13. Пот Мамая. Заходы по кругам ада - Соколиный по

продолжение.

начало см. из сборника «Соколиный полет пешки - Пе-2» http://www.proza.ru/avtor/echorny
1. Спасительное дерево       
2. Вынужденная посадка на минное поле       
3. Огненный таран пешки. Неизвестный подвиг летчик       
4 Посадки на аэродромах времен войны и вынужденные       
5. Боевое парашютировани -ч. 5. Соколиный полет "пешки"       
6. Ассы и Герои -ч. 6 Сколиный полет пешки       
ч. 6. 1 Пешка -истребитель- Соколиный полет пешки       
7 Как начиналась Полбинская вертушка - Соколиный полет пешки      
8. Летали, заглядывая в дуло пушек- Соколиный полет пешки       
9. Охотники. Летчики-снайперы -Соколиный полет пешки
10. Русский асс. - Соколиный полет пешки       
11. Дед Мамай. - Соколиный полет пешки       
12 Бреющий полет - Соколиный полет пешки

***
13. Пот Мамая. Заходы по «кругам ада».
***
Разные в полку люди были, разные случаи. Иногда вроде вместе летают. Вместе живут, в одной землянке. А потом смотришь, на следующий аэродром перебазировались, они уже по разным землянкам поселились. А летать продолжают вместе. Иногда и в одном экипаже.
 Вообще, отношения были дружеские. Старались, чтобы не получилось, что чего-то не так скажешь – обиделся. Но случалось такое. Вроде нормально было, потом глядишь - какая-то кошка уже пробежала между ними.
Были те, с кем отношения дружеские, а были – разговариваешь, если нужно, а так - особенно и не общаешься.
Иногда в бою что-то произойдет, те, кто там был, видели и знают – им не надо объяснять. Кто почему-то струсил, себя решил поберечь, а другого сбили или убило. А те, кто на земле, и не знают, почему вдруг так стало. Были такие случаи. Перестают друг с другом разговаривать. По разным причинам.
Было из-за девчонок, которые в батальоне обслуживания или медсанчасти, хотя это редко. Если она и тому, и другому глазки строит.
Причем, видят такое – там, замполит или другие кто, из командиров,- эту девчонку куда-то в другое место переведут. Чтоб не соперничали. Другую возьмут.
***
Такие напряжения хуже всего, когда между летчиками происходили.
Если между летчиком и штурманом или стрелком-радистом в одном экипаже – что-то сказали один другому, то это - одно. Поменяли, из одного в другой экипаж. Не всем это нравилось, но приказали – все. Хотя, когда одним экипажем летаешь – это лучше всего. Если и штурман толковый и радист, оба умеют прицельно стрелять в воздухе – это одна жизнеспособность самолета.
Если опытного стрелка-радиста забрали, перевели в другой экипаж, а молодой стрелок-радист попадает в экипаж – сразу уже по-другому и чувствуешь себя, и летать уже должен. Пока этот стрелок научиться хотя бы просто в нужную сторону стрелять.
Стрелки-радисты сами придумывали для себя разные тренировки. В бочке вырежут одну сторону, на веревках привяжут с двух сторон. Пулемет туда же к бочке прикрепят. Несколько дергают с разных сторон веревки, а тот, что в бочке сидит, должен по мишени попасть. Уже полетавший, опытный стрелок по такой цели не один раз попадает, а молодой - пока научиться.
***
А когда между летчиками нет нормального взаимопонимания, но они рядом в бою летят - самое страшное, что может быть. Если во время боя нарушается взаимодействие между самолетами, сразу свои «искры» начинают и на земле проскакивать.
Одного, допустим, атакует «мессер», он пытается уйти в глубь строя, как бы спрятаться в середину. Если нормальные отношения и летчики хорошие, то тот, который рядом летит, отходит немного в сторону. Если его в этот момент не атакуют тоже, он может как бы немного выйти из строя, чтобы у соседнего появилось место, куда спрятаться. Такая возможность – многое решала.
***
В бою это все происходит на небольших расстояниях. Там буквально несколько метров все решали. Один на пару метров посторонился, другой ушел на эти метры в глубь строя - все: немцу уже не достать, он уже не сможет успешно атаковать, чтобы попасть по мотору. Они в основном именно по моторам целились: для правого ведомого - по правому мотору, для левого ведомого – по левому.
Если такое взаимодействие существовало, немецкий истребитель быстро уходит с позиции близкой для атаки. По нему наши же стреляют – не с одного только самолета, группа стреляет,- немец юлит между трассами и ловит момент. Когда его самолет и самолет противника совпадут в таком положении, что он сможет провести атаку.
Опытные летчики на бомбардировщике видят и следят за тем, насколько близок истребитель к этому месту. Близок, чтобы занять позицию для атаки. Истребитель летит рядом, чуть сверху. Чтобы атаковать и словить в прицел, он вниз должен самолет направить. Пушки и пулеметы и у немцев, и у наших самолетов жестко были закреплены. Там что-то пытались сделать, чтоб можно было саму пушку поворачивать, но так это ни на наших, ни на немецких самолетах и не стало работать.
***
Как только истребитель начинает уже приближаться к такому моменту, если сделать маневр - уйти в сторону или вперед, для истребителя сразу все меняется. Достаточно даже на метр-полтора так сдвинутся, что он уже не сможет атаковать.
Ему опять время нужно - тоже отманеврировать, опять приблизиться. Если он этого не сделает, а откроет огонь - попадет по плоскости крыла, но уже не по мотору. А это ничего не давало - механики только ворчать будут, им дырки заделывать надо.
А если при этом тот, кто рядом летит, тоже умеет и видеть обстановку в воздухе, и совершать такие передвижения самолета в строю, в такой момент еще уступает тебе место, уходит – буквально, на два метра в сторону, больше там и не надо - от истребителя ты уже можешь спрятаться, что называется, в середину.
Чаще всего, немец сразу уходил в таких случаях. Начинал делать другой заход, искать другой самолет. Со злости, что не может никак достать, если и даст, то короткую очередь. Чаще и не стреляли, боекомплект берегли.
***
Когда соседний самолет атакуют, ты так же отходишь в сторону.
Если такое взаимодействие есть во всей группе между летчиками - это значительно уменьшало опасность быть сбитым истребителями. А еще если стрелки-радисты опытные и штурманы, которые уже, как говорится, снайперски огонь ведут - группа летит без потерь. Истребители пытаются атаковать - у них ничего не получается. Какой-нибудь рискнет, чтобы сверху зайти, его подожгут тут же - остальные уже не рискуют.
***
Когда же один хочет спрятаться, а другой его не пускает, летит на своем месте в строю, хотя его и не атакуют, – это уже плохо. А то еще - видит, что тот сокращает расстояние между крыльями - и сам туда же в середину заходит, мол: не подлазь ко мне, - после этого такие летчики уже и на земле друг с другом не хотят разговаривать.            
Если такое замечали, то нормальные командиры старались, чтобы такие уже рядом не летали.
***
У меня за всю войну ни с кем таких отношений не было. Даже если кто-то мне не позволил спрятаться, а через некоторое время сам начинал прятаться - иногда это во время одного боя происходило - если я мог отодвинуться, всегда так делал. Иногда на земле потом чего-то поговорим между собой, а, обычно, и слов никаких не надо.
Все и так понятно. Боевой товарищ рядом летит или боевой друг. Так оно выясняется там, в воздухе, во время боя. Как любят писать, рядом чувствуешь крыло боевого друга или рядом летит не друг. Хотя, вроде бы, все летим в одном строю. Все боевые товарищи. 
***
Другие разные причины были, что-то происходит в экипаже во время боя, и меняются отношения.
С тем же Мамаем, насколько, казалось бы, был спокойный и со всеми в нормальных отношениях человек. А было один раз, когда полетели почти всем полком на задание. Таким, как тогда, я Мамая больше никогда не видел.
***
Как раз тогда погиб командир полка. Назначили нового, как всегда в таких случаях, сначала как бы на время. Из нашего же полка.
Я когда в полк попал, этот летчик уже замкомэском был. Уже в звании не таком как мы, до войны еще служил. Летал на задание вместе со всеми. Вроде ничего так. Так замкомэском и летал.
А тут у нас погибли как раз – один за другим - несколько экипажей. И комполка, и еще из командиров эскадрильи.
Его и поставили командиром полка. А если командир – он должен вести, если весь полк летит или такая группа самолетов, когда большая часть полка летит.
***
Тут это задание – двумя девятками нанести удар. Какие-то звенья не из нашего полка были, от соседей. Поднялись в воздух, построились и полетели. Зенитки над целью, куда летели бомбить, били сильно. Стянули уже к тому времени немцы. Создали заградительный огонь в несколько эшелонов. Мы уже туда летали, знали.
 Ведет нас. Две девятки. Это не звено за звеном тогда летели. Другой порядок – звено возле звена, другие за ними. Чтоб над целью зайти сразу всей группой и сбросить бомбы. Без пикирования.
Если лететь звено за звеном то те, которые идут в конце – их всех перестреляют. По первым высоту определят, первые два звена, может, и успеют сбросить бомбы, а остальные уже могут не долететь до цели. Поэтому разные построения использовали, хитрили, чтобы немцев обмануть. Когда получалось, а когда хуже было.
А тут еще зенитки в несколько эшелонов стоят. Первые пристреляются, а тем, что ближе к цели, сообщают, на какой мы высоте летим. В таких случаях много зависело от умения именно ведущего. С каким маневром он сумеет, обходя огонь зениток, вывести всех на боевой курс, на нужную высоту.
В такие моменты идет игра с немцами на время – кто быстрее. Мы - успеть сбросить бомбы до третьего залпа зениток, а они - успеть сделать хотя бы третий залп до сбрасывания бомб.
В первый период войны по одиночному самолету не очень из всех зениток стреляли. А когда уже Украину освобождали и дальше – и по одной «пешке» били, снарядов не жалели.
***
Брать «вилку»  – это у зенитчиков был такой прием угадывания высоты полета самолета.
На какой мы высоте летим. Первый залп, допустим, - взрыв сверху, над нами. Второй залп – взрывы снизу. Или наоборот. Снизу наблюдает и корректирует задаваемую высоту для взрыва снарядов зенитки.
Пока они так первые два выстрела стреляют, и обычно не все зенитки бьют - высоту определяют, то еще есть время успеть долететь и сбросить на цель бомбы. Хотя немцы тоже, если позволяло количество зениток, старались несколькими зенитками выстрелить сразу на разных высотах, чтобы с первых выстрелов определить заданный эшелон нашего полета. А потом по всем расчетам сообщают – и уже все стреляют. Но это все равно время – пока выстрелили, пока передали данные, пока их другим сообщат..
Живой остался или нет –  этими секундами и определялось.
Как командир группы заведет, насколько точно на цель выведет, не в нарушение условий выполнения задания. А иначе – он отвечает, начинает на второй круг заводить. И все это с бомбами. И все за ним идут – команды не было сбрасывать – все за командиром идут..
***
Заходим двумя девятками на цель. То ли они еще добавили зениток, не знаю. Первый этот рубеж зениток, как и раньше, вроде, стрелял. А когда ближе к цели - с земли как полыхнет – сплошной огонь, который прямо на нас вылетает. Оно ж еще и те зенитки, которые сзади оказались, тоже продолжают бить.
И ведущий самолет, до цели не долетев, бомбы не сбросив, пошел на боевой разворот. И мы все за ним следом – уходим от цели.
***
Делаем круг – это ж все вместе, с бомбами - и опять заходим. На эту же цель, на той же высоте. Зенитки уже на первом рубеже стреляют прицельно. Опять не долетаем до цели: ведущий отвернул, все за ним следом – пошли опять на разворот.
Бомбы не сбросили. В эфире ругань стоит – кто-то матерится, кто-то проклинает. И радисты, и штурманы, и летчики – уже ничего не поймешь. Где голос командира полка, где твоего командира эскадрильи.
Чтобы именно в нашем строю так ругались и кричали ни до этого, ни после – никогда не слышал за все время войны. Были случаи, когда в эфире кроме мата ничего не расслышишь. Особенно если попадали, что в этой же зоне «илюши» рядом работали – тогда все. Один мат-перемат стоял в эфире.
Там, где работали штурмовики, на «Ил-2» которые летали, - это сплошная ругань была. Тогда лучше было выключить внешнюю связь. Она уже ничем не помогала, а, скорее, наоборот.
У нас тоже было, во время боя кто-то выругается, другой, но такого не было, как это было у штурмовиков.
А тут что только не кричали, а кто-то даже: «да, сбейте его, кто впереди летит».
***
Мы ж летели таким строем, что некоторые самолеты в середине него летели. Так, что со всех сторон самолеты – и впереди, и сзади, и по бокам. Одно дело по прямой так лететь, а другое дело поворачивать. Да еще с бомбами. Не все летчики, которые считались уже опытными, давно летали - могли правильно сделать боевой поворот, если оказывались вот так в середине группы.
Когда уже большими группами стали летать, это проявилось, как с той же «вертушкой». Казалось бы, что тут такого особенно сложного, когда летишь так в середине и надо делать боевой разворот. Когда смотришь вправо – контроль по плоскостям – ты левый ведомый. Когда смотришь налево – ты правый ведомый. При этом все действия с управлением самолета – регулировка ручек газа, положение штурвалом, ну, все – совершено одинаковые. Казалось бы. А были такие, если он с краю летит - не важно где: слева, справа – все нормально разворачивается. Как только попал в середину – его начинает куда-то вести. А остальные, кто за ним летят, ориентируется по нему. Он уходит в сторону – и некоторая часть группы за ним.
После разворота уже две группы летят. А если несколько таких летчиков попало в середину - группа распадается после боевого разворота.
Строй же держится боевой – расстояние между самолетами небольшое должно сохраняться. А если такое происходит, да истребители противника на отходе атакуют – сразу неразбериха такая получается.
И были такие летчики - и в нашем полку, – которые так и не смогли до конца войны научиться делать боевой разворот, находясь в середине. Хотя летали с 41-го года или 42-го.   
***
Тут у нас группа вместе держится, строй пока сохраняется. Но «мессеры», «фоккеры», пока мы тут кружили – еще налетели. И тоже атакуют, когда мы из-под огня зениток выходим.
Понимают, что у нас какая-то неразбериха происходит. Несколько кругов сделали, а бомбы не сбрасываем.
***
Делаем третий заход.
А мое звено, я тогда уже командиром звена летал, летело крайним справа. Я начинаю уже сам соображать, что делать. Ругаются между собой, а никто ничего толком не командует. Все летят, как и летели. И все понимают, что уже летим на верную смерть. Что-то надо делать, немцы ж видят, что мы кружимся, а бомбы не сбрасываем.
Или высоту менять, или бросать бомбы уже куда придется, и лететь домой. Да хотя бы увел дальше в глубь немецкой территории, потом как бы на обратном курсе домой провел бы над целью. Бомбы сбросили и пошли домой.
Нет, крутится тут же, на одной высоте. Все поэтому и ругаются. Я в эфир не ругался, и без меня там хватало, но про себя тоже чертыхался во всю. Приборную доску перед собой всю заплевал, как один говорил, что уже и приборов не видно было, не только стрелок.
Кроме зениток да истребителей – на этих поворотах сами один другого угробить можем ежеминутно. Тем более, все взвинченные.
И что тут сделаешь? Командир ведет. Видно, он отчего-то растерялся, испугался, а летит-то командиром группы.
***
За мной следом еще одно звено летело. Если мы бы летели последним звеном, я бы, наверное, уже на третьем заходе так сделал.
Понимаю, что надо не отворачивать вместе со всеми, если опять начнет уходить с боевого курса, а протянуть еще буквально минуту-полторы и сбросить бомбы на цель.
Потому что ведущий начинает отворачивать тогда, когда до цели – ну, совсем рядом. Еще чуть-чуть протяни и все. Ты над целью. Какую-то еще минуту и сбросил бомбы, все остальные за тобой кинули – развернулись и ушли из-под огня этого.
А так, в этот огонь уже третий раз заходим и неизвестно еще – последний ли.
***
И опять то же самое. Остается какая-то минута до выхода на цель, он отворачивает, все вместе за ним. Может, не минута потому, что он тоже по-разному делал. В какой-то раз ближе были, а то еще раньше начал отворачивать.
До этого уже ругались и матерились в эфире, а тут совсем уже – и не поймешь, кто и что кричит.
И такую мать твою, и убью, и.. – отдельные слова какие-то только понимаешь. Это ж восемнадцать экипажей по три человека. И кричат не только летчики, пока можно было еще разобрать голоса. Уже и стрелки-радисты начали кричать.
Водит на верную смерть. Вообще, это страшная ситуация в бою.
***
А что тут кричать, ругаться. Делать чего-то надо. А уже никто ж команды никакой не может и подать, если б и хотел – никто уже не услышит.
Действительно, не выдерживают у тебя нервы, когда снизу зенитки таким залпом бьют, сбрось уже эти бомбы, не дотянув до цели. Да уводи всех отсюда. Другие за командиром сразу тоже сбросят. Тут и командовать не надо – только увидели, что от самолета командира отделились бомбы, все сразу, долетев до этого же места, бросают. Даже если и не слышали никакой команды. Не в каждом бою и услышишь эту команду. 
Нет, сам с бомбами уходит на разворот, и другие за ним, не сбросив.
Разворачиваемся опять - уже на четвертый заход.
Нет, думаю, так дальше вместе со всеми – нема дурних, як кажуть в нашому селі.
Если б еще можно было поговорить с тем командиром звена, которое за нами летел.
Но командир звена там, вроде, летчик  опытный. Мы знали, кто на что способен и как быстро соображает. Думаю, даже если он не за мной, а за остальными начнет отворачивать от цели, самолеты станут легче – сможем нагнать и стать в строй. А если не на свое место, если не поймет, что мы сделали звеном, и потянется занимать наше место - тогда сзади уже пристроимся. А, может, за нами пойдет со своим звеном и тоже сбросит бомбы.
***
Пока разворачивались на четвертый заход, мне штурман по плечу хлопает, смотри, мол, до чего уже закипело.
А самолет, где Мамай летел штурманом, левее и впереди был. Смотрю, на развороте, когда самолет ведущего виден - как бы навстречу летит,- из верхнего люка Мамай вылез, где-то по пояс. И, видно, что-то там кричит, руками размахивает, а в правой руке пистолетом грозит командиру.

Это ж пролез к радисту, этот лючок был на месте радиста. Туда пролезть тоже не так просто было от штурмана. Наверное, парашют свой сбросил. Тоже еще, когда под огнем зениток так летаешь, взять и снять свой парашют.
Вылез в этот лючок – почти по пояс сверху торчал. Так вылезть, когда самолет летит – скорость-то не маленькая, больше 400 км – это не просто силу надо иметь. Чтобы держаться, да еще руками размахивать – это уже ярость должна быть. Но и сила, конечно.
А самолет под наклоном как раз так. Его торчащего сверху хорошо видно было. Размахивает руками, видно, что рот раскрывается – кричит что-то. Пистолет показывает.
Убью, мол.
***
Убьешь тут его. Если сами живые прилетим. Оно у самого все кипит, что, кажется, и сам готов был бы убить, если б прямо в эту минуту была такая возможность. И так, наверное, у всех было.
Это ж командир полка ведет всю группу. Пусть еще не утвердили, но все равно. Все понимают, что после этого будут разбираться на земле, кто и что делал в этом бою. За проявленную трусость в бою, за панику наказать могли, вплоть до расстрела.
Да еще свой вопрос, командира накажут или тех, кто перестал его слушать, перестал лететь за ним. Оно, действительно, для его же ведомых, тоже командиры эскадрилий, что делать. Взять, самому сбить ведущего и занять его место, что ли? 
Если бы ведущего группы убило, кто-то из его ведомых принял на себя командование и все бы закончилось – отбомбились бы. А так все за ним летят и делают, что он делает.
***   
Я своим ведомым постарался показать, что будем сбрасывать сами бомбы. Чтобы они за мной следили и за мной повторяли.
Сказать им, что задумал – нельзя. Попытался, но вся эта связь внешняя, между самолетами, криками забита. Еще подумал, ребята опытные, в любом случае привыкли за командиром идти. Даже если не поняли, все равно должны будут пойти за мной.
Штурману по внутренней самолетной связи прокричал, чтобы был готов сбрасывать бомбы и сам прицеливался - в любом случае пойдем на цель.
Когда бомбят такой группой, то прицеливание всей группы и точность бомбометание зависит главным образом от штурмана в самолете ведущего. Как они с командиром завели всю группу, с какого места сами сбросили бомбы – все остальные дотягивают до этого места и бросают. Другие штурманы в таких случаях сами уже почти и не прицеливались.
***
Четвертый раз заходим, голоса как бы приутихли. Все готовятся бомбы сбрасывать. Я в этот момент для своего звена постарался по связи передать, чтобы делали все за мной. Вроде, услышали, поняли. Один даже ответил, второй – я не понял. Сообразит, думаю.
Снова снизу как полыхнет, смотрю - ведущий опять с боевого курса в сторону уходит.
Я продолжаю лететь боевым курсом, уже не отворачиваю со всеми.
Стрелку кричу: где наше звено?
– Наши - за нами летят,- отвечает: «А задние – нет».

Звено, что за нами летело – пошло на разворот за всеми.
Не знаю, минуту или чуть больше выдержал курс – понятно, что страшно, со всех сторон снаряды рвутся, и рядом то слева, то справа, то одновременно почти. Немцы к этой высоте уже пристрелялись, времени у них было – куда там. Хотя они тоже огонь переносили, вслед за группой – это тоже сказалось.
В такие моменты все сжимается – у каждого. Зубы сцепливаешь от страха – а куда деваться, задание надо выполнить. Собьют, убьют – тут ничего не сделаешь. Но не по десять раз крутиться в одном и том же зенитном огне.
С первого раза выдержал курс на нужной высоте, довел до заданного места нанесения удара – и все.
У немцев снаряды не закончатся, меньше огонь не будет.
 ***
Долетели звеном до места сбрасывания над целью, бомбы сбросили. Ведомые за мной сбросили. Резким разворотом, самолеты уже не такие тяжелые, ушли всем звеном догонять строй.
Которые за нами летели, командир звена сообразил, что мы задумали и делаем, наше место не стал занимать со своим звеном. Догнали группу, прямо на свое место становиться не стали, а метров на 50 выше, но над своим местом.
Чтобы уже можно было и маневрировать как-то, и высота, чтобы не совсем та, по которой бьют уже все зенитки.
Но, одновременно, строй мы не покинули. Когда будут выяснять, кто и что творил в этом бою – объясню, почему со своим звеном отбомбился самостоятельно. Но строй не покинули, продолжали летать со всеми вместе.
***
Если бы поставили мое звено слева в строю лететь – такой бы возможности не было. Левый боевой начинает делать ведущий – и уже всем, кто слева летит, прямо некуда лететь. Только если его расстрелять из пушек и сбить.
***
Крики продолжаются, тут же все заходят на пятый заход. Мое звено вместе со всеми. Но мы уже без бомб летим – а это уже своя разница. Уже легче.
То звено, что за нами летело, на пятом заходе то же самое повторило. Командир звена, как и я, довел своих до цели, сбросил бомбы, и тоже - на нашей высоте за нами же пристроился. Летим уже двумя звеньями – повыше, но в строю.
А сколько так летать будем – никто ж не знает. Из других самолетов видели, что несколько звеньев самостоятельно отбомбились.
 Тем, что слева летят – они бы и хотели, но не могут. Командир начинает отворачивать, им деваться некуда. Дальше, до цели, им не протянуть – перекрывает им курс, должны за ним повторять маневр.
***
Не помню, сколько раз еще так заходили. Но всего заходов семь или восемь, наверное, сделали.
Мы уже без бомб развороты делаем, это уже совсем другая маневренность. А остальные же с бомбами.
Другой бы стал на место ведущего. Там же летели и комэски. Это уже опытные летчики. Но попробуй там, в воздухе, взять на себя командование. Это все должны понять – и тот, который на месте командира летит. Перестроиться надо или... да, что там рассуждать. В воздухе отстранить от командования – такого не сделать.
Тем более галдеж в эфире продолжался. Никто никого и не слушает, и не слушается. Наверное, комэски что-то пытались сделать, они ж рядом с ведущим летели.
***
Я уже лечу и смотрю, сколько в баках горючего осталось. Можно тут так долетаться, что и назад прилететь не останется. Уже начал думать, а что делать, когда дойдет до предела. И, наверно, не я один начал об этом думать.
У нас самолеты легче, расход топлива меньше, чем у тех, что с бомбами. Поэтому - то ли ждать, когда они начнут падать с сухими баками на землю, а потом уходить уже самому. А хватит ли самому вернуться, если ждать до такого момента. Начинаю уже прикидывать в уме, штурмана спросил, сколько минимум надо иметь горючего в баках, чтобы суметь долететь до своего аэродрома.
***
Такие расчеты – своя еще точность. Это ж не просто по прямой пролететь. Пойди - угадай, что еще произойдет, пока лететь будешь. Какие там «мессеры» появятся, и чего надо будет делать. Расход разный – если ты высоту набираешь, да несколько раз так приходится делать, или по прямой летишь.
Видно, и другие уже стали соображать, что можно так до сухих баков долетаться – и тогда что? Падать один за другим все вместе?
Похоже, уже летчики сами заставили замолчать штурманов, стрелков, чтобы хоть между собой можно было договориться. Голоса комэсков уже можно было услышать.
***
Не знаю, на каком это уже заходе, седьмой или девятый. Может, кто-то пригрозил ведущему, что сам собьет из пушек, он же начинает поворачивать и как раз под прицел попадает.
Как-то дотянули, над целью там уже было бомбометание сделано или насколько там близко от нее, не знаю. Ведущий сбросил бомбы и остальные за ним кинули.
Развернулись – домой. Летят – все молчат. То разговоры обычно какие-то, если истребители на отходе не атакуют. А тут никто ни звука не подает. Настроение у всех, чувствуется, - только б долететь, приземлиться.
***
Удивительно, но никого так и не сбили. Поэтому, наверное, так оно и закончилось для этого, кто командиром был. Не разжаловали, только с командира полка убрали.
Тоже, по-своему, удивительный случай  - что при таком обстреле и столько раз заходили, а потерь не было.
***
Когда мы прилетели, зарулили на стоянку. Я такого никогда не видел. Мамай тогда запомнился, и не только мне.
Это холодно еще было. Погода зимняя – одежда тоже зимняя. На высоте еще холоднее – одеваешь на себя все, что только можешь.
Моторы заглушил, а из кабины как-то вылазить и сил нет, и не хочется. Сидел мокрый весь – и спина, и задница, как говорится. Оно на каждом задании так, после выполнения бомбометания, если воздушный бой был, - мокрый весь. Не один раз бывало, что чувствуешь, как не просто мокрый от пота, а прямо струйки пота текут и по спине, и на груди, по животу - везде. Не важно, летом это или зимой. Когда уже через линию фронта перелетаешь, как бы приходишь в себя.
А тут сил нет вылезти из кабины. Так сидя в своей кабине и наблюдал за этим.
***
Мамай вылез из самолета. А их самолет недалеко на стоянке был. И как-то так грузно спрыгнул из своего люка вниз. И так медленно разогнулся, несколько шагов сделал, отошел от самолета. Как-то все его движения такие медленные были.

Начал раздеваться. Куртку расстегивает. Еле тянет замок, один рукав стянул, второй – снял, на снег положил. Все так медленно, нет сил как бы совсем.

Свитер снимает и начинает его отжимать – а со свитера, как вода прямо ручьями, – пот течет. Свитер положил. Потом гимнастерку снял – и опять отжимает, а с нее тоже течет. Вроде, как только постирал и выжимает. Гимнастерку положил.
Нательник теплый снял – тоже с него течет. Второй нательник – опять отжимает.
***
И как-то так медленно все это делает. Не спеша или сил нет. Мороз же.
Мамай голый по пояс стоит и еще по одному раз все свои вещи опять выжимает. От тела пар такой идет. Оно опять течет с этих вещей.
Кто из самолета еще, как я, на это смотрел, кто уже вылезли. Стояли, наблюдали, что он делает. И ждут, что дальше будет – потому что многие видели, как он в воздухе пистолетом размахивал в сторону командирского самолета. А это все представление долго тоже длилось, минут двадцать, если не больше. Пока Мамай раздевался, отжимал.

Мамай отжал так всю свою амуницию. Штаны и нательные он не стал снимать, хотя оно такое же мокрое все было. В таких случаях – все мокрое. Это же пот не от того, что бегал там или дрова рубил – в самолете сидел, от нервов все это.
Так же неспешно Мамай одел все на себя – и пошел, никому ничего не сказав, с аэродрома.

Тот, который командиром летал, так из своего самолета и не вылез. Не знаю, к нему там кто-то пошел или нет. Что там с ним и как. Вместе с другими, я со своим экипажем ушли со стоянки, вслед за Мамаем. 
***
Этот вылет многим запомнился.
И Мамай, по пояс голый, на снегу, выжимающий пот со всех своих вещей.
Командира этого отстранили от командования. Но из полка так и не перевели в какой-нибудь другой полк. Он так и летал до конца войны, но ведущим его уже никогда не ставили. Замкомэском оставили, звание у него такое было.
А первое время, несколько месяцев, наверное, после этого, - как только на задание лететь, он по несколько раз бегал в кусты.
Уже на стоянку идем взлетать, а он все отбегает. Медвежья болезнь. Какой-то понос, он там, вроде, и в медсанчасть бегал. Его даже не всегда и ставили на выполнение заданий. Как запасного на земле оставляли, если у кого-то самолет откажет при взлете. Так до конца войны и летал, можно сказать.
***
Что называется, усрался. «Желтая кровь», как началась литься тогда в бою, так и не останавливалась. Хотя, чтобы над ним там подсмеивались или издевались потом – как-то не замечал.
Может, первое время, после этого вылета. Какое-то время было такое к нему отношение. Когда он – как только услышит, что должен лететь на задание, - сразу в кусты. Иногда, уже команда по самолетам – а он в кусты бежит. Между собой переглянутся хлопцы, кто-то улыбнется, кто-то гримасу какую-то изобразит.
Такие у человека нервы, не выдерживает, не может и все. Что тут сделаешь – такой организм. Пока летал со всеми в группе, не ведущим, - как бы нормально было.
***
Что значит - командир в бою.
Другой был командиром: ведет, за ним все идут, и он со всеми - и уже не так страшно. А как только сам оказался на месте командира – нервы не выдержали, и все тут.
Каждый, кто сам в том огне бывал, когда зенитки бьют, знает, как очко там сжимается… И не один раз. Поэтому над кем-то другим смеяться - особенно не станет.
Не у него одного, как тогда выражались, случались ранения, когда выступала кровь эта желтая. На фронте не редко такое и с другими случалось –  «желтая кровь» вытекала..
***
см.
Соколиный полет «пешки» http://www.proza.ru/avtor/echorny
1. Спасительное дерево
2. Вынужденная посадка на минное поле
3. Огненный таран пешки. Неизвестный подвиг летчик
4 Посадки на аэродромах времен войны и вынужденные
5. Боевое парашютирование
6. Ассы и Герои
6.1 Пешка-истребитель
7. Как начиналась Полбинская вертушка
8. Летали, заглядывая в дуло пушек
9. Охотники.
10. Русский асс.
11. Дед Мамай.
12 Бреющий полет 
13. Пот Мамая. Заходы по кругам ада
14. Командир в бою
15. Место в строю
16. Рожденный в рубашке
17. Козацька честь - Гвардейская честь
18. Встреча с американцами