Лабиринты чувств Часть вторая

Часть II

1.

Мила проснулась как всегда очень рано. Петя еще спал. Спал, по-детски свернувшись калачиком на краю кровати. Мила потянулась и вздохнула. Ну что? – Свершилось. Сбылась, как говорил Остап Ибрагимович, «мечта идиота». И радости от свершившегося не было, может, еще не было? Может осознание этого придет позже?
Позже не позже, а пока она с любопытством разглядывала, как рядом с ней, в одной постели спит Петя. Спит тот, кого она так хотела, что голова кружилась, что готова была все поломать в своей жизни, лишь бы быть с ним.
И вот, надо же, она с ним, а никакого облегчения, так полное безразличие, нет даже удовлетворения. Но и никакого раскаяния, никакого стыда, никакого смущения.

А все-таки   приятно, черт возьми, приятно жить. – Такое было резюме ее пробуждения. Она потихоньку стала стягивать с него одеяло, прикасаясь и закрывая руками его обнажавшееся тело. Петя вздрагивал, начиная просыпаться.

- ты слишком долго спишь, неужели так устал? Ну давай, просыпайся. Или это уже все, зачем ты ко мне приставал?
Петя, еще одурманенный ночной работой, еще не успев, как следует разомкнуть веки, протянул к ней руки и обхватил ее.

- Петенька, нельзя ли понежнее, ты не в забое.
Но в нем, еще не проснувшемся, уже все проснулось, и уже о нежности, осторожности речи не шло. Он на нее накинулся с каким-то ночным остервенением.
Мила поначалу поддалась, а потом начала выскальзывать, сопротивляться, и тут заметила, как начались смещаться акценты. Вчера, днем, вечером, ночью, она, он был совсем безвкусным, она просто принимала его, просто позволяла себя использовать.
Просто поддалась ему ли, себе ли, но то, за чем она «охотилась» свершалось как бы без нее, и ей самой было непонятно, что же вышло из этой «охоты».
А сейчас, утром, когда он спросонья схватил ее, и неумело, спешно, спеша и торопясь, прижал ее к себе, она обнаружила, что это приятно. Что ей становится опять вкусно, что она, в отличии от ночи, ощущает его и руками, и грудью, ощущает его в себе и себя в нем.
То, что ей казалось уже утерянным, что она уже не получала, да и не хотела получать ни от Мужа, ни от Вадима, ни от кого-либо еще, начало возвращаться. Вновь все стало вырастать из черно-белого, замутненного, расплывчатого изображения, в цветное, с резкими гранями с очаровательными запахами.

- Петя, Петя, подожди, постой…, - но его уже было не остановить, и она увлеченная его потоком, тоже стремительно понеслась на его волне….

Он распластался обессилев. А Мила, решила, что все-таки пора вставать.
– Я пойду в душ, а потом приготовлю что-нибудь поесть, пока ты будешь мыться.

Она опять, с удивлением, стоя под душем, оглаживала свое тело.  – Как хорошо, как приятно возвращение чувствительности, а то я уж начала думать, что все, все, что могла ощущать – умерло. А сейчас я опять хочу, хочу и Мужа, и Вадима, и, как не странно, Петю.

Как это получилось, что с его появлением, у меня сначала расцвела всеми красками негаданно проснувшаяся чувственность, новый, дурманящий своей мягкостью вкус. Новые, изысканно-хрупкие ощущения, которые затем потихоньку стали угасать, измучившись сладостной тяжестью искушения, а затем, у меня пропали все ощущения жизни, даже те, что были раньше, и эта ночь была похоронами, кладбищем моей бесчувственности.


Сегодня утром Петя разбудил меня. Разбудил, как когда-то, теперь уже давно, своим появлением у меня в кафе, ожидая свою мать.
Мила все больше и больше возбуждалась, распалялась, стоя под душем. И вот она вышла, вышла, сдерживая себя, подошла к Пете, который опять уснул.

– Ну вставай, вставай и под душ. Я сейчас приготовлю завтрак, пока ты моешься.
Она просто спихнула Петю с постели и почти отвела его в ванную. Приготовила кофе и поесть. И шагнула к нему. Он еще стоял под душем.
– Кофе уже готов, но сейчас я буду твоим кофе.

Струи воды текли по его телу, и она слилась с ними и с ним. Как и они, она обволокла его всего. Он, вроде бы измочаленный своей ночью, и неожиданно желанным утром, пытался показать, что уже все, ничего не выйдет, надо передохнуть.
Но ведь с ним была Мила, он еще не представлял, что это значит. И отнюдь сегодняшнее не могло дать ему о ней ясное представление, позже, как и ее Муж, как и Вадим, он будет обнаруживать, что он еще дитя в этом. А сейчас, еще думая, что ему-то надо передохнуть, уже трудился так, будто не было ни ночи, ни вечера, ни утра. Будто все только начинается, будто он только, только дорвался. Будто месяцы воздержания прорвались единым порывом.

- Вот теперь хватит. – Мила, взяв полотенце, вышла из душа. Петя, замученный, на дрожащих ногах, смело шел за ней.
- иди, ешь. А то из квартиры выйти не сможешь.
- Мила, я ….
- не говори ничего, ешь и молчи, хватит развлечений, пора и мне на работу, а тебе на учебу.
- Мила, зачем ты оделась?
- я же сказала тебе, все, пока хватит, а то помрешь. Иди учись, восстанавливайся.

К Миле возвращались и ее уверенный тон, и решительность, не терпящая возражений, и деятельный зуд. Здесь, с Петей на сегодня она закончила, а значит уже теряет время, надо ехать туда, где работа.
Но все же, подождала, пока он наестся, оденется, его обнаженность уже не сводила с ума, она была приятна глазу, приятна  всем, но головокружения уже не было. Отвезла его, и, сказав – звони, уехала.

2.

Мила странно стала терять свою мечтательную половину, вернее даже не терять, это неправильно и неточно, она впитывала, растворяла ее, осталась наполненной ею, но уже не слышала ее диктовки, не ощущала явственно ее давления.
Хотя какое от нее было давление, только иное, не практичное, не деловое восприятие. Только поиск созвучий души, только попытка гармонии.
Теперь Мила удовлетворенно вспоминала проведенную ночь, даже свою безвольную опустошенность, весь прошлый день и ночь она с удовольствием помнила, у нее осталось приятное ощущение от них.
А пробудившееся желание утром, новый, привычно-новый, то, что она так всегда любила, то, что расцвело в ней в последнее время, то, что непонятным образом угасало и обесцвечивалось в преддверии этой ночи, вкус к мужчине, казалось, возродил ее.


Привычным вихрем она влетела к себе в офис. Привычно жестко и строго беседовала с сотрудниками, уже не давая повода для домыслов и загадок, но загадки и поводы для домыслов все же остались.
И хоть она и поглотила свою мечтательность, но пришедшее вместе с мечтательностью колдовское очарование осталось. Только, если раньше это колдовское очарование манило своей неясной неопределенностью, прелестью несвершенного,  то теперь оно стало ясным, прозрачным и понятным. Понятным своим стремлением, своей определенностью.


Зашел Муж, еще не открыв рот, было видно, как раздражен он. Мила всегда, уже давно для себя вывела формулу - как только начинаешь сердиться, как только позволяешь эмоциям бесконтрольно показывать себя, так ты тут же начинаешь проигрывать - она доброжелательно усмехнулась про себя, когда он начал говорить.

- Мила, где ты была? Я ведь беспокоюсь. Я все обзвонил, твои телефоны выключены и хорошо, что хоть твои подруги подсказали, что ты, улетела в …. Если еще так будешь срываться на переговоры, то хоть звони.
- Дорогой, послушай меня еще раз, никаких слов «если» мне не надо говорить, ты знаешь, я это не терплю.
Ты, наверное, стремишься меня обидеть, но тогда – ты свободен, вперед, а чтобы тебе легче было, то никуда я не летала, а была с любовником.

Так спокойно и мягко и твердо отвечала Мила Мужу, а он, услышав знакомые интонации, успокоился, и слова про любовника ему лишь подтвердили, что действительно она улетала на переговоры и только утром прилетела назад.
Он уже совсем не суровый подошел к Миле, обнял и поцеловал ее.
– Ты уж не сердись, только мне было совсем одиноко сегодня без тебя.
А в Миле, разбуженной сегодня Петей, проснулись вновь желания и чувства. Она обхватила Мужа за шею и, пригнув его лицо к себе, сказала горячим шепотом: - только не у меня в кабинете.


Так вместе с Мужем она провела этот первый ее день, день после свершившегося.
Она, не включала свои телефоны со вчерашнего дня. И, как вчера и Муж не мог до нее дозвониться, так и Петя, уже сегодня не мог этого сделать.
А Мила, впервые, на работе, с Мужем – она даже слегка ошалела от себя самой, и: - ты мне весь рабочий день сломал своей невоздержанностью.
И собрав и себя и Мужа, отправились уже спокойно посидеть вниз, к себе в ресторан. И были там до поздней ночи, болтая, словно только сегодня встретились, словно только сегодня познакомились.
Удивительное состояние внутреннего покоя и пробуждения, свершившееся сегодня утром не отпускало Милу, и она не отпускала Мужа. Приехав домой, вместе с ним пошла в душ, а в душе на нее внезапно нахлынула память, как она была утром в душе с Петей, про которого как-то забыла, как только они расстались. А здесь струи воды, текущие по Мужу и по ней опять пробудили память. И эта уже память овладевала Мужем, истязая и мучая ее новыми причудами.


«Проснувшаяся» Мила, словно вернулась на десятилетия назад. Она деятельно, активно, целеустремленно начала ревизию своей деятельности. Все ее работники, и Муж, в том числе, ошалели от такой активности, ведь она уже давно не занималась текущими делами, контролируя лишь финансы и приходя на помощь в «пожарных» случаях.
А здесь стала влезать во все закоулки их деятельности. Доходя чуть ли не до того, чтобы контролировать работу курьеров, или посудомоек в ресторане. И опять, как и раньше, внезапно исчезала, чтобы уединиться, передохнуть пару часов со своим очередным «другом».
Вадима она сейчас вообще не трогала. Он как-то стал расслаблять ее, вернее она чувствовала, что теперь на него надо тратить больше времени. Дольше с ним раскачиваться, а ее прихлынувшая активность сейчас не давала ей это сделать.

 
И также с Петей. Нет, вот его-то она хотела, но как-то уже без надрыва, без захватывающего истощения. Она хотела и отодвигала его чуть подальше, как будто готовила его на десерт, а может, просто не хотела делать с ним это в спешке, а обставлять, каждый раз, как достижение, как праздник.
Но она отвечала на его звонки, что уже было для нее непривычным и необычным, но отвечала одним кратким – перезвоню позже, и, вешала трубку. И в бассейн перестала ходить.


Она сама себя завертела в круговорот ей же организованной  круговерти. Приезжая не просто рано, а очень рано в свой офис, а уезжая вместе с последним работником ресторана.
Но все в конце концов проходит, и подошло время, когда Мила закончила свои проверки, разобравшись с мельчайшими деталями. И достаточно была удовлетворена, оказывается она так хорошо и правильно отстроила свои дела, что даже этот длительный загул с «мечтательно-чувствительной» никак не сказался ни на работе ее аудиторской фирмы, ни на кафе, ни на ресторане.
Правда она упустила, что наряду с «мечтательной», все же продолжала существовать «деловая», которая-то никуда не пропадала, а все это время продолжала тщательно следить за порядком в делах, и еще непонятно, кто с кем продолжал существовать.


Теперь, проведя ревизию, войдя опять в знакомый ритм для всех вокруг, для домашних, для партнеров, для подчиненных, для Мужа, она уже могла позволить себе сказать, в очередной Петин звонок: - Петенька, я тоже давно тебя не видела, странно, что ты меня не забыл. В следующий раз я уже буду в бассейне.
- Милочка, что ты говоришь! Как я могу забыть, как мы …
- Петя, остановись, если хочешь, то приходи, все, пока.


И подруги тоже, наконец, дозвонились до нее, обвинив ее в черствости и эгоизме, но при этом, весело смеясь, на то, как Мила оборонялась, защищаясь от них: это вы, эгоистки, сидите дома и от нечего делать, не знаете, чем заняться, а у меня работа, и если не я, то все посыпется, это вы спрятались за спины мужей, а я сама зарабатываю.
И чихвостила их Мила очень сурово и гневно, но, зная, что это она играла, и они приставали к ней, вроде бы изображая обиженных и оскорбленных, но, зная при этом, что и они играют, и, что Мила тоже об этом знает.


3.

Все встретились у бассейна. Подруги, как всегда в приподнятом настроении, взвинченный ожиданием Петя и Мила, неожиданно слегка отбросив так обычно-привычную сдержанность, улыбнулась издалека и им и Пете. Подходя: - Петенька, обниматься не будем.
- тогда может с нами – верно поймав игривый тон Милы тут же вклинились подруги.
- ну, если он будет обниматься с вами, то уж более никогда со мной.

Подруги чуть встрепенулись, ожидая выплеска черноты из ее глаз, но кроме прежней игривости и доброжелательности ничего не было. Казалось, Мила полностью дарила Петю им, ее подругам, а сама оставляла себе только роль наблюдателя, стороннего, но любопытного.
Но подруги, как бы ни были успокоены, все же оставили Петю только ей, говоря ей об этом на понятном им всем языке ощущений. И они чмокали Петю в щеки и Мила, улыбаясь, говорила: - стоит пару раз не прийти, как тут же уведут парня.
- Мила, еще неделю- две назад ты говорила, что это маленький мальчик.
- девочки, так ведь это время прошло, и я вижу, что вы с ним сотворили, - раньше он и подойти страшился, а сейчас целуется с вами, при всем честном народе, а на меня ноль внимания.

- Мила, - взмолился Петя, обескураженный и уже смущенный таким приемом, - это не я, а они меня целуют, это они в меня вцепились.
- Петенька, вот ты и оправдываешься, это на воре и шапка горит, значит ты уже набедокурил?
Так смеясь и вгоняя Петю в краску, они направились в бассейн.

Мила уже не зазывала его в зал, а наоборот, сказала ему, что пойдет разомнется, а он пока пусть побудет с подругами. И плавала она опять-таки одна, подруги были вполне самодостаточны в своих разговорах, а Петя, рядом с ними, все-таки меньше скучал, чем если бы  был один.

А выйдя из бассейна: - Мила, ты хоть подвезешь меня?
- уже привык кататься? Конечно, Петенька, поедем, поедим, и отвезу тебя.

Мила, казалось, теперь демонстрировала подругам близость к ней Пети, однако, оставляя неизвестным какова, на самом деле эта близость, и есть ли что за просто словами.
Но, беря с собой Петю, решила на этот раз прихватить и своих подруг: - девочки, давайте за нами, посидим, поедим, поболтаем, а уж потом разбежимся, все-таки больно давно мы не встречались.
И ее подруги, вслед за ней подрулили к ресторану.


Она сидела сбоку от Пети, так, что ему было легче смотреть на ее подругу напротив него, чем на нее. Она, они продолжали подсмеиваться над Петей, а он, горя уже двойным желанием, желанием, что всегда приводило его к Миле, и распробованным, тем утром, той ночью, распробованным и не забытым, совсем не замечал, что над ним подтрунивают.
Единственно, что он старался сделать, это уберечь Милу от того, чтобы ее подруги узнали, что была та ночь и то утро. Поэтому он, слегка теряя нить разговора, отвечал и говорил невпопад, что как раз очень гармонично соответствовало всему, что происходило за их столом.
Но, при этом, Петя не удержался от того, чтобы прислониться своей ногой к ноге Милы под столом, без того, чтобы не попытаться «случайно» поймать ее руку в свою ладонь. А когда все наговорились вдоволь, – ну, что Петя, поедешь со мной или мои подруги тоже могут подвезти тебя.
- Да уж лучше с тобой.
- Мы, что такие ужасные, что уж лучше не с нами.
- девочки, ну вы его совсем заклевали, он же не говорил, что лучше не с вами, а только, что лучше со мной.
- вот нас опять возвратили на землю, а мы, было, распушили перья, посидев рядом с Петей.


Петя привычно сидел рядом с ней в машине. – Мила, ...
- Петя, помолчи, не надо, ты еще подумать не успел, а я уже знаю, что ты скажешь.
- Но я просто…
- Петенька, я сама скажу, скажу тогда, когда сочту это возможным, а теперь все, выходи, приехали.

И Мила сама, несмотря на то, что весь день подсмеивалась над Петей, несмотря на то, что не давала ему говорить, когда он остался с ней, сама наклонилась к нему, сама обхватила его голову и сама впилась в его губы.
От неожиданности, от внезапности ее порыва Петя даже не ответил сначала, но, очнувшись, разобрав вкус ее губ, сам уже ринулся отвечать, а она сладко-сладко сплетала свой рот с его губами, зубами, языком. Сплетала так, что не только он мгновенно взмок, но и она едва удержала выпрыгивающее искушение. – Петенька, остановись, выходи, - забыв, что это она удерживала его, это она провоцировала и его и себя.
- Мила, …
- Все, все, все Петенька, уходи, в следующий раз.
И рванула машину, лишь только за ним закрылась дверь.

 
Мила забыла, что это она начала, как только они встретились, подтрунивать над Петей, забыла, что это она была провокатором, потянувшись за ним, когда они уже вроде бы простились.
Она забыла, что уже добилась его, уже торжествовала, над своим «охотничьим» трофеем, так безразлично приняв его вначале. Ей казалось, что она только, только начала свою «охоту», ей казалось, что никогда и ничего еще не было, и, что только впервые будет.
Но, и казалось, чудилось, что продолжение будет откровенно прекрасным, неопределенности, неясности не было ни следа. Мила чувствовала, что она взбудоражена, и ей пришлось покататься по городу, чтобы вернуться в свое обыкновенное обличье, прежде чем появиться на работе.

К ней возвращалось то, чего, наверное, она была лишена до появления Пети. Тогда, казалось, уже вся борьба была закончена, все цели были достигнуты, жизнь была обустроена и тиха, рутинно-спокойна.
И только появление Пети внесло смуту в этот отлаженный распорядок, вместе с собой принеся краски чувств. И, оказывается, смута, борьба с ней и составляла настоящую жизнь Милы, весь смысл ее в том и заключался, чтобы бороться, добиваться, в том числе и на поле любви. А упорядоченно спокойная жизнь, для Милы была уже не жизнью, а существованием.

И вот то, чего она так боялась, боялась после общения с Полем, что и Петя станет таким же пресным, неинтересным, как стал Поль, как становились все остальные мужчины, которых она знала, не случилось. Петя вновь оказался желанно заманчивым и значимо ценным для нее.
Наверное, и из-за этой боязни, боязни сначала неосознанной, а затем после Поля сформулированной, она так долго, так неловко все оттягивала эту желанную, но показавшуюся такой безвкусной ночь с Петей, это внезапно вспыхнувшее утро с ним.
Наверное, и ощущения от Мужа, от Вадима начинали меркнуть тоже из-за этой же боязни. А сейчас ей казалось, что она родилась заново, что она возродилась.
И уже домой она не просто ехала, она туда спешила. Спешила, чтобы увидеть Мужа, с которым, после их «дня» на работе, она уже не хотела там встречаться, чтобы не спровоцировать саму себя, ей по-прежнему казалось очень неприличным заниматься этим у себя на работе, да еще и со своим сотрудником,  и неважно, что этот сотрудник – ее Муж.

Муж приехал вслед за ней.
- Мила, ты так летела, что я совсем потерял тебя. Еще на работе я …
- Я же тебя просила на работе не лезть ко мне без дела, ты уж очень сильно отвлекаешь меня от них. Да и ты всех клиентов распугаешь, если вместо работы будешь запираться со мной. А летела-то я к тебе.

И вновь Мила прочувствованно взяла своего Мужа, уже не замещая его Петей, а только сравнивая, сравнивая его отклики, его ответы, но при этом сравнивая как-то издали, как будто со стороны, как будто не она.

4.

Считала ли Мила успехом, достижением, все, чего она добилась? Добилась, организовав и возглавив свою аудиторскую фирму, создав и сохранив семью и продолжая ее содержать, хранить, так, как она считала наиболее приемлемо.
Считала ли достижением, то, что у нее были и Муж, и Вадим,  и «другие», а ныне и Петя? Совсем нет. Да для себя она так вопрос и не ставила и не раскладывала на составляющие, на ступеньки достижений. Ведь и фирму она организовала можно сказать вынуждено, вынуждено из-за ее первого Мужа, вынужденно из-за поиска тогда казавшейся неимоверной суммы. И, быть может, все у нее было бы по-другому, окажись ее первый Муж другим.

Но сама Мила об этом не думала, она всегда отметала формулировку – что было бы, если - считая, и, наверное, справедливо, что это совсем не конструктивная, не прагматичная установка, да и не какой пользы принести не может, кроме сожалений, и ни чему не научит.
Однако можно все же подозревать, что деятельный характер Милы так или иначе заставил бы ее что-то организовывать, что-то создавать. Что и чем Мила постоянно гордилась, так это тем, что ей удалось родить троих детей, и уже можно сказать их вырастить.

Они уже начали отдаляться от нее как дети, больше начиная общаться с ней как с товарищем. Правда, тоже  не всегда делясь сокровенным, можно сказать, уже практически не делясь своими тайнами, но Мила верхним чутьем знала все их проблемы, и все время была настороже, чтобы не упустить момент, когда надо будет вмешаться, чтобы сгладить, демпфировать появившиеся острые углы.
А уж Мужа, Вадима и прочих, она вообще не считала не только достижением, а даже каким-либо значимым результатом.


Никогда не обращая на себя внимание, считая себя всегда вполне «обычной», и таковой она вроде бы и была. Но только это «вроде бы» и подкрашивало ее, отличало ее от других, она так естественно принимала внимание мужчин, никогда не связывая это внимание, как внимание к ней как к женщине, что тем самым, казалось, становилась еще более привлекательной.
А мужчины становились для нее именно мужчинами, только когда в ней самой загорался огонек, но никогда он не мог разгореться – стоило ему лишь затеплиться, стоило Миле самой обратить на кого-нибудь внимание, как она уже могла получить его, получить это. И эта легкость, эта доступность сильно нивелировала и принизила ее и отношение, и обращение с мужчинами.

И, пожалуй, лишь сейчас, когда появился Петя, хотя это он первый подошел к ней, хотя это именно он обратился к ней и к ней «прилип», она, наконец, впервые почувствовала влечение к мужчине.
Влечение к конкретному мужчине, пусть еще совсем мальчику, влечение так разительно отличающееся от всего, что она когда-либо испытывала, влечение, которое могло ее заставить забросить все, чем она занималась, все, чем она дорожила, влечение, которое уже и влечением не назовешь.


Мила и сама это отлично понимала и четко разделяла то, когда она хотела Мужа, Вадима или еще кого-либо, и то, как она ХОТЕЛА Петю.
И, если ее желание Мужа, Вадима трансформировалось уже скорее в привычку, привычку, такую же, как еда, кофе, сигареты, то, даже то, что она уже добилась Петю, по отношению к нему именно этот термин Мила могла употребить, других мужчин она никогда не добивалась, а Петю - добилась, совсем не понизило ее влечение. А, наоборот, еще сильнее разогрело ее страсть, распаляя и без того неуемное влечение.

Это с Петей у нее стали появляться и расцветать краски наслаждения, перерастая в феерию чувств, когда она представляла его, будучи с другими мужчинами. Это с Петей другие мужчины стали безвкусно пресными и ненужными. И это Петя похоронил ее безразличие, вновь пробудив ее для искушения, для чувств, для мучений.
Это он стал ее единственным сокровищем, от которого помутился ее разум, от которого она пыталась и скрыться, и которого прятала ото всех. Это он был ее блаженством, ее болезненной и сладкой мыслью, ее требовательной отчаянно нескромной страстью.
И все, что было до сих пор с нею, все, что было до появления Пети, теперь ей казалось лишь бесплодным оцепенением, бессмысленно-бесцветным прозябанием.   


И с Мужем Мила сейчас не замещала его Петей, как стала это делать, когда он появился. А уже так же, помимо умиротворения тела, наблюдала и ощущала все те оттенки наслаждения, что пришли к ней вместе с Петей, только теперь она сравнивала – и в этом тоже было удовольствие – сравнивала их с тем, что она испытала с Петей.
Сравнивала, как сравнивают одни и те же ноты, берущиеся разными музыкантами, как сравнивают одни и те же краски, но кладущиеся на полотно разными художниками. И, вроде бы музыканты играли одну и ту же вещь, и художники рисовали одно и тоже, но у каждого получилось совсем по-своему, и от каждого совсем разные впечатления.
Так и Мила, теперь она, уже не замещая Мужа Петей, смотрела, как дирижер смотрит на партитуру, прослушивая разных исполнителей. И получала удовольствие и от такой, теперь несовершенной для нее, прослушавшей Петю, игры Мужа, и все-таки получала удовольствие – он ведь тоже играл туже мелодию, и подобие, отклики Пети тоже были приятны.


А Петя наконец-то распробовав, вкусив то, к чему так страстно стремился, стремился даже ни недели, ни месяцы, понял, что совсем не дораспробовал, что совсем не получил исполнения того, о чем мечтал.
А только еще глубже провалился в омут, в засасывающую глубину искушения, и уже сейчас ощущал бездонность его влечения, его вновь возникшего желания Милы. По своему опыту, уж какой бы он ни был, богатый или нет, по своему опыту или по предчувствию его, он ждал совсем других ощущений после ночи с Милой.


И здесь уместнее говорить об послевкусии, но он совершенно еще не мог определить, как называть все это, называть хотя бы только для себя. И это послевкусие подействовало на него странным, наверное, образом – он стал взрослее, взрослее для своих сверстников и сверстниц, взрослее для своих родителей. Но отнюдь не для себя самого.
Совсем другими глазами глядел он теперь на своих товарищей и подруг. Он видел, что за их несложными разговорами, за незатейливыми занятиями, за всем, что в общем не касается их учебы, пока еще ничего не стоит.
А для него, после этой ночи, после этого утра, открылось, открылось, что оказывается, могут быть ЖЕНЩИНЫ, да, да, именно ЖЕНЩИНЫ. И это при том, что Мила была совсем не первой в его жизни, но именно она стала ПЕРВОЙ, именно она открыла ему глаза.

Все его связи до этого, их не так уж много и было, но они все-таки были, совсем не оставляли никакого аромата, никаких воспоминаний, так, как будто в кино сходил, на не очень плохой, но и не очень хороший фильм.
Никаких ощущений и никакого желания вновь повторить с ними это никогда не возникало. А после Милы, во-первых, он до сих пор не понял, что это было, и было ли вообще. Только ярче и ощутимей боль желания и нестерпимое томленье, только иссушающая жажда слияния, - вот что было результатом, и осознание – насколько она исключительна, насколько она единственна, насколько она желанна.

И, придя к себе в институт, сидя со своей группой, в них он особенно вглядывался, потому что знал их пока еще лучше всех, он смотрел и непонятно для себя размышлял, а знают ли они, что это такое ЖЕНЩИНА? А когда они смогут об этом узнать?
А станут ли его сокурсницы когда-нибудь ЖЕНЩИНАМИ или вообще не станут? Женщинами именно в том понимании, которое пришло к нему после ночи с Милой. И, когда он встретился с Милой и ее подругами, он хоть и был всецело поглощен своим стремлением к Миле, но все-таки успевал и глядеть в сторону ее подруг, сам себя спрашивая, а они-то ЖЕНЩИНЫ ли?


Петя сам опешил от таких мыслей, от такой их постановки. А эти размышления, они накладывали отсветом какой-то загадочный отблеск на его лицо, уже этим самым, отличая его от его же товарищей, от его сверстников. И этот отблеск уже приманкой манил на себя его сверстниц.
В общем-то, он и раньше не был обделен вниманием однокурсниц, но природная его не болтливость, не раскованность, да еще странное для них влечение его к поэзии, не очень способствовала его популярности – так приятный, но неприметный и со странностями.
Это у Милы, эти его странности проявились чудесным образом. Это под ее взглядом, его странности расцветали очаровательными цветами, а со своими товарищами, он оставался так же незамеченным, незаметным, до этой, прошедшей ночи.

5.

У них, в Петиной группе, уже традиционно предстоял праздник. Они всегда собирались, сдав очередную сессию. И, если на первом курсе, после первой сессии сделали это просто зайдя в кафе, после второй уже собравшись на квартире у одного из них, то теперь уже в который раз, собирались на даче у Пети.
И вначале его родители напряженно встретившие это известие, были настороже. Но, увидев, что там все прошло без эксцессов, что после этого праздника, дача была не то, что разгромлена, а прибрана гораздо лучше, чем была, стали уже спокойно позволять проводить там эти традиционные мероприятия.

А почему именно на дачу Пети был сделан выбор? Да просто потому, что она была у его родителей. Просто потому, что Петя ее предложил. И еще, и, наверное, это тоже было немаловажным, ведь Петя был незаметен, серым в общении, поэтому и никаким, поэтому они и собирались ни у кого, поэтому и получалось, что они собирались на ничейной территории, а значит, никакого подвоха или сюрпризов никто от него и не ждал.
И группе не мешали уже ни приезды его родителей, ни гости его родителей. Это уже была их территория, а места всем хватало, особенно летом, хотя и зимой было достаточно просторно.

И эти праздники окончания сессии, которые сначала отмечались только кулуарно, только их группой, с течением времени, когда у парней стали появляться свои девочки, а у девочек свои парни, постепенно не прекратились, а стали просто шире по составу участников.
Но это совсем не уничтожило простоту общения и радость от окончания еще одного периода учебы, а наоборот внесло определенную живость и разнообразие и легкость. И потому Петя надумал пригласить и Милу и, пусть с ней будут ее подруги, все равно уже это событие праздновала теперь такая куча народу, что было непонятно совершенно, кто же из его группы, а кто приятель его однокурсника, а кто приятель его приятеля.
А здесь, на своей территории, ему казалось, он сможет по настоящему распробовать Милу, и по настоящему дать распробовать себя. Ему-то все еще постоянно казалось, что Мила совсем его не видит, и лишь случайно к себе подпустила.
Он как-то совершенно забывал и ее жажду рук, и ее пламенеющие губы, и ее ищущие глаза. Незабываемо было для него лишь то, что он уносил каждый раз, расставшись с ней, незабываема была ночь и утро, незабываема была и сама Мила.


Но Петя не мог, если бы его попросили рассказать, обрисовать их встречи, их ночь, утро. Не мог бы и рассказать, как выглядит Мила, потому что для него она, и все, что с нею было связано, выглядело одинаково прекрасно, одинаково, но каждый раз по-разному, с новыми голосами, с новыми красками, с новыми запахами, с новым вкусом.
Поэтому как он мог описать такое переменчивое чудо, так изумительно меняющуюся прелесть? И еще его бесконечно распирало похвастаться Милой. Но похвастаться осязаемо, а не просто словами, которые, как известно все что угодно могут передать, искажая до неузнаваемости, передать и то, чего вообще не было, может, поэтому он и прятал Милу не только от своей Матери, но и от всех, что хотел произвести фурор, бум, феерию ее появлением.

Чем больше Петя думал над своим планом, тем больше он ему нравился. И совсем упускал Петя из вида, как на это посмотрит Мила. Ведь это ей Петя отводил заглавную роль. Ведь это он собирался ею хвастаться, а не только побыть с ней вместе, как первоначально он намеревался. Но пока скрывал этот план в себе. И никому о том, что он тоже приведет кого-нибудь, не рассказывал.


Мила сидела в ресторане с Петей, как всегда после бассейна и слегка недоумевала. И встретились как всегда, и как обычно целовались, и даже она его касалась в воде, проводя рукой, ладонью по всему его телу, но остались какие-то странные ощущения, не было обычного приятного возбуждения, как будто она рукой проводила по деревянной статуе.
И сейчас он сидит рядом с ней и говорит все такие же слова, и вновь нога его трет ее ногу, а все не то, не то.
– Мила, ты знаешь, у меня остался последний экзамен, а дальше я свободен до сентября.
Кажется начало проявляться то, что ее сразу же насторожило, как только они встретились.
- да уж догадываюсь. И что ты будешь делать со своей свободой? Опять уедешь?
- уеду я или нет, это только от тебя зависит.
- Ой-ли, Петя, не передергивай.
- а мы обычно празднуем сдачу сессии у меня на даче.
- ты мне это для чего говоришь?
- Мила, я хочу, чтобы ты была со мной на этом празднике, ты знаешь, там ведь не только наша группа будет, все придут со своими друзьями, так почему бы  и тебе …
- не побыть нянькой в вашем детском саду.
- Милочка, я ведь…
- все Петенька, об этом забудь и больше не заикайся, а когда вы собираетесь?
И услышав дату их сбора, Мила перевела разговор на другие темы. А потом отвезла Петю, поняв, что вся его сегодняшняя деревянность  оттого, что он собирался с духом сделать ей это предложение.


А он, поняв, что на тему приглашения Милы к нему на дачу говорить нельзя, все-таки говорил об этом, вставляя – а через … дня, мы отмечаем конец сессии, - или – а … мы собираемся у меня на даче.
Но Мила всегда пропускала это мимо ушей, как будто не слышала. Слышала – не слышала, но запомнила.

Мила по-новому примерялась к Пете. Примерялась к уже завоеванному, к уже побежденному. Только почему-то она совсем не чувствовала победы. Но ей в общем то, наверное, и трудно было распознать вкус победы, потому что, она волей неволей проецировала Петю на всех остальных ее мужчин, а Петя не подлежал сравнению с ними, и все, что с ним, с ней происходило совсем было другим, непонятным и неизведанным.
Даже их отчуждение, тогда, когда у нее было ощущение его зарвавшейся вседозволенности, так даже тогда, все носило привлекательно манящий окрас. Окрас мучительно изуверский, иезуитски надрывный, но и преступно распаляющий. Она уже и была с ним, но совсем не получила его.

Когда это было у нее с Мужем, или впервые с Вадимом, а тем более с теми, кто был «временными» заменителями, то всегда было удовлетворение и достаточность. И, только зуд беспокоившегося тела, вновь звал ее к ним. А с Петей все оказалось по-другому. И совсем по-другому она думала о нем даже теперь.
Его желание позвать ее к нему на дачу, было вполне понятным, она поняла и то, что он хочет помимо всего прочего и продемонстрировать ее. Но ей-то все, кроме самого Пети, было совершенно безразлично и неинтересно. И наоборот, даже скорее неприятно, видеть тех, с кем он проводит большую часть своего времени.

6.

И однажды, наконец, настал день, когда его группа собиралась на Петиной даче. Мила отлично помнила, в какой день это будет. И Петя, все не терявший надежды, позвонил: - Милочка, я …
- Петя, я сейчас в …, хочешь, подъезжай, буду здесь еще около часа.

Когда Петя приехал Мила уже подходила к своей машине с какими-то продуктами.
- Милочка, ты что уже уезжаешь?
- Да, сегодня я к себе на дачу хочу съездить, хочешь со мной?
- но я …
- Я помню, про ваш праздник, и сама не собираюсь торчать на даче целый день, вечером поеду домой и завезу тебя.
- Милочка, я готов не только ездить к тебе, а остаться у тебя, и совсем не хочу от тебя куда-то возвращаться.
- Петенька, это неправильно, да и я уже сказала, что не собираюсь оставаться там.


Так они сели в ее машину и уехали к ней. Было ощущение, что он хотел одного – уговорить ее поехать с ним, к нему, вечером. А вот Мила думала совсем о другом.
Она, как только Петя еще в первый раз заговорил о сборе своей группы, о том, что он и ее туда приглашает, решила растянуть все свои желания, все его напряжение, до этого дня, и как Петя не старался, но Мила всегда уже ограничивала их встречи только одним, только одним мучительным ожиданием. И ей-то, знающей конец этих ожиданий, было гораздо легче, и легче и труднее.
Она сама все время боролась с собой, - когда же я, наконец, решусь. И сама себе начинала казаться распутной девкой, и стыдилась и гордилась этим. И изнывала от самой же себя. И вот, наконец, то, что она так долго растягивала, откладывала, относила на потом, получается. Они едут к ней. И она едет со своим преступным, похотно преступным замыслом.
А Петя, сидя рядом с ней, казалось, уже отвлекся от мыслей о своей группе, о своих товарищах. Он теперь, не встречая ее сопротивления, уже не только проводил пальцами по ее ногам, не только так пытался пробудить ее, но и, а места в машине хватало, уже губами щекотал ее колени, уже и руки его начали сползать к ней все выше и выше.

- Петенька, остановись, я так дальше вести машину не могу.
И ему пришлось оторваться, но уже и взгляд его прояснился откровенным желанием, и Мила видела это, видела, бросая на него колдовски притягательные взгляды, заманивая его в бездну искушения.
И как только они приехали, то тут же, забежав в дом, накинулись друг на друга, как дикие звери, в ожесточении грызущиеся за добычу, только здесь добычей был каждый из них, и каждый из них при этом был и победителем.


Когда они очнулись, то действительно, словно Мамай прошелся по дому, так в вихре желания они разметали все. Мила пришла в себя первой, и, отправив Петю в душ, слегка прибралась и поставила на огонь кофе, приготовила еду.

Петя, взбодрившись после душа, и перекусив, решил, что уже пора начать уговаривать Милу поехать с ним. Но, она, тоже уже освежившись, думала совершенно по-другому.  И теперь, казалось роли переменились, он уже совсем вроде бы не приставал к ней, а хотел начать свой разговор, свое приглашение.
А вот она, вроде бы тоже не домогаясь его, вроде бы даже от него увиливая, но как много значили эти его и ее «вроде бы», ускользала от него по комнатам. Ускользала, а когда он догонял ее и пытался открыть рот, чтобы сказать, но она тут же закрывала его, заплетала, запечатывала своим ртом.
И, если что и мог он произнести, то только произносил это, нащупывая своим языком ее, нащупывая ее губы, отвечая на все, что она говорила своими губами, своими зубами, своими языками, именно языками, потому что именно такое ощущение оставалось после ее поцелуя.
Будто множество язычков проникали во все закоулки рта, лица, всего тела, проникали одновременно, проникали зовущее, проникали истощающе. И, в конце концов, он не выдержал, забыл то, о чем хотел сказать, забыл все на свете. Он опять догнал ее, и, догнав, уже не оторвался, пока они оба не оказались лежащими «без сил на черном бархате постели».
 
Теперь уже и она встала не сразу, и ей пришлось немного прийти в себя, а когда она встала, то совсем прозаически пошла готовить еду. Благо она именно на это и рассчитывала, и тщательно подготовилась к такому развитию их этого дачного дня.
Она лежала рядом с Петей, и кормила его и себя, перемежая кусочки пищи и вина, своими поцелуями, своими руками, всем своим телом, так что у него не получалось ни мгновения отдыха, ни мгновения покоя.
Она была сгустком эроса, даже край ее ноготка, возбуждал, вызывал неодолимое желание, а уж когда она им прикасалась к его сокровенным местам, то и демоны не могли бы представить более еретических прикосновений. Как нельзя было представить и более изыскано манящих изгибов ее тела, изгибов то похотно откровенных, то мистически страстных.

Такими прикосновениями она насиловала его, насиловала себя весь день, пока не настал вечер. А Мила, как будто снова проснулась, бодро собрала Петю и повезла к нему на сборище их группы. Петя уже не пытался приглашать ее, она по-прежнему закрывала его рот своим поцелуем, стоило ему лишь его открыть.
Мила высадила его, и, поцеловав на прощание, сказала: - Петенька, ты мне подарил сегодня чудесный день, и ты был чудесен. Спасибо, и я жду тебя опять.

И она уехала. А Петя, хоть и восстанавливался мгновенно, все же после такого марафонского забега слегка покачиваясь, появился на вечеринке.

7.

Она устроила эту вакханалию, этот кутеж как будто в отместку, на то, что он собирается со своей группой, в отместку на то, что она, что ей так больно от этого.
В отместку на то, что, несмотря на то, что она уже победила, она уже получила Петю, а он все не выходил из ее головы, все по-прежнему заполнял все ее время, что только он и составлял все ее мечты.
И совсем не Петю хотела она замучить, а только отомстить самой себе.  Ей уже и самой было тошно от этой своей выходки. Как она не прятала от себя, но все же сознавала, что она специально подстроила все так, чтобы повезти Петю к себе именно сегодня, чтобы замучить его до беспамятства, чтобы отомстить ему.
И здесь не возникал вопрос – отомстить за что. Наверное, себе и за себя. И совсем другие чувства и ощущения у нее были, когда она вспоминала, что проделывала с Петей у себя сегодня. Совсем не этого она хотела, когда молила о соединении ног и живота. Совсем не за этим все время оттягивала свою с ним близость. А, тогда за чем?
Мила до того закружилась в своих рассуждениях, воспоминаниях, ощущениях, что сделала то, чего опять-таки, никогда не делала – просто так, без дела, позвонила сама. – Петенька, а завтра ты что делаешь? – не понимая и не желая понять, что это все тоже продолжение сегодняшнего дня, продолжение ее бунта над Петей.


Петя вышел из машины. Он был настолько переполнен впечатлениями сегодняшнего дня, что уже почти забыл, кто и зачем собирается у него на даче. Вернее, не забыл, а на фоне всего сегодня произошедшего, был совсем равнодушен и безразличен ко всему происходящему.
Все так внезапно произошло. Произошло все, чего он страстно хотел, чего добивался каждый день по тысяче раз – и вдруг, негаданно, когда совсем не ждал…. Но окунулся он в этот праздник, устроенный Милой с головой, все и про все забыв. Этот карнавал, ею устроенный, этот кутеж, эта оргия влилась в него так же естественно и желанно, как его мечты рвались к Миле.
Но и проведя с ней целый день, весь день вообще не отходя друг от друга, он так и не понял, он так и не получил то, за чем он стремился к ней. Вернее он получал все, и даже больше, чем мог мечтать, но, в конце концов, оказалось, что он практически ничего не получил, и чувствовал себя обездоленным и обманутым Милой.
Он отчетливо понимал теперь, расставшись с ней, что она что-то утаила от него. И это что-то  было очень важным, очень значимым, очень ценным для него. И вот это-то, ценное и значимое, Мила, отдавая, спрятала.

 А группа увидела входящего Петю, они уже давно праздновали, и не важно, что это он был хозяин этого места, все уже так привыкли, что на присутствие или отсутствие хозяев не обращали внимание, впрочем, как и сами хозяева, совсем не придавали этому значения.

Петя всех обошел, со всеми поздоровался, всех поздравил с началом очередного отдыха, а сам забился в тихий уголок, и со стаканом вина погрузился в полудремоту, вытянув усталые ноги, опустив искусанные и обессилившие плечи. Он сегодня уже ничего не хотел, кроме покоя, даже говорить не хотелось, да и рот отказывался это уже делать, натрудившись весь день совсем другими разговорами.

Но остаться одному сегодня, ему было не суждено. Как не посмеивались над ним, над его странностями, над его пристрастием к стихам в группе, все же он был нормальным парнем, со всеми присущими атрибутами привлекательности молодости.
И уж совсем не без того, чтобы его обделяли вниманием его однокурсницы и их подруги. И еще, последнее время уже дало свое проявление на его облике.
Сначала его увлечение Милой, что он ото всех скрывал. Затем его к ней страстное стремление, а теперь и близость, хоть он ее до сих пор так и не воспринимал, совсем не был уверен, что эта близость была.
Ведь по-прежнему его отчаянное к ней стремление не только уменьшилось, а наоборот, мучительно вырастало, лишь окрашиваясь сумрачной красотой недосказанности, тайным предвкушением проникновения в тайну.
Уже все это наложило, совсем независимо от него, отсвет уверенности, самодостаточности, а то, что он с самого начала хранил Милу тайной, и новой загадочности, но и загадочности какой-то уже взрослой.
И хотя и теперь, все еще он выглядел очень юным, пожалуй, многие его ровесники выглядели взрослее, но у девочек оставалось от него ощущение как от более взрослого, со своей взрослой тайной, и, поэтому еще более загадочным и увлекательным.

Две девочки подошли к нему, и присели рядом. Насколько он помнил, одна из них была подругой его однокурсницы, а вторая, вторую он вообще не знал, видел впервые. Уже они, как и все здесь были слегка раскрепощенные и доброжелательные. – Петенька, - они знали, как его зовут – что же ты один остался.
- я совсем не остался, мне просто ничего не надо.
- это ты опрометчиво так сказал, или ты это специально так сказал?
- девочки, я сказал так, как думаю сейчас, как чувствую сейчас.
- ну это мы и проверим.

У всех уже было веселье на душе, только Петя в полусне чуть грустил, даже не вспоминая сегодняшний день, а помня о нем, помня этот невообразимый гул желания от того, что Мила была с ним, помня ее рот дурманящим страданьем, и выплески счастья, которые тут же исчезали вновь маня, вновь зовя за собой.

Девчонки удобно расположились по обе стороны от Пети, и, подливая в его бокал вина, сами начали отхлебывать из него.
- Петенька, ну нельзя быть таким суровым, очнись, ведь рядом с тобой дамы.
- девочки, я действительно ничего не хочу, кроме покоя.

Усталость накатывала на него все больше и больше. Казалось уже не то что руки, но и веки он поднять не сможет.
Мила тщательно над ним поработала. А девчонки, уже стали тормошить его, пытаясь своими губами разбудить его губы, слизывая с них капли вина. Петя же сидел как бесчувственная кукла, совсем не реагируя, и лишь вяло усмехаясь: -  девочки, вы у меня и вино отбираете прямо изо рта, ленитесь взять бокал.
- у тебя это вкуснее, чем из бокала.

И опять настойчиво начали приставать к нему. И как раз в это время Мила и позвонила ему, и он неожиданно быстро и бодро схватил телефон, как будто ждал ее звонка, хотя это был впервые ее первый ему звонок.
И мгновенно проснулся, выпрямился, и ответил: - только то, что ты скажешь, Милочка.
А девчонки, сидящие рядом с ним, в это время радостно, засмеялись. Засмеялись от того, как Петя вскочил, взбудораженный, как солдат по зову трубы.
И Мила услышала этот смех: - а тебе совсем не одиноко, совсем не скучно, даже завидую, веселись, пока.
И не успел Петя ничего ответить. Не успел больше ничего сказать. Попытался набрать ее трубку, но Мила ее уже выключила.
Выключила, совсем не собираясь как-то ущемлять Петю, но так получилось, что позвонила, так получилось, что услышала девичий смех, а что она еще ожидала услышать, зная, куда и с кем он идет, так получилось, что непроизвольно выдала, что она, она-то сама скучает без него, не признаваясь до конца себе в этом.


Петя устало опустился опять в кресло. Он и не почувствовал незаслуженной обиды, он лишь почувствовал обиду от того, что он здесь, с какими-то однокурсниками и их друзьями, здесь с кучей народа, и в тоже время – один, один совсем, во всем мире, один, только потому, что нет ее рядом.
Усталость уже не смыкала веки, она лишь опускала руки. Он взял еще вина и им пытался заглушить обиду, так взбудоражившую его. Но чем больше пил, обида, да, рассасывалась, замывалась, но всплывало желание, вновь и вновь, неодолимым наваждением.

А все друзья уже вовсю гуляли, никто, правда не был неуправляемым, но уже время и вино кого-то усыпило, а кого-то потянуло на приключения. И девчонкам, сидевшим рядом с Петей, тоже захотелось приключений.
Взяв Петю, взяв, потому что он собственно сам никуда не стремился, они закрылись с ним в комнате, и попытались повеселиться уж совсем по-взрослому. Пытались  расшевелить Петю еще вином, еще собой, соревнуясь, у кого Петя быстрее очнется, у кого он наконец-то начнет шевелиться, но Петя по-прежнему был никакой, он даже увещевать их перестал, тихо подчиняясь их желаниям, но, подчиняясь пассивно, вернее пытаясь подчиняться, не сопротивляясь, а сам лишь прихлебывал из бокала вино.
Мила знала, что она сегодня делала, Петя был выведен из строя очень надолго, и лишь только она, будь на месте этих девчонок, могла бы пробудить его. Но девчонкам было очень далеко до Милы и неизвестно, сравняются ли они когда-нибудь в этом с ней.
И Петю неотступно все время преследовали ее глаза, может, еще и из-за этого он был такой беспомощный с девчонками. Но и они, в конце концов, устали, разочаровались в нем. И бросив, ушли, и он, наконец-то, облегченно заснул, задавленный сонмом впечатлений и этого вечера, но усыпленный бешеным очарованием сегодняшнего дня, и его недосказанностью, невысказанностью.

8.

А Миле, несмотря на последние слова, что она сказала Пете, несмотря на то, что она слышала смех девчонок, и засыпалось и спалось легко и приятно. Вновь сновидения начали исчезать у нее, вновь она поутру уже помнила, что было лишь легко и приятно, и помнила, с кем было приятно, а где, как, - неизвестно. Да и не перепутать было невозможно, только с Петей и во сне, и на яву ей было теперь приятно. И засыпая, Мила уже успокоено грезила о дне предстоящем, о новой встрече с Петей.


Петя проснулся очень поздно и тут же схватил телефон и стал набирать Милу, но на полпути остановился. Минувший день и ночь внезапно хлынули из закоулков памяти валом живописных картин. Картин смешавшихся, перепутавшихся и слившихся. И ночь на своей даче с пытливыми девчонками переплелась в его голове с днем, проведенным с Милой у нее на даче.
Он опять закрыл глаза. Голова не болела, но была вся как в тумане. И в этом тумане выплывала Мила, выплывал он в безумной прихоти терзающий ее, выплывали девчонки, почему-то бесстыдно пристающие к Миле, и она так же откровенно похотно ласкающая их. И он, при этом, совершенно не стесняющийся, ни ее, ни девчонок, ни себя.
Все же усилием он приподнялся и позвонил Миле: «Милочка, что же ты делаешь?», - и уже не мог более держаться, опять упал без сил ни слушать, ни отвечать.


Он просто еще совсем не отошел ото сна, от выпитого вина, от полного истощения. А уже разбуженное желание вновь начало терзать его. Перед ним, как в бреду, вставили и Мила, и он сам, и девчонки небывалыми знойными позами, и уже его ноги начинали трепетно дрожать от этого бесстыдного безумства.
Дальше такое переносить было невозможно. Усилием он все-таки поднял себя и пошел под холодный душ. Меняя воду с горячей, горячей до ожога, на ледяную, Петя вывел себя из транса и стал уже реально воспринимать все вокруг.
Прошелся по дому. Везде было довольно аккуратно, достаточно прибрано. Кто-то еще был, кто-то разъехался. Петя пошел на кухню, вытащил все, что не надо было готовить, что можно было сразу есть, и с аппетитом накинулся так, будто не ел неделю.

Там, на кухне уже были люди, постепенно еще подошли, и, кажется, подошли те две девчонки, которые пытались что-то из него выжать этой ночью. Петя их вроде бы и не узнал, но припомнил, похоже все-таки это были они. Но сейчас, когда он уже проснулся, они разительно отличались от тех, что извивались в змеиных изгибах, когда он только начал приходить в себя.
Петя дружелюбно равнодушно со всеми здоровался, с долей насмешки и над своим состоянием и над их всех видом, смущенно-потерто-довольным. Безумство вчерашнего дня и этой ночи совершенно стерли из его памяти то наслаждение, что он испытывал вчера.
Он только помнил, его память хранила только то, что вчера он был с Милой, и он помнил, что опять и опять он хочет ее. Что он чего-то недополучил, что он совершенно ничего не получил. Но здесь Петя начинал и страдать, память подсказывала ему, что Мила-то предлагала ему все, но он, почему-то не смог ее понять, не смог взять все то, что ему давалось.
И он страдал от мысли: «какой я идиот, мне надо было не спеша, не галопом брать все, все, все, а я промчался не разбирая, так, что ничего и припомнить не могу».


Когда он наелся, то уже окончательно стряхнул с себя путы прошедшей ночи и решил поехать к Миле, совершенно забыв, или наоборот, помня, что она очень враждебно когда-то приняла его появление в кафе.
Приехал, сел за столик, заказал кофе и очень, очень покойно, приятно поплыл на волнах уюта. Уюта не только от умиротворяющей обстановки, от неторопливой баюкающей музыки, а скорее от привычно дурманящей ауры этого места – ведь это здесь он увидел Милу, здесь она бывает, т.е. здесь она есть всегда.

Время текло совершенно незаметно, тем более, что он его не подгонял, он за ним даже не наблюдал. И выпитые чашки кофе совсем не бодрили, и не усыпляли, а поддерживали в том состоянии, когда видишь, что не спишь, но и делать ничего не хочется.
Уже кафе стало пустеть, расходились посетители, а он все сидел, никуда не спеша, и ни о чем не думая, просто созерцал, ожидая ее появления. Петя верил, что она придет, верил наивным убеждением дикаря, без тени сомнения. Не подозревая, что ее может вообще здесь не быть, что может, она вообще сегодня сюда и не приезжала.
Но вера – святое чувство, когда уже казалось все кончилось, только он продолжал ждать - как ветер пробежал по его глазам – пришла Мила. Мила пришла не одна, она была с Мужем. Почему-то он сразу понял, что это Муж.

Петю увидела сразу. И направилась прямо к нему. Как будто знала, что он ее ждет, как будто они договорились заранее о встрече. – Хорошо, что ты здесь, знакомься – мой Муж, а это Петя. – Она говорила так, будто только что с Мужем беседовали о Пете, и он рвался с ним познакомиться.
А Муж воспринял Петю, вернее никак не воспринял, он его даже не увидел, уж слишком незначителен показался Петя ему, лишь сказал: - «студент? Это хорошо». И все, интереса к Пете, как не было, так и не появилось.
Возможно, он принял Петю за одного из товарищей их сыновей, возможно еще за кого-то, но явно Петя его не интересовал, и, оставив Милу рядом с Петей за столиком, сам пошел за барную стойку, тоже ему уже хотелось расслабиться после длинного и трудного дня.

- Петенька, как я рада тебя видетью.
Нет, это была не Мила, ведь она и запретила приходить ему сюда, и никогда, вообще никогда, не проявляла, не выражала свои эмоции.
То, что при прощании она всем говорила: «пока, целую», - то это «целую» - просто такая форма ее общения, а здесь вдруг «рада», вдруг не сухо: «зачем ты здесь?», - но и Петя уже не совсем мог реагировать верно, верно оценивать ее изменения.
– Ты давно меня ждешь? – у нее не было и тени сомнения, что Петя ждет ее.
- давно, Милочка, но как приятно.
- наверное, грезами питаешься.
- только тобой одной.
Они проглатывали слова друг друга. Они манили друг друга разрезом губ, пьянящих, так много говоривших и трудившихся еще вчера, и так застоявшихся сегодня, – я не хочу уходить, и не хочу, чтобы ты уходила.
- ты же видишь, я с Мужем.
- ну и что!
- Петенька, опять ты заставляешь меня, тебя воспитывать, или ты ведешь себя благообразно или все – прощай.
- Милочка, я лишь не могу без тебя.
- тогда потерпи до завтра.

Подошел Муж. Все попрощались. Петя приехал домой и завалился спать. А Мила, о, у нее уже день был полон событиями, событиями, несущими на себе окрас прошлого дня с Петей.

9.

Мила лежала и ей не спалось, привычно уже необычные вещи продолжались – всегда легко засыпающая, стоило ей только отдать себе команду, а ложась, она так и делала, и только зуд тела мог заставить ее проснуться, а здесь она лежала и ей не спалось. А вспоминала и мечтала, мечтала, подпитывая, делая приятно своей деловой, деятельной Миле, мечтала, как завтра вновь увидит Петю, как снова они уедут к ней, и как он будет весь ее.
Так же, как и Петя, она помнила их дачный день лишь общим, неудовлетворительным, недостаточным, каким-то ущербным. Как Петя чувствовал, что он не все получил, что мог, так и она ощущала себя все еще обделенной. Только вот чем обделенной, этого Мила не понимала.
Казалось все чего она хотела – произошло. Но отчего нет легкости и удовлетворения? Отчего все время всплывают его руки, его плечи, его губы.
Мила сегодня уже попыталась днем заглушить свою жажду о Мужа. И, нарушив все свои правила, сама пришла в кабинет Мужа, сказав секретарю, что их обоих ни для кого нет, сама сделала то, что уже совсем давно не делала, быстро и стремительно набросилась на него, но и обессилев, не смогла погасить свое влечение, лишь чуть-чуть отодвинув его. А увидев Петю в кафе, вновь вспыхнула пламенеющим желанием.
И сейчас, пытаясь как-то успокоить себя, стала ласкать Мужа. А он взъерошенный еще и дневной ее атакой, слабо отзывался, нехотя реагируя, шепча: - «отстань, отстань», - и что делать, ей пришлось отстать, но даже сожаления она, как прежде в таких случаях, не испытывала.


Теперь и она едва сдерживалась от того, чтобы позвонить ему. Наверное, только ее взрослость, усмиряла эти порывы. Она уже не могла оставаться одна, без того чтобы Петя тут же не появился перед ее глазами, отвлекая от всего, чем она занималась.
И пришлось ей уйти из своего кабинета, пришлось перейти в общий, рабочий зал, где столы сотрудников образовывали причудливый, но упорядоченный лабиринт. Где обилие людей, их приглушенные рабочие переговоры, не давали уединиться, проваливаясь в мечты.
Для того, чтобы отвлечься, она опять стала копаться в делах, помогать новичкам, проверяя, поправляя их и подправляя их ошибки. Свои телефоны перевела на секретаря, сказав, что до вечера никому отвечать не будет – занята. А придя вечером к себе в кабинет обнаружила опять цветы, опять россыпью на столе розы.  И звонок, его звонок.
– Спасибо, Петя.
- за, что Милочка?
- Петенька, не прикидывайся, только ты скрываешься, принеся розы, все остальные декларируют эти свои дары усиленно.
- Милочка, я хотел…
- слушай, сегодня вряд ли получится, давай уж завтра, после бассейна погуляем.
- я и не знаю, доживу ли до завтра.
- Петенька, старайся, я ведь тоже буду доживать. Все. Пока.

Ей казалось, что если она пойдет у него на поводу, если не она будет управлять всем процессом их встреч, то и ничего не выйдет, все порушится. Ей хотелось подчиняться, но подчиняясь управлять, управлять соглашаясь, а не принимая решения.
И ей не хотелось, все это было неосознанно, на уровне оттенков, не хотелось нагромождения их встреч, не хотелось, чтобы они были часты, хотя сама-то она рвалась вообще к непрерывности пребывания, слияния с Петей. Казалось, что как только они будут часто встречаться, то тут же это станет обыденным, а раз обыденным, так значит, и безвкусным, и бесцветным. А краски чувств так страстно расцветали у ней в груди и не хотелось их губить.

 А на завтра, Петя измученный своим ожиданьем, своими грезами, в которых уже смешались все виденья и от дня, проведенного с Милой на ее даче, и от сна или яви с девчонками у него, от своего нетерпения, взяв Милу за руку, как только она вышла из машины, уже не отпускал ее.
Он уже не стеснялся ее подружек, те по-прежнему в основном сидели и болтали, пока Мила плавала, а он был рядом с ней на той же дорожке, и старался задеть ее, каждый раз, когда она проплывала мимо.

 - Мила, а Петя тебя совсем присвоил. – Подруги увидели, да и как они могли не увидеть его прикосновения.
- девочки, это ему и вам только кажется, меня присвоить еще никому не удавалось.
- это Мила меня присвоила, - сознался Петя, опять все переходило в разряд шуток, а и Петя и Мила именно в этом приподнято-шутливом состоянии и находились, только для них это было еще и настроение страсти, пожар влечения.
Каждое его прикосновение распаляло Милу как откровение мечты. И лишь за маской насмешливости она могла скрывать свои порывы, скрывать и от себя тоже. И, если бы не это, то уже никакие моральные устои не удержали бы ее от того, чтобы прямо на улице не «напасть» на Петю.


Они, после бассейна, после ресторана, наконец, расстались с ее подругами, и, наконец, нашли их губы друг друга. В нетерпении бродили по улицам, стремглав заходя в парадные, и застывая там, слившись друг с другом, но ни поехать на дачу, ни к ней на квартиру не решились.
Вернее Мила не захотела этого, ей было комфортно, мучительно, болезненно, но комфортно идти рядом с Петей, и, изнемогая от желания прятаться в закоулках зданий, чтобы подарить себе вкус его губ. Она опять нетерпеливо растягивала, оттягивала приближение нового их слияния, говоря все время: Петя подожди, давай потерпим до завтра.

- а что завтра, ты опять будешь откладывать на потом, Мила я ведь не могу терпеть.
- Петенька, если ты не можешь терпеть, то тогда это не ко мне.
- Милочка, ты меня только манишь и мучаешь.
- и не только тебя, Петенька, - здесь Мила, конечно же, подразумевала только себя, также измучавшуюся, но наслаждающуюся мученьем.
Ей приятно было мучиться и от своего желанья и от того, что только от нее зависело, когда и как это желанье будет воплощаться, как будто до этого, с другими, что-то зависело не от нее, как будто она впервые стала хозяйкой положения, будучи до сих пор лишь немой жертвой.

10.

А у Пети нежданно наступали трудные времена. Нежданно и пока неизвестно для него он стал опять объектом охоты. Он опять стал предметом домогательств и испытаний. – Те две девочки, что пытались его расшевелить на празднике окончания сессии, как-то почувствовали  себя ущемленными, обиженными тем, что им ничего не удалось выжать из Пети.
Причем они не соотносили это на его мужскую несостоятельность, а проецировали неудачу только на себя. И, в общем-то, соревнуясь, решили добиться Пети. Добиться его совсем не испытывая к нему никаких чувств, кроме разве симпатии, той симпатии, что была просто антиподом антипатии.
Решили добиться чисто, чтобы удовлетворить свои амбиции и восстановить уверенность в себе – как так, мы такие молодые, красивые, и вдруг нас не хотят! И с одной стороны у них было удобное время для воплощения планов – наступили каникулы, а с другой, тоже плохо – Петя может куда-нибудь уехать, и тогда – прощай все планы его завоеванья до следующего семестра.

Но им повезло, Петя никуда уезжать совсем не собирался, он ходил окрыленный и ослепленный своей близостью к Миле, своими теперь все время недораспробованными ощущениями. Он все время вспоминал, обсасывая каждое мгновенье, то, как он был с Милой, но к его же сожаленью, память в который раз выдавала лишь то, что это было прекрасно, а как прекрасно – превращала опять, и опять лишь в новое неодолимое желанье.
И тогда он лихорадочно набирал ее номер, а, услышав, даже если она просто говорила «отстань», услышав, немного успокаивался и обнадеживался, значит это все было не сон, значит, возможно, мечты и желанья сбудутся. То, что они уже сбывались, он сразу же забыл, забыл отягощенный новым приступом влеченья.
 

 Петя их встретил у дома, лишь только вышел из парадной. Встретил, и полу узнав, полу кивнув, прошел мимо. Но они его окликнули: - Петя, ты как-то очень холоден сегодня.
- девочки, а вы ничего не перепутали, когда я был горячим? – совсем уж неохота и незачем ему было с ними говорить, но ведь и не убегать от них, в самом деле.
Петя теперь и не помнил точно, что между ними было у него на даче, и вообще было ли что-то, для него тот праздник остался лишь воспоминанием усталого счастья от Милы и дурмана от выпитого вина.
- а мы мимо идем и видим тебя, и думаем, почему бы не идти дальше вместе.
- что ж, идем, только я не знаю, куда вы идете, а вы не знаете, куда я.
- мы с тобой, мы же мимо идем.
- ладно, ладно, пойдем тогда все мимо.

Петя и сам точно не знал, куда он идет, вернее ноги сами шли к Милиной работе, в ее кафе, к ней. Но он с ней не договаривался и совсем еще не решил, покажется ли он ей без предварительного звонка. Поэтому начинал сворачивать в сторону, как только слишком уж близко приближался к ее работе. И путь его от этого выходил странно извилистым, концентрически извиваясь вокруг Милы.
Девочки шли по обе стороны от него, подхватив его под руки, и прильнув к нему очень доверительно. И, если поначалу он слегка дичился, то их непритязательно-ласковое к нему обращение, разговор в основном между собой, лишь слегка его задевающий, убаюкал и расслабил Петю. И он начал чувствовать себя комфортно, он всегда защищавшийся от всех, а от девочек особенно, отчуждением и колкостью, с этими девочками оттаял, отошел и принял их уже в свое комфортное окружение.
Мила стояла в этом ряду его общения совершенно особняком. Он с самого начала сам подошел к ней, он с самого начала не ассоциировал ее с остальным миром, для него Мила с первого взгляда была потусторонней пришелицей, спустившейся пробудить, расшевелить, а затем и понять, и ублажить его проснувшиеся страданья.

- Петя, сколько мы еще гулять будем, давай остановимся? – девчонки действительно устали толочься практически на одном месте, им хотелось уже посидеть вместе с ним в каком-нибудь местечке, где можно будет и поприставать и подоговариваться на будущее.
И Петя было ринулся в кафе к Миле, но вовремя опомнился и отвернул. А девчонки как-то невзначай заметили, что он встрепенулся, подходя к этому кафе, заметили, еще не поняв этого, отложив это в бессознательном. И зашли в другое место, посидели, поболтали о самом разном, так как болтают сверстники, еще не отягощенные проблемами.
Петя, вроде бы и расслабившись с ними, вроде бы и спокойный, и отвлеченный от мыслей о Миле, внешне почти забыл ее. Но, однако, она и здесь не покидала его, проецируясь на этих девочках, невольно комментируя их слова, их жесты. И Петя сравнивал невольно. Но несравнимо было очарованье Милы с ними.
Их простота и их доступность звучала для него диссонансом изысканности его встреч с Милой. К которой он уже начал рваться, тяготясь этими девочками. А они, очевидно решив для себя, что уже задуманное на сегодня выполнили, и, видя, что Петя опять начал становиться скучным и нелюдимым, стали прощаться, удостоверившись, что они договорились о следующей встрече.


А Петя и не догадывался, что они с ним договорились еще встретится, он, расставшись с ними, стал перемещаться в сторону Милиной работы, в ее кафе. И, вольготно пользуясь свободным временем каникул, остался там до позднего вечера надеясь увидеть Милу.
Странно, но звонить не хотел. Ему нравилось сидеть караулить, выжидая и ожидая ее. Наслаждаясь ароматом предвкушения, ароматом места, где он с ней познакомился, где попал и пропал в ее омуте. И то, что она не вышла сегодня, возможно ее вообще не было на работе, совсем не расстроило Петю. Наоборот, еще больше возбудило его желание, его стремление и его надежды.

Вышел ее муж, прошелся по кафе, сел за столик, поел, совсем не замечая Петю, и лишь уходя, наконец-то увидел его. Увидел, подошел, поздоровался, уж наверняка совсем не помня, кто это и как он с ним знаком. Проговорив только стандартные «как дела», и совсем не слушая, такого же стандартного ответа опять удалился в контору.
А Петя долго смотрел ему вслед, искренне завидуя, что он-то, в отличие от него, Пети, будет сегодня уже обнимать и прижимать Милу к себе. Гладить ее небесно-шелковистую кожу, дышать святочным запахом ее волос, будет наполнять и сам наполнится ею.
В одном только ошибался Петя не зная, как ни будет стараться Муж Милы наполниться ею, как ни будет он стараться наполнить ее, но уже никогда не сможет этого сделать, теперь Милу наполнял только Петя, переполнял ее, впрочем, и до Пети, как выясняется, никто и никогда не мог наполнить ее. Предлагая лишь суррогат того, что пришло к ней вместе с Петей.


Петя так и не дождался Милы. И досидев до закрытия, пешком возвращался к себе домой, пытаясь усталостью хоть чуть-чуть разбавить томление. И уже ложась спать, просто приказал себе, что завтра, завтра точно позвонит и договорится с ней и о поездке на дачу и о дрожащем рук влечении. Совершенно забыв при этом, что завтра будет вторник, день, когда она ходит в бассейн.
А когда проснулся, вспомнил, и хорошо, что по привычке хождения в институт проснулся достаточно рано, чтобы успеть в бассейн. Правда, уже совсем не успевал к тому, чтобы самому поплавать, но вполне успевал перехватить Милу, когда она будет выходить уже наплававшись.
Петя выбежал из дома, даже не успев позавтракать и бегом помчался к остановке чуть не сбив вчерашних, уже хорошо знакомых девчонок, на ходу им крикнув: привет. Девочки ошарашено смотрели ему вслед. «И куда он помчался, - остолбенев от удивления спрашивали они себя,  - так делово, так опаздывая, посреди каникул? Надо взять у родителей машину, чтобы проследить его, если и завтра он также пронесется мимо».

Петя успел, успел встать перед выходом, уже отдышавшись, и встретить Милу. 
– Петенька, ты совсем обленился на своих каникулах, тебе теперь даже лень меня видеть.
- Милочка, ты ведь неправа, я тебя вижу все время, и во сне даже гораздо лучше, чем наяву.
- Петя, я тебя уже учила и сейчас скажу – не надо мне говорить, что я не права, тем более, что это не так. А будешь так долго спать, то видеть меня действительно сможешь только во сне.
- Мила, а ведь мне действительно кажется, что я проспал тебя. И вот сейчас чудится, что как только я тебя коснусь  - ты исчезнешь.
- чтобы не исчезнуть, давай я тебя коснусь, - и она тронула своими губами его губы, тронула чуть-чуть, так что он лишь почувствовал прикосновенье, так, что он закрыл глаза в изнеможении.
- Милочка, ты опять исчезаешь.
- Петенька, если я задержусь у твоих губ, то растаю.
- может пойдем, поедем куда-нибудь таять вместе?
- давай попробуем. – Они сели в ее машину и поехали, но поехали не исчезать, не таять, а очень тривиально, автоматически в ресторан, как всегда они делали после бассейна.

Как не пытался Петя сегодня увезти Милу, но ничего у него не получалось. Она все откладывала и оттягивала их новое уединение, казалось ей нравится, что он молит ее быть к нему снисходительной и позволить не только губами коснуться ее губ, но и опять прижать, впитать всю ее.
Только и у него и у нее это «опять» было неопределенно необозначено, а было ли что вообще между ними, они определенно не могли бы на это ответить. Теперь, после ресторана, они доехали до ее работы, она высадила Петю за пару кварталов от своей фирмы, прошептав ему на прощанье чуть слышно, касаясь губами его губ: - приходи завтра, приходи пораньше.

Эти последние ее слова, последнее прикосновенье губ вознесли и обнадежили Петю, вселили не горечь томительного предвкушения, что почти всегда он ощущал, расставшись с Милой, а радость, радость очаровательно влекущей надежды и уверенности в ней.

Так приподнято-радостный он подходил к своему дому. А здесь его уже ожидал, нельзя сказать, что неприятный, но негаданный сюрприз. Девочки, решившиеся добиться реванша с Петей, подходили к этому очень настойчиво и серьезно. Они стояли возле его дома с несколькими ребятами и девчонками из его группы. – Петя, наконец-то, мы собрались на природу, на шашлыки, а ты пропал, заставляя всех ждать.
- как ждать? Какие шашлыки? – Он совсем не помнил, да и как он мог помнить, он, увлеченный Милой, что оказывается эти девочки, договаривались с ним о выезде за город, о пикнике на природе.
- Ладно Петя, ты опять как всегда пытаешься придуривать, - тут вмешались и парни, уже изнывающие в нетерпении и напитков, и мяса, и приключений, - не набивай себе цену, мы и так все тебя ценим, поехали.

И Петя ничего до конца так и не сообразивший, увлеченный своими друзьями, пошел и, в конце концов, пошел и весело и с охотой, отвлекшись дружеской беседой, предвкушением пикника, беззаботного времени на берегу чистого озера.
Было три машины, и все без тесноты разместились в них. Петя сидел в машине, в которой не было этих девочек, а потому и забыл о них тут же, хотя и у своего дома это не они упрекали его в опоздании, они как бы остались в стороне от него, пока.

И лишь приехав на место, на берег озера, и увидев, что все начали ставить палатки, он начал понимать, что они здесь задержатся, по крайней мере, на сутки. И поначалу вроде бы загрустил, помня зовущий шепот Милы, но загруженный работой по обустройству лагеря, а затем и подоспевшим шашлыком, отвлекся, так отвлекся, что забыл.
А чем дальше, тем забывать становилось все легче и легче. Все окружение способствовало этому. И дружеская болтовня парней, и поглощаемая водка, и вкусная еда, способствующая этому поглощению, и спокойствие и тишина окружающей природы, вроде бы такой же, как и на даче, а вот надо же, все-таки было отличие – здесь ощущения были совершенно другие.


Девочки, ни те, что были им заняты, ни подруги парней, пока никак не отвлекали, никак не выделяясь из общего фона – составляя компанию все теми же веселыми «парнями», как Петя и его друзья.
Но все девочки были веселыми «парнями» лишь до поры до времени. И когда уже много было выпито, когда уже луна освещала серым светом все, что не попадало в свет костра, когда чуть видимые звезды хороводом начали свое шествие по небу, то и кампания парней стала дробиться, дробиться соединяясь.
И, продолжая все так же сидеть у костра, теперь все компания, оставаясь все в том же составе, разбилась на группки. Группки в основном по два человека, обнявшиеся, прижавшиеся друг к другу, прижавшиеся совсем не от холода, а по влечению, наверное, души. И было так хорошо и уютно, что Петя почти естественно воспринял двух девочек прильнувших к нему.

Тепло выпитого туманило и кружило голову, а девичье тепло кружило тело. Девочки же, почувствовав это кружение тела, стали усугублять его, неназойливыми, но настойчивыми и непрекращающимися прикосновениями и словами, которые невозможно было разобрать, но которые говорили только об одном. И, стараясь, чтобы Петя уж точно сегодня им достался, они все подливали и подливали в его стакан «живительной влаги».
А Петя, по приезду забывший шепот Милы, теперь в тумане и круженье головы все четче и четче вспоминал его. И становились ему смешны попытки девочек с их прикосновениями, с их словами. Он, почти как со стороны, смотрел, как их руки рыщут по его телу, как их губы что-то шепчут ему в ухо, как он сам непроизвольно пламенеет и возбуждается. Но и это его возбуждение совсем не было связано с этими девочками, он, может как раз благодаря их стараниям, все больше и сильнее вспоминал Милу.
И, встав, подошел к машине, и написал записку: я ушел, звоните, завтра буду в городе. А потом, сначала скрываясь, выбрался на дорогу и пошел в сторону города, не очень-то надеясь на попутку в это время, а, совсем не пугаясь, решив идти до утра, когда уже пойдет поток машин и легко можно будет доехать до города.

11.

И вот поневоле поверишь в потусторонние силы. Поверишь не только внешне колдовское обличье Милы, но и в то, что и внутри она тоже стала такой же ведьмой. Ведь прошептав ему слова пред расставаньем, она их даже не прошептала, а прошелестела, но этот шелест, странным образом и был услышан и был понят и проник в него.
И она была совсем не спокойна после расставанья, а как-то просветленно сумрачна ожиданьем. Вся в напряжении предчувствий. И вечер, и серая ночь, и дымная луна, также освещали ее, как и Петю, как и девочек прильнувших к нему.
И почему сегодня, именно сегодня ей совсем не спалось, и тело ее не просило привычного успокоения от Мужа, как не было его привычного зуда. А была лишь бессонница, да мрачное просветление. И совсем не хотелось ни сигарет, ни кофе, ни даже встать с постели.

Она лежала с открытыми глазами, совсем не испытывая неудобства, не чувствуя усталости, ничего, кроме сначала тоски, а потом облегчения, так, как будто у нее исчезло тело, и она уже нежилась, растворяясь в сером тумане раннего утра еще бывшего такой же серой ночью.

Петя в это время еще бодро шел по шоссе. Но уже какие-то странные люди, в такую рань, уже проезжали в город, и кто-то остановился, и повез его, совсем не требуя денег, совсем не приставая с разговорами, а так подхватив его в ранней мгле и увезя, из утреннего загородного тумана, в уже просыпавшийся город.

Петя приехал домой, но уже не ложился спать, а ждал когда же, по его расчетам, будет удобно позвонить. Он помнил, что Мила сказала ему – приходи, но куда и как, ее кафе откроется только в одиннадцать, а прийти в офис – не совсем понятно. Поэтому он дождался приличного, как ему казалось времени – и в девять ей позвонил.

Звонок Пети разбудил ее. Мила открыла глаза, посмотрела на часы и совсем не удивилась. Она – так рано всегда встающая в девять часов еще в постели! Но ни удивления, ни изумления, будто это обычное время ее пробуждения.
И проснулась она легко-легко, словно не телефон будил, а сам нежный шелест утра звенел колокольчиком.
– Петенька, где же ты? – Она спросила так, будто Петя должен был быть рядом с ней, на одной подушке.
Мила даже посмотрела на нее, посмотрела и улыбнулась, томление разливалось по телу, всей своей кожей она ощутила запах свежего утра, еще того, что был, когда она засыпала. И она чувствовала, казалось, тепло его тела, как будто он провел всю ночь с ней, согревая ее и греясь ею.

Петя что-то говорил, а она, совсем не слушая – Петенька, ты адрес знаешь, я там буду через полчаса, - и выключила трубку.
У нее приятной тяжестью окаменела грудь, как только он позвонил и, подгоняемая ею, Мила залетела в душ, умылась и, одев спортивный костюм на голое тело, спустилась к машине.
И ей было совершенно наплевать, как она выглядит, кто и что скажет, увидев ее такой спортсменкой, будто она на пробежку собралась. Ее распирало от свежести утра, от свежести голоса Пети, от свежести мыслей о нем.
Подъехав к квартире, увидела Петю, но, не останавливаясь, промчалась мимо, лишь призывно махнув рукой. Он поднимался за ней также быстро, но все ж догнать не смог, и она открывала ему дверь и встречала его. И пока он входил, Мила уже сорвала с себя ненавистный костюм, что скрывал ее, не давая ей вылиться на него.
Петя, захлопнув дверь, застыл как камень, к нему приближалась не она, не Мила, а на него наплывало, захватывало, обволакивало чудное виденье, с яростью и силой цунами. Он не мог даже пошевелить пальчиком, а Мила, полностью завладев им, медленно, как в замедленном кино, как будто они были в вязкой жидкости. А возможно и сам воздух, и само время вокруг них сгустилось, она медленно-медленно повела его за собой и сливалась с ним так, как и сама не могла бы себе представить….

Она сладко тормозила все его порывы, растягивая их до бесконечности, и от этого, усиливая их неимоверно. Она совсем не ухищрялась и не изощрялась. Все получалось само собой, но так изысканно тонко и дурманящее мягко, что и сама опустошенность звала ароматом искушения, и все у них начиналось снова и снова.

А потом они, очнувшись, лежали рядом, долго очень долго, пока она не заговорила: - расскажи, где ты был сегодня.
И здесь Петя утаил от нее, что его не было дома, что он был с товарищами на озере, и что среди этих товарищей были и две девочки, почему-то проявляющие к нему сильный интерес.
Впрочем, девочек он и не утаивал, он про них просто не помнил, забыл, они совершенно не отпечатались в его памяти. А Мила как-то учуяла, что он говорит не все, и вообще, быть может, говорит не так. Может быть, это было чутье, что не давало ей спать ночью и лишь погружало в провидческий транс.
Так или не так, но Мила это учуяла и поняла, что ей не договаривают, что от нее скрывают. Но приняла это спокойно и легко. Пока не оформляя это в какие-либо выводы. Да и ощущение, что Петя не все говорит ей, было пока еще только ощущением. И поэтому ритм дня, дня вдвоем, только вдвоем совершенно не менялся.
И хоть и была Мила зачинательницей всех их сегодняшних слияний, но это было лишь внешне, а на самом деле только сегодня она впервые отдавалась, а не брала, только сегодня она поняла, что такое и как это отдаваться полностью и бесконечно до конца.

Даже в эти летние дни за окном уже потемнело. Стояла ночь.
– Петенька, пора разбегаться, то, к чему ты стремился, произошло и не раз, наверное, уже хватит.
Мила совсем выбилась из своей оболочки – она совсем не стремительно, не порывисто и быстро собиралась, одевалась, а по-прежнему искусно-медлительно, растягивая каждый миг, как  будто это тоже были миги наслаждений. И отвезла Петю, и, вернувшись домой, все уже спали, также медлительно прошла в ванну и почти полночи нежилась в воде, делясь с  ней  вкусом, всем ароматом сегодняшнего дня.

12.

А Петя уже не просто вышел из машины, он выпал и, упав в постель, проспал больше суток измученный и бессонной ночью и изумительно изматывающим днем. Проснулся далеко за полдень следующего дня, и не хотелось совсем вставать, он все еще плавал в грезах дня слияния с Милой. Все еще хранил запах ее тела, сладость ее губ.
Но день, все-таки поднял его, Петя вышел из дома, направляясь к ней. Направляясь в ее кафе. Ему не терпелось посмотреть, увидеть ту, кто так сладко баюкал его эти сутки. И совсем не заметил, да собственно он вообще сейчас ничего не замечал, тех двух девочек, что так неудачно приставали к нему на его даче, что так безрезультатно ездили с ним на озеро, и все больше и больше западающие на него.

Он легко и свободно шел к кафе, к Милиной работе, наслаждаясь, все еще наслаждаясь ее запахом, ее послевкусием. Тем чего не было ни после первой их ночи, ни после дня, проведенного с ней у нее на даче. Так никого и ничего не заметив пришел в кафе, сел за столик, и с наслаждением стал ждать, будет ли она здесь, быть может, увидит ее.

Она по-прежнему влекла его так сильно, сильнее даже… Хотя, каждый раз, когда он пытался осознать, как он ее хочет, каждый раз ему казалось, что сильнее он еще никогда и никого не хотел.
Он просто вздрогнул, услышав: - Петя, и долго ты нас не будешь замечать?
Он не знал здесь никого, только Милу, да теперь и ее Мужа. А вот, кто-то знает его.
Повернувшись, он увидел этих двух девочек за соседним столиком. По количеству чашек кофе, по их глазам было понятно, как давно они здесь. А Петя, как взял свой кофе, так тот стоял даже не пригубленным.
– А вы откуда здесь? - Невольно вырвалось у него, как будто они вообще, никогда не могли здесь появиться.

- Это ты откуда? Мы здесь постоянно сидим, и сегодня, когда мы мирно здесь были, пришел ты, сел за соседний столик, сделав вид, что нас не замечаешь. – Девочки явно ерничали, но он-то этого понять или хотя бы уловить не мог.

- Я? Я люблю это место, - не смог утаить Петя. Он еще весь был в грезах и воспоминаниях. И совсем не мог подстроиться на ту игривую волну, на которой были эти девочки.
- давно любишь? Странный ты Петя, никак не можем понять, какой ты.
- А зачем понимать? Может и не надо этого делать?
- Петя, ты разбудил любопытство, и его уже не унять.
- Ладно, ладно, уймитесь, ухожу уже.
- Петя, этим ты от нас не отделаешься, или мы так противны тебе?
- Что вы, девочки, просто у меня свои дела, а у вас, наверное, есть и ваши, так что каждый при своем.
- Петя, ты как-то не совсем обычно говоришь, а еще мы знаем, что любишь стихи, прочитай нам что-нибудь.
- Чего только злые языки не нашепчут, я кроме школьной программы ничего никогда не знал, да и ту уже забыл.

Петя, так же как и Мила считал стихи, теперь только их достоянием, и совсем не собирался делиться этим достоянием, даже с этими, в общем-то, неплохими и симпатичными ему девочками. Петя поднялся и вышел. Он больше не мог оставаться в кафе, когда они так насели на него.
Они сломали его одиночество, так хорошо мечтавшее и ждущее Милу. Он просто стал бесцельно шататься по городу, так же останавливаясь, и присаживаясь в кафе, барах. То выпивая кружку пива, то чашечку кофе.
А девочки увязались за ним, но, выйдя из Милиного кафе, они уже перестали мешать ему, а наоборот, развлекали, хотя рассказать о чем они говорили, он не мог. Он просто не помнил, что он им говорил, что они спрашивали, что отвечали.
Они были рядом, заполняли собой пространство вокруг него, теперь уже не раздражая. И вновь они дошли с ним до его дома. И вновь они с ним о чем-то договорились. Но о чем, он совершенно не знал, он опять даже не знал, что они договорились.


Мила же эти дни активно работала, она приезжала и уезжала с работы вместе с Мужем, а днем совсем не выходила из своего кабинета, даже еду ей приносили туда. И пропустила поход в бассейн тоже очень легко. И все время была на подъеме, она была озарена тем светом, что остался от негаданно изумительного дня с Петей.
Мила о нем и не думала, но Петя, казалось, наполнял ее до краев, наполнял таким спокойным счастьем, что она даже потихоньку делилась им, выплескивая его то мягкостью обращения к своим сотрудникам. То, неожиданно зайдя в кабинет Мужа, проводила рукой по его голове, ероша волосы. То, что уж окончательно непонятно и более чем странно, взяла и позвонила Вадиму, и ничего от него не требуя, просто спросила: - ну как дела? – чем совершенно выбила его из колеи и поставила в тупик, судя по его ответам, и попрощалась с ним очень тепло, никуда его не позвав.

И никаких ощущений, тревоги, как было у нее, когда Петя отдыхал на озере, у нее не было, хоть и вились вокруг него в это время те же самые девочки. Наверное, тот аромат, что оставила Мила на нем, охранял его, позволяя ей не думать, не тревожиться о возможных соперницах. Но любой аромат, в конце концов, улетучивается, наверное, это и вывело Милу из заточенья своего кабинета и заставило спуститься в кафе.

Петя уже был там, вернее не уже, а все еще, он достаточно рано пришел. Пришел один, девочек, с ним договаривающихся, не было у его дома, и никто его не сопровождал. Но они подошли позднее, и подсели уже прямо к нему, по-прежнему слегка мечтательному, слегка в забытье воспоминаний.
Но уже и это забытье слегка ослабело, и он теперь все внимательнее вглядывался в полумрак зала, пытаясь уже наяву увидеть ее. Но кроме пустоты или этих двух девочек не видел ничего. Что-то и о чем-то они разговаривали, но его это совершенно не трогало, потому и протекал весь разговор мимо.

А Мила почему-то  сегодня пришла, спустилась в кафе, не как обычно, а вышла из своего офиса на улицу, и уже оттуда зашла. Зашла незамеченной Петей – он ловил ее взглядом у служебного входа, так как она обычно входила.
Пришла и села в сторонке, лишь сделав знак официантке, чтобы к ней та подходила без суеты, не привлекая внимания. Она сразу увидела Петю, еще не войдя в кафе, она почувствовала, где и как он сидит. Увидела и двух девочек рядом с ним. Странно как спокойно она их увидела. Как будто они находились в ином измерении, как будто она была в другой субстанции.

Она, можно сказать, любовалась ими. Ее глаза ласкал Петя, и вся она, созерцая их, покойно отдыхала, как будто на волнах качалась, теплых и ласковых. При этом сама же удивлялась себе, что не было никаких приступов ревности, что ярость не перехлестывала через край и не выливалась чернотой в зал, так как это произошло в бассейне, когда ее подружки двинулись к Пете.
Мила так долго сидела, но раздражение так и не появилось, мирное чувство покоя и удовлетворения все так же наполняло ее. И, наполняя, привело к странному выводу. Даже не выводу, а решению. Которое еще не оформилось в слова, но которое уже было готово сорваться с кончика языка. Но, пока не став говорить, никого не став беспокоить, она так же незаметно исчезла из кафе, как и появилась, так и не показавшись Пете.

Но Мила обольщалась, отмечая свое благостное созерцание Пети и двух девочек рядом с ним. Несмотря на ее мирный взгляд, ее ярость, ее раздражение, так и не замеченные ею, потихоньку выползли и заполнили зал, все кафе.
И совсем недолго после ее ухода девочки оставались рядом с Петей. У них стали возникать какие-то неудобства, пропал уют и очарование этого места, появилось неодолимое желание уйти поскорее из этого кафе.
И они стали тормошить Петю, пытаясь заставить его переменить место, но он словно прилип и оказался совсем неподъемным. Поэтому, в конце концов, они ушли так и оставив его, им оказалось легче расстаться с ним, чем оставаться дальше в этом кафе.
А Петя, посидев еще часа два, тоже побрел домой. И, только уже ложась спать, сообразил: а что же я не позвоню ей? – и набрал ее номер. Мила ответила сразу же после первого гудка, может быть еще до него, как будто сидела, глядела на телефон и ждала – где же звонок.
- Петенька, увидимся в бассейне. Целую, пока.

13.

Когда позвонил Петя, Мила уже переговорила с Мужем. Уже решение, пришедшее к ней в кафе, наполнилось словами, которые он и сказала Мужу. Сказала, когда они вместе ехали с работы: - ты знаешь, я устала, я устала от всего, от работы, от дома, от семьи, от тебя. Не обижайся, больше всего я устала от себя самой. Мне надо отдохнуть, но так, чтобы переменить все, возможно, переменить и себя.
- Милочка, давай поедем, куда хочешь, ты же знаешь, я все для тебя сделаю.
- ты меня плохо слышал, или плохо слушаешь. Я от всего устала, даже от тебя, хотя от тебя, наверное, в последнюю очередь.
Я хочу уехать одна, чтобы никто не знал, где я. Я хочу выключить свои телефоны, чтобы никто не спрашивал, где и как я. Я хочу исчезнуть, чтобы опять родиться, родиться вновь с вкусом к жизни. А сейчас мне все обрыдло. Я готова укусить, и я не кричу, и не плачу, лишь оттого, что не умею, да и не хочу так делать.

И так излив на Мужа свое непроявившееся раздражение, от увиденного в кафе, свое неприятие увиденного, Мила объявила Мужу, что уезжает. Вернее, этого утверждение не звучало из ее уст. Это он уже уговаривал и собирал ее в поездку, после того, как до него дошла волна ее слов. И лишь попросил ее сказать, когда она уедет.

- Неужели ты меня считаешь такой бесчувственной, я конечно же скажу и когда я уеду, и когда приеду, и где буду, и будет телефон, и будем созваниваться, я ведь понимаю, что никуда от всего этого не деться.  Это был крик души сейчас, а когда я это прокричала, то уже и сомневаюсь, а хочу ли я уезжать.
- Знаешь, Мила, я ведь тоже не пробка. Я такое тоже переживал, поэтому не хочу, чтобы еще раз моя Милочка так «кричала», поэтому без сомнения ты поедешь, если хочешь, то я сам подберу для тебя отдых.
- Милый, спасибо, но лучше я уж сама. Во-первых, я не знаю, когда меня сорвет с места, поэтому не знаю и куда, может это будет завтра, а может через пол года – как накатит. А возьму билет, скажу, когда и куда.
Так Муж ее уговорил съездить и отдохнуть.


Мила, наплававшись, стояла рядом с подружками, промокая волосы полотенцем. Петя же присел, такие объемы, что накручивала Мила, были ему тяжелы, он сегодня пытался от нее не отставать и порядком измучился.
– Девочки, а на пару недель я вас покину.
- как это?
- просто поеду в отпуск, отдохну от всего.
- и куда же?
- да хоть куда, все надоело, хоть на южный берег Баренцева моря, лишь бы кардинально переменить обстановку хоть на пару недель.
- счастливая, а у нас мужья не могут, заняты, а без себя они нам шаг в сторону сделать не дают.
- то-то я гляжу, что вы не шаги, а путешествия в сторону проделываете.
- Мила, и ведь не мы одни….

А Петя все слышал, но что вмешиваться, когда говорят подруги, тем более, что он рассчитывал еще побыть с Милой наедине, ну хотя бы в ее машине.
И действительно, как ни странно, в ее машине они были только вдвоем. Но заговорить об этом, он решился лишь в ресторане, когда они уже допивали кофе.

- Мила, а мне ты не сказала, что уезжаешь, - с укоризной начал Петя.
Но Мила его прервала, – потому что тебе я хотела предложить совсем другое, а ты сбиваешь меня.
Такое лукавство Милы, было и ей самой смешно, никто, никогда не мог не то, чтобы сбить ее с мысли, в ее присутствии просто такие попытки не возникали и возникнуть не могли, - я тебе хотела предложить поехать вместе со мной, только зачем же это делать при посторонних.
И Петя замолк, ошарашенный таким предложением, ошарашенный предчувствием чего-то необыкновенного.
- я, я…
- если не хочешь, так и скажи, не обижусь и отдохну без тебя, - все-таки природа брала свое, командирские нотки Милы прорывались даже когда она этого не хотела.
- Милочка, я готов, хоть сейчас, готов хоть куда, лишь бы с тобой.

Так они и договорились, договорились, что она возьмет билеты, что улетит на день раньше его, так она решила, а что сказать своим родителям, он сам сообразит. И уехать решили побыстрее, не дольше чем дней через десять, а возможно и раньше.

14.

Мила только теперь поняла, что она ощущала, когда смотрела на Петю в кафе, на девочек рядом с ним. Она поняла, что Петя, девочки, - это все обитатели другого мира, другого созвездия, другой галактики, другой вселенной.
А ей, каким-то образом удалось подглядеть, как они живут, и каким-то образом она, ее мир, существующий и живущий совсем по другим законам, совсем в другом измерении, пресеклась с их пространством.

Пересеклась вполне осязаемо – она чувствовала Петю не только глазами, не только сердцем, но всей кожей, всеми порами, всеми клеточками. И еще поняла, что это пересечение отнюдь не вечно, оно случайно, такое ни с кем не происходит, это ей повезло, ей одной, одной, наверное, из миллиона таких как она, но этот краткий миг уже и у нее на исходе.
А все остальные всегда тупо проходят мимо, не замечая ни других миров, ни себя в них, не замечая того, что каждому выпадает удача этой встречи, но все равнодушно воспринимают это только как пыль на туфлях.
А вот ей повезло остановиться, нагнуться и потрогать эту пыль. И эта пыль оказалась ароматом цветов, дыханьем моря, светом звезд. Но как все прекрасное – быстротечным. И только таким образом – забрав Петю – она могла продлить эту агонию встречи с этим, другим, совсем не чужим, совсем знакомым, но уже далеко чуждым для нее миром.


Высадив Петю, Мила подъезжала к работе с намереньем заняться поиском варианта поездки, впрочем, куда ехать она уже решила. Но надо было еще организовать билеты, гостиницу и прочее, что только взбредет в голову.
Это «прочее», в основном и было главной программой, главным отдыхом. Следовательно, надо было садиться на телефон и работать с ним. Но, останавливаясь у своего офиса, Мила поняла, что вряд ли сегодня ей уже удастся это сделать, улыбающиеся подруги, расставшиеся с ней час назад у бассейна, ждали ее встречая так, будто год не виделись, – Милочка, брось хоть на пол дня свою работу, не сгорит ничего. Пойдем к тебе в кафе все обсудим.
- что все-то? Ничего не понимаю, что обсудим? – Но подруги уже шли вместе с ней в кафе, к столику. Уже заказывали кофе.
- Мы созвонились со своими мужиками, и они нам дали добро на поездку с тобой.
- Вы с ума сошли? Какая поездка? Куда вы со мной собрались?
- Как куда? Ты ведь решила съездить отдохнуть, вот и мы с тобой поедем. Наши мужья тебе доверяют и сейчас приедут сюда переговорить с тобой, удостовериться, что все, что мы им сказали про отдых – не выдумка.
- Большое спасибо, удружили, учудили. Я ведь вам сказала, что еду одна, и никого видеть не хочу, я и от вас отдохнуть тоже хочу.
- Мила, подожди сердиться, мы все понимаем и совсем не в наших намереньях мешаться у тебя под ногами, мы с тобой лишь улетим и прилетим назад одним рейсом, а выйдя из самолета разбежимся, каждый в свою сторону.
- И все равно, вы меня подставляете, чтобы я объяснялась с вашими мужьями.
- Мила, ты же их знаешь, тебе лишь надо цыкнуть на них, как ты обычно делаешь, и все, они тут же станут на задние лапки.
- Ладно, уговорили, но это последний раз, когда я вас прикрывать буду, - подруги уже не слушали, что она говорит, они целовали Милу в щечки, приговаривая, какая она хорошая, верная, настоящая.

И уже Миле ничего не оставалась, как ждать вместе с ними их мужей, их успокаивать, и последним аргументом сказать, «да, что я нянька, что ли. Езжайте сами с вашими женами. Мне они и тут надоели».
После чего, уже все сомненья были разрешены, и началось празднование начала отдыха, а подруги позвонили и ее Мужу, и он тоже пришел. И тоже обрадовался, что все-таки Мила едет не одна, а с подругами.
И уже не отходил в этот день от Милы, уже возбужденный больше нее ее предстоящим отдыхом. Единственное, что Мила сделала, это сказала подругам, чтобы завтра к обеду ее билеты туда и обратно лежали у нее на столе, иначе – пусть гуляют сами, без нее.

И хорошо, что Пети в этот день не было в кафе. Он огорошенный приглашением Милы, с счастливой, непонимающей улыбкой бродил вокруг своего дома. Позвонил родителям, сказал, что уедет на пару недель отдохнуть, а куда скажет через пару дней, когда уже будут билеты.
С родителями, как он и ожидал, проблемы не было. Они уже считали его вполне взрослым и ответственным, способным сообразовывать свои поступки. А пока болтался около своего дома, дома-то не сиделось, появились и эти две девочки. И Петя даже обрадовался, увидев их.
Возбужденный предстоящей поездкой с Милой, радость изливалась из него. Он сам подбежал к девочкам, сам, здороваясь, поцеловал их в щечки, сам подхватил их под ручки и повел… - куда они хотят.
Про свою поездку предстоящую он им ничего не сказал. А свое возбуждение объяснил очень просто: наконец-то дошло, что я с сессией разделался, что каникулы начались.

- Да, Петенька, до тебя как до жирафа доходит.
- Зато как качественно, - рассмеялся он.
И они тоже расхохотались, зараженные его радостным возбуждением. Весь оставшийся день он делился с ними своей радостью. Совсем не рассказывая про нее. А окуная их в те же лучи счастья, которые нежили его.
И девочки не понимали, кто и за что называл Петю скучным и неинтересным, с причудами. Они  забыли и свои бесплодные попытки общения с ним на его даче, и его бегство с озера, и его удаленность в кафе.
Сейчас все, что он ни делал, все было приятно и заразительно. Им, увидевшим его таким, почудилось, что он за ними ухаживает. Да и откуда им было знать, им неведавшим, что Петя тоже соприкоснулся с миром, так поразившим Милу. Только он-то жил в этом мире, где Мила была гость. И эти девочки тоже жили в этом мире.
Но они-то этого не понимали, а Петя уже начал ощущать соприкосновение пространств. И возникшими чувствами, от этого соприкосновения, он делился с ними. Нехотя, неосознанно, но делился. И девочки, уже через него стали тоже соприкасаться, с тем, с чем соприкоснулся он, касаясь Милы. С чем Мила соприкоснулась, встретив Петю.

И для девочек было откровением простые его прикосновения, без всякого умысла, но уже будившие в них, ищущих и ждущих, так желанные и для них ожидания.  А он, недогадливый, продолжал их провоцировать. И они уже пожалели, что некуда идти, что они не запаслись вариантом, где можно бы было без хлопот уединиться.
А потому, в конце концов, Петя проводил их по домам. На прощанье, поцеловав обеих, причем не просто чмокнул в щечки, а уже привычно для себя, коснулся их губ, сам-то ничего при этом, не ощутив, но их-то он и разбудил и стимулировал, они-то все воспринимали серьезно, как исполнение своих желаний, и уже восприняли это, многозначительно планируя завтрашний день.
Потом Петя вернулся к себе и заснул быстро и счастливо, совершенно не помня этих девочек, не помня, как он с ними прощался, как и о чем он с ними договорился, он заснул в предвкушении чуда. Именно чудом ему виделась предстоящая поездка с Милой.


А на следующий день, получив свои билеты, Мила заказала и билеты для Пети. Он вылетал на день позже. Взяв его билет спустилась в кафе, и опять вошла в него не как обычно, через служебных ход, а прошла через улицу.
Она совсем не договаривалась, что Петя будет ждать в кафе, но почему-то была уверена, что он там. И вновь она увидела Петю сидящим в окружении этих двух девочек. И вновь она присела за столик, чтобы оставаться незамеченной, лишь наблюдая, совсем даже без интереса за ними.
И опять ни зависти, ни ревности, ни злости. Даже не было холодного любопытства. Так, только безмятежное созерцание. Но и это безмятежное созерцание, в конце концов, дало свои плоды.
То, что для нее было безмятежностью, для этих девочек оказалось как предчувствие грозы, и опять они ушли, пытаясь и Петю увести с собой.
Для них совершенно было непонятно, как он такой приятный и веселый вчера, так живо с ними общавшийся, сегодня, в этом кафе опять задумчив и безразлично к ним холоден. И как опять неуютно они себя начали чувствовать в этом кафе, что-то просто выталкивало их из него. И они ушли. Но Петя остался.

И когда он остался один, Мила подошла к нему.
– Здравствуй Петенька. – Мила теперь, после понимания того, что с ней происходит, даже на словах старалась, старалась бессознательно, продлить свое с ним общение, говоря более длинное «здравствуй», вместо короткого «привет».
Петя, при звуке ее голоса начал подниматься, но она, положив ему руку на плечо, удержала его, - не спеши, еще набегаешься, - и присела за его столик.

Вчерашняя Петина эйфория, сегодня с утра сменилась грустным чувством светлой надежды. Он по-прежнему был в радостно-приподнятом настроении, но радость уже не фонтанировала из него, как вчера, а нежно покоилась, баюкая сладким ожиданьем. Потому и проявлялась внешне легкой грустью.
Девочкам было совсем не понять это состояние, такого они еще не испытывали в своей жизни, да и неизвестно, испытают ли когда-либо что-нибудь подобное. А вот Мила тут же попала в звук его настроения. У них обоих ожиданье было настроено в одной тональности. И в унисон они смотрели друг другу в глаза, и в унисон слушали и говорили, и понимали, не сказав ни слова. Так ничего и, не сказав, как им казалось, но при этом, сказав все, Мила посидела и ушла, оставив его билет у него в руке.

15.

До ее отлета было еще несколько дней, а до его – на день больше. Мила, еще когда отдавала ему билеты, сказала ему: Петенька, через пару дней мы будем вместе, так не надо сейчас дергаться. Ты только не забудь, когда тебе надо улетать, а там, я тебя встречу.
Поэтому Петя и не звонил ей, и не пытался ее увидеть. Он даже не считал дней до ее, до своего отлета.
Он как-то совершенно освободился. Ничто не связывало его. Даже его желание Милы, как-то умиротворенно покоилось до того дня, когда ему надо будет сесть в самолет. И теперь у него не было неприятия, отторжения этих девочек, что так тщетно пытались увести его из Милиного кафе.
Он совершенно спокойно и естественно принял их появление рядом с ним на улице. Совершенно спокойно и, как ему казалось, вполне дружески поцеловался с ними, причем опять он был почти инициатором этих поцелуев.
А им опять показалось, что Петя, ухаживающий за ними возродился, было пропав в глубине кафе у Милы. И они были готовы к этому. Впрочем, они-то были готовы и к варианту, когда Петя был бы более их отвергающим. Тут же уговорили Петю поехать с ними к их друзьям на дачу. А ведь Петю уже ничто не держало в городе, поэтому он совершенно свободно и легко согласился, лишь позвонив родителям, что до своего отъезда на остров, побудет  у друзей на даче.

 – Петя твои странности по-прежнему изумляют нас.
- какие странности, девочки?
- то ты от нас шарахаешься, как от зачумленных, то наоборот целуешься, как будто долго скучал…
- я и действительно скучал, только по … - Петя прервался, он ощутил, что совсем не время для откровений, и наконец-то понял, что девочки именно его везут к себе на дачу, и что скорее всего они будут к нему приставать, и что ему, наверное, надо будет как-то им подыгрывать, чтобы не испортить себе два дня до самолета, - скучал по природе. Как-то хочется с ней слиться и раствориться в ней.
- вот-вот Петя и нам того же хочется, соединиться с природой, и будем вместе этим заниматься.
- этим невозможно заниматься, это происходит само собой, естественным образом.
- вот, вот, вот, наконец-то ты начал философствовать, мы только не понимаем, почему это так раздражает твоих товарищей, нам твои высказывания очень нравятся.
- что ж, прекрасно, я бы не хотел портить вам день, - Петя уже стал заботиться о том, чтобы через два дня оказаться в городе и улететь к Миле.
Поэтому он, с самого начала не сказав, когда уезжает, начал исподволь объяснять, что он свободен лишь на один день, страхуя себя от возможных накладок. Эта страховка была странной в первую очередь для него самого, раньше никогда он не страховался, просто не додумывался до этого.
А здесь как будто не он говорил, произнося эти слова. Было ощущение, что это Мила, обговаривает его сроки пребывания с девочками, это она страхует его от опоздания на самолет. Но и она уже не охраняла его, а лишь берегла для себя.

А когда приехали на дачу, то выяснилось, что из друзей там лишь один большой пес, устрашающего вида, грозно и уверенно на всех посмотревший, но тут же понявший что с хозяйкой, а хозяйкой была одна из девочек, приехали не враги, и поэтому мирно отошедший в сторону, улегшись в теньке. И до того он был уверен в своей хозяйке, что позволял себя даже гладить, не ворча, а лишь внимательно следя глазами.

- где же ваши друзья? Здесь так безмятежно-патриархально.
- Петя, это не деревня, это дача.
- я ведь сказал «патриархально», совсем не подразумевая деревню, здесь так неторопливо-спокойно, совсем не современно.
- да, конечно, дача не модерн, но есть куда приехать, пойдем в дом.
- и что мы буде здесь весь день делать? Я-то думал, будет народ, будет весело.
- вот с нами и повеселишься.
- не смешно, девчонки, пожалуй, передохну часик, да поеду опять в город, домой.

Но девочки совсем так не думали, они уже заранее все приготовили, всем запаслись, как они считали нужным. И пока Петя осматривал дачу, бродил по участку, чесал грозного пса за ухом, собрали стол во дворе, - Петя, идем обедать, уж скоро день закончится и у тебя от голода и настроение плохое.
Они планировали не мытьем так катаньем заполучить Петю в свои руки, думали усадив его за стол и разморив напитками, сделать податливым и пылким, как пылкими становились все их ровесники, впрочем, и безо всякого подогрева. Но Петя с самого начала выбивался из общего образа, и потому еще больше подогревал их желание, наконец-то победить его.

Они совсем не кривили перед Петей говоря о своих друзьях, просто те, по обычной манере все делать не вовремя появились, когда уже девочки решили, что те не приедут. А когда появился народ, причем тут были и ребята из его группы, все стало намного веселее, и Петя слегка забыл о своем решении уехать вечером в город.
И опять было обильное возлияние, и опять все устроили дискотеку, центром которой традиционно была шашлычница, а когда и шашлык был уже готов, то и Петя и все остальные были расслаблено веселые, никуда уже не спешащие, а начавшие искать место ночлега на этой не слишком обширной даче.

А Петя, сначала осторожно пивший, в конце концов, как-то расслабился, и здорово набрался. Набрался, наверное, от того, что ему нужно было снять и напряжение от радости предстоящей поездки с Милой, что захватывало его уже два дня, и тревогу, возникшую неожиданно от близости этих девочек, да и просто уже хотелось расслабиться.
Петя никогда в жизни не напивался до беспамятства, всегда в компании друзей он как-то умудрялся соблюдать меру, хоть и был очень нестойкий к спиртному. И сейчас он не дошел до потери пульса, но умудрился ввести себя в такое состояние, что мозг его отлично работал, все видя и все соображая, а язык, уже ничего внятного произнести не мог, и ноги тоже совершенно отказывались ходить, но это если он не хотел это сделать. Стоила его голове отдать указание, а она по-прежнему все четко и ясно соображала, то и язык и ноги начинали функционировать совершенно нормально.

И вогнал он себя в это состояние совсем незаметно для окружающих. Только что он болтал с девочками, нашептывая им что-то полу приличное на ушки, как внезапно обмяк и осел и уже выдавал только слабые звуки.
И опять невольно всплывало напоминание о Миле, опять это она охранно напоила его. Опять он, оберегая себя, выпил столько, чтобы стать неинтересным для девочек. И скорее всего он осел, обмяк не от очередного глотка, а от приказа из головы, что уже пора прятаться. Прятаться за свою алкогольную немощь.

А девочки сначала и не поняли, что Петя спрятался.
– Петя, теперь пойдем укладываться спать, - весело защебетали они, увидя, что он вроде бы дошел до нужной им кондиции и никакого сопротивления уже не сможет им оказать.
Он и действительно совершенно не сопротивлялся, спокойно и достаточно твердо прошел с ними в комнату, но когда они стали его раздевать, мягко отстранил их, сказав: вот это я сам, - после чего упал с размаху на диван и вроде бы захрапел. Но это лишь вроде бы. На самом деле упасть то он упал, а вот заснуть ну никак не мог, мозг его хорошо бодрствовал, с интересом все вокруг просматривая и контролируя.

Девочки огорченно посмотрели на Петю, лежащего на диване лицом вниз, и задумчиво произнесли: похоже мы чуть-чуть переборщили, придется над ним работать.
Им самим было смешно, что он, недвижимый, лежит у них под носом, совсем не приставая к ним, как обычно делают его сверстники, его товарищи, их друзья. И сначала раздевшись сами, начали раздевать и его, пытаясь его хоть как-то расшевелить: - Петенька, очнись, ты, что не мужик, что-ли?
А Петя все также лежал уже обнаженный в их пытливых, но отнюдь неумелых руках. И его глазам, его отлично все фиксирующему мозгу было отлично видно разницу даже между просто действиями этих девочек, и тем, с чем он теперь все жизнь будет сравнивать – с Милой. И никакого желания эти девочки по-прежнему в нем не вызывали.
Нет, тело, физическое тело, сегодня не измученное Милой с охотой откликнулось на эти девичьи приставания. И, подчиняясь их воле, участвовало в их проказах, но это было только тело, а сам он ясно понимал, как просты, безыскусны и неинтересны ни их позы, ни их движения, ни их стремления, и никакого удовольствия, удовлетворения он не испытывал, кроме одного желания, когда же они от меня отстанут. Уж неизвестно, что они-то испытывали при этом. Но, в конце концов, и они удовлетворились сполна и угомонились. И Петя уснул.


Встав поутру он порадовался, что уже прошло почти пол дня, что у него хорошо помятое, измученное лицо, с явными следами вчерашних бурных возлияний, - значит он уже никому не будет интересен, значит он свободен и ничем никому не обязан. Народ уже почти весь был на ногах. Девочки увидели его и, улыбаясь: - Петя, да ты был вчера великолепен.
- это вы о чем?
- ты, что ничего не помнишь?
- а что я должен помнить, посидели, выпили, поговорили, даже попели,  а потом я ушел спать.
- один? Не прикидывайся.
- вот уж не помню, по-моему – один, - и, взяв их под руки, спросил доверительно – а рассол какой-нибудь имеется?
- Петенька, да ты алкоголик.
- наверное да, - с гордостью сознался он.

Нашел бутылку минеральной воды и выпил ее всю. Улыбнувшись, сказал, что полегчало, и уселся погреться на солнышке. А девочки, похоже, уже потеряли интерес к нему, наверное, поняв, что привлечь его наяву может быть, им никогда не удастся.
И опять невольно Мила всплывала в его голове, тем, что это она сделала ему такое помятое и непривлекательное лицо. Это она защищала его, отключив его голову от его же тела. И это воспоминание приятным теплом разливалось по телу, начиная пробуждать и напоминанием о его скором самолете, о скорой встрече.

16.

А Милу весь день отвлекали ее подруги, постоянно то, звоня ей, то приезжая вместе и по отдельности, так, что она им сказала: уж лучше вы сидите в моем кабинете, а я периодически сюда заходить буду, и спрашивать, что для вас еще сделать.
Они ее дергали по всяким пустякам, которые Милу совершенно не интересовали, начиная с выбора гостиницы,  заканчивая солнечными очками, все им надо было, чтобы Мила одобрила. Тогда, им казалось, их мужья с более легким сердцем будут их провожать. И Мила едва смогла сама устроить договоренности уже о своей программе отдыха.

Она с удовлетворением рассталась с подругами вечером, зная, что завтра уже вылет, а значит и они от нее отстанут, - все, девочки, пока, до встречи на борту авиалайнера, целую. – О Пете она совсем не думала, вернее, думала, но для нее Петя уже был там, на острове, вместе с нею, а не в этом городе, где они уже попрощались. И поэтому уже здесь она его не ревновала, не искала, не ждала, а напрасно.
Он, подправив свое лицо холодной водой, а себя крепким чаем, поехал в город, добрался к вечеру и сразу же в ее кафе. Но, понимая, что сегодня ей, вероятно, будет не до отдыха, и что она может так и не зайти в него, вышел на улицу, и просто стоял невдалеке от входа в ее офис. И увидев, как приезжают и уезжают ее подружки, понял, что правильно сделал, выбравшись из кафе.
А ее подружки тоже увидели его: - Петенька, несчастный, ты и не знаешь, что мы с Милой уезжаем в отпуск! – И, не давая ему ответить – сейчас мы ей позвоним и скажем, что ты здесь ждешь ее.
- Умоляю, только ничего не надо делать, и звонить не надо.
- Ну как скажешь, страдай дальше, а мы побежали, у нас куча дел перед отъездом, - и в порыве пламенных сборов они нежно прижали Петю к себе, сочно чмокнув его в щеки, но и не без хулиганства – чмокая, укусили его, просто будто сговорились, только одна укусила в щеку, а другая в мочку уха.
И убежали, а Петя остался стоять, потирая щеку и ухо. И в это время вышла она. Петя к ней двинулся, но Мила остановила его жестом кисти, и медленно сама подошла: - мы ведь уже простились до встречи на острове.
- А я не утерпел, и пришел.
- и над тобой похулиганили, - она увидела следы укусов.
- Да, - честно сознался Петя, не пытаясь заслониться ее подругами, да впрочем, она и сама догадалась, что это были они, так недавно вылетевшие от нее, и так свежи еще были эти укусы.
- Теперь и я тебя буду кусать, только отойдем немного, а то здесь, у моей работы слишком много знакомых лиц, которых я отнюдь не стесняюсь, но все же не надобно им лишнее знать.
Как-то все у Милы происходило теперь очень спокойно, не торопясь, с тех пор, как она увидела Петю вместе с девочками в ее кафе, с тех пор, как осознала, сформулировала для себя два пространства.
Казалось, она теперь все делала так, что бы не жалеть, что что-то упустила, так как будто каждый миг ее с Петей был последним. И отойдя с ним совсем недалеко, сама обняла, сама прижалась к нему губами, сама застыла в этом сладком соприкосновении.

– А теперь все, иди, послезавтра увидимся, я буду встречать.
- А я жду.
- Все, Петенька, целую, пока.

Миле и самой было странно это ее спокойное созерцание Пети. Спокойное при том, что она-то по-прежнему хотела его. Но хотела тоже как-то странно, оберегая, охраняя, она ловила себя на том, что сейчас для нее больше всего удовольствия, было бы закрыть Петю на замок, и одной любоваться им, даже не дотрагиваясь до него.
И, при этом, она спокойно отнеслась к тому, что ее подруги обнимали Петю, к тому, что они игриво его кусали. К тому, что вокруг Пети вились эти девочки, и что он говорил ей не все и, наверное, неправду. Она уже воспринимала его и его мир чуть-чуть отдельно. Пусть он в своем пространстве изворачивается, а она-то знает, что он ей не все сказал.
Она-то знает, что у него были искушения и что он не устоял перед ними, но совсем не винила его. Он был ее наградой, ее откровением, ее радостью и наслаждением. И это, она пыталась сейчас, как можно дольше сохранить. И уже не тело ее диктовало ей свою волю. Уже она справлялась или пыталась справиться с ним, закрываясь Петей. Хотя именно Петю и требовало тело больше всего.

Она вернулась к своему офису, но осталась стоять на улице. Все дела, все приготовления к отъезду уже были сделаны. Уже всех видела, уже со всеми распрощалась. Даже Петя, с которым она простилась раньше, уже был здесь и опять исчез.

- Ты не замерзнешь? – Это вышел Муж из офиса и стоял теперь рядом с ней, - может поедем домой?
- Конечно, уже пора. Да и здесь больше делать нечего. Только поедем на моей машине, ты и поведешь ее.
- Как скажешь Милочка, я с удовольствием тебя покатаю.

Они проехали по вечернему городу и внезапно Мила почувствовала нежность к  своему Мужу. Надо же, это чувство и как неожиданно – к кому – к Мужу.
За то время, что она была за ним замужем, он уже так стал неотделим от ее постоянного окружения, причем совершенно не меняясь, что она практически перестала и замечать его. В том смысле, что совсем о нем не думала.
Приезжала на работу – он там, приезжала домой – он тоже там. Если куда-то надо выйти, то надо взять его. Как берут зонтик, когда идет дождь, как причесываются, прежде чем выйти из дома. А сейчас, в преддверии отъезда на отдых, причем за последние уже лет десять, впервые без него, она как-то со стороны взглянула на Мужа.
И увидела, что вот он, везет ее, рулит ее машиной, все такой же послушный и покладистый, как и тогда, когда они познакомились. Только тогда ей приходилось чуть больше подстраиваться под него, сглаживая его юные суждения, а сейчас, наверное, уже он, больше подстраивается под нее, терпя ее в общем-то достаточно вздорный характер, нетерпимость ее к возражениям, к пререканиям.
И эта привычка, что Муж все время рядом, наверное и отдалила его, по-видимому поэтому и стала Мила забывать его. А вот сейчас, внезапно она о нем вспомнила. И благодарно прильнула к его плечу: - как хорошо, что ты у меня есть…

Муж ошарашенный такой нежностью, такой Милой, даже машину остановил, - Милочка, я ведь тебя люблю.
- Я это знаю, только говори мне об этом чаще, а то, похоже, ты и сам стал забывать об этом.
- Милочка, я никогда не забываю это, я ведь люблю.
- Ладно, ладно, поехали, - она прижала свои губы к его щеке, - а к вечеру ты становишься колючим, приедем домой – иди бриться.

Мила уже сейчас, в машине начала понимать, откуда эта нежность к Мужу. Совсем не от того, что это Муж, а от того, что это Петя, говорил ей «до свидания» сегодня, это Петя пробудил ее, это Петя легкой грустью и нежностью всплывал в самые неожиданные минуты, и сейчас это всплыло, когда рядом был Муж.
Но как ему стало приятно. Приехав, он просто влетел в ванну, и выбритым, благоухающее свежим встречал ее в спальне. А она, все так же задумавшаяся своей нежной грустью, совсем непохоже на прежнюю Милу полу бессильно встретила его, и отвечала ему так же полу бессильно, полу нехотя, но грустно-нежно, совсем не так, как он привык, совсем безинициативно.
И Муж изумился: - Мила, тебе действительно нужен отдых, я только сейчас это понял, все думал, что это просто блажь, ан нет, ты действительно изменилась и устала.
- И ты думал, что я лукавлю? Я разве хоть раз дала повод усомниться во мне?
- Нет, Милочка, никогда, это я в себе усомнился.
- Ладно, спи уже, философ, - а Мила продолжала лежать с открытыми глазами, сон совершенно не шел к ней, но было легко и приятно.
И от кануна скорого свидания с Петей, и от усталости, ей было по-прежнему грустно-нежно и светло. Ее руки гладили, ворошили, ласкали волосы Мужа, но, совершенно автоматически она это делала, делала все время погружаясь в Петю, в его глаза, в его губы, так, в конце концов, под утро она и заснула.

17.

Милу с подругами провожала куча народа. Хоть она и сказала с самого начала, что со всеми попрощается дома. Но, естественно поехал ее Муж. И мужья подруг тоже были. И общительные подруги притащили за собой хвост еще каких-то знакомых. Так что в аэропорту, в их компании было шумно, неугомонно и бестолково. Но, возможно это было даже лучше, чем, если бы они были одни.
Эта большая куча народа позволяла Миле легко оставаться наедине с собой, пребывая со всеми вместе одновременно. Так же шумно, неугомонно и бестолково попрощались, и, наконец-то Мила взошла по трапу и осталась одна, уютно устроившись в кресле.
Она уже была одна, подруги, также как и провожающие для нее остались за бортом самолета. И хоть она и отвечала им, говорила с ними, но уже не видела и не слышала их. И они уже не мешали ей.
А когда приземлились, то и физически рассталась с ними – их такси поехало в одну сторону, а она совершенно в другую, хотя сначала и ехали одним путем. И сутки Мила крутилась, устраивая все, чтобы уже встретить Петю полностью готовой к безоблачному отдыху.
Если ее подруги остановились в отеле на берегу этого гостеприимного острова, и вероятно дальше пляжа и ресторана никуда не высунутся, то ей, ее деятельной натуре, такой вид отдыха претил изначально. Она арендовала яхту и уже давно обдумала, где и как будет пролегать ее маршрут. И наметила пару необитаемых, необжитых стоянок, где яхта может стоять на якоре, давая им возможность полностью побыть наедине.


Мила сама встретила Петю. Она всегда предпочитала взять машину напрокат, чем зависеть от таксистов. И легко улыбнувшись  ему, взяла за руку, повела к машине. Поцеловала свободно и легко, без надрыва, без внешней страсти, а мимолетно-заманчиво, все с тем же налетом светлой грусти, что был и у Пети уже несколько дней перед отъездом. А когда подъехали к яхте, сказала: - Петенька, только не надо внешних проявлений восторга, не надо поросячьего визга. Мы с тобой просто хорошо отдыхаем.
- Милочка, а что еще может вызвать восторг, кроме тебя, а ты уже рядом со мной. Мне все эти пароходы-самолеты по барабану. Я только с тобой себя ощущаю.
Мила улыбнулась, и благодарно прильнула к нему, делясь с ним нахлынувшим желанием. Они почти взбежали по трапу, и Мила только успела сказать капитану: вперед, отчаливай, и они с Петей стремительно окунулись в уют каюты, пытаясь высказать друг другу, как долго они не виделись.
Как долго их руки не сплетались, как долго их губы не делились сладостью откровения, как долго их ноги жили без преступных прикосновений. А когда очнулись, то услышали мерный, тихий рокот мотора, вносящего уют и прелесть, и чуть заметное покачивание уже открытого моря.
Они вышли на палубу и, удобно устроившись в шезлонгах, молча сидели рядом, глядя на блестящее море, на уже заходящее солнце, нежась в теплом ветерке, и ей казалось, что ветерок целует всего Петю, а она ловит, принимает эти поцелуи всем своим телом.
И опять не в силах удержаться, Мила пересела к ногам Пети, положив голову на его колени, поглощая их своими губами, покрывая и впитывая руками. А Петя тоже уже не выдерживал, он снова подхватил Милу, поднял ее на руки, и понес в каюту. И уже сладостная тяжесть нежности царила в них. Казалось волны за бортом, передавали им свою мягкую и бесконечную энергию, заставляя их сливаться вновь и вновь.

18.

Мила проснулась как всегда рано. Уют каюты и мерное покачивание яхты казалось располагали ко сну, но для нее уже настало утро. Она вышла на палубу, солнце уже встало, но еще не палило, еще свежесть моря опьяняло запахом утра.
Мила поднялась на мостик и благодарно приняла чашку кофе и сигарету, им, стоящим на вахте, каждый день видящим эти морские рассветы,  и каждый раз вновь наслаждающимся этим, были понятны ее чувства от увиденного, от осязаемого.

– Скоро уже наша стоянка, - капитан нарушил молчание.
- А где она?
- Вот там, - он показал рукой, но Мила ничего не увидела, для нее, для ее непривычного глаза горизонт был так же чист во все стороны, и ей очень трудно было заметить чуть темнеющее пятнышко.
- Я ничего не вижу.
- Возьмите бинокль, - и капитан протянул ей хороший «Цейс».
- Нет, в бинокль я не хочу, а сколько туда еще идти?
- Еще пять часов, а через час уже и без бинокля будет хорошо видно.
- Тогда и приду, а пока пойду завтракать, составите компанию?
- Конечно, я же вам служить буду.

Они спустились на камбуз, и кэп сделал, приготовил все сам. На его яхте, несмотря на ее достаточные размеры, был очень немногочисленный экипаж, и все с успехом могли подменять друг друга.
Мила с удовольствием поела. Ей все больше и больше нравилась ее яхта, ее потому что на две недели она, арендованная, действительно стала ее. Ее немногочисленный экипаж почти не попадался на глаза, а когда надо, всегда оказывался рядом. И сейчас кэп, все приготовивший, и сидящий рядом с ней, так же как она завтракающий, совсем не мешал, а уютно дополнял интерьер.

- Теперь идемте, покажите мне оборудование, - Мила, арендуя яхту, обговорила, чтобы обязательно были акваланги, но, приехав на яхту, еще не смотрела их, а теперь и надо было их уже посмотреть, тем более что Петя еще спал.
Они спустились в трюм, Мила все осмотрела, подобрала аппарат и себе и Пете, подобрала и ласты, и все, что понадобится при погружениях, осталась довольна. Теперь пожалуй надо и разбудить Петю, а то проспит весь отдых, всю прелесть.
Она зашла в каюту и растолкала его, - Петенька вставай, ты все так проспишь, и даже меня проспать сможешь.
Он взъерошенный сел на постели, очевидно еще с трудом просыпаясь и трудно соображая как он очутился в таком незнакомом месте. Но проснулся, все вспомнил и притянул Милу к себе.
- Нет, нет, нет, - сначала умойся, бегом в душ, - скомандовала Мила, отпрыгивая от него, - я приду через пять минут, - и она вышла из каюты. А когда пять минут спустя вернулась, то и Петя как раз выходил из душа, и Мила увидела как он голоден, и, сбрасывая с себя одежду, она просто простонала: - Петенька, я думала, что не дождусь, когда ты проснешься.

Петя опять начал засыпать, но Мила поднимала его: - Петенька, вставай, я уже не буду тебя трогать.
- Я ведь только и мечтаю, чтобы ты меня трогала.
- Не дури, вставай, одевайся, и пойдем питаться, а то за две недели от тебя останется одна шкурка, да и то поношенная.

Мила как будто возвращалась к себе прежней, деятельной, активной, она быстро собрала Петю, сама когда успела одеться, было непонятно. И буквально выволокла его на палубу, там уже им накрыли стол, и Мила принялась потчевать Петю.
Сначала он охотно поглощал все, что ему она предлагала, но уже скоро насытился, и: - Мила, ты меня откармливаешь как на убой.
- Петенька, я тебя откармливаю для себя, я не хочу, чтобы ты мне испортил мой отдых. Давай я тебя поцелую, а ты еще съешь кусочек.
- Милочка, можно я сам тебя поцелую.
- Нет уж, я знаю, чем твои поцелуи заканчиваются, давай подождем с этим до вечера.

Так они довольно долго сидели, уже совсем не кушая, а просто наслаждаясь морем и воздухом вокруг них. И им казалось, что они как птицы парят над водой, и никто и ничто не мешает им парить вместе.
Только стюард подходил, меняя блюда на их столе, сообразно приказаниям капитана, следящего, чтобы комфорт его пассажиров не прерывался ни на секунду. А вскоре и уже явственно проступили черты берега, где они были намерены остановиться. И Мила с Петей поднялись на мостик, чтобы оттуда рассматривать его.
Отсюда, еще издали, это была приятная бухта, с очень крошечным песчаным пляжем, окаймленным большими валунами, а дальше, за ними сплошной стеной шли деревья. Это отсюда, еще издалека, они казались сплошными, Мила знала, что на самом деле это не так, но она совсем и не собиралась бродить между ними, то за чем она пришла сюда, было совсем недалеко от нее, он был рядом, она чувствовала своим боком его дыхание, чувствовала, все время прислоняясь к нему, здесь на яхте она постоянно пыталась поддерживать с Петей осязательный контакт, держась за него или рукой, или прислоняясь боком, или дотрагиваясь ногой.
Она как за пуповину, цеплялась за него. И Петя точно так же не мог удержаться от того чтобы не чувствовать ее какой-либо частью своего тела. Их руки постоянно переплетались, и пододвигали друг к другу.


Неожиданно берег, казавшийся еще таким далеким, стал очень близок, и яхта маневрировала, бросая якорь, подчиняясь ясным и простым командам капитана. Они встали очень близко от берега, не больше двухсот-трехсот метров. Прозрачная вода слегка искажала близкое дно, позволяя рассматривать рыб плывущих по своим делам, или застывших в каком-то ожидании. Мила потянула Петю: - пойдем, сплаваем на берег.
- Может на «зодиаке»?
- Петенька, ты что зря со мной в бассейн ходил, тут ведь всего минут на пять ходу, да и вода гораздо легче, чем в бассейне, ты меня удивляешь.
- Милочка, я лишь за тебя беспокоюсь.
- Петенька, вода – это моя стихия, иногда мне кажется, что я из нее вышла, и когда-нибудь в нее уйду.
- только сейчас не уходи от меня, ладно? – Они соскользнули со слипа в воду, приятно ожегшую их своей свежестью. Нет, вода была очень теплая, и все-таки она обожгла, обожгла их раскаленных и прогретых солнцем.
- вот теперь догоняй.

Мила резвилась в воде как котенок, только котенок морской. Она то ныряла, уходя в глубину, и задерживаясь там, казалось сверх меры. То, выныривая, подлетала к плывущему Пете, и, создавая волну, накрывала ею его.
Поначалу он попытался и понырять и погоняться за ней. Но в воде он явно проигрывал ей во владении телом и в скорости и легкости перемещения. Бассейн, где он до этого видел ее в воде, и где плавал рядом с ней, явно создавал иллюзию того, что он почти как она, а здесь было видно, что он неуклюжий сухопутный, а она действительно – рождена в море.

А капитан, внимательно и с тревогой следил за тем, что она вытворяла. Впервые у него были такие пассажиры. Обычно все заканчивалось обжорством и обильными возлияниями, после чего следовали неуправляемые купания, во время которых ему было особенно сложно – весь экипаж следил, чтобы пассажиры не слишком глубоко и надолго погружались в воду. Но и теперь, он приготовил «зодиак» и поставил дежурного следить, чтобы в случае чего тут же прийти на помощь.

Мила в очередной раз догнала Петю, когда он уже шел по мелководью, и, обрызгав его волной, вместе с ней оказалась на нем. Она припала к его соленым губам, слизывая с них не только соль, но и его самого. И ее возбуждение передалось и Пете. Они сплелись и, упав, покатились, накрываемые легкой волной, так же смеясь, как смеялась волна, рассыпаясь на берегу.
- Милочка, ты меня утопишь.
- Что ты, Петенька, я весь день тебя только и спасаю, - и она опять и опять припадала губами к его губам. И теперь уже он, освободившись от глубины воды, припадал к Миле.
- Теперь я буду тебя спасать, только не убегай, пожалуйста.

Но Мила, уже заигралась, перевозбужденная водой, и не выпускала инициативу из своих рук. И сама снимала с него то, что могло называться одеждой, сняв и с себя то же самое.
Они так и не вышли на берег, наоборот Мила все больше и больше затаскивала его на глубину, и он поначалу отчаянно сопротивлявшийся, наконец, сдался, полностью доверившись ей, и сливался с ней, как слился с морем.
А Мила, казалось, попала, наконец, в свою стихию, стихию, где была вода, где она растворялась в ней, и где был Петя, с которым она также сливалась. И здесь уже не было нежности и грусти, да, была осторожность, но осторожность не спугнуть, то, что они неожиданно стали получать, погрузившись в это теплое море. Почти до захода солнца они лежали обнаженные на берегу, накрываемые слабой и ласковой волной.

- Поплыли назад, Петенька. Где твои плавки? Надевай.
- Я то свои надену, а вот где твои?
- А мне наплевать, не найду, так на яхте у меня полно комплектов, а вообще можно и без них.
- Милочка, там же полно мужиков.
- Петенька, для меня только ты мужик, а они так, мои работники, бесполые.
- Ты договоришься, что я опять начну возбуждаться.
- нет уж, подожди, давай вернемся, а то кэп сейчас «зодиак» за нами пришлет, поплыли.

И они опять растворились в воде, так и не выйдя из нее совсем на берег. Мила теперь не резвилась, а плыла рядом с Петей, чуть сзади, страхуя его. В воде, в себе она была более чем уверена, а как Петя, она еще не знала. Да умеет плавать, да плавает неплохо, но это не она, не как рыба.
Так медленно, не спеша, они подплывали к яхте, а за ними фосфорился след, легким свечением – быстро, очень быстро по южному стемнело сразу ночной темнотой.  Яхта их встретила грянувшим маршем. Капитан протягивал им полотенца, халаты, помогая выйти по слипу, - таких гостей как вы никогда у меня не было, и, если бы не ваш приказ, то я уже бы давно пригнал за вами лодку, думая, что спасать надо, - обратился он к Миле.
- Ну вот и молодец, что слушаешь мои приказы, а теперь…, - но капитан перебил ее, - теперь вот вам по стакану грога, а затем кушать, я капитан и знаю после дня в воде, надо обязательно согреться, даже если вам и не холодно, если нет, то ухожу в отставку.
- Не надо отставки. Спасибо. Пьем Петенька, за море, за эти звезды.
Они вытерлись, одели теплые халаты, выпили по стакану этого чудного бодрящего напитка, и, пригласив капитана, вместе с ним сели за стол, попросив его включить блюзы - пьянящие мелодии вечера.

19.

Ночь текла вместе с ними совсем незаметно и пьяняще тихо. Все вокруг исчезло. Сразу за бортом яхты начиналась темнота, лишь сверху небо подсвечивалось яркими звездами, как елочными игрушками, но уже в море они чуть отражались, и лишь оттеняли черноту и неба и моря. Кэп, посидев, как ему показалось для приличия достаточно долго, исчез, и они уже остались только вдвоем, под тихие блюзовые переливы.

«Как чудно это наше пересечение миров здесь, в этой безбрежной темноте, вот он Петенька, я касаюсь его рукой, и мы плывем рядом, вместе, по этому безбрежному океану, что захлестнул и поглотил нас», - Мила грустно улыбалась, впитывая своими руками его ладонь, впитывая его всего.
Она ясно понимала как краткосрочно это ее счастье. Теперь она отчетливо видела, что это ей, ей единственной, удалось увидеть, прикоснуться, почувствовать истинное наслаждение, это она – счастливая.
Она понимала, что так, пересекаются миллионы, но не все это замечают, чувствуют, и даже если и замечают, то уж совсем у избранных это соприкосновение разрождается тем, что случилось с ней и с Петей. Она уже и жалела этих обделенных людей, живущих жизнью пресной и неинтересной.
Но и понимала Мила как все кратко, ведь она уже давно заметила, что и закончились Петины стихи, и закончились их разговоры на французском, так органично вносившие и подогревающие влечение, интерес, разжигающие эту сладкую игру. И от этого понимания она и устроила эту поездку сюда, где сливаются море и небо, где вечность сливается с ними, и где ничего не препятствует их слиянию.

 Черное небо начало сереть и Мила сказала: - Петенька, пожалуй, уже пора и спать.
- ты знаешь, Милочка, очень странно. Вечером, когда мы выходили из воды, я думал, сейчас поем и свалюсь в койку, а вот просидел всю ночь. И совсем не спалось, было так чудно и чудесно, твоя ладошка, твои пальцы совсем не будоражили меня, а как-то мягко освежали, и мне казалось, что мы плывем в ночи, так же как плыли только что в море.
- Петенька, это тебе не казалось, это на самом деле было так. Мы действительно плыли с тобой среди звезд. Но ты видишь, уже утро прерывает наш полет, пойдем спать.

Они спустились в каюту, легли, и Петя тут же уснул, а Миле почему-то совсем не спалось. Она полежала, а затем опять вышла наверх, позвала инструктора и загрузив акваланги в «зодиак», они порулили к скалам, окаймлявшим их бухточку.
Она просто измучила инструктора, совсем не выходя из воды, а меняя баллоны рядом с лодкой, и тут же уходила опять под воду паря в пространстве невесомости. Ей надо было остыть. Остыть от непрерывных уже двух дней с Петей, как будто произошел перебор того желания, что так подпитывало ее, когда она «охотилась» за ним.

И сейчас она уже начинала осознавать, вернее, еще только ощущать, насколько сладость и предвкушение «охоты», вкуснее непрерывного наслаждения, она начала уже пугаться, что близость Пети начнет гасить ее к нему влечение, и была ему благодарна, что он, измучившийся, спит, позволяя ей одной парить, парить и начинать опять загораться предвкушением свидания.
А глубина и ее безмолвие, лишь подчеркивали ее уединение. И сквозь прозрачно-хрустальную воду она видела корпус яхты, как сказочный домик, парящий с ждущим ее мальчиком, с ее мужчиной.
И действительно, она как будто физически отдохнула под водой, совсем не чувствовала усталости, наоборот к ней вернулась светлая грусть начала свидания, грусть от того, что всякое начало подразумевает уже и конец, но как любое начало несет с собой и радость новизны.
Когда она вынырнула у «зодиака», то уже и инструктор давно думал про нее, что это сумасшедшая. Так, как она плавала, на его памяти не выдерживали и здоровые мужики. А Мила только разошлась, - теперь давай на яхту, - и блаженно растянулась на дне лодки.


Когда она поднялась на борт, Петя встречал ее с полотенцами, горячим чаем и такими жгучими и нежными губами. Только прижавшись к нему, Мила обнаружила что замерзла, да и не удивительно – пол дня под водой хоть и в гидрокостюме, но и морж околеет. А она к тому же уже сутки не спала.
Но спать по прежнему не хотелось. Мила, взяв Петю за руку, потянула его в каюту, посмотрев ласковой ночью своих глаз в его бездонные омуты – теперь согрей меня! И пытаясь толи согреться, толи, вспоминая о краткости их отпуска и краткости пересечения пространств, толи хрустальную прозрачность глубины, стала жадно, настырно и страстно, нет, хотя это и делала она, но она отдавалась, все было так, как она раньше грезила. Это Петя брал ее, а она только отвечала, только подыгрывала ему, она только с ним была, была настоящей женщиной.

А потом, выйдя на палубу, они снова увидели вечер. И уже совсем расслаблено опять сидели за столом, под тихую музыку опять уплывали в звездной ночи в бесконечность покоя. Это была первая ночь, когда они все-таки легли спать и действительно заснули и спали.

Все дни стояла такая же чудесная погода. И море было совершенно спокойно, лишь мягкой зыбью покачивая яхту на своей спине. Как обычно Мила вставала очень рано, пока Петя еще спал, и, соскальзывая в еще прохладную воду, плыла к берегу и обратно, или погружалась с аквалангом, а потом ждала его пробуждения, встречая солнце на мостике яхты.
Или же в нетерпении возвращалась в каюту и прохладная, соленая от воды, поднимала его преступно-откровенными прикосновениями, порочными поцелуями, страстными порывами. И уже остаток дня проводили они на берегу, а вечер и почти всю ночь сидели на палубе, слушая ее мерное покачивание, совсем незаметное в безграничной темноте, обрамленной загадочными звездами.

20.

Но подошел день, когда уже надо было везти Петю к его самолету, а затем и самой отправляться в суету своей обыденной жизни. И теперь все время, пока они шли назад, к острову, и пока Мила отвозила его в аэропорт, она все время ему говорила: «Петенька, вот сейчас ты улетишь домой, а потом, через пару дней, улечу и я. И ты думаешь, что когда я прилечу, мы встретимся. Но ты, Петенька, ошибаешься, когда я прилечу, меня все равно не будет. Ты улетаешь сейчас от меня навсегда.
Мне очень повезло, я бесконечно благодарна тому, что тебя встретила, тому, что тебя видела и даже ощущала. Но, Петенька, такое счастье не может длиться вечно. И, чтобы не испортить его, чтобы не загромоздить и не испачкать его грузом быта, течением жизни, мы прервем его на этой очаровательной ноте.
Чтобы память, чтобы она хранила очарование и прелесть наших встреч, а не обыденность быта и мелочность повседневности. Мы ведь с тобой не должны были повстречаться. Все произошло более чем случайно и более чем необыкновенно. Ты и я, мы совершенно из разных миров, разных пространств.

Вместе с тобой обитают и живут те девочки, что сидели рядом с тобой в кафе. Они – твое окружение, твой мир. Ты раньше жил, и будешь жить именно с ними, именно там. И будут еще вокруг тебя и эти девочки и множество других. А то, что ты заметил меня, это ты неожиданно провалился в прореху своего пространства.
Но уже и мой мир тебя не принимает и выталкивает назад, уже почти вытолкнул. И я совершенно в другом мире, в другом уровне. И ты для меня, и я для тебя, как те звезды, что плыли вместе с нами в ночном небе, и рядом, и бесконечно далеко. И всю длинную, черную ночь они были рядом, мы их почти касались, и казалось, так будет вечно.
Но наступило внезапно утро, и ты это видел, и они исчезали, оставляя лишь чудесно-загадочную память о себе, и мы их так и не коснулись, только ощущение – почти…. Так и мы сейчас исчезаем друг для друга.

Но мне повезло, я не только тебя видела, я еще и касалась тебя. И ты во мне останешься навсегда чудесно неизведанным, прелестно загадочным, желанным. И я не хочу испортить и стереть это остающееся.
Помнишь, я тебе говорила: оставь меня, зачем ты ходишь меня мучить, ты ведь просто меня выдумал. – Это не так Петенька, и это так. Мы оба выдумали друг друга. Оба бесконечно придумывали и стремились к миражам. И какое счастье, что наши миражи совпали.
Ведь когда я гнала тебя, это я тебя удерживала, боялась, что ты исчезнешь. И боялась твоего приближения, боялась разочароваться в тебе, боялась, что то, что я придумала, окажется лучше, чем ты есть, боялась разочарования.

Но все мои придумки оказались недостойны тебя, ты отнюдь не приземлил меня, а наоборот, вознес в такую недостижимую даль, что я и догадываться не могла. И теперь, я хочу там остаться, я не хочу опускаться назад, вниз. И потому исчезаю. Поэтому исчезаешь и ты. И я не прощаюсь, ты всегда со мной, ты всегда во мне».
Так она говорила ему, не сказав ни слова. Но это все время вертелось в ней, а как она могла ему это сказать? Как сказать то, что и самой травит душу! Что и саму гнетет, и подарить ему эту смуту?
Нет, этого Мила совсем не хотела. И вслух произносила совершенно другое, намеренно обижая, намеренно отталкивая, намеренно расторгая свою с ним связь, справедливо полагая, что чем быстрее это у них произойдет, тем легче оба все переживут, и возможно забудут.
Хотя про себя-то Мила ясно знала, что она никогда не забудет ни мгновения с того мига как он появился, как сказал ей «еnchante. Ravi de faire  tа connaissence», не забудет ни слова, не забудет ни его дыхания, ни дуновения ветерка, ни плеска волн, ни всего-всего, чем была наполнена ее жизнь с его появлением.

А провожая его сказала: - все Петя, прощай, ты мне скрасил отпуск, и уже надоел, я даже жалею, что так долго терпела тебя, но уж ладно, это была моя благотворительность. И не вздумай показаться мне еще раз на глаза. Во-первых, я тебя и не замечу, а во-вторых, мой язык ты знаешь – отошью уже не наедине, а при всем народе так, что Кузька со своей матерью, окажется для тебя лишь ближайшей остановкой, промежуточной станцией.

- Милочка, … - попытался Петя вставить слово.
- я тебе не разрешала раскрывать рот, и не дам это сделать.
Никакими Милочками меня не проймешь, мне они за две недели от тебя надоели, приторными стали, так что иди и даже не оглядывайся, и забудь про меня, все забудь, меня не было и нет в твоей жизни, все, прощай.

И Мила сама отвернулась и ушла, села в машину и уехала, уехала не оглядываясь, не оглядываясь пока он мог ее видеть, а затем остановилась и провожала взглядом его самолет долго, долго….
Но уходя, она слышала, как он смотрел ей вслед, как говорил ей горькую неправду: «и ты меня забудешь скоро, и я не стану думать, вольный, о милой девочке, с которой мне было нестерпимо больно» (Н. Гумилев).

21.

Мила встретилась со своими подругами, и бесконечно  они делились с ней своими впечатлениями от отдыха, всеми своими приключениями. А затем все вместе улетели домой.
И она ворвалась в свою жизнь, в свой привычный мир с прежней энергией, с прежними привычками, с прежней активностью. Также необузданно и стремительно встречала ночи с Мужем, и в первый же день уже позвонила и Вадиму: через час жду тебя в ….
И как всегда, как обычно, как некогда, выпотрошила его до основания, привычно гася свой зуд. И все же, все же она была другая.
Сохранилась и мягкость, задумчивость речи, почти незаметная на фоне ее сухих и четких слов, но был этот оттенок очарования. И жесты и походка, вроде бы вернулись в до-Петин период, но все же пленительные изгибы ее тела, исподволь просвечивали сквозь стремительно деловые порывы.

И, самое главное, внутри нее все продолжала жить та мерная музыка стиха, разбуженная Петей. И как ни горько, но сладко звучало внутри нее: не тебя мне назначено целовать до зари, не с тобой, искушение, пить лекарство любви, если все же забудешься, вспомнишь горько меня, что прошла другой улицей, не заметив тебя.

Все воспоминания уже не носили персонального оттенка, а только благодарность судьбе, провидению, что свело их, обитателей двух разных миров, вместе. Как птицы и рыбы, живущие в двух смежных уровнях, иногда соприкасаются. Бывает и рыбы летают, и птицы плавают, но чаще всего их пересечение это - смерть.

А они с Петей встретились, пересеклись, и остались живы. И остался у нее аромат изысканный, прелестный, сладкий. И бережно она хранила это сокровище, гордясь им, но охраняя от всех.
И эта мука, это страдание, что теперь она хранила в себе, давало отсвет гордой недоступности, недостижимости для всех вокруг. И для Мужа она, с этими ее внешними налетами и мягкости, пленительной заманчивости, и гордой недоступности, становилась все больше и больше незаслуженным подарком.
Впрочем, любой теперь, был бы рад ей поклоняться, только уж никто не нужен ей был. Мила уже не вспоминала и не помнила ничего, что было у нее с Петей. Этого для нее уже просто не было.
Но иногда, независимо от себя самой, внезапно вспыхивая, вглядывалась в пустоту. И в эти мгновения еще более прямой становилась ее спина, еще более суше и требовательней становился ее голос, еще более черствой она становилась, яростно охраняя и сохраняя то, что было внутри нее …
«И казалось, что после конца никогда ничего не бывает … Кто же бродит опять у крыльца и по имени нас называет?» (А. Ахматова).