Рассказ Степаныч

                Степаныч

     Чтобы как-то убедить слушателей Военно-Медицинской Академии в том, что военный врач чем-то отличается от обычного, цивильного, командование распределило нас по несколько человек  в различные войсковые части для прохождения войсковой стажировки. Я с Сашкой Андреевым в качестве врача попал в танковый полк под Днепропетровском.   
     Странное дело, доктора, у которого мы должны были набираться ума-разума и, наконец, понять, что такое военный доктор, я совершенно не помню, но не потому, что страдаю возрастной забывчивостью, а потому, что в медицинском пункте части он появлялся крайне редко, уподобляясь офицерам великого Вермахта, не снисходящих до общения с нижними чинами и все свои обязанности по их обучению и воспитанию возлагавших на фельдфебелей. Ведь не даром среди немецких солдат бытовало выражение: "Да хранит тебя Бог и фельдфебель". Так и наш полковой эскулап в поле видимости не появлялся, чем занимал себя , было не известно, видимых следов своей врачебной деятельности ни на ком не оставлял, полностью переложив всю заботу о состоянии здровья советских солдат на многоопытного фельдшера Василия Степановича.
     Уже не молодой человек, прошедший войну и дослуживающий последние годы до пенсии, Степаныч был мудр, спокоен и очень добродушен. Мы с ним быстро подружились,ходили за ним, как две тени и старались помогать, чем могли, но главное, как губки, впитывали в себя то, чем старый фельдшер, не скупясь, делился с нами, то, чему не учат ни в каких высших учебных заведениях, то, что человек может познать лишь в кровавой мясорубке войны и без чего военный врач состояться не может. Я не берусь судить об уровне его профессиональных знаний, в то время я как-то не обращал на это особенного внимания. Меня поражало другое.
     Отношение Степаныча к страждущему человеку напоминало отношение отца к ребенку, обиженного кем-то и прибежавшего к нему в поисках защиты и помощи. Новобранец, только что оторванный от дома и помещенный в совершенно незнакомую среду, даже будучи совершенно здоровым, теряется и озирается в поисках какой-то опоры. Больной или травмированный юноша, облаченный в солдатскую форму не по росту, тяжелые кирзовые сапоги и пилотку на уродливо обритой голове, в участии, понимании и помощи нуждается более, чем кто-бы то ни был. К Степанычу все эти люди тянулись интуитивно, как бы чувствуя, что под его большим и теплым крылом они смогут перевести дыхание, избавиться от боли, набраться сил. И он не подводил их.
     Самое интересное, что в общении с больными, нуждавшихся в его помощи, собиравшихся уже расплакаться и смотрвших на него глазами  оленят, попавшими в беду, Степаныч не опускался до сюсюкания, говорил с ними спокойно и ровно, заставляя этих мальчиков поверить, что своим мужеством и стойкостью они, буквально, поражают его, много видавшего на своем веку  . Думаю, что именно Степаныч  наглядными уроками позволил  и нам, молодым начинающим медикам, поверить в истину: " Если после разговора с врачом больному не стало легче, то это не врач".  Святой человек, если бы только он мог предположить, что с годами  я, прожженый скептик, как-то буду больше склонен верить в продолжение этой фразы, также имевшее под собой основание: "А если стало легче, то это не больной". Но до этого еще надо будет дожить, а пока мы набирались опыта в медпункте танкового полка, большую часть времени проводя в компании Богом посланного нам фельдшера. Его  появление в моей жизни было настолько ярким, что  до сегодняшнего дня, встречая в книгах фигуру земского врача, когда-то работавшего в Российской глубинке, я просто вижу перед собой  живого Василия Степановича.
     Развлечений тут не было никаких, и, наткнувшися как-то на брошеное легкоатлетическое ядро, мы с Сашкой придумали новый вид соревнований под названием "Ядерное многоборье". В него входили толчки семикилограммового снаряда правой и левой рукой, броски из-за головы, между ног вперед, спиной вперед и т. д. Все это тщательно замерялось и записывалось. Была также придумана система, с помощью которой можно было приводить все эти результаты к единому знаменателю, что, в конечном счете, помогало безошибочно определить чемпиона. Поскольку я не помню точно, как эти замечательные соревнования закончились, позволяет с большой долей вероятности предположить, что победителем я не стал. Но это не беда, поединок хорошо убивал время и накачивал силой мышцы, что само по себе уже было здорово. Не знаю, принесла ли эта стажировка пользу в том объеме, что планировалось начальством, но  то, что она явно пошла на пользу двум молодым и растущим организмам – это без сомнения.
     Но вот наступил день, когда в части завыла сирена, и все, как угорелые, помчались в разные стороны. Тревога! Момент истины – начало учений. Поднимая тучи пыли, танки выползали из укрытий и выстраивались в походную колонну. Побросав в кузов санитарной машины то имущество, которое заранее приготовил на подобный случай Степаныч, мы тоже залезли туда, ожидая, когда соизволит явиться полковой лекарь. Он пришел довольно скоро, явно недовольный таким поворотом событий, и молча уселся в кабине. Раздались какие-то крики, кто-то махал флажками, наконец, колонна тронулась и под строгими взглядами незнакомых офицеров с белыми повязками на рукавах покатила  в сторону леса.
     Насколько мы поняли из объяснений Степаныча ( высокое медицинское начальство не опускалось до разговоров со стажерами), танки следовали на исходную позицию, что находилась  в нескольких десятках километров западнее нашего расположения, чтобы оттуда, развернувшись фронтом на юго-восток, начать атаку, форсировать Днепр под водой и ворваться на территорию противника на том берегу, по которому будет нанесен предварительный удар тактическим "ядерным зарядом". В этом месте они должны будут повоевать с кем-то, победить их и, развивая успех, устремиться вглубь вражеской обороны. На все - про все выделялась неделя. Мы, то есть тылы части, следовавшие за бронетехникой на обычных машинах, должны были обеспечивать победоносные войска медицинским обслуживанием, связью, хозяйственным и продовольственным снабжением.
     Думается, что все бы так и было, не вмешайся в этот прекрасный план погода. Как только танки рванулись в атаку, а наши машины, длинной кишкой извиваясь по проселочным дорогам, потянулись за ними, разверзлись хляби небесные, и на землю обрушился ливень. Поскольку Украина – не Израиль, где истосковавшаяся по влаге земля моментально досуха выпивает всю воду, дорога нашего следования тотчас же превратилась в непролазную трясину,  постепенно заполняя черной жидкой грязью все пространство до днища машин. Сначала водители пытались преодолевать неожиданно свалившиеся на них трудности, но, в конце концов, колонна встала и простояла на одном и том же месте в чистом поле до конца учений.
      Резко похолодало, тепло было только в кабинах машин, куда набивалось по несколько человек. Только в кабине нашей машины горделиво и одиноко восседал полковой лекарь, никого туда не пуская.
     Несколько иначе обстояли дела в кузове нашей  машины. У многоопытного Степаныча, как тот рояль в кустах, нашлась обыкновенная ржавая "буржуйка", что сразу превратило пердвижной медпункт в центр всеобщего притяжения. Беда была в том, что дровишек было мало, только на одну растопку. Но из этого неудобства вскоре был найден выход, и топливо стали добывать в близлежащей деревне, расположенной в трех-четырех километрах. Туда снаряжалась экспедиция, тянущая за собой волокушу из стального листа, в которую впрягались несколько человек. Эти "бурлаки" за каждую ходку получали у Степаныча небольшую порцию всенародно известного противопростудного средства, так что в добровольцах прогуляться под дождичком недостатка не было.   
     Одевались они в костюмы индивидуальной противоатомной защиты и могли без опаски погружаться в жидкую грязь хоть по горло. При возвращении с задания костюмы вывешивались на антенах машин и мылись проливным дождем, после чего затаскивались чистенькими вовнутрь. В СССР каждый уважающий себя рыбак считал своим долгом иметь такой костюм . Не знаю, были ли они в каждой воинской части, но у рыбаков были, это точно. Очень удобная вещь, хотя никакой другой пользы от них в обычной жизни, не говоря уже об атомной войне, не было и в помине.
     При походе от машин в деревню на волокуши укладывались суповые концентраты, каши и банки мясной тушенки, медикаменты и перевязочный материал, а при возвращении на "базу" там же лежали дрова,соления, варения, молоко, яйца и семечки. Иногда из деревни поступали спецзаказы на что-нибудь из военного оборудования, или горюче-смазочные материалы. Селянам, как правило, не отказывали, но , в свою очередь, выполнение их просьб сопровождалось параллельными заказами на свежее мясо, птицу, рыбу, домашние пироги. Золотые дни бартера! Полковой начпрод сообщил всем оставшимся, чтобы не волновались, закрома, практически, неисчерпаемы и харчей хватит надолго. Пусть ни у кого не болит голова, что положим на  волокушу завтра, поскольку на учениях продовольствие на целый полк едоков должно каждый день обязательно списываться, едят его, или нет.
     Большая часть топлива шла на одну из полевых кухонь, которая готовила на всех суп, кашу и чай, а малая толика дровишек попадало в кузов санитарной  машины, в нашу замечательную "буржуйку". По комфорту с санитарной машиной пыталась соперничеать машина связистов, но спальные места у них были только жесткие и климат заполярный.   Внутри же нашей же машины мало того, что было развернуто четыре носилочных плацкартных места, так теперь еще господствовал и субтропический климат. Полковой врач, обнаружив, что в кузове его машины теплее, сытнее и уютнее, чем в кабине, тотчас потянулся к народу и стал попроще. Мы, наконец –то, за пару дней до окончания стажировки смогли познакомиться с тем, кто по роду своей деятельности и служебному положению обязан был нас многому научить, но как-то не получилось. Мы с Сашкой пришли к выводу, что та личина постоянной занятости, недоступности и видимой значимости выбрана нашим начальником совершенно правильно, поскольку человеком он оказался пустым и глупым, одним словом, пирожком ни с чем.
     Но мы учились всему, чего не знали, у Степаныча. Это был неиссякаемый кладезь чисто житейских истин и народной медицины, доброго юмора и жесткой деловой хватки. Если бы этот недотепа, полковой врач, понимал, как ему повезло в жизни, что рядом с ним шагает человек на голову выше, порядочней и умней, то, без сомнения, мог бы изменить свое мировоззрение в лучшую сторону, стать мягче и добрее. Но дурацкая спесь не позволяла ему подобным образом смотреть на своего подчиненного, на человека, стоящего ниже в "Табели о рангах". Ну, да Бог с ним.
     Танкисты, выполнявшие где-то впереди боевую задачу, воевали уже несколько дней без продовольствия и медицинской помощи. Первые пару дней они как-то обходились, видать, "у них с собой было", но голод – не тетка, и через несколько дней около нас, стоящих по горло в грязи, весело заурчал посланный командованием на помощь танк.. Из всех, с надеждой взиравших на него, он выбрал неказистый грузовичок, доверху забитый продовольствием, с прицепленной сзади полевой кухней, подхватил  его и скрылся в пелене дождя. Потом он вернулся и одну за другой вытащил две машины с танковым горючим. Наконец-то, сейчас он всех нас вытянет! Но командир грозной машины рассудил иначе,- больше мы его не видели.
    Наша "война" продолжалась на одном месте, в достаточно комфортных условий, с санаторно-курортным питанием и очень приятным времяпрепровождением под названием "лузгание семечек". Изумительный вкус этих украинских  бочкообразных "семочек" я не забуду до конца дней своих. Я их больше нигде и никогда не встречал. Однажды в Москве на рынке я встретил нечто похожее и тотчас купил. Принес домой и все вместе стали их лузгать, с удивлением отмечая, что вся нижняя часть лица и руки каждого из  нас стали черными. Оказалось, чтобы придать своему продукту товарный вид, продавец покрасил свои "семочки" не то краской, не то гуталином. Просто лень было снова возвращаться на рынок, чтобы с помощью жестов доходчиво объяснить этому человеку свое отношение к вечной проблеме "продавец –покупатель".  Но тогда в поле под дождем мы вкушали настоящие, очень вкусные и красивые семена украинских подсолнухов, поджаренных на "буржуйуе". Представьте себе, каким слоем вокруг наших машин лежла подсолнечная шелуха, если несколько десятков молодых мужиков в течение недели, не останавливаясь ни на минуту, щелкали семечки, не имея возможности даже на пару метров отойти в сторону.
     Настоящая помощь к нам пришла на следующий день после окончания учений. Присланные тягачи без особых усилий вытащили нас на дорогу с твердым покрытием. Можно ли было это сделать раньше? Наверное, да, а зачем? Танки-то ушли по бездорожью, а мы куда должны были ехть? Впрочем, что я над этим ломаю голову?
     Наша стажировка благополучно закончилась, через день в обед поездом мы должны были возвращаться в Питер. Накануне вечером устроили прощальный ужин, на который пригласили Степаныча. Когда выпили пару стопок "белого вина", как уважительно величал обыкновенную водку наш новый друг, языки развязались, стали вспоминать прошедшие учения. Я поделился со своими друзьями теми ощущениями, что ни на минуту не оставляли меня со времени нашей многодневной стоянки в открытом поле. Я сказал, что почему-то невольно трансформирую происшедшее с нами на период настоящих, не дай Бог, военных действий, когда для любого пролетавшего боевого вертолета мы, неподвижно стоящие посреди поля, представляли бы идеальную мишень и ложе из подсолнечной шелухи было бы последним местом нашего успокоения.
    - Лежать в шелухе от семечек – не самый худший вариант,- закурив, стал рассказывать Степаныч,- Во время войны, выходя из окружения, в утреннем тумане напоролись на немцев. Стрельба со всех сторон, взрывы ручных гранат, крики, стоны и, самое главное, не понять, где свои, где чужие. В полном ужасе, не видя ничего из-за дыма, я бежал куда-то, пока земля под ногами не кончилась, и я полетел вниз, упав плашмя на кучу трупов наших солдат, сваленных в каком-то овраге. Хотел было выбраться и бежать, но чужая речь совсем рядом заставила затаиться и лежать недвижимо, нелепо раскинув руки и ноги, уткнувшись лицом во что-то липкое и вонючее. Видимо, я ничем не отличался от сваленных здесь, потому что никаких выстрелов не последовало. Поверите, нет ли, но я недвижимо пролежал, не шевелясь, в одной позе весь длинный летний день среди уже разлагающихся и смердящих человеческих тел. Даже слегка повернуться было опасно. Немецкая речь постоянно слышалась рядом, солдаты подтаскивали и сбрасывали в овраг тела тех моих товарищей, кого убили в бою на рассвете. Лишь в полной темноте  я выбрался из оврага и уполз в сторону леса. Мне повезло, через несколько дней вышел к своим. Хотел бы я весь тот день пролежать в подсолнечной шелухе,- улыбнулся Василий Степанович, а потом добавил вполне серьезно,- Вам, ребята, это не очень понятно, поскольку, слава Богу, самим ничего страшного пережить не довелось, но поверьте, самое главное в этой жизни – чтобы войны не было. За это я и пью.
     Эти слова всплыли в моей памяти через много лет, летом 2006 года, когда ракеты боевиков "Хисбалла"  падали на мой город на севере Израиля , когда с улиц и дворов исчезли дети и не стало слышно женского смеха, когда дома с пугающе темными оконнными проемами, покинутые жителями, стояли, как во время моровой язвы.
     Да, дорогой Василий Степанович, сейчас, в новом веке, каждый раз, когда за праздничным столом собираются близкие люди, я, как хозяин дома, с полным пониманием произношу Ваш тост:
     - Чтобы войны не было!