Ночь на Кучулыме

   Ночь.  Горит, слегка потрескивая, стеариновая свеча. Лёжа в спальном мешке, читаю. Тихо  звучит музыка. Всегда в это время, если находишься в лагере, ждёшь передачу «После полуночи».
    Вокруг палатки темень и на сотни километров тайга. Кажется, весь мир в покое. Только в нескольких метрах от палатки сонно шелестит правый Кучулым, изредка, как бы вздыхая во сне, всплеском коричневой от торфяной взвеси воды.
    В мае месяце, когда нас забросили на вертолёте, мы оборудовали вертолётную площадку, вырубив единичные деревья и сделав бревенчатый настил. Метрах в двухстах от площадки на берегу речки выбрали для лагеря  самое высокое место.  Здесь ещё сохранились сгнившие, обросшие мхом развалины двух землянок, узнаваемые только по прямоугольному периметру молодых лиственниц, растущих на обрушившихся брёвнах. Это старатели в прошлые годы мыли  золото.  Вся территория бывшего поселения поросла деревьями. Высоко над землёй, на забитом в выросшую за эти годы лиственницу штыре своеобразной данью таёжному богу в виде гирлянды висели связанные проволокой  ржавые кирки.
     Сколько же лет прошло и сколько людей здесь побывало?  Карьеры вдоль реки, где старатели брали грунт, поднося к воде на промывку, давно превратились в озера, заболоченные по краям, заросшие осокой и диким ирисом, окружённые  по берегам зарослями кустарниковой берёзы. Судя по количеству озёр и больших каменистых кос на берегу реки, возникших на месте промывания породы, работали не один год. Не всем удалось выйти отсюда. Четырнадцать едва видимых заросших травой холмиков из камней у подножия сопки наглядно свидетельствовали о горькой плате за добытый металл.
   В палатке ещё сильно отдаёт сыростью. Сегодня речка спит. А две недели назад прошли сильные дожди. Площадь водосбора у неё очень большая. Из-за непогоды мы на второй день вечером вернулись в лагерь, как будто предчувствуя беду. Еле перешли по знакомому перекату, связавшись верёвкой и, упираясь шестами в галечное дно этого мелкого в спокойном состоянии, а теперь разлившегося грохочущего потока, несущего на поверхности  грязной воды белые клочья пены, ветви  и  траву.  Вода уже была выше пояса. Наши палатки стояли на  высоком почти в три метра берегу, который хорошо продувался, что  несколько снижало  тяжёлый пресс комарья и мошки.
    Ночью много раз вставали, наблюдая за уровнем реки. Утром, только рассвело, встали. Моросил дождь, ветра почти не было.  Наше постоянное кострище уже залито, к нему можно подойти только в сапогах. Противоположный более низкий берег  полностью затоплен и на сколько было видно, представлял из себя быстрый поток среди деревьев. Кустарник скрылся под водой.
    Вода прибывала и уже залила всю низину между нашими палатками и сопкой, но путь к вертолётной площадке был ещё доступен. Ждать лучшего было нечего.
Привязали к деревьям всё, что может унести вода.  Пока  перетаскивали  имущество и  продукты из нашего лабаза, обернув чехлами от спальников мешки с сахаром, мукой  и крупами, вода уже подтопила палатки. Мы их не снимали, а просто, отвязав от колышков все боковые растяжки, забросили пологи на поперечные. На бревенчатом настиле вертолётной площадки соорудили полог – теперь дня на два это наше убежище.
    В брезентовом плаще и болотных сапогах, прощупывая землю шестом, иду по затопленному лагерю. Всё равно делать нечего. На рабочем столе, где стояла моя палатка, вижу флакон с красными чернилами. Вода вровень с крышкой стола и кажется, что флакон стоит посреди этого безбрежного водного пространства. Уже не подойти. Пусть стоит. На возвышающихся остатках сгнивших землянок, превратившихся в острова, много мышей.  Часть из них принесло течением, а большинство, наверное, – наши соседи. Мы видели их норки, но я не представлял, что их такое количество.  Для многих из них это последнее наводнение. Несколько штук бросились вплавь ко мне.
   - Нет, ребята, я не Мазай, а вы не зайцы. Но, может быть, не зальёт?
    Подогнал по воде к мышиным островам  два жердяных настила из-под обеденного стола, которые были предусмотрительно привязаны к дереву. Спасайтесь!
     Ночью уровень воды начал медленно спадать.
     На второй день вернулись в лагерь. Вся территория была словно вылизана. Трава,  кустики голубики и багульника, набриолиненные до блеска лучами яркого солнца, зачёсаны расчёской природного парикмахера по  мокрой земле в одном направлении.  На ветках растущих вдоль берега деревьев нанесённая трава указывает высоту паводка.
В низовьях Кучулыма были расположены лагеря таксаторов Бориса Костолындина и Володи Николаева. Позже узнал, что Борис и его рабочие спасались на деревьях. А у Володи вода затопила баню, которая была срублена выше обычного уровня реки метров на пятнадцать.  В ней,  после спада воды,  даже поймали крупного налима.
Вот уже и Горохов на волне.
      Откуда-то издалека доносится протяжный крик, как обычно в лесу кричат заблудившиеся. Быстро вылезаю из тёплого спальника, выхожу из палатки и прислушиваюсь. Крик повторяется, но это не мои рабочие, которым  я задал визир на восток.  Крик слышен  чётко на севере, километрах в двух в распадке, где мы ещё не были. Достаю ракету и стреляю вверх. Этот сигнал должен увидеть заблудившийся. Некоторое время жду. Стреляю из ружья, ракет всего десять, а сезон ещё длинный. Звук выстрела из ружья двенадцатого калибра сильный. Но эхо выстрела, днём разносившееся по всем распадкам, сейчас, прижатое темнотой, даже  не появилось. Тишина. Стреляю ещё раз. Слушаю.
    В том же месте появляется   заунывный длинный, переходящий на высокие ноты звук. Не крик - вой! Его поддерживает второй менее сильный, но  высокий, срывающийся. Волки! Раньше читал о том, как учатся выть молодые. А теперь вот слышу наяву.
     Вокруг совершенно чёрный лес. Только вершины ближних деревьев просматриваются на фоне  звёздного неба. Чуть слышен шорох воды. И этот вой. Стою заворожённый!
     В следующую ночь долго сидел на скамье, ожидая новой встречи с серыми «артистами». Но вой больше не повторился.