чародей

«Шел за годом год…
Если любит – подождет!
Ну, а вдруг – наоборот?»

Он попросил остановить машину у околицы, и там же, вытащив из салона вещи, протянул водителю крупную купюру. Оправдав ожидания, отказался от сдачи, после чего нарядное яркое такси, подняв над деревенской дорогой клубы накаленной солнцем пыли, развернулось и укатило. А он остался стоять с большим глянцево-черным дорогим чемоданом и простенькой сумкой через плечо.
Он видел, что на него смотрят – украдкой, через забор или сквозь заросли смородины. Ничего удивительного, появление в этих краях городского такси должно было вызвать ажиотаж. В деревне так мало развлечений. Простой семейный скандал становится темой для разговоров на добрые четыре дня, что уж говорить о появлении нового человека.
Или – хорошо забытого старого.
Из-за плетня, щедро украшенного цветущим вьюнком, высунулось смугловатое от возраста морщинистое лицо с цепкими выцветшими глазами. На седые волосы был плотно повязан бурый платок, который он еще помнил цветастым. Улыбнулся ей, и старуха несмело улыбнулась в ответ.
– Здравствуй, тетя Марта, – поприветствовал, как раньше. – Не узнаешь меня? Это ж я, Вольнор. Велька.
Лицо старухи задрожало, недоумение сменилось робкой радостью. Изменения в выражении шли медленнее, чем бывает у молодых, зато были заметнее. И молодой человек даже умилился тому восторженному изумлению, с которым Марта посмотрела на него, порадовался, что не забыл о ней, когда искал подарки односельчанам, и прикупил теплый шерстяной платок, расписанный яркими розами.
– Господи, Боже ты мой! – воскликнула старуха, высовываясь из-за изгороди. – Велька! Вольнор! Вернулся! Да какой стал! Боже ты мой! Вот так дела! Так это надо срочно всем бежать, рассказать! Матушка-то твоя лет семь уже здесь не показывалась, так мы о тебе и не знаем ничего!
– Я знаю, мама же со мной живет, – улыбнулся он в ответ.
– Мамка с тобой живет… Ну, это правильно, это она говорила. Молодец, не забыл родительницу, так и надо, – причитая, женщина выбралась из-за плетня и по-хозяйски подперла калиточку колышком. – Всем пойду расскажу, что Вольнор вернулся. Да какой видный стал!
– Я уверен, большинство уже знает, – он махнул рукой в сторону дороги, где мальчишки, сбегавшие сообщить родным о появлении такси и нового человека, уже вернулись и подглядывали на месте, сгорая от любопытства.
– Да что ты – все равно надо рассказать! В вашем-то старом доме живут двоюродный племянник твоего батюшки покойного, внук моей сватьи. С твоей матушки дозволения – да ты знаешь! Они-то тебе будут рады. А если окажется тесно (все ж таки четверо детей, понимаешь), то тебя в любом доме примут с радостью, хоть на месяц, хоть на два.
– Я только на три дня приехал, тетя Марта.
– А что ж так недолго? В баньке б попариться, на рыбалку сходить? Самая сейчас рыбалка. Помню, очень ты в прежние времена с удочкой любил побаловаться! – гордая, что ей первой довелось побеседовать с былым односельчанином, а теперь городским жителем, старуха заискивала как могла.
– Работа, тетя Марта. Только-только устроился на хорошую работу, меня на три дня отпустили отдохнуть, не больше.
– Ну, работа – это святое. Работай, и будет тебе от Бога великое благо! Моему б зятюшке эти слова да прямо в уши…
Продолжая говорить, сельчанка уже вела гостя к дому, в котором прежде жила его семья, а теперь разместились дальние родственники.
Не слушая переговоров, он оглядывался и с удовольствием вдыхал запах свежевскопанной земли, удобренной навозом, зелени и влаги, сена и скота, и даже не самые приятные оттенки этого «букета» радовали его. Они были вечными и счастливыми атрибутами сельской жизни, свидетельствующими о том, что сложившийся порядок неизменен и сулит благоденствие, и настойчивей вида старого, но добротного дедовского сруба под черепичной крышей говорили Вольнору, что он на родине. Что он снова там, где вырос и откуда начал свой путь в большой мир.
Дом, где раньше жила его семья, действительно оказался переполнен и чересчур шумен. В стенах звенели крики и визги четверых детей, да так активно, что казалось, будто детей на самом деле штук десять. К тому же, здесь доживали свой век и двое стариков, родители главы семейства, так что устроить гостя с комфортом было невозможно. Однако эту проблему быстро решили, и бывшего односельчанина отвели в соседний дом, где хозяйка по имени Мила уже заканчивала отскребать горницу, с удовольствием продемонстрировала молодому человеку новенькое постельное белье, а также две пышные подушки, набитые гусиным пухом.
Он помнил ее. Четырнадцать лет назад это была пухленькая ласковая девчонка, единственная дочь своих родителей. Теперь она превратилась в солидную мать семейства, хохотушку, обладательницу веселых круглых щечек и крохотного, но бойкого сынишки, а также мужа, на которого была похожа, будто сестра на брата. Мила с восторгом и завистью смотрела на Вольнора, одетого по-городскому, однако врученный ее отпрыску игрушечный автомобиль мигом завоевал ее сердце, и в порыве признательности она принесла гостю огромную медовую соту к чаю.
Однако молодой человек не хотел чаю. Он распаковал чемодан, в котором, собственно, кроме подарков и не лежало ничего (да и сам чемодан предназначался в подарок), вручил Миле красивую солонку, ее мужу – солидный объемный кошелек, тетушке Марте – платок в хрустящей яркой упаковке, а семейству троюродного брата целую уйму сувениров, столь же бесполезных, сколь и привлекательных. Но функциональность подарка не имела здесь ни малейшего значения. Важен был сам факт получения в дар городской диковинки. Можно было побиться об заклад, что старуха Марта так и не распакует платок, оставит его красоваться на почетном месте в фирменной упаковке. А потом, через пару десятков лет, если дети Марты будут щедры, они повяжут подарок на голову своей усопшей матери перед тем, как уложить ее в гроб. Если же поскупятся, то поделят его, как наследство.
Покончив с этим приятным делом (и едва ли опустошив чемодан хотя бы на треть – не одаренных гостинцами односельчан оставалось еще очень много), Вольнор вышел на улицу. Он едва отбился от предложений проводить его, все ему показать, или же прямо сейчас затеять праздничное застолье, на которое сойдутся все-все-все, кто только сможет. Не приходилось сомневаться, что застолье все-таки будет, лишь чуть попозже – ведь надо было зарезать поросенка или хотя бы пару куриц, поставить тесто для пирогов, приготовить другое угощение. Молодой человек не возражал – ведь в деревне так мало развлечений. Зачем лишать односельчан такого удовольствия.
Он шел вдоль заборов, кое-где покосившихся, а кое-где уже и подновленных, знакомых ему до каждой зазубринки, до заусенца. Даже те, которые за время его отсутствия успели заменить, все равно казались родными, потому что были сделаны так, как здесь всегда делали заборы. Дома лишь чуть-чуть изменились, может, немного осели, и парочка сияла свежими, еще не потемневшими от дождя и снега досками на пристройках или крыльце. Впрочем, в этих краях принято было строиться прочно, капитально, так, чтоб хватило самое меньшее на три-четыре поколения сельчан.
Вот здесь, в этой канаве, он когда-то с тремя приятелями ловил крохотных лягушек, а потом пугал «добычей» девчонок. А вот здесь, катаясь на старом-старом самокате, об камень рассадил ногу чуть не до кости. А вот здесь прежде была навалена куча песка, в которой и малыши, и мальчишки постарше возились с упоением. Что там могло остаться от этой кучи? Ее остатки давно втоптали в землю, не сохранилось и бугорка.
Вот по этой дороге он бегал к колодцу, пока местный сельский богатей не поставил «обчественную» колонку, за что его коровам уступили изрядную часть хорошего пастбища. Но и позднее мать часто посылала его именно к колодцу, потому что колодезная вода пахла росой, а «колоночная» – металлической трубой, и, по мнению женщины, на варенья и наливки не годилась. Вольнор свернул на эту дорогу и, шагая, несколько раз взмахнул рукой, будто ведром. На какой-то миг ему показалось, будто ему снова четырнадцать, и дома его ждет пенка от варенья, а также хорошая взбучка за промедление.
А потом он увидел ее.
Сперва ему показалось, будто это вовсе не она, а ее мать, немного помолодевшая и подтянувшаяся. Но потом он встретился с ней глазами, заметил испуг и смущение, увидел, как затряслись ее руки, и понял, кто перед ним.
Эйрена сильно изменилась. И дело не в том, что она располнела, что перестала быть той гибкой, подвижной девочкой, какой он ее запомнил. Когда-то, семнадцать лет назад, его покорил огонь, искрившийся в ее взгляде. Когда он стоял рядом с ней или держал ее в своих объятиях, ему казалось, будто ее огонь и его наделяет силами, будто рядом с нею искрится и переливается всеми оттенками само бытие. Конечно, тогда он не знал всех этих слов и не понимал, что именно чувствует. Но позже, вспоминая свою подругу, именно в эти образы и слова он облекал свои ощущения. Разлука наделила ее чертами, которых, может быть, у нее и не было, но последнее, как раз, едва ли имело для Вольнора большое значение. Только свет, ее свет он непременно хотел чувствовать как раньше.
Но свечу будто задул сильный порыв ветра. В глазах Эйрены его осталось ровно столько, сколько еще жило в сердцах остальных сельчанок. Он подумал, что, может быть, ему просто показалось, да и сам был слишком растерян, потому что явно застал ее в тот момент, когда она не была готова встретиться с ним.
– Ты?! – вздохнула она, глядя на него почти с ужасом. – Ты… Я не думала, что ты вернешься… У тебя что, ничего не получилось там с учением?
– Почему. Все получилось. Я приехал только на три дня. Повидаться.
– С кем? Со мной?
– С тобой и со всеми остальными.
Эйрена нервно оглянулась на калитку, из которой только что вышла – видимо, чтоб снять с плетня сушившийся там половичок. Она показалась ему какой-то затравленной, и молодой человек пожалел, что нельзя прямо сейчас взять ее за руку, отвести куда-нибудь в сторонку, где никто не увидит – чтоб все обсудить.
А потом из калитки к женщине кинулся малыш в короткой рубашонке – на вид лет двух, не больше, и вцепился в ногу, зарылся лицом в юбку.
Вольнор с трудом и далеко не сразу сумел заставить себя улыбнуться.
– Это твой?
– Да, – ответила она, пряча глаза.
– Ты замужем?
– Да.
– Ясно… – несколько мгновений он искал, что бы еще сказать, но ничего толкового не нашел. – Ну, рад, что у тебя все хорошо сложилось. Придешь к застолью?
– Да… – Эйрена наконец подняла глаза. Знакомый огонек полыхнул в них и обжег его. Защемило сердце, почему-то по-глупому захотелось заплакать. – А ты? Женился?
– Нет, конечно.
– Почему ж «конечно»? Неужели ни одна не пошла?
– Кто его знает, я не спрашивал, – ему стало трудно, что-то давило изнутри, и, решив, что стоило бы передохнуть, прежде чем продолжать разговор, он взмахнул рукой. – Ну, увидимся.
И пошел к дому Милы.
До вечера оставалось всего ничего. Известие о том, что из города нагрянул разбогатевший родич с грудой подарков, вызвало в сердцах сельчан приступ щедрости – женщины кто во что горазд несли на общий стол лакомства. Мила и ее соседи, вытащив во двор столько столов, сколько нашлось, теперь накрывали их широкими старинными полотнищами с расшитой кромкой, несли самую лучшую посуду (правда, даже самой худшей едва должно было хватить на всех), собирали со всей деревни подходящие скамьи.
Для гостя вытащили солидных размеров и вида, притом крайне неудобное кресло. Два мужика лишь с пятой попытки и не без подкрепления сего действа крепкими ругательствами проволокли громадину через сени. Вольнор решил не спорить, потому что это было бы бесполезно – если сородичи решили усадить его на прадедовское кресло, они это сделают, что б им ни говорили. Поэтому он отправился к тетке Сирене и к тетке Геше, и к бабке Озаре, чтоб каждой лично преподнести подарок, передать привет от матери, осведомиться о детях и внуках. Этого требовала обязательная деревенская вежливость.
Об Эйрене он старался не думать.
Застолье действительно получилось веселое. Что больше всего изумило Вольнора – его мало кто расспрашивал об обучении.
Пятнадцать лет назад он пешком ушел из деревни и, добравшись до шоссе в тридцати километрах к востоку, сумел на попутной машине уехать в столицу. Он мечтал стать чародеем, и ради этого готов был пожертвовать чем угодно, приложить какие угодно усилия, обходиться без чего угодно – лишь бы выучиться! К его намерению в деревне относились, как к неопасной блажи, но вместе с тем с некоторым опасливым уважением – мол, умеют же некоторые с ума сходить!
О магах в этих краях рассказывали легенды, причем столь же завлекательные, сколь и неправдоподобные. О том, как именно становятся чародеями, тоже болтали всякое, и Вольнор, отправляясь в город, был готов ко всему, чему угодно – ужасающим ритуалам, плате за обучение в виде части души или нескольких лет жизни, издевательствам и унижениям… Только не к рутине в виде книжек, тетрадок и упражнений на растяжку.
Он все-таки смог добраться до городка при Магической Академии, устроился работать в кафе и целый год мыл посуду и таскал тяжелые подносы, с завистью и опаской разглядывая студентов, забегавших в скромное заведение перекусить между лекциями. Вечера юноша тратил на занятия, читая и перечитывая учебники, методические пособия, перечни вопросов к экзаменам. Он почти не верил в успех, однако через год сумел сдать экзамены и – более того – получил весьма приличную стипендию. Конечно, от необходимости подрабатывать его это не освободило (с ума можно было сойти, какие солидные расходы ждали студента), но теперь можно было выбирать работу пусть менее денежную, зато требующую меньше времени.
Учеба занимала слишком много времени и сил, однако время от времени Вольнор думал, как здорово было бы показаться в деревне в новом качестве. Пусть не думают, что его мечты были пустыми мечтами – вот, он же учится в Магической Академии, и обучение идет полным ходом. Однако явиться в деревню уже дипломированным, сложившимся чародеем – это не то, что студентом. Это уже весомое доказательство успеха.
Конечно, молодой человек думал и о девушке, за которой раньше ухаживал, которой пообещал, что приедет за ней и увезет в город, как только получит диплом и найдет работу по специальности. Будущая жизнь казалась ему очевидной, прозрачной, будто капля родниковой воды.
Вольнор набрался терпения. Он усердно учился, через четыре года обучения смог найти подработку по специальности, снял комнатку и забрал к себе из деревни мать, потому что решил, что с ней ему будет лучше, чем в доме у сестер или с братом в соседней деревне. Отец к тому времени умер, так и не дождавшись превращения старшего сына-оболтуса в настоящего мага. Но это мало что меняло. Бывший крестьянин считал месяцы и дни до получения диплома, хотя учиться ему нравилось. Но очень уж хотелось ощутить себя специалистом, найти хорошую работу и, наконец, до конца осуществить свой план.
Теперь, сидя за праздничным столом, чествуемый односельчанами, он испытывал двойственные чувства. Конечно, ему было приятно восхищение и уважение окружающих, смущение тех, кто в него не верил, сдержанная зависть сверстников. Но было и кое-что портившее все удовольствие. Только вот размышлять об этом ему не хотелось.
Через пару часов застолье плавно перетекло в традиционную деревенскую пьянку, где все пили со всеми, женщины не отставали от мужчин, а забытые дети растаскивали со стола остатки лакомств и шумно играли в стороне. Еще через часок Вольнор без особого труда сумел улизнуть из-за стола так, что этого никто не заметил.
Пил он в меру (хотя выпить с ним рвались буквально все его односельчане), поэтому вполне владел своим телом и сознанием. Отойдя на несколько шагов от двора, залитого светом двух костров и шести факелов, припомнил и аккуратно применил заклинание отрезвления. Действие его не слишком приятно, зато голова прояснялась в считанные секунды. Кутаясь в плащ, молодой человек направился в сторону реки – там у него имелась пара любимых местечек, интересно было взглянуть, что с ними случилось.
Близ берега, там, где под плащ стала запускать пальцы влажная вечерняя прохлада, он присел на обрубок бревна и прикрыл глаза. Звук едва слышного журчания воды всегда успокаивал его. Прежде, еще мальчишкой, Велька прибегал сюда после взбучки, устроенной ему матерь или отцом, после драк и ссор со сверстниками, и потихоньку переживал случившееся. Здесь, за стеной стеблей Иван-чая, рядом со старой ивой, которая в ясный день своей кроной затеняла и тропинку, и уютный закуток для отдыха, и камни, по которым бежала вода, было очень спокойно.
Шаги он услышал не сразу – отвык от сельской тишины, отвык слышать и чувствовать. Когда под чужой стопой захрустел камень, мужчина испытал легкое раздражение, что такой приятный момент будет разбавлен дежурными восторгами, глупыми расспросами о городе или попытками аккуратно вызнать, нельзя ли там где-нибудь пристроиться, чтоб побольше зарабатывать и особо не горбатиться.
Приветствия и вопросов он не дождался, из вежливости повернул голову. В трех шагах от него стояла Эйрена.
Солнце провалилось за резную кромку горизонта, осталось лишь напоминание о нем, разлитое раскаленным стеклом над остренькими вершинами сосен. Медленно темнело, однако пока еще видно было хорошо. Вольнор тогда лишь успел скользнуть взглядом по своей бывшей невесте, теперь же не удержался от того, чтоб рассмотреть ее повнимательнее.
Было видно, что перед тем, как идти искать его, она приоделась в лучшее, причесалась, старательно заколола гребнем волосы. Но именно сейчас стало заметно, как она изменилась. Возможно, тут сыграла роль сельская жизнь, более тяжелая, чем городская, быстрее подрывающая здоровье женщины, да еще и роды впридачу. Эйрена выглядела солидной деревенской матерью семейства, у которой в голове не осталось ни единой глупости юношеских пор, но которая зато отлично помнит, сколько яиц приносит каждая курица в ее дворе и сколько в огороде кустиков редиса.
Она молчала и смотрела на его ботинки.
– А ты почти не изменился, – проговорила она наконец. – Только возмужал. Как только умудрился за книгами.
– Маг должен быть в хорошей физической форме. Приходилось следить за собой.
Лицо ее слегка оживилось, губ коснулась бледная усмешка.
– Ты там форму, значит, поддерживал. А мы тут всерьез горбатимся.
– В городе все иначе, – пожал плечами мужчина.
– Ты приехал просто похвастаться?
– Если б «просто похвастаться», то я вполне мог бы обойтись и без этого.
– Тогда… – она глотнула. – Тогда… За мной, что ли?
– За тобой.
Несколько мгновений они молчали, глядя каждый в свою сторону. Обоим было неловко.
– Ну не могла ж я, в самом деле, так долго тебя ждать, – сердито пробормотала женщина. – Меня под конец мать только так пилила, мол, да кому ты нужна, да иди ты за него, да сколько можно в девках на моей шее, – и слегка покраснела.
– Ты счастлива?
– Да у меня все хорошо! Дом вполне себе богатый, дети… Муж почти не пьет. Где это видано, чтоб в деревне – и почти не пил!
– Да уж…
А что тут еще скажешь?
Он видел в ее глазах желание доказать самой себе, что у нее все прекрасно. И, кроме того, еще было что-то… Смущение? Досада? Да, пожалуй, досада. Вольнор вдруг понял, что от ее былой влюбленности почти ничего не осталось. Так, воспоминания, ощущения, увлеченность… Ему стало намного легче.
Казалось, она тоже что-то прочитала в его глаза, потому что вспыхнула и опустила взгляд.
– Ну, представь, ну стала б я тебя ждать… Как дура. А ты б потом приехал и удивился, мол, я тебе что-то обещал? Помнить не помню, знать не знаю, да ты людей-то не смеши, это когда было, я тогда был пацан, а сейчас я мужик, у меня жена и семеро по лавкам.
– В городе столько детей не заведешь, – невольно улыбнулся он. – Там это не удобно.
– …Или вообще бы не приехал! И что? Осталась бы я, как дура, без всего? Старой девой?
– Я не назвал бы это глупостью. Скорее, постоянством.
Она промокнула глаза рукавом.
– А ты богатый?
– Ну, по меркам города я, скажем так, обеспеченный. Буду хорошо обеспеченным – при такой работе. Как почти любой маг.
– И что, если б сейчас ты приехал и увидел, что я жду, ты б на мне женился бы? – и взглянула недоверчиво.
– Женился бы.
– Это ты сейчас так говоришь.
Мужчина покачал головой и, порывшись в кармане, вынул крохотную бархатную коробочку. Оставить золотое кольцо с сапфиром в вещах он все-таки не решился, потому что знал – сельские мальчишки из чистого любопытства наверняка будут рыться в его сумках, могут просто и без всякого зла потерять дорогую вещицу, даже не понимая, насколько она ценна. Не стоило провоцировать неприятные ситуации и вводить сельчан в искушение.
Эйрена увидела украшение и залилась слезами. Она кусала губы, сердито терла глаза, от чего они лишь сильнее краснели, и горе ее было столь неподдельно, что Вольнор не выдержал – шагнул к ней, обнял, попытался всунуть ей в руку коробочку. О том, что на колечко он истратил весь свой аванс, молодой человек в эту минуту не помнил. Да даже если бы помнил – мысль продать не понадобившийся подарок едва ли могла прийти ему в голову. А зачем мужчине женское кольцо? Как-то странно в будущем, если все-таки отыщется женщина, на которой он захочет жениться, дарить ей украшение, первоначально предназначавшееся другой.
Однако сельчанка оттолкнула подарок и замахала руками.
– Ты что! Ты что! Если Савватий увидит… – она не стала договаривать. Все и так было понятно.
С чувством неловкости чародей спрятал коробочку с кольцом обратно. Трудно было стоять перед плачущей женщиной и не иметь возможности, да и особого желания тоже, утешить ее. Он понимал, что Эйрена оплакивает свои утерянные возможности, догадывался, что, может быть, смутно надеется услышать от него: «А, может, ты уйдешь от мужа? Я б твоих детей усыновил»… Вольнор молчал и смотрел в сторону, в густую поросль Иван-чая, которая уже успела наполниться густой, словно чернила, непроницаемой для глаза темнотой. Солнечный расплав за вершинками сосен почти совсем потух, стало темно и холодно, захотелось к печке или хотя бы к костру.
Он терпеливо ждал, пока женщина приведет себя в порядок, а потом галантно подставил ей локоть. У околицы она выдернула руку, и это он тоже понимал: в селе сплетни – это нечто такое неизбежное, такое само собой разумеющееся, что забывать об этом не стоит никогда. Савватий, супруг Эйрены, увидев, с кем гуляла его жена, лишь заискивающе улыбнулся магу. Однако, стоило тому отвернуться, закатил супруге полновесную пощечину. Вольнор слышал, но сделал вид, что ничего не произошло. Потому что понимал – если вмешается, позже ей только хуже придется. Мужик не успокоится, пока не добьется от Эйрены объяснений – а почему это ее бывший так за нее заступается? Что за повод она ему дала? Уж не благодарность ли это за ласки? Мужчине-то подобное подозрение не в укор, а вот женщина всегда виновата.
Укладываясь в доме на широкой хозяйской постели (Мила и ее муж перебрались спать на лавки, а ребенка прогнали с полатей на печку, чтоб не шебуршал над головой у гостя), чародей думал, что от снятой трехкомнатной квартиры надо будет отказаться сразу по приезде – тогда потери по деньгам получатся минимальные. Им с мамой пока вполне хватит двухкомнатной. И, раз все так сложилось, можно будет из города перевестись работать в какое-нибудь крупное село – благодаря новым государственным программам работа мага на периферии оплачивается намного выше. Трудиться придется больше, зато и практика интереснее.
«От чего человек уходит, к тому и приходит, – подумал Вольнор, засыпая. – Как забавно… Так и сделаю. Только не сюда, конечно, не сюда. Не будем мозолить друг другу глаза».