводам. Создали собственный цех по переработке, где производят сегодня, кроме пастеризованного молока, творог и сметану. Торгуют, понятно, сами селяне, без посредников.
С той же целью – снизить издержки производства – приобрели модуль для набивки колбас. И открыли собственный цех.
Что еще? Построили зимнюю теплицу. Урожаи огурцов и помидоров снимают дважды в году – глубокой осенью и ранней весной, когда эти овощи идут «на ура».
Ну, о швейном цехе вы уже знаете. Прибыль с него, как птичка-невеличка, но и та вверх тянет. Да и женщинам опять же рабочие места, приработок к личному хозяйству.
Молодых, легких на подъем мужчин дирекция товарищества объединила в строительную артель. Заказы на новостройки селяне застолбили не только в соседних деревнях и поселках, но и в районном центре – в Чусовом. Строят, видимо, очень хорошо, коль городских безработных на рынке труда потеснили. Много строят у себя в селе. По 12 квартир ежегодно! Где, в каком районном городке Прикамья, скажите, строят больше?
А знаете, как, на каких условиях здесь возводят дома для своих работников? Мечта! Товарищество бесплатно обеспечивает желающего иметь свой дом всеми необходимыми материалами, выделяет в помощь застройщику людей, труд которых оплачивает из общей казны. Сам будущий домовладелец, безусловно, тоже должен подсуетиться.
Причем льготы распространяются не только на члена товарищества. В нынешнем году, например, новостройку за счет «Труда» разрешили А. А. Боталову – директору местной школы. Стал строиться – значит, останется. Таким вот макаром затянули в село очень нужного (молодого!) специалиста.
Для своих, кровных, «трудовиков» товарищество идет и не на такие жертвы. Вот, к примеру, ежегодно (до 75 процентов от стоимости) помогает у частника на вспашке огородов, в заготовке сена, приобретении кормов для личных подворий. Нынче двадцати пяти своим работникам помогло в рассрочку приобрести автомобили. Каково?
Но за какие такие коврижки пластаются руководители товарищества? Чем выгодно для них благосостояние своих односельчан? А ничем. Представьте себе, они вполне серьезно бьются за народное счастье. Не за прибыль в карман, не за отпуск на Канарах. А за то, чтобы та же Мария Абрамова родила троих себе на радость.
Заместитель директора по производству Юрий Иванович Талынев в прошлом году пережил предынфарктное состояние, теперь вот спина отнимается на нервной почве. А ведь ему всего-то 38, две дочери растут.
Получают зарплату руководители тоже частями. И нередко, как все, продуктами – то колбасой, то мукой. У всех троих есть и собственные подворья, с голоду уж никак не пропадут… А вот – упираются, работают на износ. Что, реле не в ту сторону тикает?
– А как иначе-то? – ответил на мои вопросы Юрий Иванович. – Еще Гоголь сказал: нет уз святее товарищества. Так что удивляться тут нечему, все происходит естественным путем.
А дальше Юрий Иванович сказал то, чего я давно уже не слышал, но услышать хотел:
– Все, что мы делаем – пашем, сеем, строим, – это ведь для наших детей, а в конечном счете – для будущего села. Я хочу, например, чтобы мои дети жили здесь. И другие хотят. На нашем поколении не должно все кончиться. У села должна быть долгая жизнь…
Как же все просто и ясно! Неужели эти мысли не приходят в голову другим начальникам – большим и малым, в деревнях и промышленных центрах?
Судя по нашей сегодняшней жизни, не приходят.
На прощание мы снова заглянули в сельскую администрацию. Для полной картины не хватало печальной статистики. То уж слишком все гладко получалось… Сколько  нынче людей на территории сельсовета умерло?
– Вы знаете, – ответил Д. Юшков, – нынешней зимой я ни разу не тропил дорогу на кладбище. Ни разу! Ближе к лету умерла одна бабушка – по старости… Но вообще-то, наши старики живут долго. Для примера такой факт зафиксируйте: в июне отметил свое 90-летие бывший фронтовик из деревни Шалыги Ефим Александрович Бобриков. Люди у нас, слава Богу, умирать не спешат…
И я сделал последнюю запись в своем блокноте. Без порядкового номера. Потому что она, эта причина, может быть, и есть самая главная: «Просто хочется жить».




АКУЛОВСКИЕ СТРАДАНИЯ

Несколько поучительных историй из жизни заслуженного нефтяника России, почётного гражданина города Осы Александра Акулова, рассказанных им самим.

История первая

Вся жизнь моя – это цепь сплошных страданий. Я страдал за Родину, за партию, за семью, за детей. Страдал за работу, за друзей. Иногда страдал из-за собственной глупости. Но это моя жизнь, и, в общем, я ни о чем не жалею. Расскажу вам для начала, как я женился.
А дело было так. Приехала к нам на практику в Беляевку (есть такая деревня в 30 километрах от Осы) симпатичная городская деваха. Валя-Валентинка – девушка-картинка. Она работала зоотехником, а я коновозчиком – молоко с фермы отвозил. У меня самого-то молоко на губах не обсохло, только-только восемнадцать исполнилось. Познакомились, душевно поговорили, и закрутилась у нас любовь. Да такая, что через девять месяцев Валюшка мне дочку родила.
Батя у меня мужик крутой был, разозлился: зачем, мол, девку до свадьбы тронул? Тебе же, балбесу, через неделю в армию идти! А у меня и в самом деле повестка на руках.
– Ничего страшного, – говорю. – Приду из армии и женюсь.
– Нет, друг ситный, так дело не пойдёт!
Утром просыпаюсь, а во дворе лошадь запряженная стоит.
– Куда, батя, с раннего утра собрался? – спрашиваю.
– Это не я, сынок, а ты должен собираться. Поедешь сейчас с молодой женой в сельсовет, распишетесь...
– Чего спешить, – говорю, – чувства надо проверить, всякое может быть.
 – У вас дитё родилось, и шутки шутить с ним негоже. А чувства свои в армии проверишь!
Куда деваться – против воли отца не попрешь. Съездили, расписались с Валюшей, а на завтрашний день я в армию ушел. Служил в Германии. Вернулся, а дочурке уже три года! Через год у нас еще одна родилась. Сейчас уж обе дочери выросли, своими семьями обзавелись, внуки пошли. Дороже семьи у меня ничего на свете нет. А ведь тогда, по молодости, ой как не хотелось мне жениться! Спасибо отцу, наставил на путь истинный. Если б он тогда дал мне слабину, так еще неизвестно, как всё обернулось бы. Любовь любовью, а строгость и ответственность в амурных делах обязательно должны быть.

История вторая

По молодости, признаться, я частенько расслаблялся. Не до зеленых соплей, конечно, но любил весёлые компании, когда все кажутся тебе родными и близкими. Вот через это своё увлечение я едва на нары не загремел.
Выпивка – она ведь денег требует. А где деньги взять? Получку пропивать совестно – семью надо кормить, поить, одевать. Шабашка – вот верный выход. Ну, мы и шабашили после работы – спиливали столбы на телефонных трассах-времянках. Все равно они стояли никому не нужные, а нам, глядишь, на этих столбах закалымить можно. Вот раз один шоферюга-хохол снарядил нас на подвиг. Приехали на трассу – глядь, а на столбах провода висят. Этот Микола говорит: мне, мол, начальник разрешил, но только провода надо в бухточки смотать. Ну, мы и завалили штук пять-шесть столбов, а провода, как положено, в бухточки мотаем. Срок мы себе наматывали, а не провода! Через час, глядим, машина аварийная со связистами летит. Вы что, орут, мать-перемать, делаете? Оказалось, свою шабашку мы на действующей междугородной линии развернули, с Москвой связь нарушили.
Все, повязали нас с поличным. Следователь пообещал лет по пять общего режима. Шоферюга-то наш, который нам эту шабашку подогнал, от своей организаторской роли напрочь отказался – буровит, что, мол, на дело пошли по предварительному сговору. Вот, думаю, Санёк, и отгулял ты свою молодость, париться тебе на нарах, друг ситный! И запил я с горя – да так, что чертики мерещиться стали. А однажды утром проснулся и встать не могу – сердце прихватило, в голове будто бурильный станок работает. В общем, чувствую, каюк мне приходит. И до того я на себя разозлился в тот момент, до того сам себе противен стал, что решил: если выживу сегодня – ни капли спиртного в рот больше не возьму. Выжил, как видите. И обещание своё сдержал – дружбу с товарищем «кирюхиным» больше не водил. И тюрьма меня миновала, хотя прокурор в самом деле по пять лет для каждого просил. Но адвокат умница попался. Просчитал нанесенный нами ущерб, и оказалось, что он составил всего-то 46 рублей. Провода, столбы целы, надо было только ремонтно-восстановительные работы провести. Вы что, говорит, совсем умом тронулись – за такую мелочь людям жизнь ломать? Но условно-то мне все-таки годик кинули. А через полгода судимость по ходатайству коллектива сняли.
Какой вывод я из этого приключения сделал? А очень простой: голова человеку дадена, чтобы думать, а не кепку носить.

История третья

В Осинском НГДУ начальство держало меня за «палочку-выручалочку». Отстающих подтянуть – давай, Акулов, выручай. Новое дело начать – меня опять же мобилизуют. В общем, где нужно было пупок напрячь – там и было моё место.
Однажды меня снарядили на строительство плавательного бассейна. Но я ведь не строитель, а оператор по добыче нефти! Тем более что надо было выполнять очень специфическую работу – мрамор для облицовки здания пилить. Ничего, говорит директор, мы тебе в подчинение мраморных дел мастера даём и бригаду отделочников, ты только руководи процессом.
Через три дня мраморщика я выгнал к чертовой матери – он оказался горьким пьяницей, ни дня на работе я его трезвым не видел. А в бригаде отделочников – сплошь женщины, тяжести им таскать, сами понимаете, не рекомендуется. Ну, куда бедному нефтянику податься? Пришлось осваивать распиловку мрамора, язви его в прожилки! Кое-чему я наблатыкался во время строительства профилактория, но всё равно пришлось тяжеловато – корячился-то я с этими глыбами в одиночку. Намучился, конечно, здоровье подорвал, но объект все же мы в срок сдали.
После этого «трудового подвига» вызывает меня к себе директор, Виктор Иванович Лобанов.
– Вот что, Акулов. Мужик ты хороший, давай-ка, брат, поступай в наш техникум учиться – надо тебе о служебном росте думать.
Да вы что, отвечаю, какая учеба? У меня вон две дочери растут, дома дел невпроворот. У меня просто времени нет.
А мы, говорит, тебе ускоренный курс обучения организуем. И экзамены будешь сдавать в удобное для себя время…
Я не сомневаюсь: все бы оно так и было. И поступил бы я в этот техникум, как миленький, и закончил бы его раньше положенного срока. Не ходил бы потом по скважинам, не горбатился бы на всевозможных прорывах, а сидел бы, может, в теплом кабинете да и сам указания давал. Но через себя не переступишь. Сам-то я ведь понимал, что диплом у меня будет пусть не липовый, но блатной. Уже, значит, ненастоящий, незаслуженный. Люди могут об этом и не знать, а сам-то это знаешь. И, хоть убей меня, перед собой стыдно становится. В общем, учебу в качестве поощрения я не принял. И не жалею. Всё, что ни делается, всё к лучшему.

История четвёртая

В 1974 году меня бросили мастером на освоение Баклановского месторождения. Мастером в то время работать было непрестижно – напрягаешься, как вол, ответственность огроменная, а зарплата – пшик, меньше, чем у обычного работяги. Но что делать? Как говорится, партия сказала «надо», комсомол ответил «есть».
Бригада попалась мне – оторви да брось. Нет, не сачки, но расслабиться большие любители. Это стремление я прекрасно понимал. Работа у мужиков тяжкая – бывало по 15-20 километров за день от скважины до скважины намотаешь. Да накрутишься этих проклятых задвижек – свет не мил. Ну и расслабляются люди, стресс рабочего дня снимают. Иные по четыре дня в неделю керосинили. Дело, конечно, страдает, да и жены жалуются.
Прежний мастер с пьянкой люто боролся – премий лишал, увольнял, да только все без толку – никак эту традицию переломить не мог. А я тоже вижу: бороться с коллективом – себе дороже. И решил я узаконить борьбу со стрессом. Вот, говорю, мужики, раз в конце недели я вам разрешаю «разгрузочный день». Вечером, после смены, будем коллективно стресс снимать. Но в остальные дни – ни капли спиртного, никаких «междусобойчиков» – будем пахать, как папа Карло. Договорились? Головами кивают: верно, мол, говоришь. Молодой, а молодец.
Можете верить, а можете – нет, но настроение в бригаде в корне изменилось. Пьянки-прогулы в рабочее время полностью прекратились, пятницы мои архаровцы ждали, как праздника. Коллектив родился! С этой бригадой я в передовики вышел, она на всё управление гремела. Любые задания мы, как семечки, щелкали.
Человек, понимаете, всегда ценит человеческое к нему отношение. Я не говорю о том, что пьянство надо поощрять. Я говорю о том, что у человека должен быть праздник. Жизнь-то у нас, по большому счету, очень тяжелая.
 
История пятая

Дело было на Баклановском месторождении. При транспортировке у себя на участке мы повредили собственный вахтовый вагончик – пол вспучился, стены потрескались. Неуютно было в таком жилище.
А тут в вахтовый посёлок притащили новый вагончик – организовали в нем магазин. Вроде как для удобства рабочих, но оказалось, не в коня корм. Услугами торговой точки никто пользоваться не хотел – цены в магазинчике были процентов на двадцать выше, чем в городе, а выбор продуктов значительно беднее. В общем, захирел магазин и закрылся. Вагончик, стало быть, оказался не у дел.
Чего, думаю, добру зря пропадать? И зимой втихаря отбуксировал вагончик на свой участок. Подвели к нему электричество, благоустроили – красота!
Но пронюхало про это начальство. Что такое, кто позволил? Вертай вагончик обратно! А не вернешь сам, говорят, насильно со всем вашим барахлом утащим.
Наверняка отняли бы, так и поступили, но как раз в это время в НГДУ проходил смотр-конкурс на лучшее оформление вахтовых участков, посвященный юбилею Ленина. За бутылку водки я заказал знакомому художнику большой портрет Владимира Ильича – на весь торец вагона.
Комиссия ахнула – ничего подобного в глухомани она встретить не ожидала. Бригаде присудили первое место и даже выдали по этому случаю премию. Но главное, на «ленинский» вагончик посягнуть никто не решился.

История шестая

Несколько лет подряд два раза в году – на день нефтяника и Первое Мая – меня, как победителя соцсоревнования и лучшего бригадира, отправляли в Москву – получать разные премии.
Считалось, что это большая честь. Может быть, так оно и было. Только для семьи моей – сплошные расходы. Сами вот посудите. Селили нас, передовиков, в хорошие, престижные гостиницы, обедать и ужинать водили по ресторанам. Номер в гостинице стоил 20-25 рублей, обед в ресторане – червонец. А самая престижная премия (например, имени Кропачева) составляла всего-то 300 рублей. Предприятие же оплачивало мне гостиницу, как и суточные, из расчета полтора рубля в день. В общем, в Москве вся премия на проживание уходила. А домой вернусь, бригада требует: ставь, Акулов, магарыч, обмывать премию надо. Считали, что эти премии тысяч на пять тянут. Долго мне не верили, пока сами в передовики не выбились и такие же премии не стали получать. Впрочем, деньги для меня никогда не были главным стимулом в жизни. Я по жизни неспесивый и человеческие отношения всегда ставил выше денег и наград. Хотя, конечно, было приятно, что твой труд заметили и отметили. Меня вот даже орденом Трудового Красного Знамени наградили.

История седьмая

Вообще, характер у меня дурной. Жизнь прожил, а свою пользу извлекать не научился. Вот избрали меня как-то в профком квартиры распределять.
Сам я, между прочим, в то время жил в деревянном домишке с удобствами на дворе. А тут новые благоустроенные дома для нефтяников построили. И надо было такому случиться, что как раз в это время моя очередь на двухкомнатную квартиру подошла.
Иди, говорят, товарищ Акулов, получай ордер. А я не могу – стыдоба меня давит. Многие мои товарищи, с которыми задвижки на скважинах крутим, живут хуже меня в десять раз. Вот, скажут, бригадир у нас попал в профком и сразу квартирку себе оттяпал. У нас ведь кто что охраняет, тот это и имеет.
И так мне паскудно на душе сделалось! На хрена, думаю, вы меня в этот профком выбирали? В общем, от своей законной квартиры я отказался, а меня сразу – цоп, в конец очереди. Потом еще несколько лет пришлось ждать.
За этот мой характер меня и жена пилит, и друзья надо мной подтрунивают. Но вот что я вам скажу. Открыто смотреть людям в глаза и спокойно спать – это, пожалуй, очень хорошая плата за мою «придурь». Иногда я подозреваю, что это и есть счастье – жить в ладу со своей совестью.




ОТПУСТИТЕ МЕНЯ В ГИМАЛАИ!

26 марта 2002 года из Москвы в Катманду (Непал) вылетела команда российских альпинистов, которая в составе международной экспедиции в начале мая приступила к восхождению на высочайшую вершину планеты – Эверест (8 848 м). Среди участников – мастер спорта международного класса из Перми Борис Седусов. За день до отлёта он дал мне интервью.

– Борис Александрович, нынешняя международная экспедиция на Эверест посвящена 50-летию со дня первого восхождения человека на эту вершину. Желающих поучаствовать в таком знаменательном походе наверняка было очень много. Как вам удалось пробиться?
– Скажу сразу, никаких подковерных игр по этому поводу не было. Меня включили в состав российской команды безоговорочно. Да иначе и быть не могло, потому что я сам был среди инициаторов и организаторов этой экспедиции. А до нее я уже пять раз организовывал подобные «походы». В 1996 году, например, когда в тех же Гималаях международным составом мы взяли два восьмитысячника – Шиша-Пагма (8 013 м) и Чо-Ойю (8 201 м). Вместе с иностранцами штурмовал и другие вершины. Так что опыт у меня достаточно богатый. Естественно, захотелось применить его и на этот раз. Кроме меня, в составе российской команды опытные альпинисты из Москвы, Екатеринбурга, Красноярска, Новокузнецка. Всего в составе экспедиции 17 человек.
– Раньше вам не доводилось брать Эверест?
– Было дело! В 1998 году в составе международной экспедиции я пытался забраться на эту вершину. Тогда мне удалось достичь высоты 8 600 метров. Я шел в первой четверке, мы прокладывали тропы, развешивали перила для идущих сзади. Оставалось 248 метров, которые пройти мне было не судьба. Испортилась погода, и наша четверка была вынуждена спуститься вниз.
– А переждать нельзя было?
– Да вы что! Переждать непогоду еще можно было в базовом лагере на высоте 6 300, а выше – даже чудо не спасет. Мало того что в непогоду ветер в горах снесет человека, как соломинку, так ведь еще и кислород нужен. А его запаса хватает максимум на сутки. В общем, мы спустились.
– Обидно…
– Ничего страшного. После нас на Эверест вскарабкались ребята из Екатеринбурга. А мы были одной командой, так что главный результат был достигнут.
– В вашей жизни было много побед?
– Моя мечта – покорить высочайшие вершины планеты на всех семи континентах. Больше половины из них уже пройдены: Килиманджаро, Эльбрус, Аконкагуа, Мак-Кинли... Если повезет и будет здоровье, доберусь и до остальных.
– Какие вершины для вас «самые-самые»? Чем гордитесь?
– В 1993 году в составе свердловской экспедиции мне довелось штурмовать вершину Дхаулагири (8 167 м) в Гималаях. Мы проложили к ней собственный маршрут, который до сих пор еще никто в мире не прошел. Среди альпинистов он известен под названием «русский» и считается самым сложным.
– Честно говоря, трудно понять человека, который сам, добровольно ищет трудности, чтобы их преодолевать с риском для жизни.
– А я без гор от тоски бы умер. Вы знаете, какая в горах красота! Особенно в Гималаях. Это совершенно потрясающее место на планете. Посмотрите на картины Рериха – глаз ведь не оторвать. А если всю эту красоту увидеть воочию! Вообще, Гималаи – это моя любовь на всю жизнь. И не только потому, что здесь очень красиво и удивительно свежий воздух. Здесь еще и очень много непокоренных вершин, на которые не ступала нога человека. Много сложных маршрутов, которые притягивают любого альпиниста. В Африке, Латинской Америке и на других континентах даже высочайшие вершины хожены-перехожены. Меня, например, на них уже не тянет. А вот Гималаи – другое дело. И сколько у меня еще хватит сил, столько буду сюда ездить и благодарить судьбу за то счастье, что она принесла мне.
– Борис Александрович, а вы не встречали там снежного человека?
– Нет, ни его самого, ни даже следов встречать не доводилось. Мне кажется, что снежный человек – это красивая таинственная легенда, не более. Но зато я в восторге от непальцев – живых, невыдуманных людей. Это совершенно удивительная нация, нигде в мире я не встречал людей более приветливых, честных, искренних. При поголовной бедности непальцы последним поделятся. У них нет воровства. Относительно этого порока в стране существуют очень жестокие законы: вора посадят в тюрьму без суда и следствия на десять лет. Впрочем, отвращение к воровству у непальцев, кажется, прививается с молоком матери. Как бы там ни было, иностранцы, приезжающие в Непал, знают, что их никогда не обворуют. Туризм – основная статья доходов в бюджете этой страны, и непальцы очень дорожат своей репутацией.
А вот с другой стороны Гималаев расположен Тибет. Там живет совсем другой народ. Если сравнивать – небо и земля. Они тоже промышляют на туристических услугах, но при этом обязательно что-нибудь утащат из вашего багажа.
– Насколько дорогое это удовольствие – сходить в горы?
– За нынешнюю экспедицию на Эверест я, например, уже заплатил две тысячи долларов. Тысячу стоят только билеты из Москвы в Катманду и обратно. Еще тысячу – кислород, его ведь надо не на один день. Приплюсуйте к этому затраты на питание, оплату носильщикам, пребывание в стране. Прожить, чтобы акклиматизироваться и быть готовым к восхождению, надо, по меньшей мере, месяц. Материальную поддержку в нынешней экспедиции мне оказали областной спорткомитет и администрация Пермской области. Не даром. Эти деньги надо отработать. Я и мои товарищи взялись снять по материалам экспедиции видеофильм с включением в него спонсорской рекламы. Фильм и фотоматериалы будут показаны в передачах международных, российских и местных вещательных каналов. Я обязался также внести на Эверест вымпел Пермской области.
– Борис Александрович, расскажите о своей семье. Как близкие относятся к вашему увлечению?
– С любимой женой, Ниной Федоровной, мы прожили вот уже 25 лет. Она работает инженером на фабрике Гознака. У нас два взрослых сына. Алексею, старшему, 24 года, он работает в моей фирме, которая специализируется на ремонт-но-строительных работах на высоте. Младший, Александр, учится в политехническом университете на четвертом курсе. Оба – кандидаты в мастера спорта по скалолазанию. Страсть мою поддерживают, но сами в горы пока не идут.
– Мама не отпускает?
– Мама, в первую очередь, меня не отпускает. Понимает, что альпинизм связан с риском. Но, с другой стороны, именно она, моя дорогая женушка, виновата в этой пагубной страсти. В молодости она сама занималась альпинизмом и меня вовлекла в это дело. Мы познакомились с ней во время туристического похода на Басеги. Она же в то время была разрядницей по альпинизму и предложила мне съездить вместе на Кавказ: есть, мол, страсти посильнее. И наш роман закрутился, как в песне Высоцкого про скалолазку. Помните: «А ты к вершине шла, а ты рвалася в бой…» В общем, улыбнулась и взяла с собой. А мне просто жутко понравилось первое восхождение. После этого я настолько увлекся, что стал ездить в альпинистские лагеря каждый год. Ниночка же моя, с рождением сыновей, с любимым занятием вынуждена была расстаться. И сейчас, я знаю, она хоть и ворчит перед каждой моей экспедицией, но понимает, что без гор ее муж был бы другим. И – отпускает.
Чего стоят эти «отпуски» мужа в горы, знает лишь сама Нина Федоровна. Семь лет назад, при прохождении «русского маршрута» в Гималаях, Борис Александрович обморозил ноги. Да так, что все пальцы на них пришлось ампутировать. Все, думала она тогда, походы в горы закончились. Да он и сам сгоряча дал слово, что больше туда – ни-ни! Но через год шрамы зарубцевались, тросточка затерялась. А Борис Александрович затосковал… И, в конце концов, стал готовиться к новой экспедиции.         




ПОДДАННЫЙ
«КОРОЛЕВЫ СПОРТА»
 
Юрий Великородных – двукратный чемпион СССР по марафону (1971, 1974 гг.), участник Олимпийских игр в Мюнхене (1972) и Монреале (1976). В Прикамье не было спортсмена более известного и знаменитого. Между тем о спортивной славе он и не мечтал…

– С чего же, Юрий Павлович, началось ваше восхождение на спортивные вершины?
– В спорт, по нынешним маркам, я пришел очень поздно. Мне шел 22 год, когда я поступил в Пермский политех после службы в армии. Осенью, как положено, первокурсники бежали кросс. Я пролетел дистанцию махом, без особого напряга, и показал хороший результат. Меня сразу зачислили в сборную института по легкой атлетике. С этого все и началось.
– Но так не бывает, чтобы человек без всякой подготовки отмахал километровый кросс, да еще и с хорошим результатом.
– А это моя рабоче-крестьянская закваска во всем виновата. Я родился в Александровске, в многодетной семье. Нас, детей, у родителей было девять человек. Восемь братьев и сестра. Семья жила своим хозяйством – держали корову, поросенка. А это значит, тяжелый физический труд ребятишкам был гарантирован сызмальства. Летом – «пробежки» на покос, а зимой… Зимой мы с братьями ходили в соседний поселок, Луньевку, на пивзавод – со столитровой бочкой за отходами для скота. А это семь километров туда и обратно. И так – два раза в неделю. Этот была крепкая общефизическая подготовка! Так что вы правы: не с бухты-барахты, конечно, я институтский кросс на «пятерку» пробежал.
– Чем же вас, Юрий Федорович, привлек марафон? Что за удовольствие рвать жилы на такой длинной дистанции?
– Об удовольствии у каждого из нас свои представления. Не буду, однако, лукавить. Во-первых, марафон считался и считается самым престижным видом легкой атлетики, и мне хотелось удовлетворить свои личные потребности. Во-вторых, дело не только в марафоне. Большой спорт дает возможность увидеть страну, мир. Где я только не побывал! Финляндия, Польша, Греция, Япония, Канада…
– По молодости для меня имели значение и материальные блага. Конечно, по сравнению с тем, что имели спортсмены из капиталистических стран, это был смех на палочке. И все же… У меня была приличная экипировка, бесплатное усиленное питание на сборах и во время соревнований. В обычной жизни материально я был очень ограничен. А когда стал выступать за сборную СССР, мне предложили повышенную стипендию в 120 рублей. По тем временам это были большие деньги. Обычный студент получал в то время стипендию в 35 рублей, аспирант – 90. Я был королем!
– Вы были участником двух Олимпиад, трех чемпионатов Европы, десятков других соревнований… Какое из них наиболее памятно?
– По-своему памятны все. Но есть несколько, о которых никогда не забуду. Вот, например, чемпионат Европы 1969 года в Афинах. Трасса здесь, по традиции, проходит через Марафон – местечко под Афинами, где, собственно, и зародился марафон как вид спорта. На старте, за пять километров от городка, каждому из бегунов дали оливковую веточку, которую мы бросали в дань уважения первому марафонцу, пробегая мимо его памятника в городе. Это был очень волнующий момент.
– А почему старт не сделали непосредственно у памятника?
– Дело в том, что классическая марафонская дистанция равна 42 километрам 195 метрам, а расстояние от Марафона до Афин – только 37. Поэтому старт обычно дается за пять километров до греческой столицы.
Но Греция запомнилась мне не только Марафоном. В сентябре здесь стояла жуткая жара. А трасса была очень сложная. С пригорка на горочку – то спуск, то подъем. Верите ли, но я потерял на этом забеге четыре килограмма веса! Вот такая была борьба. Занял я на том чемпионате 12-е место. Для новичка это был неплохой результат.
– Бывали ли на соревнованиях казусы?
– Никаких казусов в принципе не должно было быть. Подготовка к соревнованиям шуток не допускает. Но жизнь, конечно, вносила свои коррективы. Вспоминаю чемпионат Европы в Риме в 1974 году. Вот казус так казус отчебучила мне там судьба!
В Риме, как и в Афинах, была жара. Пробежав половину дистанции, я оказался в «головке» (так марафонцы называют лидирующую группу). До финиша оставалось километров десять, когда случилось непредвиденное: меня хватил тепловой удар. Не знаю, сколько времени я был без сознания, но очнулся уже на носилках. Пытаюсь встать – санитары приперли, как богатого родственника при смерти. Подергался – безрезультатно. Ладно, черт с вами. Повезли меня в больницу.
Доктор поставил укол. После этого можно было убежать, но куда? В трусах, в майке, босиком? Кроссовки мои куда-то подевались. Да и то – я ведь в постели лежу. К полуночи наконец-то приехал наш врач с переводчиком. Забрали меня. Так и доехал до гостиницы в марафонском обмундировании. Это сейчас смешно, а тогда мне было не до смеха.
– Это  как-то  аукнулось  на  вашей  спортивной   карьере?
– Нет. Просто денег не заплатили.
– А много платили за участие в спортивных соревнованиях?
– Порядка 300-500 рублей. Но самую большую премию – 500 рублей – я получил, когда стал чемпионом СССР в 1971 году. И еще мне трехкомнатную квартиру в Перми дали. У нас с женой в то время как раз сын Алешка родился, а жили мы в общаге.
Должен сказать, что высоких материальных запросов у советских спортсменов не было. Мы были сильны патриотизмом, любовью к своей стране, а потому и побеждали. Сейчас времена другие. Иной, глядишь, ничего из себя не представляет, а уже интересуется: а что я буду с этого иметь? Но только при материальной заинтересованности мы ничего не будем иметь, моральный дух – это не пустые слова.
– Как  лично  вы  выступили  на  Олимпиаде  в  Мюнхене?
– Сборная СССР заявила на марафон трех участников. Кроме меня, дистанцию бежали Анатолий Баранов из Вильнюса и Игорь Щербак из Харькова. В нашей команде я показал лучшее время, но в общем забеге занял 15-е место. К сожалению, очков для сборной не заработал – их дают только за первые восемь мест. Но все равно мое выступление на Олимпиаде было признано удовлетворительным, среди европейских бегунов у меня был шестой результат. Чемпионом же стал Фрэнк Шортнер из США.
– В Монреаль, говорят, вы попали со скандалом?
– В состав сборной команды СССР на Олимпиаду в Монреаль марафонцы отбирались первыми, после соревнований в Польше. Там, между прочим, я установил свой личный рекорд – 2 часа 12 минут 53 секунды. С этим результатом я вошел в первую десятку лучших марафонцев мира. Но перед отправкой меня в Монреаль руководители почему-то стали смотреть не на результат, а в мой паспорт – на дату рождения. Мне шел тогда 35-й год. И вот посчитали – «старик». Трижды мне вручали билет для отправки домой, в Пермь, и трижды забирали его обратно. Это во время тренировочных сборов! Вся подготовка, естественно, держалась на нервах и практически была сорвана. В Монреале я пробежал дистанцию за 2 часа 19 минут 46 секунд и занял в результате 24-е место. Участвовали же в забеге 143 человека.
– Как вы оцениваете состояние легкой атлетики в Прикамье?
– Прежде всего, хочу подчеркнуть, что «королева спорта», по большому счету, таковой не является, если судить по вкладам властей и промышленных предприятий в её развитие. Сравнивая затраты на легкую атлетику с затратами на хоккей, футбол, баскетбол, оторопь берет, честное слово. Они выше в десятки раз! Но, несмотря на нищенское существование, в прошлом году мы подготовили четырех мастеров спорта международного класса и одного мастера спорта. Нынешней весной в Адлере на чемпионате России наша команда в составе восьми человек заняла второе место по бегу на шоссе, опередив очень сильные команды из Москвы и Питера. Наша школа высшего спортивного мастерства, где я работаю старшим тренером, считается одной из лучших в стране.
Если говорить о центрах легкой атлетики в Прикамье… Это, в первую очередь, Соликамск, Березники, Кизел, Кунгур, Кудымкар. Есть, в общем, порох в пороховницах.




НЕ НАДО СКАЗКУ
ДЕЛАТЬ БЫЛЬЮ!
 
По одежке встречают, по уму провожают... «Одежка» этого человека предполагала наличие у него материальных проблем: видавшая виды джинсовая куртка, потертые брючата, старые туфли. Длинные волосы прихвачены сзади в косичку. Проблемы в самом деле были. Но – не материальные. Назвав себя по имени-отчеству, он удивился другим формальным вопросам – о месте работы, семейном положении, возрасте.
– Зачем? А просто человек не может быть вашим гостем? Я ведь ничего, кроме беседы, не прошу.
Это и была его главная проблема. «Просто человек» Анатолий Ганичев хотел, чтобы его выслушали.
– Я недоволен тем, как мы живем. Не в России, а вообще в мире. У человечества нет концепции развития, а потому нет смысла жизни в глобальном масштабе. Образно говоря, мировая цивилизация представляет собой подводную лодку, которая движется во Вселенной в неизвестном направлении. При этом каждый отсек лодки обособлен, в каждом живут по своим правилам. В американском – одни законы, в россий-ском – другие, в китайском – третьи и так далее. Но и в самих отсеках, этих мини-цивилизациях, нет единого взгляда на жизнь, на порядок в обществе. У человечества даже нет общей религии, веры. Православие, мусульманство, буддизм – где она, истина? Я не верю ни одной из них.
– Но человечество развивается, вырабатывает новые идеи...
– Идеи? Вспоминаю случай из детства. На деревенской улице стоят мужики и курят. Рядом пасется стайка цыплят.
Вот один поддатенький мужичок ради хохмы швырнул окурок рядом с этой стаей желторотых цыпок. И они, глупые, со всех ног, наперегонки, бросились к этому чинарику.
Самый расторопный ухватил его и носится по улице, как угорелый. Остальные за ним. А окурок на ветру дымит, разгорается. Наконец, этот бедолага не выдержал, бросил опасную приманку, стоит в сторонке, моргает, ничего понять не может. Тут подлетает другой такой же ухарь: цоп окурок и бежать. И понеслось все по новой! Самое смешное, что и этот, уже обкурившийся цыпленок, когда оклемался, снова бросился в погоню за своими товарищами.
Вот такие «идеи» нам и подкидывают все время, а мы, как несмышленые цыплята, кидаемся на приманку. Что там – погибель или счастье – потом разберемся. Если выживем.
– Вы можете привести конкретные примеры?
– Да сколько угодно! В этом плане, например, очень показателен пример с «демократическими» преобразованиями в России. Носились с ними, как с писаной торбой, выбирали «всенародно» президентов. Что, лучше жить стали? Между тем человечество уже не раз проходило революционные потрясения и вывело из этого аксиому, которую, на мой взгляд, очень четко сформулировал русский поэт Максимилиан Волошин: «В нормальном государстве вне закона находятся два класса: уголовный и правящий. Во время революций они меняются местами, в чем, по существу, нет разницы».
– И что же вы предлагаете?
– Надо, прежде всего, заниматься не поиском новых идей, а развитием человеческих качеств. К великому сожалению, этот процесс во всем мире пущен на самотек, идет стихийно, случайно. Главное же из человеческих качеств – это самоуправление. Человек, владеющий собой, не примет дурных решений, избавится от многих своих болезней и недостатков. Верно ведь говорят: все наши беды от глупостей, человек раб своих страстей и дурных привычек.
Страшно, что этот бытовой уровень переносится в сферы высокой политики. Нами управляют такие же порочные люди, как мы сами. Наши правители, в Америке ли, в России, выдвигают одну, с их точки зрения, разумную цель: рост потребления товаров и услуг на душу населения. При такой цели человечество просто сожрет само себя!
– У вас есть другое предложение? Другая цель?
– В конце концов, у всех людей, независимо от их вероисповедования и положения в обществе, впереди один конец – смерть. Костлявая никого не пощадит: ни вора, ни судью. Ни нищего, ни богача. Перед ней все равны! Как сказал поэт, все в землю лягут, все прахом будет... Это, так сказать, априори – исходная точка. Выходит, мы рождаемся, чтобы сказку о смерти сделать былью. Вас устраивает такая сказка? Так вот, надо эту точку зрения изменить и исходить из бессмертия человека.
– Хорошенькое дельце! А как вы себе это представляете?
Мой собеседник, как выяснилось, только и ждал этого вопроса. Он ничего не стал объяснять, а просто протянул мне исписанный лист.
«Граждане всех стран, соединяйтесь!
Наша задача переменить способ бытия. Быть! Для того, чтобы не кончаться.
Бессмертие сегодня и каждому желающему! Решение этой задачи – основа концепции развития цивилизации.
Единая направленность интересов – отсутствие столкновений, взаимопонимание и эффективная деятельность, что служит стабилизации условий как социальных, так и природных, а это залог успешного и скорейшего осуществления концепции».
– Ну, как?
Я не стал надувать щеки и делать умный вид.
– Круто! Без бутылки не разобраться...
Автор концепции искренне расхохотался, и я, не без удовлетворения, отметил, что в собеседниках у меня был на самом деле наш, в доску российский, человек, которому обрыдла беспросветная ложь доморощенных и забугорных политиков. Человек, который хочет жить по совести и по уму.




ДЕТИ СТРОНЦИЯ

В деревне Мазуевке Кишертского района – переполох. В непосредственной близости (практически на огородах) здесь обнаружено крупнейшее в Европе месторождение стронциевых руд с перспективой промышленной разработки. По заключению специалистов, только один разведанный участок месторождения Мазуевского района сосредоточил в себе 4,5 миллиона тонн руды. Для сравнения: мировые запасы стронция оцениваются в 7 миллионов тонн.
Мы снарядили экспедицию «Звезды» сюда, в Мазуевку, чтобы собственными глазами увидеть, что сегодня здесь происходит. Как относятся к месторождению и перспективам его развития жители деревни?

Говорят, в Кишерти водятся черти. Не знаю. Не видел. Но очень даже может быть: места здесь глухие, омуты тихие. Единственный на всю округу Кордонский леспромхоз, который мог бы замутить воду, в передовиках никогда не был, а два года назад едва совсем не крякнул от нагрянувшего банкротства. Теперь, правда, лесорубы свою деятельность оживили, с долгами рассчитались, но нанести существенный ущерб девственной природе края – кишка тонка.
Есть еще в районе птицефабрика «Воскресенская». Год назад ее тоже вывели из коматозного состояния, но диких пернатых в окрестностях все же больше. Что еще? Нынче в селе освоили полузабытое производство: из местного сырья стали вить веревки и экологически чистый шпагат для перевязки колбас. Такую же безвредную продукцию – глиняные горшки и вазы  –  стали выпускать местные умельцы из общества «Народные промыслы».
Да, чуть не забыл! В районе девять сельскохозяйственных предприятий – четыре колхоза и пять товариществ с ограниченной ответственностью. Хилые, прямо скажем, хозяйства в общей сложности содержат дойное стадо в 2 550 голов, которое при всем желании никак не может покрыть потребности района в органических удобрениях. И этот факт – скорее отрадный, нежели печальный, потому что он лишний раз подчеркивает главный вывод из сказанного: Кишертский район – самый чистый уголок Прикамья. Воздух здесь прозрачен и свеж, вода в реках – родниковая, в лесах полно зверья, дичи… Живи и радуйся!
Очень скоро, однако, этой идиллии может прийти конец. Всем чертям тошно станет.
Мы приехали сюда в один из погожих сентябрьских деньков, которыми наградила Прикамье нынешняя скупая осень. Красавица Сылва, играя солнечными бликами, плавно несла свои воды через обширные заливные луга. С крутых яров к деревушке подступал лес, еще не сбросивший с себя шикарные осенние наряды. Эх, не было рядом ни Пушкина, ни Гоголя, способных достойно описать эту красоту!
Была пятница, базарный день, и многие мазуевцы по утру ехали в село – кто-то торговать продукцией со своих огородов, кто-то прикупить продуктов на неделю. Власть на территории Черноярского сельсовета (Мазуевка в его составе) представляла в этот день управляющая делами Тамара Немкина. Ей я и задал вопрос, который заведомо сформулировал несерьезно:
– Отчего у вас в деревне у девчат переполох?
Однако мой шутливый тон остался незамеченным и поддержки в дальнейшем разговоре не нашел.
– Это вы про стронций? – печально спросила Тамара Александровна. – Так чему тут радоваться?
– А чему печалиться?
– Вы вслушайтесь: строн-ций! Звучит и то страшно. А ведь люди говорят, что от него радиация исходит, недаром его в ядерном оружии используют.
 – Мало ли что люди говорят… Ученые так не считают. Ваш стронций, по заключению специалистов, абсолютно  безопасен.
 – Безопасен? А я вот вам сейчас статистические данные покажу…
Данные, которые представила управделами, в самом деле, тревожные. За последние десять лет смертность на территории сельсовета превысила рождаемость в три раза, в прошлом, 1999, году превзошла аж в пять раз: на четырех новорожденных – пять покойников.
– Хотя специальных исследований не проводили, – убежденно говорит Т. Немкина, – но, как утверждает людская молва, умирают люди в основном от онкологических заболеваний. И скот, между прочим, тоже падает от лейкоза. Чуть ли не каждая вторая корова болеет у нас в деревне этой заразой. В прошлом году я сама была вынуждена забить свою корову по этой причине.
– Но почему вы связываете это со стронцием? Ведь промышленной разработки месторождения еще нет.
– Так ведь скважин пробурили по всей округе – черт ногу сломит! Через них, может быть, и выходит эта радиация на поверхность. Между прочим, на моем собственном огороде тоже стронций нашли. Хотите посмотреть?
Татьяна Александровна протягивает мне камушек, обернутый несколько раз полиэтиленом. Я-то знаю, что стронций сам по себе не радиоактивен – перед поездкой беседовал со специалистами, прошел ликбез в полном объеме. Но почему-то беру этот камушек, как бомбу. Беру, вспоминая поэта, «как ежа». Как бритву «обоюдоострую».
А собственно – ничего особенного. Камушек как камушек. Кусок спрессовавшейся глины светло-коричневого цвета с минеральными вкраплениями преимущественно серых оттенков. Впрочем, особенность все-таки есть: «камушек» буквально нашпигован минералами, и по весу они, пожалуй,  перетянут материнскую оболочку.
– Богатое месторождение!
– А то! – соглашается Тамара Александровна. – Если бы нечего было взять, так о деревне бы и не вспомнили. Только нам-то что с этого богатства? У нас одно богатство – живая природа. Если же карьер будут строить – поля расколупают, лес загадят, деревня под снос пойдет. Пылища, грязища… Да и дома ведь родные жалко – вся жизнь здесь прошла.
Пылища, грязища – от этого, конечно, в случае строительства никуда не денешься. Природе-матери придется глотнуть сполна. И родные гнезда – это не пустой звук. Только…
Не все в Мазуевке по этому поводу думают одинаково. Есть доводы и в пользу разработки месторождения. Тоже – достаточно веские.
Вот живет, к примеру, по соседству с семьей Немкиных семья Римовых. Их огород тоже выходит на известное всей деревне «Стронцево поле».
Былинка в былинке. Хозяин семейства, Ралик Раимов, тоже категоричен в своих суждениях, но – в обратную сторону:
– Мы живем с женой и ребенком в однокомнатной квартире колхозного дома. И в тесноте, и в обиде – дом старый, все кругом валится. Своими же силами ремонт сделать не в состоянии – колхоз платит гроши. Верите ли, шоколадку не можем ребенку купить, хотя я целый день в поле ишачу, а жена на ферме горбатится. Пропади она пропадом, такая жизнь! И слава Богу, что теперь хоть какой-то просвет появляется.
«Просвет» – это, как вы понимаете, стронций и связанные с ним надежды.
– Меня даже радиация не пугает, – говорит Раимов. – Свою дозу я еще в армии, на Байконуре, получил – во, видите, тыква облысела. Пожить хочется по-человечески, с денежкой. До чертиков обрыдла нищая жизнь…
Такая жизнь обрыдла не только молодому Раимову. О своем бедственном положении рассказывали и другие мазуевские мужики – механизаторы Сергей Байдаков, Евгений Носов… Да что там – в деревне мы не встретили ни одного жителя, который не посетовал бы на судьбу-злодейку, жизнь-копейку…
Надо сказать, что единственное предприятие в Мазуевке – колхоз «Светлый путь». Красиво звучит, но на самом деле светлыми бывают здесь только белые ночи, а путь к благополучию у колхоза очень даже трудный. Заработок у механизатора с высшим разрядом в страдную пору не превышает 500 рублей в месяц, а зимой и вовсе до 150 опускается. Доярки на ферме за свой тяжкий труд получают по 300 в месяц. Впрочем, «получают» – это громко сказано. «Живые» деньги в колхозе если и выдают, то в очень ограниченных количествах. Как нашатырку при обмороках. Остальное же работники получают натурой – хлебом, сахаром, табаком… Вы спросите про излишки с личных хозяйств? Да какие там излишки. Разве что пару мешков картошки продадут. Да грибы-ягоды из леса. Огород же у каждого – в основном для себя, чтобы с голодухи не окочуриться.
«Несветло» в Мазуевке и с развлечениями. Единственный клуб, в соседней Черноярке, закрыли – нечем рассчитываться за электроэнергию и отопление. Куда ни кинь – всюду клин…
Как там говорили древние: наши знания увеличивают вашу скорбь? Так вот, зело опечаленным явился я на прием к главе местного самоуправления Кишертского района В. Кондакову. И прямо с порога выложил ему все свои «скорбные» познания, полученные в этой поездке.
– Ну едрить твою копоть! – «отмэрил» на это мэр заряд ненормативной лексики. – А то мы без журналистов не знаем, как хреново живут в нашем районе.
Вообще-то Виктор Васильевич – человек гостеприимный. И его запал – не в укор прессе, а скорее в защиту униженных и оскорбленных.
– Все ведь порушили, долбанные реформаторы! И, в первую очередь, деревню пластанули серпом повыше колена – ни тебе капитальных вложений, ни оборотных средств. Живи, как можешь, «деревянная, дальняя»! Я сейчас за этот стронций хватаюсь, как за соломинку. Мазуевское месторождение, конечно, не панацея от всех наших бед, но оно способно хоть как-то приподнять район с колен, дать людям работу, оживить товарооборот.
– При всем при том, Виктор Васильевич, люди боятся радиации…
– А я верю специалистам! По их данным, радиационный фон был и остается в пределах естественного, и от онкологических заболеваний наши люди умирают не чаще, чем на других территориях. Падеж скота от лейкоза тоже никак не связан со стронцием – заболевание это заразное и началось оно уж точно не с Мазуевки и не с нашего района.
– А как вы оцениваете возможный общий экономический ущерб, который может нанести району разработка стронция в нашем районе?
– Ущерб, убежден, будет минимальный. Во-первых, потому, что у нас «зубастые» экологи и природу в обиду они не дадут. Во-вторых, мы ведь не пустим на свою землю для разработки месторождения какое-нибудь ЧМО, которое может чудить и обманывать. Нет, мы будем иметь дело только с серьезным предприятием, которое должно быть и будет зарегистрировано на нашей территории. Со всеми вытекающими отсюда последствиями. Мы в обязательном порядке потребуем от него по полной программе строительства очистных сооружений и применения безопасных технологий.
    Дальше я попытался завести разговор о перспективах развития Мазуевки, о её человеческих и природных ресурсах, о том, какое благо может принести месторождение редкого металла им, детям стронция…
– Давайте не будем загадывать наперед, – осадил меня глава. – Утро вечера мудренее. А до утра еще надо дожить.




И ПОНРАВИЛСЯ ЕЙ
УКРОТИТЕЛЬ ЗВЕРЕЙ...

В Пермь приехал цирк зверей «Бинго». «Гвоздём» программы, безусловно, является аттракцион с леопардами и уссурийскими тиграми. Обещанная же в афишах сенсация заключается в том, что дрессировщики Андрей и Наталья Шиловские выводят своих питомцев на арену цирка на поводке и отрабатывают номера без ограждения.
Звери прыгают, ходят по перекладинам, борются с дрессировщиком. А еще берут из его рта корм, садятся на его голову... Словом, ведут себя, как домашние кошки.
Наша беседа с Андреем началась с вопроса о его зверях, их повадках, особенностях.
– Все они попали ко мне из разных зоопарков страны. Леопарды – из Ростовского, уссурийский тигр Цезарь – из Московского. Его «жена», тигрица Джуна, из Одесского зоопарка. А их детки родились уже у нас, в цирке, четыре месяца назад.
Если говорить об особенностях наших тигров, я бы отметил, прежде всего, их необыкновенное миролюбие. Агрессию они проявляют крайне редко. И не только к людям. Наш Цезарь, например, добровольно отказался от живой пищи. Вообще-то, конечно, ему хватает того, что дают. А дают за день взрослому тигру восемь килограммов мяса, литр молока и пару яиц. Но раз в месяц, как положено, хищникам в клетки бросают на съедение кур, кроликов – в зависимости от возможностей цирка. Цезарю, как правило, бросали кур, и они паслись у него в клетке целый день. А однажды мы подкинули ему на обед молодую утку. Он поймал её, облизал, и она, в конце концов, уснула у него между лап! Мало того, два дня не хотела выходить из клетки, пока мы её сами не выгнали.
– А вы сами никогда не страдали от зубов ваших питомцев?
– Страдал, конечно. У меня вот нет четырех сухожилий на руках – это заслуга Цезаря. Но это было единственный раз, когда он меня так больно укусил.
– У ваших зверей, кроме клыков, страшенные когти...
– Они нужны им на охоте, а наши животные к охоте не приучены. Поэтому когти свои зря не распускают.
– Но даже домашние животные могут нагнать страха. Неужели в вашей практике не было случая, когда сердце хотя бы ёкнуло?
– Был такой, когда сердце не просто ёкнуло, а ушло в пятки. Не помню сейчас точно, в каком городе это произошло, но случилось так, что мой Цезарь во время репетиции вы-прыгнул за арену и побежал в вестибюль. А там маленькая девочка играла с мячом. У гардероба её бабушка с подругой присматривали за внучкой. И вот Цезарь бежит по огромному вестибюлю прямо к ребёнку. Я, естественно, за ним в холодном поту. На мои команды он никак не реагирует. Не помню своих мыслей. В ушах только звенел истошный крик бабушек, и было ощущение краха. Но перед девочкой мой Цезарь остановился и лапой, как игривая кошка, прикоснулся к ней – захотел поиграть мячиком. Всё, слава Богу, обошлось. Девчушка даже испугаться не успела, отваживались потом только с бабушками. Да и меня самого, честно говоря, колотун долго не отпускал.
– Миролюбивый характер ваших зверей – от природы или это заслуга дрессировщика?
– От природы зверь, как правило, агрессивен, и дрессировке поддаётся далеко не каждый. Не так давно мне, например, пришлось проститься с черной пантерой. Полное неприятие человека! С такими зверями работать на арене невозможно. Есть, к счастью, и другие животные. Но их миролюбивый характер в большей степени зависит от человеческого отношения к ним, от дрессировщика. Я никогда не бью, не наказываю зверей.
– У вас есть собственные методики дрессировки или вы используете чей-то опыт?
– Делиться опытом с тобой никто не будет, потому что среди дрессировщиков, как и в любом другом деле, существует жесткая конкуренция. До всего приходилось и приходится доходить собственным умом, методом проб и ошибок. Помогают, безусловно, книги о животных, об их дрессировке. Я прочитал гору таких книг. Главным выводом из прочитанного и пережитого самим могу поделиться с читателями «Звезды»: звери, как и люди, не любят, когда их бьют, дразнят и морят голодом.
– Вместе с вами в качестве ассистента работает жена Наталья. Ей не страшно с вашими тиграми и леопардами?
– Это не мои, а наши с ней животные. Могу сказать посильней: это наши дети. Своих мы пока родить не решаемся – некогда, поэтому всю свою любовь отдаем нашим четвероногим «деткам». Ни у меня, ни у Натальи страха перед ними нет.
– Свою будущую жену вы встретили в цирке?
– Нет. Она жила в Казахстане. Училась в девятом классе средней школы, когда наш цирк приехал на гастроли в их город. Познакомились и... В общем, она уехала со мной.
– Прямо как в старинной песне: «И понравился ей укротитель зверей – чернобровый красавец Андрюшка».
– Почти так и произошло. Было это пять лет назад. С этого времени мы вместе с Натальей создали свой семейный  аттракцион с леопардами и тиграми. Она полноправный соучредитель нашей программы.
– Ваши «детки» – это ваша собственность?
– Только в определенной степени. Вообще-то зверей для нас приобрёл Росгосцирк, самим бы нам это «удовольствие» было не по карману. Но на сегодняшний день мы практически рассчитались за них. Но эта собственность условна: мы ведь не можем взять животных к себе домой, не собираемся их продавать в частные руки. После определенного срока и при определённых условиях они вернутся в зоопарки.
– А вам самим есть куда возвращаться?
– Увы! Ни дома, ни квартиры у нас пока нет. Наш дом – цирк, как и для большинства цирковых артистов. Для таких, как мы, имеющих на содержании животных, цирк является местом проживания по определению. Мы в ответе за тех, кого приручили. Это не красивые слова, а мудрое честное правило.
– Андрей, кем вы были в прошлой жизни, до цирка?
– Жил в Ростове-на-Дону, работал служащим в банке...
– ?!
– Да, это была денежная, но безумно скучная для меня работа. Всё решил случай. Восемь лет назад один наш клиент, связанный с дрессировкой животных, пригласил меня в цирк, за кулисы – пообщаться с животными. Мне было 22 года, я еще не устал от жизни и решил попробовать себя в новом деле. Попробовал – получилось. И тогда я понял, что это – моё. Работа в цирке безумно трудна и опасна. Но вот скуки здесь точно нет!




РОДНЫЕ ДУШИ

Михаил Евдокимов (будучи артистом, а не губернатором) не баловал журналистов вниманием. Во всяком случае, в Перми, во время его редких гастролей, ни мне, ни моим коллегам взять интервью у артиста не удавалось. Однако то, что не удавалось мне в Перми, удалось сделать в Сочи в 2001 году.
 
– Михаил, ваши сценические герои очень похожи на «чудиков» из рассказов Шукшина.
– С Василием Макаровичем мы родились по соседству: от его до моей деревни всего сорок километров. Но сближает нас не только и не столько география, сколько родство душ. Вообще, я на всю жизнь очарован творчеством Шукшина.
 – Творчество Шукшина – это не отдых, а большой труд для души.
– Я пропахал Шукшина вдоль и поперек – прочел практически все, что он написал. Но что-либо отлучить от него, выбрать «самое-самое» не берусь. Настоящая любовь – она ведь не знает расчетов, при любви и недостатки превращаются в достоинства. А вообще вы задели очень сокровенное – мне очень хотелось бы встретиться с Василием Макаровичем в жизни, побеседовать по душам «при ясной луне».
– Есть ли такое понятие, как «алтайское землячество»? С кем из известных земляков вы дружны?
– Понятие, может быть, и есть, но каждый это понимает по-своему. Я всегда стараюсь помогать своим землякам, где бы они ни жили. Что касается дружбы с «великими алтайцами»... У нас прекрасные отношения с Валерием Сергеевичем Золотухиным, Лешей Булдаковым. Но мне с ними было бы приятно общаться и без учета, что мы земляки.
– Михаил, на своих концертах вы стали много петь...
– Я и раньше много пел. Правда, в основном на гастролях. Что делать, люблю петь, и говорят, у меня неплохо получается.
– В моем вопросе нет упрека. Но неожиданность заключается в том, что юморист Евдокимов вдруг запел очень серьезные песни. В частности, Высоцкого.
– Ах, вот вы о чем. Высоцкий для меня стоит в одном ряду с Шукшиным. Это великий человек.
– Вы встречались с ним в жизни?
– В том-то и дело, что нет. Не встречался. И мне жаль, очень жаль.
– Что, возможности для встречи были?
– Нет, к сожалению. Он ушел раньше, чем я появился в Москве. Правда, однажды я его все-таки видел живым – на концерте в Кемерово. Владимир Семенович был и остается для меня очень близким человеком, хотя в жизни я его не знал и его уход я воспринял как личную драму.
– Шукшин, Высоцкий... Кто еще был вашим духовным наставником?
– Могу с уверенностью сказать, что именно они слепили из меня то, что я сегодня из себя представляю. Убежден, что на творчестве, жизни этих людей можно базировать философию развития нормального человека.
Безусловно, есть и другие люди, которые, так или иначе, влияли на мое мировоззрение. Это, например, Николай Рубцов, Игорь Тальков... Жаль, что такие люди рано уходят из жизни.  В  творческом  плане  я  готов  снять  шляпу  перед  ансамблем «Песняры». Великая группа! Эти ребята натворили на нашей эстраде много доброго. У них что ни песня – то шедевр.
– Вы можете сравнить нынешнюю эстраду с той, что была в пору вашей молодости?
– Могу, конечно, но сравнение это будет не в пользу сегодняшней. Это, на мой взгляд, в общем, несоизмеримо разные «весовые» категории. Вы сами вслушайтесь в тексты сегодняшних «речевок» и послушайте песни прошлых лет. В тех песнях – поэзия, а в нынешних, в большинстве своем, – совершенная галиматья. Ни уму, ни сердцу. У таких текстов и соответствующее музыкальное сопровождение.
– А какие у вас любимые песни?
– Вы их слышите на моих концертах – ничего случайного в свой репертуар я не включаю. Это, например, «Восточная», «За полчаса до весны», «Есть только миг», «Эти глаза напротив»... В общем, это песни моей юности. Не на эстраде, а в жизни я люблю петь народные песни. В них – настоящая глубина, высокий смысл, искренние человеческие страсти.




ЗАРЯ ПУТИНА
 
Глава о том, что юмор
не всегда вызывает улыбку

Наш приезд в Путино начался со скандала. Накануне «Звезда» опубликовала юмористическую зарисовку «Путина». Автор шутил о том, что жители этого населенного пункта, заранее предвидя назначение Владимира Путина и.о. Президента, назвали село его именем. Кроме того, все важнейшие кампании, по постановлению местной администрации, решено назвать «путинами», а все грибы, произрастающие в округе, – «путиками» и «непутиками». И далее в таком же плане, в таком же разрезе.
Глава сельской администрации Сергей Кондратьев аккурат обмозговывал эти юмористические перлы, когда на пороге его кабинета появились мы.
– И вы приехали к нам с такой хохмой? – искренне удивился Сергей Владимирович. – Да я после этого и разговаривать с вами не хочу!
– Во-первых, – начал загибать пальцы рассерженный начальник, – наше село названо в честь помещика Путина, который жил здесь полтора века назад. Во-вторых, никому бы не пришло в башку называть посевную или уборочную «путинами». Или мы похожи на идиотов? В-третьих, путики мы вообще за грибы не признаем. Настоящие грибы – это боровики и рыжики. Мы даже обабки не берем! И с «распутицей» ваш автор погорячился: у нас самые лучшие в районе дороги. Асфальт до всех ближайших деревень проложен, три раза в день автобус до районного центра ходит.
Пришлось нам посыпать голову пеплом. После чего хозяин подобрел и пошел на разговор.
Итак, чем черт не шутит, может быть, Путино и в самом деле связано с именем сегодняшнего лидера России?

Глава о том, почему гусь свинье
не может быть товарищем

– Должен вас огорчить, – откровенно признался Сергей Владимирович. – Помещик Путин вряд ли был родственником нашего премьера, хотя по характеру, говорят, он был человек крутой. Кстати говоря, в наших краях в 1855 году был проездом Салтыков-Щедрин, который был славен рассказами о российских помещиках. Возможно, кто-нибудь из его героев был прообразом того самого Путина.
– Знаем мы салтыковских помещиков. В школе проходили: самодур на самодуре сидит и самодуром погоняет. Вы считаете, что у нашего премьера такой же характер, как у вашего помещика?
– Оборони Бог! – только что не перекрестился Сергей Владимирович. – Тот Путин с этим и рядом не сиживал. Гусь свинье не товарищ. Тот думал, как бы с трудового народа последние штаны снять, а этот душой за Россию болеет. Мы за нашего премьера – горой. Стране, считаю, с Владимиром Владимировичем крупно повезло: умный, решительный, в порочащих связях, как говорится, не замечен. Я, например, на выборах Президента за него голосовать буду.
– Но пока, кроме Чечни, Путин ни в чем себя не проявил. Программы по экономическому развитию у него нет, перспективу не обозначил…
– Как это «не проявил?» – возмутился глава. – А то, что у нас полгода нет задолженности по всевозможным выплатам? То, что он пенсии, зарплаты бюджетникам увеличил? Почему это в расчет не принимаете? Что касается программы… Разве у президента мало советников-экономистов? Они долж-ны представлять планы, а он только утверждать и контролировать. Программа, будьте уверены, перед выборами будет представлена на обсуждение. Что вы еще имеете против Путина?
Доводов «против» у нас больше не было. Так, собственно, произошло наше примирение с главой Путинской администрации. И мы, с его благословения, отправились по селу. На «зачистку».
 
 Глава о том, что, кроме Путина, на свете есть много фамилий – хороших и разных

Перво-наперво мы хотели бы встретиться с однофамильцами российского премьер-министра. Увы, таковых в селе не оказалось. Ни одного!
– Две семьи Путиных живут в соседних деревнях – Заполье и Ключах, – рассказала нам местный краевед учительница школы-интерната Надежда Георгиевна Яковлева. – Но это уже территория другого сельсовета. А в нашем селе Путины жили только во время войны, были эвакуированы из блокадного Ленинграда. После войны они уехали. Наш премьер-то родом ведь тоже из Питера. Может быть, это были его родственники? Ну, а сам-то он точно здесь никогда не бывал.
Зато, по словам учительницы, незадолго до первой мировой войны в селе проездом побывал Григорий Распутин. По преданию, он бросал в речку Лысьву монеты – чтоб, значит, вернуться. Места здесь благодатные: сосновые боры, пруд. Горы и долины. Реки и просторы. И народ здесь, по преданию, жил веселый – любил пображничать, покуролесить. Женщины, судя по их праправнучкам, были милы и душевны. В привычных шалостях, правда, Григорий замечен не был. Во всяком случае, Распутиных в селе не прибавилось.
– Если вас интересуют знаменитости, – добавила к своему рассказу Н. Г. Яковлева, – то вам следует написать, что в нашем селе училась знаменитая певица Екатерина Шаврина. Жила их семья в деревне Федяшино, рядом, и в школу Катюша ходила к нам, девять классов здесь закончила. Сейчас вот она про нас нигде не вспоминает, а мы-то помним нашу Катерину – красавицу-певунью.
Шаврины, к слову сказать, одна из самых распространенных фамилий в Путино. Но еще больше здесь Носковых, Обуховых, Катаевых.

Глава о том, как совхоз превратился
в ООО «Заря Путина»

В конце прошлого года в Путино крякнуло селообразующее предприятие – ООО «Путинское» (в советские времена совхоз с одноименным названием, подсобное хозяйство «Велты»).
Банкротство обусловили непомерные долги – аж за 16 миллионов рублей. Неизвестно, чем бы дело закончилось, если бы не «Велта», которая простила долги селянам. Да и что с них взять: сами работники живых денег с началом экономических преобразований практически не видели – рассчитывались с ними, главным образом, натурой: продуктами питания, стройматериалами и прочим.
С началом нового года в селе образовалось новое агропредприятие. Назвали его просто и со вкусом – «Заря Путина».
– Заря кого или чего? – уточнили мы на всякий случай у директора нового ООО С. Киракосяна.
– Путина! – твердо ответил Самвел Вазгенович.
– Это что же, в честь и.о. Президента? По аналогии с «Рассветами Ильича»?
– Понимайте, как вам нравится, – улыбнулся директор. – Мы же об этом специально не думали. А вообще-то чем плох Путин?
И Самвел произнес краткую, но горячую речь в поддерж-ку Владимира Владимировича:
– России давно был нужен такой человек! То, что он делает в Чечне по наведению порядка, – это, поверьте, находит поддержку не только среди русских. Я сам жил рядом с чеченцами и хорошо знаю их национальные особенности: они признают только культ силы. Мы ведь и здесь, в Путино,   столкнулись с ними.
Три года назад чеченцы создали в селе свою общину. Месяц-два вели себя спокойно, присматривались, приживались. А потом начались безобразия: воровство, драки, поножовщина. На предупреждения местных отвечали еще более дерзкими выходками. Были убеждены: разрозненные, недружные русские не в состоянии им, спаянным «кавказским братством», противостоять.
Но ведь русские только долго запрягают, а едут быстро. В один прекрасный день терпение путинцев кончилось и они выдвинули перед незваными гостями ультиматум: освободить село в течение 12 часов. Иначе – «никто не узнает, где могилка моя».
– Я сам укрывал от расправы и вывозил чеченцев из села, – рассказывает С. Киракосян. – Жаль их было, но ведь сами же виноваты. И теперь вот, чего им не живется в России? Воруют людей, грабят, убивают – бросают черную тень на всех кавказцев. Поэтому Путин по отношению к Чечне абсолютно прав.
– Но, представьте, если Путина изберут Президентом? – не удержался я от каверзных вопросов. – А ваше хозяйство при этом так и будет кувыркаться через пень-колоду? Это ведь будет полная дискредитация: вот, мол, какая она, «заря» Путина, еле на ладан дышит!
Слова эти задели директора за живое.
– Почему это «на ладан»? – возмутился Самвел. – С нового года мы стали регулярно выплачивать людям зарплату. Да, наполовину продуктами, но в ближайшей перспективе, с открытием собственных магазинов, у хозяйства появятся «живые» деньги. Сейчас вот мы активно расширяем производство: строим новый свинарник, приобрели два коптильных шкафа – будем выпускать продукцию, которая пользуется большим спросом. Сделали капитальный ремонт гаража, ремонтируем ферму. Что еще? Завершаем монтаж собственной пекарни – кроме хлеба, будем выпускать макаронные изделия. Есть и другие перспективные разработки. Так что Путина мы не подведем. Он бы вот только о стране заботился больше, чем Президент.

Глава том, что некоторые граждане предпочитают выращивать виноград, чем голосовать за Путина

Надо сказать, не все путинцы так уж однозначно поддерживают главного кандидата в Президенты. Вразрез с «линией партии» идут, например, супруги Евдокимовы. Почему? Об этом попозже. А для начала давайте познакомимся с ними поближе.
В прошлом городские жители, Евдокимовы, выйдя на пенсию, продали квартиру в Перми и махнули в деревню. Бывшие геодезисты, они оказались примерными селянами. Федор Семенович собственными руками пристроил к деревенской избе-развалюшке жилой дом. Да какой! Не дом, а картинка: с резными наличниками, просторным, закрытым двором. В доме, помимо водопровода, хозяин спроворил теплый туалет – не хуже, чем в городской квартире.
Галина Семеновна тоже освоила нехитрые премудрости крестьянского труда: доит корову, занимается рукоделием, ухаживает за огородом.
О евдокимовском огороде следует рассказать особо. На площади в 15 соток, кроме картошки, капусты и прочих овощей и ягод, супруги выращивают яблоки, вишню, сливу. И, самое удивительное, виноград! Его черенки Галине Семеновне прислала подруга с Дальнего Востока. Уссурийский виноград, хоть и отличается значительно по вкусу от южных сортов (кисловат), но зато, по словам хозяйки, «греет душу».
Все в этой семье обставлено по уму: быт, хозяйство, отдых. Недавно пенсии им увеличили на 20 процентов. Отчего ж тогда эти вполне сознательные и примерные граждане костерят Путина? Почему не верят ему?
– В общем-то, руководитель он, наверное, неплохой, – размышляет Федор Семенович. – И человек, видно, хороший. Но ведь хороший человек – это не профессия, верно? Меня, однако, другое смущает: Путин – это человек Ельцина. А к Ельцину у России свой счет имеется, который он не оплатил.
– Что же в этом счете не оплачено?
– Великую страну разрушил, народы поссорил. А свой собственный, российский, до нищеты довел.
– Но вы-то ведь не нищенствуете?
– Так это потому, что напрягаемся, как ломовые лошади. В наши-то годы отдыхать надо. В гости к внукам ездить. А у меня денег на автобус не всегда набирается. Небось, самому-то Ельцину нет нужды на огороде вламывать да за скотиной навоз убирать? И жена его, поди, не знает с какой стороны к корове подходить.
– Почему, объясните, Путин дал такие гарантии Ельцину? – вступает в разговор Галина Семеновна. – Освободил его и семью от уголовного преследования, охрану, дачу, квартиру – все оставил за ним. Ельцин почему-то таких гарантий Горбачеву, к примеру, не дал, а ведь тот же был Президентом. Перед законом должны быть все равны, а Путин в этом деле хитрит.
– В общем, Путин для нас – темная лошадка, – делает вывод хозяин. – А потому и голосовать за него мы не будем!
Перед отъездом из «Путино» заглянули мы на прощание в сельскую администрацию.
– Удалась ли ваша «путина»? Много ли «путиков» на распутице насобирали?
Нет, в голосе главы Путинской администрации Сергея Кондратьева обиды уже не было, только легкая ирония. Чувство юмора, слава Богу, как чувство собственного достоинства, путинцам не изменяет.




КУЗНЕЦОВА ВСЯКИЙ ЗНАЕТ…

 Дом Ивана Васильевича Кузнецова в селе Березовка Усольского района знает каждый. И не потому, что расположен он в центре, аккурат напротив сельской администрации, а потому, что дом этот – игрушка: резные наличники, узоры над крылечком, весь дом обшит фигурными плашками из кедра.
Всякий знает и хозяина теремка. Построил его Иван Васильевич десять лет тому назад, когда был начальником нефтебазы Березовского товарищества «Восход». Сейчас же по причине полного разора товарищества Иван Васильевич работает на нефтебазе сторожем. Караулит, чтобы остатки добра лиходеи не растащили.
Что и говорить, приятно смотреть на труды мастера. Но в этот дом люди приходят не только и зачастую не столько любоваться его красотой, сколько с горем. Иван Васильевич, помимо своих столярных увлечений, еще и гробовых дел мастер. За двадцать лет по меньшей мере три сотни домовин изготовил. И не только для односельчан – с заказами идут к нему из соседних сел и деревень.
– Что же, в других деревнях гроб не могут сделать?
– Могут, – отвечает Иван Васильевич. – Только ко мне приходят не просто за деревянным ящиком, а за последней «квартирой» для любимого человека. Хороший гроб сделать – это ведь, братец, целая наука. Я, например, делаю из кедровой доски. Прежде она должна годик полежать, просохнуть. Почему именно из кедровой? Во-первых, в обработке легка, во-вторых, долго в земле сохраняется, не гниет. Стружка опять же у кедра мягонькая, с приятным запахом. Покойнику, может, и все равно, а вот родственникам приятно сознавать, что усопшему удобно.
С заказами на «последний приют» к Кузнецову, грешным делом, и сами кандидаты на переселение в потусторонний мир приходят. Старики и старушки загодя просят: «Ты, Васильич, по старой дружбе уважь – сгоноши мне после смерти хорошую домовину».
Есть чудаки, которые еще и при жизни хотели бы примерить на себя персональный «деревянный макинтош». Но Васильевич за такое не берется: «Зачем это? Ни к чему смерть призывать – всему свое время».
В разговоре мне показалось, что рассказывает о своем невольном увлечении Иван Васильевич как о ремесле, которое его кормит.
– Так это и в самом деле так, – согласился он. – Ну, сам посуди. Наш «Восход» в нынешних экономических условиях превратился в «Закат». Товарищество не выплачивает своим работникам зарплату пять лет. Мне, например, задолжали больше пяти миллионов старых рублей. Рассчитываются, правда, иногда зерном, иногда пиломатериалом. Получить же все долги, видно, никогда не удастся. Если бы у нас не было своего подсобного хозяйства – огорода, скотины – все, хана! Хоть сам ложись в гроб! А моя «подсобка» какую-то живую денежку приносит – одежку, обувку приобресть…
Житейское дело…




МИЛЛИОНЕРЫ

Почти двадцать лет инюрколлегия по наследственным делам разыскивала родственников российского эмигранта, умершего в США. И нашла! Наследницей оказалась пенсионерка из Ильинского района.

Не думали-не гадали Николай Яковлевич и Ульяна Аристарховна Ершовы, какая беда свалится на них под старость лет. Жили себе поживали в глухом прикамском селе, и вот нате вам, заполучите хлопоты. Пришел к ним государственный человек с казенной бумажкой и объяснил: так, мол, и так, господа пенсионеры, собирайтесь в Москву, вас разыскивает инюрколлегия по наследственным делам.
«Господа пенсионеры» слова-то такого – «инюрколлегия» – прежде не слыхали. А уж о наследстве, да еще, как выяснилось, из Америки, и думать не могли. Родственники-то все – вот они, по пальцам пересчитать, голь перекатная.
Поначалу все казалось шуткой, каким-то фантастическим розыгрышем. Но последующие за визитом казенного человека телефонные переговоры с Москвой, а затем и сама поездка в первопрестольную сделали этот мираж явью.
О жареном факте сообщила местная районка, подхватило областное радио, а затем газета «Труд» сделала эту информацию всероссийским достоянием. Но в них, тех публикациях, признаться, было много тумана и никакой конкретности. А мы жаждали подробностей. Потому и отправились в дальний путь за сенсацией.
Дом Ершовых разыскали без особого труда. Шила в мешке не утаишь, и всяк в селе – от мала до велика – знает о несчастье этой семьи. Почему о несчастье? Скоро и вы убедитесь в этом.
Хозяева приняли нас в штыки. Ульяна Аристарховна заявила с порога:
– Никаких подробностей! Это покушение на личную жизнь и семейную тайну. Газетчики, которые разнесли по всему свету свои сплетни, ответят за них перед судом. Я возьму этих щелкоперов со всех боков. Они меня ишшо не видели с воды пьяную!
Справедливости ради, надо сказать, что наши коллеги, в самом деле, дали «пенку»: позволили себе вольные домыслы относительно суммы наследства. Мол, счастливые наследники уже приобрели несколько квартир, в том числе в Москве. А себя, дескать, обеспечили на всю оставшуюся жизнь.
– После таких россказней у нас стала не жизнь, а пытка! – горячится Ульяна Аристарховна. – Кажный божий день кто-нибудь да приходит: «Вы, говорят, миллионерами стали? Дайте на бутылку опохмелиться». Тьфу ты, глаза бы на них не смотрели!
– А вот вы с какой целью сюда приехали? – вступает в разговор хозяин, Николай Яковлевич. – Поди, наводчики? Приехали разузнать, что да как, а следом целая бригада нагрянет – утюгами пытать да в реке окунать: где доллары за-прятали? Собаку вот на вас сейчас спущу...
– Креста на вас нет, Николай Яковлевич!
– Только не надо мне морали читать! Нашего брата уже учили-переучили. Вон, в Лядах, одного мужика за квартиру так уханькали, что он до сих пор головой трясет и боком ходит. А другому уши отрезали...
– В Очере недавно такой же случай был, – поддерживает мужа Ульяна Аристарховна. – Одна семья с севера приехала, и к ней такие же вот ухари нагрянули. Детей в заложники взяли, а родителей в Пермь повезли, деньги с книжки снимать. Хорошо хоть, что милиция вовремя пресекла.
Вот в таком духе, со страшилками, продолжалось наше знакомство. И ничего бы из него не получилось, если бы хозяйка неожиданно не сменила гнев на милость. А говорить по существу дела – о дядюшке, умершем в США, и его наследстве – Ульяна Аристарховна стала лишь тогда, когда я вручил ей свою визитную карточку со всеми своими координатами: адресом, телефонами, местом работы.
– Если после моей статьи к вам заявятся лихие люди, – сказал я, – считайте меня соучастником разбоя. Со всеми вытекающими последствиями...
– Да ведь и грабить, собственно, нечего, – горько вздохнула хозяйка. – Сорок процентов по закону взяла от наследства эта самая инюрколлегия. Ну, немного детям помогли, а сами купили холодильник и цветной телевизор. Месяц вот уже со стариком смотрим его не отходя – отродясь у нас не было в доме такого чуда. Да и холодильником никогда мы раньше не пользовались – денег всю жизнь не хватало. Мы ведь родили и подняли пятерых детей, всю жизнь горбатились в колхозе да на своем приусадебном участке. Давайте пройдем в наши хоромы, посмотрите наши богатства...
Заходить в избу мы отказались. Чего там смотреть – и так все на виду: домишко стоит без капитального ремонта лет двадцать. Хозяйство тоже – вот оно: две кошки, собака, десяток кур по двору ходит. Через ограду – огород, соток шесть, небольшой парничок, грядки с будущей морковкой, картошкой, зеленью. Обычная крестьянская российская семья. С доходом явно ниже среднего. А если по одежке судить – так вообще на грани выживания.
– Так чего же вы боитесь, дорогие старики?
– А вы не заметили, как с распадом страны изменилась наша жизнь? – съязвил Николай Яковлевич. – От бандитов укрытия нет, да и народ стал у нас дурной, завидущий. Все на чужое зарятся, воруют друг у друга, что ни попадя. А вот американцы, между прочим, как бы их ни ругали, но чужого имущества не присвоят. Наследство ведь в Америке, пусть оно и мелкое, незначительное, почти двадцать лет без движения лежало, и никто  на  него  не  позарился,  искали  законных  наследников.
– Это так, – подтверждает Ульяна Аристарховна. – Дядя Федор умер в 1980 году, в возрасте 97 лет. Жена у него скончалась еще раньше, а деток у них не было. Он же все свое имущество завещал родственникам. А родственники у него остались только в России. Вот нас и разыскивали двадцать лет.
– А как нашли?
– Искали сначала моего отца, Аристарха Таскаева. Он был двоюродным братом Федора Копылова – этого самого дядюшки из Америки. Родом батюшка был, оказывается, из Нижнего Тагила. По церковным книгам его и нашли, но отца к тому времени, понятно, уже не было в живых. Стали по этим же книгам, по фамилии отца, разыскивать меня. А у меня фамилия уже другая, по мужу – Ершова. Но все-таки вычислили, нашли, как видите.
– А вы о своем двоюродном дяде что-нибудь раньше знали? Может, есть фотографии?
– Да вы что? Какие фотографии? Я и не знала, что он есть. И в Москве нам о нем толком ничего не рассказали. Кем он был, чем занимался – это никого не интересовало. Было завещание, и его надо было выполнить. Вот и все.
– Известно ли, когда Федор Копылов покинул родину?
– Думаю, после революции. Он ведь тогда был зрелым человеком, ему лет тридцать в то время было. Но причину, почему уехал, – не знаю. И гадать не буду. Убеждена, что он очень любил Россию и всегда помнил о своих родных. Мы вот, к сожалению, его забыли.
На этом наша беседа и завершилась. Сенсации, как видите, никакой не произошло. Просто необычный случай в обычной крестьянской семье.
– Ну, так что – напишем об этом? – спросили мы, покидая дом Ершовых. – Или по-прежнему боитесь?
– Да ничего мы не боимся, – устало ответила на прощание Ульяна Аристарховна. – Все одно когда-нибудь умрем. Просто умереть хочется по-человечески.
Она даже согласилась сфотографироваться на память. Николай Яковлевич в этом желании ее, увы, не поддержал. Но не из боязни. Сказал так: «Нечего моей фотографией людей пугать».
И все-таки точный адрес – село, где произошла эта удивительная история, мы решили сохранить в тайне. Ведь живем-то мы, господа-товарищи, в самом деле, уже не в Советском Союзе. И еще не в США.

Понял я,
Что человек несчастен,
Если счастья в жизни
Ищет он.
Е. Евтушенко




ОБМЕН

Это был один из же¬ланных звонков по по¬воду обмена моей квартиры.
В предлагаемом варианте меня устраивало практически все. Трехкомнатная. Полно¬метражная. Третий этаж. Те¬лефон. Почти в центре города, но при этом – тихий двор, такая же тихая улочка, без снующего туда-сюда авто¬транспорта. Рядом – детсад, школа, магазин...
– Тогда приезжайте, смот¬рите, – женский голос на том конце провода не ставил ника¬ких дополнительных усло¬вий.
– Меня устраивает ваша доплата. Лишь бы уехать...
Счастье само катило в руки, только протяни!
Встретила меня приветли¬вая пожилая женщина. На¬звалась Тамарой Михайлов¬ной.
– Дома я одна сижу. На пенсии, – пояснила она. – Дочь с мужем работают, внучки в школе. Да вы проходите, не разувайтесь – у нас не прибра¬но...
«Не прибрано» – это было мягко сказано. Ну да ладно, мы люди привыкшие. Какой порядок может быть, если детки еще до помощниц не доросли, а бабушка болеет. Да и не чистоту ведь в доме я приехал проверять.
– Сантехнику в туалете и ванне, наверное, придется вам менять, – не скрывала ничего хозяйка, – в комнатах переклейте обои. На ремонт, конечно, придется потратиться.
– Это все поправимо, – рассуждал я вслух. – Новые хозяева всегда обустраивают квартиру на свой вкус. Так что ремонтом нас не испуга¬ешь. А почему дверь в боль¬шой комнате заперта на за¬мок?
Этого вопроса, похоже, Та¬мара Михайловна боялась больше всего.
– Видите ли, в этой комнате спят дочь с зятем, и в нее заходить мне запрещено. Ключи они забирают с собой.
– А чего боятся?
– Ничего не боятся. Просто не разрешают. Они мне и в детскую не позволяют вхо¬дить, когда сами дома. И на кухне хотят замок поставить, и в ванной.
Веселая родня, ничего не скажешь!
– У вас конфликт с зятем? – догадался я. – Тихо ненавидит тещу и желает отделиться?
– Я расскажу. Но вы не раздумаете насчет обмена? Вы не откажетесь от меня?
В ее голосе было столько надежды, словно я был той самой соломинкой, которую она ждала, чтобы ухватиться за нее.
– Но ведь это ваша кварти¬ра?
– Моя, моя. Сейчас покажу все документы. Только вы выслушайте. И не отказывайтесь, пожалуйста. Все у нас получится...
Ну, совсем как в телеролике «Русский проект»!
– Да я ведь и не отказываюсь.
И Тамара Михайловна рассказала мне очень печальную историю. Сентиментальных читателей, принимающих чужую беду близко к сердцу, прошу отложить газету в сторону. А вот вас, господа из отдела соцзащиты и правоохранительных органов, я попрошу дочитать эту историю до конца. Она совсем короткая и вряд ли вас утомит.
Может быть, пригодится, – есть чему удивиться.

Дочь с зятем поселились у Тамары Михайловны после смерти мужа (отца и тестя). Поначалу все шло как будто неплохо.
– Может быть, я меньше, чем надо, уделяла внимания зятю, – рассказывает Тамара Михайловна. – Но ведь и он не пытался заслужить мою любовь. А когда я все чаще стала болеть – вообще окрысился. Ладно, если бы я жила в его квартире, была на его содержании. Но это моя, понимаете – моя – квартира! И пенсию я получаю, пусть небольшую, но себя прокормить могу. К тому же сын ежемесячно посылает мне деньги на питание, поддерживает.
Самое обидное, что в этой неприязни ко мне зятя его стала поддерживать дочь. И внучек они настроили против меня. А все потому, что однажды, после его очередной выходки (отобрал у меня электроплитку, чтобы не готовила себе есть), я сгоряча сказала, что, мол, убью его.
А они – дочь и зять – будто только этого и ждали. Жизнь вообще стала каким-то кошмаром. Когда они дома, мне не разрешают выходить из своей комнаты даже в туалет. Повесила в ванной сушить белье – зять выбросил. Выхожу из туалета – он мне под задницу коленом. И дочь все это видит, и внуки. Сама, мол, виновата! Не надо было угрожать. Да ведь это издевательство – какой из меня террорист?! А когда узнали, что я обмен затеяла, отобрали телефон. Звонила вам от соседки.
Выслушав этот горький рассказ, на обмен я все-таки согласился. Только ничего из этого не получилось.
По закону для такой операции требуется согласие всех домочадцев, прописанных в квартире, кто бы ни был ее собственником.
Первой и неодолимой преградой на пути к разрешению этой ситуации встала, как ни странно, дочь Тамары Михайловны. Захватив все необходимые документы, я приехал на переговоры с ней.
– А кто это вам дал право вмешиваться в чужую жизнь? – с места в карьер бросилась дочка. – Кто вы, собственно, такой, чтобы решать наши личные проблемы?
– Я полагаю, что ваша мама тяготится житьем здесь. Да и вы тоже, насколько я знаю, не терпите ее рядом. Лучший вариант для всех вас – обмен квартиры, и я готов вам помочь.
– А вот это не видел? – дамская дуля выросла у меня перед носом. – Кишка у тебя для помощи тонка.
Признаться, мне стоило больших усилий сдержаться, чтобы не наговорить ответных «любезностей».
– Но ведь мать предлагает вам двухкомнатную квартиру, причем неподалеку от вашего дома. А за доплату она самостоятельно, без вас, с помощью сына, готова приобрести жилье в другом городе.
– Вот пусть к сыну едет и там живет. Она нам угрожать будет!
– Но человек не может уехать. Нужны хотя бы деньги на переезд, на жизнь. Это ведь не собака: выскочила и убежала.
– Она хуже собаки, только бы лаяться!
Разговор наш происходил в присутствии Тамары Михайловны. И ни разу дочь не назвала ее матерью. Ни разу! Только «она». В течение всего разговора.
В конце, собравшись духом, я внимательно посмотрел в эти замороженные глаза. И сказал, чтобы хоть чуть-чуть растопить злой лед, четко, чтобы меня поняли однозначно:
– А ведь вы хотите смерти своей матери.
Я поймал этот страх в глазах – страх разоблачения.
– Да ты-то кто такой? Сам на халяву жилье себе ищешь?
Все, после этого здесь мне делать было нечего. Я извинился перед Тамарой Михайловной и ушел. Надеялся – навсегда. Больше наши пути не пересекутся.
Прошла, однако, неделя, и вновь телефонный звонок:
– Вы еще не обменяли квартиру? Не отказывайтесь от меня!
 Она звонила через каждые две недели, в течение двух месяцев. А потом – звонки прекратились. За три месяца я все-таки обменял свою квартиру и стал забывать о Тамаре Михайловне. На самого навалились проблемы, одна другой хлеще.
И вдруг недавно – звонок:
– Здравствуйте. Как наши дела с обменом?
Говорю правду – все, как есть.
– А у меня, – голос в трубке задрожал, – все по-преж-нему. Я сильно болела, поэтому не звонила. И вот опоздала. Наверное, придется умирать здесь, у дочери...
– Вы знаете, я ведь не спала всю ночь, – немного успокоившись, стала рассказывать Тамара Михайловна. – Вчера вечером поставила сушить на батарею в ванной валенки, а посреди ночи они прилетели мне в дверь. Я не могу так жить, помогите мне...
Признаюсь, я думал об этом, Тамара Михайловна. Но ничего путного не надумал. И должен сказать честно: увы, ничем помочь вам не смогу – кишка и в самом деле тонка. Я даже не могу назвать в газете вашу фамилию и адрес, вопреки вашей же просьбе. Вы догадываетесь, почему?
Ваша дочь совместно с зятем запросто, в два счета, сварганят судебный иск против меня и редакции с указанием многотысячного «морального ущерба». А суд этот иск примет к исполнению. Наши суды охотно принимают иски против журналистов. Доказать же свою правоту мне будет крайне сложно. Потому что ваша дочь откажется от всех своих слов. Она вообще «впервые увидит» меня.
На вас надежда тоже плохая: ваше здоровье не позволит вам ходить по судам. К тому же все ваши домочадцы, включая несовершеннолетних внучек, наговорят на вас столько, что суд сочтет необходимым изолировать вас от общества. Нет, не в тюрьму. В «психушку». По состоянию здоровья.
Так что, куда ни кинь – всюду клин. Проигрываем мы с вами, уважаемая Тамара Михайловна. По всем статьям проигрываем.
Единственное, что меня «греет» в этой ситуации, – возможность сказать свое публичное «фи». И вашему зятю, и вашей дочери. В любой ситуации, при любом раскладе издевательство над стариками, равно как и над детьми, считалось в обществе самым постыдным, последним делом. Если, конечно, оно, это общество, живет по человеческим законам. О долге дочери или сына перед Матерью я уже не говорю – эта истина совершенно прописная, за ней начинается животный мир.
Мы могли бы, Тамара Михайловна, произвести обмен квартир. Но нам не дано обменивать плохих родственников на хороших, свою судьбу на чужую. Одна надежда, что воздастся человеку по делам его. Желаю вам здоровья. Не спешите умирать.




ОБРЕТИ, НАДЕЖДА, КРЫЛЬЯ

Ильдару нет ещё и десяти, но его имя уже занесено в мировой рейтинг-лист Международной шахматной федерации.

В нынешнем году он стал чемпионом России по шахматам среди юношей и выполнил норматив кандидата в мастера спорта. Между прочим, наши знаменитые чемпионы – Анатолий Карпов и Гарри Каспаров – таких результатов достигли в более «зрелом» возрасте.
– Дело случая, – рассказывает отец пермского вундеркинда Амир Хайруллин. – Три года назад, перед тем как идти Ильдару в первый класс, мы поехали с ним на море, в Анапу. Я коротал время на пляже за шахматной доской, хотя, честно говоря, особой страсти к этому занятию не испытывал. Сын все время крутился рядом, наблюдал. А когда приехали домой, попросил рассказать, в чем заключается эта игра – шахматы. Ну, я показал, рассказал. Он, на удивление, схватил все на лету.
Однако заниматься с сыном шахматами серьезно у отца не было ни желания, ни времени. Так, изредка, вечерком, пару партий посвящал ему «для общего развития». Но не более того.
– Если сам не хочешь со мной играть, запиши меня в шахматную школу, – попросил однажды сын.
Сделать это было несложно – благо, такая школа находилась рядом. А преподавал в ней известный в Перми шахматист – кандидат в мастера спорта, бывший чемпион Пермской области Валерий Пугачевский. Ему в первую очередь надо сказать спасибо за стремительный рост ученика.
Уже через полгода Ильдар легко «разделывал» на шахматной доске своих сверстников. И не только. Родной папа, еще вчера учивший его правильно расставлять фигуры, стал сам проигрывать сыну партию за партией.
– Со мной ему стало играть неинтересно, – рассказывает Амир. – Хотя после обидных поражений от сына я принялся штудировать учебники, занимался игровой практикой при каждом удобном случае. Но у нас уже были разные «весовые категории»: сын выполнил норму первого разряда, а для меня этот рубеж был и остается недосягаемым.
Летом прошлого года Ильдар с отцом поехали в гости к бабушке, в Набережные Челны. Два дня мальчишка был весел, охотно общался с соседскими пацанами, ходил в гости к родственникам, а потом неожиданно загрустил.
Отец причину понял сразу: сыновья хандра началась из-за полного отсутствия шахматных соперников. Дворовые мальчишки в шахматы не играли, а сам он для сына в то время игрового интереса не представлял: Ильдар выигрывал у отца даже без ферзя.
Набережные Челны, как всякий уважающий себя город, имеют свой шахматный клуб, в котором круглый год с утра до позднего вечера кучкуются знатоки ферзевых гамбитов и сицилианских защит. Вот сюда и привел Амир Абузарович своего сына.
Надо сказать, что завсегдатаи шахматных клубов – люди серьезные и просто так, ради спортивного интереса, в шахматы не играют. Время для них в буквальном смысле – деньги. А потому предложение Амира «сыграть с моим мальчиком для души» понимания среди местных «капабланок» не нашло.
– Здесь не детский сад, – строго сказал один.
– Для души ваш мальчик пусть марки собирает, – подсказал другой.
И только пятый или шестой согласился «потренировать» пацана бесплатно.
Тренировка закончилась, как футбольный матч Аргентина – Ямайка, 5:0. Аргентину в данном случае представлял Ильдар. При этом постыдном счете на «поле брани» собралось уже до десятка «ямайцев». Их лица, как и в песне, были печальны. После пятой партии «тренера» срочно заменили – выстроилась целая очередь из жаждущих выиграть хотя бы партию престижа. Увы! Мальчонка расправлялся с каждым, как повар с курицей.
Наконец за стол сел «самый-самый» из местных шахматистов. Договорились сыграть блиц из трех партий. И одну «ямайку» выиграть удалось-таки! За что «самого-самого» еще больше зауважали, а Ильдара попросили почаще приходить в клуб на тренировки – просто так, бесплатно. Что он с удовольствием и делал каждый день, пока не закончились каникулы. Ничья с пермским мальцом стала считаться здесь большим достижением.
Отец Ильдара, Амир Абузарович, вспоминает этот случай с явным удовольствием:
– Надо было видеть лицо того, кто первым сел потренировать моего сына!
– А сам Ильдар? Как он себя вел?
– Он у меня парень скромный, хотя цену себе знает. Смущался, но за доской дяденькам спуску не давал.
– Денег за свои победы не требовал?
– До такого интереса он еще не дорос.
В голосе отца вместе с гордостью за сына проскальзывают нотки сожаления. И это понятно: с деньгами у Хайруллиных напряженка. Зарплата – только концы с концами свести, а расходы – голова кругом. За комнату в общежитии (семья из четырех человек живет на 18 квадратных метрах!) приходится платить по 240 рублей ежемесячно. Больших затрат требует учеба детей – сын и старшая дочь учатся в специальной школе. Это, как вы понимаете, удовольствие не бесплатное. Кроме того, одаренные дети требуют соответствующей «оправы». Нет, речь идет не об одежде-обувке (в этом младшие Хайруллины как раз неприхотливы – довольствуются тем, что есть), а о других затратах. На компьютер, к примеру. Современным вундеркиндам без него никак нельзя – пришлось разориться. В общем, любая денежка в этой семье лишней не бывает.
– Все бы ничего, – говорит Амир. – Но сынуля своими успехами семейный бюджет сильно потрепал: его поездки на соревнования требуют немалых затрат, а они проходят едва ли не каждый месяц.
...В Перми нашлись энтузиасты, которые вместе с отцом взялись создать общественный фонд содействия росту спортивного мастерства юного шахматиста Ильдара Хайруллина, которого специалисты не без оснований называют «надеждой России».
Жаль будет, ей-Богу, если эта надежда не обретет крылья.

* * *
В 2004 году Ильдар Хайруллин стал чемпионом мира по шахматам среди детей до 14 лет.




ЛЮБИМАЯ МОДЕЛЬ
«ОКУЛИСТА» ГАВРИЛОВА

Самоучка из Верещагино изобрел устройство для стабилизации острого зрения.
Свидетельство на полезную модель номер 9 721 Леонид Николаевич Гаврилов, бывший учитель физики и астрономии, получил 16 мая 1999 года. За это время без малого 500 человек прошли у него курс «лечения», еще 150 попользовались прибором в целях профилактики.
К медицине Леонид Николаевич не имеет абсолютно никакого отношения. Как, впрочем, и прибор, который он изобрел. Но ведь не на пустом же месте родилась эта, без преувеличения, сенсация!
– Не на пустом, – соглашается изобретатель. – Еще в школе я увлекся математикой, физикой и, в особенности, астрономией. В шестом классе самостоятельно, без каких-либо чертежей, изготовил подзорную трубу из обычных линз – захотелось самому посмотреть на звездное небо. В девятом, когда учился в Пермской школе-интернате № 3, я впервые увидел телескоп-рефрактор, после чего основательно занялся оптикой. Достал книгу «Астрономическая оптика» Максутова, ведущего специалиста в любительском телескопостроении. Эта книга и стала моей путеводной звездой. И не только в приобретении знаний, но и в практической деятельности.
Бурную «практическую деятельность» Гаврилов развернул после окончания Пермского педагогического института, когда стал работать в верещагинской средней школе № 1 учителем астрономии. Именно в то время он собственными руками изготовил 600-кратный телескоп. Для провинциальной школы это был фурор! Еще бы: ребята изучали звездное небо не по учебнику, а воочию. С помощью телескопа они наблюдали на Луне кратеры диаметром до километра, в сотни раз приблизились для них звезды и планеты Солнечной системы. Таких возможностей не было даже у школьников столичных городов.
Этот телескоп, к слову сказать, не стал единственным в школе. С помощью своих учеников из астрофизического кружка Леонид Николаевич изготовил еще десяток подобных «подзорных труб», удовлетворив тем самым естественные желания всех любопытных.
Телескопостроением в эти годы Леонид Николаевич стал заниматься почти профессионально. На изготовление нужной оптики ему требовалось в среднем не более трех месяцев.
Для сравнения: свой первый «звездочет», из светофорной линзы, он делал восемь месяцев.
В середине семидесятых учитель-энтузиаст прошел стажировку в Одесской и Крымской астрономических обсерваториях, вступил в переписку с учеными. Переписка, к сожалению, не давала ощутимых результатов – чаще все «светила» отмалчивались. До всего приходилось доходить собственным умом, путем сложных расчетов и опытов.
– Пять лет я потратил на изобретение и изготовление плоских линз, – рассказывает Леонид Николаевич. – Заметил, что они приносят больший эффект в борьбе с близорукостью. А у меня самого к тому времени стало ухудшаться зрение. И вот когда линзы были готовы, выяснилось, что я изобрел «велосипед». Задолго до меня это изобретение сделал известный ученый Дембите.
Однако исследовательская работа Гаврилова не прошла даром. Талант и старания самоучки из Верещагино по достоинству оценил профессор Аветисов, который в 1997 году дал ему задание на разработку прибора для профилактики зрения.
Результат превзошел все ожидания. Изготовленное за два года устройство для стабилизации зрения избавило перво-наперво самого изобретателя от прогрессирующей близорукости. Такой же эффект был достигнут и при опытах на других добровольцах.
– Успех практически стопроцентный, – утверждает Леонид Николаевич. – И делается это очень быстро. Курс стабилизации рассчитан на десять сеансов по 20-30 минут, но большинству моих пациентов хватало и пяти сеансов, чтобы отказаться от использования очков. Это не лечение, а своеобразный тренаж зрения. С помощью прибора человек заставляет работать глазной хрусталик, программирует его на работу в заданном режиме. Закрепленная привычка фиксируется в мозгу, как в компьютере. Здесь важно, чтобы эти знания не стерлись дурной привычкой «писать носом».
Пишут «носом» в основном школьники. А потому именно они составляют большинство из числа пациентов Гаврилова.
Но именно они, молодые, легче всего и поддаются влиянию прибора, восстанавливающего остроту зрения.
«Полезная модель» Гаврилова не требует больших материальных затрат. И свою методику избавления от недуга Леонид Николаевич не собирается держать в тайне под семи замками. Он за то, чтобы его изобретение стало доступным если не в каждой школе, то в каждом городе. А пока он и его немногочисленные единомышленники пытаются открыть в Перми специальный центр по коррекции зрения. Они организовали фирму «Гемма» – по имени звезды в Северной Короне. Удалось пробить подходящее помещение – во Дворце спорта «Молот».
Однако начать прием посетителей фирма пока не может. Даже при наличии патента нужна еще и лицензия на такой род деятельности. Будем надеяться, что преград на этом пути у верещагинского изобретателя не возникнет и его модель станет любимой не только им самим.




ШРАМЫ ТЕРЕЗЫ

Этот трюк – переход слона через дрессировщика – кроме неё никто в мире не исполняет. Не страшно? С этого вопроса и началась наша беседа с народной артисткой России Терезой Васильевной Дуровой.

 – Был бы страх, я бы не решилась. Но, конечно, стопроцентной гарантии безопасности нет. В истории цирка (правда, не российского, а итальянского) был трагический случай, когда слон, выполняя подобный трюк, наступил на дрессировщика. Смерть, конечно, была мгновенной.
– Как же вы, зная об этом, решились?
– Охота пуще неволи. У меня была слониха Катрин, которая меня очень любила, была привязана настолько, что готова была выполнить любое мое задание. Но вот этот пример мы репетировали с ней тайно. Слониха никак не могла понять, что мне от нее надо. Поначалу вместо себя я подкладывала бревно, но переступать его она не хотела (слоны ведь по природе никогда не переступают препятствие: они либо сносят его, либо обходят). Катрин брала хоботом бревно и кидала его в сторону. Тогда я придумала набивать свое платье соломой. Но эту куклу она просто потрошила. Потом я решила: чего же мучиться, надо просто лечь самой. Будь что будет! Оч-чень долго я ее уговаривала.
Когда же, счастливая, поднялась с манежа, хотите – верьте, хотите – нет: из глаз моей слонихи катились слезы! Вот ведь как она переживала.
– А что было дальше?
– Я решилась показать на свой страх и риск этот номер публике. Муж мой категорически запретил мне даже думать об этом. На сцене мы всегда работали и работаем с ним в паре. Он – в качестве ассистента и моего телохранителя – находится всегда рядом. Но бывают моменты, когда я остаюсь одна. Именно таким моментом я и воспользовалась. Только он ушел за кулисы, легла на манеж, под слониху, и скомандовала: «Шагай, милая!» Оркестранты замерли, не зная, что играть, – это ведь для всех было неожиданностью. Публика замерла. Тишина. Слониха перешагивает через меня, и в это время из-за кулис вылетает взволнованный гробовым молчанием муж. И на весь зал: «Если не раздавит – сам убью!» Но дело было сделано. Муж эту мою «выходку» так просто не оставил, устроил скандал с директором Союзгосцирка: «Что вы ей позволяете?! Да она у вас хулиганит на манеже!» И так он подкрутил этого директора, что тот издал грозный приказ, в котором мне был объявлен строгий выговор с занесением в трудовую книжку.
Я имею очень много наград из разных стран: ордена, медали, дипломы, звания и еще черт-те что. Все это где-то хранится, даже не знаю. А вот этот выговор – он висит у меня дома в рамочке, на видном месте. Это для меня одна из самых дорогих реликвий. В конце концов трюк этот мне все же разрешили выполнять, а вскоре после выговора присвоили звание народной артистки России.
– Тереза Васильевна, любовь ваша к животным понятна, но вы приписываете им человеческие качества…
– Ах, если бы человек мог любить так преданно, как любят животные, как бы мы прекрасно жили! Господи, как они страдают в разлуке с любимым человеком, как они мучаются от предательства. Впрочем, я понимаю, конечно, что мы – династия Дуровых – в любви к животным, может быть, вы-глядим ненормальными.
– Да разве же вы мало пострадали от них?
– Страдала, и еще как! У меня от них, любимых, вся голова в шрамах, все руки-ноги переломаны и перекусаны. Ну, а что делать? Это ведь не они, а я вмешиваюсь в их личную жизнь, меняю ее, заставляю заниматься их совершенно не свойственными занятиями. Почему они должны мне сразу подчиниться? Их любовь надо заслужить. А потом многие травмы звери наносили мне, не желая того. Неверно рассчитали силу своей ласки, например. Иногда  по  неосторожности  или  в  силу  инстинкта.
– Вот вы говорите, руки-ноги переломаны… Сколько же времени вы просидели без работы, на больничных?
– Да ни дня! Никогда в жизни я не брала больничного листа. Укусы и переломы для меня настолько привычны, что не обращаю на них внимания. Вот и здесь, в Перми, я выхожу на арену в корсете, с травмой позвоночника. Но это мои проблемы. Объявленное представление должно состояться в любом случае. Поймите, я занимаюсь любимым делом. Фактически всю свою жизнь я прожила непосредственно в цирке, со своими зверями. Если их нет рядом – волнуюсь, переживаю. Я ведь для них мама, а мама всегда должна быть рядом с детьми. И они меня питают энергией, не позволяют болеть и стариться, а мне ведь уже за семьдесят. Цирк, арена – это мой эликсир жизни, я без этого не могу.
– Ну, а отдых? Отдых-то должен быть у человека? Положенный по закону отпуск…
– Один раз в жизни я попыталась отдохнуть на море. Пригласил нас с мужем к себе на дачу в Пицунду наш друг Юлиан Семенов. И вот я отдыхаю час, второй. Сутки! Ничегошеньки не делаю, только загораю и купаюсь. Послушайте, говорю, разве так можно? Это ведь пытка – ничего не делать. Все, через три дня собрались домой, к своим ребятам-зверятам. А вы спросите меня еще о домашней жизни. В Москве у нас шикарная квартира, которую еще в советское время выделил Моссовет. Спросите, как я живу дома?
– И как же вы живете в Москве, Тереза Васильевна?
– А вот никак! Хорошо, если дома пару недель в году удастся побывать, да и то проездом. Однажды разговорилась в подъезде с соседкой. У нас в доме, говорит, живет известная дрессировщица Дурова, вон ее окна во двор смотрят. Только никто никогда ее в этом доме не видел. Вот такая наша жизнь. Но я себе никакой другой бы не пожелала.
– У вас очень редкое для России имя…
– О, это история потрясающая. Мой дед женился в Берлине на немке – Терезе Штадлер. Она была прима-балерина Императорского театра, а он приехал в Германию на гастроли. Он пришел в Берлине посмотреть на немецкий балет. Она, по его приглашению, пришла на его последнее выступление. Знала, что завтра он уезжает. И вот что было «завтра». Группа балерин, среди которых была и Тереза, пошла с цветками на вокзал провожать знаменитого русского артиста. Стоя на перроне, мой дед, не зная немецкого, объяснил, как мог, свои чувства. Три слова были только понятны ей: Тереза, Анатолий, Россия. И когда поезд тронулся, Тереза прыгнула на подножку вагона и уехала с возлюбленным в Россию. Они прожили долгую счастливую жизнь. В семье Дуровых рождались только мальчики. И в семье моего отца, Василия, я тоже была единственной девочкой. Естественно, когда появилась на свет, меня тут же окрестили по имени бабушки. Иначе и быть не могло.
– Вы стали дрессировщицей тоже по настоянию родителей?
– Да вы что! До меня на арене выступали только мужчины, и когда я сказала, что тоже хочу стать артисткой цирка, разыгралась трагедия. Семья была категорически против. Все были уверены, что у меня ничегошеньки не получится, я опозорю фамилию, выйдя на сцену. Ни мои клятвы, ни слезы – ничего не помогало. Было сказано раз и навсегда: в этом деле семья Дуровых тебе не помощница, ни материальной, ни моральной помощи ты от нас не получишь. В семье, в самом деле, искренне считали, что дрессировка животных, работа с хищниками – это дело сугубо мужское.
Единственным человеком, что оправдал меня в моем стремлении, была бабушка Тереза. На семейном совете она сказала: «Зачем вы так кричите на Терезу? Почему вы не подумаете о том, что ей достались гены прабабушки?» А моя прабабушка Надежда Дурова, как известно, была кавалерист-девицей в армии Кутузова, участницей войны 1812 года. Так вот бабушка и защитила меня: ничего, дескать, с генами сделать нельзя.
Семья, выслушав это и понимая, что меня уже не остановить, предприняла другой шаг: отправила руководству Союзгосцирка письмо с просьбой ни под каким условием не принимать на работу Терезу Дурову. Но когда я пришла в Госцирк, произошла осечка. Я попала на прием не к директору, а к художественному руководителю всех цирков Союза Юрию Сергеевичу Юрскому, отцу артиста Сережи Юрского. Два часа я ему рассказывала о том, что я хочу делать в цирке. А хотела я возродить традиции своего деда, который был первым российским клоуном. В конце разговора Юрий Сергеевич мне сказал: «Не прислушаться к семье Дуровых я не могу. И принимать тебя на работу не буду. Но попробуй, деточка, все сделать самостоятельно, без помощи семьи. И если у тебя получится, то ты будешь настоящей артисткой». Как у меня получилось – это отдельный, долгий разговор. Было на этом пути всякое – и взлеты, и падения. Одним словом, жизнь. А жизнь эта была счастливой.
…Институт бессмертия (есть такой в США) включил ее в список самых выдающихся людей всех времен и народов. Единственную, между прочим, из славной семьи Дуровых.




СМОРОДИНОВЫЙ ЧАЙ


Да простят меня женщины – речь пойдет о мужчинах. Причем об особенных. Отцах-одиночках. Некоторые уже в самом слове «одиночка» видят ущербность. Вспомните: волк-одиночка… Впрочем, честно говоря, я хочу написать эту статью в их защиту. Ни от кого. Просто хочется несколько оспорить миф о том, что все современные мужчины – сволочи, эгоисты и у них «одно только на уме». Отцы-одиночки как раз и защищают реноме настоящего мужчины. По моему разумению, конечно.

Серёга

Их роман развивался бурно. Сергей объясняет это «любовью с первого взгляда». А как иначе? Возвращался из армии, познакомился с Ириной в поезде. Оказалось, из одного города.
Через два месяца поженились. Свадьбы, правда, не было – с деньгами возникли проблемы. Но вечерочек для родных и близких сгоношили.
– Ирина детей не хотела, – рассказывает Сергей. – Во-первых, она училась. Хотя и заочно, но бросать не думала. Во-вторых, нам самим все время денег не хватало, а хотелось пожить в свое удовольствие. И в этом я с ней был согласен.
Запомните, молодые: стремление пожить в свое удовольствие рано или поздно кончается катастрофой. Потому, что удовольствий, как и денег, не бывает много. Их хочется больше и больше. А если у супругов нет общей заботы, общей боли и общего смысла (речь, конечно же, в первую очередь, идет о ребенке), наступает момент, когда становится скучно в привычном кругу удовольствий и материального комфорта. Хочется чего-нибудь «такого». При желании, конечно, и зимой клубнику найти можно.
– Это Димка виноват, он смуту посеял, – размышляет Сергей. – У него всегда фантазии – в одну сторону...
Димка, друг Сереги, предложил однажды сходить в сауну вместе с женами: «Кайф словим классный».
Сергею это предложение понравилось. Но как отреагирует Ирина? Баня – это все-таки не пляж.
Жена согласилась без особых уговоров. В то время им уже было скучно, хотелось новых ощущений.
Семейно-групповые походы в сауну стали ежемесячными.
– Что, неужели только парились и мылись? – спрашиваю Сергея.
– Нет, конечно. Но женами не менялись – просто смотрели друг на друга. Наркотик, блин...
– Но могли бы и поменяться?
– Вообще-то дело к этому шло, но Иринка залетела. Рожать, сказала, не будет. А мне вдруг очень захотелось ребенка. На хрен, думаю, мне эти банные удовольствия. Внутреннее раздражение против сауны все-таки было. Короче, я настоял, чтобы она родила. Ну, а дальше вы знаете...
«Дальше» случилось то, что, наверное, и должно было случиться. Из роддома Ирина пришла без сына. Сергея в то время дома не было – он жил у родителей.
Объяснение с женой было таким же бурным, как и весь их предыдущий роман. Однако жесткая «разборка» лишь напрочь перечеркнула отношения. Такого наговорили друг другу!
– Мне твой ребенок не нужен, – в конце концов сказала Ирина. – И вообще, с тобой я жить больше не буду.
Жена собрала вещи и отбыла в неизвестном направлении. Сергей на полгода впал в депрессию.
– Что, о ребенке совсем не думал? – спрашиваю.
– Почему? Отцовство я оформил, свое имя ему дал. Но сразу забрать не было возможности, я ведь не кормящая мать. Теперь вот, когда он подрос, я его забрал.
– Ну и что ты с ним делать будешь?
– Пока матери отдал, она водится. Мне же, блин, не дают на работе декретный отпуск. По закону, говорят, не положено. А вообще-то, в самом деле, работать надо на одни памперсы. Подрастет сын, в садик отдам...
– А, может, проще в детдом, пока маленький, привязанности нет...
– Да вы что? Я своего Серегу никогда никому не отдам. Это я еще в роддоме понял, когда первый раз его на руки взял. Он смотрит на меня и улыбается. А я, блин, заплакал. Никогда не думал, что по такому поводу плакать можно.

Андрей

Жена у него умерла совсем молодой – в 32 года. От рака. Дочке Светлане только исполнилось 13.
Андрей думал в то время, что жизнь кончилась. От тоски, как многие российские мужики, запил.
Соседи и бабки на лавочках ему сочувствовали. И понимали: горе. Редкие приходы незнакомых женщин тоже были понятны: мужчина все-таки, природа требует. Может быть, «новую маму» дочке подберет...
Свете не могло это нравиться. Ни участившиеся попойки отца, ни женщины, которые приставали с дурацкими вопросами и явно искали ее расположения.
Но сказать об этом отцу она не решалась. Света даже думать плохо о нем не умела: она очень любила своего папу. Именно она, его дочка, своей молчаливой любовью, всепрощением и надеждой вытянула Андрея из ямы, в которую он попал. Однажды он набрался храбрости и не отвел глаз от ее взгляда. И как-то враз, вмиг увидел все, чего она не решалась сказать. И все понял. Как бы трудно ни было самому человеку в этом мире, он навсегда в ответе за своих близких!
Выпивки с того дня почти прекратились, посторонние женщины в доме не появлялись. Три года он вел затворническую жизнь, все внимание отдавая дочери. А она за это время превратилась из нескладного подростка в привлекательную девушку. И поползли подлые слухи: чтой-то тут нечисто, не может молодой мужчина так долго жить без женщины. И те же соседи, сердобольные бабушки-старушки, стали пережевывать эту тему вслух на своих посиделках.
Убогие предположения были Андрею, что называется, до лампочки. Но свою личную жизнь все-таки надо было каким-то образом устраивать. Боль утраты жены уже не была такой острой, дочь через год-два уедет учиться или выйдет замуж. А он? Останется один?
Стать женой Андрея согласилась одна из его бывших подруг. Разница в возрасте у них была незначительной, и он полагал: чем черт не шутит, может быть, Алла и в самом деле станет «приемной матерью» для его дочери?
Черт, как правило, шутит плохо. Одно дело быть подругой, совсем другое – женой. Алла, получив статус жены, увы, переоценила свое влияние на мужа. По ее разумению, муж оказывал дочери больше внимания. А в этом доме она, Алла, должна быть единственной и неповторимой.
Запомните, дорогие женщины, решившие связать свою жизнь с отцами-одиночками: нельзя ставить знак равенства между родительской любовью и любовью к женщине. Это совершенно разные чувства.
В чем отличие матери-одиночки от отца? Женщины, устраивая свою личную жизнь, готовы ради «нового счастья» пожертвовать ребенком. Не в прямом, конечно, смысле, а в том, что в новых условиях приоритеты они чаще отдают мужчине, чем ребенку. Потому что боятся снова оказаться одинокими. И прощают своим любовникам, друзьям или новым мужьям очень многое, чего прощать бы нельзя.
У отцов-одиночек в этом смысле реакция на защиту собственных детей срабатывает быстрее, чем на женские прелести. И очень рискует та жена, которая решится поставить вопрос ребром: «Или я – или твой ребенок». Отец-одиночка в большинстве случаев охотней расстанется с новой женой, чем со своим ребенком.
Именно так случилось и в отношениях Андрея с Аллой. Когда такое условие было выставлено, он рассудил просто, по-мужски: «По-настоящему любящая женщина никогда не поставит мужчину перед таким выбором».
Это, впрочем, касается и мужчины, решившего связать свою жизнь с матерью-одиночкой. Когда речь идет о детях надо думать головой, а не головкой, извините.
Обжегшись на молоке, теперь Андрей дует на воду. Из всех женщин признает только мать и дочь. Зря, конечно. Но не мне переубеждать его. Пусть займутся этим женщины, которые по старой памяти испытывают к нему «бубновый» интерес.

Александр

Живёт в Березниках Александр Чикишев. Ничего особенного в своей жизни он не совершил. Ему некогда – Саша воспитывает пятерых детей. Один.
Ирина ушла от них, когда младшему сыну исполнилось четыре. Впрочем, тогда, три года назад, произошел их официальный развод, а «уходить» она стала раньше. Однажды пришла домой навеселе. Потом был второй раз, третий. Дошло и до ночевок у «подруг», до загулов, которые длились неделями.
В общем, пришел момент, когда совместная жизнь стала пыткой и Александр решился на развод. Самым мучительным чувством в этой ситуации был страх потерять детей. При всей взаимной любви и привязанности не покидало душу сомнение. Существующий закон – он ведь подобные конфликты решает почти всегда в пользу матери.
Переживал, оказалось, понапрасну. Дети все, как один, решили: пусть уходит мама. И Дима, старший, от первого брака жены, тоже остался с «неродным».
О семье Чикишевых мне рассказали в березниковском клубе «Мапулечка». Есть в городе такой клуб для одиноких отцов. Лидия Михайловна Коршунова, его «крестная мать» и попечительница, свидетельница многих человеческих драм, так отозвалась об Александре: «Мне не доводилось в жизни встречать мужчин, которые бы так достойно вели себя в подобных ситуациях».
Захотелось и мне познакомиться с ним.
Живут Чикишевы в трехкомнатной квартире, в новом микрорайоне. А с ними кот Мурзик и две собаки – Грей и Майя. Кот, как мне объяснили, для ласки, а собаки – для охраны. Грей, восточно-сибирская лайка, к тому же в охотничий сезон помогает хозяину промышлять в тайге. Есть такая слабость у Александра.
Сидим, пьем чай.
– С детьми мне хорошо, – рассказывает Александр, – теперь все – школьники, забот прибавилось, но они у меня молодцы, стараются огорчений не приносить. Помогают, как могут. Дима хорошо готовит, Лариса с Леной следят за чистотой в квартире, Сережа и Саша – на подхвате.
Помогают и родители. Хотя Зоя Григорьевна и Петр Михайлович – пенсионеры. К тому же отец – инвалид первой группы, парализован. Много ли от них помощи?
– У них есть садовый участок, с которого почти весь урожай нам достается, – объясняет терпеливо Александр. – И потом, помощь – она ведь не только в рублях измеряется…
Александр никак не хочет признавать за своей семьей определение «бедствующая»: «Каждое лето моим детям выдают бесплатные путевки в лагеря отдыха, а два года назад нам помогли съездить в дом отдыха в Анапу. Так что ничего страшного, жить можно…»
Господи, да в иных семьях из-за невозможности купить своему чаду дубленку делают трагедию. Сгорают от зависти по поводу купленной соседом видеодвойки. А тут – проблема на проблеме, и «ничего страшного».
А чай у Чикишевых прекрасный. В нем все запахи, весь аромат леса: крепость смородинного листа, нежность липового цвета, аромат мяты, горечь зверобоя. Как, собственно, в их жизни – всего помаленьку.

Егорыч

Он отец-одиночка с большим стажем: развелся с женой, когда старшему, Вовке, не было десяти лет. Младшему, Димке, было восемь.
Не сказать, что его семейная лодка разбилась о быт, как обычно это бывает. Нет, у Егорыча другая история.
В армии погиб его друг, и он посчитал себя обязанным приехать к его жене, которая одна воспитывала сына. Рассказать об обстоятельствах гибели.
Жили они в одном городе, и после разговора Егорыч стал наведываться к вдове в гости. Помогал, чем мог. Парень он был холостой-неженатый и особенными заботами не загруженный.
Как-то само собой получилось, что подросший сынишка друга стал называть его «папой». Папа так папа. Предложил Галине оформить брак и усыновление. Согласилась.
Кроме приемного Егорыч и своих сыновей «настрогал». Но всех троих любил одинаково. Только вот с Галиной у них что-то не заладилось. Он не пил, не гулял. Она тоже видимых поводов для разрыва не давала.
– Но, понимаешь, старик, – рассказывает Егорыч. – Чужой я ей был, как ни старался. Мои шутки ее раздражали, обед я всегда готовил «пересоленным», сыновей воспитывал «не так». Чувствую, главного нет у нее – любви ко мне. А насильно мил не будешь. У Симонова, кажется, есть такие стихи: «Коль скоро женщина не любит – ты с ней натерпишься стыда. И счастлив тот, кто разом все разрубит. Уйдет и не вернется никогда». Вот так я и поступил – подал заявление на развод.
Галина приняла это спокойно, но сказала, что детей мужу не отдаст и «никакой суд отцу их не присудит».
Суд не присудил бы, конечно. Но сами сыновья «приговорили» себя к Егорычу. Причем все трое заявили, что будут жить только с отцом.
Галина дала было задний ход: мол, оставайся, все по-новому будет.
– Но у меня к тому времени все чувства к бывшей супруге перегорели, – вздыхает Егорыч. – Возвращаться я уже не хотел. Одна появилась забота – пацанов без матери поднять.
– А почему они с матерью все-таки не остались?
– Считали, что она не права.
Дети ведь еще и кожей чувствуют, кто их по-настоящему любит, а кто – по обязанности. Или просто «картину гонит».
– И что, с тех пор так бобылем и прожил?
– Почему бобылем? Бобыль – это человек, у которого ничего и никого нет, а у меня есть дети, а теперь вот и внук от среднего сына появился.
– Но женщины-то были еще в твоей жизни?
– Была. Одна. Мы даже с ней поженились. Она была мать-одиночка с четырьмя детьми. Но прожить с ней мы смогли только два года. Знаешь, почему расстались? Потому, что ее деток я залюбил не меньше своих. Она стала меня ревновать к ним. Ей была непонятна такая любовь, она ее боялась. Вообще, женщин за всю мою жизнь мне так и не удалось понять. Чего они хотят?
Живет сейчас Егорыч с младшим сыном, который недавно вернулся из армии. Купил на двоих домишко с огородом, а квартиру свою Вовке, среднему, отдал – у него семья образовалась. Старшего же, приемного, Егорыч уговорил вернуться к матери, матерей забывать – негоже, они всегда нуждаются в помощи. Какими бы они ни были.
Я желаю тебе счастья, Егорыч! Желаю его всем отцам-одиночкам, от которых зависят жизнь и благополучие детей. Держитесь, мужики! Если в этом мире есть Бог, он по достоинству оценит вашу жизнь на этой земле. Но даже если его нет – есть кому оценивать. Посмотрите внимательно в глаза своих детей.




ПЕРЕСЕЛЕНЦЫ

Пять лет живет на прикамской земле переселенец из Казахстана фермер Станислав Панык. Живет-то живет, а прижиться никак не может.
Нынешней зимой Станислав поехал на заработки в Карагайский район. Выгодное дело предлагали приезжие коммерсанты из Таджикистана, которые договорились с местными властями о заготовке леса. Паныку предложили распилить этот лес. Почему ему?
Прошлой осенью он арендовал в одной из частей Приволжского военного округа мобильную пилораму, которая может быть развернута непосредственно на лесосеке – был бы только рядом электрокабель, источник питания. Все остальное, как говорится, дело техники и рук самого арендатора. А Станислав Панык – на все руки мастер: и швец, и жнец, и на любой технике «игрец». Понятно, да? Выгода – взаимная, никаких тебе посредников-прихлебателей.
Однако дело не выгорело.

«Начальнику Карагайского ОВД
полковнику Васеву А. Н.
от гражданина Паныка С. М.

ЗАЯВЛЕНИЕ

13.01.99 г. начальником уголовного розыска Ардашовым и зам. начальника Зубовым совместно с другими работниками ОВД произведено изъятие передвижной пилорамы, принадлежащей мне на условиях пользования по договору аренды от 07.10.98 г.
Постановление об административном изъятии или изъятии по уголовному делу мне не вручено. Считаю, что нарушены мои гражданские права и интересы. Изъятие имущества проводится только по решению суда.
Прошу виновных привлечь к ответственности.
 28.01.99 г.»

Никто никого ни к какой ответственности не привлек и превлекать не собирается.
– Милиция действовала на законных основаниях, – говорит начальник Карагайского ОВД Алексей Васев. – По телефону доверия мы получили сообщение, что в Карагайский район перегоняется краденая пилорама. Поэтому выставили заслон (пять человек с автоматами! – Г. С.) и задержали ее. После чего направили запрос в военную прокуратуру, чтобы там разобрались: краденая или некраденая эта техника?
Когда из прокуратуры был получен ответ, что среди краденого имущества пилорама не числится, гражданин Панык забрал свою пилораму обратно.
Хорошенькое дельце! Панык «забрал обратно» арендованную пилораму в конце мая, а распиливать хлысты на лесосеке можно лишь в зимнее время, когда есть возможность до нее добраться. Между тем, по договору, за использование техники арендатор обязан был рассчитаться с воинской частью пятьюдесятью кубометрами древесины. Или выплатить денежный эквивалент. Факт, что пилорама простояла всю зиму под окнами карагайской милиции, никого не колышит.
Ах, есть милицейский запрос? Так шерсть овце – от волков не защита.
– Ко мне ведь прошлой осенью приходили «крутые», – вспоминает Станислав. – Просили пилораму «взаймы». Но с наг-лецами у меня разговор короткий, делиться с ними я не собираюсь. Тогда они пообещали мне: мол, все равно ты на этой технике не поработаешь, а соплей на кулак много намотаешь. Думал, пустые угрозы. Оказалось, не пустые. Горько, что власти с ними заодно...

* * *
Пять лет назад Станислав Панык с семьей жил в Казахстане: поселок Лубинка Уральской области. Здесь же родились и жили его родители. И прародители – тоже: еще двести лет назад запорожские казаки Паныки были переселены сюда царским правительством как склонные к бунтарству.
Самостоятельность, неприятие любой несправедливости – это Станиславу передалось по крови. Он генетически не может, не умеет прогибаться ни в спине, ни в коленях.
Эти особенности его характера надо бы запомнить, они многое проясняют в его жизни вообще и в сегодняшнем положении, в частности.
– Мы работали в хозяйстве «Лубинское», которое имело в обороте 80 тысяч гектаров пахотной земли, – рассказывает Станислав. – Это до распада Советского Союза. После того как Казахстан объявил о своей независимости, рухнуло и наше хозяйство: в севообороте осталось лишь полторы тысячи гектаров. Представляете масштабы падения? За два года все пришло в полное запустение – люди снимались с насиженных мест целыми поселками. То, что создавалось целинниками десятки лет – псу под хвост. Сами казахи – земледельцы никудышные: семена бросают в необработанную почву. Может быть, делают это еще и от хитрости, чтобы потом  списать  свой  «труд»  на  стихию  и  попросить помощи.
Но это только одна сторона дела. Другая – решение их правительства об обязательном изучении казахского языка. Причем не только в школах. Все должны разговаривать на казахском. Назарбаев – он ведь только говорит о равноправии, интернационализме. На самом же деле в стране насаждается оголтелый национализм. С чего ради я буду принимать гражданство такой страны? А мои сыновья будут служить в казахской армии? Мы русские люди...
Надежды на то, что все образуется, вернется на круги своя, таяли с каждым днем. Безнадега и вырвала Паныков из родной земли, пригнала на Урал, в Прикамье.
Но сначала Станислав съездил на разведку, к своим знакомым в Ильинский район. Места ему понравились, люди – тоже. В бывшем колхозе имени Ленина семье Паныков пообещали всяческую поддержку. И не только на словах. На деле отдали в долгосрочную аренду с правом выкупа земли и строения заброшенного пионерского лагеря. За двухэтажный полуразрушенный дом на его территории Панык по договору с бывшим руководителем сельхозпредприятия А. В. Богдановым рассчитался натурально: самолично доставил из Казахстана для нужд селян десять тонн высококачественной муки. Помимо того, бывший председатель колхоза пообещал Станиславу с другими переселенцами в недалекой перспективе отдать в аренду еще и земли деревни Каурово. Здесь, на берегу Обвы, Станислав со товарищи планировали заново отстроить разрушенную деревню и поселиться навсегда...
В общем, перспективы были достаточно надежны, и осенью 1995 года Станислав с женой Татьяной и четырьмя малыми детьми ломанулись на Урал за счастливой долей. К ним присоединилась сестра Татьяна с тремя детьми, а в прошлом году Станислав перевез с родины и мать. Жить там стало совсем невмоготу. Родовое поместье – дом со всеми хозяйственными постройками – Галина Андреевна продала за две головы скота. Корову и лошадь.
Поселилась и до сих пор живет семья всем гамузом (в настоящее время одиннадцать человек) в летнем домике, бывшем подсобном помещении. На что живут?
Распахали землю, засадили картошкой, овощами. Пригодились, конечно же, и лошадь, и корова. Кроме того, фермер доставил из Казахстана свое стадо баранов из тридцати голов. Нынешним летом хочет ехать снова в Казахстан, там осталась еще корова.
– Привезу ее, – говорит Станислав, – и, глядишь, еще одну зиму прокантуемся. Может быть, удастся еще и муки привезти – деньжат на одежку ребятишкам и жене подзаработаю.
– А что, государство вам никакого пособия не платит?
– У нас ведь нет статуса беженцев. И российского гражданства мы еще не приняли. Мы все еще граждане СССР со всеми вытекающими отсюда последствиями.
– Нет, мы не жалуемся, – категорически отвергает сочувствие гражданин несуществующей страны, – рано или поздно гражданство будет оформлено. Главное, нам здесь очень нравится – богатейшая земля, великолепная природа.
Райский уголок! Прожить здесь можно и на подножном корму: летом грибы и ягоды в изобилии. Река – вот она, рядом, лови рыбу. Заготовь всего впрок – и сыт весь год. На родине, в Казахстане, таких возможностей у людей нет – просто так, без человеческой помощи, там ничего не вырастет.
Угнетает Станислава другое. Полный облом получается с перспективой обживания этого «райского уголка».
 
* * *
Год назад в сельхозпредприятии имени Ленина сменился руководитель. На его место пришел новый человек –                И. В. Прусаков. Родом, кстати говоря, тоже из казахстанских переселенцев. Поначалу Игорь Владимирович подтвердил преемственность решений своего предшественника. А потом неожиданно дал взад пятки. И относительно жилого дома, за который Панык расплатился мукой. И, главное, отказал в перспективе возрождения Богом забытой, горем придавленной деревни Каурово. Той самой, где Станислав намеревался отстроить себе новое «родовое проместье». Отказал, несмотря на то, что за возрождение деревни ходатайствавала администрация Сретенского сельского совета. Сам же Станислав на «поклон» к бывшему земляку идти не желает: «Он хочет покуражиться, но я человек гордый».
«Замолвить словечко» за семью Паныков перед председателем взялся я сам. И вот какой у нас получился с ним разговор. Привожу его дословно, по диктофонной записи. А вы уж сами решайте – может ли куражиться председатель или нет.
– Игорь Владимирович, почему все-таки отказали Паныку в аренде земли в брошенной деревне?
– Не я отказал. Отказало правление, а в нем девять человек.
– Но вы ведь еще осенью сами поддерживали идею возрождения Каурово?
– Я человек здесь новый и не все еще знал. Меня убедили, что это было неправильное решение. Через Каурово проходит дорога на водопой, куда мы гоняем свой скот. Люди будут мешать.
– А дом в бывшем пионерлагере, в котором семья собирается жить, почему он не передан в собственность, хотя за него Панык уже рассчитался?
– Это было при старом председателе, и за те решения я ответственности не несу. Кстати, десять тонн муки будет маловато за колхозную собственность.
– Игорь Владимирович, а как вы оцениваете инцидент с лесопилкой в Карагае?
– Да никак. Лесопилку ему вернули, что еще надо? У него, между прочим, много и другой техники.
– Вы знаете, как живет эта семья?
– Знаю, и что это меняет?
– У вас ее жизнь не вызывает сочувствия? Вы ведь, кажется, сами из казахстанских переселенцев?
– Не думаю, что сочувствие – хорошее чувство. Тем более, что Панык в нем и не нуждается, он сам чересчур самостоятельный. А в моем хозяйстве работает более двухсот человек, и без него забот невпроворот.
– Игорь Владимирович, а правление вашего хозяйства не может пересмотреть свое решение?
– Да вы что? Это ведь не детский сад!
Не «детский сад», конечно. Люди, видать по всему, подобрались здесь сурьезные. Любовью к земле, желанием на ней жить и работать их не прошибешь. И пусть у самих нет ни желания, ни толку возродить деревню, а все равно – не дет-ский сад, не в куклы играем!
Не кукловоды работают и в государственных структурах Ильинского района. Налоговая инспекция, в частности, узнав, что Панык собирается, кроме фермы, создать на базе своего хозяйства кирпичный завод, поспешила уведомить предпринимателя о предстоящих выплатах. Таких, что всякое желание производить дефицитный строительный материал напрочь отшибла.
Не может Станислав решить и проблему растоможки техники, которую пригнал с собой из Казахстана. А имеется у него в наличии КРАЗ, КамАЗ, вездеход, трактор. А еще инвалидная машинка, на которой его десятилетний сын Олег с восьмилетним братом в школу зимой за пять километров ездят. На «инвалидку», впрочем, власти  сквозь  пальцы  смотрят.  А  вот  на  другую технику...
– Большинство из того, что я имею, – рассказывает Станислав, – давно уже списано и восстановлению не подлежит. Но я бы смог все это восстановить, по профессии я все-таки механик-конструктор. Но попробуй восстанови, милиция тут же всю технику конфискует, потребует, чтобы я ее растоможил. А это «удовольствие» стоит не меньше, чем сама машина. Не понимаю я логики государства. По ней выходит: пусть лучше все сгорит синим пламенем, но только чтобы простому работяге не досталось, чтобы он, не дай Бог, больше чиновника не стал зарабатывать. А в районе, между прочим, острая нехватка большегрузных машин. Ну, и кому бы было плохо, если б я на своей технике ту же картошку или лес перевозил?
Эта логика здравому осмыслению и оправданию не поддается, Станислав Михайлович. Ответы же на эти вопросы лежат совсем в другой плоскости. Почему вставляют палки в колеса? Да потому, что у нас по-прежнему на одного с сошкой приходится семеро с ложкой и эта оравушка «государственных людей» хочет есть не просто хлеб, а хлеб с маслом. А рядом с ними, нога в ногу, ноздря в ноздрю, идут еще и «крутые» – те самые, которые настучали на вас в карагайскую милицию по поводу «краденой» лесопилки. Этим на хлеб не масло, а красную икру подавай.
Горько и досадно, что «карагайско-ильинский синдром» – болезнь не только этой, конкретной местности. Метастазы ее поразили все общество, всю нашу жизнь. Но выживем мы (если выживем), как это ни парадоксально, только благодаря вам и таким же, как вы, Станислав Михайлович, – людям работящим и самостоятельным. Так что, пожалуйста, крепитесь.



БОГ ТРОИЦУ ЛЮБИТ
 
В нашей семье хранится вырезка из «Звезды» за 28 сентября 1988 года с фотографией и информацией о том, что жительница Верещагино родила троих сыновей. Сами по себе такие факты – чудо природы, поэтому хочется знать, как сегодня чувствует себя эта тройка близнецов? Где и как учатся, как воспитывают их родители и т. п.? Если можно, расскажите об этом.
С уважением, П. С. Маленьких,
г. Кунгур
 
Чтобы выполнить просьбу читателя, мне пришлось для начала заглянуть в редакционный архив. Сделать это было несложно, а информация, в самом деле, оказалась любопытная. «Была у продавца из Верещагино Фаины Алексеевны Путилиной лишь одна дочка, – сообщает газета, – а теперь вот стало еще и три сына. 22 сентября в областной клинической больнице родились три мальчика: в 11.05 – первый (рост 50 см, вес 2 700 г), в 11.30 – второй (49 см, 2 950 г), в 11.50 – третий (48 см, 2 650 г)».
Трудней представлялось разыскать эту семью спустя одиннадцать лет. Однако и в этом проблем не возникло: семья Путилиных довольно известна в Верещагино и нашлось немало желающих рассказать о ней. Но нас интересовала информация из первых уст. И мы напросились к Путилиным в гости...
Семья

У Якова Николаевича и Фаины Алексеевны, кроме близнецов Коли, Димы и Алеши, есть еще дочь Женя, которая на два года старше братьев. Все дети учатся в Верещагинской средней школе, где их отец преподает уроки труда и основы безопасности жизнедеятельности. Мама же работает продавцом в универмаге.
Материальный доход у семьи, прямо скажем, невелик.
Отец получает за свою работу 850 рублей в месяц, мать –     1 200-1 400. Государство помогает пособиями: выплачивает на каждого ребенка по 63 рубля ежемесяно. Негусто. Но Путилины и надеются в этой жизни только на собственные силы.
Живет семья в трехкомнатной квартире на первом этаже благоустроенной пятиэтажки в одном из новых микрорайонов Верещагино. Новым, впрочем, он был одиннадцать лет назад, когда Путилины получили здесь квартиру по случаю рождения близнецов.
– Пришлось побегать, помаяться, – вспоминает отец семейства Яков Николаевич. – Хотя власти, когда узнали о рождении близнецов, принародно дали торжественное обещание предоставить квартиру вне очереди. Пообещать-то пообещали, а вот когда дело коснулось ордера, тут они и приутихли: мол, потерпите до лучших времен. Но как было терпеть? Ведь и до рождения тройни нам уже было тесно в однокомнатной квартире.
Хождение по кабинетам затянулось у Якова до февраля. Но свою нынешнюю трехкомнатную они все-таки получили.

Счастье

– При всем при том, в то время больше всего я радовался не квартире, – говорит он. – Вы можете не верить, но когда я узнал, что у меня появилось сразу три сына, прыгал от радости до потолка. О таком счастье я и мечтать не мог.
Ничего себе счастье! Многие не знают, как одного-то ребенка прокормить и обуть-одеть. А тут трое гавриков! Да ведь они еще и болеют. И просто внимания к себе требуют...
– Как бы там ни было, – отмахивается Яков от этих доводов, – но в народе правильно говорят: один сын – еще не сын, два сына – полсына, а вот три сына – это полноценный сын. Да и Бог троицу любит.
Бог эту троицу и в самом деле любит. С божьей помощью роды прошли у Фаины благополучно, без осложнений. Детки родились крепенькими, без патологий. И растут (тьфу-тьфу-тьфу, чтоб не сглазить) здоровыми, трудолюбивыми. Самостоятельными. Без воли Всевышнего здесь не обошлось.
Так, во всяком случае, думают их родители.

Простоквашино

У семьи Путилиных в черте города имеется дом, доставшийся в наследство от родителей жены. Рядом с домом – приусадебный участок, а на нем, кроме огорода, подсобные постройки, в которых содержатся коза Серка и свинья Машка. В доме живут кот Мурзик и дворняжка Джина. Ну, прямо как Матроскин с Шариком из известного мультика про Простоквашино. Только вместо дяди Федора у них сразу три друга – Коля, Дима и Алеша. Наши герои-близнецы.
О семейном хозяйстве, между прочим, со всеми подробностями они нам и рассказали.
– Все, что можно вырастить на Урале, растет и на нашем огороде. Картошка, морковь, капуста...
– А еще свекла, огурцы, кабачки. Даже тыквы выращиваем!
– Репа, редька, помидоры...
– Ягоды всякие, яблоки, вишня.
– Про уральские фрукты забыли: бобы и горох!
Чувства юмора, к слову сказать, у этой троицы не отнимешь.
– Ну, а ваш-то вклад в хозяйство велик ли? – спрашиваю.
– А как же? Бесплатная рабочая сила! – говорит один.
– Батраки из Верещагино, – добавляет другой.
– Вкалываем, как негры на плантации, – уточняет третий.
Черту под этими откровениями подводит отец:
– На сыновьях, без шуток, все и держится. Ну, разве бы я один вскопал такой огородище? Разве бы убрал урожай? Да и скотину без них я бы не прокормил. Заготовка сена, веников – это наша общая с сыновьями обязанность. Маму мы бережем от тяжелой работы, у нее и без того дел невпроворот.
Не поверите, но факт: на близнецах же лежит и ответственность за приготовление обеда для всей семьи.

Салат
по-путилински

Оказалось, братья настоящие профессионалы в кулинарном деле. Борщи лучше всех удаются Алеше, грибовница – «фирменное» блюдо Коли, а по гороховому супу – нет равных Диме. Любят братья «побаловать» родных и деликатесами. На семейном столе то и дело появляются селедка под шубой, рыбные расстегаи, салат «Оливье».
– А я больше всего люблю фруктовый салат, – сказал Дима. – Готовится очень просто: на мелкой терке нашинкуйте одну-две морковки. На крупной – разотрите яблоко, чтобы при этом кожура отстала. Добавьте к ним мелко порезанные банан, апельсин, грушу. Можно использовать и другие фрукты. Залейте все это сметаной, кефиром или йогуртом – это уж на ваш вкус. Перемешайте и кушайте. Вкуснятина!
 
Школа

Близнецы хотя внешне и похожи друг на друга, но вполне различимы. Ни учителя, ни одноклассники их никогда не путали и не путают. А потому с ними не происходило никаких забавных историй, которые обычно происходят с близнецами.
– Они разные и по характеру, и по способностям, – рассказывает классная руководительница 6 «Б» В. В. Костылева. – Самый способный ученик – Алеша, младший брат. Он кандидат в отличники: учится в основном на «пятерки».
Средний, Дима, менее внимателен и усидчив, и у него среди «четверок» то и дело проскакивают «трояки». А вот старший, Коля, крепкий «троечник». Единственная «пятерка» у него – по физкультуре.
– Вообще-то я люблю еще пение, – говорит он.
– Отчего же за пение трояк?
– Слуха, говорят, нет.
При разных способностях в учебе один предмет все трое любят одинаково горячо. Физкультуру. О, «физра»! Можно прыгать, бегать, скакать, сколько душе угодно. А какой кайф прокатиться на лыжах с крутой горы!
Любовь к физкультуре настолько велика, что обычных школьных занятий ребятам не хватает – третий год братья ходят в секцию по вольной борьбе. Любопытная деталь: наибольших успехов в спорте добивается Алеша – тот самый, который «кандидат в отличники». В прошлом году он стал чемпионом района среди мальчиков в категории до 30 килограммов.
– Этих, – хитро кивает Алеша на своих братьев, – я делаю одной левой.
Надо сказать, что при всем при том с одноклассниками братья живут довольно дружно. Но не со всеми.
– Недавно Путилины слегка побили одного мальчика, который не слушал их советов, – рассказывает классная руководительница. – Этот мальчик все время обижает девчонок, а одну доводил до слез особенно часто. И не только тумаками и дерганием косичек, но и словами. Дело в том, что эта девочка – инвалид и очень остро переживает, если ее дразнят. Так вот, братья, после нескольких предупреждений, стали наставлять хулигана на путь истиный. И знаете, их физическое воздействие помогло – хулиган присмирел. Что касается самих братьев – они друг за друга горой.
Бывает, конечно, что они и сами в чем-то виноваты. Но наказания за свои шалости и проступки братья принимают достойно, не прекладывают своей вины на других. В общем, растут настоящие мужички.
 
Отдых

– Лучший отдых для нас – это карты! – бесхитростно, как на духу, ответили братья на мой вопрос о приятном время-провождении.
– В какие же игры вы играете? В дурака?
– Не только. Еще в покер, в тыщу, например. В дурака мы с папой любим играть.
– Ну, и кто кого?
– Он выигрывает. Но очень редко: один раз из десяти. А вот в «тыщу» ему больше везет.
– Не обижается отец, когда проигрывает?
– Иногда, бывает, щелбана засветит. А не умеешь – не садись!
Карты, впрочем, не единственное развлечение братьев.
Умеют они играть и в шашки, и в шахматы. И вечер с хорошей книгой не считают пропащим. Коля, например, зачитывается Ж. Верном, Алеша – М. Твеном, а Дима обожает сказки. Особенно «1 001 ночь» и про Насреддина.
 
Мечта

– Ребята, а кем в жизни вы хотели бы стать?
– Летчиком, – ответил Дима.
– Омоновцем, – сказал Коля.
– А я просто офицером, – сообщил Алеша.
– Значит, военными? Все трое?
– Ага! – в голос подтвердили братья.
– А вы можете объяснить свой выбор?
Коллективное объяснение было таким. «Надо наводить в стране порядок. Надоели эти чеченцы! Людей воруют, дома взрывают. Нельзя допустить, чтобы бандиты были главными в стране».
Вот такие мальчишки. Побольше бы нам их – таких вот Димок, Колек, Алешек. Есть они – и есть надежда, что с Родиной нашей все будет в порядке.




ТРУЩОБНЫЕ ЛЮДИ

В казенных бумагах этого «населённого пункта» уже нет. На самом же деле поселок-«фантом» существует. И в нем живут люди. Реальные. С реальными бедами.
Мы не едем – пробираемся по заброшенным, заросшим грязью улочкам шахтерского поселка Верхняя Губаха.
Здесь никогда не было войны. Но если бы мы свалились сюда с Луны, то непременно попутали бы и место, и время происходящего. Развалины Грозного из недавней военной хроники – вот что напоминают «пейзажи» поселка.
Людей не видно. Впрочем, стоп: навстречу семенит старик. В разговор вступает охотно, но ни имени, ни фамилии своей в газете просит не называть:
– Боюсь, губахинские власти обидятся на критику и не дадут мне квартиру, которую я жду с тех пор, когда вышел на пенсию. А было это, дай Бог памяти, в 1975 году. Шибко мне не хочется помирать в этой дыре… Что касается житья, так это и не житье вовсе, а сплошное мучение. Отопления нет, освещения нет. Спросите лучше, что есть?
– Магазин-то хоть есть?
– Вон там, за поворотом. После обеда туда аккурат людишки подтягиваются, они вам обрисуют картину…
Двери магазина распахнуты настежь, из них тянет могильным холодом. Одна из продавщиц вышла на улицу, греется на весеннем солнышке. Узнав, что мы из газеты, от разговора наотрез отказывается. Логика – непостижимая:
– А где я потом работу найду?
Вообще-то странно, конечно, что при совершенно очевидной аховой ситуации люди боятся свободно о ней высказываться. На дворе, чай, не 37-й год.
Впрочем, не на все ротки накинуты платки. Пенсионерке Марии Федотовне Шабашовой, например, терять уже нечего:
– Я вам вот что скажу, сынки: здесь на людей не обращают внимания. Мы для этого режима – пустое место, они нас не видят. Вот я живу с мужем-инвалидом. Сама – участница войны, он – всю жизнь проработал в шахте. И что мы получили на старость лет, сынки? Определили пенсию по 260 рублей, но ее все время задерживают. Если бы не продавщицы, которые дают нам хлебушко и сахар в кредит, – мы бы давно ноги протянули. А если помрем, сынки, так ведь нас и обмыть-то нечем будет.
Что верно – то верно: воду здесь выдают по талонам – по два ведра в сутки на человека. На живого. А на покойника не положено. Водопровода в поселке нет – похерили. Воду возят в цистерне и не каждый день.
– Особенно трудно жить здесь зимой, – продолжает рассказ баба Маша, – отопление отключили, а уголь к печкам возят из отвалов – одни каменья. Не топится печь на таком «угле». Включишь для обогрева плитку, а свет – бац, и перегорел. Не одна я такая умная – все включают «козлы», потому что газа-то нет. От напряжения провода не выдерживают. Совсем плохо бывает, когда в такие дни не привозят воду. Приходится растапливать снег. А он, вы знаете, сынки, какой черный в шахтерских поселках. И никому до нас нет дела. Нас и самих нет, сынки…
Баба Маша плачет, но нам нечем утешить ее.

– Она еще не все рассказала, – вступает в разговор Анна Лохматова – молодая женщина, оказавшаяся у магазина с оказией.
– Послушайте, как живем мы, молодые. Я здесь родилась, вышла замуж, родила детей. Сейчас дочери – девять лет, сыну – пять. Не скажу, что раньше жизнь была безоблачной – трудности были. Но такие, как сегодня, и в страшном сне не снились. Кроме неустроенного быта – голова постоянно болит за дочь. Школы ведь у нас в поселке тоже нет, и наши дети ездят в город на автобусе. Он и зимой-то переполнен, потому что ходит редко, а сейчас, когда к нам повалили огородники на свои участки, – вообще труба! Да еще кондукторы лютуют – безбилетных детей посреди дороги высаживают. А у нас денег нет на проездные. Я вот уже два месяца безработная, мужа тоже сокращают. Как дальше жить – ума не приложу. Горько, что наша жизнь так проходит, но еще горше, когда о детях, об их будущем подумаешь. Объясните нам, ради чего надо было советскую власть менять?

О проклятой советской власти, кстати сказать, в поселке многое напоминает. Например, некогда ухоженные, вымощенные булыжником улицы. Или вот развалины фонтана в сквере у бывшего Дворца рабочих (сейчас в этом здании влачит жалкое существование трикотажный цех). Когда-то фонтан действовал, вокруг гуляли влюбленные парочки. А сам Дворец! Он был возведен в течение года через восемь лет после революции. Страна поднималась из разрухи после гражданской   войны…
Что построила нынешняя демократическая власть (власть народа!) для народа в течение почти десятилетней перестройки? Так стоило ли, в самом деле, огород городить?
Благополучие Верхней Губахи строилось раньше, в основном благодаря шахте имени Крупской. Четыре года назад ее затопили по причине бесперспективности. Кормилица приказала долго жить, но взамен – ни-че-го. Губахинские депутаты и нынешний градоначальник господин Мишустин в пылу предвыборной борьбы обещали, что жителей-«сирот» непременно переселят в городские квартиры, создадут новые рабочие места: «Дайте только срок, родные вы наши!»
Выборы закончились, срок приспел. Но новое время продиктовало новые песни.
– Да вы что, офонарели? – таращатся в городской администрации на верхнегубахинских попрошаек. – Какие квартиры? Какая работа? Крутитесь сами!
Ну, а «сами»… Остались с усами. Между прочим, более двухсот человек – таких вот «усатых» (включая стариков и малолетних гавриков) – прозябают сегодня в Верхней Губахе.
На этой неделе жителей поселка приглашали на собрание в городскую администрацию – обсуждать их дальнейшую «жисть». Знают ведь, что многие приехать не смогут (сидят без денег), но все равно приглашают. Нет, чтобы самим сюда наведаться и обсудить все на месте – не хотят. Насмотрелись уже. С души воротит. У них есть своя Губаха – Новая. И она им, конечно же, ближе.
Недолго задержались в поселке и мы. Странное дело: поговорив с реальными людьми о их реальных проблемах, увидев воочию заброшенные дома и улицы, черные склоны угольных отвалов, сухие заросли репья на пустырях – запечатлев все это в своей памяти, мы ощутили нереальность этого мира. Казалось, выедем из поселка – и наваждение кончится. Однако на окраине нас вернули к реалиям беспризорные мальчишки.
Мы спросили у них: «Почему в поселке не видно собак?»
Те пожали плечами:
– Дак нам тут самим есть нечего…




ЧЁРНЫЕ НАЧИНАЮТ И…

Он был одним из многих, кого осудили в 1937-м, назвав «врагом народа». Но жесткие испытания не сломили этого человека.
Вряд ли его имя что-то говорит широкому кругу читателей, но любители древней русской игры  – шашек – знают его прекрасно.
Впрочем, не самого Николая Петровича, а его творчество. Еще при жизни Торопова называли королем шашек, гроссмейстером-кудесником шашечной композиции. И только очень немногие люди – близкие родственники и друзья – знают о трагической судьбе самобытного мастера, двукратного чемпиона СССР по шашечной композиции.
 
Разговор у нас предстоит невеселый, а потому и начну я с печального события. Николай Петрович Торопов умер 11 мая 1985 года в Александровском доме инвалидов и престарелых. Меня вызывали на похороны телеграммой, которая пришла 14 мая глубокой ночью. В тот же день, до полудня, я был в Александровске.
При нашей встрече вдова Торопова Евдокия Андреевна расплакалась не только потому, что нас объединяла боль тяжелой утраты. Причина была еще и в том, что я на этих похоронах оказался единственным «официальным лицом», представляющим к тому же  областную газету. Как выяснилось из сбивчивого рассказа родственников, директор дома  Ефимов отложил похороны. Почему – я понял сразу, с порядками хорошо знаком. По недоброй традиции этого дома, где люди умирали часто, покойников нередко хоронили вместе, бывало, что и в одной могиле. У конторы трудности с транспортом, могильщиками, поэтому ничего страшного в коллективных похоронах здесь не видели. А труп Торопова в морге  был пока единственным.
Вспоминать о разговоре с директором и сейчас-то тяжело, а каково было тогда вести его, сдерживая – нет, не возмущение и даже не гнев – ярость по поводу происходящего.
– Знаете ли вы того, кто умер? – спросил я.
– Знаю, – спокойно ответил директор. – Торопов Николай Петрович. Бывший зэк, отсидевший в тюрьме десять лет неизвестно за что…
…Похороны он разрешил. И мы похоронили Николая Петровича не в братской могиле, а честь по чести, как того заслуживает человек.
Ох, как поздно и мучительно мы прозреваем от лжи, от бездумного нашего существования, от трусости. Говорю это, главным образом, в собственный адрес. В истории с Тороповым свою вину я ощущаю особенно остро, потому что как журналист обязан был написать всю правду о нем еще двенадцать лет назад, после нашего знакомства, когда пришел поздравлять Николая Петровича с его первой крупной победой – званием чемпиона СССР по шашечной композиции. Был такой повод и позже. Когда он в 1980 году  повторил свой успех.
Но дело даже не в званиях. Писать надо было не о его успехах, а о его трагедии. О людской подлости и нашем проклятом холопстве. О многих-многих еще несимпатичных, мягко говоря, фактах нашей действительности. И через это – о великом духе человека, его неистощимой вере в добро.
В этом очерке мне не хочется повторять уже написанное о Н. П. Торопове. О его творчестве, неповторимых композициях не раз писала «Звезда», еженедельник «64», другие газеты и журналы. Любители помнят, а желающие познакомиться поближе найдут его работы. Я хочу рассказать о том, что всегда оставалось «за кадром».
Многие материалы о Торопове начинались с того, что жизнь несправедливо обошлась с ним: в 25 лет с тяжелой травмой позвоночника он угодил на больничную койку. За-ключение врачей было, как приговор: инвалидность на всю оставшуюся жизнь. Так оно, в сущности, и оказалось. Но вот что было в жизни Николая Петровича до этого, как, при каких обстоятельствах он получил травму – об этом ни слова. Трагедия же этого человека началась задолго до больничной койки и комнаты в доме инвалидов.
Об этом пусть расскажут письма Евдокии Андреевны Тороповой. Не потому, что я не знаю, – просто у неё на это больше прав. Скажу только, что в письмах сделаны незначительные сокращения, не искажающие смысла написанного.
«Николая арестовали осенью 1937 года. В тот день на их предприятии было общее собрание, где клеймили "врагов народа" – директора СУГРЭС (дело происходило в Свердловской области). На том собрании Николай и несколько человек из его бригады выступили в защиту директора. В ночь после собрания их всех арестовали.
…После ареста Николая долго допрашивали, предъявили ему обвинение в сговоре с "врагом народа", о подготовке диверсии на предприятии и прочее. Коля был ошеломлен, все отрицал. Поначалу он вообще не воспринимал происходящее всерьез, считал, что произошло недоразумение, со дня на день все прояснится и его отпустят. Но потом, когда его стали бить, требуя нелепых признаний, он все понял… Продолжалось это довольно долго, Николай очень ослабел в тюрьме. И тогда следователь дал ему совет:
– Парень, ты еще молод. Попадешь в лагерь, будешь работать – выживешь. А так, если ничего не подпишешь, – живым тебе отсюда уже не выбраться…
Коля подписал бумаги и получил десять лет. Отбывал срок на севере в разных лагерях. Когда началась война, написал много заявлений, чтобы его отправили на фронт, но ни на одно не было ответа. Только однажды один из тюремных чинов сказал ему: "Не хочешь получить добавку к сроку – заткнись".
Он искренне надеялся, что, если будет лучше работать, его быстрее выпустят, хотя старые каторжане советовали: не надрывайся, а то останешься в этой мерзлоте навечно. Но он все равно работал на пределе сил. На работе и получил тяжелую травму – перелом позвоночника и, как следствие, – паралич обеих ног. Произошло это в 1943 году. А до этого Колю и таких же, как он, не раз пугали расстрелами. Особенно когда немцы прорвались к Москве, а затем к Вологде.
Когда Николай получил травму, он долгое время находился в тюремной больнице, в ужасных условиях, несмотря на свое крайне тяжелое состояние. Вспоминал, как рядом с ним умирали люди от дизентерии и голода. Это были люди разных национальностей: русские, белорусы, украинцы, поляки.
В лагере Николай познакомился со многими известными в то время людьми, о них сейчас много пишут. Партийные и государственные деятели, старые коммунисты без конца писали письма Сталину, но положение их никак не менялось. Многие так и умерли, не дожив до реабилитации. Я прочитала в "Литературной газете" о судьбе Вавилова – защемило сердце, так это все похоже на рассказы Николая о том времени.
Ну, а что же было после больницы? Колю перевели в лагерный барак, где содержались "доходяги". Медперсонал относился к ним как к потенциальным покойникам, все было поставлено так, чтобы как можно больше людей умерло. Коля не умер, и его в 1945 году "сактировали". Считали, видимо, что продержит недолго. Позже он вспоминал: "Когда везли из лагеря в дом инвалидов, на вокзале и в поезде пассажиры считали меня стариком, а мне было всего-то двадцать восемь лет".
Домой Николай не захотел возвращаться: с мачехой у них отношения не сложились, а отец в то время тоже был в лагере. Там же, кстати, он и погиб, а потом был полностью реабилитирован. Отец до ареста работал директором школы.
С 1945 года начались Колины мытарства по домам-интернатам. В 1946 году его в тяжелейшем состоянии положили в госпиталь для воинов (там было несколько мест для нуждающихся в протезировании). В палате лежали молодые ребята, только что вернувшиеся с войны. Вела палату врач, у которой по ложным обвинениям были расстреляны два сына. Она приняла искреннее участие в судьбе Николая, держала его в госпитале до расформирования, постаралась устроить сносное питание. В госпитале он  немного оттаял, пришел в себя.
Но должна сказать, что все последующее время, до реабилитации, Николай жил на "волчьих правах". При случае, если поднимал голос в свою защиту или защиту других, ему тут же вспоминали 58-ю статью. Он долго мотался после войны по югу, на Украине. Лежал в основном в больницах. Мы познакомились с ним на Урале, в доме инвалидов в Куве в 1962 году. Поженились. Этот год был вдвойне счастливым для нас – Николай тогда же получил справку о реабилитации».
Эта справка – вот она, лежит передо мной. Аккуратно сложена, ни единого пятнышка на ней – супруги Тороповы очень бережно хранили её.

Справка о реабилитации

Постановлением Президиума Пермского областного суда от 22 марта 1962 года постановление тройки УНКВД Сверд-ловской области от 26 октября 1937 года в отношении Торопова Николая Петровича, 1918 года рождения, отменено и дело по его обвинению прекращено за отсутствием состава преступления.
Заместитель председателя Пермского областного суда –
Зеленин (подпись).
На основании справки Н. П. Торопову назначили  пенсию – 18 рублей. Этого хватало, чтобы запастись на месяц папиросами, чаем и сахаром. Еще оставалось на конверты – Николай Петрович в то время стал серьезно заниматься шашками, играл по переписке, посылал свои композиции в редакции газет и журналов. Двух-, трехрублевые гонорары, которые он время от времени получал оттуда, не могли, конечно же, существенно улучшить его материальное положение.
– А зачем мне деньги? – горько шутил он, – я ведь живу, как при коммунизме: за квартиру платить не надо, питание бесплатное.
От этой горькой иронии плакать хотелось. У человека украли доброе имя, надругались над его честью, здоровьем, а взамен… Приехать в дом инвалидов и прилюдно, от имени властей попросить прощения – это, конечно, из области грез и фантазий. Не принято. Ясно, что беззакония творили другие, не те, кто принимал решение о реабилитации. Но ведь люди, ставшие невинными жертвами несправедливости, – они те же.
Мы, наше поколение, скажут иные, ни в чем перед ними не виноваты. Да и уже говорят, пишут злые письма: хватит, мол, ваших поздних разоблачений, надоели. Но если не осудим, не выкорчуем с корнем зло сейчас,  оно придет к нам в наше завтра. Что же касается сегодняшнего  дня, нашей вины – об этом отдельный разговор.

Из письма Е. А. Тороповой:

«Я должна сообщить Вам еще об одном невеселом эпизоде из нашей жизни. Николай никогда не рассказывал Вам об этом, это была глубоко запрятанная боль и чувство бессилия перед нашими совбесовскими чинушами. В 1964 году мне надо было ложиться на операцию. Николая тоже положили в больницу. К тому времени у нас уже рос маленький сын. Куда его? Нас уговорили на это время устроить Андрея в дом ребенка, что мы и сделали. Когда я выписалась из больницы и поехала за сыном, мне его не отдали. Сказали, что есть приказ из облсобеза. Вскоре приехал Николай. Но сколько мы с ним ни бились за возвращение сына, Андрея нам не отдали. Поставили условие: если хотите иметь ребенка при себе, уходите из дома-интерната. А куда мы пойдем, оба инвалиды, – ни кола, ни двора. Конечно,  все это очень плохо отразилось на Николае. А обо мне не стоит и говорить.
Потом сына отдали в школу-интернат, мы постоянно ездили к нему, забирали на выходные к себе. Мы оба видели, как ему там плохо, но о том, чтобы забрать насовсем, нельзя было и заикаться. В 1972 году Андрей заболел. Мы побывали у многих специалистов, которые признавали его здоровым. И вот когда Андрей упал на улице и его подобрала "скорая", только тогда сделали настоящее обследование. Обнаружили опухоль мозга. Увезли его на вертолете в Пермь, но уже было поздно делать операцию. Тогда нам наконец-то разрешили взять его к себе. И мы уехали с ним в Александровский дом инвалидов – боялись, что в Куве ему может кто-нибудь сказать о его безнадежном положении. И вот представьте наше состояние, когда мы узнали, что в интернате Андрея систематически избивали, что его не раз находили без сознания. В связи с этим и образовалась неизлечимая болезнь. Если бы не я, Николай вряд ли смог бы перенести смерть сына».
В этом же письме Евдокия Андреевна размышляет: «Для меня остается загадкой, какие силы держали Николая на этой земле после всего, что произошло в его жизни. Как он не спился, не сломался… Он так много работал, не жалея себя даже в последние годы жизни, когда стал часто болеть…»
Я тоже много думал над этим. Что же, в самом деле, заставляло Николая Петровича так истово (не подберу другого слова) работать? И быть не ремесленником, а мастером, творцом в деле, которое избирал.
  Что-то прояснить помогла короткая надпись, сделанная когда-то рукой Николая Петровича на внутренней обложке одного из томов полного собрания сочинений Л. Н. Толстого из личной библиотеки. Над профилем великого писателя красными чернилами четким, почти каллиграфическим почерком написано: «Всегда начинал именно из-за него». От каких-либо комментариев по этому поводу воздержусь: прежде надо прочитать, как это сделал Николай Петрович, все собрание сочинений Толстого, чтобы понять вдохновляющую силу таланта писателя и его связь с человеческой душой.
Сохранилась и другая запись. В 1976 году выступление Н. П. Торопова записывали на магнитофон для городского радио. Пленка та вряд ли сохранилась, но текст использовала городская газета «Боевой путь»:
– Моя жизнь, – рассказывал Николай Петрович, – сложилась совсем не так, как мечталось. Что ж, бывают такие обстоятельства, которые оказываются сильнее нас. Но человек не должен идти на поводу у своего несчастья. Я говорю прописные истины? Но это по-человечески, в высшей степени по-человечески -  найти в себе силы быть нужным людям, жить для других. А люди? Люди когда-нибудь оценят это.
  Он надеялся не просто на понимание, но и на достойную оценку своей жизни, своего труда. Горько, но факт: в Александровске, где Торопов прожил с 1972 по 1985 годы (самый плодотворный период его творчества), имя его напрочь забыто. Помнят разве что любители шашек. А ведь он должен быть дорог нам не только как чемпион. Жизнь таких людей – это пример мужества, стойкости человеческого духа. Это и рана нашей совести, которая никогда не должна заживать.
    Помню, однажды, еще при первом знакомстве с его композициями, я спросил: «Почему у всех концовок одинаковое условие "белые начинают и выигрывают"? Почему не могут выиграть черные?»
   Мастер удивился наивному вопросу, но ответил: «Это условие определяет исход партии, для того чтобы выиграли черные – им надо и начинать. Но это будет противоестественно…»
   Никакого подтекста, конечно же, в этой фразе не было. Это я сейчас, вспоминая, провожу аналогии игры с жизнью. В жизни черные силы, как правило, начинают. И нередко выигрывают, потому что в жизни нам часто проще, спокойнее быть пешками в чьей-то игре, чем жить по чести и совести. Именно это обстоятельство чаще всего создает для черных численный перевес. За доской такая ситуация называется безобидно – проигрыш, а в жизни же это оборачивается преступлением против человечности. И если мы хотим быть людьми, а не пешками, мы должны хорошо помнить об этой закономерности.

ВЕРНУЛИСЬ ИЗ АДА

28 августа 1995 года в Березники из Грозного вернулся отряд милиции особого назначения. На этот раз без потерь. Двое парней, раненные осколками гранат, оставались в строю до конца.
С командиром Березниковского ОМОНа подполковником Григорием Кольчуриным мы встретились спустя пять дней. Нашу беседу я записал на диктофон и поначалу хотел сделать её в форме интервью. Однако многие эпизоды складывались в отдельные повествования, и, наверное, будет справедливо, если авторство останется за Кольчуриным – непосредственным очевидцем и участником драматических событий.

Пятая командировка

    Для нашего отряда это была пятая по счету командировка в Чечню. Из Березников нас выехало 60 человек, еще 15 бойцов присоединились из местного СОБРа (свободного отряда быстрого реагирования).
    В Грозный прилетели в конце июня, службу несли в Заводском районе. Комендатура была расположена в здании бывшего ПТУ, частично разрушенном. Но, в общем-то, устроились с относительными удобствами: была крыша над головой и первое время спали даже на кроватях. И питались поначалу неплохо: выручили нас березниковские предприятия и городская администрация, обеспечив консервами, концентратами.
    Спокойная жизнь, впрочем, быстро закончилась. Дней через десять боевики подожгли крышу комендатуры. Образовавшуюся после пожара дыру залатать было невозможно, а тут как назло пошли дожди. Можете себе представить жизнь на пожарище во время дождя?.. Но никто из бойцов не жаловался. Может, потому, что рядом была женщина.
 Светлана

  Света была для нас ангелом-хранителем в этой командировке. Как она оказалась  с нами? Да очень просто. Она боец нашего отряда. В Чечню, правда, до этого не выезжала, а тут перед такой командировкой подошла ко мне и…
– Как же так? – говорит. – Я получаю одинаковую со всеми зарплату, я – боец ОМОНа, а дальше Березников не выезжаю?
Вот в таком духе и далее повела разговор. В общем, говорит, если не возьмете – напишу рапорт об увольнении.
– Да у тебя ведь, – отвечаю, – двое детей, муж. Как они без тебя-то обойдутся?
– Ничего, – отвечает, – месяц проживут.
Уважил я просьбу Светланы, поехала она с нами. Конечно, берегли мы её, как могли. Но еще пуще она нас берегла – где советом, где добрым словом. И весь наш стол на ней держался… Но война – это все-таки дело мужское, и в такие командировки я её больше не возьму.

Штурм

   Шестого августа, как известно, начались бои по захвату Грозного. Штурм нашего здания боевики начали в 6.10 утра. Атаку мы отбили. Тогда они вышли на нашу волну и по рации предложили всем сдаться. В обмен гарантировали жизнь и свободу. Мол, мы-то воюем за собственную землю, а вас сюда послали умирать. Потом еще один штурм… В конце концов, «духи» отступились, стали обстреливать здание из гранатометов. Мы вели ответный огонь.
   Потери  с нашей стороны были. Имею в виду не березниковский ОМОН. Погибли пятеро солдат из федеральных войск, еще шестеро были тяжело ранены. Вместе с нами здание комендатуры обороняли бойцы Мурманского и Рыбинского ОМОНа, батальон внутренних войск из Оренбурга – в общей сложности человек двести. Мы держались друг за друга, считали себя одной семьей. У меня не найдется ни одного упрека в их адрес. А вот в адрес больших командиров, располагавшихся в аэропорту Северный, мог бы завернуть пару «ласковых»…

Приказы

    Один приказ противоречил другому. По рации командуют: «Расширяйте оборонительный плацдарм! Выбивайте боевиков из близлежащих зданий!»
   Но наступление – это верная смерть! Без потерь его провести невозможно. Ради кого и чего я буду выводить ребят под пули снайперов?
   Через пару часов – новый приказ: «Сидеть тихо и не высовываться! Держать оборону всеми средствами!» Мы, естественно, действовали в соответствии с обстановкой. Держали, главным образом, оборону.

Флаг над «Рейхстагом»

  «Рейхстагом» мы называли семиэтажный «скелет» брошенной новостройки. Строение было расположено по соседству с комендатурой. Чтобы обозначить наше местонахождение, мы решили вывесить над высотным зданием российский флаг, который всегда возим с собой. Семеро наших парней ночью пробрались в «рейхстаг», боец Серега водрузил его на самой верхотуре.
   Если бы вы видели, что началось утром! Наш флаг стал мишенью. Из чего только его не расстреливали! Но древко было металлическим – пули, если и попадали, отскакивали. А нам, безусловно, он поднимал боевой дух и давал надежду, что наши нас бомбить не станут и скоро придут на выручку.
Прощание славян

    На выручку, однако, не спешили. А уже на  исходе консервы, закончилась вода. К счастью, когда жажда стала невыносимой, пошел дождь. О, это был самый желанный подарок! Двухчасовой ливень позволил нам сделать запас воды еще на трое суток.  С грязью и копотью, но это была вода.
   Потом дождей не стало. И наступил такой день, когда пришло отчаяние. Мы стали рыть колодец во дворе дома. Безрезультатно. Дело усугублялось еще и тем, что две недели разлагались трупы убитых и умерших от ран солдат, которые лежали рядом с нами, живыми.
   Все наши призывы о помощи оставались безрезультатными. Мы посчитали, что нас действительно забыли или предали. Обнялись, попрощались друг с другом, и в это время кто-то на дворе закричал: «Вода!» Наш колодец стал «фонтанировать».
Силы снова вернулись к нам. И надежда обрела новые крылья.

Юрий Егоров

  В этот день произошло еще одно чудо. В составе нашего ОМОНа находился хирург Юрий Егоров. Среди медработников, что были у омоновцев из других городов, наш был самый квалифицированный. Так вот Юрий провел в полуразрушенной комендатуре уникальную операцию: удалил аппендикс у солдата срочной службы. Он, безусловно, умер бы, тот солдатик, у него начался перитонит.
  Представьте себе: без крыши над головой, в антисанитарных условиях, без наркоза, с самой примитивной анестезией… У нашего хирурга и двух фельдшеров-помощников не было белых халатов, так они разделись на время операции до трусов… Через четыре дня парень ходил на своих двоих. И из окружения вышел с нами.

Закаев, Басаев и «индейцы»

  После 20 августа с нами на связь вышел полевой чеченский командир Закаев. В то время уже вовсю шли мирные переговоры, а мы продолжали оставаться «под колпаком». Он предлагал отрядам нашей комендатуры беспрепятственный выход по его зоне контроля.
   Не знаю, насколько искренними были его обещания, но нас смутили два обстоятельства. Во-первых, обещание не распространялось на солдат из федеральных войск. Во-вторых, кварталы в Грозном контролировали и другие чеченские командиры. Кроме того, действовали «индейцы» – так сами сепаратисты называют неорганизованных и не контролируемых никем «народных мстителей», которые открывали огонь независимо от предварительных договоренностей. Словом, на это предложение мы не ответили.
    Выходил  с нами на связь и «легендарный» Басаев. Его позывной в эфире «Пантера». Ничего, кроме угроз, от него и его приближенных мы не услышали. Матюгаются боевики знатно! Только и мы в этом плане  в долгу не остались.
– Что, Шамиль, ты, наверное, опять сидишь под подолами беременных женщин, как в Буденновске? – спросили его.
Вступать после этого в перепалку Басаев не стал. Разговоры ведь прослушивают не только наши, но и сами чеченцы. Спорить же по этому поводу – себе дороже. Заругался на своем языке Басаев и ушел с нашей волны.

Предательство

   Это ощущение возникло не только потому, что нас так долго – до 27 августа – не могли вызволить из окружения. За это время только на нашем «объекте» умерли от ран шестеро солдат. Спасти их было невозможно, они нуждались в операциях в военном госпитале. И это очень горько…
  Но поразило вот еще что. Вы, наверное, видели по телевидению, когда корреспонденты московских телекомпаний свободно разъезжают в расположении боевиков, берут у них интервью. Наших же солдат называют не иначе, как «федералы». Но хотя бы кто-нибудь из этих московских радио- и тележурналистов решился приехать к нам, рассказать о нашем положении, о том, как воюем мы?
   К слову сказать, на блокпостах, где держали оборону наши товарищи, приходилось еще хуже, чем нам. Они страдали от жажды, ели от голода собак, но держали оборону. Неужели наши свободные журналисты,  «прорываясь» в расположение «духов», не могли получить правдивую информацию о нас? Ею заполнен весь фронтовой эфир. Мы, между прочим, от первого до последнего дня в Чечне имели связь  с нашей базой в Березниках. И смотрели по ТV новости… Полуправдивая, а то и лживая информация об этой войне – это тоже одна из причин многомесячной бойни. И это – тоже предательство.

Возвращение

   27 августа мы наконец-то получили сообщение о выводе наших подразделений  из Заводского района. И одновременно приказ: не стрелять. Была создана общая колонна – милиции и военных. В сопровождении боевых подразделений Масхадова она была выведена в расположение наших частей в районе стадиона «Динамо». Дальше, до Ханкалы, мы уже ехали с нашими ребятами, вечером  этого же дня на «коровах» (вертолетах МИ-26) улетели в Моздок. А 28-го были в Березниках. Мы все вернулись живыми!..




НА ВОЙНЕ КАК НА ВОЙНЕ

  Он знал, что война обязательно кончится. Не знал только, что это произойдёт в день его рождения. В ту памятную весну 45-го старшине Владимиру Корякину стукнуло 23 года.
   В свои 76 лет Владимир Ильич сохранил ясный ум, прекрасную память и к тому же оказался хорошим рассказчиком. Прослушав диктофонную запись, я решил снять все свои «наводящие» вопросы. В результате получились самостоятельные истории из фронтовой жизни рядового русского солдата.

Портсигар

   Этот серебряный портсигар был моим первым и самым дорогим военным трофеем. Правда, добыл я его не в бою.
  А дело было так. На фронт я попал в декабре 1941 года после окончания Пермского минометно-пулеметного училища. Мое боевое крещение произошло под Москвой, на Бородинском поле.
   В тот декабрьский день я был направлен в одно из подразделений штаба армии с секретным донесением. По моему разумению, в пакете содержались данные о сосредоточении наших войск,  чтобы авиация охраняла их от немецких бомбардировщиков. Я шел на лыжах по полю, которое было усеяно трупами. Главным образом, фашистов.
  Возле одного из них я остановился, увидел за голенищем сапога портсигар. Сунул его себе за унты и пошел дальше. Отошел метров двести. Вдруг по правой ноге – хлоп, выстрел.
Упал, лежу, прислушиваюсь. Нога побаливает, но терплю. Залез рукой за голенище – сухо, крови нет. Вытаскиваю портсигар, а в нем пуля! Не смогла пробить вторую крышку – на излете, видать, меня достала. Ну, а если бы пробила – все, кранты: с перебитой ногой мне бы с этого поля не выбраться. Морозы тогда под Москвой стояли лютые – до 40 градусов, и помощи мне ждать было неоткуда. Ну, а так – отлежался, огляделся и ползком к опушке. А там леском, за елочками, до наших добрался.
   С портсигаром (хоть и нужен он мне был, некурящему, как зайцу табак) я до конца не расставался. Сумел сберечь его даже после тяжелого ранения на Курской дуге в июне 1943 года, когда меня, полумертвого, привезли с передовой в полевой госпиталь. А вот война закончилась, и пропал мой талисман. То ли сам где посеял, то ли украл кто. Жалко!

Фронтовая нужда

   Хуже всего на фронте приходилось пехоте. Солдату-окопнику. Мало того что вши заедали – нужду свою без проблем не справишь. Ну, по-малому еще можно было оправиться и в окопе. А по-большому! Иной раз так припрет – хоть ложись да без пули помирай. При наступлениях да отступлениях об этом не думаешь, не до того. А вот окопался, сидишь в обороне – неделю, месяц. Из окопа носа не высунешь – снайперы вмиг дырку в голове сделают.
   Немцы, между прочим, те же страдания испытывали: устройство организма у нас одинаковое. И вот что сообща мы придумали. На своем, солдатском, уровне договорились: в собственные окопы не гадить. Во время «большого облегчения» и с той, и с другой стороны выбрасывали белые флаги. Вылазят человек по 20 страдальцев, и начинается «артподготовка». Кто за 15 минут не успел – «я не виноват».
    Не помню, чтобы когда-нибудь кто-то эту договоренность нарушил и стал стрелять. Инстинкт самосохранения действовал жестче самых жестких приказов. Покуражиться в такой ситуации (например, показать задницу противнику) тоже никому не приходило в голову.
   Должен сказать, что, при всей грязи и подлости войны, человеческие отношения нет-нет да проявлялись. Помню, однажды мы, безоружные, побежали на колхозное поле за соломой – для обустройства своего окопного быта. Там, на поле, нос к носу столкнулись с фрицами, которые (тоже безоружные) устраивали свой быт. Рукопашной у стога не завязалось. Хотя силы были примерно равны. Посмотрели друг на друга, взяли по охапке соломы и разошлись. И им, и нам была понятна простая истина: мы не на поле брани.

Весточка из дома

   На фронте я никак не мог понять (и теперь не могу), как на войне доходили письма до солдата. Точнехонько! Идет, к примеру, наша часть на марше. Отмахали за сутки километров 50. Привал. А тут почтальон: «Пляши, Корякин, тебе письмо!» Как узнали, что я здесь, – уму непостижимо!
   Или неделю назад мы вели бои в какой-нибудь Окуневке, после полученных потерь нас расформировали – никто не знает, где я. А почтальон знает: «Получай, касатик, весточку из дома».
   О фронтовых письмоносцах надо бы книгу написать, как они, сердешные, умудрялись нас повсюду доставать. А письмо для фронтовика – это как пирог из маминой печи в детстве.
   Получали  солдаты, правда, и страшные письма. Одному такому случаю я свидетель. Дело было уже в Германии. Наша часть остановилась на привал вместе с танкистами. Отдыхаем. Мимо проходит длиннющая колонна пленных. Идут, идут… Тут неожиданно один танк срывается с места – и ну колонну утюжить. Выяснилось потом, что на этом привале механик-водитель получил письмо, а в нем соседи сообщают: так, мол, и так, Ваня, всю твою семью немцы расстреляли – и жену, и детей, и родителей.
   У танкиста нервы и не выдержали.

Любовь на войне

    Про любовь на войне… Вообще-то не для пересудов эти истории. Впрочем, речь пойдет не о любви, а об отношениях мужчины и женщины в боевых условиях. Увы и ах, природа своего требует, независимо от того, где и в каких условиях ты находишься. Что тут поделаешь – такова жизнь. И потом, какая может быть любовь, когда знаешь, что сегодня, может быть, живешь последний день. Плотская радость – вот единственное удовольствие в кошмаре беспрерывных трагедий.
Такой «любви» я насмотрелся, когда после ранения на Орловско-Курской дуге попал в 23-й отдельный полк связи Третьей воздушной армии. В ее составе был женский полк летчиц. Боевые подруги летали по ночам на самолетах ПО-2. Вырубали моторы над передовыми позициями немцев и, бесшумно пролетая над окопами, метали в них гранаты. Заставали фрицев врасплох и урон им приносили огромный, за что получили от них прозвище «ночные ведьмы».
   Гранатометчиками на борту были, как правило, мужчины. Частенько они играли и роль «ночных ведьм»: сами садились за штурвал «женского» самолета. Боевые подруги в это время несли другую службу, в которой «гранатометчиками» были, как правило, штабные офицеры. Не скажу, что это было сплошь и рядом. Но – было! Некоторые боевые летчики, заменявшие «походных жен», срывались, пытались выводить штабных на чистую воду. Но для «бузотеров» скандал заканчивался, как правило, штрафбатом.
    А вообще-то, в целом, нашему брату-фронтовику приходилось терпеть. В Германии, правда, смогли разгуляться. Вы думаете, бросились насиловать, как делали немцы на нашей территории? Нет, насилия – это единичные случаи, за что, кстати говоря, судили трибуналом. Немки сами толпами приходили в наши части – заработать на кусок хлеба…
Знаете, за что я больше всего ненавижу войну? Понятно, конечно: за смерть друзей-товарищей, за поруганную землю, за невинно убиенных детей, стариков и женщин… Но больше всего – за унижение человеческого достоинства. Это противоестественное состояние, и не дай Бог никому его испытать.

Победа

    Конец войны застал меня в городе Гранце, на побережье Балтийского моря, в Восточной Пруссии. Именно там стоял наш полк связи.
В ночь с 8 на 9 мая – аккурат в день своего рождения – мы с «карначом» (начальник караула) проверяли посты. Слышим дикий женский вопль из помещения военно-телеграфной станции: «Мамочка! Война кончилась!» Телеграфистка в это время приняла и расшифровала сообщение о капитуляции Германии.
  Словами невозможно описать эту ночь и этот день. Стрельбу вели из всех имеющихся видов оружия. Сначала из стрелкового, потом в ход пустили артиллерию: на берегу моря стоял автобат с трофейными артиллерийскими орудиями. Лупили до изнеможения из пушек в открытое море.
Спиртного ночью ни у кого не оказалось, а днем за бутылку водки давали трофейный автомобиль. Но это внешние проявления, а что творилось в душах людей! Более сильного потрясения в жизни я, например, никогда не испытывал. Что мой день рождения? Я тотчас забыл о нем. Его полностью заполнил другой – День Великой Победы.

Послесловие

За свой ратный труд В. И. Корякин награжден орденами Красной Звезды и Великой Отечественной войны первой степени, медалями «За отвагу» и «За боевые заслуги».
После войны до пенсии работал в различных строительных организациях.
На праздник он надевал парадный китель и в кругу семьи позволял себе принять два раза по сто граммов «фронтовых». Первый тост – за Победу.
   Умер он 9 мая 2002 года.




ПОМИДОР С ИНКРУСТАЦИЕЙ

    Первый раз Кондратий пришел за ним 15 декаб¬ря 1979 года. Инфаркт уложил его (в то время заместителя начальника инст¬рументального производства Пермского велозавода) прямо в цехе, на полу. И это хорошо. В том смысле хорошо, что про¬изошло это в рабочее время, на виду у трудового коллектива. А потому сразу же вызвали «ско¬рую», оказали первую помощь. Да и «скорая» приехала неза¬медлительно, доставив Михаила Гурьяновича на носилках пря¬миком в реанимацию. А вообще-то ничего хорошего во встречах с Кондратием, конечно же, нет.
   Только-только Гурьяныч ок¬лемался, только перевели его в нормальную палату, а Кондраш¬ка снова тут как тут: собирайся, мол, сердешный, мне без тебя никак нельзя. И опять – снова да ладом: реанимация, капельни¬ца, кислородная подушка...
И Новый год, и свой 51-й день рождения он встречал в кардио¬логическом отделении Пермс¬кой областной больницы. Впро¬чем, «встречал» – это сильно сказано. Принимал поздравле¬ния от родных и близких. И товарищей по труду.
– Хорошо, хоть не от «группы товарищей», – смеется, расска¬зывая о тех давних событиях, Михаил Гурьянович. – Я ведь, честно говоря, думал: все, кранты тебе, моряк приплыл в последнюю гавань. А потом думаю: шалишь, брат Кондра¬тий, третьей встречи у нас с тобой не получится. «Яблочко», назло тебе, плясать буду!
В молодости Гурьяныч служил пять лет в Военно-морском флоте, а потому часто мыслит и говорит по-флотски. И любимый танец у него, как у всех россий¬ских мореманов, «Яблочко».
До танцев, однако, было еще ой как далеко. В марте 1980 года бывший моряк, старшина первой статьи, получил вторую (нерабочую) группу инвалиднос¬ти и был выведен на пенсию.
Надо было искать для себя дело, которое отвлекло бы от постоянных мыслей о бренности бытия. Жить-то при всем при том очень хотелось.
   Одно, весьма полезное, занятие Михаил Гурья¬нович придумал для себя сразу. Впрочем, чего тут придумывать, это известный, проверенный другими рецепт: трусцой от инфаркта. Бегать, правда, он не стал, но вот ежедневные пешие прогулки сделал обязательными. Каждый день в 8.00 отправлялся (и отправляется) от своей «девяти¬этажки» в поселке Владимирс¬кий до проходной родного вело¬завода. Туда и обратно девять кило¬метров. Это называется у него «маршрут № 1».
   Есть и другие, не такие дальние – до магазина, например. До бани. Просто по¬дышать свежим воздухом.
– Я подсчитал, – говорит Михаил Гурьянович, – за 18 лет таким вот макаром дважды совершил кругосветные путеше¬ствия.
  Понятно, что в этих «путе¬шествиях» от курева и спиртно¬го пришлось отказаться раз и навсегда. Даже по праздникам бокал шампанского Гурьяныч не поднимет. Чай с сиропом из облепихи – это пожалуйста. Самое милое дело за любым  праздничным столом.
    Но это все – события как бы само собой разумеющиеся. Дела просило не тело. Дела просила душа. Ну что мог ей предло¬жить бывший моряк? Правиль¬но, занялся разведением рыбок. Заказал емкость, оборудовал ак¬вариум, как в лучших домах Лондона, – с подсветкой, с кисло¬родной подпиткой. Водоросли, причудливые камушки, ракови¬ны. Ну, и рыбки, конечно, – само собой. Разных видов и оттенков. Вплоть до золотой.
Созерцание подводных кра¬сот, безусловно, успокаивает. И благоприятно влияет на что нужно. Но не радует, нет. А душа просила именно радости. И эту радость Михаил Гурьянович нашел. Он пришел к ней неж¬данно-негаданно, как усталый путник к колодцу в знойный день.
– Эту радость подарил мне бывший главный инженер заво¬да Анатолий Иванович Кустов, – вспоминает Михаил Гурьяно¬вич. – Именно он посоветовал мне заняться инкрустацией по дереву. Раньше я, ей-Богу, и понятия не имел об этом деле. И художественного образования у меня не было. Анатолий Ивано¬вич дал мне учебники, привез из Ленинграда, от брата, который занимается инкрустацией, необ¬ходимый материал – в первую очередь шпон (отделочные плас¬тины различных пород деревь¬ев). Я взялся за дело...
   Первая работа, которую Ми¬хаил Гурьянович «наваял» – инкрустированный портрет Ле¬нина. Ильич получился «как в магазине», и новоявленный мас¬тер понес портрет в Пермское отделение Союза художников СССР. На отзыв.
   Работу там одобрили и посо¬ветовали наладить сотрудниче¬ство с народным коллективом самодеятельных художников Прикамья. Сотрудничество это М. Г. Патрушев наладил так, что стал в конце концов его почет¬ным членом. И даже наставни¬ком других. Секретов своего мастерства он не скрывает. Их, например, в совершенстве пере¬нял другой любитель – хирург онкологического диспансера Игорь Николаевич Парандей, с которым у Патрушева возникли почти родственные отношения.
   Но это было позже, спустя десяток лет. А до того Михаил Гурьянович, оттачивая свое мас¬терство, инкрустировал всю ме¬бель в своей квартире, а также в домах всех ближайших род¬ственников. А родни у Патруше¬вых – ого-го! Семей двадцать. Кроме мебели практически в каждой – его, патрушевская настенная «живопись»: инкрус¬тированные портреты, картин¬ки с пейзажами, натюрмортами и т. д. Помимо этого Михаил Гурьянович освоил производ¬ство кресел-качалок, журналь¬ных и телефонных столиков, подцветочников. Сегодня без его работ не обходится ни одна городская выставка народного творчества. А лет восемь назад три его мебельных шедевра были приобретены зарубежны¬ми коллекционерами.
– Знаете, рассказывает Михаил Гурьянович, – когда я беру в руки инструмент, сажусь за свой рабочий стол, я забываю обо всем на свете – настолько велика сила творчества. Именно это дело стало теперь смыслом всей моей жизни. Чистосердечно признаюсь: я забыл, что 18 лет назад у меня было больное сердце. Такое ощущение, что заново родился.
   Вот ведь как случается в жизни: человеку надо пережить драму, заглянуть смерти в глаза, чтобы понять свое истинное предназначение, открыть в себе талант.
Талантливый человек, впрочем, во всем талантлив. Инструкция – это, конечно, сильное, но не единственное увлечение Гурьяновича. Лет пять тому назад «для разнообразия» он взялся выращивать в домашних условиях помидоры.
– Вообще-то мы с женой, Майей Николаевной, когда-то давно купили домик в деревне Малые Клестята, – рассказывает Михаил Гурьянович. – Сейчас это наше подсобное хозяйство. Но после инфаркта моя девочка на весенне-полевые работы меня не пускает, занимается огородом сама. А я ведь родом из Вятской губернии, из крестьянской семьи, по земле скучаю. А потому лет пять назад решил сделать огород у себя на лоджии. Сначала выращивал огурцы, а потом взялся за помидоры…
  Поверьте на слово, и в домашней теплице Михаила Гурьяновича мы увидели настоящее чудо: два помидорных корня образовали плети длиной более четырех метров и на каждой – полтора-два десятка красных помидоров величиной с куриное яйцо. По словам хозяина, первый урожай он снимает в июне, а вообще «краснопузики» зреют аж до начала ноября. Опыляет соцветия он сам – кисточкой. И селекцию никому не доверяет. Что за сорт получился у Гурьяновича-агронома, ему и самому неведомо (он называет его «домашним»), но урожай эти два корешка дают знатный: по сотне плодов каждый. Поделиться семенами, кстати сказать, Михаил Гурьевич готов с каждым. Даже телефона своего домашнего не скрывает. Вот такие помидоры…
  А еще три года назад Михаил Гурьянович осуществил-таки свою давнюю-предавнюю мечту: составил генеалогическое древо своего рода.
– Корни – мои дедушки и бабушки, – показывает диковинное «растение» Михаил Гурьянович. – Ствол – мои родители: Гурьян и Васса, пять «сучков» от них – это мы, их дети: два сына и три дочери. Веточки и листочки – наши дети и внуки, которые, надеюсь, будут продолжать родословную.
– А у кого была самая долгая жизнь?
– У бабушки Прасковьи. Она прожила до 96 лет.
– Да и я ведь парень еще совсем молодой! – весело сказал на прощание Михаил Гурьянович. – Мне же только 30 лет…
    И, выдержав паузу, озорно добавил:
– …до сотни осталось!
   Невозможно было не поддержать этот шутливый оптимистический тон.
– А что, Михаил Гурьянович? – вспомнил я начало нашей беседы. – Про «Яблочко-то» не забыли? Сплясали бы!
– Да хоть сейчас! Я ведь не только «Яблочко», я еще и барыню могу!
   И кто его знает, на что намекает?




ПРАСКОВЬИНА ЛЮБОВЬ

    Случаются в жизни встречи, память о которых согревает человека  всю жизнь. Были такие и у меня. Лет двадцать тому назад забросила меня журналистская судьба в один из лес-промхозов на севере области. Это километров пятьдесят по камским притокам. Леспромхозовское начальство отдало меня на попечение моториста Степана Васильевича Белозерова. С ним мы и поплыли на «моторке»  в отдаленный лесопункт.
Удивительный оказался человек. Потрясающие были у него глаза – синие-синие, только у детей доводилось видеть такие. И печаль в них таилась глубокая.
До лесопункта в тот день мы не добрались. Впереди по курсу был коварный перекат, и преодолевать его на ночь Белозеров не рискнул. Кстати, на пути подвернулась деревушка, у которой мы оказались до заката.
Деревня старая, брошенная. Да и  не  деревня, а хуторок какой-то: стояло шесть или семь скособоченных изб с прогнившими крышами. Вокруг них – завалившиеся изгороди. Огороды заросли репьем и крапивой по самые окна.
– Раньше здесь больше тридцати дворов стояло, – рассказал Белозеров, – а сейчас вот видишь – никого. Поумирали люди, поразъехались кто куда.
Через огород, цепляясь за буйно цветущий репейник, я прошел к дому. Стоял он очень хорошо – окнами на реку, и вид отсюда открывался изумительный. Перед домом, шагах в двадцати, я вдруг увидел крест.  Да, то была могила. За могилой, по-видимому, кто-то ухаживал. На кресте я прочел ясную, строгую надпись: «Прасковья Никифоровна Молчанова.1897–1964».
Ночью у костра Степан Васильевич рассказал мне необыкновенную историю.
– За могилой этой я слежу – ты правильно понял. И схоронил Прасковью Никифоровну здесь тоже я – она так наказывала. Нет, не мать она мне и никакая не родственница. Бабка Прасковья… Кто она мне – не объяснить. Святой человек.
Было  это летом шестьдесят второго. Плыли мы с корешем вот  также на отдаленный участок. Хотя и лето  – начало июня, – было, помню, холодно. Снег шел! Друг мой всю дорогу согревался – бутылку с собой прихватил. Ну и «согрелся»-таки: возле этой деревни мы и сковырнулись по его милости. Хорошо, рядом с берегом шли и вода была небольшая. И мотор, и багаж свой – все выловить удалось.
Дошли до деревни, забрались к этому самому взгорку, где мы с тобой поднимались, прошли к дому, стучимся. А в этом доме она как раз и жила, бабка Прасковья, что да как – мы ей рассказали. Тепло у нее  было, печь истоплена. А хоть и жмемся мы ближе к печке – все равно зубами оба клацаем. Намерзлись… Бабуля нам щей горячих достала, кушайте, мол, соколики. Чем богаты, тем и рады. А кореш мой – вот человек! А что, говорит, бабуля, не найдется ли у тебя часом чего-нибудь погорячей щей? Бражки, например?
Бражку, говорит бабка, не держу – некого угощать, гостей не бывает. А он свое: «Ты, –  говорит,  – бабуля, не беспокойся. Мы тебе за доброе дело все наши банки-склянки оставим».
Ничего, говорит бабка, мне от вас не надо. А водку я вам сейчас принесу. Не часто ко мне гости заглядывают, а беречь мне ее, видно, уж некому. Да и сама с вами чарочку за упокой выпью.
Покойника, однако, в доме не оказалось. Тут, брат, дело похлеще…
   Степан Васильевич подкинул сучья в костер, закурил.
– Ты  знаешь, нечасто я рассказываю о бабке Прасковье. Не для пересуда эта история… Но вот, когда вспоминаю тот день, когда бываю здесь – смысл жизни открывается…
– Какой же смысл?
– Какой? А вот: смысл жизни – в любви.
– Об этом знали и знают миллионы людей.
– Нет, они знали и знают по-другому. И  не все знают. Большинство только думает, что знает. В  общем, слушай: вот принесла она, значит, бутылку. Мы с другом смотрим, глазами хлопаем, ничего понять не можем – что такое? Бутылка большая, около литра, наверное. Головка сургучом залита, и наклейка – старинная. Прочитали: «Водка Смирновская. 1914 год». Ну, мы, конечно, к бабуле. Что да как, да почему? И по кому, дескать, поминки? Кто помер?
Никто, отвечает, не помер.  А бутылку эту я со дня свадьбы берегу. Мужу своему – Алексею Трофимовичу слово дала: выпьем с ним, когда он с фронта возвернется, ждать его буду.  Я говорю: «Так ведь, бабушка, смирновскую водку при советской власти не продавали, вся до революции кончилась». Правильно, говорит. А мы до революции, в девятьсот четырнадцатом, и поженились.
– Так что же она его с первой мировой так и ждала, что ли? – перебил я рассказчика.
– Вот именно! С первой мировой ждала. Потом ждала с гражданской, потом – с финской, потом – с Великой Отечественной.  А теперь, говорит, ждать, верно, уже бесполезно. Не придет мой Алешенька – ясное солнышко, сгинул без весточки, сокол мой ненаглядный. Вот за его упокой, говорит, давайте и выпьем. Веришь ли, разное я в жизни видел и разные жуткие  жизненные истории слышал. Но вот после ее слов комок в горле встал – не могу, плакать хочется, честное слово. Ощущение,  понимаешь, такое было, будто не водку, а любовь чью-то, надежду чью-то последнюю глотаю.
    В этом месте по молодой глупости своей перебил я рассказчика снова:
– Слушай, Степан Васильевич, а тебе не кажется, что бабка заливала? Извини меня, но до гражданской как-то верится, а  потом-то… Что, так все прямо – в посиделках, ожидаючи?
Степан Васильевич не на шутку рассердился:
– Ты думаешь, я тебе байки рассказываю – больно надо! Какой резон  был бабке сочинять –  не для газеты ведь рассказывала. Перед кем рисоваться? Она горем своим делилась, понимаешь, – горем. Знала, что недолго ей осталось на этом свете жить, а тоской своей с кем-то надо было поделиться.
– Удивил ты  меня, корреспондент! – Степан Васильевич надолго умолк, глядя в костер. Но завелся он уже всерьез и скрывать свою обиду  не  хотел.
– «Посиделки, ожидаючи»… – немного остыв, заворчал он. Видно, больше всего его обидели эти слова. – Ты думаешь, бабка темная, неграмотная,  она и чувствует так же по-темному? Вот если бы была графиня – тогда ладно, тогда, может быть, любовь. А она – да, неграмотная, темная, но любовь свою не унизила, через всю жизнь достойно пронесла. И потом – ждала она ведь не просто мужа. Человека ждала любимого, большого. Ее Алексей был из тех,  которых могут и должны ждать.
Светало. Костер наш догорал.
– Ну что? Надо ехать, пожалуй…
Мы стали неспешно собираться. Потом, присев на дорожку,  Степан Васильевич подвел под ночным разговором черту:
– Я потом много раз приезжал к Прасковье Никифоровне. Тянуло сюда. Помогал, конечно, ей. Крышу перекрыл, картошку копал… Так, по  мелочам, что-то делал – трудно ей было. Говорили мы с ней о жизни. Я поначалу сочувствовать пытался – как-то обидно было, что нескладно у нее все получилось. А она в сочувствиях моих не нуждалась… 

 *** 

    Года через три после нашей встречи побывал я снова в тех местах. С грустью узнал, что нет больше в живых моториста Степана Васильевича  Белозерова.
  Побывал я и в той заброшенной деревушке. На высоком холме разыскал осиротевшую могилку. Расчистил ее от лебеды,  подправил крест из лиственницы (надолго ставил его Степан Васильевич) и сел подле него со своими грустными мыслями.
О чем я думал? О бесконечности жизни. О том, что в этом мире есть много вещей, имеющих непреходящую ценность.
 И, удивительное дело, я почти физически ощущал, что на этом месте точно так же люди уже думали до меня. По меньшей мере, два человека думали – я чувствовал их незримые связи с собой.


СОДЕРЖАНИЕ

Соликамский Робинзон 3
Ход Белой Королевы 30
Любит Конев покуражиться 33
Ну, зайцы, погодите вымирать! 39
Три тысячи могил 45
Чудак из Курашима 50
Парк «калининского периода» 56
Пригрела Змеевка бобров 59
Анатолий Арландино 65
Счастье матери 70
Переборы всё поборют 75
Царица небесная 82
...Просто хочется жить 87
Акуловские страдания 95
Отпустите меня в Гималаи! 103
Подданный «королевы спорта» 108
Не надо сказку делать былью! 113
Дети стронция 117
И понравился ей укротитель зверей... 124
Родные души 128
Заря Путина 131
Кузнецова всякий знает... 139
Миллионеры 141
Обмен 146
Обрети, надежда, крылья 152
Любимая модель «окулиста» Гаврилова 156
Шрамы Терезы 159
Смородиновый чай 164
Переселенцы 173
Бог троицу любит 181
Трущобные люди 188
Чёрные начинают и... 192
Вернулись из ада 201
На войне как на войне 207
Помидор с инкрустацией 213
Прасковьина любовь 218

Геннадий Петрович СЕЛИВАНОВ
ДОРОГИЕ МОИ РОБИНЗОНЫ
Интервью, зарисовки, очерки

Финансовую помощь
в издании книги оказал
фонд "Березниковский характер".

Операторы набора Т. Сальникова, Н. Селиванова
Корректор О. Кыласова
Компьютерная верстка Л. Глоба

На обложке воспроизведена фотография острова И. Снеткова.