(В соавторстве с Дмитриевым С. И.)
Пролог
Было жарко. Дети играли среди вымощенной камнем улицы. Забава полностью поглощала их внимание. Они не обращали внимания ни на левитов, важно шествующих в этот день по улице, ни на странников, бродящих по городу в поисках ночлега. Конский топот и свист плетей, испугал детей, и они, прижавшись к глиняной стене, насторожено провели глазами промчавшийся мимо отряд римских всадников.
- Натан, где ты? – раздался тревожный женский голос после того, как всадники исчезли за поворотом.
- Я здесь, мама, - ответил один из детей.
Услышав голос сына, выбежавшая только что из дома молодая женщина, облегченно вздохнула.
- Когда же кончатся эти гонки, - негодующе прокаркала стоявшая тут же старуха, опираясь на палку, - как ни праздник, так и начинается карусель. Римляне совсем обнаглели. В наше время так не было…
Недослушав старуху, Натан спросил:
- Мама! Ты каждый вечер рассказываешь мне о мессии, который придет и освободит наш народ от врагов. Почему он медлит?
Услышав вопрос, женщины переглянулись. Старуха, неодобрительно хмыкнув, стукнула палкой по камню.
- Будь осторожен, сынок, - обратилась она к мальчику, - в наше время и стены имеют уши.
Сказав это, старуха пошла к Храму, постукивая палкой и шаркая истоптанными сандалиями. Схватив сына в охапку, молодая женщина исчезла в дверях дома. Остальные дети еще некоторое время оживленно перешептывались между собой, тыкая в ту сторону, где исчезли римские всадники, а затем снова увлеклись игрой, радуясь тому, что наступил долгожданный праздник Песах.
- Жалко, что Порций Фест не захотел поставить здесь свой бюст, - раздавался громкий голос одного из римских воинов, стоявших на площади неподалеку от широкой лестницы Храма, - я бы с удовольствием принес ему в жертву пару голубей!
- Ты отстал от жизни. Теперь наместником Иудеи стал Флор. Однако в любом случае у тебя есть возможность бросить жменю муки на жертвенник еврейскому богу, - шутливо ответил другой, - к тому же у него, как я погляжу, большой праздник.
Первый воин недовольно поморщился и, сделав оскорбительный жест в сторону Храма, ответил:
- Позавчера в Кесарии я познакомился с хорошенькой самарянкой. Если бы наш гарнизон не отослали в эту забытую богами провинцию, сегодня я бы не плохо провел вечер.
Собеседник неожиданно толкнул товарища в бок и указал на группу людей, стоявших неподалеку и пристально наблюдавших за римскими воинами.
- Чего они хотят? – недовольно спросил он. Его собеседник пожал плечами и поправил меч на поясе.
- Мне не нравится выражение их лиц, - ответил он в полголоса, - они явно настроены враждебно и смотрят прямо на тебя. Тебе не стоило оскорблять их святыню.
Воин нахмурился:
- Пойду узнаю, в чем дело, - произнес он.
- Будь осторожен. Я пойду с тобой.
Воин пожал плечами и с ехидством в голосе ответил:
- Почему я должен опасаться шайки невооруженных еврейских дикарей?
Последняя фраза прозвучала достаточно громко, чтобы ее услышали «еврейские дикари».
- Остановись!!! – прошипел римлянин, но было поздно. Метко брошенный из пращи камень пробил голову неосторожному солдату, и он без звука упал на гладкие каменные плиты. Прикрываясь щитом, товарищ убитого стал пятиться в сторону стоявшего неподалеку отряда. Когорта солдат бросилась на выручку, атаковав евреев, к которым на помощь тут же подоспели еще несколько десятков человек, вооруженных топорами, кольями и дубинами. Завязался бой. Оказавшись в меньшинстве, римляне стали отступать, отбиваясь дротиками от яростных нападений противника.
Мирно идущие на поклонение женщины и дети останавились и какое-то время молча наблюдали за происходящим. Затем, одновременно, как будто по команде стали кричать, оглашая своими воплями всю площадь.
Тем временем римские солдаты падали один за другим под натиском восставших, орошая храмовую площадь своей кровью. Евреи готовы были огласить Иерусалим победным кличем, но отряд конницы, налетевшей на победителей, охладил их воинственный дух. Не имея возможности дать отпор противнику, мятежники бросились врассыпную, стараясь затеряться в узких извилистых улочках.
Однако, римляне легко настигали беглецов, прокалывая их копьями и забивая до смерти бичами. Под горячую руку оккупантов попадали беззащитные женщины и даже маленькие дети. Изуродованные тела повстанцев еще несколько дней лежали на храмовой площади, собирая вокруг себя тучи насекомых и хищных птиц…
1.
Восходящее солнце ласково прикоснулось к листве дремлющих деревьев. Роса, покрывавшая холмы и долины, исчезала под теплым взглядом утренних лучей. В эти волшебные минуты пробуждения даже самые укромные уголки Гефсиманского сада уже наполняла свежим звучанием симфония из птичьих голосов. Легкий ветерок, извиваясь среди изящных акаций и могучих дубов, играя на струнах высокой травы и нежась о беззащитные лепестки полевых цветов, изгонял остаток сна.
В тени древнего дуба, прислонившись к большому камню, закутанный от ночного холода в серый шерстяной плащ, спал юноша, склонив голову на грудь. Вдруг пестрая птица, сев на нижнюю ветку, залилась веселыми трелями как раз над самым его ухом. Юноша вздрогнул и открыл глаза. Разбуженный, он несколько мгновений смотрел перед собой. Затем поднял голову. Виновница пробуждения, то ли испугавшись, то ли решив, что ее миссия выполнена, и делать ей здесь больше нечего, исчезла в густой листве соседнего дерева.
Шимон, так звали этого юношу, распахнув плащ и потянувшись, полной грудью вдохнул воздух, наполненный ароматами полевых цветов и прохладой. Нащупав хлебы, лежавшие в суме, Шимон вдруг ощутил нестерпимый голод. Размяв несколькими энергичными движениями затекшее за ночь тело, юноша расстелил на траве плащ и, стоя на коленях, с жадностью стал есть, вгрызаясь в черствые лепешки и запивая водой из меха. Утолив голод, Шимон накинул плащ на плечи и направился к ручью.
Шимон, сын Урии, провел детство и часть юности в небольшом селении близ Иерихона. Его отец имел стадо коз, за которыми ухаживал с большой любовью. Эту любовь Урия привил и своему единственному сыну. Вместе с младшей сестренкой Тиной Шимон пас животных в долине Иордана с раннего утра до поздней ночи.
Переливаясь на солнце, словно драгоценные камни, мерцая всеми оттенками фиолетового в загадочном свете луны, с достоинством старца текли воды легендарной реки в омут Соленого моря. Мудрый шепот волн, ласкающих древние берега, мерно звучал в унисон с шорохом трав, шелестом листвы и блеяньем коз на лугах. Звездный песок, рассыпанный в бесконечности ночного неба и синева в полуденный зной, - все это рождало в сердце Шимона тягу к прекрасному и стремление к совершенству, которое он видел вокруг себя изо дня в день. В то же время работа пастуха превратила Шимона в сильного и рассудительного мужчину, способного постоять за себя и защитить имущество своего отца от воров и хищных зверей.
Неизвестно как бы сложилась жизнь Шимона и его семьи, если бы не события, происходившие в Иудее, провинции Римской империи. В те неспокойные дни, когда свинцовые тучи войны нависли над еврейским народом, в семье Урии произошел случай, изменивший ее судьбу.
Глубокой ночью в дверь дома Урии громко и настойчиво постучали. Урия подошел к двери и спросил, кто это и что ему нужно в столь поздний час. Это был родной брат Урии – Иуда. Он умолял впустить его, поскольку скрывался от погони. Когда Урия открыл дверь, Иуда вошел тяжело дыша. В руке он сжимал обломок топорища. Прислушавшись – не слышно ли погони, Иуда обессилено опустился на соломенный тюфяк. Спустя недолгое время обитатели дома Урии услышали историю его брата, бравшего участие в мятеже, происшедшем в разгар праздника Песах. После подавления восстания несколько сот иудеев, кому не удалось скрыться, оказались в тюрьмах. Их ожидала страшная участь…
Урия с ужасом узнал о том, что римляне, скорее всего, запомнили внешность его брата, поскольку приняли того за предводителя мятежников. Они с товарищем одни из первых напали на римского воина, вооруженные палками и топорами. Товарищ Иуды был убит, самому же Иуде удалось скрыться. Теперь его, вероятно, разыскивают и награду назначили…
Когда Иуда закончил рассказ, в доме воцарилась тишина. Урия стоял, не двигаясь, и смотрел в одну точку. Мария, его жена, с широко раскрытыми от страха глазами, сидела у стены, еле заметно шевеля губами, и нервно теребила волосы, уснувшей у нее на коленях Тины. Шимон, хмурясь, подбрасывал дрова в огонь – становилось холодно. Иуда молча грыз данный ему полузасохший хлеб и запивал его вином – больше в доме из еды в это время суток ничего не нашлось.
- Из-за своей горячности ты погубил себя и… нас всех тоже, - промолвил, наконец, Урия. Его глаза встретились с глазами Иуды, который прочел в них горький укор. Дом снова наполнило тяжелое молчание. Запел петух, возвещая о близости утра. Иуда первым нарушил молчание:
- Мне пора, - произнес он, поднимаясь на ноги.
- Куда же ты теперь пойдешь? – спросил Урия.
Иуда пожал плечами:
- В Галилею. Там, как я слышал, уже собирается ополчение…
- А что с нами? – Урия посмотрел на жену, дочь, сына и вопросительно взглянул на брата.
- Я старался быть незамеченным…
Урия обратился к жене:
- Мария, дай мех вина. И не смотри на меня так – Всевышний милостив.
Отдав мех с вином брату, Урия крепко обнял его:
- Да хранит тебя Господь, - произнес он тихо.
Иуда исчез в предутренней дымке.
Визит Иуды нарушил привычное течение жизни в семье Урии. Любой окрик или стук копыт повергал в ужас. Каждый день Урия ожидал прихода римлян с обвинением в укрывательстве государственного преступника. Каждая минута жизни с тех пор, как Иуда ступил за порог его дома, стала для Урии и его семьи нестерпимой пыткой, которая, казалось, никогда не кончится. Однако шли дни, а римские отряды, ежедневно проходившие через селение, не проявляли никакого интереса к дому Урии. С течением времени надежда на то, что опасность миновала, постепенно изгнала из души страх, и ночной визит стал казаться просто кошмарным сном. Только через полтора месяца стало ясно, что ничего из происшедшего в ту ночь не укрылось от всевидящего ока римского орла.
Возвращаясь однажды вечером из Иерихона, Шимон увидел свою мать у распахнутых настежь дверей. Мария сидела на земле в разорванной одежде, с кровоподтеками на бледном лице и гладила головку Тины, уткнувшейся лицом в ее грудь. Тело девочки сотрясалось от рыданий.
У Шимона внутри что-то оборвалось. Он стоял на дороге, смотря на свою поруганную избитую мать и несчастную сестренку, и не мог заставить себя сдвинуться с места.
- Они пришли сегодня утром, - услышал юноша голос позади себя, - именем императора арестовали твоего отца как мятежника, увели скот, надругались над Марией. Кто-то донес, что видел мятежника возле вашего дома…
Шимон обернулся. Позади него стоял старик Адоникам - друг и учитель детства. Седые пряди волос, и борода были растрепаны, из почти слепых глаз по сморщенным щекам текли слезы. Юноша до крови закусил губу и сжал кулаки. Его душила ненависть, закрывая черным непроницаемым покрывалом взор…
Медленно и тоскливо тянулись дни. Шимон почти ничего не ел. Разрывая на себе одежду, словно зверь в клетке съедаемый пламенем ярости, он метался по комнате. Из исполненной горем груди вырывался стон гнева и бессилия. Хотя оставалось немного ячменя, несколько мехов масла и вина, чудом не замеченных римлянами, было очевидно, что этого надолго не хватит. Шимон просыпался в холодном поту среди ночи под пристальным взглядом призрака беды, поселившегося в его доме.
Спустя время, Шимон нанялся пасти стада у знакомого своего отца. Эта семья, сочувствуя горю соседей, согласилась взять к себе Тину, чтобы шестилетнему ребенку не довелось испытать голод. Вскоре Шимон узнал, что его отца, обвинив в пособничестве бунтарям, казнили спустя несколько дней после ареста. Но Мария даже не допускала мысли, что потеряет мужа. Малейший намек на это повергал мать в истерику. Шимон не сказал ей правду, однако мать сама вскоре узнала об этом.
Шимон бросил работу и завербовался добровольцем для защиты Иерусалима от надвигающихся на город римских легионов. После того, как врагов удалось прогнать, Шимон вернулся в родное селение, и оказался перед лицом нового несчастья. Семья, где он оставил сестру, была беспощадно вырезана сикариями за то, что, якобы, выказывала симпатии римской власти. Шимон увидел пепелище там, где еще недавно был прекрасный дом соседей, приютивших его осиротевшую сестру.
Тщетно Шимон спрашивал о Тине. После той страшной резни ее никто не видел. Многие были уверены, что бедную девочку постигла участь опекунов. Убитый горем Шимон куда-то исчез.
Произошедшее ошеломило его. Если сказать, что небо упало на землю - значит, ничего не сказать. Надо знать привязанность еврейского народа к своей семье, родным и близким, чтобы понимать хотя бы частично глубину постигшей Шимона трагедии. Все те, кто с самого рождения был рядом с ним, в ком он видел смысл своей жизни, вдруг перестали существовать. И самое страшное, что раскаленным железом жгло измученную душу Шимона, было то, что виновником их смерти был его родной дядя – Иуда. Как же небеса могли допустить такое?!
- О, небеса! Как не разверзли вы землю под ногами проклятого Иуды? Почему не испепелили вы подлых убийц моих родных? Где же были ваши глаза? Неужели они не видели, как убивают ни в чем не повинных людей? Где же были Ваши уши? Неужели они не слышали крики о помощи? Вы были глухи? Так будьте же прокляты, жестокие небеса! Пусть никогда не попадет к вам дым с жертвенного очага!
Чтобы вы хотя бы частично испытали то, что чувствую сейчас я. Слышите ли вы меня? Я Шимон – проклинаю Вас и не боюсь Вашего гнева. Ответьте же мне. Убейте и меня, ибо мне незачем больше жить!
Но небеса молчали. Из груди Шимона вырвался крик. Это был страшный, нечеловеческий крик. Крик, который прокатился по молчаливой пустыне и утонул в ее песках. Шимон вложил в него все свое отчаяние и всю ненависть, сжигавшую его душу. Но пустыня по-прежнему безмолствовала. Ей не было дело до его несчастья. Это горе было огромным лишь для Шимона. Слезы застилали ему глаза, и он брел вперед, не разбирая дороги, вытянув вперед, подобно слепцу, руки, натыкаясь ими на стены домов. Он не знал, куда и зачем идет, но стоять на месте было невыносимо.
Выйдя из селения, Шимон побрел дорогой, по которой много раз гонял коз. Все дорогое, что было в его жизни, осталось позади. То, что заставляло тяжко трудиться каждый день и с радостью осознавать, что труд - лишь маленькая часть большой, бесконечной любви и благодарности к родителям, умерло в Шимоне.
Оно ушло вместе с нечеловеческим криком, и в душе остались только угли. Сама душа напоминала высушенную солнцем пустыню. Ненависть иссушила ее, и не было больше в ней места ничему человеческому.
Так Шимон шел несколько часов, пока усталость не охватила его. Он в изнеможении опустился возле какого-то дерева, и сознание его отключилось. Прошло какое-то время. Трудно сказать было это полчаса или несколько часов, но вот веки дрогнули и глаза открылись. В горле пересохло и смертельно хотелось пить, но воды поблизости не было. В отчаянии Шимон огляделся вокруг. Оказалось, что он сидит, прислонившись спиной к старой осине, неизвестно откуда выросшей посреди пустыни. Она смотрелось, по крайней мере, нелепо, посреди бескрайних песков. В измученной голове вновь с невероятной силой всколыхнулись все прошедшие события, и душераздирающая боль снова пронзила его сердце. Шимон понял, что ничего не изменилось, все его родные погибли, и никого на всем белом свете не осталось, кто любил бы его и кому он был бы нужен. Жизнь потеряла для него всякую ценность и смысл. Страшная, зловещая мысль, которую он до этого пытался всячески отогнать, все более овладевала им. Это была мысль о самоубийстве. Оно казалось естественным и самым разумным выходом из создавшейся ситуации. Смерть положила бы конец невыносимым страданиям, и может быть, воссоединила Шимона с близкими, так рано ушедшими в лучший мир.
Оглядевшись по сторонам, Шимон увидел невдалеке возле осины большой камень. Сорвав с себя кожаный пояс, и сделав из него петлю, он подтащил камень к дереву и взобрался на него, высматривая на дереве толстый сук, способную выдержать его вес. Надев на шею петлю, Шимон крепко привязал другой конец веревки к подходящей ветке. Вскоре все было готово. Оставалось, только оттолкнутся от камня и…
Мысленно попрощавшись со всеми, кого он знал Шимон, вдруг отчетливо вспомнил всю свою не такую уж и долгую жизнь. Рождение, детство, юность. Лица родителей вмиг пронеслись перед его взором. Последний шаг по камню, толчок и …
- Как пройти к источнику? Правильно ли я иду? - голос прозвучал, как гром среди ясного неба. Он ошеломил висельника. Если бы в пустыне вдруг пошел проливной дождь, то и это удивило бы его меньше, чем этот спокойный голос. Шимон в изумлении оглянулся и увидел седовласого мужчину среднего роста с добрыми и внимательными глазами. Он был одет в просторный белый хитон, на его ногах были сандалии.
- Прости, что помешал тебе. Мне нужно пройти к источнику, поскольку вода в моем мехе давно закончилась, а дороги я не знаю, не поможешь ли ты мне?
Наверное, трудно представить себе ситуацию более нелепую. Дорогу спрашивают у человека, стоящего с петлей на шее. Но было в этом старце что-то, что заставило Шимона слезть с камня и подойти. В тот момент он не чувствовал даже раздражения, которое обычно бывает тогда, когда мешают совершить задуманное. Лишь несказанное удивление, - настолько необычным был незнакомец. В такие минуты, когда решаешь свести счеты с жизнью, вопрос о том, как пройти куда-либо, звучит, по меньшей мере, нелепо. Когда Шимон подошел к путнику, его нервы не выдержали. Он вдруг упал к нему на грудь и неожиданно для самого себя разрыдался. Оказывается, в нем оставалась еще масса слез, и сейчас они текли и текли из его глаз, оставляя темные пятна на белом полотне хитона незнакомца.
Наконец, обессилев, Шимон опустился на песок. Путник сел рядом, положив руку ему на лоб. Рука была мягкая и прохладная. Веки отяжелели, и Шимон погрузился в сон. Сколько прошло времени, сказать трудно, но когда он вновь открыл глаза, путник все еще сидел рядом. На его лице было такое же добродушие и ничто не выдавало в нем человека, бывшего свидетелем отвратительной сцены самоубийства.
- Кто ты? - хриплым, словно не своим голосом спросил Шимон.
- Меня зовут Кифа - просто ответил тот. Было в его голосе нечто неуловимое, простое и доброе.
- Если хочешь, расскажи мне, что случилось. Может быть, я смогу помочь тебе.
- Никто на свете, не в силах мне помочь, - вдруг выкрикнул Шимон, - кто может вернуть мне моих родных? Разве может кто-нибудь воскресить мертвых?
- Да, не всегда мы можем изменить ход событий, но почти всегда способны поменять свое отношение к ним - мягко ответил Кифа.
Шимон начал говорить. Поначалу его рассказ был сбивчивый, путаный, но затем, по мере того, как уходила дрожь в теле, он становился все яснее и речь четче. Вскоре, вся его горестная история была изложена.
- И ты действительно считаешь своего дядю виновным в смерти близких?.
- Конечно, а кто же кроме него может быть виноват. Ведь именно из-за того, что он напал на римлян, были убиты наши родители.
- Но ведь твой дядя защищал отечество от захватчиков. Отстаивал свободу. Разве может быть что-нибудь важнее для человека, чем свобода? Не свободу ли твоих родителей и твою собственную защищал он с оружием в руках? Не его вина, что он потерпел поражение. Неужели недостойно уважения его мужество? Разве ты не желаешь избавиться от тирании Рима? Неужели еще остались на свете пытки, которым римляне не подвергали наш народ? Они – истинные дети волчицы. Но поверь, настанет время, когда эта огромная мперия перестанет существовать. Она рухнет под собственной тяжестью. Всякая сила, не подкрепленная мудростью, гибнет под собственной тяжестью. Таков закон.
Кифа говорил медленно и спокойно. Было в его словах нечто такое, что заставляло в них верить. Но разве можно было в это поверить? Рим, средоточие силы и власти рухнет… Наверное, неверие отчетливо читалось в глазах Шимона. Кифа взглянул на него и продолжил:
- Вот, что я скажу тебе Шимон. Не нужно ненавидеть своего дядю. Думаю, ты можешь им гордиться. Глупо также лишать себя жизни. Ее дал нам Господь и никто, кроме Него самого не имеет права забрать ее.
- Откуда ты знаешь, как меня зовут?
-Я знаю о тебе все. Знаю также и то, что твой час еще не настал. А что касается повешения на осине… Слышал ли ты когда-нибудь об Иисусе Назарейском?
- Кое-что…
- Нас было двенадцать ближайших Его учеников. Я один из них. Мы тогда, как и многие из людей не верили в то, что он сын Божий. Требовали от Него чудес, которые могли бы подтвердить Его божественность. Мы спорили с Ним, пытаясь понять Его учение. Нам казалось, что мы любили его больше жизни, но настал момент, когда нужно было доказать свою любовь, и тогда мы струсили. Один из нас, его звали Иуда, как и твоего дядю, предал его в руки фарисеев. Предал поцелуем, что может быть гнуснее? А я, как и было предсказано мне самим Иисусом, трижды отрекся от него еще до того, как взошло солнце. Иуда повесился, не выдержав своего предательства, а мы разбрелись в разные стороны. Он же, Тот, Кто принял страшную смерть на кресте и взял на себя грехи всего народа, с креста благословлял своих мучителей и прощал всех, умоляя Своего Отца милости для заблудших человеческих душ. На третий день Он воскрес и вознесся на небо, смертию поправ смерть.
Христос дарует нам Царство небесное и заветы, о том, как жить так, чтобы всем на земле было хорошо. Теперь мы несем Его учение людям. Ты можешь стать одним из нас, Шимон. Пойми, не трудно лишить себя жизни. Гораздо тяжелее, жить, даруя людям свет любви, искоренив ненависть в своем сердце. Пойдем со мной, Шимон, и я укажу тебе твой путь. Ты увидишь, как прекрасна жизнь человека, наделенного истинной верой, и как много доброго ты можешь принести своим соотечественникам. Пойдем со мной, сынок… - сказав это, Кифа исчез.
Шимон проснулся. За его спиной стояла, покачиваясь на ветру, осина, с привязанной к ее ветке петлей.
- Странный сон, - подумал он и осмотрелся. Вокруг никого. Тряхнув головой, он встал на ноги, еще раз взглянул на осину, тихо произнес:
- Я буду жить, Кифа, хотя и не знаю, что из этого выйдет…
Долгое время о нем никто ничего не знал. Только через год кто-то увидел похожего юношу жившего в доме начальника иерихонской синагоги, но никто не мог с уверенностью сказать, действительно ли это он.
Произошло следующее. Осознав, что возвращаться ему было некуда, Шимон решил идти в Иерихон. Придя в город, он случайно встретил человека по имени Иасон, который оказался начальником Иерихонской синагоги. Рассказав ему о своей судьбе, Шимон ощутил искреннее сочувствие его горю и потому не стал оказываться, когда Иасон предложил ему какое-то время пожить у него. В этом гостеприимном доме Шимон прожил несколько месяцев. Когда же время частично залечило его душевные раны, то он поселился неподалеку и работал подмастерьем у плотника, чем и зарабатывал себе на жизнь.
Однажды, перед Пятидесятницей, возвращаясь с работы, Шимон увидел на крыльце дома Иасона девушку лет шестнадцати. Он поздоровался. Незнакомка подняла на него большие карие глаза и ответила на приветствие. На ее почти детском лице Шимон прочел озабоченность и затаенную тревогу.
Он также заметил, что все время разговора с ним девушка несколько растеряно поглядывала на нищего, сидевшего неподалеку от крыльца, которого он, Шимон, в первое мгновение не увидел.
- Дома ли Крисп? – спросил юноша первое, что пришло в голову.
- Нет. Пошел в Иерусалим на праздник. А ты кто?
- Я? Я Шимон, живу неподалеку. Хозяин этого дома был очень добр ко мне, - ответил Шимон.
- Зачем же тебе нужен его раб? – улыбнувшись, спросила девушка.
- Я ему должен, - соврал Шимон. Никакого другого ответа он в тот момент не способен был придумать.
- Тогда зайди после праздников.
- А ты будешь на празднике?
В ответ девушка удивленно подняла брови и несколько мгновений непонимающе смотрела на Шимона. На мгновение в ее глазах промелькнул страх, причину которого Шимон не мог понять и немного смутился. На крыльцо вышла женщина и, даже не удостоив юношу взглядом, увела девушку в дом. Шимон стоял некоторое время посреди улицы, недоумевая, чем он мог напугать девушку. Юноша растеряно пожал плечами.
- Не пытайся сразу найти ответы на трудные вопросы, - неожиданно услышал он голос сидевшего возле стены нищего, - будь уверен, что через время ответы сами придут к тебе. Но будут ли они желанными гостями в твоей душе?
Шимон с недоверием взглянул на нищего. Тот имел довольно незаурядную внешность: непомерно большой горбатый нос, толстые губы и высокий, испещренный морщинами лоб, на который спадали седыми клочьями волосы. Старик был одет в грязную изношенную тунику, худые покатые плечи были прикрыты дырявым плащом.
- Не пожертвуешь ли ассирий бедному отщепенцу, - вновь несколько иронично, как показалось Шимону, проскрипел голос нищего.
Юноша машинально вытащил несколько медных монет, и, кинув их нищему, пошел домой, планируя на следующий день быть в Иерусалиме на празднике Пятидесятницы.
2.
Именно разговор с незнакомкой был в голове у Шимона, когда он на следующее утро проснулся в Гефсиманском саду и шел к ручью набирать воды. «Кто же она? - задавал он себе один и тот же вопрос, - я прожил у Иасона довольно долго, но никто за все это время и словом не обмолвился об этом прекрасном создании. Чего она испугалась? Кто эта женщина, которая завела ее в дом?» Шимон твердо решил после праздников все как следует разузнать у самого Иасона. Он даже не мог тогда представить себе, при каких обстоятельствах он получит ответы…
Размышления Шимона прервали приглушенные мужские голоса, донесшиеся из-за деревьев. В два скачка он вновь оказался за камнем. Юноша вовсе не был трусом. Доносы, грабежи, убийства, совершавшиеся под предлогом военного положения, в те дни стали привычным делом. Здравый смысл подсказывал быть осторожным.
- Ты уверен, что убил его?
- Я вонзил нож в его левый бок по самую рукоять. Он даже сообразить ничего не успел!
- Надеюсь, ты вне подозрений.
- Думаю, и на этот раз все прошло гладко.
- Азария на очереди…
«Галилейские разбойники», - пронеслось в голове у Шимона.
Когда-то ревностные защитники закона и веры, которые со времен Ирода Великого противостояли любой попытке подчинить Иудею Риму, настолько удалились от этой благородной цели, что стали слепо посягать на имущество и жизнь невинных людей, оправдывая себя тем, что борются с врагами Израиля.
Шимон, находясь какое-то время среди зелотов, или секариев, как они называли сами себя, которые защищали Иерусалим от римлян, знал, что особенно в последние годы под именем освободителей нации к сикариям примкнули грабители и заправские убийцы, терроризировавшие мирных жителей. Шимон ненавидел римлян за то, что те убили его отца и, в равной степени, ненавидел секариев, ставших причиной смерти матери и исчезновения его сестры. Ненависть к тем и другим клокотала в его груди, словно вулкан в жерле, готовая вырваться наружу в подходящий момент.
Уже несколько лет, с тех пор как римские гарнизоны были изгнаны за пределы Иудеи, «галилейские разбойники», как называли секариев в народе, наводили ужас на Иерусалим. Незаметно и хладнокровно они убивали среди бела дня на многолюдных улицах тех, кого считали приверженцами кесаря. Когда сраженная жертва падала, убийце ничего не стоило тут же исчезнуть, слившись с толпой. В большинстве случаев сикариям удавалось оставаться не разоблаченными, но, даже узнав зелота, было нелегко предать его суду, поскольку сикарии имели немалое влияние в Синедрионе. Никто не мог чувствовать себя в безопасности.
Шимон осторожно выглянул из-за камня. Двое мужчин, одетые в темные плащи, спускались к ручью. Один был лет сорока, высокий, худой, с небольшой бородкой. Другой ростом чуть пониже, на вид казался немного старше. Они приблизились к ручью и продолжали о чем-то в полголоса переговариваться, но Шимон не мог разобрать слов. На солнце блеснуло лезвие ножа, запачканное кровью. Высокий сикарий опустился на колени и стал обмывать его в серебристом потоке ручья. Стараясь ни чем не выдать своего присутствия, Шимон наблюдал за двумя незнакомцами.
Кровь с ножа была смыта, и оружие исчезло в складках плаща. Оба зелота направились в сторону Иерусалима. Спустя еще некоторое время после того, как затихли их шаги и смолкли голоса, Шимон неподвижно сидел за камнем. В тот момент ему казалось, что за каждым кустом сидит сикарий с длинным ножом, готовым вонзиться в его левый бок. Наконец, немного успокоившись и набрав в мех прохладной воды, Шимон стал спускаться по склону Элеонской горы, обращенной к Иерусалиму. Ступая по вымощенной камнем тропинке, Шимон невольно любовался открывшейся его взору картине. Хотя большая часть нижнего города была полностью сожжена римской армией, и повсюду виднелись следы осады, все же вид гордо возвышающихся каменных бастионов поражал своей красотой и мощью.
Иерусалим располагался на двух холмах, разделенных долиной, в которую с обеих сторон ниспадали ряды домов. Город был обнесен тройной стеной. Над стенами возвышались башни. С северной стороны изнутри примыкал царский дворец, окруженный стеной с богато украшенными башнями, расположенными на одинаковом расстоянии друг от друга. Многочисленные кругообразные, перекрещивающиеся между собой галереи, украшенные колоннами, утопали в зелени. Виднелись парки с длинными аллеями и башенками для голубей.
Замок Антония, был построен на обрывистой скале, устланной гладкими каменными плитами.
Храм, покрытый золотом, сверкал на солнце огненным блеском. Паломникам он казался покрытым снегом.
Шимон созерцал это великолепие всякий раз, когда приходил в Иерусалим, и всякий раз виденное поражало и вдохновляло его так, будто он видит все впервые. Шимон любовался Храмом, будучи не в силах отвести от него восхищенного взора. Сердце переполнялось гордостью за свой народ, в среде которого пожелал присутствовать Всемогущий. Шимон верил, что былая слава Израиля будет рано или поздно возвращена и тогда Иерусалим станет светом для народов. Шимону вспомнились слова песни, которой в детстве учил его старик Адоникам: «Прекрасная возвышенность, радость всей земли гора Сион, город великого Царя…» Шимон был твердо уверен, что очень скоро придет тот, кто освободит его народ.
Сердечный восторг светился на лице юноши. Он наблюдал за вереницами людей, направлявшихся в Иерусалим на поклонение со всех концов мира. По пыльной, извивающейся среди холмов и залитой солнечным светом, дороге, в сопровождении свиты и охраны катили колесницы вельмож, запряженные упитанными породистыми лошадьми. Широкоплечие темнокожие исполины – рабы из Намибии и Эфиопии, шли с носилками на плечах. Носилки были украшены затейливой резьбой и покрыты дорогими покрывалами с бахромой. Большинство паломников шли пешком, ведя за собой ослов, нагруженных провизией. Бородатые мужчины с загорелыми лицами, юноши и дети бодро шагали по палестинской дороге, громко разговаривали, радостно приветствуя друг друга. На их лицах отражалось счастье, смешанное с усталостью от долгого пути. Женщины, закутанные в покрывала, шли следом за мужьями или ехали верхом на ослах. Были и такие, которые с посохом в руке одиноко шагали, держась за чужую повозку.
Такая, на первый взгляд, мирная картина предстала взору Шимона. Почти ничего, кроме пепелищ нижнего города не говорило о том, что над палестинскими холмами раскрыла багровую тень война. Вид городских развалин вызывал в памяти юноши сцены минувшего кровопролития, которые в одно мгновение прошли перед ним вновь одна за другой. Однако праздничное настроение вытеснило из сердца горькие воспоминания и сгладило неприятное впечатление от встречи с зелотами. Вскоре Шимон вошел в городские ворота вместе с многолюдным потоком паломников.
3.
Убранство Святого Места, торжественная одежда священников, совершавших праздничное жертвоприношение, - все это не могло не восхищать, и не наполнять сердце благоговением.
Перед Храмом стоял Жертвенник. С юга к нему вела слегка поднимающаяся терасса. Храм вместе с Жертвенником были обведены изящной, сделанной из красивых камней, решеткой. Она отделяла одетых в гиацинтово-голубой виссон и тиары священников от огромного разношерстного собрания людей, желавших присутствовать на жертвоприношении.
Только поздно ночью Шимон возвратился на прежнее место ночлега, как всегда переполненный впечатлениями от праздника Песах. На второй день праздника юноша вернулся в город. Солнце перешло полуденную черту на ясном, небе и немилосердно палило головы. Шимон чувствовал себя совершенно разбитым от многолюдства и городского шума. Громкий смех и шутки, рыдания и вопли, чьи-то мольбы, зазывающие крики торговцев и назойливые речи голосистых глашатаев, - все эти звуки смешались в один непрерывный гул, чудовищную симфонию из человеческих голосов, скрежета повозок, блеяния коз и криков ослов.
Уставший и голодный Шимон вошел в спасительную тень одного из домов и прижался спиной к прохладной поверхности стены, решив, что ему пора немного отдохнуть. Неожиданно он вздрогнул, и плотнее прижался к стене, напряженно вглядываясь в бурлящую толпу. Мимо скользящей походкой шел человек в плаще, лицо которого Шимон где-то видел. Через мгновение он вспомнил, откуда ему знакомы эти глаза и жиденькая бородка. Разговор двух секариев в Гефсиманском саду воскрес в памяти до мельчайших подробностей. Шимон знал, что напарник зелота должен быть где-то рядом, и не ошибся. Боковым зрением он увидел знакомое лицо, мелькнувшее в толпе. Шимон продолжал внимательно следить за секарием, стараясь не выпускать из виду и его напарника. Услышанная вчера угроза приобрела для Шимона реальные очертания…
Правая рука сикария, согнутая в локте, находилась под плащом. Левой зелот слегка приподнимал полы плаща. Сикарий смотрел прямо перед собой, и, казалось, не замечал ничего вокруг. На его лице лежала печать плохо скрываемой сосредоточенности. Со стороны он даже напоминал безумного. Шимон ощутил, что вот-вот может случиться непоправимое. Не спуская с зелота глаз, юноша последовал за ним, то и дело натыкаясь на встречных прохожих. Шимон попытался проследить за взглядом сикария. Шагах в десяти шел человек лет шестидесяти, одежда которого говорила о его высоком положении. Выражение беззаботности и приподнятого настроения можно было прочесть на его полном лице. Он непринужденно беседовал со своим спутником, имевшим внешность эллина. «Азария» - мелькнула догадка в голове у Шимона.
Сикарий миновал квартал. Он все также шел в десяти шагах от Азарии. Его напарник также не отставал. Шимон уже не сомневался, что зелоты преследуют свою очередную жертву.
Спутник Азарии простился с ним и скрылся в переулке. Азария теперь шел в одиночестве, сопровождаемый старым рабом. Навстречу плотной гурьбой шли люди, и расстояние между секарием и Азарией быстро сокращалось – убийца ускорил шаг. Десять шагов таяли, словно лед под солнцем. Шимон понимал, что должен что-то предпринять. Он знал – как только толпа будет проходить мимо Азарии, сикарий под ее прикрытием сделает свое грязное дело. Взгляд юноши пал на трех воинов из городской стражи, стоявших возле дома какого-то чиновника…
Между убийцей и жертвой расстояние сократилось до трех шагов – думать было некогда. Шимон бросился на сикария и сбил его с ног. Сорвав с зелота плащ, Шимон схватил правую руку убийцы и поднял ее – сверкнул длинный обоюдоострый клинок. В одно мгновение это событие привлекло внимание всех, кто находился поблизости.
Вокруг сикария и Шимона теснились люди, тыча пальцами на упавший в пыль нож и что-то крича. Возбуждение в толпе росло. Повсюду слышалось: «Галилейский разбойник! Зелота поймали!» Толпа стала настолько большой и беспорядочной, что многие даже не знали толком, что произошло.
Шимон прижал сикария к земле. Последний, впрочем, не сопротивлялся, а только переводил злобный взгляд с кричащей толпы на Шимона и обратно. Юноша не обращал ни на кого внимания и ждал. В это нападение он вложил всю ненависть к зелотам, на которую только был способен. Его действиями в тот момент руководило не столько желание спасти незнакомцу жизнь, сколько стремление, питаемое гневом, отомстить галилейским разбойникам за сестру. Сердце колотилось в груди. Шимон часто и глубоко дышал и в упор смотрел в бледное лицо сикария. От внутреннего напряжения у него на лбу выступили крупные капли пота. Он не слышал ничего, кроме гулких и частых ударов крови в висках.
Наконец, расталкивая зевак, появились два воина. Шимон отпустил сикария, встал на ноги и указал на нож. Тем временем подошли еще пятеро солдат. Схватив сикария под руки, они увели его.
Старший воин, одетый в яркую тунику, перехваченную широким кожаным поясом, подошел к Шимону и начал задавать вопросы. Юноша, еще как следует не пришедший в себя, только молча указал на нож и на человека, который мог бы стать его жертвой. Воин обернулся и начал внимательно рассматривать Азарию.
- Этот зелот хотел убить тебя. Тебе кто-то угрожал в последнее время? – спросил он. Его голос был резким. Холодные глаза, не имевшие выражения, казалось, пронзали собеседника.
- Не припоминаю, - с достоинством ответил Азария. Он, хотя и был потрясен, все же выдержал тяжелый взгляд воина.
Задав еще несколько формальных вопросов, воин ушел. Люди расходились, громко обсуждая происшедшее. Одни с любопытством и уважением разглядывали Шимона, некоторые же косились на него с подозрением. Все, что было связано с зелотами, вызывало довольно противоречивые настроения в народе. Одни считали их патриотами и защитниками нации, другие относились к ним как к разбойникам. Кто же был Шимон в глазах толпы – тем, кто сохранил жизнь невинному человеку или предателем? Обладая колосальной стихийной силой, толпа возвеличивает и проклинает, будучи движима неведомыми для нее самой законами…
В это время внимание самого Шимона было приковано к тому переулку, где скрылся сообщник обезвреженного убийцы. Прежде, чем раствориться в толпе, сикарий метнул на юношу полный ненависти взгляд. Шимон подумал, что ему теперь небезопасно находиться в городе, да и вообще в Иудее.
На плечо юноши легла чья-то рука. Это был Азария. Он приветливо улыбался. Следы пережитого потрясения почти исчезли с его лица.
- Благодарю тебя, что спас меня от зелотского клинка. Как твое имя? Откуда ты?
Шимон ответил.
- Чем я могу отблагодарить тебя? Может быть тебе нужны деньги. Говори не стесняйся. Я могу заплатить. Назови только сумму.
- Спасибо, но мне ничего не нужно. Так поступил бы каждый порядочный человек.
- Нечасто в наше время сталкиваешься с истинным бескорыстием.
Я был бы очень рад видеть тебя на званом ужине у меня дома сегодня вечером.
Азария сказал свой адрес и, дружески хлопнув Шимона по плечу, добавил уже без улыбки:
- Берегись мести зелотов.
4.
Сорвав зелотам убийство, Шимон приобрел в лице этой влиятельной партии непримиримого врага. Начиная осознавать это, юноша решил не искушать провидение и еще до захода солнца покинуть Иерусалим. Направляясь к городским воротам, Шимон пристально разглядывал одежду прохожих и всматривался в их лица. Под каким плащом скрывается нож, предназначенный для него? Как долго ему придется ждать возмездия?
Город был охвачен ликованием. Одержанная победа над легионами Цестия Галла все еще будоражила умы жителей Иерусалима. Войны с могучим Римом, казалось, уже никто не боялся. Напротив, эта война вселяла надежду на освобождение Израиля от тяжелой римской руки. Захваченные римские знамена опровергали старый миф о несокрушимости железного Рима и придавали израильтянам уверенности в победе.
Городские стены, разрушенные во время осады в некоторых местах почти до основания, были заново отстроены. Приобретались новые боевые орудия. Множество мастерских ковали стрелы, доспехи и мечи. Одним словом город был полон военной суматохи.
Будущее волновало всех. Судьба Иудеи находилась под вопросом, поэтому об этом много толковали и спорили. В народе ходили слухи о сверхъестественных знамениях. Шимон сам был свидетелем странных обстоятельств, при которых римляне сняли осаду как раз в то время, когда город был готов капитулировать. Среди влиятельных людей ходили толки, будто столь легко одержанная победа – это предвестник гибели, готовой вскоре постигнуть город за вопиющие преступления членов Синедриона. Сам Шимон не хотел верить этому, так как был уверен, что Всевышний в последний момент вмешается и, как это было в древности, принесет победу над врагом.
Время от времени в Иерусалиме появлялись люди, утверждавшие, что Израиль ждет славная победа, стоит только передать власть в их руки. Порой высказывались самые немыслимые предположения и планы, исполнение которых якобы обрекало имперский Рим на гибель.
Погруженный в размышления, Шимон вышел за городские ворота, намереваясь вернуться на место ночлега. На следующее утро необходимо было возвращаться в Иерихон. Однако этому не суждено было исполниться…
Навстречу Шимону шел человек в плаще, вид которого еще более усилил в нем страх перед смертью от зелотского клинка. Но со страхом пришло и свойственное молодости любопытство, заставившее Шимона вместо того, чтобы избежать опасности, проследить за зелотом. Юноша сошел с дороги в тень городской стены. Не подозревая, что за ним следят, сикарий прошел через ворота в трех шагах от него. Шимон последовал за ним на небольшом расстоянии. Неожиданно сикарий скрылся в одном из проходов между домами. В тот момент, когда Шимон повернул следом за секарием, он заметил, что зелот вошел в дверь черного хода одного из домов. Несколько мгновений Шимон колебался: стоит ли идти дальше? А если это как раз одна из хитроумных зелотских ловушек, предназначенная именно для него?
Шимон уже хотел, было, ступить в тень домов, как услышал позади себя скрипящий старческий голос:
- Не спеши подставлять шею под лезвие зелотского клинка, юноша, он и сам тебя найдет…
Сердце у Шимона чуть ли не выскочило наружу. Он обернулся, готовясь защищаться, но перед ним стоял знакомый нищий, с которым юноша встретился в Иерихоне. Старик внимательно смотрел на Шимона своим единственным глазом, на его кривых губах играла снисходительная улыбка, однако во всей скрученной болезнью фигуре старика чувствовалось напряжение и плохо скрываемая тревога.
- Никогда не позволяй зелоту подходить к тебе со спины, - вновь произнес странный нищий, - будь уверен, что сикарий обязательно воспользуется своим преимуществом, и отнюдь не в твою пользу.
Видимо последняя фраза показалась старику довольно остроумной шуткой, поскольку из его горла раздался звук, который можно было расценить как смех.
Шимон, казалось, совсем не слышал того, что ему говорил этот старик. Он словно в оцепенении во все глаза рассматривал нищего, изо всех сил пытаясь найти взаимосвязь между ним и зелотами.
- Если ты зелотский соглядатай, то можешь передать своим господам, что даже их вездесущему ножу будет не так уж просто достать до моей шеи! – схватив старика за ветхую рубаху рявкнул Шимон.
Рубаха угрожающе затрещала.
- Я не боюсь зелотов и не буду упоминать это отродье с благоговейным шепотом! - продолжил он
Наконец старик освободился от хватки и, поправляя на себе одежду, спокойно произнес:
- Никогда не зарекайся, чего ты не будешь делать, потому что есть на небесах Всевышний, который смиряет гордых. А теперь пошли за мной. Внимательно оглядевшись по сторонам, старик уверенным шагом пересек улицу, не обращая внимания на толкающуюся и вечно куда-то спешащую толпу.
В голосе таинственного нищего Шимон уловил непоколебимую уверенность. Как-то повелительно прозвучал приказ старика следовать за ним, словно даже в мыслях не допускалась возможность того, что Шимон поступит по-другому.
Еще раз, оглянувшись на дверь, за которой скрылся зелот, юноша вклинился в бурный людской поток, стараясь не потерять из виду старика.
Возле дома с облезлой штукатуркой, стоявшего неподалеку от главной улицы, находилась лавка, где продавались корзины. Нищий вошел в нее, жестом пригласив Шимона.
- Я надеюсь, ты еще не забыл девицу из Иерихона, которая, как я заметил тогда, тебе понравилась? - проскрипел старик, усаживаясь на соломенный тюфяк, как только Шимону удалось протиснуться в низкую дверь лавки.
- Какое отношение ты имеешь к ней?- ничуть не смутившись, ответил вопросом на вопрос юноша, - расскажи, что ты о ней знаешь.
Старик закашлялся, а затем сказал:
- Возможно, твой интерес к этой девице единственное для нее спасение. И если я хоть что-нибудь соображаю в жизни, то лишь от тебя зависит честь этой дочери иерусалимской, впрочем, как и всей ее семьи.
Шимон, которому надоело скрючившись стоять в низкой и тесной лавке, сел на земляной пол напротив старика:
- Что ей угрожает? – только спросил он.
- Зелоты охотятся за Иасоном, ее отцом, поскольку он в свое время отказался отдать свою дочь Элеазару. Это имя нынче известно всем в Израиле.
- И что же я могу сделать для Иасона, если он нажил себе такого могущественного врага?
- Ты можешь предупредить Иасона прежде, чем он нарвется на зелотскую засаду по пути в Иерихон. Его сегодня ближе к вечеру поджидают возле Дьявольской Пропасти. Брату Иасона – Азарии - удалось выпросить у первосвященника несколько солдат для охраны, но такая услуга Анана больше похожа на насмешку… - старик снова закашлялся.
- Подожди, - попробовал разобраться Шимон, - неужели ты не мог найти в Иерусалиме с десяток юношей, которые могли бы предупредить Иасона? Почему я?
Старик пристально посмотрел на юношу:
- В Иерусалиме нет безумца, который осмелился бы идти против Элеазара. Боюсь, это касается даже первосвященника.
- То есть ты посчитал меня безумцем, когда увидел разговаривающим с девицей, на которую притязает сам предводитель секариев?
- Я посчитал тебя человеком, в сердце которого отсутствует страх перед зелотами…
- Я не знал об Элеазаре… - Шимона начинал злить этот назойливый старик, свалившийся на его голову неизвестно откуда и пытавшийся навязать еще большие неприятности.
- Теперь ты знаешь, - старик выдержал паузу произнес, - я думаю тебе не нужно напоминать, чем ты обязан Иасону…
Шимона словно громом ударило. Он вскочил и тут же ударился затылком о потолочную перекладину:
- Меньше бы ты совал свой длинный нос в чужие дела…
- Я и так не уверен, что тебе удастся вовремя предупредить Иасона, – как ни в чем ни бывало, продолжал старик, - тот зелот, за которым ты горел желанием увязаться, должен вскоре идти к Дьявольской Пропасти как личный представитель Элеазара. Он должен проследить, за тем, чтобы с девицей ничего не случилось худого и доставить ее к Элеазару. Пропуском в зелотское логово будет служить тебе вопрос: «дорогу обвалом не завалило?..»
Шимон постарался взять себя в руки. Какой смысл нервничать, когда неприятности уже все равно, по всей видимости, обеспечены…
- А Иасон?..
Старик в ответ пожал плечами:
- Кому нужен Иасон? Его брата, несмотря на связи с первосвященником тоже хотят убрать, ведь он следующая за Иасоном преграда на пути Элеазара к обладанию Ханной. Как мне сейчас все это представляется, тебе надо проникнуть хитростью в гнездо зелотов возле Дьявольской Пропасти и при первой же возможности увести оттуда Ханну и ее отца. Иасон с Ханной уже вышли из города через южные ворота, чтобы сбить с толку ищеек Элеазара, но навряд ли это ему поможет…
- А с чего это у тебя такая осведомленность? – потирая затылок, спросил Шимон, - почему я тебе должен верить? В конце концов, заигрывать с зелотами это идея безумца.
- Сейчас не время задавать вопросы, юноша, - тихо произнес старик, - я многим обязан Иасону также, как и ты , и свою миссию я выполнил. Теперь очередь за тобой.
- Я тебе не верю, - Шимоном снова овладело раздражение, - вдруг ты агент Анана и еще хуже Элеазара. Чего ты хочешь от меня?
- Ты можешь не поверить, но оправдаешься ли ты этим неверием перед Всевышним?
Неожиданно почувствовав себя неуютно, Шимон не сказав старику не слова вышел из корзинной лавки. Он не горел желанием ввязываться в чужую ссору из-за девицы, особенно когда в нее замешаны зелоты. Может, стоит остановиться? Возможно, зелотам сейчас не до него и если он, Шимон, не будет попадаться на глаза этим голодным волкам, то они вскоре о нем забудут? Так ли уж необходимо подвергать себя смертельной опасности ради безумной гордости Иасона, вздумавшего тягаться с сильными мира сего? Конечно, надо проявить благоразумие…
Некоторое время его собственные рассуждения казались Шимону вполне обоснованными и справедливыми. Ему даже стало смешно, когда он представил себе, что мог поддаться на сумасбродные речи старого нищего, пытавшегося втянуть его в какое-то грязное дело.
«…я думаю тебе не нужно напоминать, чем ты обязан Иасону…», слова старика в то мгновение как-то по-особенному прозвучали в его сознании, и Шимон, оглушенный, неожиданной переменой в своем сердце, остановился прямо посреди многолюдной улицы, совсем не замечая, что его толкают в спину, ругаются и угрожают.
5.
Там, где дорога поворачивала на восток и была пустынна, среди разрушенных осадных укреплений рос густой кустарник. Подойдя к укреплениям и посмотрев на клонящееся к западу солнце, Шимон огляделся вокруг. На дороге, ведущей в Иерихон, как всегда никого не было. Мало нашлось бы безумцев, желавших попасть в Иерихон именно этим путем. Единственное, чего не мог понять Шимон, почему Иасон выбрал эту гибельную дорогу, а не обычный путь через Галилею. Наверное, есть причина, по которой начальник синагоги не мог себе позволить терять лишних два дня пути…
- Зелот скоро появится, - наконец сказал сам себе Шимон и зашел за остатки осадных укреплений. Он даже сейчас не представлял себе, что именно он должен был сделать. Как попасть к зелотам, не вызвав подозрения? Малейшая оплошность с его стороны и он, Шимон бен Урия, – ужин для шакалов! Шимон не был готов к такой перспективе, однако Ханна продолжала стоять возле него, испытывающее заглядывая в его глаза, как бы желая спросить: «Кто же ты на самом деле, воин или предатель?»
Сикария юноша узнал сразу. Это был первый и единственный человек, который шел по этой дороге во второй половине дня. Зелот шел медленно, не торопясь, изредка оглядываясь по сторонам, однако чувствовалось, что это проявление свойственной зелотам осторожности, было достаточно формальным, поскольку опасности взяться, по идее, было не откуда.
Шимон достал пращу и вложил в нее круглый камень. Вначале он собирался просто убить этого зелота и переодеться в его одежду. Однако, передумал и решил по возможности выпытать некоторую полезную информацию.
Удар камня по голове оказался точным: не сильным и не слабым. Сикарий упал без сознания лицом в дорожную пыль.
Шимон, порадовавшись, что не потерял до сих пор своего мастерства в искусстве, которым владел в совершенстве еще царь Давид, выбежал из своего укрытия и быстро затащил зелота в заросли на безопасное от дороги расстояние.
Когда, придя в себя, сикарий, открыл глаза и увидел перед собой Шимона, его рот искривился в презрительной ухмылке.
- Дерзкий ты... – только произнес он, еле ворочая языком.
Шимон взглянув на сикария, плеснул ему в лицо воды. Слизывая языком живительную влагу, зелот пришел в себя.
- Зачем ты лезешь не в свое дело? – наконец спросил он.
- Я должен помешать тому грязному делу, которое задумал Элеазар, - ответил Шимон. Он отобрал у сикария суму в которой нашел лепешку и кусок веревки. Покрутив небольшой моток в руках он спросил:
- Какую гадость эта геена, Элеазар задумал?
- Ты далеко зашел, - с едкой усмешкой произнес зелот, - Иуст приказал убить тебя. За каждым твоим шагом следят.
Шимон вздрогнул. Он ходит по самому краю пропасти, рискуя сорваться в любой момент…
- Неужели ты вообразил, что сможешь справиться с целым нашим отрядом? – продолжал сикарий, - возможно ты умен и достаточно проворен, но сейчас ты много на себя взял. Шеола тебе все равно не избежать, юнец, - зелот умолк, наблюдая за действиями Шимона. Последний, отрезав кусок веревки, связывал ею ноги сикария.
- Если ты мне скажешь пароль, я, так и быть, оставлю тебя среди живых, – произнес Шимон, казалось, не обратив внимания на последние слова. Юноша не знал, что делать, поэтому шел наугад, словно слепой.
Сикарий несколько мгновений смотрел на юношу удивленным взглядом, затем громко расхохотался. Было ясно и ребенку, что угроза юноши действительно была наивной до глупости, ведь всем известно, что зелоты не боятся смерти…
- Рано или поздно ты будешь висеть на веревке, шакал, - ответил, смеясь зелот, - независимо от того, попадешь ли ты к Иеферу или нет.
Связав сикарию руки, Шимон отрезал от его плаща кусок ткани и принялся делать из него кляп.
- Веревки достоин ты зелот и вся твоя братия, - после короткого молчания произнес Шимон. В его голосе зазвучал металл. Гнев, готовый пролиться через край, словно лава из вулкана, душил юношу, - год назад такие же головорезы как ты убили мою младшую сестру, неповинное ни в чем дитя. Только за одно это вы достойны более, чем веревки. Справедливость, попранная зелотами, которые должны быть ее стражами, на моей стороне, и если Богу будет угодно, я расправлюсь с целым легионом секариев!
Зелот молчал. Его глаза смотрели куда-то вдаль, а лицо ничего не выражало и походило на безжизненную маску. Наконец он заговорил, отчеканивая каждое слово:
- Скоро Иерусалим очистится от предателей, и голова Анана будет красоваться на шесте, - сикарий умолк и было видно, что он не скажет более ни слова.
С трудом овладевая переполнявшими его чувствами, Шимон удержался от искушения всадить в сикария нож по самую рукоять. Юноша сунул клинок за пояс и заткнул зелоту кляпом рот. Затем, схватив сикария за шиворот, Шимон процедил сквозь зубы, пронизывая сикария взглядом:
- Время покажет, чьей голове достанется шест.
Шимон выбрался из колючих зарослей и пошел по пустой дороге к месту, которое указал ему нищий старик. Идти нужно было несколько стадий, и у юноши было достаточно времени обдумать услышанное от зелота. Надеясь услышать больше об Иасоне и Ханне, Шимон, неожиданно для самого себя услышал совершенно другое. Суть последних слов сикария постепенно раскрывалась перед Шимоном. «Заговор» - это слово не покидало ум. Зелоты хотели захватить власть в городе! Это известие поразило Шимона больше, чем все то, что он узнал и увидел за последние дни.
- Нужно предупредить людей Анана, - сказал сам себе Шимон. Он понимал, что это необходимо сделать как можно раньше. Каждая минута промедления может стоить очень дорого.
Шимон знал, что в городе существуют две могущественные силы, между которыми велась ожесточенная борьба за власть. Сикарии, как они себя называли, во главе с Элеазаром, противостояли группе сторонников первосвященника Анана. Элеазар был сравнительно молодым, но опытным воином, способным пойти на любую авантюру ради достижения желаемой цели. Врагов он не оставлял в живых, с немногими друзьями предпочитал держаться на расстоянии. Жестокость и смерть были постоянными спутницами его политической карьеры. Но, несмотря на столь сильного противника, первосвященнику Анану до сих пор удавалось сохранять власть в своих руках. Хотя перевес Анана в противостоянии с Элеазаром все же был не особенно велик, Шимон надеялся, что первосвященник не потеряет преимущества перед своим соперником, поскольку симпатии юноши были на стороне Анана. Шимон знал, что зелоты на ветер слов не бросают, поэтому нутром чувствовал приближение опасности. Но подозревает ли о ней Анан?
Иерихонская дорога, где сикарии, по словам нищего, планировали совершить нападение, проходила над глубоким ущельем. С одной стороны возвышались скалы, поросшие кустарником, с другой был крутой обрыв, на дне которого шумел быстрый поток. Путники, шедшие этой дорогой, постоянно подвергались нападению разбойничьих банд, промышлявших в горах. Дорога считалась опасной, и те, кто ее выбирали, подвергали себя немалому риску.
Шимон подошел к месту, где стояла разбитая обвалом повозка. Дальше дорога поворачивала влево от ущелья. Юноша издал условный знак зелотов – звук шакала, известный ему со времен войны, и стал ждать, даже не пытаясь представить себе, что могло произойти в следующий момент. Кто принесет смерть, - клинок или стрела, а может быть петля?..
Спустя недолгое время из кустов появился невысокого роста человек в зеленой изодранной тунике. В его руке блестел нож. Человек внимательно осмотрел Шимона, особенно пристально вглядываясь в лицо.
- Иди за мной, - после бесконечно долгого молчания произнес он.
Шимон ступил под своды низкого тоннеля, вход в который скрывали ветки молодых акаций.
- Здесь недалеко, - бросил незнакомец через плечо, - наблюдатель увидел тебя издалека. Мы ждали тебя.
Шимон молча шел за секарием. В тот момент юноша отдал бы все богатство Соломона, если бы оно у него было, чтобы узнать, что именно видел наблюдатель…
Звук шагов отражался от нависших над головой стен, повторяясь несколько раз и постепенно исчезая. Каждый удар сердца, казалось, также много раз отражался в груди Шимона. Противный страх подкрадывался к юноше со спины, касался плеч и спины холодными пальцами и внушал жуткие картины расправы. Шимон старался не поддаваться этому назойливому спутнику и, для того чтобы отвлечься, озирался по сторонам.
Свернув следом за секарием влево, юноша оказался в небольшой круглой пещере с низкими сводами. Скалы куполом сходились к верху, оставляя узкую щель, через которую было видно небо. В дальнем углу пещеры была сооружена деревянная клетка. Посреди пещеры вокруг погасшего костра сидели человек пятнадцать зелотов и что-то обсуждали. Среди них Шимон увидел человека в богатой одежде чиновника. Его вид немного смутил юношу, не ожидавшего увидеть в таком месте представителя иерусалимской знати.
Как только Шимон появился в пещере, обсуждение прекратилось, и взгляды всех устремились на юношу. Наступило молчание. Был слышен только гул ветра вверху. Один из секариев встал и подошел к Шимону.
- Как тебя зовут? – спросил зелот, - твое лицо мне не знакомо.
Юноша напрягся всем телом. Правой рукой, под плащом, он крепче сжал рукоять ножа. Шимон почувствовал, что наступил критический момент. Теперь исход задуманного зависел от того, известно ли зелотам имя посланного. Если да, то Шимон пропал... Нужно было, однако, что-то ответить. Промедление в ответе могло вызвать подозрение.
- Шимон, - произнес юноша и посмотрел в глаза зелоту. Молодой человек приготовился, если понадобится, дорого отдать свою жизнь. В пещере вновь воцарилась тишина. Шимон и зелот смотрели друг другу в глаза.
- Приглашаем тебя, достойный сын отчизны, на совет, - наконец проговорил сикарий и жестом пригласил Шимона в центр пещеры.
“Либо это игра льва с жертвой либо мне крупно повезло”, – подумал Шимон. Сев в круг, он заметил на себе пристальный взгляд чиновника, сидевшего как раз напротив него. Смерив юношу взглядом, он спросил:
- Насколько Иефер уверен в этом человеке?
- Иуст не посылает ненадежных людей, господин, - ответил сикарий, пригласивший Шимона на совет.
В его голосе звучала почтительность к чиновнику.
Иерусалимский вельможа был сравнительно молодым. Ему было около тридцати лет. На его слегка вытянутом лице красовался тонкий, с едва заметной горбинкой, нос. Под плотно сжатыми губами выдавался вперед подбородок с небольшой аккуратной бородкой. Чиновник с некоторой брезгливостью смотрел на окружающих. Закончив его разглядывать, Шимон с отвращение хмыкнул. Возможно, зависть шевельнулась в сердце юноши, а может быть на отношение к вельможе повлияло его присутствие среди галилейских разбойников.
- Вы головой отвечаете за Ханну...
- Обижаешь, Саддук, мы никогда не подводили Элеазара...
- ... иначе клянусь, вашим местом будет гадес, - чиновник продолжал говорить, даже не обратив внимания на реплику Иефера, - с ее головы не должен упасть ни один волос. Отец должен остаться жив...
- Мы получили относительно этого дела все необходимые указания, - с еле заметным раздражением ответил Иефер, - для недоверия и подозрительности нет причин, - мы умеем делать свое дело.
Саддук бросил испепеляющий взгляд на Иефера, но промолчал. Неожиданно прозвучал сигнал наблюдателя, означающий, что жертва близка. Все вскочили и разбежались, повинуясь приказу Иефера. Саддук, приподняв полы плаща, исчез в темном проходе, ведущем, вероятно, в смежную пещеру, бросив на ходу несколько слов Иеферу. Когда в пещере не оказалось никого кроме него и Шимона, Иефер подошел к юноше, который все еще сидел на прежнем месте.
- Ты не понравился Саддуку, - сказал зелот, - он почему-то не доверяет тебе.
Шимон встал на ноги.
- Так поставь другого, - спокойно сказал он.
Иефер ответил не сразу. Прищурив глаза, он сверлил Шимона взглядом своих темных глаз, стараясь проникнуть в мысли юноши. Было видно, что в душе сикария идет борьба. Сомнения видимо одолевали его и он долго не решался что-то предпринять.
Шимон знал, что его никуда не отошлют – было слишком поздно. Однако юноша напряженно наблюдал за секарием. Решение зелота или упростит или же усложнит задачу Шимона. Иефер мог отказаться от него и поставить для охраны пленника другого, хотя бы в угоду Саддуку.
- Твоя задача находиться возле девицы и ее отца, пока за ними не пришлют. Твой пост рядом с этой клеткой. Жди.
Иефер вышел.
Шимон поднялся по жердям решетки на верх, чтобы увидеть, что будет происходить на дороге. Выбравшись на отлогий, поросший травой, склон, юноша лег на живот у самого края обрыва. Отсюда дорога хорошо просматривалась на целую стадию.
Вскоре показалась колесница, запряженная лошадью. Впереди и сзади шли по двое солдат. Настороженно оглядываясь по сторонам, солдаты вели лошадь под уздцы, из-за чего эта маленькая процессия двигалась довольно медленно.
Последовавшие затем события молнией пронеслись перед глазами Шимона.
Как только колесница поравнялась с условленным местом, из густых зарослей с криками выскочили, вооруженные мечами и ножами, зелоты. Они нападали одновременно спереди и сзади, так что воинам не удалось стать на защиту самой колесницы от третьей группы секариев. Они подбежали к ней и сорвали покрывало. Из колесницы выскочил человек лет пятидесяти. В правой руке он сжимал меч, а в левой – длинный кинжал. Шимон с ужасом узнал начальника иерихонской синагоги, Иасона. Он пронзил ближайшего зелота насквозь и оттолкнул его ногой. Увидев вооруженного человека, сикарии на мгновение остановились, но затем бросились на него.
Четверо солдат отчаянно сопротивлялись натиску зелотов, которые, все же, теснили их все ближе к обрыву. Вот один солдат с душераздирающим воплем сорвался в пропасть. Двое других, стоя спина к спине защищались от четверых секариев. Шимон заметил, что трое зелотов корчатся в предсмертной агонии на обочине дороги. Раненный, истекающий кровью, солдат из последних сил отбивался от нападавших на него двух зелотов. Через мгновение один замертво упал у его ног. Однако оружие выпало из рук воина. Уклонившись от удара другого зелота, он схватил его за шею и потерял равновесие. Пропасть поглотила обоих.
Раненный в грудь, громко ругаясь, Иасон отбивался от троих зелотов. Солдат, оставшийся без товарища, с перебитой правой рукой, сжимая меч в левой, отбивался от двоих секариев с веселым улюлюканьем по очереди нападавших на него. Исход схватки был предрешен.
В душе Шимон порывался хоть как-то помочь человеку, который в свое время дал ему кров и возвратил к жизни, но перед юношей стояла другая цель Он видел, как Ханна держала в руках последнее, оставшееся у нее копье, чтобы метнуть его в одного из нападавших на ее отца. Однако увидев, что истекающий кровью Иасон более не в силах защищать ни ее ни себя, она с воплем бросилась к отцу, который в тот же момент упал обессиленный к ее ногам.
При виде этой сцены Шимон вновь с трудом подавил в себе желание вмешаться в происходящее. Однако он знал, что отец и дочь должны остаться в живых и его час еще не пришел…
Обезумевшую от испуга лошадь куда-то увели. Тела убитых были сброшены в пропасть, и это разбойничье нападение завершилось также внезапно как началось. Раненного, потерявшего сознание начальника иерихонской синагоги, связав, унесли в пещеру. Под конвоем двух зелотов, еле сдерживая рыдания, шла, спотыкаясь, Ханна. Сопровождавшие ее сикарии, ехидно посмеиваясь и перекидываясь шутками, толкали ее в спину рукоятями мечей.
6.
Когда Иасона бесцеремонно бросили на каменистый пол пещеры, а следом втолкнули и Ханну, дверь решетки закрыли. Шимон закутанный в плащ, уже сидел на своем посту. Зелоты разошлись праздновать удачное завершение дела. Перед тем как уйти, Иефер обратился к Шимону:
- За ними пришлют, скорее всего, сегодня ночью. До того времени отвечаешь за них головой.
Шимон молча кивнул. Если бы зелот мог видеть в тот момент лицо юноши, то непременно заметил бы озорную улыбку, игравшую в уголках его губ. Однако Иефер ничего подозрительного в поведении юноши не заметил. Осмотрев еще раз решетку, он вышел.
Шимон остался наедине с Ханной и ее отцом. Пользуясь тем, что пленники его не замечают, юноша в раздумье прохаживался по пещере. У него есть время до ночи. Шимон лихорадочно соображал, стараясь представить себе план побега. Дело осложнялось тяжело раненным и потерявшим много крови, Иасоном. Вряд ли он сделает несколько шагов. Оставить же его здесь нельзя...
Шимон был поражен тем, что произошло. Эта девушка, склонившаяся сейчас над умирающим отцом, лишь одна встреча с которой оставила столь глубокий след в его душе. Провидению было угодно вновь свести их вместе. Теперь судьба Ханны и ее отца, полностью зависела от него, от его умения спасти их. Удастся ли ему это? Юноша не знал. Гадать об этом не имело смысла, надо сделать первый шаг. Шимон подошел к решетке.
Разорвав полы плаща, Ханна перевязывала отцу рану на груди. Мертвецки бледный Иасон что-то быстро говорил дочери. Слушая его, Ханна время от времени всхлипывала, стараясь сдержать упрямо катившиеся по щекам слезы. Ее руки сильно дрожали, поэтому она не могла быстро сделать перевязку, чтобы остановить кровотечение.
Всмотревшись в осунувшееся лицо Иасона, Шимон нахмурился. «Сможет ли он хоть голову поднять?» - с тревогой подумал он.
Шимон довольно долго стоял возле решетки, не замечаемый пленниками и кое-что услышал из разговора отца и дочери:
- Да покарает Всевышний это алчное отродье за все беззакония совершенные ими...
- Он карает нас, отец, - возразила девушка. По ее интонации не было ясно, утверждает она или задает вопрос.
На бледном лице отца появилась грустная улыбка.
- Об этом знает только Он, Ханна. Но, что бы ни произошло с тобой в будущем, ты должна все претерпеть и выстоять, как ты это делала до сих пор, дочка. И да пребудет с тобою Бог и да воздаст тебе!
Бросив быстрый взгляд на выход, Шимон позвал Иасона:
- Досточтимый Иасон, возможно Всевышний уже послал тебе и твоей дочери освобождение.
Две пары удивленных глаз устремились на Шимона.
- Кто ты? – слабым голосом спросил Иасон. Шимон прочел в прозвучавшем вопросе недоверие.
- Я тот юноша, которого в твой дом привез киринейский купец и которого ты принял и возвратил к жизни, - Шимон сбросил с головы капюшон, - я прожил в твоем доме достаточно долго, но не знал, что у тебя дочь.
Иасон хотел что-то сказать, но закашлялся. Юноша увидел струйку крови у края его побелевших губ. Ханна отерла ее и обернувшись к Шимону, глотая слезы, произнесла:
- Мой отец тяжело ранен и может умереть, поэтому ты должен поспешить. Как ты собираешься нас освободить?
Шимон подошел к двери решетки и стал развязывать веревку.
- Я точно не знаю, - помолчав, ответил он, - но кое-что я все-таки придумал…
- Не спеши, презренный сын гиены, сначала испытай удар моего клинка! – услышал Шимон и резко обернулся. У входа с мечем в руке стоял Саддук.
Шимон знал, что ему нечего сейчас опасаться зелотов, поскольку те были поглощены празднованием, но юноша почему-то совершенно забыл о чиновнике.
- Уж не вообразил ли ты, ничтожный могильный червь, что тебе удастся меня обмануть? – продолжил насмешливым тоном Саддук, приближаясь к Шимону.
Юноша не мог себе позволить использовать меч – звон клинков будет услышан зелотами и тогда... Однако, с другой стороны Саддука голыми руками не возьмешь. Шимон увернулся от меча и выхватил зелотский нож. Лезвие меча продолжало плясать вокруг головы и плеч юноши. Он уклонялся от атак Саддука, ища удобный момент для нападения, одновременно прислушиваясь, не бегут ли на помощь сикарии. Нужно было сделать один выпад и сделать его точно, для второй попытки может не хватить времени...
Меч Саддука в очередной раз просвистел у самого уха Шимона. Он невольно отступил к стене. На лице иудейского чиновника появилась злорадная ухмылка.
- Презренный, молись, ты сейчас отправишься к своим праотцам! – прошипел он.
Сделав еще шаг назад, Шимон к своему ужасу почувствовал, что теряет равновесие. Очередной выпад Саддука Шимон вынужден был отбить ножом, который юноша тут же выронил, падая. Звон скрещенных клинков оглушил Шимона. Саддук, удовлетворенно хмыкнув, занес меч над юношей. Шимон резким движением увернулся от него, вскочил на ноги, и, выхватив спрятанный под плащом меч, вонзил его по самую рукоятку в спину, не успевшего отреагировать, Саддука. Чиновник замер и, выронив меч, с булькающим звуком в горле упал навзничь. Вытащив меч, Шимон несколько мгновений смотрел на окровавленный труп. При виде заливающей каменистый пол пещеры дымящейся крови, перед глазами юноши вновь встали сцены прошлого. Багровые языки пламени с черным едким дымом взвивались над Иерусалимом. Осада. Голодные глаза детей, обезумевшие от страха и отчаяния женщины. Затем отступление римлян, победные крики горожан, трупы римских солдат... Кровь. Кровь при победе, кровь при поражении... Война не знает жалости ни к кому. Человек немощен и жесток... Когда же придет этому конец?
Прозвучавший как будто издалека голос Ханны вывел Шимона из оцепенения.
- Я не знаю, кто ты, и каковы твои намерения, но если ты все-таки хочешь освободить меня, как сказал, тебе следует поторопиться. Сюда могут войти...
Шимон подошел к решетке и открыл ее.
- Мой отец умер, - чуть слышно добавила девушка. Ее голос был сдавлен, плечи опущены. По запыленным девичьим щекам текли слезы. Шимон только сейчас заметил, что лицо Иасона покрыто плащом.
В соседней пещере раздался смех.
- Думаю, Элеазар будет доволен нами…
- Что и говорить, ему достался лакомый кусочек. Знает толк в женщинах...
- Заткнитесь! Будет он вами доволен, если вы ненароком отца девицы закололи!
Шимон узнал голос Иефера.
- Они идут сюда, - одними губами проговорил Шимон.
Указав на отверстие в потолке, Шимон приподнял Ханну. Однако, ее, наполненный горем, взгляд все еще покоился на теле отца.
- Торопись, - прошипел молодой человек.
Проявив неожиданную ловкость, Ханна взобралась по жердьям решетки наверх и исчезла в щели пещерных сводов.
- Вы свободны, - снова услышал Шимон властный голос Иефера, - я посмотрю на пленников. И молитесь, шакалово отродье, за жизнь Иасона!
Быстрой и мягкой, словно у дикой кошки, поступью сикарий приближался к пещере. Шимон понимал, что не успеет скрыться до появления Иефера, и поэтому притаился у входа, держа наготове нож. Как только Иефер показался в проходе, Шимон схватив его одной рукой за голову, полоснул ножом по горлу. Кровь брызнула фонтаном во все стороны. Шимон брезгливо оттолкнул обмякшее тело и бросился к решетке. В тот момент когда он скрылся в щели, в пещере появились двое зелотов, встревоженных подозрительным шумом. Увидев в пещере три трупа, они бросились бить тревогу.
7.
Выбравшись из узкого короткого лаза, Шимон очутился в высокой густой траве на крутом склоне горы, откуда наблюдал нападение. Рядом притаилась Ханна.
- Здесь нет охраны? – спросил Шимон.
- Сидел вон там один. Он меня не заметил и куда-то ушел… - Ханна не договорила. Совсем близко раздались крики зелотов.
- Уходим, - скомандовал Шимон. Они начали спускаться по скользкой траве вниз. Оказавшись под прикрытием небольшого обрыва, так, что их не было видно сверху, Шимон и Ханна остановились перевести дух.
- Здесь неподалеку есть пещера, - говорил Шимон скороговоркой, - там укроемся на время. Если зелоты не знают об этом гроте, то, можно сказать, мы спасены.
Действительно, через несколько шагов беглецы нашли, скрытый от посторонних глаз кустами и высокой травой, узкий проход. Это была меленькая пещера с очень низкими сводами. Шимон, осмотрев грот, позвал Ханну. Только она успела скрыться, семеро секариев появились над обрывом, под которым только что прятались ускользнувшие жертвы.
Прислонившись к неровному камню спиной, Шимон почти неслышно повторил:
- Остается надеяться, что они не знают об этой пещере…
- Как сквозь землю провалились! – раздался раздраженный голос одного из секариев.
- Далеко не уйдут - уверенно ответил другой. Его спокойный и властный голос выдавал в нем старшего, - вы идите по тропе вниз, а мы пройдемся вперед.
Сикарии приблизились к гроту. Шимон и Ханна затаили дыхание.
- Вы трое пройдите туда, проверьте спуск за поворотом. Там место открытое - спрятаться негде. Если они побежали туда, вы их сразу увидите. А мы с Мисаилом проверим здесь одну лазейку.
У Шимона по спине прошел холодок. Сегодня ему уже второй раз стало страшно. Неужели, избегнув смерти от жажды в пустыне и от римлян в осаде, он умрет беглецом от клинка зелота в пещере? Юноша несколько раз глубоко вдохнул, стараясь успокоится. В любом случае драться надо до последнего. Если хочешь победу, будь готов к битве. Шимон передал нож Ханне, сидевшей напротив. Сам же крепче сжал рукоять меча.
Затрещали кусты и в пещерном полумраке появились две фигуры.
- Здесь укромное местечко, - произнес старший, делая несколько шагов вглубь пещеры мимо Шимона. Он, видимо, был настолько уверен в своем превосходстве, что даже не осмотрелся вокруг. Шимон возблагодарил за это Бога.
- А темень-то, - проговорил напарник влезая в пещеру следом.
- Ничего, сейчас глаза привыкнут…
Шимон, однако, не стал ждать, пока у секариев глаза привыкнут к темноте. Подскочив сзади к зелоту, шедшему последним, он вонзил меч ему между лопаток. Вскрикнув, сикарий упал. Тут же Шимон услышал над ухом свист клинка, рассекшего спертый воздух в гроте. Юноша бросился под ноги другому зелоту, махнув наугад мечем. Однако ему не удалось, как он рассчитывал, сбить сикария с ног и даже ранить его. В полумраке юноша увидел свирепое лицо зелота, заносящего над ним меч. Шимон приготовился отразить удар, но удара не последовало. Клинок выпал из рук сикария и он, с пробитой кинжалом шеей упал прямо на Шимона.
«Девица все же не проста» - с изумлением подумал он, выбираясь из-под тяжелого тела. Шимон увидел силуэт Ханны, сидящей у самого входа в грот. Она энергичными жестами показывала ему, чтобы не двигался. В следующее мгновение Шимон услышал голоса снаружи.
- Они словно испарились!
- Что-то наших не видно…
- Они пошли вниз. Их наверное поймали. Не могли же они в самом деле в преисподнюю сбежать!
Когда шаги зелотов стихли, Шимон и Ханна выбравшись из грота, исчезли в зарослях. Пробежав стадии две сквозь колючий кустарник, они остановились отдышаться. Шимон остановился и прислушался.
- Погони, кажется, нет, - произнес он и, помолчав, добавил: как мне кажется, мы довольно далеко от зелотского логова. Тем более уже смеркается, - Шимон посмотрел на розовый диск заходящего солнца, - темнота наш друг.
- Мы должны успеть до закрытия ворот, - тяжело дыша, сказала Ханна, с опаской оглядываясь по сторонам. Юноша и девушка быстрым шагом направились к городу, избегая слишком близко подходить к дороге, чтобы не быть замеченными.
8.
- Откуда ты знал о существовании того грота? – спросила Ханна, когда они утомленные от долгой ходьбы присели под смоковницей.
Шимон невольно взглянул на девушку. Наверное, еще несколько лет назад он бы с гордостью рассказывал о победе над могучим Римом. Но теперь, вспоминая в мельчайших подробностях те дни, Шимон ничего не чувствовал, кроме гнетущей пустоты. Война отняла что-то важное у Шимона, частичку его души, его сокровенного естества. Теперь Шимон знал, что нет в войне романтики, как он раньше думал. Война – это величайшее зло, придуманное человеком, чтобы уничтожать себе подобных. Убивая же других, он тем самым убивает себя. Шимон, изведавший вкус войны, вкус чужой крови, чувствовал, что смерть, которую он нес своим мечом, жила и владела им, и с этим ничего нельзя поделать.
Шимон тряхнул головой, чтобы отогнать волующие душу мысли и, чтобы хоть немного отвлечься, стал рассказывать:
- Когда по этой дороге гнали римлян, в том месте мы делали засаду. Я здесь почти каждый куст знаю.
Глаза Ханны сверкнули. Смахнув с лица локоны пышных каштановых волос, она придвинулась ближе к Шимону, вытиравшему клинок меча о полу плаща. Казалось, в тот момент девушка совершенно забыла о приключившемся с ней несчастье. Ей хотелось знать как можно больше о победе, наверное, для того, чтобы победить самой…
- А где ты был, когда все это началось?
- В Иерусалиме, - коротко ответил Шимон. Он отложил меч в сторону и посмотрел на залитый кровью закат.
- Расскажи хотя бы немного, - уговаривала Ханна.
После короткого молчания Шимон начал говорить.
- Это было во время праздника кущей. Цестий Галл, как рассказывали, не встретивший сопротивления в Лидде, и, не найдя там жителей, превратил город в пепел. Затем, если верить донесениям разведчиков, остановился в Гаваоне. Убедившись, что римляне подошли к Иерусалиму слишком близко, наши начальники решили защищаться нападением. Один отряд пошел в лоб римлянам, другому, поменьше, в котором был и я, удалось напасть с тыла. Однако та победа ничего нам не дала. Три дня спустя Цестий прислал послов с требованием о сдаче города. Он всем обещал помилование ...
Шимон презрительно усмехнулся.
- До чего, однако, эти римляне самоуверенны... Галл, однако, достиг своей цели: его посольство произвело разделение среди городских властей.
Человек теряет всю свою мудрость, когда чувствует власть в своих руках. Странно, но именно в то время когда от него требуется верность и разум, он становится самовлюбленным и жадным. Раздоры были столь сильны, что в городе поднялась невообразимая суматоха. Каждый, мало-мальски наделенный властью, пытался отстоять собственные интересы, казалось, совершенно позабыв об общей угрозе. Беда, которая должна была соединить горожан в одно целое, наоборот разъединила и сделала явным всю силу вероломства, на которое только способно человеческое существо.
Римляне, тем временем, не замедлили воспользоваться поднявшейся в городе неразберихой. Галл вынудил нас к отступлению и преследовал до самого Иерусалима. Именно во время этого Богом проклятого отступления погибли все мои друзья ... - Шимон остановился, перевести дух, стараясь, скрыть волнение.
- Разбив лагерь на Сконе, это, примерно, в семи стадиях от города, Галл три дня ждал, видимо, примирения с нашей стороны. На четвертый день начался штурм.
Нам было приказано покинуть наружные предместья и отступить во внутренний город. Римляне заняли покинутую нами местность и, сравняв с землей Бецету, Новый город и деревянный рынок, расположились против царского дворца.
Шимон замолк. Сумерки опустились на окрестные холмы и горы. Сверчки звонко распевали в траве свои вечерние серенады. Горы приобрели темно-фиолетовый оттенок и грозно возвышались над запоздавшими путниками. Совсем близко черной громадой виднелись городские стены и ярко освещенный Храм.
- До города не так уж далеко. Нужно поторапливаться, - задумчиво произнес Шимон, спрятав меч и став на ноги. Девушка, медленно поднялась и, рассеяно поправляя одежду, сказала:
- И все-таки, я до сих пор не могу понять, почему римляне не взяли город.
Шимон в ответ пожал плечами и почесал затылок:
- После пятидневной осады город охватила паника. Было много тех, кто решил открыть ворота Цестию. Но римляне сняли осаду. Я не видел еще столь позорного и совершенно беспричинного отступления римской армии и вряд ли еще увижу. Мы преследовали их до самой Антипатриды, а на обратном пути собирали покинутые ими провизию, оружие, боевые машины.
Когда Ханна и Шимон под пристальными взглядами стражи вошли через Овечьи ворота в Иерусалим, город уже спал. Был слышен только вой гиен вдалеке и перекличка часовых на стенах. На узких улочках после наступления темноты очень редко можно было встретить прохожих. Люди боялись солдат, зелотов, грабителей и, наверное, даже, собственной тени.
Ханна подвела Шимона к двери одного из домов.
9.
В доме Азарии в этот вечер собрались почти все начальствующие чины Иерусалима. Банкет проходил во внутренних комнатах, поскольку во дворе, где обычно проводились застолья, вечером было довольно холодно.
Комната с невысокими потолками, где собрались гости, была устелена мягкими коврами с пестрой затейливой вышивкой. На них возлежали участники трапезы. На окнах висели цветные занавеси, на стенах в держателях горели факелы.
По правую руку от хозяина дома возлежал почтенного вида пожилой человек лет семидесяти. Его голова была покрыта белым покрывалом с цветными полосками и бахромой по краям. Это был первосвященник Анан, после изгнания римлян формально наделенный властью в городе. В действительности же первосвященник находился в опасном положении. Некоторые осуждали Анана за его, будто бы, лояльное отношение к римской власти. Другие считали его сторонником Цезаря.
Анан говорил мало. Он чинно попивал вино из кубка, высокомерно поглядывая на сотрапезников и только изредка бросая среди разговора короткие реплики, если считал это необходимым.
Рядом, в белой тунике, возлежал Иосиф бен Горион, разделявший полномочия с первосвященником. Это был средних лет мужчина с мощным торсом, смуглым лицом на котором были глубоко посажены темные глаза со всепроникающим взглядом.
Возле бен Гориона расположился самый разговорчивый из гостей – Ионатан бен Номик. Подтянутый, крепкий, с военной выправкой и доброжелательным лицом. Он постоянно улыбался и его звонкий тенор почти беспрерывно наполнял комнату.
В этой вечерней трапезе также участвовали: Иегошуа бен Сапфия и Иосиф бен Шимон (эти двое что-то в полголоса между собой обсуждали и не обращали ни на кого внимания), Ниггер Перейский, бен Кольба, га-Кассот и Шобул. Трое последних были представителями родовой аристократии, очень богатыми людьми. С несколько отрешенным выражением лиц, как бы нехотя, эти иерусалимские вельможи участвовали в застольном обсуждении.
С левой стороны от Азарии сидел еще один участник банкета. Он имел внешность эллина и говорил мало, поскольку был моложе всех присутствующих и поэтому считал для себя неприличным говорить в присутствии старших. Его звали Александр.
- Прогуливаясь сегодня утром по городу, я имел счастье осмотреть вновь отстроенную часть стены с северной стороны. Надо отдать должное управителям города: они быстро навели порядок после этих варваров – римлян, - звенел голос Ионатана, обращающегося с подобострастным видом к первосвященнику.
- К зиме должны все закончить, - коротко ответил бен Горион.
- Порядочно эти язычники похозяйничали, - буркнул бен Шимон, отправляя большой кусок лепешки в рот и запивая ее вином, - вон, что с Новым городом сделали!
- Да пребудет высоко имя Всевышнего, - медленно с расстановкой проговорил Анан и, наградив бен Номика благосклонным взглядом, пригубил свой кубок.
- Могу с полной уверенностью заявить, - воодушевлено продолжал Ионатан, - дисциплина – залог победы!
- Удается ли бен Маттафии поддерживать дисциплину в Галилее? – раздался бас Азарии, - я слышал, что на него были доносы со стороны недоброжелателей.
Ионатан вздохнул:
- Недоброжелателей, как тебе угодно было их назвать, Азария, или завистников, к сожалению, в нашем обществе всегда в избытке. Особенно там, где хочешь навести порядок. Везде найдутся умники, жаждущие власти и думающие, что они наделены особенной мудростью и единственно правильным пониманием дела. Таковые более всего и доставляют беспокойство.
-Известно, что одно время вас донимал некий Ионатан из Гисхалы, - вступил в разговор Шобул.
Польщенный всеобщим вниманием к себе, Ионатан ответил:
- Должен сказать, что это коварнейший из людей, истинный сын гиены! Вначале, как вы, наверное, знаете, он был беден, и отсутствие средств долгое время не давало ему возможности действовать. Однако, этот прохвост всегда был готов солгать и в совершенстве владел искусством делать свою ложь правдоподобной.
Он постоянно носился с какими-то планами, которые почти всегда строил на своих плутовских проделках. Не ошибусь, почтенные гости, если скажу, что более гнусного еврея я не встречал!
- Ну, - с иронией протянул Нигер, - послушать тебя, так можно подумать, что этот Ионатан из Гисхалы – воплощение самого Вельзевула, если не он сам.
- Ты не так уж далек от истины, - ответил Ионатан, - впрочем, умом и мудростью, которыми наделил его Всевышний, бен Маттафия заставил этого проходимца более не высовывать нос из своей Гисхалы!
- Бен Маттафии действительно удалось несколько месяцев назад вернуть отпавшие города, - тихо произнес бен Шимон.
- О, да! Господь помог нам в этом! Мы... – Ионатан с гордостью начал рассказывать, каким образом удалось Иосифу бен Маттафии, конечно не без его, Ионатана, содействия, успокоить волнения в Галилее.
В то время, как гости слушали рассказ Ионатана о своих подвигах в Галилее, в комнату вошел раб Азарии и жестом позвал своего хозяина. По растерянному и испуганному выражению его лица Азария понял, что произошло нечто нехорошее. Выйдя Азария увидел Ханну и Шимона, стоявших у двери.
- Здравствуй, дядя, это я. Я сейчас все расскажу... - прервала девушка несколько затянувшееся молчание. От охватившего его волнения Азария не мог вымолвить ни слова. Он прислонился к стене и только смотрел на племянницу. Ему уже не надо было ничего рассказывать, на лице Ханны было все написано... С трудом скрывая свои чувства, Азария молча указал на дверь, ведущую в другую комнату.
10.
- Элеазар поступил как разбойник! – с негодованием воскликнул Азария, когда услышал рассказ о том, что произошло. Азария негодовал отнюдь не потому, что не ожидал такого от Элеазара. Он был почти уверен, что предводитель зелотов именно так и поступит с его племянницей. Ожидание этого висело дамокловым мечем над их семьей. Азария негодовал, и почвой, на которой выросло его негодование, была беспомощность...
- Я всегда говорила, что Элеазар жестокий и опасный человек. Если ему не удалось заполучить меня мирным путем, он решил перевернуть весь мир в угоду своему честолюбию! Его люди могут убить и тебя, дядя, как убили моего отца, - на глазах у девушки выступили слезы, - сделайте что-нибудь! Я не хочу, чтобы из-за меня погибли самые близкие мне люди. Мы немедленно должны уехать из Иерусалима!
Азария отрицательно покачал головой:
- Это бесполезно. Галилейские разбойники выкопают тебя из-под земли, если того захотят.
- Но дело не во мне! – почти кричала Ханна, - а в тебе, дядя. Во всех нас... – девушка перевела дух, затем тихо добавила:
- Если надо я пожертвую всем ради…
Азария повелительным жестом остановил племянницу, давая ясно понять, что не хочет даже слышать о таком повороте событий. Затем он обратился к Шимону:
- Наша семья бесконечно благодарна тебе. Вряд ли наступит время, когда мы сполна сможем отблагодарить тебя.
Шимон почтительно склонил голову в знак того, что принимает благодарность. Он осознавал, что далеко не все кончилось, и что говорить о безопасности семейства Ханны было слишком рано. Он только раздразнил льва... Поскольку Азария и Ханна молчали, юноша почувствовал необходимость что-то сказать:
- Я всего лишь оказался в нужное время в нужном месте, - тихо проговорил он.
- Сейчас тебе необходимо переодеться, поесть и хорошенько отдохнуть, - после недолгого молчания произнес Азария, - с радостью принимаем тебя под свой кров. Надеюсь Элеазар со своими головорезами не посмеют в ближайшее время ворваться в мой дом, так что у нас будет немного времени все обдумать. Тебе приготовят комнату и постель, а мне следует возвратиться к гостям. Мое столь долгое отсутствие может быть превратно истолковано.
Азария вышел. Ханна и Шимон остались одни в комнате.
- Как долго Элеазар домогается тебя? – спросил Шимон.
- С тех пор как стал предводителем зелотов. Видимо громкая слава его отца здорово питает его честолюбие. Однажды он был приглашен моим отцом на званый ужин, где увидел меня. Я была ребенком и ужасно боялась его. От него веяло холодом и пустотой. Позднее он начал добиваться меня. Признавался мне в любви, клялся в верности. Когда я упорно отказывалась и начала избегать его, он стал давить на отца. Сначала уговаривал, затем угрожал. Моя тетя по матери, которую ты видел в Иерихоне, одобряла брак с Элеазаром. Она считала, что эта связь – большая честь для нашей семьи, и со своей стороны досаждала отцу. В последнее время ему было особенно тяжело. Он стал замкнутым, нервным, хотел уехать в Сирию, но помешала война. Я почти ничего не знала обо всем этом, но подозревала – происходит что-то нехорошее. Отец нервничал, постоянно чего-то боялся. В этот раз, когда мы были здесь в гостях, он и дядя долго о чем-то разговаривали... – голос Ханны оборвался и Шимон увидел крупную слезу на ее щеке. Глаза девушки были полны невыразимой боли и страдания. Наконец плотину самообладания и твердости прорвало безудержное рыдание. Уткнувшись в плечо Шимона, Ханна сотрясалась от горя.
Шимон сидел неподвижно, словно статуя, и только гладил склонившуюся к нему девичью голову. Слова утешения не шли ему на ум, и он молчал.
Вернувшись к гостям, Азария нашел их спорящими. За столом чувствовалось немалое возбуждение. От обилия выпитого вина у всех были разгоряченные багровые лица. Раздавались громкие голоса собеседников.
Придав своим движениям и выражению лица как можно больше непринужденности, Азария возлег на свое место. После разговора с Ханной ему было нелегко включиться в разговор.
- Уж не думаете ли вы, - вновь и вновь раздавался голос Ионатана, обращавшегося в тот момент к бен Кольбе, - что евреи - это римские рабы?
Бен Кольба пожал плечами и нехотя, растягивая слова, ответил:
- Я так не сказал, однако утверждаю, что наши силы слишком малы, для того, чтобы успешно противостоять Риму.
- Наших сил, все же было вполне достаточно, чтобы прогнать двенадцать легионов Галла, - язвительным тоном проговорил бен Сапфия.
- Это была странная случайность, - неожиданно заговорил Анан, - случайность, которую невозможно объяснить.
- Эх! – Ионатан подвинулся ближе к столу и прогремел:
- Почему бы сразу не признать, что в глубине души большинство из сидящих здесь на стороне римлян?
Тонкие брови первосвященника взлетели вверх.
- Ты меня оскорбляешь, Ионатан, - тихо произнес он.
На какое-то время воцарилось безмолвие. Казалось, ничуть не смутившись словами Анана, Ионатан бен Номик смерил его взглядом, затем обратил свой гнев на Шобула:
- Вы боитесь за ваше состояние, которое вы нажили на спекуляциях с римлянами. Всеми вами движет страх потерять свои деньги и положение в обществе. Не так ли?!
Шобул нервно заерзал на месте, но ничего не ответил.
- О чем ты говоришь, Ионатан? – сквозь зубы проговорил га-Кассот, приподнявшись на локтях, - ты сейчас похож на петуха, который вообразил, что может тягаться со львом!
Азария чувствовал, что обстановка накаляется, но у него не было сил, что-то предпринять. Он с мольбой посмотрел на Александра.
- Ты недооцениваешь клюв этого петуха, - вдруг произнес с улыбкой грек, обращаясь к га-Кассоту.
Гости оценили шутку и, таким образом, Александру удалось разрядить обстановку. Азария облегченно вздохнул.
- Тем не менее, почтенное собрание, некоторая знать, да и многие из народа уже покинули город и продолжают покидать, не смотря на ваш оптимизм, - заметил га-Кассот.
- Особенно сумасшедшие последователи этого нового учения, которым они наводнили весь мир, - произнес бен Горион, молчавший до сих пор, - уж не о них ты соизволил упомянуть?
- Речь идет о назареянах? – спросил Александр.
Бен Горион кивнул:
- Да, кажется, так они себя называют. Неужели для такого просвещенного ума как твой, га-Кассот, имеет значение, что плетут эти фанатики? Ведь большинство из них – изгои общества. Кто верит в их Мессию?
- Насколько я знаю, тот человек был хорошим учителем закона, - возразил Ионатан.
- Ты слабо осведомлен в этом вопросе. Он извращал закон в пользу нищих, - отрезал бен Шимон, - это вера калек, нищих и неудачников, но не вера великого народа!
- Я завидую твоей уверенности в ближайшем будущем не стать калекой или нищим, - произнес Александр.
- Не назареянин ли ты, молодой человек? – бен Шимон смерил Александра презрительным взглядом.
Азария знал, что Александр был хорошо знаком с учением назареян, и его слова могли вызвать непредсказуемую реакцию гостей. В последнее время последователей этого учения особенно невзлюбили…
Ионатан спас ситуацию:
- Разве он похож на нищего? – спросил он, обращаясь ко всем, - Азария, исследуй его одежду, разве это одежда нищего?
- Не похоже, - ответил Азария, окинув Александра взглядом с притворной серьезностью.
Наконец хозяину удалось перевести разговор в другое, более безопасное, русло. Азарии очень хотелось, чтобы этот вечер поскорее закончился. Слишком много несчастья навалилось на него сегодня, и он чувствовал себя усталым и разбитым. Покушение на него днем, нападение на его брата вечером, - весь мир, казалось, ополчился на его род. Страх за будущее своей семьи, а в особенности за будущее любимой племянницы, вкрался в сердце Азарии и немилосердно терзал все его существо. Мысли беспорядочной гурьбой теснились в его голове, быстро сменяя одна другую, переплетаясь и путаясь. То, чего Азария так боялся на протяжении последнего года, случилось. Элеазар не побрезговал ни какими методами, чтобы заполучить желаемое, и теперь Иасон мертв, а за Ханной, скорее всего, идет охота. Азария пытался найти какой-то выход из ловушки, в которую попал, но как ни старался, ничего не мог придумать.
11.
Когда, наконец, далеко за полночь гости разошлись, Азария почувствовал, будто гора Элеонская упала с его уставших плеч. Он бесшумно вошел в комнату, где спала Ханна и, сев у изголовья ее постели, стал с нежностью рассматривать бледное лицо племянницы. Даже, когда ей удалось заснуть, в каждой черте ее лица читалось бездонное отчаяние. На щеках Азария увидел не высохшие слезы.
«Мое бедное дитя», - с состраданием подумал он и провел ладонью по мягким волосам девушки, раскинутых веером на постели. Азария покачал головой. Несмотря на то, что еще в младенчестве провидение лишило Ханну материнского тепла и заботы, несмотря на все ужасы войны и вечные семейные негаразды, очень редко ему доводилось видеть племянницу плачущей. Азария размышлял о том, что Ханна, заменявшая ему, не имевшему детей, дочь, с малых лет проявляла, непостижимую для него, силу духа и мужество в тяжелые минуты жизни, чего никак, казалось бы, нельзя ожидать от ребенка. Азария недоумевал, откуда в этой молодой душе берется столько силы и твердости. Где черпает это дитя невероятную волю к жизни среди хаоса, перед которым, даже он, видевший виды мужчина, иногда пасует?
Один единственный вопрос теперь терзал ум Азарии: что же будет дальше? Как быть? Элеазар не такой враг, которым можно было бы пренебречь. Нет сумасшедшего в Иерусалиме, желавшего нажить себе такого противника. Азария и его брат Иасон, все же осмелились противостать ему, и теперь их преследовала смерть. Первым был Иасон, кто будет следующим… Азария, вдруг, во всей полноте осознал ужас своего положения. Человек может иметь чистое и благородное сердце, однако если он не имеет достаточно убойной силы, чтобы противостать вероломству врага и не готов продать честь ради сохранения собственной жизни, такой человек обречен на поражение. Иасон был таким человеком: он был чист, но не имел меча, - судьба безжалостна к таким людям.
В эту ночь Азарии открылась страшная правда: он и его семья столкнулись лицом к лицу с врагом, перед которым он, Азария, несмотря на все его многочисленные связи с элитой города, был беспомощнее младенца.
Будущее предстало перед Азарией в виде ангела смерти, и заставляло его содрогаться от страха.
Мучимый мрачными предчувствиями, Азария впал в тревожное забытье. Была третья стража ночи.
12.
Свет единственного факела освещал суровые черты лица зелота. Высокий лоб с глубокими разрезами морщин и еле заметным шрамом, идущим поперек; длинные, до плечей, чуть вьющиеся, волосы, прищуренные, глядевшие на мир с подозрением, глаза; прямой нос, поджатые губы. Он полулежал на постели, время от времени отпивая вино из бронзового кубка. В выражении его лица, в позе читались самоуверенность и откровенное презрение к тому, что его окружало.
Вдруг непроницаемый мрак в отдаленной части большой комнаты разорвал свет второго факела.
- Элеазар, ты звал меня? – раздался мужской голос со стороны двери.
Элеазар выпрямился. Он был одет в одну тунику из дорогой ткани, на ногах - сандалии с перевязью до колен.
- Заходи, Иуст, я тебя жду. Садись.
Коренастый человек, вошедший в комнату, вставил факел в держатель на стене.
- Ты выглядишь взволновано, Элеазар, - произнес Иуст, присев на узорчатую циновку, - тебе не мешало бы развлечься.
Элеазар ничего не ответил. Только пожал плечами. Развлечение в любых его проявлениях, вопреки мнению многих, отнюдь не есть панацеей от тяготящих ум тревожных мыслей. Потеха, возможно на время отвлечь от проблемы, но, поскольку, сама проблема все-таки не решена, над человеком висит грозовой тучей необходимость возврата к ней. И как же это невыносимо, среди веселья вдруг почувствовать за спиной призрак беспокойства или угрозы! Элеазар никогда не позволял себе поддаться этому обольстительному самообману.
- Я хотел поговорить с тобой о деле, - сказал он.
- Полностью к твоим услугам, - ответил Иуст.
- Как продвигается подготовка? – спросил Элеазар, наливая себе в кубок вина.
- Мы собираем людей. Через неделю все будет готово. Кстати, думаю, что поддержка идумеев нам не помешает.
- Необходимо все, как следует продумать и быть очень осторожными, - сказал Элеазар, - что ни говори, эта лиса Анан чертовски умен.
- Господин может не сомневаться в добросовестности своего слуги, - Иуст почтительно склонил голову, - все будет сделано наилучшим образом и со всеми необходимыми предосторожностями. Только…
- Что, только, - Элеазар поднял голову и пристально посмотрел на собеседника.
- Все хорошо, но мне кажется, что тебе сейчас не до того.
Элеазар поднял брови. Морщины на его высоком лбу обозначились еще резче. Иуст усмехнулся.
- Твоим, на мой взгляд, весьма опасным недостатком есть то, мой господин, что на твоем лице можно читать, что твориться в душе также ясно как в книге, - голос Иуста звучал вкрадчиво. Он говорил, смотря на Элеазара многозначительным взглядом, и понимающе улыбался. О, как ему были известны эти всепоглощающие страсти молодости! При виде Элеазара ему часто становилось жаль своей почти прожитой жизни. Он, правда, всегда старался отогнать от себя подобные сантименты, ссылаясь на неумолимо приближающуюся старость, которой присуща ностальгия о прошлом. Как он любил жизнь! И как жизнь не любила его…
- И что же ты читаешь в моей душе? – с интересом спросил Элеазар.
Иуст пригубил вино из бронзового кубка.
- Я старше тебя почти вдвое. Видел жизнь и хорошо изучил людей. Взгляд, жесты, незаметные неопытному взгляду движения, морщины на лице, - все это раскрывает предо мной человеческое сердце, даже если его по тем или иным причинам не желают раскрывать. Ты слишком открыт, мой господин. Ты незапечатанный свиток, из которого недоброжелатель может почерпнуть все необходимое, чтобы навредить тебе, - Иуст выдержал паузу, - ты ждешь, когда же наконец твои глаза и тело начнут пить вино услады из рук пленительницы твоего сердца.
«Подаст ли она мне эту усладу?» - с сомнением подумал Элеазар. Иуст, однако, не успел уловить этой мысли в глазах господина, поскольку предводитель зелотов непринужденно рассмеялся, мгновенно похоронив всплывшее, несвойственное ему, сомнение где-то глубоко в себе. Он привык получать все, не терпя отказа, но сейчас чувствовал на своем пути почти неодолимую для него преграду. Ему было стыдно признаться в бессилии не только Иусту, но даже себе.
- Ты действительно сердцеведец и, даже, поэт, Иуст. Возможно, поэтому я тебя уважаю, - сказал он.
- Ты послал людей за Ханной и ее отцом? – спросил Иуст, казалось, не обратив внимания на последнюю фразу Элеазара.
- Еще два часа назад, - ответил Элеазар, - должны бы уже возвратиться, - он нахмурился. В его голосе Иуст прочитал затаенную тревогу.
- Не могу понять причину беспокойства моего господина, - пробовал убедить Элеазара Иуст, хотя в глубине души старого воина уже с самого утра одолевало странное беспокойство.
- Саддук должен был возвратиться раньше, чтобы известить меня об удачном исходе дела, но и его нет до сих пор, - как бы размышляя вслух, говорил Элеазар. Эти слова нагнетали напряжение. Иуст попробовал его ослабить:
- Да что может случиться? – спросил он, но его вопрос неожиданно для него самого прозвучал как-то неуверенно. Иуст решил не продолжать. Он выпил сразу целый кубок вина. В наполненной полумраком комнате, воцарилась тишина.
- Никто не думал, что Маттафия так позорно попадется, - проговорил Элеазар и, встав с постели, подошел к окну. Его лицо, теперь уже открыто, выражало злость и беспокойство. Азария был большой помехой в его плане похищения Ханны, и он хотел убрать его с дороги…
- Ты же понимаешь - это всего лишь досадная случайность, - возразил Иуст, - и принес же нечистый этого юнца.
Элеазар распахнул плотные занавеси. В комнату повеяло вечерней прохладой. Он взглянул на ночное небо, где перемигивались звезды.
- Не знаю, где он взялся, но я слышал о нем кое-что от своего отца. С ним надо разделаться.
- Мы позаботимся об этом, - внушительно произнес Иуст.
- И как можно скорее…
Собеседники умолкли. Из открытого окна доносился шепот ветра в густой листве и громкое стрекотание кузнечиков.
С возвышенности, на которой стоял дом Элеазара, были хорошо видны мраморные стены Храма, освещенного светом множества факелов, от чего Храм в ночном сумраке походил на сказочный сияющий дворец, гордо возвышающийся над Иерусалимом.
Когда Элеазар смотрел на это величественное сооружение, воздвигнутое предками для поклонения Единому и ставшим символом нации, в его глазах загорался воинственный огонь. Он вскинул голову и дышал глубже, его ум переполняли мечты о будущем, славном будущем Израиля, освобожденного им, Элеазаром, от позорного рабства.
В течение всей долгой и нелегкой подготовки к восстанию, когда могучее существо Элеазара давили тяжким грузом бесконечная усталость и даже чувство близкое к разочарованию, вид Храма Яхве воскрешал в душе надежду и ободрял идти дальше, идти несмотря ни на что, несмотря ни на кого… Однако сегодня вечером Элеазар не ощутил в полной мере тех возвышенных чувств, которые он испытывал ранее, любуясь храмовой архитектурой. Нечто чуждое поселилось в сердце воина. Былые сомнения, пугавшие Элеазара, вновь возвращались, еще с большей силой терзая и без того беспокойный ум.
Элеазар убеждал себя, что его нынешнее состояние связано с Ханной, девушкой, которую, он впервые по-настоящему полюбил. Полюбил сердцем, душой и всем своим существом. Впервые в жизни, наполненной опасностями и залитой кровью, жизни, сделавшей Элеазара храбрым и беспощадным к врагу воином, лицо Ханны, словно лицо посланного с небес ангела, осветило и согрело окаменевшее, не способное, как казалось ни к какому нежному чувству, сердце, вызвав странные, доселе неведомые ощущения.
Элеазар почувствовал, что ему надо находиться у ног этого ангела. Он должен обладать этим неземным существом. Ханна должна быть его и он, конечно же, добьется, того к чему стремится.
Когда Элеазар не встретил взаимности у дочери начальника иерихонской синагоги, а позже получил вежливый, но ничем не обоснованный отказ ее отца, в сердце воина вспыхнуло пламя войны. Гнев и оскорбленное самолюбие стали подобны глубоким водам, в которых он, Элеазар, вот-вот мог утонуть.
Попранные чувства нуждались в выходе и, словно бурлящий поток, который всегда находит себе путь среди гор, затаенная обида нашла путь к желанной цели. Прошло чуть более недели с тех пор, как похищение дочери Иасона пришло в голову Элеазару. Все это время он не задумывался над тем, верный ли путь избрал. Когда хотя бы малейшее сомнение закрадывалось в разум, воин решительно гнал его прочь. Не в этих ли сомнениях причина его беспокойства и нехороших предчувствий, не дающих ему покоя вот уже третий день? Элеазар по привычке вновь попытался изгнать смущавшие его мысли, но они, его собственные мысли, его душа, перестали повиноваться ему. В отличие от людей, трепетавших перед его мечем.
Великолепие Храма этой ночью не вдохновляло Элеазара. В этом величии Святого Места воин неожиданно прочел осуждение.
Элеазар отвернулся от окна:
- Почему погас светильник в Храме? – неожиданно спросил он Иуста, сидевшего на своем месте с кубком в руке. «Почему погас огонь жизни во мне?!» - на самом деле звучал вопрос в его глазах.
Иуст поморщился:
- Это случилось лет тридцать назад, - нехотя произнес он, - я слышал много толков, но до сих пор, кажется, никто не в состоянии вразумительно объяснить, что же произошло на самом деле. Вообще-то это темная история…
Темная история? Элеазар незаметно усмехнулся. Не похожа ли вся его жизнь на темную историю?
- Связанная с назареянами? – спросил он вслух.
Иуст внимательно посмотрел на Элеазара, поставил кубок и, немного помолчав, ответил:
- Учителя этой секты утверждают, что мессия уже пришел, но мы не узнали его и казнили. Более того, Иегошуа, которого они называют мессией, называл себя Богом. По-моему именно за вину богохульства синедрион добился казни этого новоявленного мессии.
- Как же он связан с завесой и светильником?
Иуст пожал плечами:
- Назареяне твердят, что Бог отверг свой народ, так же как народ отверг Бога в лице его мессии и потушил светильник и разодрал завесу.
- Но если это не так, то кто же ее разодрал?
- Поговори лучше с раввинами, а не со мной.
В комнату вошел раб с двумя факелами и вставил их в держатели на стене.
- Если кто придет от Саддука, срочно веди сюда, - обратился Элеазар к рабу.
- Слушаюсь, господин, - почтительно поклонившись, ответил раб и, бесшумно ступая босыми ногами по каменному полу, вышел из комнаты.
- Почему ты заинтересовался назареянами? – лукаво улыбнувшись, спросил Иуст.
- В чем-то мы схожи, - Элеазар еще раз взглянул на Храм, как бы чего-то от него ожидая, и вновь удобно устроился на постели. Иуст задумался.
- Возможно, ты прав, - наконец ответил он, - у нас похожие цели, но различны методы, - Иуст презрительно ухмыльнулся, - освобождение Израиля – это то, что должен совершить могущественный мессия, а не странствующий философ.
Три человека, закутанные в серые плащи вошли в комнату.
- Мир тебе, господин наш, - услышал Элеазар одного из секариев.
- И вам мир, коли с миром пришли, ответил он. Иуст только молча кивнул головой.
- Плохие вести принесли мы тебе, господин, - вновь заговорил тот же зелот. В его глазах Элеазар прочел еле скрываемый страх. Воин встал и подошел к вошедшему вплотную.
- Говори!!!
- Мы потеряли девицу…
Иуст вскочил.
- Что?!! - на его лице отразились изумление и растерянность. Он потерял дар речи.
Элеазар схватил зелота за ворот и притянул к себе:
- Отвечай, презренный, как вы могли ее потерять? Иголка она, что ли? Отвечай, червь могильный!
В прищуренных глазах Элеазара сверкнула ярость. На лбу и на шее синими полосами выступили жилы. Двое зелотов, стоявших позади, попятились.
- Тот, кого Иуст послал для охраны, он… - сжавшись под гневным взглядом хозяина, сикарий не мог выдавить из себя ни единого слова.
Элеазар оттолкнул до смерти испуганного зелота и обратился к Иусту:
- Что произошло? – спросил он хрипящим голосом.
- Я послал человека, как просил Иефер… - только и мог ответить Иуст.
- Этот шакал связал его и оставил в кустах, а сам выдал себя за посланного, - произнес начавший приходить в себя зелот.
- Кто?!!
- Тот, который Маттафию…
- Убирайтесь вон, отродье! – рявкнул Элеазар, не дослушав объяснений, - почему нет Саддука, где Иефер?
- Они мертвы, господин…
Элеазар с минуту молча смотрел на трех секариев. Затем спокойно произнес:
- Вы свободны.
Когда зелоты удалились, он подошел к окну и рассмеялся. В его смехе не было ни злорадства, ни истерии. Это был здоровый смех человека, который смеется над собой и над другими с одинаковой легкостью. Иуст, находившийся все это время в оцепенении и ожидавший невероятного взрыва ярости, удивленно посмотрел на Элеазара.
- Уж не сошел ли ты с ума? – осторожно, полушутливо полусерьезно спросил он.
Элеазар неожиданно подбежал к Иусту, взял его за плечи и начал трясти.
- Ты только представь себе, Иуст! – почти кричал он, - какой-то юнец, у которого молоко на губах не обсохло, с легкостью, ты понимаешь, с легкостью, обвел вокруг пальца целый отряд! Клянусь своей головой, этот парень заслуживает уважения!
Иуст был поражен не столько поступком дерзкого мальчишки, сколько необыкновенной реакцией своего господина на происшедшее. Однако воин предпочел не выказывать своего удивления, он только усмехнулся и покачал головой:
- Отряд… сборище недоумков, - произнес Иуст, - этого звания они больше заслуживают.
Некоторое время Элеазар и Иуст сидели друг против друга и молча пили вино.
- Они, скорее всего, у Азарии, - наконец тихо произнес Элеазар, - не додумались же они среди ночи отправиться пешком в Иерихон!
- И что ты собираешься делать?
Элеазар посмотрел на собеседника, как обычно прищурив глаза, и задумался.
Действительно, а что он теперь будет делать? Оскорбленная гордость требовала воздаяния, мести, расправы, но разум…, разум говорил другое. И то, что диктовал Элеазару рассудок, стало неожиданностью для него самого. Оставить эту мальчишескую затею и отдать всего себя, без остатка, более важному делу. Элеазар вдруг осознал, что слишком много возложил на алтарь своей любви. Любви ли? Страсти, похоти – идолы еще более низкие. Так стоят ли они его сил?
Элеазар криво ухмыльнулся и ничего не ответил вопрошающему взгляду Иуста. Последний еще раз внимательно посмотрел на господина и понял, что тот уже принял решение. Какое?
- Разреши мне угадать твои мысли, - с улыбкой произнес он, - ты наконец-то понял, что ниже твоего достоинства волочиться за девкой, которой даже не хватает ума осознать свое счастье и с радостью принять его. Я прав?
Элеазар кивнул. Отпив из кубка, он встал и прошелся по комнате.
- Как всегда ты угадываешь движения моего сердца, но ты не все предугадал, - Элеазар остановился возле Иуста и дружески похлопал его по плечу. Затем его лицо неожиданно окаменело, в глазах сверкнуло пламя.
- Этот юнец должен заплатить за свою дерзость, - тихо произнес он и отвернулся от Иуста. Ненависть, подобно древнему вулкану, медленно просыпалась в его сердце. Лава клокотала в груди, угрожая вот-вот уничтожить все живое, ставшее на ее пути.
- Только прикажи, и мы достанем его даже из самой преисподни, - сказал Иуст.
Элеазар отрицательно махнул рукой.
- Оскорбление нанесено лично мне и отомстить должен я...
13.
В четвертую стражу ночи в двери дома Азарии громко постучали. После длинной паузы раздался еще более настойчивый стук. Старый раб, ворча, подошел к двери.
- Кто? – спросил он раздраженно.
- Позови хозяина, - послышался голос из-за двери.
- Хозяин спит, приходи позже, - ответил раб, - какой бес носит тебя среди ночи!
- Кто там? – раздался голос Азарии.
Раб в недоумении развел руками.
- Тебя спрашивают, господин, - произнес он.
- Иди, - обратился Азария к рабу и подошел к двери.
- Что нужно? – спросил он.
- Впусти, человек добрый, в беду я попал...
Проявление гостеприимства по отношению к нищим и странникам – одно из важнейших правил востока. Азария никогда не пренебрегал бедолагами, нуждавшимися в его помощи, но сейчас нехорошее чувство томило душу и он стоял перед дверьми в нерешительности. “Странно, а вдруг это зелоты?” - эта мысль не покидала Азарию.
“Открыть, или...” – его взгляд упал на клинок, лежавший в нише стены, оставленный Шимоном накануне. Азария спрятал его за спиной и отпер двери. За порогом стоял сгорбленный, одетый в отрепья, человек. Его голова была покрыта огромным балахоном, поэтому Азарии не удалось разглядеть лица незнакомца.
- Что ты хочешь? – спросил Азария, вглядываясь в сгорбленную фигуру.
Горбун, шагнул через порог и, толкнув хозяина дома, выпрямился и откинул балахон. Это был Элеазар. Он окатил Азарию холодом своих глаз и закрыл за собою двери.
- Мир этому дому, - произнес воин.
- Чем обязан твоему визиту? – наконец сумел выдавить из себя Азария. Его взгляд был прикован к полу прикрытым нищенским тряпьем ножнам меча. Азария только крепче сжал за спиной рукоять зелотского ножа. Губы Элеазара скривились в презрительной усмешке.
- Не ждал?
- Я приглашал тебя на званый ужин, ты изволил отказаться, - ровным голосом ответил Азария, стараясь смотреть нежданному гостю прямо в глаза.
- Ножом ли ты собрался защищать свою девицу, - перебил Азарию Элеазар. Усмешка исчезла с его лица, и на нем осталась лишь ни чем не прикрытая угроза.
- Ты поступил нехорошо, юноша, - после короткой паузы заговорил Азария. Самообладание возвращалось к нему, и он не собирался показывать зелоту свой страх. Азария стоял, не двигаясь, несмотря на то, что Элеазар все ближе подходил к нему.
- Я не буду спрашивать римского лизоблюда, как мне поступать, - прорычал зелот, подойдя вплотную к Азарии. Тот не шелохнулся. Только спокойно смотрел на врага. Врага, который принес в его семью смерть, и который теперь посягает на самое святое, что у него осталось. Азарии некуда было отступать. Позади была его любимая племянница, домочадцы. Слабые, беззащитные, самые дорогие для него и нуждавшиеся в его помощи, люди. Азария стоял перед зелотом как несокрушимая скала благородства и бесстрашия. Волны презрения и душевной нечистоты в бессилии разбивались об эту твердыню, не причиняя ей ни малейшего вреда.
- Ты пришел со своими трусливыми шакалами перерезать мою семью? – прошептал Азария, - неужели ты настолько глуп, что думаешь, будто этим ты завоюешь душу Ханны?
Элеазар громко рассмеялся прямо в лицо Азарии.
- Старый немощный торгаш полон решимости сложить голову за племянницу! Как трогательно! Однако ты ошибся. Твои усохшие от праздности мозги не способны понять простых вещей. Впрочем, я и не собираюсь ничего объяснять. Мне более нет дела ни до тебя, ни до твоей девицы. Рано или поздно мой меч покарает вас обоих за измену своему народу. Где этот молодой стервятник, вообразивший себя благородной птицей? Он мне нужен.
Элеазар ткнул рукоятью меча в грудь Азарии.
- В которой из своих многочисленных комнат ты пригрел этого самодура? Я сейчас выпущу из него всю его спесь!
Несмотря на то, что удар рукоятью был достаточно силен, Азария не сдвинулся с места.
- Этот человек спас жизнь мне и освободил мою племянницу. Он находится под моим кровом. Убирайся! – твердым голосом произнес он.
Элеазар прикоснулся острием меча к подбородку Азарии и прошипел:
- Неужели эта жирная свинья хочет, чтобы ее лишили драгоценного жира?
- Дядя?!! – раздался звонкий девичий голос позади.
- Уходи, Ханна! – рявкнул Азария, не отрывая взгляда от Элеазара.
Воспользовавшись заминкой, Элеазар ударил Азарию под ребро. Хозяин дома со стоном опустился на пол. Зелотский нож выскользнул у него из руки.
- Дядя!!! – Ханна с воплем бросилась к Азарии на грудь.
С насмешкой посмотрев на дядю и племянницу, Элеазар прошипел, обращаясь к Ханне:
- Ты еще дорого заплатишь за мое унижение. Теперь же оцени мою милость, если способна!
Отбросив выбежавшего ему на встречу раба в сторону, Элеазар скрылся во внутренних комнатах.
Азария, придя в себя, сел. Потирая одной рукой ноющий бок, он прижимал к себе Ханну.
- Он убьет его! Он убьет его, дядя! – повторяла в исступлении девушка. Через некоторое время появился Элеазар. Его глаза метали гневные молнии во все стороны.
- Где он?!! - Зелот медленным шагом подошел к Азарии, которому, наконец, удалось с помощью племянницы и раба встать на ноги. Хотя Азария был бледен и тяжело дышал, в его выражении лица чувствовалось все то же достоинство и твердость. Отряхнув одежду, он тихо, но четко произнес:
- Я никого не прячу в своем доме, молодой человек. Ты подобен варвару, и поэтому прошу тебя убраться из моего дома и никогда больше не переступать его порог.
Азария стоял совершенно беззащитный перед вооруженным воином, однако его уверенный спокойный голос произвел на Элеазара отрезвляющее действие. Несколько мгновений зелот стоял неподвижно, переводя исполненный яростью взгляд с Ханны на Азарию и обратно. В его разуме шла борьба, суть которой была ведома только ему. Он хотел что-то сказать, но не решался. Прошло несколько долгих, как сама вечность, мгновений.
Наконец, вложив меч в ножны, Элеазар подошел к двери. Распахнув ее, он обернулся.
- Я найду его откуда угодно, и скормлю тело шакалам, - почти спокойно произнес он и растаял в предутреннем сумраке.
Ханна, не говоря ни слова, бросилась в комнату, отведенную для Шимона. Азария, кряхтя, поднял с пола нож и, покрутив его в руках, задумчиво произнес:
- Не воинством и не силою, но Духом твоим, Господи...
14.
Мрачный тоннель с мигающим просветом где-то далеко впереди, казалось, никогда не кончится. Задыхаясь, Шимон бежал вдоль каменных стен, покрытых плесенью и хищно изогнутыми кореньями, гонимый неведомой силой. Временами ему казалось, что вот-вот он достигнет цели и этот бесконечный бег прекратится. Но тоннель не кончался. Мерцание еле заметного огонька впереди не приближалось. Шимон напрягал мышцы, но чувствовал, что его легкие сейчас разорвутся, сердце остановится и он упадет замертво.
Вдруг перед Шимоном возникла светящаяся фигура. Юноша остановился и завороженный смотрел на нее, будучи не в состоянии пошевелить даже мизинцем. Фигура подняла длинную, тонкую руку и указала куда-то в сторону. “Иди скорее”, – услышал Шимон до странности мягкий голос и... открыл глаза.
Юноша сел на постели и оглянулся, машинально хватая рукоять меча: “Кто здесь?” Но в комнате никого не было.
- Это всего лишь сон, - сам себе сказал Шимон и облегченно вздохнул, - фу ты, наваждение какое! Никогда ничего подобного во сне не видел!
Шимон почесав затылок, встал и прошелся по комнате. Его сон настолько походил на реальность, что ему было нелегко отогнать впечатление от него.
В памяти юноши одно за другим в мельчайших подробностях всплывали вчерашние события. Их было так много, что казалось, будто прошел не один день, а целая неделя.
- Иди скорее, - повторил Шимон слова из сна, - куда? Куда идти? Зачем? – вопрошал он невидимого собеседника, - чепуха какая-то!
Шимон тряхнул головой и подошел к окну. Город спал укрытый покрывалом ночного мрака. На востоке оранжевое зарево окрасило горизонт, предвещая рассвет.
“Заговор!!!” – молния сверкнула в голове юноши и, ослепленный ее светом, Шимон застыл на месте.
- Заговор – произнес он вслух это слово и обхватил голову обеими руками, словно оглушенный звуком собственного голоса.
- Нужно предупредить Анана, - прошептал молодой человек, - идти прямо сейчас.
Шимон схватил меч, накинул на плечи плащ и высунулся из окна.
- Если идти через дверь, можно разбудить хозяев, - рассуждал сам с собою юноша, - окно – самый подходящий выход.
Шимон спрыгнул и оказался один на узкой темной улочке, одной из сотен таких же в Иерусалиме, по которым даже днем мало кто из горожан осмеливался ходить. Здесь всегда пустынно и небезопасно. Воры, убийцы, прокаженные и просто нищие облюбовали для себя эти узкие проходы, с глубокими нишами в стенах, где царили вечная тень днем и непроницаемый мрак ночью.
Закутавшись в плащ, Шимон огляделся и зашагал по направлению к той части города, где, как он весьма смутно представлял себе, жил первосвященник Анан. Когда юноше приходилось идти по центральным улицам, он старался идти вдоль стен, куда не падал лунный свет. Часто Шимону приходилось нырять в темные переулки, чтобы не быть замеченным появлявшимся, словно из-под земли, патрулем.
Прошло много времени, прежде чем Шимон оказался перед домом первосвященника, окруженным высокой стеной. Подойдя к двери, юноша осмотрел массивную стену, похожую на неприступный бастион. Он заметил, что в одном из окон дома, выходивших на улицу, мерцал слабый свет. Шимон предположил, что, вероятно, Анан не спит и что ему будет гораздо проще добиться у него аудиенции. В тот момент юноша не особенно задумывался над тем, захочет ли видеть первосвященник его, неизвестного юнца, да еще в четвертую стражу ночи. Шимон знал, что ему надо добиться встречи с Ананом, чего бы это ни стоило, ведь завтра может быть уже поздно…
- Что нужно? – в ответ на стук услышал Шимон грубый голос стражника за дверью.
- Я должен видеть первосвященника. У меня к нему важное дело, - произнес юноша.
- Какие могут быть важные дела среди ночи? Убирайся-ка ты отсюда, пока цел, и, если что нужно, приходи днем, как все порядочные люди.
- У меня дело государственной важности, - продолжал настаивать Шимон, - ты обязан отвести меня к первосвященнику, иначе, клянусь, ты будешь висеть на дереве на потеху зевакам и шакалам!
Шимон умолк, невольно подумав о том, что он наверное переборщил с выражениями. Дверь открылась и перед ним возникла фигура воина. Увидев его, Шимон от неожиданности отступил. «Ничего себе! Уж не потомок ли он сынов Енаковых?» Были все основания вспомнить об этих могучих людях, так как перед Шимоном стоял мужчина где-то головы на три выше него. Телосложение воина невольно внушало почтение к его персоне.
Шимон не успел моргнуть глазом, как этот великан схватил его своей могучей ручищей за шиворот и притянул к себе.
«Все же его физиономия скорее указывает на то, что он уроженец преисподней» - мелькнуло в голове Шимона, когда он оказался нос к носу с воином. Лицо стражника было невероятно обезображено шрамами, из-за чего его выражение, и без того свирепое, внушало ужас. Маленькие, заплывшие жиром глаза злобно блестели из-под необычайно густых бровей.
- Что ты тут мурлыкаешь, бездельник? – вырвались звероподобные звуки из перекошенного рта. При этом стражник ткнул факел прямо в лицо Шимону. Юноша поморщился и попытался вырваться из дьявольских объятий, но все его попытки освободиться ни к чему не привели.
- Кого ты там выловил, Хомул?
- Покажи-ка нам, потешимся вместе! – раздались голоса за спиной свирепого стражника.
- Какого-то паршивого котенка, - ответил Хомул. На его лице появилось нечто весьма отдаленно напоминающее улыбку.
- Так, дай мы его разглядим, за хвост потягаем маленько!
Хомул бесцеремонно поставил Шимона на землю и втолкнул во двор. С трудом удержав равновесие, Шимон оказался посреди большого двора, где наткнулся на двух других стражников, размерами и видом, правда, поскромнее первого. Один из них хотел схватить Шимона за волосы, но юноша был на чеку. Уклонившись от руки воина, он выхватил меч и приставил острие к его груди.
- Ты что, свинья, в навозной куче воспитывался? Не знаешь, как гостей принимать! - выкрикнул юноша. Все происходящее начинало его бесить. Стражники опешили, но в следующее мгновение один из них бросился на Шимона.
- Хватай его, Хомул! Сейчас мы отрежем уши этой облезлой приблуде!
Шимон успел присесть, и пьяный стражник перелетел через него и оказался лежащим под стеной в углу. Схватив другого, Шимон приставил меч к его шее и, глядя в глаза Хомулу, произнес:
- Так вот, пьяное отродье, или ты зовешь первосвященника, или я пущу ему кровь.
Видимо ни слова, ни действия Шимона не подействовали на свирепого стражника, так как он, заперев дверь, медленно двигался прямо на юношу, тяжело переваливаясь с ноги на ногу, изрыгая водопад отборных ругательств и проклятий.
«Этот медведь меня не услышал! - в отчаянии подумал Шимон, - не резать же мне охрану первосвященника!». Юноша толкнул на Хомула обмякшего, от страха и опьянения стражника, и отступил на несколько шагов. Хомул с пеной у рта продолжал наступать на Шимона.
- Проклятье, – с досадой пробормотал юноша, - пока до Господа дойдешь, святые одолеют!
Трудно сказать, чем бы все закончилось, если бы в дверях дома не появилась высокая худая фигура.
- Что здесь происходит?! Вы опять нажрались, свиньи нерезаные?!!
Хомул прекратил наступление и посмотрел на человека в дверном проеме.
- Хомул, я тебя спрашиваю, что здесь происходит? Отвечай!
Шимон, не дожидаясь рапорта Хомула, ответил вместо него:
- Мне необходимо с тобой поговорить, достопочтенный Анан, но твоя стража не хочет впускать меня, что в каком-то смысле похвально, однако же надо знать меру…
- Кто ты? - перебил юношу первосвященник, выйдя на крыльцо. Он недоверчиво присматривался к незнакомцу.
- Я из дома Азарии. Хочу сообщить тебе нечто, что ты должен знать, - все еще не спуская взгляда с Хомула, ответил Шимон. Два других стражника, покачиваясь, стояли за широкой спиной сослуживца.
- Говори!
- Достопочтенный Анан, то, что я хочу тебе поведать, не для ушей пьяных солдат.
После минутного колебания Анан пригласил Шимона в дом. Когда юноша поднялся на крыльцо и поклонился первосвященнику, Анан обратился к стражникам:
- Убирайтесь прочь! С вами будет отдельный разговор позже.
Анан и Шимон вошли в дом. Пройдя коридор, они оказались в небольшой комнате, устланной коврами и освещенную несколькими масляными светильниками. В комнате находился человек, лицо которого было знакомо Шимону. Юноша попытался вспомнить, где же он встречал этот колючий взгляд…
- Он хочет сказать нам, по его словам, нечто очень важное, бен Шимон, - войдя следом за Шимоном обратился Анан к сидящему. Бен Шимон внимательно посмотрел на юношу.
- Его я, кажется, где-то встречал, - задумчиво произнес он, - ах, да, эта грязная история с людьми Элеазара, - при этих словах бен Шимон с отвращением поморщился. Анан в ответ кивнул:
- Азария мне рассказал о тебе, юноша, - сказал первосвященник к Шимону. Он испытующе смотрел на гостя. Выдержав короткую паузу, Анан добавил, будто думая о чем-то своем:
- О том, как ты спас ему жизнь.
Шимон кивнул. Он вспомнил, где видел воина. Это был тот офицер, с которым он разговаривал, когда спас Азарию от клинка зелота.
- Говори! – Анан жестом пригласил юношу сесть.
Шимон удобнее устроился на мягком ковре, отпил вина из предложенного ему кубка и начал рассказ. Когда он умолк, в комнату из окна лилась мягким светом сероватая предутренняя дымка. Анан налил вина в уже пустой кубок Шимона и обратился к погруженному в раздумья воину:
- Я всегда говорил, что Элеазар рано или поздно доставит нам немало неприятностей.
- Как я уже сказал, - посчитал нужным еще раз напомнить о главном Шимон, - мне стало небезопасно находиться в городе, а Азария и его племянница нуждаются в защите...
Анан покачал головой:
- Даже если я приставлю к ним три десятка солдат для охраны, это не спасет их от секариев.
- Значит им необходимо уехать...
- Азария не сможет сделать ни единого шага без того, чтобы об этом не узнал Элеазар, - перебив юношу, произнес Анан, будто бы доказывая маленькому ребенку вполне очевидные для взрослого вещи.
Наступило молчание. Шимон был в растерянности. Оказывается, добиться аудиенции у великих мира сего - это не значит решить проблему. Находясь в доме первосвященника, могущественного человека, Шимон понимал, что не может вполне рассчитывать на его поддержку.
Анан находился в задумчивости. Бен Шимон встав, подошел к окну и вдохнул полной грудью свежий воздух. Было тихо. Предрассветную тишину изредка прерывали окрики часовых на башнях. Потрескивали светильники, время от времени испуская в потолок клуб черной копоти.
- Дом Азарии нужно передать в руки Милосердного, хотя я, конечно, сделаю все возможное, - наконец заговорил Анан, - у тебя же есть возможность избежать гнева Элеазара...
Шимону не понравились последние слова первосвященника.
- Неужели... – хотел возразить он, но Анан властным жестом прервал юношу.
- Бен Номик был вынужден срочно отправиться в Галилею. До нас дошли известия о том, что Веспасиан вторгся туда с немалой армией, - Анан умолк и посмотрел на бен Шимона, словно призывая его подтвердить истинность сказанного. Затем, тщательно выговаривая каждое слово, продолжал:
- Бен Маттафия должен самостоятельно сдерживать напор врага. У нас пока еще нет достаточно сил для решающего удара. Бен Номик отправился сегодня ночью в путь столь поспешно, что мне не удалось передать через него послание для Иосифа. Перед тем как ты пришел, мы с бен Шимоном как раз думали о том, с кем отправить послание.
Неожиданно Анан прекратил говорить и сделал нетерпеливый жест рукой, требуя, чтобы бен Шимон закончил объяснения. Выдержав паузу и глядя в глаза Шимону, воин продолжил:
- Мы убедились, что во всем ты показал себя верным сыном отчизны, и решили дать тебе еще одну возможность послужить ей. Те документы, которые ты передашь бен Маттафии, очень важны для борьбы с римлянами, поэтому это налагает на тебя ответственность... – сказав еще что-то в этом роде, бен Шимон умолк.
В то время как юноша слушал воина, из глубины его естества возникло неприятное ощущение того, что ему лгут. Шимону показалось, что пред ним разыгрывается комедия, смысл которой ему был непонятен. Шимон задумался о другом: если ему удастся избежать мести Элеазара, то что будет с Ханной и Азарией? Если он уедет с этим поручением в Галилею, кто защитит их? Уверения Анана звучали совсем не убедительно...
Анан заметил колебания Шимона.
- Так что же ты решил? – обменявшись секундным взглядом с бен Шимоном, спросил Анан.
Шимону все же удалось перехватить этот взгляд и ему стало не по себе. В нем окончательно созрело убеждение, что от Анана ждать помощи бессмысленно. Ум первосвященника занят был сейчас чем-то другим. Этим другим была его, Анана, собственная шкура. Хотя несправедливо было бы обвинить последнего израильского первосвященника в не патриотичности. Со своей стороны он сделал на политической арене все, что мог, но события складывались далеко не в пользу еврейского народа, и здесь Анан был бессилен. Наступило время, когда тучи над иллюзорной независимостью Израиля сгущались и в любой момент были готовы разразиться страшной грозой. Перед ее лицом каждый сам за себя. Помощников нет и быть не может. Есть только лицемерие и обман. “Проклят человек, надеющийся на человека и делающий своей опорою немощную плоть...” Буря поднималась в душе Шимона, однако на поверхности пока было тихо. Юноша встал на ноги и уверенным голосом произнес, глядя в бездонные глаза первосвященника:
- Я готов следовать твоей воле, достопочтенный Анан, и да поможет мне в этом Господь.
15.
Когда Шимон, выйдя из дома первосвященника, проходил мимо Хомула и его товарищей, свирепый стражник, увидев юношу, сверкнул маленькими, налитыми кровью глазами и злобно зарычал, но не двинулся с места.
Оказавшись на еще пустой улице, Шимон направился к дому Азарии, стараясь идти только по узким извилистым переулкам. Быстрым шагом, иногда прячась от редких ранних прохожих в утреннем полумраке стен, Шимон спешил к Ханне. Юноша знал, что Элеазару, скорее всего, известно где находится сейчас Ханна. И если она, ее семья и он, Шимон еще среди живых, так это лишь потому, что Элеазар по каким-то своим соображениям так хотел. Слишком могуществен был этот человек, чтобы чего-то не знать о своей жертве.
Шимон уже решил, что делать. Несмотря на то, что смерть, быть может, уже занесла над ним свой окровавленный меч, юноша был готов перехитрить даже ее, нежели сдаться без боя, оставив Ханну во власти зелотского тирана.
Положение Шимона, Ханны и Азарии было действительно почти безнадежным. Круг жизни вокруг этих людей сужался смертоносной петлей с неумолимым постоянством, грозя удавить. Все же, преимуществом безнадежности есть ее удивительное свойство открывать глаза своему узнику на ранее недоступные ему пути спасения. Требовалась лишь граничащая с дерзостью решительность, способная разорвать смертоносные узы. Дерзость. Она губит и спасает, и никогда наверняка не знаешь, что она приготовила именно для тебя. Однако какое имеет значение неизвестность, если на обеих чашах весов человеческого выбора легла смерть? Дерзость же дает шанс опередить ее хотя бы на полшага и отвоевать право на жизнь.
Шимон еще раз перебрал в памяти все детали разговора с Ананом. Его не покидало чувство, что он обманут, и что задание ему дали, только потому, что не хотели выгнать ни с чем. Было обидно, но обещание доставить свиток дано, и его необходимо выполнить…
Юноша воскрешал в памяти каждое движение и каждый взгляд Ханны, запах ее губ и пьянящую нежность рук, карие глаза, полыхающие страстью, и биение сердца в ее груди…
В тот момент Шимону хотелось, чтобы война скорее закончилась, и чтобы ничего не смогло помешать ему находиться рядом с Ханной.
Еле уловимый шорох вывел Шимона из состояния задумчивости. Еще у самого дома первосвященника Шимон краем глаза заметил мелькнувшую тень на залитой лунным светом стене дома, но не предал этому должного значения. Когда подозрительные звуки повторились за спиной, юноша выхватил меч и обернулся, однако ничего не увидел кроме темноты.
- Ты ведешь себя как трусливая гиена, - с отвращением обратился Шимон к себе и опустил меч, - неужели… - он не успел закончить нравоучение для самого себя, поскольку увидел фигуру человека в плаще.
«Выследили..» - мелькнула мысль. В первое мгновение Шимона охватила паника. Люди в плащах стали для него вестниками смерти. Усилием воли он попытался взять себя в руки: «Что ты удивляешься, глупец? – спросил он сам себя, продолжая двигаться вперед, - ты думал Элеазар оставит тебя в покое, после того, как ты обнаглел настолько, что осмелился наступить этой дикой кошке на хвост, да еще дать ей под зад ногой? Заварил кашу, теперь будь добр расхлебай ее или умри».
Сжимая рукоять меча одной рукой, другой Шимон нащупывал под одеждой зелотский нож. Впереди юноша увидел две темные фигуры. Ухо уловило звук шагов позади…
«Ну, нечистое отродье, дорого отдам я свою душу!» - прошептал Шимон, отгоняя обрывки страха, и резко обернулся. Перед ним стояли еще двое.
- Решили прогуляться?! – гаркнул он и клинок его меча атаковал одного из секариев. Удар был отражен, но юноша не сдавался. Выхватив нож, он сделал выпад, и обоюдоострое лезвие вошло в плоть. Зелот застонал и опустился на колени, выронив меч и держась обеими руками за рану в животе. Тем временем, отразив нападение другого сикария, Шимон хотел прижаться к стене спиной, чтобы видеть всех врагов, но не успел он сделать и шагу, как кто-то сверху прыгнул на его плечи и сбил с ног. Шимон выронил меч, но, развернувшись, оказался на груди нападавшего. У юноши был нож, зелот по всей видимости был без оружия. Оба некоторое время молча катались в пыли по вымощенной камнем улице.
- Оставить в живых, - донесся до сознания Шимона повелительный голос откуда-то сверху. «Проклятие, - с досадой подумал Шимон, занося нож над ослабевшим противником …»
Охваченный яростью и поглощенный борьбой, он действительно забыл о трех других. Удар, обрушенный на голову Шимона, лишил его сознания. Уже занесенный нож выпал из руки и юноша упал навзничь.
Тяжело дыша, его противник встал на ноги. Трое зелотов окружили неподвижное тело Шимона.
- Это настоящий дьявол, - произнес боровшийся, потирая ушибленный бок.
Другой сел и внимательно посмотрел в бледное лицо Шимона с алой нитью крови на лбу.
- Из него получился бы хороший сикарий, - задумчиво произнес зелот.
16.
С растерянным видом Азария осматривал комнату, где ночевал Шимон. Рядом с хозяином с отсутствующим видом стоял его старый раб. Он презрительно кривил толстые обветренные губы и передергивал плечами. Ханна сидела на полу и вопрошающе смотрела на Азарию.
- Что это может значить, дядя? – наверное, в сотый раз задавала девушка один и тот же вопрос.
Азария в сотый раз пожимал плечами и указывал на окно:
- Через окно…
- Да понятно, что через окно, - горячилась Ханна, - не сквозь стену же, но куда и… зачем?
- Не могу понять, почему мой господин так беспокоится о каком-то мальчишке, никуда он не денется…
- Молчи, презренный раб, - резко перебил его Азария и обернулся к рабу. Вид хозяина был грозен. Раб осекся и, побледнев, отступил на шаг. Его щеки нервически задергались.
- Этот юноша спас мне жизнь и сохранил честь моей племяннице…
- Да, мой господин, - еле слышно пролепетал раб.
- Иди прочь!
Раб исчез.
- Неужели мы больше никогда не увидим его? - спросила Ханна и почему-то умоляюще посмотрела на дядю.
- Кто знает, - тихо произнес он.
Неожиданно вскочив, Ханна подбежала к Азарии и прильнула к его груди:
- Пусть, пусть я никогда его больше не увижу, только бы жив был…
Азария очнулся от задумчивости и взглянул на племянницу. Затем нежно ее обнял. Его доброе лицо озарила отцовская улыбка.
- Твое сердце с ним?
Ханна ничего не ответила. Она вспомнила прошлую ночь, когда она вошла в комнату, отведенную для Шимона.
Ханне не спалось. Хотя тело сковала усталость, сон бежал от глаз и в голове роились тревожные мысли. Омытая слезами щека еще хранила прикосновение к плечу Шимона. Этот воин внезапно вошел в жизнь Ханны и пленил ее сердце. Как он оказался в логове зелотов именно тогда, когда они с отцом нуждались в помощи. Ханна невольно улыбнулась, вспомнив слова Шимона, обращенные к ней: «Провидение послало меня…» Прямо как в древние времена: Ангел явился и… произошло чудо. Ханна знала, что сегодня в ее жизни произошло нечто необыкновенное. Нет, не потому, что она не угодила в жадные лапы Элеазара, а потому, что в ее сердце пришел Шимон. Мужчина, пробудивший в ее раненной душе любовь. Ханна вдруг ощутила, как ей необходимо быть рядом с ним. Закутавшись в накидку, девушка вышла в коридор.
Бесшумно, словно кошка, Ханна переступила порог комнаты. Шимон еще не спал. Их взгляды встретились.
- Гости все не расходятся, хотя уже довольно поздно, - прервала неловкое молчание девушка, я принесла тебе шерстяной плащ. Ночью в этой комнате холодно.
Шимон поблагодарил и зажег еще один светильник. Он был рад, что Ханна пришла. Шимон даже поймал себя на мысли, что его радость была похожа на счастье…
- Я привык к холоду, - произнес он, разглядывая бледное лицо девушки. В ее больших, словно Есевонские озера, глазах отражались огоньки двух светильников. Почему-то именно сейчас, после всего пережитого, Ханна показалась Шимону особенно красивой.
- Часто мне доводилось стеречь овец целую ночь в долине Иордана. Моей постелью служила трава, единственными собеседниками были звезды.
Ханна слушала этого сильного юношу и чувствовала, как каждое его слово проникало в душу целительным бальзамом, пробуждая доселе незнакомое, но сладкое чувство в груди, от которого слегка кружилась голова…
- Мне не стоило впадать в истерику, - виновато сказала Ханна, невольно опуская глаза, - война каждой душе приносит утраты и боль, и я не единственная жертва войны.
Девушка не заметила, как ее рука оказалась рядом с рукой Шимона. Их пальцы соприкоснулись.
- Тебе не стоит извиняться, - тихо ответил он, - мы люди, и нам присущи слабости, - он подвинулся к Ханне, взял ее холодную руку в свои широкие ладони и приблизил к губам.
- Я не знаю, увидимся ли мы еще когда-нибудь, - голос Шимона понизился до шепота, и Ханна ощутила его горячее дыхание на своем запястье, - поэтому спешу тебе сказать, что ты оставила неизгладимый отпечаток в моем сердце.
Шимон прикоснулся губами к ладони Ханы. Приятный холодок змейкой пробежал по спине девушки…
17.
Сознание медленно возвращалось к Шимону. Тупая боль в голове не давала собраться с мыслями. Шимон попытался открыть глаза, но даже незначительное движение век причинило боль. Какой-то неясный образ вырисовывался перед помутненным взором. Постепенно образ приобретал черты мужского лица. Человек, склонившийся над Шимоном, увидев, что он пришел в себя, злорадно оскалил черные кривые зубы:
- А…а, очухалась, ехидна, - почти прорычал он и, ткнув рукояткой ножа в грудь юноши, сказал кому-то:
- Доложи господину, что молодой стервятник готов предстать перед судом за свою дерзость!
- Элеазар приказал привести его, когда он уже будет в состоянии переставлять ноги, - раздался чей-то скрипучий голос.
«Элеазар!!!» - это имя сверкнуло подобно молнии, осветив скрытое во мраке. Последние события в одно мгновение предстали ясной картиной в голове Шимона. Сознание лихорадочно перебирало все подробности, пытаясь оценить ситуацию. Зелоты! Азария! Ханна! Заговор! Нападение! Каждое слово, словно волшебный ключ, открывало ячейки памяти, разворачивая панораму событий и их дальнейшую перспективу.
- Вставай, гиена! – крикнул зелот и дернул Шимона за плечо, - скоро ты навечно вернешься туда, откуда только что прибыл!
«Послание Анана теперь в руках у Элеазара, - попытался трезво размыслить Шимон, стараясь удержаться на ногах. Голова нестерпимо болела. Пол, стены, низкий потолок причудливо кружились вокруг юноши, упорно не желая стать на свои места.
«Использует ли Элеазар информацию, содержащуюся в свитке против Анана – это не так уж важно. Но дойдет ли она до бен Маттафии?..»
Шимона со связанными впереди руками вели по темному узкому коридору. Сырость и прохлада подземелья привели юношу в чувство, и он украдкой огляделся. Его конвоировали двое секариев. Впереди шел третий с факелом. Его походка была мучительно знакома Шимону…
Неожиданно зелот остановился перед низкой дверью и, резко обернувшись, ткнул факелом в лицо Шимону. Своды наполнились диким, нечеловеческим хохотом. Шимон отшатнулся от огня и бросил испепеляющий взгляд на зелота. В следующее мгновение юноша вспомнил… Глаза сикария, отражающие пламя факела, вперились в лицо Шимона, словно два зелотских клинка в плоть.
- А!? – гаркнул сикарий, - не думал, что так скоро встретимся?
Шимон нахмурился. Это был сикарий, посланный для охраны Иасона и Ханны, которого Шимон связанным оставил в придорожных зарослях. Теперь юноша жалел, что не убил его.
«Интересно, они мне сначала уши отрежут, а затем глаза выколют, или наоборот?…» - подумал Шимон, невозмутимо глядя на зелота, щурясь от яркого пламени.
Сикарий схватил его за волосы:
- И как же Всевышний распорядился?
Лицо сикария исказила гримаса ярости:
- Готовься стать кормом для стервятников, юнец…
Вдруг дверь за спиной сикария распахнулась, и в проеме показался силуэт человека:
- В чем дело?! – по голосу Шимон узнал Элеазара.
«Элеазар? Видимо он получил, что хотел…»
Неожиданно Шимон ощутил, что мужество покидает его и едкий, противный страх обволакивает его от пальцев ног до макушки головы. Сколько раз это чувство почти панического страха посещало Шимона в самые неподходящие моменты и, словно ядовитый паук, опутывало своей липкой паутиной. Приходилось сжимать волю в кулак и, собрав все оставшиеся силы, идти вперед…
Сикарий отпустил волосы Шимону и резко повернулся к патрону.
- Сию минуту, господин, - голос зелота был так полон страха и подобострастия, что Шимон даже поморщился. От зелота он не ожидал такого. Вера в достоинство и благородство зелотов, таяла в душе юноши при виде сгорбленного, испуганного возможным гневом своего повелителя, раба, называющего себя освободителем нации. В этот момент Шимону вспомнилось бесстрашие, с которым зелоты бросались на сомкнутые ряды римских щитов, ощетинившихся длинными копьями. Разбивали, казалось несокрушимые твердыни, приводили в замешательство врага и побеждали, умирая с молитвой «Шма» на устах… В уме Шимона не укладывалось с лизоблюдством нынешних секариев.
«Либо род человеческий подходит к своему концу, либо противоречивость души человеческой воистину не имеет границ…»
- …да простит меня господин за промедление, но я хотел внушить этому юнцу, кто с ним сейчас будет разговаривать…
- Ведите его сюда, - не обращая внимания ни на сикария ни на его слова, приказал Элеазар.
Когда Шимона ввели в ярко освещенную факелами комнату, Элеазар вплотную подошел к нему и, пристально посмотрев в глаза, сказал:
- Развяжите ему руки и убирайтесь прочь все!
Человек десять секариев, собравшиеся в большой комнате, словно коршуны на поле битвы, предчувствуя наживу, плотной гурьбой двинулись к двери, бросая хищные взгляды на Шимона, разочарованные и настороженные - на Элеазара.
Тем временем Шимон с интересом разглядывал вождя зелотов. Он пытался проникнуть в сердце этого таинственного человека, и предугадать, что будет дальше. Но лицо Элеазара было непроницаемо, словно глиняная маска. Двигался он уверенно и спокойно, будто к нему привели не врага, а какого-то подчиненного, с кем предстоит обыкновенный разговор.
Дождавшись, пока закроется дверь за последним секарием, Элеазар сделал несколько шагов вдоль стены и задумался. Этот дерзкий юнец, посмевший стать на его, Элеазара, пути, и заслуживший жестокой кары, теперь в его руках. Жизнь этого выскочки зависит от его мановения руки. Раз и нет! Но так ли?..
За то время, которое Шимон находился без сознания в темнице, предводитель зелотов не переставал задавать себе вопрос: имеет ли он власть над этим юношей? Снести с него голову и отослать ее к Ханне на блюде? Его, Элеазара, взбесившееся самолюбие будет отомщено. (Неужели Ханна и в самом деле любит этого мелкого прохвоста, вместо того, чтобы любить его? Элеазар не мог смириться). Но как только мысль о столь сладостной мести появлялась в голове у Элеазара, что-то внутри него начинало происходить.
Листва неодобрительно зашумела, уже гаснущие на светлеющем небосводе звезды холодно сверкнули с темных небес. Элеазару казалось, что сам воздух отказывается поступать в его легкие. Становилось душно.
«Что происходит?! - в изумлении спрашивал себя Элеазар, - кто даст всему этому объяснение?» Воин знал ответ на свой вопрос. Он чувствовал ответ всем существом. Особенно сейчас, когда ненавистный враг стоял за его спиной, в его власти.
За свою недолгую, но беспокойную, жизнь Элеазар имел много боевых схваток. В множестве кровопролитных сражений он нередко чувствовал, что находится пред лицом смерти. Но ни в одной битве перед жуткой уродливостью смерти воин не ощущал себя таким растерянным, потерявшим всякое понимание ситуации, как сейчас; в битве, когда страшное, почти чудовищное противостояние двух неведомых сил, приводило, его, воина, в невообразимое смятение. Каждая из этих сил властно требовала своего, но Элеазар почему-то не находил в себе решимости отдать предпочтение одной из них. Словно два демона стояли за спиной, и каждый с магической настойчивостью требует от него немедленного решения.
- Умерь свой пыл, почтенный. Ты ведь знаешь, что зашел слишком далеко. Отпусти мальчишку! Твои притязания на обладание Ханной - всего лишь плод твоего властолюбия и черной зависти. Здесь нет здравого смысла! – убежденно шептал один.
- Будь мужчиной, Элеазар! Воин ты или женщина, в конце концов?! Неужели ты позволишь, чтобы каждый глумился над тобою? – не менее убедительно твердил другой.
- Яви свою волю, Господи! И пусть восторжествует справедливость! – едва слышно проговорил Элеазар и обернулся к неподвижно стоявшему посреди комнаты Шимону. Ни одна черта лица, ни одно движение зелота не выдавали бушующего внутри него шторма. Подойдя к Шимону, Элеазар взял кубок с вином и подал ему.
- Пей, - спокойно, но повелительно сказал сикарий, - пригодится.
От удара у Шимона болела голова, к горлу подступала тошнота. В ногах не оставалось сил, и он в любой момент мог обессиленным рухнуть на пол. Взяв дрожащими руками кубок, Шимон мгновенно осушил его.
Обойдя юношу со спины, Элеазар начал говорить:
- Ты оскорбил меня, - голос воина звучал ровно и как-то приглушенно, - и должен тебе сказать, что тебе не следовало бы делать то, что ты сделал. Может ли куропатка вмешаться в бой орлов и остаться при этом целой? Мой отец как-то упомянул о твоей смелости, с которой ты вместе с твоими товарищами защищал Иерусалим. Твои сила и ловкость заслуживают награды. Ни один из секариев, которым довелось сражаться с римлянами в одном отряде с тобой, не сказал о тебе худого слова. Спору нет, ты доблестный воин, но ты не должен был переходить мне дорогу!
Последняя фраза вырвалась из груди Элеазара, словно рык из пасти разъяренного льва,
- И ты достоин смерти, юнец, - почти кричал он, - я могу прикончить тебя прямо здесь и сейчас как паршивого пса, и выбросить твое тело на помойку, если бы не уважал в тебе воина!
Приятное тепло от выпитого вина обволокло тело Шимона. Благословенный напиток утихомирил боль, освежил ум и придал сил. До сознания юноши начал доходить смысл того, о чем говорил предводитель зелотов. Шимон поднял голову и посмотрел ему в глаза:
- Чего же ты хочешь? – хриплым голосом спросил юноша. Несколько мгновений они смотрели друг другу в глаза, словно два зверя готовых броситься друг на друга и разорвать в клочья.
Элеазар усмехнулся:
- Ты восхищаешь меня, - произнес он, - Нафанаил был прав – из тебя получился бы действительно хороший зелот.
Сикарий на мгновение замолк, а затем, ехидно ухмыльнувшись, спросил:
- Кстати, что имел в виду Анан, когда давал тебе пустой свиток?
Шимон криво улыбнулся, но промолчал. Он даже не злился на выходку первосвященника. Анан использовал простейший способ избавиться от непрошеного гостя, грозившего перерезать всю его стражу. Анан, оказывается, знал о заговоре зелотов, и, скорее всего, был занят именно тем, как спасти свое положение. Понятно, почему первосвященнику было не до Азарии и его горемычной племянницы.
Элеазар подошел к низкому столику и взял с него поднос, покрытый тканью. Подойдя к Шимону, зелот резким движением сорвал ее:
- Я девицу любил, - тихо произнес воин, - поэтому я хочу справедливости.
Шимон опустил взгляд на поднос. Там на алом бархате лежало два зелотских ножа.
- Бери нож и пускай одного из нас покарает Всемогущий.
Шимон недоверчиво покачал головой:
- Какие же у меня шансы остаться в живых, если я даже убью тебя? – спросил он.
- Если ты прав передо мною, то да поможет тебе Бог.
Шимон хорошо понимал, что в его состоянии вероятность победы слишком ничтожна, чтобы даже надеяться на нее. Да и противник не из новичков… Но другого выхода не было. Он взял нож.
Его движения были неуверенны и неточны. Предательская слабость подкашивала ноги, в глазах расплывались синие круги. Уклоняясь от яростных атак Элеазара и как-то пытаясь нападать, Шимон временами чувствовал, что земля уходит из-под ног.
Клинок молнией блеснул у самого лица юноши, и он почувствовал, как теплые струйки потекли по его груди. Шимон стиснув зубы, сделал ответный выпад, который оказался неудачным. Элеазар словно тень ускользал от ножа, оставаясь невредимым. Шимон вынужден был отступить к стене. Заметив на разорванной одежде противника кровавые пятна, Элеазар чуть заметно ухмыльнулся и начал наступать. Его движения стали еще более быстрыми, выпады точными. Клинок зелота то и дело оставлял на одежде Шимона темные пятна крови…
До стены оставался шаг. Шимон поджал губы. Еще шаг и отступать будет некуда.
«Смерть? Но я не хочу…» - он чувствовал, что с каждым мгновением силы неумолимо покидают его и желание сделать шаг назад, последний шаг в своей жизни становится непреодолимым. Юноша, с трудом увернувшись от вражеского клинка, отступил…
Тяжелая дверь распахнулась настежь от сильного удара извне. Глаза Элеазара, хищно устремленные на истекающего кровью противника метнули яростный взгляд на вход. В дверях стоял Иуст. На его круглом лице читалось изумление. Он медленно перевел взгляд с Шимона на Элеазара. Предводитель зелотов, словно забыв о существовании противника, рванулся к Иусту, схватил его за шиворот и прогремел:
- Я сказал не беспокоить меня!!! Неужели твои старые сухие мозги не в состоянии этого понять?!
В глазах Иуста мелькнул страх, но затем сикарий взял себя в руки и с достоинством произнес:
- Не кипятись, твой гнев вредит тебе же.
Элеазар отпустил Иуста и, переведя дух, спросил:
- Что ты хочешь? – казалось, он вот-вот набросится на собеседника
- Римляне в Гисхале. Иоанатан с бандой проходимцев у Овечьих ворот грозятся поставить здесь все к верху дном, – произнес Иуст.
Неистовый гнев на лице Элеазара сменили некоторая растерянность и беспокойство.
- Что нужно этой лисе в Иерусалиме? Неужели она настолько самонадеянна, что возомнила, будто здесь для нее найдется место? Завтра…
Элеазар не успел договорить. Скрип двери позади напомнил ему о Шимоне…
Шимон с удивлением обнаружил себя оставленным своим врагом. Смерть неожиданно отступила и он не знал, либо это отсрочка перед последним ударом либо… До него почти не доходил смысл того, что происходило. Он и не пытался вникнуть. В тот момент его более всего интересовало черное ночное небо в окне напротив. Собрав все силы, Шимон приготовился к прыжку, но позади вдруг скрипнула дверь и чья-то сильная рука потянула его назад. В следующее мгновение он оказался лежащим на холодном полу темного коридора. Высокий человек в плаще задвинул тяжелую щеколду и произнес:
- Вставай, полежишь после. Сейчас бежим, - быстро произнес странный зелот, помогая Шимону встать.
«Наверное, я уже умер, и ангел смерти пришел забрать меня!» - подумал Шимон, стараясь не отставать от своего путеводителя.
Гулкие удары в дверь доносились из мрака пройденного пути. Этот коридор, заполненный мраком, казался Шимону бесконечным.
Наконец, впереди показался выход. Стоявший возле него зелот, видимо заподозрив неладное, рванулся навстречу. Спутник Шимона молниеносным движением всадил короткий меч в живот сикарию. Со слабым хрипом зелот опустился наземь. Распахнув двери, неизвестный обратился к Шимону:
- Иди! И да хранит тебя Господь!
Шимон никак не мог разглядеть лицо своего освободителя:
- Кто ты?
- Оставь вопросы для подходящего времени. Иерусалим к юго-востоку отсюда.
Набросив на Шимона плащ и толкнув его в дверной проем, сикарий захлопнул за ним двери. Юноша оказался на темной пустынной улице. Ветхие покосившиеся халупы бедняков казались могильными надгробиями. Погони не было слышно, но секари могли оцепить селение. Надо было спешить. Осмотревшись, Шимон скрылся в предутреннем мраке.
18.
После невыносимого дневного зноя, когда сама земля источает жар, сумерки принесли долгожданную прохладу. Солнце скрылось за горными вершинами, вечерняя роса упала на скудную растительность, неся ей живительную влагу.
Шимон с трудом открыл тяжелые веки и повернул голову: нет ли кого? Он не знал, бояться ли зелотов или просить о помощи. Каждое движение приносило ему нестерпимые страдания. Многочисленные порезы на теле уже который день не заживали, а гноились. От удара рукоятью ножа голова до сих пор кружилась и не переставала болеть. Третьи сутки Шимона мучила жажда, к тому же он заблудился.
Схватив Шимона, зелоты отвезли его в свою тайную резиденцию, в одно из селений Галилеи. Оказавшись на свободе, Шимон попытался попасть в Иерусалим, намереваясь увезти оттуда Ханну. Но, преодолев почти три десятка стадий, он обнаружил, что ошибся и движется в неверном направлении. Вокруг, сколько мог охватить взор, простиралась каменистая пустыня с бедной растительностью. За несколько дней блужданий Шимон не встретил ни одного селения или человека на своем пути. Казалось, что все живое на земле вымерло, и остался только он наедине с самим собою.
В те дни Шимон походил на Илию, бежавшего в пустыню от гнева царя. Его терзали восставшие откуда-то из глубины души сомнения в правильности того, что он сделал. Стоило ли ему вмешиваться в дела Элеазара? Или же Шимон, действительно, похож на безумную куропатку, возомнившую себе, что может вмешиваться в бой орлов и при этом сохранить свою жизнь? Шимон оставил в Иерусалиме Ханну, дорогое и любимое для него существо, нуждающееся в его защите именно сейчас. Что с ней теперь будет в мятежном городе, который вот-вот снова окажется под смертной тенью широких крыльев римского орла… О том, что может случиться с Ханной и ее семьей, Шимон страшился даже подумать. И не он ли виноват в таком обороте событий? Возможно, если бы он в свое время не вмешался, было бы все по-другому? Может быть, просто не имел права не вмешиваться? Шимон вспомнил одноглазого старика: «слишком много трудных вопросов…» для больной головы и обессиленного тела. Сомнения и страх пред невидимой опасностью казалось, разрывали Шимона на части. Странная, всепоглощающая агония и постоянная физическая боль усугубляли мучения. Свет и тьма отступили от него, и Шимон метался между ними, раздираемый внутренними противоречиями. Теперь он хотел смерти, но смерть не приходила.
Неожиданно, он услышал пение. Шимон покрутил головой, полагая, что это ветер шумит в оврагах, но пение не смолкало. Юноше казалось, что оно доносилось откуда-то из-под земли. Мелодию он слышал отчетливо, но слов разобрать не мог. Шимон с трудом встал на ноги в надежде увидеть поющих на дороге, но вокруг - ни души. Место, где оказался беглец, было пустынным и безлюдным. То здесь, то там над землей поднимались низкие ветвистые деревья, колеблемые сильными порывами холодного ветра. Ни селения, ни огонька.
«Откуда пение?» - с удивлением думал Шимон, - не из преисподней же оно доносится!?» Шатаясь, он сделал несколько шагов. Пение становилось то громче, то тише, словно морские волны накатывались на Шимона, привлекая к себе, в пучину небытия…
Изо всех сил прислушиваясь, он старался определить, откуда доносятся звуки песни. Наконец, ему показалось, что пение доносится со стороны глубокого оврага на расстоянии полутора стадий от дороги.
- Там люди, - вслух сказал себе Шимон, - но откуда они здесь? Им что, попеть больше негде?
В юноше пробудилось любопытство. Несмотря на то, что он еле держался на ногах от потери крови, голода и жажды, он почти бежал на доносившееся из оврага пение. Шимон не знал, зачем он это делает. Что ожидать от людей, которых он встретит? Об этом он не думал. Он бежал на звук мелодии, словно пчела летит на нектар, и ему было все равно, что с ним будет в следующее мгновение - спасение или смерть.
Вдруг перед ним, будто бы из ночного холодного воздуха, появились две человеческие фигуры в плащах. У Шимона все внутри оборвалось.
«Сикарии…» - почти крикнул он. В этот момент нога наткнулась на камень. Шимон упал и потерял сознание…
19.
- Ты уверен, что это он?
- Я знаю!
Словно откуда-то издалека до сознания Шимона доносились мужские голоса.
«Сикарии! Снова сикарии!!!» Мысли зароились в голове, теснясь, словно люди в меленькой комнате. Шимон почувствовал, что не может пошевелить даже мизинцем, и вновь впал в небытие.
В следующий раз Шимон очнулся от чьего-то бормотания и всхлипывания. Мужской голос называл знакомые имена: «Урия, Тина, Мария, Адоникам…» и снова: «Мария, Урия, Тина…» И так много раз. Юноша снова попытался шевельнуться, но безуспешно. Шимон услышал пение.
«Тина, Урия, Мария, Адоникам…» - словно птицы закружились имена над Шимоном. Они словно делали прощальный круг, собираясь улететь. Юноша почувствовал, что рыдание готовое вырваться из горла, что-то не пускало на волю.
На низком пещерном своде, усеянном капельками влаги, играли блики от горящих факелов. До слуха Шимона доносилось все то же пение. Слова песни он теперь слышал отчетливо. По всей видимости, совсем рядом пело довольно много людей.
«Никогда не слышал, чтобы сикарии пели песни, - в недоумении подумал Шимон, - что не говори, а жизнь полна интересных неожиданностей». Юноша вновь попытался пошевелить рукой, но что-то по-прежнему мешало движениям.
«Я связан. Это смерть… Прощай, Ханна!» - Шимон вдруг поймал себя на мысли о том, что совершенно спокоен. Никаких эмоций, только непоколебимое спокойствие…
Затем он увидел над собою мужское лицо.
- Он пришел в себя, - сказал человек, внимательно посмотрев на Шимона, - ты посмотришь за ним? - обратился он кому-то.
- Да, конечно…
Шимон вздрогнул. Голос ответившего, был ему знаком. Даже очень хорошо знаком. Где же он мог его слышать?
«Этот тощий субъект не похож на сикария», - скептически подумал Шимон, разглядывая худощавое лицо, все еще склоненное над ним. Его добрый открытый взгляд не вязался со злобными намерениями зелотов.
«Но если они не зелоты, то кто? Уж не к назареям ли я попал? Гм… еще неизвестно, что хуже: попасть в зубы секариев или на собрание к назареям… впрочем, какая разница?» Шимон почувствовал, что может двигаться. Он с удивлением отметил, что вовсе не связан по рукам и ногам, как предполагал, но лежал на охапке соломы, укрытый плащом. Шимон сел. Он чувствовал невероятную слабость, но любопытство, как всегда, одержало верх над телесным недугом.
Из неосвещенного угла пещеры вышел человек и подошел к Шимону. Юноша не мог видеть его лица, поскольку оно было закрыто огромным капюшоном.
- Приветствую тебя, - произнес человек, - не ожидал увидеть тебя именно здесь. Наверное, такова была воля Всевышнего. Ты пять дней пролежал без сознания и постоянно бредил зелотами, Ханной и… мы думали, что ты не выживешь. Мы не знаем, что с тобой было, но крови ты потерял очень много. Кормили тебя, как ребенка, слава Богу, выходили…
Шимон пытался вспомнить, где он мог слышать этот голос.
- Кто ты? – спросил он, заметив краем глаза, как другой человек неслышно вышел из пещеры.
- Я молюсь сейчас, чтобы ты не пожалел, что задал этот вопрос. Однако, как бы там ни было, я знаю, что должен перед Господом моим дать тебе честный ответ на него.
Сказав это, человек снял капюшон. Напряженно вглядываясь в черты лица стоявшего перед ним человека, Шимон узнал Иуду.
Воспоминания на несколько мгновений овладели Шимоном. Картины прошлого одна за другой прошли перед его глазами. Отец, мать, Тина, Адоникам, Иуда… Шимону показалось, что все произошло только вчера.
- Я тоже не ожидал увидеть тебя, - произнес он. Его голос был похож на звон скрещенных в смертельном поединке клинков. Боль и ненависть в душе воскресли с новой силой. Шимон посмотрел в глаза Иуде и тот не выдержал его тяжелого взгляда. В этот момент Шимон вдруг явственно вспомнил о своей встрече в пустыне с загадочным Кифой.
Иуда покачал головой и сел на пол напротив Шимона. Некоторое время он молчал, видимо, наслаждаясь мелодичным пением, доносившимся снаружи.
- Ты ненавидишь меня, - наконец произнес он, - ты ненавидишь ненавистью, на которую только способна твоя еще молодая, но уже покалеченная, душа. По моей вине ты лишился всего, чего возможно было лишиться человеку, но выслушай меня. Да, я заслужил эту ненависть. Ты думаешь, что твоя ненависть дает тебе право судить меня, ставит тебя выше, но ты не прав, юноша. Ненависть унижает и бесчестит тебя не менее, чем совершенное мною мучает меня. Но ты поймешь это позже, сейчас же ты слеп и глух к себе и к другим из-за того, что питаешься взлелеянной ненавистью. Несмотря на зло, которое я причинил тебе, я все-таки оставляю за собой право быть выслушанным тобою, потому что меня выслушал Тот, Кого ты еще не знаешь, но Который несоизмеримо выше тебя, Который имеет полное право судить, но не судит, карать, но не карает. Выслушай же и ты.
Когда я вышел из дома твоего отца, то пошел, как и говорил, в Галилею, где присоединился к одной из многочисленных банд, орудовавших в том краю. Мы грабили римлян, богатых евреев и простых людей. Когда я узнал, что случилось с твоим отцом, я решил немедленно прийти в Иудею и помочь тебе. К тому времени я награбил достаточно золота и всякого хлама. Оказалось, что я опоздал. Зелоты опередили меня на полдня пути. Я решил, во что бы то ни стало догнать их и жестоко отомстить за Тину. Узнав, куда скрылись зелоты, мы с несколькими товарищами пустились вдогонку.
Через два дня мы догнали их на дороге между Авилой и Иродионом, что по ту сторону Иордана. Их было человек десять, они оказались слабо вооруженными. Где-то в пути они, видимо, наткнулись на римлян и потеряли много людей. Мы справились довольно легко. К счастью, Тина была с ними. Они не успели причинить ей вред. Возможно, планировалось продать ее в рабство какому-нибудь сирийскому богачу. Тина была больна лихорадкой. Несколько недель, дни и ночи, не смыкая глаз, я ухаживал за ней. Когда девочка засыпала, я часам молил Бога, чтобы Он спас дитя.
Я чувствовал на себе великий грех и пытался искупить его как мог, но Всевышнему было угодно не ответить на мои мольбы. Тина умерла.
Я похоронил ее и ушел из банды. Тогда я был похож на прокаженного. Нищим я скитался по дорогам Галилеи и Самарии. По нескольку дней в моем желудке не было ни крошки. Все, кто встречался со мною, смотрели на меня с опаской и отвращением. Вид у меня был действительно жалкий и свирепый одновременно. Я умирал от голода, жажды и холода, но попадись мне в те дни на дороге лев, думаю, я растерзал бы его как котенка. Потом я встретил Павла из Тарса. Он принес мой душе успокоение, просветив мой разум истиной. Бог простил мой грех и даровал покой, в котором я так нуждался. Теперь дело за тобой. Ты можешь либо простить меня, либо покарать так, как я этого заслуживаю.
- Сверши же сейчас твое правосудие, Бог его уже свершил, - тихо добавил Иуда.
- Кто не любит, тот не познал Бога, потому что Бог есть любовь. Любовь Божья нам открылась в том, что Бог послал в мир единородного Сына Своего, чтобы мы получили жизнь через Него. В том любовь, что не мы возлюбили Бога, но Он возлюбил нас и послал Сына Своего в умилостивление за грехи наши…
Шимон прислушался к звонкому голосу оратора, доносившемуся снаружи. Прозвучавшие слова показались странными и лишенными здравого смысла. Однако он чувствовал, что в них есть сила. Сила, которая управляла его жизнью, но он не придавал ей должного значения. Сила, вытащившая его из петли тогда в пустыне.
Все же в тот момент Шимон не хотел прислушиваться к себе. На поверхности его души свирепствовал шторм. Юноша сбросил плащ и встал на ноги. Пламя факела отразилось на клинке ножа, который он неожиданно для себя самого обнаружил в руке. Иуда стоял посреди пещеры, не двигаясь. Его взор был обращен куда-то вверх, губы еле заметно шевелились. Когда Шимон подошел Иуда взглянул на него.
- Чтобы ты сейчас не сделал, помни, что Бог любит тебя…
- Я не знаю, любит ли меня Бог, - проговорил Шимон, я знаю только, что те, кто убил моих отца, мать и сестру, достойны смерти.
Иуда усмехнулся:
- У тебя есть прекрасная возможность изменить свое отношение к этому - промолвил он.
- Стань одним из нас и ненависти не останется места в твоей душе
Шимон чувствовал себя странно. Он ненавидел этого человека и желал его смерти, но…
У Шимона не было сил бороться. Он знал, что потерпел поражение в противостоянии с зелотами, но теперь чувствовал крах в борьбе с самим собой. Противоречивость чувств и стремлений лежала на его плечах чудовищно тяжелым грузом, и колени подгибались под ним. Как легко убить, и как тяжело остаться самим собой…
Шимон вдруг почувствовал смертельную усталость и бросил нож к ногам Иуды…
20.
Этот день, казалось, никогда не кончится. Рано утром Шимон наблюдал, как солнце величаво поднималось из-за горных вершин, разбрызгивая теплые лучи по спящей земле. В полдень, морщась от яркого света, он нетерпеливо поглядывал на раскаленный небосвод. Когда же, наконец, немилосердное дневное светило опустится к горизонту и спадет невыносимая жара. Редкие деревья вот-вот загорятся словно свечи, а черные камни под ногами расплавятся. Настал вечер.
Вновь, как вчера и неделю назад, в овраг сходились люди. Их одинокие фигуры неожиданно появлялись из пучины сумерек. В полном молчании они собирались на дне оврага возле каменной возвышенности и начинали петь. Волны мелодий, то радостных, то грустных, катились по пустыне и замирали где-то вдали. Затем пение постепенно стихало. На возвышенность выходил человек и говорил. Так проходили собрания христиан. Шимон наблюдал за происходящим перед его глазами и недоумевал. Кто эти люди? Ближайшее селение находилось довольно далеко. Что же движет ими, когда почти каждый день они вновь и вновь отправляются в опасный, далекий путь, чтобы послушать речь оратора?
Сгорбленный старик с посохом прошел мимо Шимона к возвышенности, на которой из двух бревен был сооружен крест. Окинув взглядом стоявших перед ним людей, старик начал говорить.
Шимона удивляли речи христианских ораторов. Ему казалось, что они не просто говорили, но словно неисчерпаемые потоки света лились из их уст. Хотя Шимон очень часто не понимал и не соглашался с тем, что слышал, однако наслаждался тем неведомым добрым сиянием, которое исходило от говорившего. События последних дней, исчезая из сознания, отходили в небытие. В душе воцарялась целительная тишина. Никто не говорил так, как христиане, но, в то же самое время, никто не казался Шимону столь странными людьми, как эти последователи казненного Мессии.
- …да будет с вами благодать, милость и мир от Бога Отца и Господа Иисуса Христа, Сына Отчего в истине и любви. Я очень обрадовался, когда узнал, что не смотря ни на что, все вы ходите в истине как об этом и получили мы заповедь от Отца. И теперь прошу вас, мои возлюбленные, чтобы вы любили друг друга.
Старик замолк, и пристально посмотрел на слушающих, словно желал прочесть нечто важное в устремленных на него взорах. Было тихо. Ветер жалобно скулил в темных расщелинах скал.
Старик продолжил:
- Любовь же состоит в том, чтобы мы поступали по заповедям Его. Заповедь, которую вы слышали от начала. Поступайте согласно ей. Много обманщиков сейчас среди нас, не исповедующих Иисуса Христа, пришедшего в теле. Наблюдайте за собою, чтобы не потерять того, над чем трудились, но не чтобы получить награду. Всякий преступающий учение Христово не имеет Бога…
- Ты нуждаешься в том, чтобы, оставив прошлое, стать на новый путь. Бог может исцелить твою душу.
Шимон вздрогнул. Рядом с ним стоял Иуда. Стряхнув с себя сладостное оцепенение, юноша повернулся к нему и угрожающе произнес:
- Больше всего я сейчас нуждаюсь в том, чтобы ты не попадался мне на глаза.
На этот раз Иуда выдержал тяжелый взгляд Шимона и спокойно произнес:
- Зло убьет тебя, если ты позволишь ему поселиться в твоей душе.
Сказав это, Иуда тотчас скрылся в темноте, оставив племянника с бурей в сердце. Резкий переход от покоя к тревоге опьянил Шимона. Он ненавидел брата своего отца. Ненависть бурлила в нем подобно горному потоку, и он готов был изрубить на куски любого, кто попадется под руку.
- Будь проклят ты и твои назареяне, - только и прошептал Шимон.
Предательская слабость вновь подгибала колени, в газах расплывались фиолетовые круги. Утраченные силы возвращались медленно, как бы нехотя. Несколько раз за прошедшие две недели Шимон порывался отправиться в Иерусалим к Ханне, но не находил в себе сил продержаться на ногах дольше нескольких часов.
Тем временем со всех концов раздираемой войной страны приходили наводившие ужас известия. Сюда, в лагерь назареян, спасаясь от смерти, бежали, гонимые страхом, жители городов и селений Иудеи и Галилеи. Из уст несчастных Шимон с внутренним содроганием слушал рассказы о том, что Иудея почти пала перед римскими знаменами. Многие города сожжены дотла. Их жители беспощадно перерезаны. Римские солдаты убивают стариков, женщин и детей, не зная милосердия. Мало кому удалось избежать кровавого римского меча. Находящиеся в лагере встречали родственников и знакомых, радуясь, что увидели их живыми.
Легионы Тита, преодолевая немалое сопротивление, неумолимо приближались к Иерусалиму, оставляя после себя лишь выжженную пустыню. Гордый Израиль, обильно орошая родную землю кровью, теряя при этом пядь за пядью, медленно умирал. И ничто уже более не могло предотвратить его гибели.
По ночам Шимон бил кулаками неровные холодные стены пещеры, сотрясаемый жгучей ненавистью к себе за свое бессилие. Смерть, которую он так боялся совсем недавно, стала теперь желанна. Весь мир рушился вокруг, а он только беспомощно наблюдал. Бессилие убивает также жестоко, как и сила…
Короткий разговор с одним из вновь прибывших, окончательно утвердил Шимона в намерении как можно быстрее попасть в Иерусалим, спасти Ханну, быть рядом с ней. Шимон даже не останавливался перед угрозой встречи с зелотами. Для него более не существовало сколько-нибудь значимых преград, и никто не в силах был остановить его. Это была агония души. Неравная борьба гибнущей надежды с убивающе непоколебимой логикой безнадежности.
К радости Шимона в его распоряжении оказалась лошадь, которую он увидел в последнее время. В тот же день, вместе с напросившимся его сопровождать христианином по имени Сила, Шимон исчез в опустившемся на бесконечную пустыню сумраке.
21.
По высоким ступеням Храма поднимались и спускались люди. Тысячи мужчин, женщин и детей приходили каждый день к Жертвеннику, ведя за собой животных для приношения. Священники сливали кровь в серебряные сосуды, разделывали туши и клали готовое мясо на огонь. Все это они совершали с легкостью и мастерством профессионалов. Когда приходил человек, желавший принести жертву, служители Храма, здороваясь с ним, внимательно приглядывались к его одежде и приношениям, стараясь угадать, только ли Богу принес он, или есть у него что-то и для них. Если подходил еврей в простой одежде, без дорогих украшений и вел за собой на веревке одного ягненка, священники обычно выказывали пренебрежение и с их уст нередко срывались насмешки в адрес нещедрого прихожанина. Богатые люди встречались с приветливой улыбкой и множеством льстивых комплементов. Вытирая испачканные в крови руки о гиацинтовый виссон священной одежды, они шли навстречу и брали жертвенный дар, не забывая при этом причитающийся им подарок, который получали без тени смущения.
Левий стоял в стороне от Жертвенника и со спокойствием, походившим на равнодушие, наблюдал за привычными глазу процедурами. Левий относился к своим обязанностям как к работе, за выполнение которой получал немалое вознаграждение. Только изредка, взирая на истекающее кровью животное, Левий вспоминал испуганный, вопрошающий взгляд ягненка, которого ему впервые в жизни предстояло заколоть. Становилось жутко. Левий время от времени думал о том своем первом жервтовриношении, стараясь убедить себя в том, что Храм - это не просто бойня, а место, где, как его учили, присутствует Он.
Пройдя между колоннами в зал для женщин, Левий стал рассматривать молящихся. Он уже давно разучился верить в искренность тех, кто, воздевая руки к небу, творил молитву. Наверное, потому, что не верил в значимость собственных молитв. Левий разглядывал лица женщин и девушек, их одежду, изредка задерживая взгляд то на одной, то на другой.
Далее был зал для язычников. Здесь на стенах, перед склоненными в молитве головами висели таблички, где на трех языках был начертан запрет входить во внутренние помещения Храма. Нарушение запрета каким-нибудь незадачливым язычником будет стоить ему жизни. Здесь Левий не задерживался, стараясь быстрее выйти на улицу. Брезгливо приподняв полы роскошных священнических одеяний, он быстрым шагом шел через зал, на ходу коротко отвечая на вопросы прихожан и постоянно, часто невпопад, указывая на табличку с грозным предупреждением.
Однако у самого выхода Левий неожиданно остановился. Навстречу шел человек, лицо которого ему было хорошо знакомо. Священник знал Иуста и не мог забыть последней встречи с ним. Прошло несколько лет, но вычеркнуть из памяти жестокого и сильного человека Левию не удалось. Он не раз проклинал день, когда поневоле он поставил себя в зависимость от сикария, одолжив большую сумму, чтобы откупиться от наказания за должностное преступление. В последствии обнаружилось, что подкуп первосвященника за деньги зелота стоил Левию свободы. Он так и не смог вернуть зелоту все деньги и тот, пообещав простить долг, вынудил Левия пообещать помочь зелотам, если они будут нуждаться в его услугах. Испытывая почти животный страх перед Иустом, Левий делал все возможное, чтобы угодить сикарию. Однако, несмотря ни на что, внутренний голос подсказывал Левию, что его знакомство с Иустом плохо для него кончится.
Увидев идущего к нему зелота, Левий испугался и даже побледнел. С дрожью в коленках и натянутой улыбкой он здоровался с Иустом, и только теперь он понял причину своих недобрых предчувствий. Священник увидел в углах зала и за колоннадой несколько десятков подозрительного вида мужчин в плащах, не замеченных им раньше. Что-то внутри ёкнуло и оборвалось. Левий вспомнил угрозы секариев захватить Храм. Он считал такие разговоры пустой болтовней честолюбивых политиков, однако сегодня, увидев такое количество секариев в Храме, Левий по-настоящему испугался, чувствуя свою беспомощность. Спустя мгновение он все-таки нашел в себе силы притвориться, будто ничего не заподозрил.
- Мир тебе и твоему дому, досточтимый Левий! – услышал он голос Иуста.
- И тебе мир, если с миром пришел.
- Открыт ли вход во Святое? – спросил Иуст, и его вопрос Левию не понравился. Он замешкался, поскольку не знал соврать или сказать правду. Иуст тем временем сверлил его взглядом. Левий, особенно ощутив свою беспомощность в этот момент, обвел глазами зал язычников в надежде увидеть кого-то из священников, но помощи ждать было не откуда. Даже храмовая стража исчезла…
Сказать неправду – как просто, но сделать это не давал страх перед секарием.
- Открыт, - ответил Левий, - но зачем тебе? Туда сейчас все равно нельзя.
Услышав ответ, Иуст перестал пронизывать священника сталью своих глаз и, нарочито громко рассмеявшись, обнял Левия.
- Знаю, знаю, дорогой мой Левий, - дружелюбно произнес он, - есть, поэтому, у меня к тебе дело, однако оно не для языческих ушей. Давай-ка отойдем к той колоннаде. Левий молча повиновался. Страх окутал сознание священника серым саваном, а потому он почти не почувствовал как острие зелотского клинка вошло в его плоть.
Громкие крики, звук множества бегущих ног и падающих тел были последними звуками, которые, умирая, услышал Левий, опускаясь на мраморный пол Храма.
22.
Прохлада, опустившая ночное покрывало на город, остудила, хотя и на короткое время, страсти, кипевшие в его, казалось, несокрушимых стенах. Несмотря на то, что снаружи Иерусалим казался неприступным, за его бастионами свирепствовала смерть. Здесь гибли еще не от римского клинка, и не императорский орел господствовал над великой Святыней, оскверняя ее пролитием невинной крови. За стенами Храма укрывались, ощетинившись метательными машинами, не бесстрашные защитники Святого Святых, а люди с нечистыми сердцами, оскверненными черной завистью и неудержимой жаждой беспредельного господства и тирании.
В ночных сумерках Храм уже более не казался драгоценной жемчужиной, блиставшей огнистым светом среди бездонного мрака, который затопил собою весь мир и плескался среди спящих деревьев и холмов. Теперь обитель Превознесенного превратилась в гнойную рану, издающую зловоние человеческой злобы и сеющую вокруг себя ненависть и смерть.
На крыше одного из домов, обнесенного высокой стеной, в эту безлунную ночь можно было увидеть одинокую фигуру высокого худощавого человека. Он стоял в одном хитоне лицом к Храму с поднятыми к черному безответному небу руками. Его длинная седая борода была растрепана, волосы развевались по ветру. Ночной холод пронизывал его насквозь, но он, казалось, этого не замечал. Его взгляд, затуманенный слезами отчаяния, покоился на оскверненной Святыне. Никто бы, взглянув на убитого горем старика, не узнал бы в нем первосвященника Анана. Дрожащими губами он творил молитву, вкладывая в нее всю неисчерпаемую глубину безысходности и боли, переполнявших его усталую душу.
- Лучше бы мне умереть, чем видеть Дом Божий полным стольких преступлений, а святые места оскверненными ногами убийц. Лучше бы мне умереть… Господи Святой Израилев, зачем нужна мне жизнь среди народа, который не сознает своих ран, и потерял способность чувствовать свое горе, - нас грабят, а мы остаемся равнодушными, нас бьют, а мы молчим, над убитыми никто не смеет даже стонать…
Слова молитвы время от времени прерывались переполнявшими старческую грудь рыданиями.
- Зачем же я перед лицом Твоим порицаю тиранов? Разве они не вскормлены нашим долготерпением? Разве не собственным равнодушием мы поощряли злодеев? Не мы ли своим молчанием давали еще слабым росткам окрепнуть до такой степени, что сами стали бессильны перед взлелеянным нами же злом! И теперь, даже место Твоего пребывания поругано так, как не было поругано уже много столетий. Кара Твоя справедлива и никто не может спасти этот мятежный город от страшного возмездия, уже совершающегося над ним.
Рыдания в очередной раз хлынули из горла неудержимым потоком, и Анан в изнеможении, словно от тяжелой ноши, упал навзничь на глиняную крышу, сотрясаемый всепоглощающим отчаянием, исходившим из глубин его души, подобно тому, как город сотрясался в предсмертных судорогах от кровавых междоусобиц.
Тем временем римские легионы уже находились совсем близко и грозили скорым сокрушающим нападением. Словно сделанный из сухой соломы, мир таял вокруг Анана в пламени страшной и неотвратимой гибели, а он, сильный и умный, никогда ни перед кем, кроме Бога не показывающий своей слабости, не в силах был ничего изменить. И это чувство собственной беспомощности словно огнем жгло душу.
Становилось душно. Ветер с запада гнал тяжелые громады туч. Они быстро приближались к Иерусалиму…
23.
В узкие и грязные улочки между домами просачивалось свежее утро. Ночной холод еще держал в своих цепких объятиях застывший воздух, но редкие, рассеянные лучи просыпающегося солнца уже пытались отогреть спящий город. Ночь постепенно отступала, давая дорогу новому дню.
Стук копыт одиноко скачущей лошади привлек внимание Александра. Внимательно присмотревшись, он дал знак рукой своим товарищам, которые тотчас заняли свои места на улице. Грек остался на крыше дома, держа наготове лук.
Истекала четвертая стража ночи, а вместе с нею очередное дежурство Александра и его отряда. Больше месяца прошло с тех пор, как Александр завербовался в народное ополчение, организованное первосвященником Ананом и патрулировал городские улицы. Стычки с зелотами и людьми Ионатана за последние полторы недели стали происходить все чаще, и это очень изматывало. Охранять покой мирных жителей становилось труднее. Враги с каждым днем с редкой наглостью демонстрировали силу, которой Анану почти нечего было противопоставить. На глазах жизнерадостного и доброго по натуре Александра мир тонул в темной стихии зла, и самое страшное для грека было осознание того, что ничего нельзя изменить. Александр чувствовал, что он вместе со всеми опускается неумолимо в пучину смерти…
Светлые глаза грека из-под нахмуренных бровей внимательно следили за приближающимся всадником.
Возле дома, на крыше которого притаился Александр и несколько человек из его отряда, всадник, одетый в черный плащ внезапно осадил коня, спрыгнул на землю, после чего, взяв животное за уздечку огляделся.
- Александр, - произнес в полголоса Михаил его брат, - этот человек явно кого-то ждет.
- В любом случае наш долг спросить у него об этом, - ответил Александр, - судя по всему это не зелот, да и на гисхальского голодранца он не похож. Возьми кого-нибудь с собой и поговори с ним.
Когда незнакомец увидел три фигуры появившиеся в полумраке, то отступил на шаг, положив правую руку на рукоять меча.
- Что может принудить израильтянина находится в четвертую стражу ночи на пустынной улице? – спросил Михаил, остановившись на безопасном расстоянии от незнакомца, стараясь рассмотреть его.
- Я ищу человека по имени Александр, - после короткого молчания ответил человек, - верные люди сказали мне, что его отряд находится в этой части города.
- Могу ли узнать от кого тебе известно о местонахождении Александра?
В ответ человек нетерпеливо махнул рукой и раздражено ответил:
- Какое это имеет значение. Вы люди Александра?
- Допустим… - уклончиво ответил Михаил, тщательно соображая, не может ли этот человек подставным лицом, готовящегося нападения.
- Кончай ломаться, грек, - выйдя из себя гаркнул незнакомец. У меня важное дело к нему, в котором он заинтересован не менее, чем я…
- Что за дело, - неожиданно раздался голос Александра в темноте, - я Александр.
- Вижу, ты не усвоил элементарных правил гостеприимства, если не желаешь выйти к гостю, - с горечью ответил странный человек.
Александр сделал несколько шагов к нему и оказался на освещенном луной месте улицы:
- Твои упреки несправедливы, - произнес он, - если ты последние несколько дней живешь в Иерусалиме, то тебе должна быть хорошо известна ситуация, сложившаяся здесь.
- Гисхальские разбойники этой ночью совершают грабежи у Овечьих ворот… - начал говорить незнакомец.
- То не наш район, - резко перебил его Михаил, - ты обратился не по адресу, - его начал раздражать этот гордый человек.
- Подожди… - осек брата Александр и обратился к незнакомцу, - говори дальше, я тебя внимательно слушаю.
- Как ты уже понял, Александр это совсем недалеко от дома Азарии. Если ты не поспешишь, то его дом некому будет защитить.
Александр вздрогнул. В сердце закралась смутная тревога, которая обычна, как он знал, была недобрым предзнаменованием. Попрощавшись с таинственным незнакомцем, не пожелавшим назвать своего имени, Александр отдал приказ срочно отправится на другой конец города.
24.
Ханну оглушила почти осязаемая тишина. Девушка проснулась оттого, что ей стало страшно. Сидя на постели, она силилась вспомнить, что ей снилось, но как не старалась, не могла объяснить самой себе, откуда в ее душе столько страха. Подойдя к окну, Ханна чуть отодвинула тяжелую занавесь. Узкая улочка была залита предрассветной дымкой. Ханна невольно прислушалась. Ни единого звука. Только изредка полотно ночной тишины прерывали окрики часовых на стенах. Ханна вздрогнула то ли от холода, то ли оттого, что ей послышались чьи-то шаги на улице. Девушка еще раз насторожено осмотрела улочку, но никого не увидела. Звук шагов более не повторялся. Ханне вдруг захотелось, чтобы из-за угла вон того дома появилась высокая фигура Шимона, чтобы этот отважный юноша взял ее на руки и унес с собой куда угодно, только подальше от этого проклятого Богом города. Города, где справедливость приносится в жертву страстям и где Закон Божий используется как ширма в жесткой борьбе за господство над умами людей.
Но Шимона не было. Где он сейчас девушка не знала. С тех пор, как они расстались, Ханна молилась за юношу, которого страстно любила, и которому отдала свое сердце.
Девушка еще раз внимательно посмотрела в оба конца улочки, но никого не увидела. Поёжившись, она закрыла окно. Ей по-прежнему было страшно.
Ханна попыталась заснуть, но сон бежал от глаз. В памяти невольно всплывала толпа оборванцев, бредущих по центральной улице, которых их предводитель Ионатан из Гисхалы называл армией. Ханна несколько раз ловила на себе хищные взгляды этих «солдат», после чего попросила своего раба поскорее увести ее домой.
После этого девушка не раз слышала от Азарии, что с приходом гисхальских разбойников в Иерусалиме стало небезопасно появляться на улице. Все чаще в доме звучала мысль покинуть город и переселиться куда-нибудь за Иордан. С каждым днем эта идея крепла, пока не переросла в твердую решимость. Ханна знала, что им не долго оставалось жить в Иерусалиме.
Девушка вновь встала с постели и вышла в коридор. У входной двери дремал вооруженный раб. Небольшой коридор освещал единственный факел. Было все также нестерпимо тихо. Из комнаты Азарии донёсся еле слышимый шорох. Ханна заглянула в комнату, где увидела, как Азария собирал вещи.
- Дядя, что ты делаешь? – дрожащим голосом спросила Ханна. Азария обернулся и взволнованно посмотрел на племянницу.
- Хорошо, что ты уже проснулась, девочка моя, - прошептал он, - я только подумал о том, чтобы разбудить тебя…
- Но зачем все это?..
- Мы сейчас же уезжаем, - коротко ответил Азария, и снова принялся укладывать вещи. Ханна хотела зажечь еще один светильник, но Азария жестом остановил ее.
- Упаси тебя Господь, - прошипел он, - о наших намерениях могут узнать…
- Кто?!! – простонала девушка. Страх, который разбудил ее этой ночью, сжал ее грудь в железные клещи. С состраданием взглянув на племянницу, Азария погладил ее по голове своей широкой ладонью.
- Возможно, за нашим домом следят прихлебатели Элеазара. Я, конечно, не уверен, но…
С улицы раздался топот ног, смех и ругательства. Через мгновение кто-то забарабанил в дверь. У Ханны от страха подкосились колени и она села на постель Азарии. Однако, стараясь ничем не выдать своё состояние, девушка схватила лежащий рядом нож.
В руках Азарии появился меч.
- Сиди здесь тихо, - бросил он Ханне и выскочил в коридор. Снова забарабанили в дверь и начали ее выламывать. В коридоре Азария столкнулся с рабом, который ругал на чем свет стоит находящихся по ту сторону двери. Выскочили еще трое рабов, вооруженные мечами. Дверь начала поддаваться под ударами и угрожающе трещала.
- Возьми нож, Матвей, и приготовься к защите, - тихо проговорил Азария и невольно дотронулся до лезвия своего меча. Дверь рухнула.
Ханна прижалась к стене рядом с выходом в коридор и, сжимая в руке нож, напряженно прислушивалась к звукам борьбы.
Неожиданно в комнате появился Азария. С его лба струйкой текла кровь, в обычно добрых глазах теперь сверкал воинственный огонь.
- Разбойники Ионатана. Надо уходить, - прохрипел он и схватив девушку за руку потянул за собой в коридор. Ханна тут же споткнулась о труп одного из разбойников. Двое других лежали ближе к двери. Несколько рабов стояли у входа, закрывая собою дорогу в дом, и покрывали отборной руганью отступающих грабителей.
- Саул, захвати наши вещи и следуй за нами, - приказал Азария одному из рабов, - да пошевеливайся.
Саул тотчас бросился в комнату, однако через мгновение оттуда раздался его истошный вопль…
Азария и Ханна переглянулись. Хозяин дома хотел что-то сказать, но не успел – железный наконечник стрелы уже торчал из его спины.
«Беги» - одними губами проговорил Азария и, нежно дотронувшись до растрепанных волос обезумевшей от ужаса Ханны, упал замертво. Из оцепенения девушку вывели вопли рабов, некоторые из которых также были поражены стрелами. Свист очередной стрелы, просвистевшей у самой головы Ханны, заставил ее броситься в свою комнату. Первым намерением девушки было прыгнуть в окно. Однако в это же мгновение в проеме окна появилась наглая физиономия одного из разбойников. Ханна остановилась у самого входа и только молча смотрела на врага.
Прислушавшись к себе в этой безнадежной ситуации, когда позор и смерть были сзади и спереди, девушка к собственному удивлению осознала, что не чувствует страха. Этот невидимый, неуловимый мучитель более не сковывал ее мыслей и движений. Ханна не слышала противных до омерзения нашептываний животного ужаса в ее душе, не слышала она и криков рабов, отчаянно оборонявших ее. Ханна слышала только тяжелое дыхание стоявшего перед нею грабителя. На его загорелом до черноты и обезображенном шрамами лице играла кривая самодовольная улыбка. Наглые, сластолюбивые глаза уже срывали одежду с ее тела. Но Ханна не обращала внимания на этот взгляд.
«Если он один, то я с ним справлюсь», - почти хладнокровно подумала она, - хотя даже если бы их было и тысяча…»
- Иди ко мне, девица, побеседуем, - прошипел вор и шагнул к своей жертве.
Девушка отошла от входа в сторону окна. За спиной она держала нож. Ханна еще немного приблизилась к окну. Разгадав ее намерение, разбойник вдруг громко расхохотался и бросился на девушку. Длинный, острый клинок вошел в его левый бок. Застыв, он в недоумении взглянул на Ханну. Она, не долго думая, выдернула нож и, прежде чем смертельно раненный разбойник упал, скрылась в разъёме окна.
Через некоторое время в доме Азарии наступила тишина. Заваленный трупами пол был залит теплой еще дымящейся кровью.
25.
Многое изменилось в Иерусалиме с тех пор, как взятого в плен зелотами Шимона вывезли из Иерусалима для расправы, а через день Ионатан из Гисхалы вошел в город, стремясь избежать римского меча.
Приход этого человека, известного многочисленными преступлениями среди населения Галилеи, произвел на горожан тяжелое впечатление.
Истощенные до крайности лица, смертельно уставших от беспрерывных переходов, людей, их одежда, напоминающая лохмотья, внушали страх тем, кто молча провожал глазами этих беглецов. Никто не видел в ковыляющих по улице оборванцах, воинов, отступающих перед натиском врага лишь с тем, чтобы занять более сильную позицию и нанести ответный удар. Именно в этом пытался убедить Ионатан из Гисхалы вышедшую встречать его толпу. И в этой лжи был почти убежден сам. Он называл свое позорное бегство отступлением, а свору вооруженных бандитов и попрошаек, армией, способной противостоять грозному римскому орлу.
Ионатан ехал на лошади во главе этой шайки действительно готовых на все головорезов, и, взирая на приветствовавших его зевак, верил в свою непобедимость и ясно видел себя освободителем нации – мессией. Стать вождем Израиля было его заветной мечтой. На разразившуюся войну Ионатан смотрел как на возможность, благодаря которой он сможет достичь желаемой цели. Это неутолимое желание стать кем-то из ничего, построить пьедестал силы и величия на крови и костях человеческих, затмило разум этого уже немолодого человека.
Иерусалим был надежным и хорошо укрепленным городом. Ионатан любыми путями станет его хозяином, и орды варваров разобьются об эту твердыню и будут уничтожены им, Ионатаном…
Конечно, он видел, что людей, оружия, продовольствия и, что самое главное, влияния на умы, у него не было. Кем же воспользоваться, чтобы все это получить в самый короткий срок?
Первосвященник Анан был неглуп и богат, а предводитель зелотов довольно силен, но неимоверно тщеславен. Однако было ясно, что, выбрав одного как сообщника, Ионатан обретает врага в лице другого, чего на первых порах следовало бы избегать. Необходимо лавировать, чтобы ни тот, ни другой не заподозрил в нем соперника. Тогда можно будет привлечь на свою сторону людей и раздобыть оружие…
В первые дни, когда Ионатан вынашивал эти смелые замыслы, часто на его бледном худом лице блистала гордая улыбка.
Нет предела безумию человека, когда беспредельно его отчаяние. Нет границ глупости человека, если ему кажется безграничной его мудрость. Конечно, Ионатан в свои сорок пять лет отнюдь не был глупцом, однако его житейской мудрости не хватало, чтобы видеть дальше, чем позволяло ему собственное тщеславие.
Прошло несколько недель, прежде чем Ионатан смог поздравить себя с определенным успехом. Понадобилось задействовать весь арсенал уловок и дипломатических приемов. Хитрец довольно удачно лавировал между противоборствующими сторонами.
Наконец, наступил момент, когда Ионатану показалось, что он обеспечил себе прочное положение в городе. У него были деньги, он мог покупать оружие и привлекать на свою сторону нужных людей. Ионатан даже не стеснялся хвастаться в народных собраниях тем, что он почти готов опозорить Тита таким же образом, как был посрамлен в свое время Цестий Галл.
Сталкивать лбами Анана и Элеазара доставляло Ионатану безмерное удовольствие. Порою, увлекаясь плетением хитроумных интриг, он забывал о том мессианском значении, которым сам себя наделил.
Тем временем беспорядки в Иерусалиме стали принимать все более угрожающие размеры. В то время, когда Иудею уже топил в крови римский меч, в Иерусалиме была готова разразиться гражданская война. Открытое противостояние первосвященника Анана и зелотской партии, давало о себе знать кровавыми ежедневными стычками, грабежами и беспорядочными казнями «предателей народа», в числе которых часто оказывались как представители городской знати, так и простолюдины.
Витиеватые речи ораторов, выступавших на площадях от имени Элеазара или Анана «в защиту древних святынь» были всего лишь неумело поставленными кулисами, за которыми велась коварная игра во имя интересов частных лиц.
Спустя короткое время замысел Ионатана, как и всякая авантюра, пережив вершину успеха, стал встречать все возрастающие преграды. Близость римских легионов к Иерусалиму, сердцу страны, естественно способствовала все большему накалу страстей среди горожан. Вопреки ожиданиям Ионатана угроза осады не привлекла к его персоне желаемого внимания. Напротив, страшась смерти, многие покидали город, не внимая патриотическим воззваниям первосвященника, запугиваниям зелотов и льстивым ужимкам Ионатана. Никто не верил словам. Неистовый страх поселился в душах людей.
Поскольку теряющий авторитет и силу Анан более не представлял для Ионатана интереса, после долгих и мучительных колебаний он решил прибегнуть к помощи предводителя зелотов.
Захватив Храм, Элеазар успешно терроризировал город, только отмахиваясь от попыток солдат Анана выгнать зелотов из Святого места. Словно вредное насекомое, болезненно ощущая собственное бессилие, Ионатан надеялся, паразитируя на чужом успехе, возвести собственный пьедестал власти.
26.
С нетерпением, поглядывая на песчаные часы, Ионатан ждал назначенной встречи с Элеазаром. Словно ученик, которому предстоял трудный экзамен, Ионатан повторял слова, которые он скажет Элеазару, стараясь предугадать его реакцию. В поведении Ионатана проявилась слабость перед его самым опасным противником, он осознавал это, и поэтому был очень зол. Без причины бил рабов и кричал на своих солдат. Когда пришло долгожданное время, Ионатан вскочил на коня, и понесся по пустынным улицам к месту встречи, сопровождаемый десятком воинов.
На улицах было тихо и пустынно. Топот лошадиных копыт разносился гулким эхом по извилистым улочкам и переулкам, сотни раз отбиваясь от стен. Город еще спал.
Неожиданно Ионатан осадил коня. Острый слух воина уловил то, что его заинтересовало. На расстоянии нескольких стадий раздавались крики и звон оружия. Это не было чем-то необычным. Разбойничьи нападения на дома состоятельных горожан стали нормой существования умирающего в агонии города. По вымощенной камнем боковой улочке послышались легкие шаги, принадлежавшие, несомненно, молодой девушке. Мгновением позже Ионатан услышал еле сдерживаемые рыдания.
«Девица бежит от преследования» - предположил Ионатан. Его лицо вдруг исказила хищная улыбка, в бесцветных глазах появилась мысль, принесшая, видимо, ее обладателю немалое удовольствие. Почти с юношеским озорством, казалось, забыв про важную для него встречу, Ионатан спрыгнул с коня и, подозвав своего помощника, наскоро составил план действий. Засада притаилась за углом.
Через некоторое время появилась маленькая фигурка девушки, закутанной в черный плащ. Когда она приблизилась, Ионатан вышел ей навстречу и притворно участливым голосом спросил:
- Какие злодеи посмели обидеть тебя, дочь моя?
Девушка резко остановилась и подняла голову. Капюшон спал с ее пышных каштановых волос. Это была Ханна. Выпрыгнув из окна дома, она стремилась скрыться от возможного преследования. Увидев перед собой Ионатана, она опешила и невольно отступила. Однако в следующее мгновение в ее наполненных слезами глазах блеснул гнев, в руках появился нож с окровавленным лезвием. Девушка смело сделала шаг к Ионатану:
- Уйди с моей дороги, гиеново отродье. Почему бы тебе сейчас не пить вино в обществе своих головорезов?
Ионатан ничего не ответил на эту наивную угрозу. Криво ухмыльнувшись, он дал знак своим людям, чтобы те схватили девицу. Хитрый гисхалец смекнул, что она может ему пригодится, однако в этот момент произошло то, чего он не мог предвидеть. Стрела, просвистев у самой головы Ханны, сразила первого же воина, подошедшего к девушке. Захлебываясь кровью, солдат упал на мостовую под ноги Ханне. Все остальные, спешившись, обнажили мечи и стали вокруг своего предводителя.
На крыше одного из домов стоял Александр:
- Отчего это Ионатан так побледнел? – с издевкой спросил он, вставляя следующую стрелу в тетиву, - уж не испугалась ли стая гиен одинокого льва?
Кое-как овладев собой, Ионатан нашел в себе силы что-то ответить:
- Кого ты назвал гиеной, мерзавец?
- Если я мерзавец, то кто ты, похищающий силой беззащитную девицу?..
До сознания Ханны не доходил смысл разговора, она пыталась понять, кто ее спаситель. В полу бессознательном состоянии она безучастным взглядом наблюдала за тем, что происходило вокруг нее.
- Если ты не хочешь, потерять всех своих людей, так как потерял одного, то в мире продолжай свой путь. Мои лучники держат всех на прицеле.
Ионатан не знал как ему поступить. Ввязываться в бой с невидимыми лучниками было бессмысленно, однако и унижать себя перед своими воинами не хотелось, хотя, по большому счету, гисхалец, понимал, что другого выхода просто нет. К тому же время уже поджимает… Не обращая внимания ни на утерянную добычу, ни на ее нежданного избавителя Ионатан вложил в ножны меч и спокойным голосом отдал приказание ехать дальше.
Остальной путь выходец из Гисхалы провел в мрачной настроении. Закончившееся неудачей похищение миловидной девицы показалось этому суеверному человеку дурным предзнаменованием. Страх перед неудачей с самого детства преследовал Ионатана, и желание преодолеть его заставляло всегда достигать своих целей любой ценой, не считаясь ни с кем и ни с чем. Когда же, не смотря на все усилия, неудача неожиданно все-таки настигала Ионатана, он чувствовал себя беспомощным младенцем, не способным постоять за себя. Это состояние приводило Ионатана в бешенство. Именно такие чувства сейчас испытывал гисхалец, изо всех сил стараясь держать себя в руках.
С Ионатаном поравнялся его помощник и вполголоса произнес:
- Мы приближаемся к месту, господин.
Ионатан молча кивнул. Осадив коня, он огляделся.
- Жди меня здесь вместе со всеми. Если что, я позову.
- Да, господин.
Спрыгнув с седла, Ионатан направился к месту встречи. Как ни старался, гисхалец не мог избавиться от постыдного чувства робости, и был за это очень зол на себя.
Увидев на противоположной стороне площади, несколько темных, почти слитых со стенами домов фигур. Не смотря на внутреннюю неуверенность, Ионатан пытался сохранить хотя бы видимость достоинства.
Человек в черном плаще, приблизившись, остановился в нескольких шагах от Ионатана.
- О чем хочет лисица говорить со львом, - вдруг услышал Ионатан насмешливый голос.
Сообразив, что договориться с Элеазаром будет нелегко, Ионатан зло поджал губы. Сегодня уже второй раз ему приходится встречаться со львами. Когда же он сможет назвать себя львом, встретившись с неприятелем?
- Отчего ты так нелюбезен, Элеазар? – произнес он.
- Ты сам знаешь, что стал на моем пути, и должен убраться с него как можно быстрее. Это в твоих же интересах.
Ионатан усмехнулся. Внутреннее напряжение стало постепенно спадать.
- Твои шпионы принесли тебе ложные сведения, - четко выговаривая слова, сказал он, - зачем же ты внимаешь бабьим слухам. На самом деле я могу помочь тебе и, думаю, у тебя есть, что предложить мне в награду за добросовестную службу, - Ионатан остановился, однако Элеазар продолжал хранить молчание.
- Мы ведь оба очень хорошо знаем, что именно сейчас нужны друг другу, не так ли? – продолжал убедительным голосом Ионатан, - так зачем же разжигать никому не нужную ссору.
Элеазар долго молчал, не решаясь сказать что-либо в ответ. Оба воина пристально всматривались друг в друга, пытаясь разгадать истинные намерения то ли врага, то ли потенциального союзника.
Элеазар понимал, что Ионатан хочет воспользоваться его авторитетом и деньгами в борьбе с Ананом. С другой стороны, ему, Элеазару, нужны человеческие ресурсы. Война с Ананом стала изматывающей для его людей. К тому же, Дамокловым мечом висела над городом угроза от римлян. Четыре легиона идут к Иерусалиму, никем не задерживаемые. Бен Маттафия, скорее всего, взят в плен и давно выболтал все, что знал. Это значительно осложнит оборону. Город нуждался в мире, чтобы дать достойный отпор оккупантам. И ради мира Элеазар был готов опуститься даже до временного союза с таким мошенником как Ионатан, чтобы уничтожить первосвященника…
- Присылай людей к Храму, - наконец тихо произнес Элеазар, сбросив капюшон с лица, - что следует, заплачу. Он рассчитывал в последствии перехитрить противника, пока же, необходимо было воспользоваться им.
Ионатан, не ожидавший столь легкой победы, был доволен собой. Однако, что-то в выражении лица Элеазара его насторожило.
Зелот был сильным противником для Ионатана, но удастся ли сделать его союзником? Не станет ли этот союз роковым для самого Ионатана? Вскакивая на седло своей лошади, он не знал радоваться ему или бояться зелотского предводителя. В любом случае с Элеазаром всегда надо быть на стороже.
Однако союзу этих заядлых врагов не суждено было просуществовать больше четверти часа. Возвращаясь по главной улице со своим отрядом домой, он неожиданно наткнулся на Элеазара. Десятка полтора зелотов преградили ему путь. При виде галилейских разбойников усыпленное беспокойство вновь пробудилось и возросло еще больше.
- Как прикажешь понимать тебя, Элеазар? – спросил он.
Выдержав паузу, предводитель зелотов ответил. В его голосе звучал металл.
- Я только что узнал, что твои люди ограбили дом Азарии. Этот человек убит, а его племянница исчезла.
Ионатан понял, что нехорошие предчувствия, терзавшие его, дали о себе знать с довольно неожиданной стороны. Он не знал ни Азарию, ни его племянницу, однако, смутная догадка посетила его разум.
- Я не в состоянии контролировать действия своих людей, - сухо ответил он. В этот момент страх перед Элеазаром уже не мучил Ионатана. Мистический зелот исчез из сознания воина, перед ним был обыкновенный человек.
Элеазар ухмыльнулся.
- Разве союзники не должны согласовывать свои действия? Найди девицу и приведи мне ее в целости и сохранности.
Когда зелот говорил, ожесточение внутри Ионатана росло с каждым произнесенным им словом.
- То, что мы заключили мир, не означает, что ты будешь указывать мне, что делать моим людям с их добычей , Элеазар, - тихо произнес он.
Элеазара охватило бешенство. На самом деле, судьба Ханны не очень-то волновала зелота. Ему не терпелось показать Ионатану его место и заодно воспользоваться прекрасной возможностью унизить девушку. Ионатан не собирался безропотно подчиниться, и Элеазар вдруг осознал, что перед ним не просто мошенник, а сильный противник. Противников он привык убирать…
- Этот мир слишком хрупок, чтобы он мог выдержать твои бесчинства. Найди девицу, или…
- Не горячись, - перебил его Ионатан, решив воспользоваться тем, что его оппонент теряет выдержку, - воинам на замке Антония уже видны римские знамена, а ты понапрасну расточаешь свою силу.
- Завтра всем будет видна твоя голова на шесте, - прорычал Элеазар.
В этот момент его всадники с оголенными мечами бросились на Ионатана, люди которого, вовремя отреагировав, плотным кольцом оградили своего предводителя. Звон мечей, словно хрустальную вазу, в дребезги разбил предутреннюю тишину.
Ионатан видел, что силы были не равны. Его охранники один за другим падали с коней на дорогу, сраженные не мечами, но неуловимыми лезвиями зелотских ножей. Испуганные кони топтали своих всадников, вставали на дыбы и с отчаянным ржанием пытались вырваться на свободу, мешая сражающимся. Однако исход битвы не волновал Ионатана. Вместе со своим помощником он исчез в темноте ближайшего переулка.
Мира с зелотами не получилось. Ионатану в тот момент даже в голову не пришло, как дешево он его продал.
27.
Утро этого дня неожиданно взорвалось бурей негодования и злобы. Кто бы мог подумать еще в девятом часу, что разъяренная толпа голодных и обезумевших от гнева горожан сметет с извилистых городских улиц торговцев, немногочисленную стражу, нищих, и бурлящим морем заполнит площадь перед замком Антония, чтобы выразить свое негодование первосвященнику. Вооруженные кольями и мечами горожане требовали от Анана дать отчет в своих действиях. Стража у ворот замка с трудом сдерживала напор разбушевавшейся уличной черни. Никого более не пугали зелоты, засевшие в Храме и осажденные солдатами Анана. Уже не обращали внимания на заискивание перед народом хитрого проходимца из Гисхалы, обнаглевшие до крайности подручные которого, грабили среди бела дня ни в чем неповинных горожан и регулярно устраивали кровавые стычки то с зелотами, то с уличным патрулем Анана. Озлобленный на весь мир собственными неудачами Ионатан, не брезгуя никакими средствами, пустил вход метательные машины, бомбардируя время от времени то Храм, то замок Антония, где укрепился небольшой гарнизон под предводительством первосвященника. Зелоты и доведенные до отчаяния солдаты Анана отвечали гисхальцу тучами стрел и непредвиденными ночными нападениями на его позиции. Эта кровавая война всех против всех опустошала городскую казну и склады продовольствия. Периодически, та или иная из воюющих сторон сжигала тонны зерна, только для того, чтобы им не воспользовался противник. Пламя огня, пожирающего продовольствие, освещало терзаемый гражданской войной город, и было видно далеко за его пределами. Люди в растерянности часами смотрели, как с кровавой зарей от всепожирающего огня в их дома входит уродливый, беспощадный голод. Все чаще для детей не хватало дорожающей еды, питьевая вода стала большой редкостью в домах простых людей.
Римские легионы, находившиеся в то время уже совсем близко, были готовы в любой момент осадить Иерусалим, и ничто не могло им воспрепятствовать. Обезумевшие, ослепленные безмерной злобой, евреи, вместо того, чтобы объединиться и противостать истинному своему врагу, в умопомрачительном безумии придумывали себе воображаемых противников и в бессмысленной бойне истощали свои и без того слабые силы.
Последней каплей, переполнившей чашу народного терпения, были слухи о решении Анана ввести в город несколько сотен идумеев, в помощь для борьбы с зелотами и гисхальскими разбойниками.
Эти мысли проносились в голове у Анана, когда он, стоя у окна, смотрел на людское море, волновавшееся на площади, волны которого разбивались о неприступные стены замка. Так ли уж они неприступны? Анан горько улыбнулся. Что еще в этом мире осталось неприступным, если стены Храма сданы во власть разбойникам?
Первосвященник был уверен, что история с идумеями была спровоцирована Элеазаром, чтобы подорвать его, Анана авторитет в народе. Шпионы донесли, что идумеев пригласил Элеазар, чтобы окончательно придушить своих быстро слабеющих противников. Сейчас Анану необходимо договориться с идумеями, отправить их восвояси и убедить выведенный из терпения народ, которому не улыбалось кормить еще четыреста дармоедов, что он, их первосвященник, не причастен к идумейской смуте. При мысли о предстоящем деле Анан почувствовал внутреннюю слабость, которую он испытывал все чаще, когда было необходимо принять важное решение. У него опускались руки, когда он видел, какая участь постигнет город, который он так любил.
- Я не уверен, что первосвященнику стоит подвергать себя опасности и выходить к толпе, - услышал Анан голос бен Гориона позади себя.
- Разве сейчас, в это мгновение, ты не чувствуешь опасность? – спросил Анан и медленно повернулся к собеседнику. Бен Горион был опытным и верным солдатом, на которого первосвященник мог положиться как на самого себя. Но стоит ли сейчас полагаться на кого бы то ни было, если уже нет возможности положиться на Всевышнего? Анан чувствовал ледяную, бездонную пустоту внутри себя. Его разум и чувства сковал могильный холод, и он все чаще ловил себя на мысли, что уже почти мертв. Так же мертв, как и этот город, в котором он находится.
- Замок Антония выдержит длительную осаду римских легионов, что уже говорить о…
- Ш-ш-ш… - Анан приложил указательный палец к старчески сморщенным губам, - прислушайся, - шепотом произнес первосвященник, - и ты услышишь, сколько опасности вокруг тебя. Если бы угроза смерти могла бы в этот момент стать водой, мы, все они и даже они, - Анан указал на толпу и махнул рукой в ту сторону, где согласно донесениям находилась римская армия, - утонули в морской пучине.
- Анан… - пробовал возразить воин. Ему на мгновение показалось, что первосвященник спятил от чрезмерных переживаний, но Анан властным жестом остановил его.
- Безопасность и успех, бен Шимон, это выдумка тщеславных дураков. Прозри и ты увидишь, что смерть окружает тебя, ты дышишь ею с момента рождения, и это только вопрос времени, когда этот яд уничтожит тебя.
- Сейчас не место и не время философствовать, - услышал Анан неожиданно твердый голос бен Гориона. Только этот человек позволял себе входить к нему без приглашения и обрывать его на полуслове. Анан обратил тяжелый взгляд на только что вошедшего воина.
- Необходимо разогнать прямо сейчас чернь, - продолжал невозмутимо бен Горион, - и убедить идумеев убраться восвояси. В противном случае, если не наш, то римский меч их настигнет непременно. К тому же, необходимо готовиться к осаде, Анан…
- Необходимо выгнать зелотов из Храма, бен Горион, - перебил его Анан, - необходимо урезонить Ионатана из Гисхалы, необходимо защитить продовольственные склады от этих варваров, необходимо успокоить доведенный до отчаяния народ, необходимо отогнать от города сорвавшихся с цепи голодных псов – идумеев. Еще необходимо договориться с Титом, если же не получится, то необходимо готовится к осаде и к смерти. Ты готов?
Бен Горион промолчал. Он умел воевать в поле и в горах. От него бежали даже римляне, но что и как делать сейчас он не знал и боялся себе в этом признаться. Чувствовать себя бессильным – это не та слабость, которую может себе позволить солдат. Лучше идти в слепую, чем стоять и сокрушаться о невезении. Он не мог понять первосвященника. Единственное, что ему было ясно как день, так это то, что надо брать в руки меч и что-то делать.
Анан хорошо знал, что творится в душах у этих солдат, стоявших перед ним. Где-то на краю сознания, он даже признавал справедливость их советов, но кто-то сзади него, неуловимый и властный толкал его в спину и требовал идти по намеченному им пути. Анан мог бы воспротивиться, но уже не хотел. Он чувствовал, что его жизнь уже давно проиграна, и каждый следующий вдох и удар сердца становился ему в тягость. Выждав несколько бесконечных, наполненных молчанием, мгновений, Анан произнес:
- Не слишком ли много необходимо в это утро, бен Горион?
- Делай то, что считаешь нужным, господин, - наконец ответил бен Горион. Он спокойно выдержал тяжелый взгляд первосвященника и положил руку на рукоять меча. Анан пристально взглянул на бен Гориона. В нем была сила, которой не было уже давно в нем, Анане. Этот солдат не покорялся неизбежному, он стоял перед смертью, словно неприступная скала, и казалось, что сама смерть должна устрашиться этой неприступности.
- Иди со мной, - наконец произнес Анан, - надо что-то сделать, чтобы идумеи не вошли в город, иначе всему конец еще до прихода римлян.
Первосвященник вышел из комнаты.
Дул холодный западный ветер. Багровое солнце было готово вот-вот скрыться за изломами гор. Анан в сопровождении двух военачальников взошел на городскую стену. Остановившись у каменной балюстрады, первосвященник взглянул вниз. При появлении Анана грозный рокот толпы у подножия замка умолк и стало тихо. Так тихо, что первосвященнику снова захотелось ругательств и грозных выкриков, но за спиной воцарилось молчание. Даже самые смелые, во всеуслышание требовавшие от него ответа за свои действия, умолкли, не желая, почему-то, в этот ответственный момент предъявить претензии. Солдаты, охранявшие замок Антония получили временную передышку. Анан спиной чувствовал это, ставшее вдруг подобострастным, народное молчание, но его взор из-под нахмуренных бровей был направлен в противоположную сторону, за городскую стену, где у ворот расположились лагерем идумейские воины. Увидев еврейского первосвященника, они сгрудились в бесформенную толпу и в начале с некоторой робостью, смотрели на одинокую фигуру на стене, тыча в нее пальцами и переговариваясь между собой.
Восходя на стену, Анан знал, что ему надо сказать что-то веское и убедительное, но нужные слова все не шли на ум. Теперь стоя на стене святого города и взирая на серую и робкую массу язычников, казавшихся такими ничтожными с высоты, первосвященник почувствовал вдруг прилив силы и первое слово, будто огненная стрела духа сорвалась с его старческих уст, увлекая за собой пламенную речь, запечатленную историей.
- Из всех бед, стрясшихся над Иерусалимом, - начал Анан, и его голос, возможно, последний раз в жизни, громогласно звучал, и, подхватываемый порывами ветра, доходил до слушателей, - ничто так не объяснимо, как то, что злому неизменно приходит помощь.
Анан выдержал долгую паузу, после чего продолжил:
- Вы хотите оказать поддержку разбойникам, и пришли сюда так, словно столица призвала вас на помощь против варваров. Если бы вы были похожи на секариев, позвавших вас, то я мог бы еще как-то объяснить ваше присутствие, но ведь каждый из тех, кому вы собрались помогать, преступник и заслуживает смерти. Зелоты - выродки и позор нашего народа. Грабители, промотавшие свое состояние, истощившие свою преступную энергию в окрестных деревнях и городах, и в конце, нахлынувшие в священный город. Люди, которые покрывают позором священную землю, и без стыда оскверняют пьянством и разбоем святые места. Вы же имеете сейчас такой вид, словно мы позвали вас как союзников против врага. Не насмешка ли судьбы, что целая нация связывается с шайкой злодеев? Существует ли достаточно веский довод, который заставил вас ради воров и убийц поднять оружие на родственную вам нацию? Вымысел, будто зелоты пришли для освобождения Иерусалима от римских приспешников, поражает меня больше, чем другие дерзости галилейских разбойников. Даже если бы ми и хотели, у нас больше нет возможности заключить договор с римлянами, так как завоевание Галилеи сделало их гордыми, а преклониться перед ними теперь, когда они близко, было бы для нас позором страшнее смерти. Я лично предпочел бы мир смерти, однако раз война объявлена, то охотно предпочту смерть жизни военнопленного. Итак, мы не заключали мир с врагом, и у нас не было даже такого намерения. Слухи, дошедшие до вас, не что иное, как козни, потерявших честь людей. Если же вы не хотите разделить наше негодование против них, то нам ничего не остается, как держать ворота запертыми, до тех пор, пока у вас в руках оружие…
Анан еще не закончил говорить, как идумейские солдаты стали бить мечами об щиты и что-то кричать, ясно этим давая знать, что более не желают его слушать.
- Мне кажется зря ты, Анан, тратишь свое красноречие на этих невежд, - произнес с заметным высокомерием в голосе бен Горион, почти неслышно подойдя к первосвященнику, - не припугнуть ли их лучниками, а?
Анан ничего не ответил, только посмотрел на воина ничего не выражающим взглядом и отвернулся. Бен Гориону в тот момент показалось, что на него посмотрели два стеклянных камня. Несколько озадаченный непонятной пассивностью Анана воин отошел на несколько шагов от первосвященника, не решаясь поступить в данной ситуации по своему усмотрению. Военное чутье бен Гориона подсказывало, что этим он совершает непоправимую ошибку, но он был солдат, а солдат обязан повиноваться воле начальника, что бы ни происходило…
Тем временем из толпы идумеев вышел высокий человек лет пятидесяти. В руках он держал свой круглый щит и меч наголо. Взойдя на пригорок, он начал говорить, приказав всем остальным замолчать. Анан напряг зрение, чтобы лучше его разглядеть. Это был бен Кафла – храбрая и воинственная натура. Однако, Анан знал, что, несмотря на свою силу и смелость, этот воин был лишен намного более необходимого в данный момент качества, а именно, здравого смысла. Чувство обреченности уже который раз за сегодняшний день вдруг охватило первосвященника. Бен Кафла держал себя высокомерно, то и дело потрясая щитом, и указывая мечем то на Храм, то на ворота. Но Анан не прислушивался, он устало оперся о каменную балюстраду стены и закрыл глаза, невольно прислушиваясь к заунывному причитанию холодного западного ветра, нещадно терзающего теперь его одежду и волосы.
- …меня теперь ничуть не удивляет, что поборники свободы осаждены в Храме, если ты, Анан, запер принадлежащую всему народу столицу. Держа патриотов в заключении в городе, запирая ворота перед ближайшим родственным народом, ты утверждаешь, что жителей Иерусалима тиранят, а имя деспотов навязываешь тем, к которым сам же применяешь насилие. Кто потерпит такое лицемерие?! Но мы сохраним дом Божий, если уже более никто не в состоянии этого сделать. Мы станем во главе войны за общую отчизну и отразим врагов внешних и поразим врагов внутренних. Здесь, под этими стенами, мы с оружием в руках останемся до тех пор, пока римлянам не надоест ждать твоей позорной капитуляции, или пока ты сам, как первосвященник Всевышнего, не отдашься делу свободы…
- Этот человек безумец, - процедил сквозь зубы только что подошедший бен Шимон. Бен Горион в ответ презрительно ухмыльнулся.
- Безумным его сделали деньги Элеазара, - сказал он. На его ладонь упала крупная капля, затем вторая, третья… Воин взглянул на затянутое тяжелыми тучами небо. «Будет гроза, - подумал он, - надо уходить». Через минуту могучая спина бен Гориона скрылась в одной из башен. Бен Шимон провел его взглядом и взглянул на первосвященника. Анан стоял, словно не замечая ветра и холодных капель дождя. Затем, словно очнувшись от оцепенения, Анан подошел к бен Шимону, Сделав вид, что не заметил отсутствия бен Гориона, первосвященник почти спокойно сказал:
- Завтра нам предстоит тяжелый день. Отпусти стражу на стенах, - пускай не мокнут под дождем. Идумеям придется в начале потягаться с бурей, прежде чем одолеть город, - Анан криво ухмыльнулся и ушел. Бен Шимон остался наедине с собственным недоумением. Отпустить стражу, когда противник у стен города? Что может быть глупее! Но военные обязаны повиноваться…
28.
Элеазар в который раз посмотрел на пурпурную завесу, разделявшую Святое от Святого Святых. Она была сверху донизу, забрызгана кровью животных. Предводитель зелотов оглянулся. При тусклом свете Семисвечника он увидел, что стены, пол, жертвенник, - все было испачкано в крови. Элеазар вдруг почувствовал присутствие в этом месте бесчисленного количества грехов. Грехов малых и великих. Здесь, где пребывал Бог, как это не парадоксально, Элеазар особенно отчетливо ощутил дыхание зла, снятого с душ тысяч, десятков тысяч людей, приходивших сюда до недавнего времени с жертвами повинности. Здесь так же было зло, которое совершил он, Элеазар…
Он подошел к столу, где должны были лежать Хлебы Предложения. Стол был пуст. Зелоты давно съели все хлебы вместе со всеми припасами, которые были в Храме. Святой Хлеб съели преступники. Неожиданно Элеазар злорадно ухмыльнулся. В этом месте в течение многих и многих лет находилось зло, сносимое сюда людьми, но предводитель зелотов вдруг явственно ощутил, как давно здесь не было Его. Того, Кто все эти грехи и грешки должен был уничтожать, как написано об этом в свитках. Но Он здесь не жил и зло оставалось и накапливалось годами. Священники дышали им, трогали его, видели, ступали на него, пока сами не пропитались им и не стали его воплощением. Элеазар резко повернулся к Завесе и внимательно вгляделся в Ангелов, нарисованных на ней золотыми нитями.
Элеазар подошел к ней и увидел то место, где тяжелая ткань была некогда разодрана надвое и затем искусно зашита так, что с расстояния нескольких шагов шва не было видно.
- Ты разодрал завесу, потушил Светильник и, прогневавшись, ушел, оставив Свой народ погибать от меча его врагов, - теперь в голосе Элеазара звучало отчаяние и бессильная злоба. Неожиданно для самого себя он схватил обеими руками тяжелый цветной виссон Завесы и, что есть силы, дернул вниз. Громоздкая материя упала к его ногам. В Святом Святых ничего не было. Там не стоял ковчег Завета и херувимы не осеняли его крышку своими крыльями. Святое Святых было пусто. Там не было Бога.
Элеазара поразила эта пустота. Откуда ему было знать, что ковчег завета никогда не стоял в Храме? Воин только знал, что было время, когда Сам Бог присутствовал здесь, но теперь Его не было, и Он сюда больше не вернется.
- Ты должен быть здесь, но Тебя здесь нет! – вдруг услышал он свой голос, - все эти глупцы, сотни тысяч глупцов во главе с первосвященником, вбили себе в голову, что Ты с ними, но ведь Тебя нет!!! – голос Элеазара сорвался на крик. Он уже ничего не боялся, - ни зла, которое наполняло все вокруг, поскольку сам был его частью, ни Бога, потому что Его здесь не было…
Неожиданно в Храме, среди гнетущей ночной тишины, в самом святом месте Израиля раздался дикий злорадный хохот Элеазара, стоявшего посреди пустого Святого Святых.
Еще смеясь, предводитель зелотов вышел во внутренний двор Храма, где возле роскошных колоннад дремали зелоты. Было темно и тихо. Неожиданно перед ним появился бледный овал чьего-то лица. Элеазар присмотрелся внимательнее и узнал Иуста. За долгие недели осады в Храме этот уже немолодой воин изменился, и это не укрылось от пытливого взгляда предводителя зелотов. Особенно в последнее время Элеазара настораживало выражение какой-то внутренней усталости, граничащей с безразличием, в глазах его первого помощника. Немое недоверие все чаще вспыхивало ярким огоньком в глазах и выражалось непонятным раздражением. Иуст неслышно появлялся перед Элеазаром и, без приветствия, сухо докладывал о существующем положении дел, ловко избегая открытой дружеской беседы. Тщетны были попытки Элеазара вызвать своего когда-то беззаветно преданного слугу на откровенность. Каждый раз предводитель зелотов с изумлением наталкивался на глухую стену недоверия. Элеазар понимал, чем вызвано такое отношение к нему. Былая уверенность в себе давно уже оставила предводителя зелотской партии, и он чувствовал, что идет не по четко определенному пути, но движется наугад, в кромешной тьме, натыкаясь на все новые преграды, словно слепой котенок, делая одну ошибку за другой. Обещания скорой и сравнительно легкой победе над Ананом, которые он ежедневно давал сикариям, выглядели все чаще для него самого невыполнимыми или же просто лживыми. Элеазар злился на себя и на своих воинов за постигающие неудачи, но все же держал свои чувства под контролем, замечая при этом, однако, что Иусту это дается с каждым днем все труднее. Вылазки секариев в город за продовольствием и частые столкновения с солдатами Анана изматывали уставших, голодных и потому злых секариев, к тому же, не приближали ни на шаг к победе.
- Какие новости, Иуст? – стараясь быть дружелюбным, спросил Элеазар.
- С каких пор смех стал нормой поведения еврея на Святом месте? – прозвучал ответ. Брови Элеазара поползли вверх. Такого Иуст себе еще не позволял. Предводитель зелотов понял, что недовольство его персоной в среде солдат растет, и это стало для сикария тревожным сигналом. Элеазар подошел ближе к Иусту, пытаясь прочесть на бледном лице то, что творится в душе.
- Откуда такая нелюбезность, - спокойно спросил Элеазар, но всегда настороженный Иуст уловил в голосе своего господина едва уловимую угрозу.
- Господин может обойтись без своего слуги, если пожелает, - тихо, но уверенно ответил воин и посмотрел прямо в бездонный омут бесстрастных глаз Элеазара. Он не боялся этого жестокого человека, так как убедился, что он отнюдь не всесилен, как это могло бы показаться на первый взгляд.
Элеазар вдруг понял значение этого взгляда и невольно сравнил уверенность Иуста со своей собственной тщательно скрытой неуверенностью. Задетое самолюбие возбудило гнев и желание проткнуть этого задиру, но Элеазар сдержался, он почувствовал, что бесконечно устал убивать.
- Чем ты недоволен, - сухо спросил он, казалось, оставив без внимания последнюю реплику Иуста.
- Идумеи уже пятый день под Овечьими воротами ожидают, когда их впустят в город, а ты медлишь, рискуя потерять поддержку этих людей. Если они нам не помогут, мы сгнием здесь заживо.
Элеазар испытующе посмотрел на Иуста.
- Ты разве не веришь, что в этом Храме живет Он, и что мы находимся под Его охраной?
Элеазару показалось, что он заметил на тонких губах своего подчиненного промелькнувшую саркастическую улыбку. По спине Элеазара вдруг пробежал холодок страха. Неужели Иуст не верит в Бога? Неужели и он полагает, что затеянное им, Элеазаром, обречено на провал, и всем зелотам грозит неминуемая гибель? А что если все его солдаты так думают, и только выжидают удобного момента бросить его? Если неуверенность Элеазара передалась всем его последователям, то это действительно конец. Никто не захочет сражаться за ничто.
Элеазар вдруг осознал, как он боится одиночества. В самом деле, все эти годы рядом с ним постоянно кто-то был. Иуст всегда понимал его и находил слова ободрения. Теперь, этот воин, когда-то преданный Элеазару всей душой, одной ногой уже стоит по ту сторону баррикад, и предводитель зелотов почувствовал себя по настоящему одиноким. Это было действительно страшное состояние – остаться одному.
- Я, кажется, тебя спросил, Иуст, - произнес Элеазар, пытаясь изгнать из головы беспокойные мысли, и продолжая пристально вглядываться в бледное пятно, которым было сейчас лицо Иуста.
- Верю, - коротко произнес, наконец, Иуст голосом, насквозь пропитанным неверием и глубоким презрением к тому, что когда-то именовалось верой в Бога. Совсем недавно этот воин разуверился в непогрешимости и силе своего господина и тогда же он перестал верить в Бога Израилева. Элеазар в сознании Иуста был олицетворением всесильного Божества, и когда предводитель зелотов потерпел свое первое поражение, Бог для Иуста также перестал быть Богом всесильным, Он вообще перестал для него существовать.
«Ты всю свою жизнь плодил вокруг себя паутину лжи и насилия, - вдруг, неожиданно для самого себя подумал Элеазар, разглядывая Иуста, - и теперь, все, что ты принес в этот мир неизбежно к тебе же и возвратится».
- Я нашел людей, которые готовы впустить идумеев в город этой ночью, - продолжал Иуст, оставаясь таким же неподвижным, как и та колонна, возле которой он стоял. Шевелились только его губы.
- Анан, к счастью, распустил усиленный наряд из-за надвигающейся грозы, поэтому будет легко справится со стражей у ворот, перепилить засов и впустить идумеев.
- Хороший план, - почти безучастно ответил Элеазар. Он почти не слушал, то, что говорил ему Иуст. Раскаты грома и ослепительные вспышки молний, которые все чаще раскалывали черное небо на бесчисленное количество осколков, привлекли в то мгновение внимание Элеазара.
- Можешь действовать, - рассеянным голосом произнес он после длительного молчания.
- Необходимо как следует подготовить людей к завтрашней атаке на солдат Анана, - закончил изложение своего плана Иуст.
Элеазар, наконец, опустил глаза на своего подчиненного, и посмотрел на него так, как будто впервые увидел.
- Иди, - произнес он.
Иуст скрылся во тьме также неожиданно, как и появился, а Элеазар остался стоять среди своих спящих воинов в полном одиночестве.
29.
Михей третий раз заступал на дежурство у Овечьих ворот, в третий раз, как только он брал в руки меч, который ему выдавал начальник стражи, поскольку собственного у него не было, Михея одолевал страх. Во время последнего дежурства юноше постоянно казалось, что вот- вот что-то должно случиться, но ничего не происходило, и Михей ругал себя за беспричинное беспокойство, граничащее с трусостью. Выйдя на свой пост, где он стоял обычно с напарником, Михей старался убедить себя, что он не один, и бояться на самом деле нечего.
- В конце концов, если тебя ждет смерть, - говорил себе юноша, - то прими ее как истинный сын отечества без дрожи в коленках.
Аман, напарник Михея по дежурству был на несколько лет старше юноши, и, наверное, в силу этого, как казалось Михею, относился к нему с нескрываемым презрением.
- Ну что, ты готов отправиться отсюда прямиком к праотцам? – всегда спрашивал Аман Михея, как только тот появлялся возле сторожевой башни, видимо прекрасно понимая, какие чувства одолевают юношу.
Михей обычно ничего не отвечал на презрительные реплики своего старшего напарника. Отвернувшись от Амана, юноша старался думать о чем-то приятном, чтобы заглушить в душе страх перед смертью.
Однако сегодня Аман не желал отставать от Михея.
- Почему ты боишься смерти? – насмешливо спросил он юношу, - возможно, это даже большее благословение для такого ничтожества как ты и тебе подобных.
- С чего ты взял, что ты лучше? – спокойно спросил Михей, не подав вида, что его задели последние слова Амана.
- Вы цепляетесь за жизнь, словно жабы о мокрые камни. И когда вам это чудом удается, не знаете, что с этой жизнью делать.
Михея нимало не смущала эта болтовня Амана, однако его злило, что Аман смотрит на него свысока без каких-либо оснований. Михею, как и большинству юношей его возраста, хотелось доказать, что он не хуже остальных, и только поэтому он ввязался в эту словесную перепалку с Аманом.
- И что же ты делаешь со своей жизнью? – попробовал защититься нападением Михей, - что ты знаешь такого, чего не знали старцы? Кого ты из себя делаешь?
Несколько мгновений Аман молча смотрел на Михея, затем разразился хохотом. Он смеялся долго и громко, не стесняясь прохожих, с неприязнью поглядывавших на него. Михей чувствовал, что находится не в своей тарелке рядом с этим высокомерным, неотесанным оборванцем, с недавнего времени возомнившем себя солдатом.
От Иосифа, начальника охраны, Михей слышал, что Аман несколько месяцев назад вошел в Иерусалим в числе разгромленных Веспасианом головорезов Ионатана. Через некоторое время Аман втайне попросил у бен Шимона перейти на службу к первосвященнику Анану. Поскольку бен Шимону постоянно не хватало людей, он без колебаний согласился, поскольку, как и всякий военный, не очень-то хорошо разбирался в людях. Среди высших чинов израильской армии ходят слухи, что бен Шимон с согласия первосвященника принял к себе немало перебежчиков, за что рано или поздно поплатиться, поскольку люди, по какой-либо причине предавшие своего прежнего хозяина, обязательно предадут в самый ответственный момент и нынешнего.
- Кто сейчас доверяет старцам? – крикнул Аман прямо в ухо Михею, чем прервал его размышления, - те, что сидят сейчас в замке Антония, и не смеют показать нос из его крепких стен, потому что боятся Ионатана и идумеев? Или ты думаешь, что зелоты до скончания века будут терпеть препирательства таких самохвалов как…
Аман осекся, и на его лице появилась заискивающая улыбка. К ним приближался Салим, новый начальник охраны, поставленный вместо престарелого Иосифа. Михей знал этого добродушного веселого здоровяка еще до войны, когда тот учил его, еще тринадцатилетнего мальчугана произносить слова из пророков в честь совершеннолетия.
- О чем это ты так убедительно рассказывал молодому поколению, Аман? – громыхнул басом Салим, подходя своей переваливающейся походкой к двум стражникам.
- Михей боится, что идумеи найдут способ, как проникнуть в город, - нашелся с ответом Аман, - а я убеждаю его, что пока последний израильтянин не выпустит из своей руки меч, ни один язычник не осквернит святой город.
Салим добродушно расхохотался, ничего не ответив.
«Лиса», - зло подумал Михей и бросил испепеляющий взгляд на Амана. Тот только презрительно скривил губы. Салим не заметил этого немого разговора, поскольку уже был занят общением с каким-то юношей. Время от времени стражники слышали его заразительный смех.
- Идумеи не войдут в город, юноша, пока я начальник охраны – раздался низкий голос Салима.
Михей был поглощен своими мыслями в этот момент и не заметил как напрягся Аман, пытаясь расслышать разговор Салима.
Отпустив юношу, Салим вновь подошел к стражникам:
- Кто этот юнец? – притворно равнодушным голосом спросил Аман начальника охраны.
- Посланник от Александра, - живо ответил Салим, - спрашивал все ли у нас в порядке. Зелоты вновь готовят очередную вылазку. Александр почему-то думает, что это неспроста…
Крупные капли дождя упали на лицо начальника охраны. Он посмотрел на небо, и лицо его омрачилось.
- Уж не испугался ли ты грозы, Салим? – шутливо спросил Михей, который всегда чувствовал себя комфортно в присутствии этого сильного воина.
- Анан снял стражу с восьмой и пятой башен, - ответил Салим. В его голосе слышалась тревога.
- Сорок человек – это так мало, когда за воротами враг.
При этих словах начальника стражи на губах Амана на бесконечно короткое мгновение появилась и тут же растворилась презрительная ухмылка, которую Михей на этот раз перехватил, и отошедший на некоторое время страх, снова овладел его сердцем.
Низко плывущие тяжелые свинцовые тучи извергли из своих темных недр раскат грома, вслед за которым сверкнула молния, на миг распоровшая надвигающиеся сумерки. Потоки воды ринулись на землю.
- Пойду проверю посты на девятой и четвертой башне, - сказал Салим после некоторого раздумья, - сколько стражи у ворот?
- Пятнадцать человек, - ответил Аман.
Неестественное поведение напарника, его странные высказывания начали вызывать подозрения у Михея. Он испытующе смотрел на Амана.
- Господин, - обратился Михей срывающимся от волнения голосом к Салиму, - мне нужно поговорить с тобою с глазу на глаз.
Однако, Салим только снисходительно похлопал Михея по плечу.
-Все проблемы решай с Аманом. Он добрый малый, как я погляжу – поможет, укажет и накажет, - игриво подмигнув Аману, Салим скрылся в ближайшем переулке.
Михей проводил его взглядом и прикусил губу. На его плечо легла тяжелая рука Амана.
- Что же ты хотел спросить у Салима? – услышал юноша ехидный голос напарника.
Михей резко сбросил руку Амана.
- О том, какая ты скотина, - буркнул Михей.
Однако Аман, вопреки ожиданиям Михея, совершенно не разозлился в ответ на оскорбление. Он как-то настороженно посмотрел на юношу и тут же рассмеялся. От этого смеха Михея пробрала дрожь.
- Стой здесь, бездельник, - еще смеясь, произнес Аман и скрылся в караульном помещении.
Михей остался стоять один возле ворот под небольшим каменным навесом, выступающим из городской стены, под которым стражники обычно укрывались от дождя.
Гремел гром, сверкали молнии, а Михей, словно ничего этого не слыша, всматривался в чернеющий проем двери караульного помещения, где сейчас находились все стражники ворот кроме него.
«Что-то здесь не так…» - неожиданно мелькнуло в голове Михея.
- Разыщу Салима на всякий случай, - наконец с решимостью сказал сам себе юноша и хотел броситься в бушующую водную стихию, однако пред ним, словно из-под земли выросла фигура Амана. За его спиной юноша увидел еще нескольких стражников. Воины стояли прямо под дождем и о чем-то совещались, не обращая внимания на ливень.
- Твоя служба закончилась, юнец, - проговорил Аман, оскалив белые зубы в хищной ухмылке, - иди отдохни, а то, бедный, продрог, небось.
Михей перевел взгляд со стражников на Амана и обратно.
- Где Саул? – спросил он.
- Саул, Тихик и Симеон отдыхают, а мы заступили на дежурство, через две стражи будете дежурить вы. Что ты смотришь на меня словно безумный, правил не знаешь? Скажу Салиму, чтобы дал нам более опытного воина.
- Дети должны играть в куклы, а не Святой Город охранять, - поддакнул другой.
Михей вышел из-под навеса и пошел к двери караульного помещения. То ли от холода, то ли от страха юношу била дрожь, и он еле переставлял ноги, словно шел на казнь…
Остальные стояли возле ворот и нарочито громко смеялись, тыкая в Михея пальцами.
- Завтра ты уже не стражник, будь уверен, - услышал юноша голос Амана позади и вошел в двери.
В караульном помещении царила тишина. Было слышно, как дождевые струи поливают деревянную крышу на четвертом этаже башни, где находились комнаты для стражи.
Поднимаясь на второй этаж, Михей прислушивался к скрипу досок под ногами, который показался юноше сейчас почему-то особенно громким. Дверь комнаты, где должны были находиться стражники из его смены, была приотворена, но оттуда не доносилось ни звука.
- Все-таки надо было бежать за Салимом, - произнес Михей, словно обращаясь к невидимому собеседнику, и распахнул дверь.
В огромных темно-багровых лужах лежало три трупа. Из глубоких ран на их шеях еще сочилась теплая кровь.
Михей в оцепенении не мог отвести взгляда от зрелища, представшего перед его глазами. Юноша стоял, не в состоянии пошевелить даже мизинцем ноги, словно кролик перед удавом. Человек перед смертью…
Позади, раздался скрип лестницы под чьими-то ногами. Михею не надо было оборачиваться, чтобы узнать кто это. Смутные подозрения Михея оказались страшной реальностью. Амана и еще некоторых подкупили или зелоты или идумеи. Несогласных убрали. Значит должны убрать и его…
Неожиданно, словно пелена с глаз исчезло оцепенение, и Михей вдруг ощутил странное спокойствие. Встретившись лицом к лицу со смертью, юноша уже не боялся ее. Обернувшись, он увидел стоявшего в двери Амана. Кривая хищная улыбка исказила его лицо.
- Теперь ты понимаешь, почему я сказал, что это было твое последнее дежурство? - прорычал он.
Михей вытащил меч из ножен. В этот момент юноша понял, что роль овцы, безропотно идущей на заклание не подходит ему, сыну Израиля. Хотя шансов победить Амана у Михея не было, однако жизнь стоит того, чтобы бороться за нее даже в самой безнадежной битве. Ведь смерть властна только над телом, но бессильна перед благородством человеческой души и справедливостью.
- Что ты задумал, предатель? – спокойно с бездонным презрением в голосе спросил Михей.
Не увидев в глазах юноши страха, Аман в первое мгновение несколько растерялся. Задуманный им эффект почему-то не сработал. Что означает перемена в душе этого неоперившегося птенца? Неужели он притворялся? Привыкнув смотреть на человека как на животное, водимое исключительно похотью и амбициями, Аман не допускал мысли о существовании человеческого духа, как источника высоких побуждений. Теперь, увидев неожиданно для самого себя в Михее свидетельство этого самого духа, Аман пришел в замешательство. Этот юноша не позволит себя заколоть хотя бы без короткого боя. Делать было нечего, - представление началось, доводить его надо было до логического завершения.
- То, что я задумал, уже совершилось, юнец, - после короткого молчания ответил Аман, изо всех сил пытаясь подавить в себе возникшие противоречия, - идумеи вошли в город, чтобы очистить его от таких как ты хлюпиков, и таких грязных буйволов как Салим.
«Идумеи вошли в город» - прозвучало как проклятие для Михея и как приговор для Амана. Услышав себя самого, произносящего эти слова, Аман вздрогнул. Всего за восемьдесят динариев он продал свой город, свой народ, своего Бога. Что теперь смоет с его рода этот страшный приговор - «идумеи вошли в город»? Неожиданно Аманом овладела ярость. Неужели и он заразился этой сентиментальной дрянью? Разве не доказано самой жизнью, что как для человека, так и для животного главное – это его собственная выгода, а выбор средств, для достижения желаемого зависит от обстоятельств? С криком, похожим скорее на хрип полумертвой гиены, Аман бросился на Михея с мечом и ножом.
Битва действительно была короткой, хотя юноша защищался, как только мог. Отступив под натиском атак своего бывшего напарника, Михей тут же подскользнулся на луже крови и упал на труп одного из стражников. Юноше удалось увернуться от удара, и меч противника вонзился в мертвую плоть. Ободренный тем, что ему удалось обхитрить Амана, Михей бросился в атаку, однако все его удары были успешно парированы, и Аман быстро вернул утраченное преимущество. Не привыкший к подобным поединкам, Михей быстро устал, поэтому Аману удалось сильным ударом выбить меч из руки юноши. Аман тут же со злорадным воплем бросился на безоружного противника. Михей стал защищаться табуретом от, казалось, вездесущего клинка Амана. Наверное, юноше в конце концов бы удалось добраться до двери, если бы снова не предательская кровь мертвецов, на которой он опять потерял равновесие и упал навзничь. В то же мгновение лезвие ножа пронзило насквозь его шею, пригвоздив к деревянному полу. Юноша почувствовал во рту сладковатый привкус собственной крови, в глазах потемнело, и Михей умер…
30.
Ежась от пронизывающего ветра, солдаты с тревогой поглядывали то на затянутое тяжелыми черными тучами небо, то на закрытые городские ворота. Молния разорвала в клочья небосвод и ударила в стоявшее неподалеку дерево. Оно вспыхнуло, словно одинокий факел среди пустынной местности, но через несколько минут огонь погас, под крупными дождевыми каплями. Начиналась гроза. Шимон бен Халфа стоял у единственного на весь его отряд шатра и хмуро наблюдал за тем, как его воины пытаются спрятаться от дождя под круглыми выпуклыми щитами. Время от времени он недовольно поглядывал на Овечьи ворота и на городские стены, где стояли часовые.
- Зелоты не спешат открыть нам ворота, - произнес подошедший только что воин и бросил злобный взгляд на башни, откуда слышалась перекличка часовых.
В ответ бен Халфа в упор посмотрел на собеседника уничтожающим взглядом и прошипел:
- Тебе что, остолоп ты эдакий, мозги вышибло, что ли? Еще вчера утром я говорил, что Элеазар находится в Храме, окруженный солдатами первосвященника. И час назад мы говорили с Ананом. Где ты тогда был и чем слушал, а? – Шимон бен Халфа никогда не баловал своих подчиненных дружеским отношением к ним. Этот идумейский военачальник разговаривал с подчиненными грубо, не упуская возможности обругать каждого из них. Такова была уж натура у идумеянина. Его воины давно привыкли к этому, и несмотря грубое отношение к себе, даже любили его. Преданность солдат бен Халфе побудила их пойти с ним в этот поход на Иерусалим. Бен Халфа, видя, что зелоты, скорее всего не в состоянии впустить его в город в глубине души уже сожалел, что взял от посланника зелотов тысячу динариев. Уж слишком малая плата за такие неудобства. Элеазар утверждал, что первосвященник настолько слаб, что будет не в состоянии оказывать более или менее сильное сопротивление. Бен Халфа понадеялся на это довольно голословное утверждение и, не обдумав всех деталей, кинулся стремглав на Иерусалим.
Теперь перед военачальником возникла дилема: возвращаться или ждать. Возвратиться – значит предать Элеазара, однако, чем это чревато для идумеев, если власть, в конце концов, окажется в руках зелотов? Остаться – слишком уж много неопределенности. Бен Халфа отлично понимал, что если помощь не придет из самого города, его люди просто разбегутся. Не дай им скорой наживы в ближайшем будущем, и они тотчас потеряют всякий интерес к этой сомнительной роли «освободителей» святого города. Неизвестно, в таком случае, какие неприятности ждут его самого, бен Халфу.
Гневное небо яростно изливало потоки воды на окрестности Иерусалима, метало ослепительные стрелы молний и оглушало людей раскатами потрясающего, казалось сами основания земли, грома.
- И все же, - боги не благоволят к нам, - произнес, как будто разговаривая сам с собою, продолжавший стоять возле бен Халфы воин, тщетно пытаясь спрятаться от ливня под небольшим навесом возле палатки.
Бен Халфа презрительно скривил рот:
- Заткнись, язычник, - прошипел он, понимая, что в словах воина есть львиная доля истины, не желая, однако, признавать открыто свое поражение. А что если Бог иудеев действительно разгневался на него, за дерзость и теперь напустил на его войско эту страшную грозу, чтобы уничтожить его?
Стрела, просвистев у самого плеча военачальника, с глухим ударом вонзилась в деревянную стойку палатки. Это отвлекло военачальника от его невеселых дум.
- Что за дурацкие шутки у этих евреев, - пробурчал тот же воин, с опаской поглядывая на еще дребезжащую стрелу, на которой заметил кусок пергамента, - надо, господин, уходить отсюда, пока не случилось чего похуже…
- Сгинь, собака! – гаркнул бен Халфа, и надоедливый солдат скрылся в пелене дождя. Бен Халфа несколько минут внимательно рассматривал стрелу. Видимо этот осмотр ничего не дал, потому что, выругавшись в пол голоса, воин выдернул ее и развернул намокший пергамент.
- Убирайся, - по-гречески прочитал бен Халфа и на этот раз выругался во весь голос. В тот момент он действительно был готов убраться восвояси от греха подальше, и уже открыл рот, чтобы отдать соответствующий приказ, но идумейского военачальника вдруг остановило странное движение среди его солдат. Они неожиданно перестали прятаться от дождя под щитами и быстро выстроились в боевой порядок, словно готовясь отразить нападение противника. В это же мгновение к бен Халфе подбежал его ближайший помощник. Он был промокший до нитки и имел в целом довольно-таки жалкий вид, однако из-под мокрых прядей прилипших ко лбу волос на бен Халфу воинственно смотрели два черных глаза.
- Господин, Овечьи ворота открываются, - отдышавшись, произнес он, - не исключено, что евреи затеяли битву.
Услышав это, бен Халфа бросил под ноги пергамент и зашагал в сторону города, где уже в боевом порядке стояли его солдаты. Дождевые струи беспощадно хлестали его по лицу, однако воин не замечал их. За ним почти вприпрыжку, прикрываясь от дождя щитом, бежал его первый помощник. Вскочив на поданного ему коня, бен Халфа выехал вперед, чтобы лучше разглядеть, что происходит.
Действительно тяжелые огромные створки ворот открылись. Бен Халфа, нахмурившись, махнул рукой в знак полной боевой готовности.
- И дернул же меня Вельзевул связываться с этими евреями, - пробурчал воин, - вытаскивая из ножен меч, - их наверняка больше…
Однако в следующий момент произошло совсем не то, чего ожидали идумеи. Из ворот выехали на лошадях несколько человек. Один из них размахивал красной материей. Бен Халфа понял, что это приглашение в город…
На улицах было пустынно - город уже спал. Стараясь не шуметь, четыреста с лишним вооруженных солдат, настороженно оглядываясь и перешептываясь, продвигались к Храму. Впереди своего войска шел бен Халфа, ведя лошадь под уздцы, рядом с ним шагал высокий зелот.
- Мы воспользовались слабостью первосвященника, - вполголоса обращался он к идумейскому военачальнику, - он, к нашему счастью, сократил стражу, и нам удалось без труда убрать тех, что охраняли ворота, перепилить запирающую щеколду и открыть ворота.
- Почему же Анан ослабил охрану города в такой, кажется, опасный для него момент? – спросил бен Халфа.
Зелот, пожав плечами, ответил:
- Его преследует рок.
Бен Халфа вздрогнул. Голос незнакомого ему зелота, произнесший эту странную фразу, проник глубоко в его душу и уколол его изнутри жалом страха и смерти. Военачальнику стало не по себе, и он остаток пути больше ни о чем не спрашивал сикария.
- За теми домами основные силы солдат Анана, - сосредоточено произнес зелот, когда они, наконец, вышли на небольшую возвышенность, откуда была хорошо видна западная сторона Храма, где находился главный вход. Ждите нападения секариев со стороны Храма и по сигналу с южной башни нападайте сами с двух сторон – оттуда, - сикарий махнул на северную часть города, - и с этой стороны…
- Что мы будем иметь в награду? – спросил бен Халфа, когда план действий тщательно обговорили. Этот вопрос наиболее волновал сейчас идумейского воина и постоянно крутился у него на языке, ожидая удобного момента.
- Награда вокруг тебя, - каким-то замогильным голосом произнес сикарий. Взгляд его глаз, невидимых в тени большого капюшона пронзил бен Халфу словно зелотским клинком и обдал новой волной суеверного страха. Прежде чем идумеянин успел что-то ответить, сикарий растворился в ночной темноте. Отдав необходимые приказания, бен Халфа стал ждать. Гроза продолжала бушевать, ни на мгновение не стихая, но, напротив, с каждым раскатом грома все усиливаясь. Молнии все чаще выхватывали из кромешной темноты похожий на исполинский склеп Храм, из многочисленных окон которого смотрела на внешний мир немая ночь. Бен Халфа словно завороженный смотрел на опустошенный Храм Великого Бога, и мурашки бежали у него по спине. Этот воин успел уже несколько раз за последнюю четверть часа пожалеть, что находится в самом центре Иерусалима, а не далеко за его пределами…
31.
Александр проснулся от того, что почувствовал чье-то присутствие в палатке. Воин не мог сказать, долго ли ему удалось поспать. Наверное, с тех пор, как он провалился в тревожную дремоту, прошло всего несколько мгновений, а может быть час. Это, однако, не имело значения. Александр знал, что сколько бы он не спал, - мгновение, час или, даже, несколько часов, хроническую усталость, пропитавшую все его тело и разум, все равно не снять. Усталость будет преследовать Александра до тех пор, эта война будет стоять смертной тенью за его спиной, и отравлять воздух своим смрадным дыханием.
Уже почти неделю Александру снится, лицо Ханны, которое он с трудом узнал, в то утро, когда столкнулся с конным отрядом гисхальцев, ее переполненные слезами и воспаленные, полные муки глаза, и труп Азарии, плавающий в собственной крови… Это видение до конца дней не покинет Александра, и за это он до последнего дыхания будет мстить и зелотам и гисхальцам и римлянам…
- Александр, - услышал воин знакомый хрипловатый голос Авимелеха, своего ближайшего помощника, - тревожные новости.
Александр встал на ноги, и опрокинул на себя кувшин холодной воды, стоявший у изголовья его импровизированной постели.
- Что случилось? - спросил Александр, вытираясь грязным полотенцем.
- Разведчики донесли, что в Храме вероятнее всего готовится очередная вылазка. Загнанная лиса вновь и вновь пытается выбраться из норы…
Александр внимательно посмотрел на Авимелеха.
- Они надеются на помощь идумеев, - презрительно ухмыльнулся тот.
- Зелоты уже больше недели не предпринимали вылазок, - после долгого молчания произнес Александр, задумчиво разглядывая свои руки. Элеазар слаб сейчас, людей у него мало. Просто так рисковать он не стал бы.
- Ты думаешь, идумеи сумеют проникнуть в город? – встревожено спросил Авимелех.
Александр пристегнул ножны к поясу.
- Меня смутило то, что Анан сократил количество стражи на стенах в такой опасный момент. Пошли человека к воротам, чтобы он разведал обстановку. Идем.
Низкое свинцовое небо встретило двух воинов мощным раскатом грома. Изогнутая молния рассекла пространство, и крупные капли дождя забарабанили по сухой истоптанной сотнями ног земле. Разведенные совсем недавно возле палаток костры захлебнулись в ливне.
Накрывшись плащами, Александр и Авимелех направились в сторону Храма, каждый на боевые позиции своих отрядов. Быстро темнело.
32.
Воины находились в полной боевой готовности, ожидая нападения зелотов. Авимелех, шагая от одного редута к другому, напряженно вглядывался в узкую полоску пространства перед Храмом, ставшую в последнее время местом кровопролития. Сквозь потоки дождя и ночной сумрак, изредка разгоняемый только сторожевыми кострами под навесами, воин пытался рассмотреть, что происходит в стадии от позиций его армии.
Возле одного из редутов Авимелех встретил Александра. Тот сообщил, что вернулся посыльный от ворот и сообщил, что там все спокойно. Идумеи продолжают стоять у стен Иерусалима, не проявляя пока признаков агрессии.
- Не нравится мне все это, - закончил Александр, с беспокойством поглаживая свою короткую бороду, - лучше бы они скорее убирались восвояси!
Ослепительный клинок молнии в очередной раз распорол ночную тьму. Дождь, казалось, еще более усиливался. Два воина стояли на невысоком земляном валу, ничем не прикрываясь от потоков дождя. Вода ручьями стекала с плащей, попадала за шиворот, не смотря на большой капюшон, заливала глаза. Александр и Авимелех были уже давно промокшие до нитки, и с нетерпением ожидали возможности переодеться в сухую одежду. Однако ни один из них не мог позволить себе отлучиться с передовой, пока не минет опасность, о которой предупредили разведчики. Оба в глубине души надеялись, что это ложная тревога. Но то, что произошло менее, чем через час окончательно развеяло надежды на спокойную ночь.
Первая схватка с зелотами началась, как всегда, неожиданно. Отряд из тридцати или сорока человек возник перед осадными укреплениями Авимелеха так, словно материализовался из самой ночной тьмы. Не успев отреагировать, сразу два редута оказались в плотном кольце окружения и вынуждены были отчаянно обороняться от свирепых атак секариев.
Забыв о продрогшем до костей теле и мокрой, неприятно липнущей к телу одежде, Александр стоял возле одного из редутов и зычным голосом отдавал приказания. Несколько стрел с характерным звуком вонзились в ствол растущего рядом дерева.
- Где-то есть еще отряд стрелков, - пробурчал Александр, - что там в тылу у зелотов?
- Ничего, - ответил, подошедший Авимелех, недоуменно взирая на стрелы, - с юга еще два отряда пытаются прорвать осаду. Там человек пятьдесят не больше. Похоже, что на этом зелоты успокоятся.
- Как обстоят дела с восемнадцатым и двадцатым редутами? – спросил Александр, еще более пристально всматриваясь в две торчащие в коре дерева стрелы.
- Послал подкрепление, чтобы ударили в тыл, - ответил Авимелех, - только что прибежал гонец, говорит что разогнали, - воин на мгновение умолк, - с юга их, скорее всего тоже отбили. Мне не понятно, зачем все это…
Авимелех недоуменно пожал плечами, прислушиваясь к затихающим звукам боя, затем припал к меху с вином.
Александр, казалось, совсем не слышал, что говорил его помощник. Он подошел к дереву и стал внимательно рассматривать стрелы, и чем дольше воин на них смотрел, тем мрачнее становилось его лицо.
- Отвод глаз, - наконец мрачно произнес он.
Авимелех непонимающе посмотрел на друга. Александр выдернул одну из стрел и кинул ее Авимелеху.
- Это идумейские стрелы, - сказал грек, - и летят они с нашего тыла.
Авимелех покрутил стрелу в руках и громко выругался.
- Идумеям все-таки удалось как-то проникнуть в город, и нас будут атаковать с двух сторон.
Авимелех с ужасом посмотрел на Александра:
- Там же более четырехсот человек… - ни к кому не обращаясь, тихо произнес он.
Александр не ответил. Он надел шлем, который до этого держал в руках, и вытащил из ножен меч.
- Организуй людей на два фланга. Человек двести подкрепления на прямую улицу ко мне. Поторопись, времени мало.
Когда Александр ушел, Авимелех, потер лоб ладонью и стал отдавать распоряжения. Но вскоре убедился, в том, что Александр ошибся, - времени на перегруппировку не было вообще. Около сорока человек напали на его редут с тыла, их активно прикрывали лучники из ближайшей рощи. Тут же Авимелеху доложили, что отряд из семидесяти человек двигается к соседнему редуту со стороны Храма.
- У нас нет достаточно лучников, чтобы прикрывать наших людей на обоих флангах, - спокойно пробасил седобородый великан из двадцать третьего редута.
- Возьми подкрепление с юга, - буркнул Авимелех, натягивая доспехи и напряженно вслушиваясь в отчаянные крики его солдат, оборонявших редут. «Они не продержатся и трех часов» - неестественно спокойно подумал воин, словно то, что происходит, происходит не с ним, и его не касается. Паника, охватившая Авимелеха, при известии об идумеях, теперь сменилась полной апатией.
- Они не дадут и трех солдат, - ответил великан и погладил свою длинную бороду, - им там сикарии сильно досаждают.
Совладав с доспехами, Авимелех, наконец, взглянул на собеседника. «Он ведет себя так, будто на соседней улице у кого-то украли осла». Несколько мгновений Авимелех рассматривал этого очень сильного и уверенного в себе человека, ожидающего от него указаний. Наконец, воин взял свой лук и колчан со стрелами, и подал бородачу:
- Ты должен сделать все, что в твоих силах, - тихо произнес Авимелех.
Великан взял лук, взглянул на своего начальника и, не сказав ни слова, вышел из палатки.
Что-то в этом взгляде поразило Авимелеха. «У него есть, наверное, дети, жена…» - невольно подумал он, и, поправив на себе доспехи, вышел следом.
Дождь поливал пропитанную человеческой кровью землю еще усерднее, словно старался смыть ее с лица земли до последней капли.
Воин в разодранной окровавленной рубахе подбежал к Авимелеху.
- Мы более не можем держать позиции, - произнес он, - идумеев как саранчи на поле…Зелоты прорвали окружение на юге и на юго-западе, нам не продержаться и четверти часа… - Воин не успел договорить. Камень, выпущенный из чьей-то пращи, пробил ему висок. С широко открытыми, полными отчаяния, но уже стеклянными глазами, воин без звука повалился к ногам Авимелеха.
Увидев брызнувшую на его сандалии кровь, Авимелех вдруг осознал, что смерть близко. Ему не хотелось умирать с неокрашенным во вражеской крови клинком. Поклонившись Храму, Авимелех бросился на передовую, проходившую теперь в десятке метров от его палатки.
33.
Несколько идумеев с громкими воинственными ругательствами набросились на Александра. Меч в руке грека уже более часа исполнял танец смерти почти у самых стен обители Бога. Александр не чувствовал еще усталости, однако то, что он видел, повергало его в отчаяние. Его воины сражались хорошо. Построив круговую оборону вокруг нескольких редутов, Авимелеху несколько раз удавалось организовать успешные контратаки против идумеев и зелотов. Идумейские лучники хорошо придерживали правый фланг и центр, поэтому нападение с тыла нескольких отрядов с людьми Анана, подоспевшими на помощь, ничего не решало. Идумеев становилось все больше, а защитников города, катастрофически не хватало.
Отбившись от трех зелотов, Александр в удобный момент скрылся в овраге неподалеку от места битвы, где должен был встретиться с Авимелехом. Возле выкорчеванного пня, облокотившись об извивающиеся словно змеи, толстые корни, стоял друг Александра. В свете очередной молнии уже затихающей грозы, Александр заметил несколько багровых струек, сочившихся сквозь пальцы, которыми Авимелех прижимал рану на животе.
- Нам не удержать редутов, - простонал Авимелех, судорожно сжав плечо Александра, - надо отступать в город.
- Что с животом? – с беспокойством спросил Александр, словно совсем не услышал реплики друга.
- Проклятый зелот распорол ножом…
Авимелех с трудом перевел дыхание и сел на уже обильно смоченную собственной кровью землю.
- Я сейчас тебя отнесу к Ханне… - произнес грек и хотел взять Авимелеха под мышки, но тот отрицательно покачал головой.
- Не донесешь ты меня домой, - тихо сказал он, и, схватив Александра за руку, притянул его к себе и стал быстро говорить, время от времени задыхаясь, и крепче прижимая ладонь к ране, словно пытаясь удержать вытекающую жизнь.
- Мне осталось совсем немного… ты должен вывести людей в город, пока все они не полегли в этой мясорубке… В уличных боях у нас еще есть шанс продержаться…
Авимелех на мгновение умолк. Гроза прекратилась. Сквозь черные тучи стал пробиваться желтоватый лунный свет, освещая искаженные ненавистью лица сражавшихся, множество изувеченных и окровавленных трупов, за которыми не было видно земли.
- Бери Ханну, в городе сейчас находиться одно безумие. Даст Бог, избежишь зелотов, а там видно будет… - наконец выдавил из себя Авимелех, и, закашлявшись, упал навзничь. Когда Александр, решив все-таки отнести друга к Ханне, и перевернул его на спину, на него смотрели мертвые глаза…
34.
Дверь с грохотом отворилась, и в комнату вбежал бен Шимон. Как только Анан увидел своего помощника, он понял, что произошло что-то ужасное.
Шимон выглядел очень взволнованным. В глазах сверкала ярость, смешанная с недоумением и растерянностью.
- Идумеи вместе с зелотами захватили город…
Услышав это, Анан выскочил на балкон. Со всех сторон до уха первосвященника доносились звуки уличных боев. Истошные вопли женщин то и дело повисали в наполненном ночной свежестью воздухе.
- Мы подняли по тревоге все находящиеся в городе гарнизоны, - начал бен Шимон.
- Сколько идумеев? – прервал его Анан, пытаясь рассмотреть что-то в ночном мраке.
- Около полтысячи хорошо вооруженных воинов. Они прорвали кольцо блокады вокруг Храма, и зелоты присоединились к ним. Большая часть этих мерзавцев сейчас занимается грабежом и насилием, там, где им не в состоянии помешать наши солдаты.
Анан резко обернулся к бен Шимону. В свете полной луны воин прочел во взгляде первосвященника гнев.
- Каким образом язычники проникли в город? – спросил почти спокойным голосом Анан, пытаясь держать себя в руках. Бен Шимон ответил не сразу. Сказать правду – подписать себе приговор. Ведь за присутствие в армии изменников несет ответственность именно он.
- Находиться в замке Антония сейчас небезопасно, господин, - нетвердым голосом произнес бен Шимон, - зелоты, скорее всего, подкупили стражу у ворот. Вполне возможно, что предатели есть и среди солдат в замке.
Анан несколько мгновений смотрел на бен Шимона, затем опустился на стоявшую возле стены скамью и обхватил голову обеими руками. Первосвященник пытался составить план действий, чтобы очистить город от грабителей, но пришел к мысли, что без верной ему армии он всего лишь такая же жертва, как и те женщины, которых сейчас насилуют и убивают идумеи. Крики этих несчастных врезались в сознание Анана и терзали его совесть. Душевные мучения становились все нестерпимее. Уж лучше быть растерзанным волками…
- У тебя есть люди, на которых можно полностью положиться? – наконец спросил первосвященник.
«Сейчас уже никому в этой стране нельзя доверять», - подумал с горечью бен Шимон, но Анану ответил другое:
- Отряд из пятидесяти воинов непосредственно под моим командованием в твоем распоряжении.
Однако от первосвященника не скрылась подоплека сказанных слов. Он все прекрасно понимал. Анан оставит Иерусалим изгнивать в собственной нечистоте, поскольку не имел в себе сил видеть его агонию. Это было проявление малодушия, чтобы не сказать трусости, однако первосвященник не захотел признаваться себе в этом, да и кто мог быть ему судьей?
- Корпус бен Гориона, состоящий из трехсот человек, который мы отослали в Массаду надо вернуть и расправиться с этими мерзавцами, - наконец выдавил из себя первосвященник, чтобы хоть бы какое-то распоряжение вышло из его уст, пускай даже самое неисполнимое…
Ведь на самом деле Анан, еще совсем недавно великий человек уже не был первосвященником. В душе он превратился в человека, понимавшего всю безнадежность положения и стремящегося спасти свою жизнь.
Бен Шимон молча склонил голову в знак повиновения своему господину. Как воин бен Шимон понимал, что жизнь первосвященника находится в его руках, и ее необходимо сохранить. В конце концов, разве первый раз на его глазах грабили Иерусалим?..
Прежде, чем спуститься по крутой каменной лестнице в подземелье вслед за Ананом, бен Шимон отдал на ходу приказание стоявшему у двери стражнику:
- Укрепить подходы к замку новыми патрулями из резерва. Оставшийся резерв весь бросить на мятежников.
- Будет сделано, - вытянувшись перед начальником, ответил воин. Как только за бен Шимоном захлопнулась тяжелая кованая дверь, осанка этого солдата резко изменилась.
- Убегаешь, крыса, - прошипел он, - а я должен твою вшивую шкуру спасать. Не бывать тому.
Воин скрылся в одном из темных переходов замка.
В подземелье было тихо. Два человека слышали только собственное дыхание и шипение факела. Пригибаясь, чтобы не ударяться затылком о низкие каменные своды, первосвященник и воин молча продвигались по тесному подземному ходу. Наконец Анан остановился и присел. Он тяжело дышал и то и дело вытирал капли липкого пота с высокого лба.
- Еще три-четыре стадии - и мы за городом, - попытался ободрить первосвященника бен Шимон, заметив, как беспокойно бегают глаза Анана по темноте.
- Здесь очень сыро и мало воздуха, поэтому надо поторапливаться, - снова произнес воин, видя, что первосвященник не проявляет готовности встать на ноги.
Однако Анан, сделав над собою усилие, встал и сделал несколько шагов.
- Кто еще знает об этом ходе? – спросил он, чтобы рассеять гнетущую тишину.
- Мало кто, - ответил бен Шимон, с беспокойством вглядываясь в могильную тьму подземелья, это подземелье знал еще Иеремия, спрятавший где-то здесь ковчег…
Неожиданно беглецы остановились перед земляным завалом. Глина была перемешана с досками и обломками сгнивших бревен. Путь вперед был перекрыт.
Бен Шимон остановился и долго в мерцающем свете факела смотрел на завал. Первосвященник устало облокотился спиной к холодному камню, ему явно не хватало воздуха.
- Я вспомнил, - наконец произнес он, - об этом ходе мне рассказывал мой дед, еще будучи первосвященником. В детстве я часто бывал здесь, играя в прятки с товарищами.
Бен Шимон обернулся к первосвященнику.
- Стало быть, ты знал о том, что ход ведет в никуда?
Анан кивнул.
- Однако вспомнил-то только сейчас… - первосвященник попытался глубже вдохнуть, но у него не получилось.
Воин выругался в полголоса и озадаченно потер лоб.
- Я выбрал этот ход, поскольку он менее остальных известен, однако я и не подозревал, что здесь почти у самого выхода завал, - произнес он.
Из горла Анана с хрипом вырывалось дыхание. Легкие отказывались принимать наполненный гнилью и ядовитыми испарениями воздух подземелья.
- Погибнет народ Мой от недостатка ведения, - процитировал Писания Анан.
Бен Шимон в ответ криво ухмыльнулся:
- Нас здесь никто не найдет, - ответил он, - путь назад отрезан – Идумеи наверняка уже захватили Антоний, а другого хода отсюда нет…
- Есть, - прозвучало в ответ.
Воин поднял брови и вопросительно посмотрел на первосвященника. Анан, пройдя несколько шагов назад, стал пальцами скрести стену.
- Посвети мне, - приказал он.
Бен Шимон подошел и стал срезать ножом толстый налет плесени, за которым скрывалась дверь. Она едва держалась на изъеденных ржавчиной петлях, поэтому бен Шимон выбил ее одним ударом ноги. В следующее мгновение в нос ударил невыносимый смрад.
- Это городская канализация, бен Шимон, - тихо произнес Анан, - а ход ведет за город, - первосвященник указал в темноту и вступил в вонючую жижу.
Бен Шимон в нерешительности топтался на месте.
- Не стесняйся, воин Израиля, - со снисходительной усмешкой произнес первосвященник, заметив замешательство своего подчиненного, - в нечистотах Иерусалима есть и твоя доля.
- Здесь нас могут увидеть, - попытался оправдаться бен Шимон, с отвращением поглядывая на то, как ноги первосвященника, обутые в расшитые золотом сандалии, разминают человеческие испражнения.
- Там нас тоже могут найти, бен Шимон, - устало опустив голову, произнес Анан, - не будь ребенком, пойдем.
В отличие от подземелья, канализационный ход был выше и просторнее. Свежий ночной ветерок проникал через решетки на верху. Каждый шаг и слово отдавались громким эхом об аккуратно выложенные камнем своды. Вступая в смердящую лужу, бен Шимон, морщась, прислушивался к звукам, доносившимся сверху. Поблизости, похоже, никого не было. По расчетам воина они находились где-то в северной части города совсем недалеко от городской стены. В этом месте канализационный проход заметно суживался и глубже уходил под землю. Когда наклон стал особенно крутым, беглецы наткнулись на развилку.
Бен Шимон был довольно неплохо ознакомлен со всеми хитростями иерусалимской канализации, поэтому хорошо знал, что здесь левый ход кончается тупиком под началом Прямой улицы, в противоположном от замка Антония конце города. Правый же ход вел к городской свалке, находящейся в трех стадиях от Иерусалима. Не колеблясь, бен Шимон вступил в правый проход. Анан, оглядевшись, осторожно последовал за своим телохранителем.
Пройдя почти до конца, беглецы наткнулись на кованую решетку, преграждавшую им путь к спасению.
Анан теперь не мог даже посидеть, поскольку в этом месте вонючая, колыхающаяся из стороны в сторону, жижа доходила до колен. Воздух был наполнен невыносимыми ядовитыми испарениями, бил в нос и разрывал легкие.
Со звериным рычанием бен Шимон попытался отодвинуть решетку, но все его усилия не увенчались успехом. Решетка была прибита к потолку и стенам наглухо, вместо того, чтобы быть закрытой на замок. Однако замка в петлях не было.
- Несколько недель назад я приказал закрыть эту решетку на замок и выставить у входа усиленный патруль, - прохрипел воин, потрясая ключами.
- Это похоже на ловушку более, чем чрезмерное усердие твоих подчиненных, - ответил с едкой усмешкой первосвященник.
Неожиданно беглецы услышали голоса, доносившиеся с противоположной стороны решетки. Хлюпанье нескольких пар ног по нечистотам усиливалось. Очевидно, кто-то бежал.
Бен Шимон выхватил из ножен меч и прошипел:
- Уходим!
Однако первосвященник и не собирался убегать. Он напряженно всматривался сквозь решетку туда, где должны были появиться люди. Враги или друзья? Скорее всего, враги, - уж больно все походило на хорошо подготовленный капкан для беглого зверя. Сколько раз Анан встречался лицом к лицу с врагом? Сколько раз он выходил невредимым из этой вечной и жестокой схватки жизни со смертью? Первосвященник не ответил тогда на эти вопросы. Этот пожилой и уставший человек вспоминал свои поражения. Он знал, что это поражение будет последним и самым позорным поражением в его жизни.
Еще совсем недавно животный страх, мужество, решимость сменялись в его душе с непостижимой быстротой, однако теперь первосвященник чувствовал тишину внутри себя. В сердце впервые за последние десятилетия было действительно тихо. Это была могильная тишина, и Анан, не обращая внимания на горячие убеждения бен Шимона о бегстве, только улыбался, зная, что к этой тишине придется привыкать…
В первые несколько мгновений бен Шимон не мог понять, почему первосвященник медлит, ведь дорога была каждая секунда.
- Мой господин, - с трудом сдерживая возбуждение, обратился воин к Анану, - нам сейчас же нужно уйти, пока не увидели свет от нашего факела и не послали кого-то с другой стороны.
Однако Анан словно не замечал присутствия своего верного слуги.
- Анан, уходим!!! – уже тряс за худые плечи старика бен Шимон, однако человек, бывший когда-то первосвященником, теперь походил скорее на живой труп, чем на живого человека. Очередной раз, вглядевшись в ничего не выражавшее лицо своего господина, воин пришел к выводу, что старик помешался, а погибать ради сумасшедшего бен Шимону не хотелось.
- Прощай, Анан, - одними губами произнес воин и его факел вскоре скрылся во тьме канализационного хода.
Только краем уха Анан услышал удаляющееся тяжелое дыхание бен Шимона. Через мгновение первосвященника ослепил свет нескольких факелов.
Пятеро воинов остановились перед решеткой и с интересом разглядывали когда-то могущественного человека, перед которым совсем еще недавно преклонялся сильный народ, и стоявшего теперь по колено в человеческих испражнениях.
- Никуда он уже не уйдет, - донесся до сознания Анана насмешливый голос одного из воинов.
- Кончайте уже с ним быстрее, да пойдем отсюда, - сказал другой воин, - не для этого я пришел в Иерусалим, чтобы оскверняться его нечистотами.
Острие стрелы зловеще сверкнуло в пламени факелов. Один из воинов натянул тетиву и прицелился.
За пол-мгновения до того, как идумейская стрела пронзила его сердце, первосвященник услышал душераздирающий вопль отчаянии, вырвавшийся из груди бен Шимона, умирающего в нечистотах Израиля…
34.
С первыми лучами солнца Иосиф бен Маттафия вышел из своей палатки и, оглянувшись, озабоченно почесал в затылке. Уже который месяц он жил рядом с римлянами, ел их еду, дышал тем же воздухом, что и они и… помогал жестокому агрессору завоевывать свою отчизну.
Каждую ночь Иосиф не мог спать, поскольку тревожные мысли, возбуждаемые неспокойной совестью, посещали его ум, отгоняли от усталых век желанный сон. В его ушах подряд стояли вопли соотечественников, погибавших на его глазах в неравных схватках с врагом. Иосифу казалось, что мертвые каждую ночь восстают и невидимыми проникают в его палатку, минуя бдительный хорошо вооруженный, но совершенно бесполезный против мертвых мстителей, дозор.
- Предатель, предатель… - непрерывно вонзались в сознание Иосифа голоса невидимых женщин и детей, простирающих свои окровавленные полуистлевшие руки из глубин небытия к нему, стараясь схватить за полы одежды и затянуть к себе, чтобы совершить справедливый суд над предателем. Когда Иосиф с неимоверными усилиями вырывался из этих мертвых, но цепких костлявых рук, требующих возмездия, то на одежде оставались кровавые пятна.
- Наша кровь на тебе, предатель, - продолжали доноситься приглушенные голоса, которые не слышал никто, кроме Иосифа, - ты продал свою отчизну врагу за медный грош, ты спас свою шкуру ценой смерти тысяч невинных жертв, тебя ждет справедливое воздаяние… Предатель, предатель, предатель…
Иосифу казалось, что это продолжалось часами и он, не выдерживая, с криками выскакивал из палатки среди ночи и под изумленными взглядами караула проклинал людей, причиной смерти которых стало его предательство.
- Предательство?!! – в неистовом гневе вопил бен Маттафия, размахивая мечом перед собой, словно пытаясь разогнать назойливых призраков, толпившихся вокруг него и тянущих в разные стороны, пытаясь разорвать на части.
- А что мне оставалось делать? Быть зарезанным как свинья в том резервуаре из-под воды, в который загнали меня римляне? Почему если вам не повезло остаться в живых, то и я обязательно должен умереть? Я – такая же несчастная жертва Рима, как и вы, которой посчастливилось остаться среди живых, и мне хочется жить, как и всем смертным. Ведь каждый сам борется за свою жизнь, и не моя вина, что рядом с вами не оказалось тех, кто мог бы вас избавить от смерти. Да, я пресмыкаюсь перед Титом, потому что я хочу жить, так же как и вы хотели. Так в чем же моя вина?
Голоса на короткое время замолкали, но затем снова твердили свое:
- Предатель, предатель, предатель…
Заметив, что мертвые оставляют его в покое, когда он говорит, Иосиф говорил, говорил и говорил. Он оправдывал свою дружбу с Веспасианом и Титом, он ругал и обвинял бестелесных призраков в тупоумии и эгоизме, проклинал день, в который он родился евреем, вопиял к Богу, спрашивая Его, почему Он вверг его в пучину страданий. Речь лилась из этого человека бурным потоком, не прерываясь в течение нескольких часов подряд. Иосифу чудилось, что из его рта извергаются десятки литров нечистоты. Выговариваясь, Иосиф успокаивался, на короткое время совесть переставала терзать душу и тело, и бен Маттафии удавалось ненадолго засыпать.
Иосиф омыл лицо холодной водой из стоявшей неподалеку цистерны. Прошедшая ночь была похожа на все предыдущие. Он проснулся разбитым и угнетенным. Только что приходил посыльный и передал, что Тит его непременно требует к себе.
Совершив обычный утренний туалет, Иосиф бен Маттафия пошел к палатке римского полководца, находящейся в центре лагеря.
Могучая фигура Цезаря, стоявшего у входа в палатку, украшенную императорскими орлами, была видна издалека.
- Как провел ночь, Иосиф? - услышал бен Маттафия голос Тита. На торопливые шаги еврея Цезарь даже не обернулся.
- Я пришел по твоему приказанию, мой господин, - осмелился оставить без ответа вопрос Тита Иосиф.
На устах у римлянина заиграла самодовольная улыбка. Уж он-то хорошо был осведомлен о том, как Иосиф бен Маттафия провел эту ночь, впрочем, как и все предыдущие.
После недолгого молчания Тит произнес:
- Завтра у тебя появится еще один шанс спасти Иерусалим от полного разрушения. Воспользуйся им.
- Сделаю все, что в моих силах, господин, - ответил Иосиф и поморщился. Ни один еврей не захочет его слушать, неужели Цезарь этого не понимает? Или только делает вид?
- Сегодня же выступаем, - наконец повернувшись лицом к собеседнику, бодрым и дружелюбным голосом сказал Тит и, похлопав бен Маттафию по плечу, добавил, внимательно рассматривая что-то за спиной еврея:
- До Иерусалима совсем недалеко, как ты знаешь. Только что разведчики донесли, что есть неплохие позиции в Шиповой долине близ Иерусалима и на Скопе. Собирайся.
Тит сделал жест рукой в знак того, что аудиенция окончена.
Возвращаясь к себе, и рассеяно наблюдая, как воины грузят обозы, Иосиф размышлял о разговоре с Цезарем.
- Он намекает на то, что Иерусалим должны ему сдать, - с ехидной усмешкой произнес еврей, входя в палатку, - однако, думаю, для этого его воякам придется изрядно попотеть.
И впервые за несколько месяцев бен Маттафия почему-то рассмеялся.
Через несколько часов римский военный лагерь снялся с места и направился на юго-запад.
35.
Колонну римской армии открывали вспомогательные войска, в число которых входили армии римских союзников. За ними шли строители дорог и квартирмейстеры, а также вьючные животные с поклажей. Затем под прикрытием тяжело вооруженных воинов следовал сам полководец, окруженный отрядом телохранителей и копьеносцев. Вслед за ними, и непосредственно перед боевыми машинами, ехали принадлежавшие к легионам всадники, а позади машин, - трибуны и начальники со своими когортами. Над ними развевались полевые знамена с орлами. Затем шли легионы рядами по шесть человек. Каждый легион имел свой обоз с провизией. Наконец в самом конце следовали отряды наемников и охранявший их арьергард.
Сделав огромный марш бросок, эта армия к вечеру разбила лагерь в Шиповой долине, как и распорядился Цезарь, в тридцати стадиях от Иерусалима. Отсюда Тит с отрядом всадников решил отправиться на разведку, чтобы лично осмотреть городские укрепления.
Солнце уже почти село за горы, орошая потемневший мир последним дождем своих живительных лучей. Длинные тени, отбрасываемые редкими деревьями и строениями, полосами ложились поперек дороги прямо под ноги лошадям, ступающим по пыльной дороге.
Пока отряд ехал по дороге, ведущей к воротам, римляне никого не встретили. Прохладный ветерок мирно гулял по окрестностям, шумел в буйной листве деревьев Гефсиманского сада, находившегося совсем близко на Елеонской горе. Где-то прокричала гиена, словно подчеркнув своим противным воем неестественную и напряженную тишину. Всадники перестали переговариваться, и каждый стал напряженно вглядываться в незнакомый пейзаж, чтобы заметить опасность как можно раньше. Когда же возле башни Псефина отряд сошел с дороги, для того, чтобы подойти ближе к стене, словно появившись из воздуха, неприятель атаковал его. С воинственными криками евреи прорвали линию римских всадников, тем самым расколов римлян на два отряда. Цезарь остался с меньшим количеством воинов, окруженным защитниками города. Видя, что большая часть конницы отступила к дороге под напором еврейских воинов, Тит развернул коня, и вместе с оставшимися всадниками атаковал неприятельскую пехоту, мечом прокладывая дорогу из окружения. Пытавшиеся охранять полководца всадники, отбиваясь от врага, старались держаться возле Цезаря. Двое пали, сраженные стрелами, один был окружен и заколот копьями, другой, имевший неосторожность соскочить с коня так же был убит. С остальными Титу все же удалось, добраться до лагеря.
Когда около полуночи Иосиф, как обычно мучимый бессонницей, встретил в лагере Тита, лично проверяющего караул, тот был в приподнятом настроении. Узнав о происшедшем еще вечером, бен Маттафия неодобрительно покачал головой:
- Тебе не стоило подвергать себя такой опасности, только ради того, чтобы показать пример мужества своим воинам, - ответил он на приветствие Тита.
Внимательно посмотрев на еврея, Цезарь вдруг громко расхохотался:
- Это только вы, евреи, так ревностно оберегаете свою жизнь, а римляне – люди войны. Именно поэтому будет осажден и разрушен Иерусалим, а не Рим!
36.
Проходили дни, складываясь в недели. С красными, воспаленными от недосыпания глазами бен Маттафия по-прежнему каждое утро являлся к Титу в его палатку, чтобы получить очередную порцию тонких полушутливых намеков на его, Иосифа, ненормальность. С трудом снося ежедневные издевательства своего господина, которому он то ли к счастью, то ли себе на позор, сдался в надежде сохранить жизнь, бен Маттафия получал поручения, суть которых сводилась к тому, что еврей, сдавшийся на милость победителя, должен был убедить своих не в меру гордых единоплеменников последовать его примеру.
Каждый день под охраной двух десятков воинов, а иногда в сопровождении самого Цезаря, Иосиф, находясь на безопасном расстоянии от городских стен, зычным уверенным голосом говорил о могуществе Рима и немощности его врагов. В ответ на эти пафосные речи со стен обычно следовало гордое молчание, либо яростные ругательства. В сторону римлян летели стрелы и камни.
Однажды во время того, как надрывая голосовые связки, Иосиф убеждал осажденных сдать родной город на милость язычников, Тит стоял рядом, и на его тонких, плотно сжатых губах играла презрительная улыбка.
Заметив ее, Иосиф осекся на полуслове и, откашлявшись, с горечью произнес:
- Мой господин! Я твой раб побежденного тобой народа, поэтому чтобы сохранить себе жизнь вынужден выполнять столь позорную для меня миссию, и это справедливо, однако, неужели благородному отпрыску рода Флавиев доставляет такое великое удовольствие унижение его врагов? Разве римляне не уважают сильного врага, даже если он и побежден ими?
Услышав вопрос, Тит перестал улыбаться и несколько мгновений сверлил взглядом этого пленного еврея, пытаясь в который раз постичь его душу, в которой столь парадоксально уживается правда и ложь, трусость и отвага, низость и благородство. И то, что в очередной раз Тит видел в глазах своего раба, согнало улыбку не только с уст, но и с души. Цезарю вдруг показалось, что исследуя душу врага, он видит в ней свою собственную. Титу казалось, что всегда, когда он хотел словом или только видом изобличить иудея в трусости или низости, он изобличал тем самым себя самого в тех же пороках. И полководцу становилось не по себе. Презрение к противнику, каким бы он ничтожным не казался, улетучилось и Цезарю невольно приходило на память сумасбродное учение христиан о любви к врагам…
«Уважай врага, чтобы одержать победу над ним» - правило, которое Тит Флавий слышал, будучи отроком, и о котором часто забывал по причине необузданной самоуверенности.
- Они не так уж слабы, как ты пытаешься их убедить, - после короткого молчания произнес Цезарь, и Иосиф не мог усмотреть в его словах ни единой нотки обычного сарказма или издевки, - ну, а ты не так уж глуп и низок, как кажешься сам себе.
Сказав эту загадочную фразу, Тит поскакал к лагерю, оставив бен Маттафию в полном недоумении наедине с множеством внутренних противоречий и с городом, который он хотел сдать врагу своего народа.
Глубоко вздохнув, Иосиф вновь стал говорить о том, что гнев Небесного владыки тяготеет над Иерусалимом, готовый вот-вот пролиться огнем и серой на головы непокорных…
Однако, чем дольше и настойчивей раздавался голос Иосифа над Иудейскими холмами, тем ожесточеннее и решительнее действовали осажденные. Словно на зло примирительному красноречию Иосифа евреи предпринимали одну атаку за другой, на строящиеся римские укрепления, поджигая факелами боевые машины, деревянные постройки, убивая безоружных солдат, занятых возведением осадных сооружений.
Когда после очередной кровопролитной схватки, в которой римляне понесли немалые потери, Иосиф, как обычно, явился к Цезарю, тот в полголоса произнес:
- Сегодня утром на военном совете было решено прекратить переговоры с мятежниками и ужесточить осаду города, закрыв по возможности все лазейки, через которые евреи могли бы получать продовольствие и питьевую воду. В этом ты и поможешь моим центурионам, - Тит кивнул головой в знак того, что бен Маттафия может идти.
Услышав это, Иосиф понял, что терпение Рима истощилось и отныне его народу пощады не будет. Прибежав в свою палатку, бен Маттафия, не стесняясь того, что его могут услышать, зарыдал как маленький ребенок.
Не смотря на отчаянное сопротивление осажденных, их безумные со стратегической точки зрения, однако достойные уважения и восхищения, контратаки на позиции противника, блокадное кольцо сомкнулось вокруг Иерусалима. Беспрецедентное по замыслу и исполнению осадное сооружение было в рекордно короткие сроки воздвигнуто вокруг гибнущего города – семиметровая стена, позволяющая контролировать практически каждый метр территории, который можно было бы использовать, чтобы доставить в терзаемый голодом Иерусалим хлеб и воду.
На глазах Иосифа десятки осадных машин с оглушительный треском по команде центурионов отправляли тяжеловесные каменные снаряды, несшие смерть и разрушение тому, что для бен Маттафии было святыней.
Тараны и другие осадные машины, скрывая под толстыми деревянными крышами десятки солдат, по нескольку раз в день, словно могильные черви к не погребенному трупу подползали к определенным участкам городской стены и воротам и разрывали их мертвую плоть металлическими наконечниками и крюками. Грады камней и смертоносный дождь расплавленной смолы и кипятка извергались на осаждающих. Он лился из рук худых, истощенных голодом и болезнями женщин и детей, которые пытались защитить свой оскверненный Храм, свои жилища, бьющийся в предсмертных конвульсиях город.
37.
Тем временем противостояние в самом городе не прекращалось. Поставленный на место погибшего бен Шимона командовать жалкими остатками еврейской армии бен Горион не в силах был противостоять неистовому натиску гисхальских головорезов. Как только зелоты переставали теснить людей Ионатана, последние, движимые жаждой наживы, атаковали позиции бен Гориона, с каждым разом оттесняя его войска к Нижнему городу. Впрочем, нередкие контратаки еврейских солдат также не давали полностью расслабиться распущенным гисхальцам. От полного поражения бен Гориона и его жалкую армию спасала несколько метательных машин и таранов. Тараны бен Горион использовал в основном как прикрытие от вражеских стрел.
День и ночь беспрерывно слышались громкие крики сражавшихся, однако еще ужаснее было тихое стенание плачущих. Страх по-прежнему замыкал рот и сдерживал громкие вопли. Не было уважения и сочувствия к родственникам; исчезла забота о погребении убитых, которых с каждым днем становилось все больше и больше.
За исключением тех, кто участвовал в этой немыслимой бойне, всех сковало полное безразличие ко всему, что происходило вокруг, поскольку перед ними стояла, закрыв все своею широкой черной рясой, смерть.
А зелоты, гисхальцы и те, кто называл себя израильской армией, стояли на горах гниющих трупов, с неукротимой жестокостью убивая врагов.
Несмотря на бесчисленные препятствия и вездесущий страх поток беженцев из осажденного города не прекращался. Используя канализационные и все доступные подземные хода, жители Иерусалима, покидали город для того, чтобы сдаться римским солдатам.
В разодранных, испачканных в нечистотах и грязи туниках, заросшие с изможденными лицами, словно пришельцы из мира мертвых, появлялись беглецы перед римскими редутами. С поднятыми вверх руками, размахивая белыми тряпками, спотыкаясь, падая и снова вставая, с громкими воплями, забыв про достоинство, эти уничтоженные голодом и страхом люди просили римских часовых во имя всех римских богов оставить им жизнь. Потерявшие человеческий образ существа ползали на животах перед языческими воинами, пытались целовать их сандалии, умоляя проявить хотя бы каплю милосердия к несчастным обманутым и ограбленным мятежниками, горожанам, единственным желанием которых есть мир.
Всякий раз, видя унижение когда-то уважаемых и богатых жителей Иерусалима, Иосиф старался сразу же уйти в глубину лагеря, чтобы не встречаться с ними, избежать необходимости смотреть им в глаза, произносить привычные слова приветствия и благословения. Ведь проклятие, творение темнейших глубин преисподней, окутало в то время всю Иудею, простирая свои костлявые пальцы к горлу каждого его жителя.
Однако на этот раз Иосифу не удалось уйти от неприятной встречи. Резким окриком его остановил центурион.
Схватив одного из беглецов за руку, римлянин подвел его к Иосифу. Это был га-Кассот, которого бен Маттафия сразу не узнал. Настолько его лицо было обезображено страхом и голодом. Это была встреча, которой Иосиф боялся более всего, которой ждал и которой страшился.
- Маттафия, почему же ты не хочешь поздороваться со своими соотечественниками, избегаешь их словно они прокаженные?
Иосиф покраснел, затем побледнел прежде, чем ему удалось совладать с собой. Избегая смотреть на своего когда-то закадычного друга, бен Маттафия попытался с достоинством отразить унизительный выпад римлянина:
- Если ты хочешь что-то сказать, Лисий, то говори прямо, зачем ходить вокруг да около?
В ответ Лисий злобно рассмеялся:
- Неужели в твоем арсенале лицемерных комплиментов находятся слова благословения только для Цезаря? Неужели ты в вправду совсем забыл свое происхождение?
Бен Маттафия пожал плечами, решив про себя не поддаваться на провокации не в меру развеселившегося центуриона.
- Этот человек голоден и нуждается в теплой одежде, отпусти его, - произнес он.
Улыбка сошла с губ Лисия. Он схватил за Шиворот га-Кассота и швырнул его на землю. Тот упал в грязь и остался лежать неподвижно. Его тощие плечи, покрытые ветхой милотью, содрогались то ли от рыданий, то ли от частого прерывистого дыхания.
Римлянин вплотную подошел к бен Маттафии и ткнув пальцем в его грудь, язвительно произнес:
- Уже несколько сот мерзавцев, как крысы перебежали из Иерусалима в наш лагерь, одетые нищими.
- Ты же знаешь, что в городе голод, и зелоты отбирают у беззащитного населения все.
Лисий только покривил презрительно губы.
- Это ты Титу будешь голову морочить сказками, чтобы пробудить у него жалость к твоему ничтожному народу. Со мной же такой номер не пройдет.
- Что ты хочешь сказать? – спросил Иосиф, поглядывая на пытающегося встать на ноги га-Кассота, и пытаясь сообразить к чему клонит римлянин.
Хрипловатый голос Лисия снизился до шепота:
- Позавчера я видел, как один такой вот беглый нищий еврей выбирал из собственных нечистот драгоценные камни и золотые монеты, - Лисий остановился и многозначительно посмотрел на Иосифа. Вставший на ноги га-Кассот при последних словах римлянина закашлялся и сделал, было, несколько шагов в сторону лагеря, однако центурион со злорадным смехом схватил его за шиворот и нарочито громко продолжил разговор с бен Маттафией:
- У меня зародились подозрения, что не только у того еврея блеснула столь гениальная идея сохранить свое богатство. Возможно ли такое, что в желудке у этого нищего кроются несметные сокровища для бедного римского солдата?
Пытаясь сохранить самообладание, Иосиф спросил:
- Если это и так, то даже самый бедный римский воин не имеет права на имущество сдавшегося на его милость побежденного. По крайней мере, так гласят римские законы.
Лисий хмыкнул с пренебрежением:
- Да будет тебе известно, что римские законы действительны в Риме, а здесь действует лишь один закон – закон силы.
При этих словах римлянин вновь швырнул обезумевшего от ужаса еврея в грязь и, выхватив из позолоченных ножен меч, распорол ему живот. Багровые струи вырвались из-под острого клинка, обрызгав ноги бен Маттафии.
Ударив в лицо рукоятью меча корчащегося в предсмертных судорогах га-Кассота, Лисий с ожесточением стал кромсать его вывалившиеся на землю внутренности, пока в его окровавленных почти по локоть руках не оказалось несколько драгоценных камней.
Повертев в руках несколько граненых алмазов, Лисий удовлетворительно хмыкнул:
- Довольно неплохо для первого раза. Могу уверить, что эти беглые евреи таят в себе несметные сокровища!
Центурион покровительственно похлопал окровавленной рукой по плечу окаменевшего бен Маттафию, и, не спеша, пошел к лагерю.
С возгласами и веселым улюлюканьем несколько часовых схватили второго еврея, и вскоре его труп с распоротым животом лежал у ног Иосифа.
Кровь на тунике просочилась сквозь ткань и маленькими струйками стекала по спине под одеждой. На мгновение, Иосифу показалось, что это не кровь соотечественников течет по его телу, а расплавленный свинец прожигает кожу и диавольской болью обжигает его нутро. Остекленевшие глаза двух евреев, избежавших голодной смерти, но погибших еще более страшной, смотрели в упор на бен Маттафию. По крайней мере, ему так казалось. Ночные призраки, приходящие по ночам к Иосифу смотрели через мертвые зрачки и уже тянули к нему истлевшие пальцы. Схватившись за голову, под презрительными взглядами римских солдат, бен Маттафия побежал к своей палатке.
38.
Принеся первый за последние несколько дней кувшин воды с родника у городской стены, Ханна устало опустилась на лавку, поскольку сегодня с утра то ли от голода, то ли от постоянного нервного напряжения плохо себя чувствовала. Небольшой глиняный кувшин казался почему-то непомерно тяжелым, а дорога от родника к дому невероятно долгой. Ханну не сопровождал как обычно раб Александра, поскольку на днях был убит разбойниками за сухую лепешку, купленную им у какого-то перекупщика в три дорога…
В доме Александра редко появлялась мука и масло, потому приходилось сидеть на заплесневевшем от давности хлебе и протухшей воде, которой должно хватить хотя бы дня на четыре. Далеко не всегда родник находился под контролем защитников города…
По нескольку раз в день в двери стучались мучимые голодом люди, мольбами и угрозами выпрашивавшие у Ханны немного хлеба. Девушка часто недоумевала, почему треть населения города полагала, что в доме военачальника израильской армии кладовые должны ломиться от хлеба и вина. Никто не хотел верить, что голод поселился даже в этом доме. Александр не грабил, не отбирал хлеб и не требовал для себя большей доли из городского продовольственного хранилища, содержимое которого угрожающе быстро таяло с каждым днем осады.
Стены задрожали, и земля ушла у Ханны из-под ног. Девушка только поморщилась, и устало махнула рукой. Когда несколько месяцев назад римляне впервые начали обстреливать город из катапульт, Ханна приходила в неописуемый ужас и пряталась в темном глубоком погребе под домом. Александр, уходя по утрам из дома, приказывал девушке находиться в безопасном месте во время бомбежек, поскольку каждая каменная глыба величиной в несколько лошадиных голов могла в любой момент разрушить их дом.
Сейчас же Ханна не боялась ни скрипа таранов под стенами, ни свиста катапультных ядер. Девушка уже почти не ждала Шимона, ушедшего в одну из тех теплых ночей, когда ее сердце было переполнено счастьем, и смирилась со смертью последнего близкого ей человека – Азарии. Друг этого некогда богатого купца, Александр приютил Ханну у себя, после того, как вырвал ее из рук гисхальских разбойников.
Ханна уже не была той отважной и смелой девушкой, способной стойко перенести даже смерть собственного отца, какой ее знал Шимон. Теперь в душе Ханны жило безропотное смирение перед собственной судьбой, и где-то в тайных уголках сознания еле теплилась надежда увидеть хотя бы перед самой кончиной глаза любимого человека. При воспоминании о Шимоне Ханна невольно улыбнулась. Ей действительно хотелось быть с этим сильным юношей, однако этому, наверное, не суждено сбыться. Ханна тяжело вздохнула и встала на ноги. Ей предстояло отнести немного воды соседке, двухлетний ребенок которой уже третьи сутки мучается от голода и жажды. У его истощенной матери не было в груди молока. Вспомнив невольно изможденное лицо ребенка, его вздутый животик и сверкающие лихорадочным блеском большие темные глаза, Ханна с трудом сдержала слезы, готовые покатиться по бледным щекам. Преодолев себя, девушка отлила треть кувшина в деревянную кадку и вышла на улицу. Свист каменных ядер и грохот рушащихся зданий на короткое время прекратился. Можно было слышать удаляющийся от городских стен скрежет таранов. Темнело. Может быть, бомбежки больше не будет…
Сделав с десяток шагов, Ханна споткнулась о тело женщины, лежащей в грязи посреди улицы. «Опять кого-то ограбили - с замиранием сердца подумала девушка, - странно, что я не услышала криков, наверное, она просто умерла от голода». Одними губами молясь о том, чтобы никто не отобрал у нее воду, Ханна через короткое время подошла к дому соседки. Ее звали Елисавета. С тех пор, как у этой сорокалетней женщины в одной из городских потасовок погиб муж, она осталась без средств к существованию с грудным ребенком. Медленно и тихо умирали мать и сын от голода и страха. Никому, кроме Ханны и еще одной, неизвестно откуда достававшей пропитание старушки, не приходило в голову помогать обездоленной вдове.
Ханна тихо постучала в дверь указательным и средним пальцами, чтобы не привлечь ничьего внимания. Прошло много времени, однако никто не открывал. Ханна нетерпеливо постучала громче и оглянулась. Совсем стемнело. Полная луна на некоторое время выглянула из-за туч и осветила пустую улицу.
Голод и страх подкашивал колени, однако девушка решила довести начатое дело до конца. После того, как третий, еще более настойчивый стук остался без ответа, Ханна толкнула дверь. Ржавые петли оглушительно заскрипели. Ханна горько усмехнулась и переступила высокий порог. Этот дом на самом деле уже давно никто не запирал, поскольку брать там было нечего. Стучась, девушка просто хотела соблюсти приличия.
Посреди комнаты на столе стоял покрытый деревянной крышкой чан. Грозящий вот-вот потухнуть светильник освещал тусклым светом тощую, закутанную в лохмотья, женщину.
- Почему ты сегодня пришла так поздно? - слабым голосом спросила она.
Ханна поймала на себе настороженный взгляд Елисаветы и остановилась в дверях. Странный запах стоял в доме, и Ханна, вдыхая его, долго не могла понять, откуда он исходит. Наконец взгляд девушки остановился на чане, и она узнала давно позабытый ею запах вареного мяса.
- Сегодня рано утром нашла в подворотне дохлого козленка, - опередила Елисавета вопрос Ханны и встав с постели, сделал несколько шагов навстречу девушке.
Ханна остановила ее жестом:
- Не вставай, - сказала она, - я принесла воды. А где Давид?
Ханна осмотрелась, пытаясь в темной комнате увидеть большие глаза малыша.
- Его на пару дней забрала та старуха, что изредка приносит мне хлеб, - быстро ответила Елисавета, пытаясь преградить собою путь к столу, - больна я стала. Некому за ним присмотреть, как следует. Да и время нынче такое…
Ханна нахмурилась. Подозрительное поведение этой женщины насторожило ее. Страшное подозрение мелькнуло в голове. Резким движением, оттолкнув Елисавету, Ханна подошла к столу, поставила на него кадку с водой и подняла тяжелую деревянную крышку с чана.
Мертвая детская голова с черными слипшимися волосиками, выпученными глазами и раскрытым ртом плавала в сероватом вареве. Тошнота подступила к горлу и темная низкая комната закружилась перед глазами девушки.
Выронив из рук крышку, Ханна, шатаясь, попятилась от стола, не сводя глаз с чана. Споткнувшись о низкий табурет, она упала на спину, однако тут же вскочила на ноги и, не издав ни звука, выскочила на улицу.
Елисавета схватила Ханну за руку и попыталась остановить ее, однако слабые пальцы не удержали кисть девушки.
- Не время сейчас думать о законах и милости, - кричала в исступлении Елисавета в распахнутую входную дверь, стоя на слабых ногах, - мы все равно все подохнем в этом проклятом городе, если не от голода так от римлян!
Ханна бросилась вверх по пустынной улице к дому Александра. Споткнувшись о тело женщины, Ханна упала навзничь. В это мгновение черные тучи расступились перед желтым лунным светом, который выхватил из темноты лицо мертвой.
На Ханну в упор смотрели в застывшем на вечность ожесточении мертвые зрачки старухи, помогавшей Елисавете. В ее виске торчал толстый деревянный кол и в редких почерневших зубах был виден кусок вареного мяса…
Не в силах встать на ноги, сжимая, что есть силы зубы, чтобы не закричать, Ханна на четвереньках отползла от трупа и в изнеможении упала ничком в грязь.
Свист катапультных ядер привел в чувство обезумевшую от ужаса девушку. Совсем рядом, раздался треск ломаемых крыш и стен жилых домов. Снова началась бомбежка. Сделав над собой усилие, Ханна встала на ватные ноги и побрела домой, где ее ждал обеспокоенный отсутствием девушки Александр.
По выражению лица Ханны Александр понял, что произошло, нечто из ряда вон выходящее. Девушка оттолкнула попытавшегося ее утешить воина, упала на тюфяк и громко зарыдала.
- Кому нужна эта война? – вопрошала кого-то срывающимся голосом Ханна и яростно колотила кулаками трухлявую солому под собой, - За что, Господи?! Когда же все закончится?!
Александр стоял над бьющейся в истерике девушкой, и не зная, что предпринять только растеряно разводил руками, пытаясь что-то сказать, но слова не шли с языка. Чем этот грек мог утешить потерявшую свою семью и теперь погибающую от голода девушку? Он был воином, и единственное, что его по-настоящему беспокоило на войне, так это как выйти из нее победителем. Все остальное не имело для него значения. Вопросы о смысле войны и ее причинах грек оставлял философам и политикам. Падение Иерусалима было совершенно очевидно, поэтому Александр считал своей обязанностью спасти Ханну – вывести ее из города. Грек даже знал, как он это сделает. Но все же, как профессиональный воин, он совершенно не представлял себе, что необходимо предпринять, чтобы успокоить девушку и дать ей надежду на спасение от насильственной смерти.
Помедлив в нерешительности еще некоторое время, прислушиваясь к усиливающейся канонаде метательных машин, Александр сел рядом с Ханной и обхватив обеими руками голову, устало произнес:
- Собирайся, идем. Со стороны Антония римляне прорвались в город. Овечьи ворота вот-вот падут.
Ханна затихнув, села и внимательно посмотрела на грека:
- Куда? – тихо спросила она, - покинуть сейчас город – это все равно, что выйти из преисподних.
- Только что зелоты убрали большую часть охраны от Храма, и бросили главные силы, чтобы вытеснить римлян из города, если таковое сейчас вообще возможно. Мои братья знают мало кому известный ход из Храма, ведущий далеко за город. Будем надеяться, что он не блокирован сикариями. Идем сейчас – нас давно ждут.
Несколько мгновений Ханна испытующе смотрела на Александра, словно вопрошая: «зачем мне теперь все это?». Однако затем, молча встала и накинула на голову черную накидку, которую неизменно носила со дня смерти отца.
Вскоре Александр и Ханна скрылись в одном из переулков.
39.
Туча пылающих стрел в который раз кровавым маревом взметнулась в ночное небо. Обшитые металлом тараны, скрипя большими деревянными колесами, с нечеловеческой настойчивостью врезались в плоть осажденного города. С осадных башен римские лучники поливали огненным дождем зажигательных стрел защитников города на стенах. С визгом десятки катапульт изрыгали на Иерусалим рои каменных ядер. Сметаемые ими, словно пыль со стола люди, превращаясь в кровавое месиво, падали вниз, не успев почувствовать ни боли, ни страха.
Зелоты, гисхальцы и жалкие остатки израильской армии, позабыв о недавней вражде, объединились в единый организм в попытке спасти родной город, который еще совсем недавно собственными руками без жалости разрывали в клочья. Но было поздно. Не смотря на небывалый героизм защитников, искусность защиты и множество удачных контратак , город бился в предсмертных конвульсиях, извергая из недр человеческую кровь, впитанную им в течение многих веков.
С грозным рокотом рушились мощные городские укрепления, погребая под многотонными каменными глыбами сотни защитников и атакующих. Стараясь защитить очередной пролом в стене, защитники топтали изувеченные до неузнаваемости тела сослуживцев, друзей, родственников. Еврейская и римская кровь, словно два бушующих потока сливались в этой битве в одно целое, разливаясь по окрестностям.
Испачканные в крови и человеческих останках римские солдаты, прикрываясь щитами от смолы, камней и стрел, с остервенением толкали вперед тяжелые тараны, стальные зубья которых вгрызались в камень и дерево. Осколки разлетались во все стороны, поражая самих осаждающих.
Воздух вокруг города рвался от грохота машин и рушащихся укреплений, воинственных криков и воплей изувеченных людей…
40.
Багровое солнце устало садилось за лесистые холмы, обливая последним потоком кровавых лучей осажденный город. Вокруг полуразрушенных стен в вечернем сиянии зловеще поблескивали наконечники длинных копей и металлические части осадных машин. На теплом ветерке, сладострастно изгибаясь на штоках, развивались флаги с изображением грозных, всегда готовых к бою, римских орлов, с нетерпением хищно взиравших на свою жертву, готовые по сигналу горна в решительной битве вонзить жадные когти во вражескую плоть.
Иерусалим умирал. Из-под густых бровей Салим смотрел на город с высоты только что восстановленной сторожевой башни. Большая часть построек в городе была разрушена почти непрерывными вражескими бомбардировками. На узких, извивающихся, словно черви улочках зоркий глаз замечал то здесь то там трупы людей, которых никто не хоронил уже который месяц. Не вражеский меч стал причиной бесславной гибели горожан, а голод, вызванный не сколько осадой, сколько безрассудством вконец обезумевших политиков.
Храм с мертвыми глазницами многочисленных окон, словно обугленное пожаром исполинское бревно, чернея, возвышался над безлюдной пустыней, в которую превратился вечный и гордый Иерусалим.
Салим отвел взгляд от города и посмотрел на окровавленный запад, невольно прислушиваясь к царившей вокруг тишине. Как только солнечный круг скроется за кронами Гефсиманского сада, застывшие сейчас тела метательных машин и таранов оживут…
К Салиму подошел Аман и уже довольно долго нерешительно переминался с ноги на ногу, ожидая, когда начальник обратит на него внимание.
Никто так и не узнал, по чьей команде были открыты городские ворота для идумеев, и кто стал причиной гибели нескольких стражников, поскольку Аман сумел искусно поставить себя и своих сообщников вне подозрений. С тех пор многие из заговорщиков стали добычей могильных червей, ведь римский меч карал равно и предателя и верного. С каждым днем осады становилось все меньше людей что-либо знающих или просто подозревающих о заговоре, и с очередной смертью каждого из них на душе Амана становилось легче. Надежда на то, что так никому и не станет известно его предательство, укреплялась в сердце стражника, и единственное, что его сейчас беспокоило, так это отношение Салима к нему. Оно сильно изменилось со времени смерти Михея. Начальник стражи если и не подозревал Амана в убийстве, то не упускал ни одного случая, чтобы не выразить горький, почти злобный упрек своему подчиненному, в том, что тот не сумел уберечь Михея.
- Ты пришел… - как всегда недовольно, не оборачиваясь, пробасил Салим, заметив Амана.
- Я жду твоих приказаний, Салим, непринужденно ответил Аман.
Не оборачиваясь к собеседнику и все еще пытаясь что-то разглядеть на залитых вечерним солнцем холмах, Салим хмуро ответил:
- Язычники возобновят штурм, как только солнце спрячется за горизонтом. Буди всех своих головорезов и готовьтесь к сражению.
Аман молча кивнул и бодрым шагом пошел собирать по всем закоулкам этой части крепости своих подчиненных.
-…последнее сражение, - неожиданно для самого себя произнес Салим и, присев на выступ скалы негромко запел какой-то грустный мотив. Однако с каждым мгновением голос воина звучал громче. Грустные мотивы сменялись уверенным мажорным тоном, в котором можно было расслышать боевой клич и стальную мелодию скрестившихся в смертельном поединке клинков…
Толкнув ногой ветхую деревянную дверь, Аман вошел в одно из караульных помещений. Здесь было почти темно.
- Будь здоров, начальник! – услышал воин голос Сираха.
- Довольно уже прохлаждаться, выходи на стену. Римляне начали шевелиться, - устало произнес Аман.
- Сейчас, подожди немного. Ничего с Иерусалимом не случится, если доблестный его защитник задержится, чтобы подкрепить свои иссякающие силы!
Аман подошел поближе и невольно вздрогнул. В руках Сирах держал кусок только что сваренного мяса. Заметив непонимающий взгляд начальника, Сирах криво ухмыльнулся:
- Садись и ты перекуси, старина, а то, вижу, совсем иссох. Найденный нами вчера козленок не так уж и плох. Кстати, девица, которую ты вчера изловил, неплоха весьма…
Пережевывая очередной кусок мяса, Сирах при этих словах издал звук, который должен был расцениваться как смех.
Аман похолодел от гнева. Какое-то время он, онемев, в упор смотрел на Сираха.
- Ты что, скотина, сделал с девицей?! – прохрипел он.
Сирах перестал жевать и с изумлением посмотрел на Амана.
- Эй, ты, наверное, не понял, - с металлом в голосе произнес воин, - я повеселился немного и тебе советую, если ты этого еще не сделал. Мало ли, а то помрешь, так удовольствия и не получишь. Она тощая, но ничего. Хе-хе-хе…
Аман схватил Сираха за плечи и прижал его к стене:
- Как ты посмел трогать мою добычу?!! Да я тебя сейчас заставлю собственную плоть поедать, бревно изгнившее!!! – крик Амана сорвался на хрип.
От неожиданности Сирах выронил изо рта мясо и зло уставился на Амана.
- Не забывайся, Аман, - твердым голосом произнес воин. В его руке появился неизвестно откуда кинжал, - эта добыча в равной мере как твоя, так и моя. Или ты забыл, как мы делили вознаграждение идумеев? Если бы не я, ты бы уже давно познакомился с настоящими могильными червями. При этих словах Аман невольно отступил, пристально глядя на Сираха.
- Ты меня идумеями не пугай, - глухо произнес он, - ты такой же предатель, как и я, и если Салим, или кто другой пронюхает правду, я унесу и тебя в могилу, будь спокоен. Сирах ткнул лезвием ножа в окно.
- Скоро и Салим и мы с тобой будем с праотцами. Римляне ведь хорошо умеют переправлять людей на дальний берег Стикса, так зачем же ссориться из-за пустяков?
- А что, козленок-то вкусный? - спросил Аман, указывая на кусок, валявшийся на полу.
Сирах ухмыльнулся и, положив кинжал на стол, подошел к чану в углу в комнаты.
- Попробуй, - добродушно сказал он, - тебе должно понравиться… Клинок Амана внезапно пронзил шею товарища. Поток крови вырвался из разорванных артерий Аману в лицо. Не издав ни звука, Сирах повалился на чан, опрокинув все его содержимое на себя.
Аман вложил меч в ножны и несколько мгновений в исступлении смотрел на остатки драгоценной еды, теперь залитой человеческой кровью.
Обернувшись на скрип двери, Аман увидел в проеме Салима с обнаженным мечем в руке. По его выражению лица было видно, что начальник стражи слышал все до единого слова, прозвучавших в комнате, в том числе слова про его Амана измену…
- Так все-таки это ты впустил идумеев в город, - не сказал, а прорычал начальник стражи. Его полное, когда-то добродушное лицо налилось кровью и стало пунцовым. Глаза неистово сверкали из-под густых бровей и метали молнии, - я подозревал тебя, но не был уверен…
Пол под ногами Амана содрогнулся. Римляне пустили в ход тараны. Воин знал, что отступать некуда, а тягаться с Салимом в искусстве владения мечом он не мог. Перед взором Амана на тысячную долю секунды возник его поединок с Михеем. То был неравный бой, который Михей принял исполненный благородства и отваги. Сейчас Аман оказался в положении Михея, и ему не нужно было долго думать, чтобы понять – возмездие уже пришло. И как всякое справедливое возмездие оно неизбежно. Благородства Аман не мог отыскать в своей душе, однако отваги воину хватало. Вытерев рукавом с лица кровь Сираха, Аман с мечем в руках бросился на Салима.
Не ожидавший столь яростной атаки от застигнутого врасплох предателя, Салим отступил, с трудом отражая выпады противника. Растерянность противника дала Аману возможности выйти из тесной сторожевой коморки, что открывало ему пути к отступлению, хотя краем сознания Аман хорошо понимал, что отступать ему на самом деле некуда – с одной стороны были римляне, а с другой – преданным им однажды народ.
Выждав, когда напор Амана ослабнет, Салим со свойственной опытному солдату выдержкой, стал оттеснять Амана к краю стены, вкладывая в каждый удар всю ярость оскорбленной души и мощь своих богатырских рук.
Отражая сильные удары Салима, Аман быстро почувствовал усталость и с каждой атакой начальника стражи делал предательский шаг назад. Неожиданно рукоятка меча выскользнула из вспотевших рук Амана и он обнаружил себя стоящим на самом краю стены, сотрясаемой ударами таранов.
Увидев перед собой безоружного противника, Салим опустил меч.
- Кто убил Михея? – тихо прохрипел он.
Тяжело дыша, Аман посмотрел вниз. Там бушевала боевая стихия. Римляне методично толкали таран на уже поддающиеся ворота, прикрывая головы большими прямоугольными щитами.
- Говори, - услышал он, словно откуда-то издалека голос Салима, - если ты солжешь, я зарежу тебя как курицу и сброшу твой труп на голову римлянам.
- Я убил, - заорал Аман, - чего мне лгать! Ты все равно сдохнешь также, как и я. Может быть, только на несколько часов позже. Какая разница? Убей меня скорее, чего ты ждешь?
- Защищайся гиена, - прошипел Салим, и подняв меч и бросил его Аману.
В тот момент, когда ладонь воина ощутила поверхность рукояти огромное каменное ядро, выпущенное вражеской катапультой, врезалось в стену, сотрясая ее до самого основания. Потеряв равновесие, Аман ощутил, что падает. В следующее мгновение его тело застыло на острых металлических кольях ворот.
Салим подошел к краю стены.
- Сам Господь, а не я отомстил за твое предательство, Аман, - произнес он тихо.
К Салиму подбежал один их стражников и взволнованно заорал ему прямо на ухо:
- Римляне разрушили третью стену возле Антония и ворвались в город. Нам конец, Салим!!!
Однако на начальника стражи эта страшная новость не произвела впечатления. Окинув воина взглядом, Салим сказал:
- Нам давно уже конец. Эти ворота скоро падут. Спасай свою жизнь, если можешь.
41.
Ночь взорвалась треском рушащихся домов, грохотом разбиваемых каменными ядрами городских стен и укреплений, воинственными криками и воплями.
Александр и Ханна бежали по темным узким переулкам и широким улицам Иерусалима, ярко освещенными пожарами и заполненными толпами перепуганных горожан. Никем не управляемые людские потоки, движимые ужасом перед римлянами, сталкивались друг с другом, бурлили, превращались в гигантский всепоглощающий водоворот. Отовсюду раздавались крики погибающих в давке людей. Каждый искал спасения для себя любой ценой, не брезгуя никакими средствами. Под ногами людей лежали окровавленные тела детей и женщин, безжалостно перемолотые в этой людской мясорубке.
Неподалеку от Храма в безлюдной подворотне Александра и Ханну встретили Тихик и Мисаил, о которых Ханна много слышала, но очень редко видела, поскольку те были постоянно заняты шпионажем среди зелотов и гисхальцев. Впрочем, как часто с горечью говорил Александр, опасная работа его братьев приносила мало пользы, поскольку не было практически никакой возможности использовать добытые сведения из-за постоянной нехватки в еврейской армии продовольствия, оружия и людей.
- Только что римляне ворвались в город одновременно с трех сторон, разрушив до основания несколько участков стены, - хмуро произнес Тихик, озабоченно поглаживая аккуратно подстриженную бороду, - мы не продержимся и до рассвета.
- Зелоты ослабили охрану Храма, - добавил Мисаил, вытащив из ножен короткий меч и любовно погладив отточенный клинок, это наш единственный шанс покинуть город.
- Наверняка сикарии знают о существовании этого хода! – стараясь отдышаться от бега, сказала Ханна.
- Зелоты все знают, - мрачно ответил Александр, трогая своей могучей рукой, рукоять меча, - однако знание еще не значит владение. Нам необходимо оказаться в Храме быстрее, чем там окажутся римляне.
Храм встретил беглецов мертвой отчужденностью. Он походил на исполинское существо, смирившееся со своей участью, и ожидающее неизбежной расправы. Ему не было никакого дела, что происходит вокруг, поскольку Храм был уже мертв. Мертв с тех самых пор, когда его Святое Святых покинуло благословенная Шехина, обратив всю силу не смешанного с милостью гнева на Свое бывшее место обитания.
Тихик остановился и замер у внешней колоннады, прислушиваясь к доносившимся звукам уличного боя.
- Римляне приближаются с запада, - прошипел воин, - совсем скоро могут быть здесь.
- Нам необходимо обойти колоннаду с юга, - посоветовал Александр, оглядываясь по сторонам, оттуда мы сможем незамеченными попасть в помещение для священников.
Четверо беглецов двинулись вперед короткими перебежками, прячась за широкими белыми колоннами, так как на отвесных терассах Храма маячили еле заметные в ночном мраке фигуры зелотов-охранников.
У двери, ведущей в комнату, где некогда переодевались священники, готовясь к торжественным жертвоприношениям, беглецы наткнулись на секариев. Более десятка зелотов окружило их плотным кольцом.
- Странное время для прогулок ты выбрал, Александр, - раздался насмешливый голос Элеазара из темноты.
- Странное место для защитника отечества выбрал ты, - ответил Александр, вытащив из ножен меч.
- Уж не побегом ли хочет увенчать Александр свою карьеру? Этим же самым заодно почтить своих доблестных предков.
- Именно память предков не позволяет мне находиться в одном городе с такой мерзостью как ты…
Ханна нащупала острие кинжала, спрятанного под платьем. «Лучше умереть от собственных рук, чем от позора. Да простит меня Господь, - упрямо поджав губы, подумала Ханна, - живой Элеазар меня не получит».
- Ты правильно сделал, Александр, что достал меч. Тебе придется сражаться. Я не пощажу ни тебя ни твоих подопечных.
С гробовым молчанием зелоты набросились на своих жертв. Во время этой схватки никто из сражавшихся не проронил ни звука. У Храма раздавался звон клинков, шарканье ног и тяжелое дыхание воинов. Заслонив собою Ханну, Александр, Тихик и Мисаил отражали нападение секариев.
- Во что бы то ни стало надо пробиться в Храм, - шепнул Александр Тихику, когда они на мгновение оказались рядом, - делай упор на правый фланг. Мисаил, держи левую сторону как можно дольше.
Мисаил молча кивнул и в тот же момент один из секариев упал, сраженный его мечем. Александр ранил одного из своих противников и оттолкнул ногой попытавшегося на него напасть сбоку.
- Я вас прикрою, бегите, - крикнул Тихик, расправившись с одним из секариев, но тут же пропустил удар зелотского ножа в левое плечо.
- Схватив за руку Ханну, и отбиваясь от врагов, Александр наконец ворвался в хорошо освещенную комнату, тут же захлопнув за собою дверь, двинул металлическую щеколду. Здесь к счастью никого не было.
- А как же Мисаил и Тихик? - спросила Ханна.
В ответ полным страдания взглядом грек взглянул на девушку.
- Идем скорее, - почти спокойно произнес он, - нас не должны обойти.
Они бросились по скудно освещенным коридорам. Эхо бегущих ног, казалось, наполнило собою весь Храм, предательски, выдавая место нахождения скрывающихся от погони.
«Еще один поворот и мы во святом» - подумал Александр и свернул влево.
Посреди огромной полутемной комнаты стоял высокий каменный жертвенник с еще не сожженными останками жертвы. В дальнем углу светилась призрачным светом семисвечная минора. У самых ног Ханны лежал перевернутый на бок позолоченный стол для хлебов предложения.
Вложив меч в ножны, Александр осмотрелся, пытаясь что-то разглядеть в таинственном полумраке святого места. Позади, раздались громкие крики и звон оружия. До уха беглецов переходами Храма эхо доносило отрывистую латинскую речь.
- Ну же, вспоминай, Александр, - с нетерпением дернула Ханна за рукав своего спасителя.
- Мисаил говорил, что ход должен быть замаскирован где-то у завесы, но где именно?
Тем временем римляне приближались. Тряхнув головой, Александр бросился к одной из стен и лихорадочно начал ощупывать драпировку и кедровую обивку. Ханна стояла позади грека и напряженно вслушивалась в то, что происходило за пределами Святого. Судя по всему, сюда быстро приближались человек пять воинов.
«Неужели защитники Храма пали?!» - в отчаянии подумала девушка, заламывая руки и переминаясь с ноги на ногу.
- Ханна, помоги, - прохрипел Александр.
Небольшая, но тяжелая дверь была спрятана под драпировкой как раз у того места, где должна была находиться завеса, отделяющая Святое от Святого Святых.
Девушка бросилась на помощь. Когда с большими усилиями древний ход был открыт, Александр неожиданно замер и упал на только что сорванную им со стены драпировочную ткань, закрыв своим телом спасительный вход в подземелье.
Обезумев от ужаса, Ханна могла только молча, с беспомощностью обреченной жертвы смотреть на торчащий в затылке грека римский дротик.
У входа во Святое стояли шестеро римских воинов с интересом наблюдая за девушкой.
- Юлий, ты посмотри, какой сюрприз преподнес нам иудейский бог!
- Мда-а. Как только вернусь домой, пожертвую ему за такое благословение хорошего быка.
- Еврейское божество благоволит к нам более, нежели к самим евреям!
Воины рассмеялись.
- Думаю, что пока наш отряд развлекается снаружи, нам не грех будет развлечься внутри, как вы считаете?
Римлянин подошел к Ханне и прижав ее к стене, демонстративно поставил одну ногу на тело Александра.
- Греки доблестный народ, не спорю, - шутливо произнес он по-гречески, погрузив руки в растрепанные густые волосы девушки, - однако их время прошло. Сейчас эпоха римлян. Для тебя будет честью отдаться представителю более сильного народа. Клянусь Венерой, со мной ты забудешь минувшую славу греков.
Ханна, сжав рукоятку ножа, поднесла его острие к себе под грудь, готовая вонзить клинок в собственную плоть, дабы избежать позора.
Римлянин схватил платье и рванул его вниз. Раздался треск рвущейся материи. Однако разорвать ее полностью не удалось – помешал плащ. Усмехнувшись, воин стал развязывать кожаные ремешки, пожирая глазами обнаженные шею и плечи Ханны. Тем временем острие кинжала вонзилось в кожу, Ханны. По телу потекла первая струйка крови, однако девушка не успела причинить себе вреда.
В темных углах Святилища зашевелились тени, и в следующее мгновение римских легионеров атаковали четыре полу призрачных фигуры в серых плащах. Капюшоны скрывали их лица. Это были зелоты. В пылу сражения от сильного удара мечом одного из воинов распался на части жертвенник курения, на деревянной конструкции которого какой-то незадачливый грабитель оставил несколько золотых пластин. Один из секариев, пораженный противником падая, опрокинул семисвечник. Огненными брызгами пламя окатило кедровую обивку стен и алую тканевую драпировку. Через несколько мгновений языки пламени, хищно извиваясь, лизали сухое дерево и материю. В обители Бога начался пожар, однако тушить его было некому. Схватка становилась все ожесточеннее. Задыхаясь в дыму и кашляя, противники скрещивали клинки, нападали и оборонялись, перемещаясь по просторному помещению Святилищу с быстротой бестелесных призраков. Через некоторое время, хотя численный перевес был на стороне римлян, зелоты сумели перехватить инициативу и перешли в наступление, заставив солдат Рима организовать круговую оборону, что ограничивало их тактические возможности. В результате римлян осталось трое, зелотов четверо.
Ханна в оцепенении наблюдала за этой дикой схваткой, не отдавая себе отчета в том, чего же именно она ждет от ее исхода. Воспаленному сознанию девушки казалось, что это демоны ада ворвались в Храм и устроили здесь свою оргию. Едкий дым, наполнявший Святое место, разъедал глаза и немилосердно драл горло, однако Ханна не двигалась с места, словно заколдованная наблюдая за схваткой.
Тем временем противостояние приняло неожиданный поворот. На поле сражения остались двое зелотов и один римлянин. Защищаясь от яростных атак секариев всем, что попадалось под руку, и совершая умелой рукой нападения, римский легионер заколол одного из своих противников, и вынуждал терять позицию за позицией последнего из своих врагов. Оставшийся в живых сикарий был ранен, и в его движениях чувствовалась усталость. По всему было видно, что вышколенный в казармах римский солдат оказался выносливее привыкшего действовать в основном из-под тяжка зелота.
Неожиданно римлянин выбил меч из руки зелота, и у того единственным оружием оставался длинный нож. Сикарий был обречен. Вдруг, капюшон спал с его головы и Ханна увидела бледное лицо Элеазара. Девушка и сикарий встретились взглядами. Перед глазами Ханны в одно мгновение пронеслись все события, связанные с этим таинственным жестоким человеком. Вспомнилось все зло, которое не знающий милосердия и справедливости зелот принес в ее семью. И вот, наконец, настал долгожданный миг расплаты. Однако нечто во взгляде Элеазара утихомирило в Ханне проснувшееся злорадство. В этом взгляде не было ни просьбы о помощи, ни сожаления о злодеяниях, совершенных в прошлом. Девушка вдруг увидела смертельно уставшего человека, пытавшегося сказать ей предсмертное «прощай». Такое не свойственно негодяям, а скорее запутавшимся в себе, глубоко несчастным существам, пытавшимся в последние мгновения жизни воскресить в себе остатки человеческого достоинства, которое так долго попиралось жестокостью и алчностью.
Ватными руками Ханна вытащила из-под плаща нож и метнула его в обернувшегося к ней в то мгновение спиной римлянина. Раненный в плечо и растерявшийся от неожиданного нападения с тыла, римский воин сделал неловкое движение и пропустил роковую для себя атаку Элеазара. Клинок зелотского ножа вошел между латами в грудь воина по самую рукоять. Римлянин замертво упал к ногам Элеазара.
Сквозь треск пламени Ханна и Элеазар слышали звуки битвы, свидетельствующие о том, что на территории Храма велись ожесточенные бои.
Размахивая руками, чтобы разогнать едкий дым, Элеазар, шатаясь подошел к Ханне.
- Когда твой отец говорил, что научил свою дочь метать боевые ножи, я посчитал это пустым отцовским хвастовством, - произнес зелот.
- Мне, наверное, следовало бы пронзить этим ножом твое сердце, - со злостью ответила девушка и впервые в жизни посмотрела Элеазару в глаза. К собственному изумлению предводитель зелотов не выдержал этого взгляда и опустил глаза. Его душа была в смятении, однако он не желал ронять свое достоинство перед женщиной.
Слезы катились по щекам Ханны и капали на труп Александра.
- Ты спасла мне жизнь…
- Мою же, ты уничтожил…
- Я создан для того, чтобы убивать…
- Моя же миссия давать жизнь, поэтому нам не по пути, - резко ответила Ханна, не желая вступать с зелотом в философские прения, - можешь спасать свою дешевую шкуру, только не забудь перед этим совершить месть, о которой ты мечтал долгое время – умертви меня!
На губах Элеазара появилась улыбка. Однако в ней уже не было злорадства или презрения, а только усталость и душевная боль.
- Меня осудит Бог, но не человек, а сейчас уходим. Можешь считать, что я отомстил тебе смертью этого грека. Если бы не я, вы бы с Александром были бы мертвы намного раньше, чем добрались до этого места. Я выждал, пока его убьют римляне, а потом решил помочь тебе. Возможно, я поступил низко, не спорю, но да будет так.
Схватив за руку, не успевшую ничего возразить Ханну, Элеазар толкнул ее в черное жерло подземного хода, нырнув во тьму следом за ней.
Словно ободренный исчезновением людей, огонь с большей яростью накинулся на благородный кедр и пропитанный кровью жертвенных животных виссон, воплощая в себе всепоглощающую ярость разгневанного Божества.
42.
Темнота плескалась в океане ночи. Ни один луч света не проникал сквозь плотную завесу облаков, тщательно скрывавших своими черными телами луну и звезды. Ветер беспощадно трепал плащ за спиной, атаковал лицо бесчисленными ядрами песчинок, взметаемых с одиноких холмов, и оглушал неистовым воем. На сотни стадий вокруг не было видно ни единого огонька, который указывал бы на присутствие человека. Гонимый с юга, пронизывающий пустынный холод сковывал тело. Сделав знак рукой своему спутнику, Шимон осадил коня.
- Ты уверен, что мы движемся в правильном направлении? - стараясь перекричать ветер, спросил Сила.
Шимон пожал плечами и огляделся вокруг. Он не был в этом уверен, поскольку все известные ему ориентиры, которые должны были находится на его пути, упорно не хотели появляться, чтобы засвидетельствовать правильность избранного направления. Шимон вынужден был признаться себе, что заблудился, и этот неутешительный факт напомнил ему о том, как он совсем недавно скитался по этой же пустыне. Юноше пришла в голову суеверная мысль, что эти места заколдовали демоны, чтобы губить здесь людей.
Поднявшись на стременах, Сила внимательно всматривался в окружающую тьму, которая действительно могла внушить даже самому храброму воину суеверный страх. Шимон попытался проследить за взглядом своего спутника, однако ничего, кроме темноты не увидел. Проклятое чувство бессилия снова овладело его сердцем.
- Тебе следовало бы послушать меня, - наконец произнес Сила, опустившись в седло и нежно похлопав ладонью по крупу своей лошади, - и свернуть от перекрестка на северо-восток. Теперь же Иерусалим, судя по всему где-то далеко на севере. Морозное дыхание пустыни красноречиво об этом свидетельствует.
- Пустыня поглотит наши тела, так же как она сделала со многими своими пленниками, - мрачно произнес Шимон и представил себе лицо Ханны, которую ему так не удастся увезти из Иерусалима подальше от зелотов и римлян.
Сила снисходительно улыбнулся и ободряюще похлопал юношу по плечу. Он был почти вдвое старше Шимона, поэтому хорошо понимал его чувства, и ему хотелось помочь, однако Сила прекрасно понимал, что только на собственных ошибках человек способен научится правильно относиться к вещам и обстоятельствам, что его окружают.
- Не стоит природе приписывать варварские наклонности человека, - произнес он, закрывая плащом лицо от ветра, - думаю, сейчас больше всего нам следует бояться римлян.
- Разве римляне сейчас могут находиться в этих краях? – с недоумением спросил Шимон.
Сила озабоченно поерзал в седле.
- Судя по тому, что мы слышали в лагере, римляне могут быть везде…
- Что же ты предлагаешь? – юношу начал раздражать этот, как ему казалось, неестественно спокойный и уверенный в себе человек, называющий себя последователем казненного мессии, - ты рассуждаешь о римлянах, как о потерявшихся в пустыне стаде баранов.
В ответ на раздражение Шимона, Сила неожиданно весело рассмеялся:
- Тебя, наверное, удивит еще больше, если я скажу, что в глазах Всемогущего эти носители железного ярма на самом деле не намного умнее упомянутых тобою животных.
- Зато они намного сильнее. И какое в таком случае имеет значение их разум?
Словно не услышав язвительной реплики Шимона, христианин произнес:
- Единственный путь к Иерусалиму лежит через вон тот песчаный холм на северо-востоке.
- Почему бы не вернуться на дорогу, - возразил Шимон, - лошади быстро устают от скачки по сыпучему песку.
В ответ Сила пожал плечами:
- Можно и по дороге, однако, во-первых, это займет намного больше времени, а во-вторых, не исключено, что она уже охраняется римскими патрулями.
Шимону хотелось привести какой-нибудь весомый аргумент против логики своего спутника, поведение которого почему-то все больше злило юношу, но возразить было действительно нечего, поэтому, не проронив ни слова, Шимон пришпорил коня.
Чуть более чем через час путники оказались у подножия указанного Силой холма, который оказался довольно высокой горой. Чтобы не привлекать внимания со стороны дороги, пролегавшей неподалеку, нужно было пешком обогнуть эту гору с запада.
Ведя лошадей под уздцы Шимон и Сила, чуть пригнувшись, уже преодолели больше четверти стадии, когда совсем близко от себя услышали приближавшийся топот конских копыт и голоса людей.
- Это римляне. Они сошли с дороги и идут прямо на нас, - прислушавшись, произнес Сила, присев за кустом и отведя лошадь себе за спину.
Выругавшись, шимон последовал его примеру:
- Будем уходить, - прошипел он на ухо спутнику и, хотел было выйти из укрытия, однако сила властно схватил его за локоть.
- Не делай глупостей, - спокойно произнес он, - куда ты собрался уходить от отряда вооруженных всадников в пустыне? Нас нагонят быстрее, чем мы сумеем осилить первую стадию.
- Ну и?.. – Шимон вопросительно посмотрел на назареянина. Юноша хорошо понимал справедливость его слов, но разве есть другой выход.
- Оставайся на месте. Я отвлеку их внимание. Выжди время и отправляйся своим путем.
Не успел Шимон ничего возразить, как Силы уже не оказалось рядом. Только хвост его лошади мелькнул за поворотом.
«Что он задумал? Ему жить надоело? – с беспокойством подумал Шимон, успокаивающе поглаживая круп лошади. Вдруг совсем близко раздались глоса римских всадников. Они были столь близко, что Шимон мог слышать их разговор. Привязав лошадь к кусту, он бесшумно прокрался к месту, откуда мог видеть все происходящее, оставаясь незамеченным. Римляне заметили Силу и окружили его плотным кольцом.
- Гай, ты недавно говорил что-то о зайцах в лесах Галлии. Как по мне, в иудейской пустыне водяться животные ни чуть не хуже зайцев!
- Кто ты и откуда?
- Я идумейский пастух, - почтительно произнес он, - озверелые евреи отобрали наших коз неподалеку от Азота…
- Что же ты делаешь в окрестностях Иерусалима? – язвительно спросил Гай, вплотную подойдя к Силе и пристально его разглядывая.
На лице назареянина не дрогнул ни один мускул:
- Я иду в Десятиградие подальше от войны.
- Вот как, - ответил Гай, растягивая слова, - думаю, для того, чтобы уйти от войны, тебе нужно идти не в Десятиградие и, тем более, не через Иерусалим.
- По лицу вижу, что врет, - сказал один из воинов, - никакой он не идумей, а скорее всего из мятежников. Кончать с ним надо, - пора возвращаться в лагерь!
- Какой ты кровожадный, Тарквиний. Если он действительно мятежник, то он может понадобиться начальству, в противном случае мы всегда успеем подобающим образом казнить врагов Цезаря. Вяжи ему ноги, руки, надевайте мешок на голову, на лошадей и в лагерь, - время нашей смене, слава Марсу, подходит к концу.
Несколько воинов послушно спрыгнули с лошадей и швырнув Силу наземь, стали бесцеремонно его связывать.
Через короткое время отряд скрылся за ближайшим холмом и Шимон остался один. Он был до глубины души поражен действиями этого почти незнакомого ему назареянина. Сила на глазах юноши пошел на верную смерть ради него, Шимона, но зачем?!! С другой стороны, кому-то одному надо было решиться на этот шаг или они оба могли угодить в лапы к римлянам. Но с какой легкостью Сила сделал выбор! Что двигало этим загадочным человеком? Как не ломал Шимон голову над этим вопросом, ничего вразумительного придумать не смог.
Образ Иуды, ставшего назареянином, после бандитского разгула не вязался с Силой, принесшим себя в жертву ради чуждых для себя интересов. Кто же на самом деле эти назареяне? Трусливые, слабохарактерные гиены вроде Иуды, или те, кто действительно презирают смерть стремясь во всем подражать своему мертвому учителю?..
Подумать о секте назареян Шимон решил попозже, поскольку времени было в обрез. Иерусалим мог пасть в любой момент, а до Ханны еще по-прежнему далеко. Отпустив коня, Шимон пешком отправился к городу, стараясь идти по зыбучему песку подальше от дороги почти в кромешной тьме. Вскоре вдалеке, в багровом зареве пожаров зачернели бастионы, окруженные со всех сторон вражескими войсками.
43.
Развалившись на оббитой алым бархатом софе, Тит устало смотрел на только что вошедшего в палатку еврея. Сегодня у Тита был тяжелый день. Собственно говоря, каждый день жизни этого полководца был нелегким. Будни были наполнены опасностью и самоотверженным трудом в такой же степени, как и жизнь обыкновенных солдат. Как всякий рожденный для войны человек и талантливый военачальник, Тит прекрасно понимал, какую важную роль в достижении победы над врагом играет поддержание боевого духа в армии. Ни поражение, каким бы оно позорным ни было, ни эпидемии в рядах изнуренных походами солдат, даже нехватка продовольствия, - ничто не способно сломить воина, отдающего жизнь ради славы и процветания великого Рима, если это воин всегда видит перед собой своего полководца, который в поражении и триумфе находится неизменно рядом, говорит вдохновляющие слова, и ободряя собственным бесстрашием перед самым сильным противником увлекает за собою в битву. Клинок, сверкающий в могучей руке полководца и обагренный кровью врага, - вот символ победы несокрушимых римских легионов. Перед священным лицом императора много лет назад Тит торжественно клялся быть именно таким полководцем, и он им стал. Однако в этот вечер один из величайших военачальников, которых когда-либо знала империя, чувствовал смертельную усталость. Ему хотелось отдохнуть. Осада еврейской столицы непредвиденно затянулась. Решительность, с которой евреи защищали свои святыни, невольно вызывали у Тита уважение к противнику, однако вместе с тем их поведение и злило полководца, поскольку, как он полагал, даже очень далекому от войны человеку, понятно, что никакое сопротивление не принесет евреям избавления от карающего меча римлян. Тит отчетливо понимал, что эта затяжная бессмысленная война высасывает силы из его легионов. Рано или поздно город будет взят и, скорее всего, исчезнет с лица земли, потому что ничто не убедит римского солдата там, где тысячами гибли его соотечественники…
Все эти мысли будоражили сознание Тита, еще более утомляя истощенный бессонными ночами ум. Чтобы хоть как-нибудь отвлечься полководец послал за Иосифом. Уже тогда будущий обладатель Капитолия отдавал себе отчет, что общение с этой глубоко противоречивой личностью приносит ему душевное удовлетворение. Много лет спустя, в последние мгновения жизни Тит, тогда уже император Рима, пожелал, чтобы у его изголовья находился именно этот пленный еврей, получивший почетное имя дома Флавиев.
Сам Тит был сложной, даже в известной степени парадоксальной натурой, что с одной стороны помогло ему стать тем, кем он был, а с другой – часто усложняло жизнь ему, и делало ее невыносимой для тех, кто его окружал. Что именно сделало связь между этими настолько разными, и в то же время, поразительно похожими людьми столь крепкой, наверное, так и останется за гранью неизвестного.
- Ты звал меня, мой господин, - наконец решился прервать чрезмерно затянувшееся молчание Иосиф. Он был напряжен словно струна, ожидая от очередной встречи с Цезарем каких угодно неприятностей. Еврей пристально вглядывался в колючие глаза Тита, пытаясь разгадать цель этой встречи.
- Можешь присесть, - ответил Цезарь. Он встал и наполнил два серебряных кубка вином, один из которых подал бен Маттафии.
Иосиф слегка только пригубил вино и поставил его на низенький столик, продолжая пристально смотреть на Тита. Почувствовав на себе этот взгляд, Цезарь невольно улыбнулся. Ему действительно не о чем было говорить с этим пленным евреем, которому он зачем-то оставил жизнь, однако ирония заключалась в том, что воину на самом деле некого было пригласить в эти минуты душевной слабости. Его отец вот-вот должен был стать императором, и он невольно избегал близких отношений с соотечественниками, чтобы избежать опасной лести и пересудов. Куда безопаснее лесть и заигрывание этого пленника. Тит хорошо знал, что в шести легионах, которыми он командовал, против него плели сеть далеко небезобидных интриг, пользуясь кризисом власти в Риме. Конечно, рано или поздно все эти капканы и хитроумные уловки будут разоблачены и виновные будут сурово наказаны, однако все это будет потом, а сейчас Тит чувствовал себя одиноким, и собеседником для него по неволе оказался еврей, предатель своего народа.
- Ты неплохо потрудился, - произнес он, смакуя искрящийся в кубке напиток и чувствуя как приятное тепло разливается по телу, - многие лазейки, которые ты указал центурионам Четвертого легиона мы навряд ли бы нашли без посторонней помощи.
- Через эти хода осажденные носили воду из родников, расположенных неподалеку, - ответил Иосиф, польщенный первой похвалой, услышанной им за все время вынужденного знакомства с этим римским воином. До этого в адрес бен Маттафии сыпались только насмешки и оскорбления, - всегда рад услужить моему господину. Ведь я тебе обязан жизнью.
Тит взглянул на собеседника и, помолчав, спросил:
- Послушай, Иосиф, - в голосе Тита явственно слышались дружеские нотки, что несколько ободрило бен Маттафию, - почему ты так ценишь свою жизнь? Что ты находишь в своем существовании такого, что гонит тебя от берегов Стикса?
Иосиф изумленно посмотрел на Тита. В столь благожелательном расположении духа еврей Тита еще не видел ни разу.
«Надо этим воспользоваться» - подумал Иосиф, а вслух ответил:
- Каждый человек рано или поздно станет вечным обитателем страны теней, так зачем же туда спешить?
- Полагаешь, что даже раб разделяет такую философию?
Услышав провокационный вопрос, бен Маттафия внутренне посмеялся над собственной наивностью. Неужели он, Иосиф, мог и в самом деле предположить, что этот высокомерный римлянин мог изменить к нему отношение? Ведь, по сути, для Тита бен Маттафия не кто иной, как раб. Смирившись с ролью мальчика для битья, Иосиф, однако, решил со свойственной ему энергией обороняться доступными ему способами.
- Как по мне, так именно для раба эта философия наиболее актуальна.
Тит поднял брови и вопросительно посмотрел на еврея. Иосиф продолжал:
- На самом деле, мой господин, раб вопреки своему бедственному и якобы безнадежному положению не превращается в бессмысленное животное, несмотря на то, что именно таким видит его владелец.
- Кто же, по - твоему, тогда раб? – Тит, со все возрастающим интересом, глядел на Иосифа.
Бен Маттафия сделал вид, что не замечает заинтересованности собеседника. Раз уж его господину вздумалось на досуге поиграть со своим рабом в философские игры, значит, он будет послушно подыгрывать, но подыгрывать с достоинством, сохраняя лицо, тем самым подтверждая собственные слова.
- Раб всегда остается человеком. И стремления в нем остаются такие, что свойственны только лишь людям.
- Например?
- К примеру, - продолжал бен Маттафия совершенно бесстрастным тоном, - стремление к свободе. Иначе как объяснить восстания рабов, которые в немалом количестве знает Рим? Раб стремится к свободе, в этом и есть для него ценность жизни.
- Ты тоже стремишься к свободе? – Тит рассмеялся, - клянусь, ты ее не получишь, даже если восстанешь против меня!
- Мне не обязательно восставать, - спокойно парировал Иосиф выпад римлянина.
«Этот молодчик оказывается самоуверен до глупости. Греческая философия не пошла ему на пользу» - с презрением подумал он и продолжил:
- Я свободный человек, не смотря даже на то, что нахожусь у тебя в плену.
- И в чем же заключается твоя свобода?
Прежде чем продолжать разговор бен Маттафия отпил из кубка немного вина, что придало ему смелости и красноречия:
- Только внутренне свободный человек имеет шанс обрести полную свободу действий.
Тит, прищурив глаза, тихо произнес:
- А если я сейчас проткну тебя мечом, куда денется твое стремление к свободе? Ты же любишь жить, не так ли? Что сильнее воля к жизни, которой цена свобода, или стремление к свободе, которой часто цена – смерть?
Иосиф передернул плечами:
- В любом случае, умру ли я от старости или от меча тирана, я умру свободным человеком. Быть свободным – это наивысшая ценность, которую может иметь человек. И она стоит даже жизни. Ты можешь на какое-то время поработить тело, но каким бы ты не обладал могуществом, тебе не удастся поработить человеческий дух. Он сильнее любой власти и тирании, сильнее кнута и пряника, сильнее самой смерти.
- Еврей перестанет быть евреем, если у него отнять Храм…
При этих словах Тита бен Маттафия смело посмотрел ему в глаза и понял, что время сказать самое главное – убедить завоевателя не уничтожать город – пришло. В глазах загорелся воинственный огонь, и уверенным голосом Иосиф произнес:
- Еврей останется полноценным евреем независимо от того есть у него Храм или нет, потому смею утверждать, что мой господин ошибается.
- Что ж, - ответил Цезарь и встал на ноги, чтобы наполнить опустевший кубок, - есть прекрасная возможность проверить твои слова.
Иосиф решил атаковать:
- Здесь есть еще кое-что, чего ты не учел, - сказал он, поднимаясь с ковра, на котором сидел, - уничтожив Храм, ты не уничтожишь дух еврейского народа, но принесешь непоправимый вред себе…
- А вот сейчас в тебе говорит беспомощный раб!
Ничуть не смутившись реакцией римлянина, Иосиф отрицательно покачал головой:
- Позволь мне напомнить, мой господин, - тихо но внушительно произнес он, - в твои руки мой народ отдал Всемогущий, да будет благословенно имя Его во веки, однако Он может покарать и тебя, если твой разум не смирится перед ним.
Тит махнул рукой:
- Когда враг не может защитить себя оружием, он пугает проклятием богов.
Иосиф промолчал.
44.
Тень от ее обнаженного тела падала на украшенный пестрой мозаикой пол. Свет от нескольких светильников падал на соблазнительную фигуру, то и дело выхватывая из полумрака чувственные полные губы, округлости грудей, сладострастно изогнутую тонкую талию, нежный изгиб бедер. Иродиада стояла возле медного зеркала, полу прикрыв глаза, в то время, как девушка-рабыня ловкими движениями натирала атласную кожу ее ног благовониями. В комнате Иродиады не было окон, поэтому сюда не доносилось ни единого звука извне. Стоя на мягкой перине и вдыхая аромат свежего масла, женщина наслаждалась тишиной. В такие мгновения любые неурядицы и опасности жизни, бурлившей за стенами неприступного Антония исчезали из ее сознания не оставляя после себя в нем ни малейшего следа, предоставляя место неге для тела и души. Иродиада гордилась своей способностью на любое время отключаться от окружающего мира и всецело погружаться в себя. Когда ей удавалось остаться одной, она освобождалась от бремени одежды, натиралась дорогими маслами, и только тогда всем существом, как ей казалось, чувствовала жизнь. Мысли в ее красивой головке текли медленно, почти вяло, движения неторопливы, даже величественны. Иродиаде казалось, что гармония переполняет ее и она чувствовала себя Афродитой.
Афродита… Так ее называл Тит. В те их светлые дни римлянин любил ее божественное тело, трепетал от страсти, от прикосновения к нему и жадно пил потоки нежности и наслаждения, которые она щедро дарила ему. В тишине и комфорте спальни или же под аккомпанимент ветра и птиц в лесу Иродиада слышала из уст обессиленного страстью воина клятвенные заверения в вечной любви, поэтические строки в ее честь, пламенные мечты о будущем.
Женщина улыбалась, просто получала удовольствие от близости с ним, любила слушать его дыхание, но не верила ни единому его слову. Страсть быстра и мимолетна, любовь же непостоянна и бестелесна. Иродиада прекрасно знала об этом, но слушала Тита с упоением, наслаждаясь его голосом. Тогда для него она была Афродитой, воплощением любви, страсти, нежности и красоты…
Шаги за дверью прервали неспешное течение мыслей Иродиады. Накинув на себя шелковую накидку, женщина приказала рабыне:
- Довольно, иди.
Через мгновение в дверях она увидела Ионатана из Гисхалы. При виде воина у женщины все похолодело внутри от страха. Его в любой момент могли увидеть в одной комнате с ней, и тогда…
- Как ты сюда прошел? – прошипела она испуганно.
Ионатан пожал плечами и, пожирая глазами собеседницу, со смехом ответил:
- Я подкупил стражу. Теперь мы с тобой сможем видеться гораздо чаще. Ионатан подошел к Иродиаде и дотронулся к бугоркам на шелке, под которым находились ее соски. Женщина глубоко вздохнула и отступила на шаг назад.
- Страсть сводит тебя с ума, Ионатан, - озабоченно сказала она, накинув поверх прозрачной накидки легкий шерстяной плащ, - охрана тебя может сдать бен Гориону, и тогда конец нам обоим. Не забывай, что он все еще мой муж.
Ионатан криво ухмыльнулся и устало опустился на постель Иродиады.
- Чего стоит этот неуклюжий медведь, если все, кому только не вздумается, при наличии ловкости и денег могут проникнуть в его святое святых, - при этих словах Ионатан вновь хищно посмотрел на Иродиаду.
Женщина махнула отрицательно головой, от чего ее волосы веером рассыпались по плечам.
- Ты его недооцениваешь, к тому же, поступая столь безрассудно, ты подвергаешь риску мою жизнь. Он убьет меня, если узнает о нашей связи.
Ионатан встал и, потянувшись, прошелся по комнате:
- Неужели после всего, что между нами было, - сказал он, - ты до сих пор не можешь на меня положиться? Я воин, и могу защитить тебя хотя бы от всех демонов ада!
Ионатан снова сел на постель и прислонился к украшенной персидским гобеленом стене. В уголках его губ сверкала игривая улыбка, в глазах светился страстный огонь. Когда его взгляд встретился со взглядом Иродиады, пламя страсти обожгло женщину и она почувствовала приятную слабость в коленях.
Как же этот гисхальский разбойник отличается от хмурого и вечно недовольного бен Гориона, который своей звериной напористостью и грубостью приносил ей не удовольствие, а боль и расстройство. Иродиада томно улыбнулась:
- Ты слишком самоуверен как для человека, пробравшегося в самое логово своего злейшего врага.
- Не это ли тебя влечет ко мне?
Иродиада сбросила с плеч ставший тяжелым шерстяной плащ, и обольстительно качая бедрами, медленно подошла к Ионатану.
- Что же будет делать мой герой, когда в эту комнату неожиданно войдет мой не в меру ревнивый супруг? – женщина стала развязывать застежки на одежде воина. Рука Ионатана невольно коснулась ее упругой груди.
- Я убью его на месте, - произнес он, стягивая с нее шелковую накидку и вдыхая аромат женского тела, - в конце концов, мне с зелотами будет легче договориться, если он перестанет вертеться под ногами. А с римлянами всегда можно найти общий язык…
Закрыв глаза и запрокинув голову, Иродиада села к Ионатану на колени, прижавшись всем телом к его груди. Захваченный лавиной страсти, Ионатан овладел чужой женой. Словно лань в объятиях льва Иродиада со стонами извивалась в руках воина, утопая в неисчерпаемых потоках наслаждения…
Внезапно чьи-то сильные руки схватили женщину за плечи и швырнули на пол. Последнее, что увидел Ионатан это искаженное лицо бен Гориона и сверкающие словно у демона смерти глаза. Нож вошел в обнаженный живот гисхальца. В следующее мгновение голова Ионатана с застывшим выражением ужаса на лице скатилась на пол. Потоки теплой крови, гонимые сердечной мышцей, хлынули из тела, заливая постель Иродиады, которая превратилась в кровавое озеро. Бен Горион схватил не успевшую до конца прийти в себя Иродиаду и бросил ее в залитую липкой багровой жидкостью постель. Женщина попыталась выбраться из кровавого месива, но бен Горион наотмашь ударил ее по лицу, и она упала на то, что когда- то было ее любовником. Испачканная, обнаженная женщина, скуля и подвывая, забилась в дальний угол кровати, размазывая руками густую кровь Ионатана по лицу.
- Я, конечно, знал, что ты блудница, однако не мог подумать, что ты опустишься до такой мерзости, как этот гисхалец.
В ответ лишь молчание. Стеклянные глаза Ионатана безучастно смотрели с пола на сцену семейной ревности.
Наконец, успокоившись, бен Горион вложил меч в ножны, вытащил из тела своего противника нож и обессилено прислонился к стене.
- Я имею полное право сделать с тобой тоже, что и с этим разбойником, однако достаточно того, что вместо его семени ты обильно напиталась его кровью, - в голосе воина не было ни гнева, ни обиды. На самом деле ему было совершенно безразлично, с кем спит его жена, хотя знал поднаготную каждого из ее многочисленных любовников. То, что произошло сейчас, было финалом давно задуманного плана. Как только шпионы донесли бен Гориону, что Иродиада часто уединяется с Ионатаном, воин, словно гепард в засаде терпеливо выжидал удобного случая, чтобы расправиться с врагом. В течение нескольких месяцев, зная, где именно его жена изменяет ему с гисхальцем, бен Горион не мог покарать противника, по причине хорошо вооруженной охраны, не позволившей бы застигнуть преступников врасплох. Поэтому потерявший бдительность Ионатан, проникший в замок Антония всего с тремя воинами, был легкой добычей для бен Гориона.
- Трое спутников гисхальца были схвачены сразу же после того, как он зашел в твою комнату. Их сейчас пытают, и я надеюсь узнать много интересного.
Иродиада уже не скулила. Ее скорченную фигурку можно было с трудом разглядеть в темном углу.
- Как ты, наверное, знаешь, - тем временем с невозмутимым видом продолжал бен Горион, - Тит несколько дней назад отклонил нашу капитуляцию, пообещав сравнять Иерусалим с землей. К несчастью зелоты в немалой степени способствовали такому положению вещей. И теперь город обречен. Проклятие Всевышнего тяготеет над всеми нами. Блокада с каждым днем ужесточается. Свирепствует голод, болезни, мародерство, родители едят собственных детей, сильный убивает слабого, вокруг городских стен римляне посадили сад из крестов, на которых висят беженцы и те, кому не удалось незамеченными уйти в горы. Что-нибудь из этого тронуло твое каменное сердце?
Молчание.
Бен Горион покачал головой.
- Действительно, дурацкий вопрос, - с сарказмом произнес он, - я никак не могу привыкнуть к тому, что тебя никто, кроме тебя самой не волнует. Но ты хотя бы понимаешь, что если Иерусалим падет, то ты, также как и все подохнешь, как бродячая собака?
Иродиада не проронила ни слова.
- Почему ты молчишь? – с раздражением спросил он, - ему ты отдалась вся, а мне даже слова сказать не хочешь?
- Почему я до сих пор жива? – неожиданно раздался приглушенный голос из темного угла.
- Потому что ты мне поможешь спасти Иерусалим, - тоном терпеливого наставника ответил бен Горион.
- Я не хочу никого и ничего спасать, - прозвучало в ответ, - мне все равно. Убей меня сейчас и поищи кого-нибудь другого, кто лучше бы подходил на роль спасителя.
Бен Горион стянул Иродиаду с постели, поставил ее на ноги и, глядя ей в глаза, произнес:
- В том-то и дело, блудница, что ты единственная, кто может уберечь Иерусалим и Храм от разрушения. Поэтому ты сделаешь то, что я скажу…
- А что будет, если не сделаю, - Иродиада с вызовом посмотрела на мужа.
- Сделаешь!!! – прохрипел бен Горион, сжав тело женщины так, что на ее глазах выступили слезы. Прозрачные капли потекли по испачканным в крови щекам, оставляя за собой белые борозды.
- Ты будешь жить до тех пор, пока не сделаешь все, как я хочу, - уже спокойнее сказал воин и отпустил Иродиаду.
- Чего же ты хочешь? – тихо спросила она.
- Завтра ты отправишься к Титу и попросишь его, чтобы он принял нашу капитуляцию на самых выгодных для него условиях.
- Какое я имею отношение к этому римлянину?
Бен Шимон вновь ударил Иродиаду по лицу и, схватив за плечи, плотно прижал к себе:
- Смею тебе напомнить, если твоя память столь коротка, что лет пять назад ты была его любовницей. Говорят, он очень страдал, когда тебе вздумалось пофлиртовать с каким-то центурионом, уложившим тебя в постель, что привело к разрыву твоих отношений с Титом. Должен заметить это был довольно легкомысленный шаг с твоей стороны. Тебе следовало бы подумать о будущем, однако ты никогда не думала ни о чем, кроме удовлетворения собственной похоти. Теперь же, будь добра, восстанови, что разрушила. И если, не приведи Господь, тебе это не удастся, я сделаю все, чтобы ты пожалела о том дне, когда появилась на свет.
Иродиада презрительно скривила губы:
- Неужели мой муж настолько слаб, что вынужден прибегать к помощи своей нечестивой жены?
Бен Горион оттолкнул от себя женщину и пнул голову Ионатана к ее ногам:
- Я достаточно силен, чтобы устроить тебе адские муки еще при жизни. Поэтому в твоих же интересах быть покорной женой.
С этими словами воин бросил на пол мешок с деньгами и добавил:
- Это плата за услуги, оказанные тобой этому проходимцу, блудница. Сам он, видишь ли, платить не в состоянии.
Со зловещим смехом бен Горион вышел из комнаты, оставив Иродиаду одну.
45.
Несколько крупных дождевых капель разбились о сотрясаемое ознобом тело Силы. Потоки воды ринулись на изможденную долгой засухой землю. Когда назареянин открыл слезящиеся от песка и ветра воспаленные глаза, на лице отобразилось отчаяние, и он снова впал в полузабытье, где стирается грань между реальностью и миром теней.
Безжалостное солнце уже много дней подряд уничтожало все живое вокруг. Трава пожелтела, листья на деревьях, лишенные живительной влаги и палимые воинственными небесными лучами медленно умирали, превращаясь в обесцвеченную массу, мертвым грузом висящую на чернеющих ветках.
Но не жара стала причиной глубочайшей тоски, которая всколыхнула взгляд несчастного пленника. Толстые, перевязанные веревками деревянные прутья, образующие решетку, вселяли в сердце Силы убийственное для души отчаяние. Пятнадцать дней находился он в деревянной клетке в плену у римлян. Долгих пятнадцать суток назареянин ожидал для себя самой страшной смерти, на которую только способно человеческое воображение. Однако на исходе второй недели заточения никто по-прежнему не обращал внимания на одинокого заключенного, томящегося под беспощадным солнцем без хлеба и воды. Про Силу словно забыли. И все это время он наблюдал, как сотни пленных беженцев из осажденного Иерусалима с трудом передвигая, избитые в кровь о дорожные камни ноги, проходили мимо его решетки, неся на истощенных плечах тяжелые деревянные колоды. Вслед за этими несчастными, погоняя их кнутами и копьями, бодро шагали римские солдаты, зловеще позвякивая гвоздями в кожаных мешках и небрежно играя тяжелыми молотками.
Эта внушавшая ужас процессия медленно двигалась к возвышенности в четырех стадиях от городских стен, неподалеку от римского лагеря. Именно та, ощетинившаяся острыми скалистыми выступами гора, была местом страшной смерти многих евреев. Тела душевно уничтоженных людей, прибитые к деревянным крестам, извивались и корчились от невыносимых мучений в предсмертной агонии. Дни и ночи на пролет до слуха Силы истошные вопли женщин и стариков, руки и ноги которых без тени милосердия прибивала к дереву ржавыми гвоздями твердая рука римского солдата.
Те, кто отказывался идти добровольно к месту расправы, были до смерти избиваемы плетьми. Вшитые в кожу кнутов острые куски кости и камня яростно разрывали живую плоть, превращая ее в сплошную кровоточащую рану. Изуродованные тела по нескольку дней лежали на дороге, извергая из себя тошнотворный смрад разложения, пока новые пленные, понукаемые конвоирами, не убирали это кровавое месиво из-под ног.
Ярость, взрывавшаяся в душе Силы, бывшего свидетелем этих сцен, сменялась смертельной апатией и могильным безразличием к страданиям соотечественников. Душимый гневом Сила вскакивал на ноги и, надрывая измотанные жаждой голосовые связки, проклинал ненавистных мучителей всеми известными ему проклятиями. Однако в следующее мгновение пылающие негодованием глаза гасли, назареянин в изнеможении падал на колени и просил пощады для детей и женщин, призывая на тех, кого только что проклинал, все возможные благословения. Закованные в металл воины либо не обращали на пленника никакого внимания, либо, посмеиваясь, тыкали в него, словно в дикого зверя, копьями, оставляя на его изнуренном теле кровавые раны. Тогда Сила, разрывая на себе ветхие лохмотья, бывшие некогда одеждой просил, чтобы его выпустили из клетки и распяли вместе с другими. Потрясая кулаками, он требовал смерти, грозил, умолял, грыз песок под ногами, а затем, оставленный своими врагами, впадал в тревожное забытье – единственное, что спасало его от помешательства.
Когда после пятнадцати дней жаркой и сухой погоды на измученное тело Силы хлынул дождь, он открыл широко рот с прилипшим к небу языком и жадно глотал благословенную влагу, постепенно обретая контроль над собой и чувство собственного достоинства, высушенных голодом и жаждой. Лежа в клетке и нежась под прохладными струями воды, Сила решил, не теряя самообладания дождаться смерти, когда бы она ни пришла и какой бы она ни была. Он сделает все, чтобы принять свою кончину достойно, также, как это сделал когда-то его Учитель....
Когда дождь кончился и тучи рассеялись, над Иудеей вновь воцарился зной, который, однако, не был уже похож на все поглощающее пламя небесного суда. Облизывая еще влажные губы, Сила с ненавистью посмотрел на сверкающее солнечными бликами небо, и, опустившись на землю в углу решетки, стал всматриваться куда-то в даль, где за раскаленными песками иудейской пустыни дремало Великое море. Его назареянин видел лишь один раз, будучи еще девятилетним мальчиком, которого отец однажды взял с собой, когда ездил по торговым делам в Азот.
Безмерная водная долина, которая словно грудь исполинского воина, то опускалась, то поднималась у самых ног, произвела на Силу неизгладимое впечатление. Почему-то именно сейчас, возможно, в последние часы жизни он вспомнил безмерность моря, в котором утопало украшенное бархатом облаков небо. Небо, не похожее на то, что было сейчас над его головой, а доброе и ласковое, манящее к себе светом и радостью… Сила невольно подумал о вечности. Она была далека там, в пещерах Азота, когда о ней говорил назарейский проповедник, и он, Сила, желал ее всем своим существом. А сейчас вечность близка, только протяни руку. Один единественный шаг через бездну и страдание уж более никогда не коснется души…
На Силу легла тень подошедшего римского воина. Почувствовав за спиной присутствие человека, назареянин решил не оборачиваться. Ему не хотелось ни единым движением выказать страх или раболепие перед собственной смертью, воплощением которой был этот вооруженный до зубов чужестранец.
- Когда я смотрю на тебя, еврей, - раздался голос воина, - мне кажется, что голод и жажда сделали то, что не под силу клинку.
Сила ничего не ответил. Римлянин обошел клетку.
- Все же рассудок чист и взгляд отважен, - с усмешкой произнес воин, внимательно вглядываясь в лицо назареянина, - редко такое можно встретить среди еврейских пленников. Перед лицом смерти и мучения они почти все теряют человеческое обличие.
- Ты лжешь, варвар, - в ответ прорычал Сила, впившись ненавидящим взглядом в лицо воина.
Римлянин нахмурился и поджал нижнюю губу. Никто из побежденных врагов не позволял себе такой дерзости. Солдат был убежден, что только представитель римского народа имеет право судить о том, кто варвар, а кто нет.
- Выбирай выражения, еврей, - угрожающе произнес он, - должен тебя уведомить, что именно от меня зависит, разделишь ли ты участь тех своих соотечественников, вопли которых доносятся до твоего слуха вон с тех крестов, или же тебе будет дано право умереть достойно.
Сила презрительно передернул плечами, но внутри у него зашевелился ужас. Неужели он еще чего-то боится? Сцены распятия всегда внушали юноше смятение. Страдания распятого на кресте, виденные однажды, не забываются до конца жизни. Что и говорить, римляне знают толк в страдании.
- Ты не боишься креста? – с иронией спросил воин, заметив пренебрежительный жест Силы.
- Единственное, что для меня страшно, это предать своего Учителя, - тихо, но твердо произнес назареянин.
Римлянин только покачал головой.
- Я слышал эту историю о распятом боге, который восркрес, но я не верю в сказки. Перед лицом страдания человек способен предать все, лишь бы они прекратились. Если ты думаешь, что не боишься распятия, значит, ты обманываешь сам себя. Все боятся такой смерти.
Сказав это, воин пошел прочь.
46.
Тяжелые бархатные занавеси на носилках переливались приятными перламутровыми тонами, чем успокаивали расшатанные нервы Иродиады. Одетая в шелковое лиловое платье, обшитое синей бахромой, женщина полулежала на мягких подушках в полумраке. Через щели между занавесями вовнутрь изредка пробивались лучи клонящегося к западу солнца. Всем своим телом Иродиада чувствовала шаги рабов, несущих на своих плечах тяжелые носилки, и каждый их шаг, приближающий встречу с Титом, отзывался в груди необъяснимым, почти мистическим страхом перед своим бывшим любовником. Страх переворачивал внутренности, доводя женщину до тошноты. Она боялась Тита так, как боится провинившаяся собака, ползущая на брюхе к своему хозяину в надежде на милость. Однако вместе со страхом в душе женщины клокотала дикая ненависть. Иродиада ненавидела бен Гориона, за то, что тот шантажом вынудил ее выйти за него замуж, чтобы наладить собственное материальное положение, и теперь, угрожая расправой, требовал примирения с Титом. Она ненавидела Тита, потому что уже не могла помыкать им, как это делала с каждым своим любовником. Иродиада ненавидела и боялась город, в котором родилась и народ, частью которого была. Страх вытеснял из души женщины все, оставив на мрачных пепелищах ее чувств черную, словно сама смерть ненависть в уродливом обличии абсолютного бессилия.
Наконец шаги стихли, и Иродиада почувствовала, как носилки мягко легли на песок. Она у цели. Сейчас один из слуг откинет занавес, и она должна будет встретиться с Титом Флавием с глазу на глаз. Страх уничтожил в ней остатки мужества, превратив ноги и руки в непослушную воле вату.
Дрожащими пальцами Иродиада нащупала под подушками гладкую поверхность рукоятки небольшого ножа и, закрыв глаза, постаралась успокоиться. Когда через мгновение она снова подняла свои красивые длинные ресницы, ее большие темные бездонные глаза, так часто сверкавшие страстью, теперь зловеще поблескивали решительностью и угрозой.
Слуга откинул покрывало. Иродиада ловким движением спрятала нож в складках роскошного платья. Ее обутая в дорогие сандалии ножка ступила на песок.
Тит ждал ее у входа в палатку. Делая несколько шагов навстречу Иродиаде, римлянин с изумлением ощутил сладостный холодок страсти, коснувшийся его, едва он увидел эту женщину. Тит не простил Иродиаду за измену. Часто по ночам, мучимый бессонницей он представлял, как оттолкнет от себя эту падшую женщину, когда она приползет к его ногам в поисках милости. Сейчас же, увидев ее, Тит осознал, что почти бессилен против ее ошеломляющей красоты и чарующей женственности. Взгляд ее томных глаз обжигал тело, и вся неприязнь тут же растворялась в аромате благовоний исходивших от ее тела, столь соблазнительно сокрытого под легким шелковым платьем. Со стороны все выглядело так, словно Иродиада пришла к Титу не как просительница, а как повелитель его тела и души.
- Неужели заблудшая овца наконец-то решила вернуться к своему господину, - насмешливо произнес Тит, умело скрывая возбуждение под маской самоуверенности, и пожирая ее обнаженные плечи. Иродиада ощутила на себе похотливый взгляд римлянина, и в ее полуприкрытых глазах на мгновение сверкнул воинственный огонек. Каждый шаг, который она делала навстречу некогда брошенному ею любовнику, был, как ей казалось, шагом к победе над этим могущественным воином.
- Мой господин говорит так, словно его раба во время длительной разлуки не была душой предана ему, - Иродиада беззастенчиво говорила ложь прямо в глаза Титу, будто пытаясь загипнотизировать его, как это делает змея со своей жертвой.
Но женщина недооценила полководца. Первая волна желания нахлынув, разбилась о несокрушимую волю, и Тит внимательно следил за Иродиадой, стараясь угадать истинные намерения этой хитрой еврейки. Неужели она пришла лишь за тем, чтобы просить у него пощады для Иерусалима? Возможно, ее к этому принудили те, кому была известна их связь. Тит мог бы просто убить иудейскую блудницу, однако не мог себе позволить опуститься до этого. Возможно, у него будет возможность извлечь из переговоров с Иродиадой немного больше пользы. В этой хитрой головке наверняка таится немало полезных сведений об истинном положении дел в осажденном городе. Тит имел все основания не доверять перебежчикам и пленным, но был уверен, что мерзкая душонка этой женщины позволит сказать ему правду, не скрывая даже самых пикантных подробностей.
Иродиада вплотную подошла к Титу и руками обвила его шею.
- Сними маску официозности, - произнесла женщина, - она тебе сейчас ни к чему. Ты наверняка догадался, зачем я здесь.
Тит только ухмыльнулся и, пропустив Иродиаду вперед, закрыл за собой вход в палатку.
- Ну, так исполняй же свою миссию, - сказал он, наблюдая за тем, как женщина проплыла по мягкому персидскому ковру и села на обитую бархатом софу.
- Я была бы тебе весьма благодарна, - усталым голосом ответила Иродиада, - если бы ты перестал, наконец, изображать из себя клоуна и налил мне кубок хорошего вина. Эти звери в Антонии давно уже вылакали все запасы. Если же ты ждешь от меня какой-то ценной информации о положении дел в городе, то должна тебя разочаровать – я не знаю ровным счетом ничего, и не очень-то жалею об этом.
Тит молча выполнил просьбу женщины.
- Позволь тебе напомнить, что эти «звери», как ты изволила их назвать, рискуя собственными шкурами, защищают тебя от врага.
В ответ Иродиада пренебрежительно махнула рукой:
- Если бы ты знал, среди каких мерзостей мне приходится жить, то у тебя сложилось бы иное мнение о том, кто мои друзья, а кто недруги, - при этих словах Иродиада окатила Тита страстным взглядом. Тит по-турецки сел на ковер и стал разглядывать женщину. Казалось, его бывшая любовница совсем не изменилась за последние несколько лет. Те же ресницы, чувственные губы, медлительные движения, то же всегда желанное тело. Все-таки кое-что изменилось. В каждом жесте было нечто несвойственное для этой жизнелюбивой женщины, которую он знал пять лет назад. Страх и отчаяние зловещим ореолом окружали Иродиаду, поглощая свет вокруг.
«Бездна ненависти и бессилия, - подумал римлянин, - та же картина уже который год. Побежденный всегда боится и ненавидит. Боится победителя, ненавидит себя, за собственную слабость. Как нелепо устроен человек!» Тит презрительно поджал губы. Он искал в сидящей перед ним женщине то, что он любил в ней раньше, и не нашел. То был призрак, который он сам же вымыслил и полюбил. Осознав это, полководец невольно почувствовал себя обманутым.
Поднявшись, римлянин подошел к Иродиаде и положил руки на ее плечи. Он почувствовал, что под одеждой, где-то совсем близко под его ладонями бьется жизнь. Удар, еще один удар, и еще. Сердце, словно птица, попавшая в силки, изо всех сил стремится вырваться на свободу, в слепом безумии игнорируя свое рабство.
Правая рука воина скользнула с плеча к груди, затем бедрам. Выпавший из ватных женских пальцев нож, оказался в руках Тита. Словно забыв о существовании Иродиады, Тит стал крутить в пальцах свою находку.
- Что это? – спросил он.
Ни один мускул не дрогнул на лице еврейской женщины. Улыбнувшись, она встала и обняла римлянина.
- Мне приходится иметь хоть что-то, чтобы чувствовать хотя бы иллюзию безопасности, - проворковала Иродиада, - ведь рядом нет никого, кто мог бы стать для слабой женщины надежной защитой.
Иродиада стала развязывать ремни на одежде цезаря, покрывая поцелуями его шею. Швырнув нож в угол, Тит обернулся к Иродиаде и крепко сжал ее в объятиях, так у женщины на глазах выступили слезы.
- Так ты пришла убить меня, чтобы чувствовать себя в безопасности? Я разочарован в твоих начальниках, разве так посылают просить о мире? – то ли шутя, то ли в серьез произнес он.
Иродиада не могла сделать ни единого движения, поэтому была вынуждена только смотреть в бездонную тьму глаз бывшего возлюбленного. Когда-то, когда он держал ее в объятиях, в этих глазах горела, искрясь желанием страсть влюбленного. Теперь Иродиаду пугал взгляд полный неисчерпаемой пустоты. Откуда-то из морока на женщину взирала звериная жестокость, обдавая холодом затаенной угрозы.
- Ты достоин того, чтобы долго умирать у моих ног, мучимый безответной любовью. Наверное, для тебя это была бы самая ужасная смерть, а для меня сладчайшая месть. Однако судьбе угодно покарать меня за собственное легкомыслие, - неожиданно слова безудержным потоком полились из ее уст. Ее хитрость, лицемерие и сверхъестественная храбрость не выдержали поединка с чудовищем, только лишь взглянувшем на нее из глаз Тита.
- Если бы я тебя сейчас убила и то же сделала с собой, мой народ был бы отомщен сполна за то горе, которое ты принес ему. Теперь только моя кровь может смыть с моей души вину малодушия.
После того, как Иродиада умолкла, Тит еще некоторое время крепко держал ее в своих объятиях, пристально вглядываясь в ее поддернутые зеленоватой дымкой глаза. Затем он отпустил ее и начал медленно раздевать, смакуя глазами каждое движение шелка, спадающего с ее тела.
- Почему ты молчишь? – тихо спросила Иродиада, - скажи мне, какая смерть ожидает меня.
- Твоя кровь не омоет твоей вины ни передо мной, ни перед твоим народом, потому что в ней много воды, - ответил Тит, поглаживая пальцами округлости ее бедер и слегка прикасаясь к груди.
- Что ты этим хочешь сказать?
Тит усмехнулся.
- Не страх ли перед смертью заставил тебя прислушиваться к тому, что говорят. Помнится, ты особо не вникала в мои пылкие признания во время тех незабываемых прогулок в саду.
- Страх смерти – это не мой недостаток, Тит, - Иродиада слегка дотронулась пальцами до жестких, кучерявых волос римлянина.
- Твой слабый дух боится унижения, - произнес полководец, отстраняя от себя льнущую к нему еврейскую женщину, - только обезглавив твою гордость, я забуду твою измену.
Сказав это, римлянин дернул за веревку, звякнул колокольчик.
Глаза у Иродиады расширились от ужаса. Она бросилась на колени перед Титом.
- Ты не сделаешь этого! Нет! Не надо, прошу тебя! – кричала она. Ее красивое обнаженное тело затряслось в истерике.
Тит безучастно наблюдал за агонией своей бывшей любовницы, ставшей его пленницей.
- Пока ты не минуешь осадные укрепления, будешь жить. За реакцию же твоих соотечественников я не ручаюсь, - Тит злорадно усмехнулся.
Вошел центурион. Увидев обнаженную женщину, он хищно причмокнул губами, однако больше никак не выразил своего отношения к увиденному.
- Проведи ее к стенам. Прикасаться к ней можно только древком копья, - произнес Тит и ногой оттолкнул цеплявшуюся к нему женщину.
Схватив ее за волосы, центурион бесцеремонно вытолкал женщину из палатки Цезаря.
Выйдя следом, Тит долго наблюдал, как его воины понукали плетьми и копьями его некогда возлюбленную идти вперед к стенам Иерусалима. Когда скрюченная избитая и оплеванная женщина скрылась за последним осадным валом, Цезарь уже думал о другом.
47.
Когда над иудейскими холмами вновь опустилась ночь, и стало тихо, Шимон решился выйти из своего укрытия. Довольно глубокая ложбина у потока Кедрона служила надежным укрытием днем и полностью скрывала от внимательного взгляда римских постовых. Время от времени по тропе, проходящей неподалеку, проходил пеший патруль, выискивая неосторожных беглецов, однако о существовании густо заросшей ложбины солдаты видимо не подозревали.
Настороженно оглядываясь, Шимон приблизился к тому месту, где, как он знал, находился вход в подземелье, ведущее в осажденный город. Тщательно замаскированый деревянный люк охранялся тремя римскими воинами. Притаившись за выкорчеваным деревом, Шимон внимательно изучал окрестности. Поблизости римлян не было. Лишь раз в несколько часов здесь проезжал небольшой конный отряд, проверяющий посты. Времени между разъездами должно хватить…
Шимон подобрал сухую ветку и переломил ее. Этот звук насторожил охранников. Они повскакивали и стали всматриваться в темноту.
- Что это было? – встревожено произнес один из римлян, поглаживая рукоять меча.
Оба его товарища осмотревшись вновь сели на свои места.
- Навряд ли сюда кто-то сунется в такое время, - усталым голосом произнес один.
- Гостей можно ожидать только из-под земли, - хихинул другой, подбросив дров в тлеющие угли костра.
Метко пущеный из пращи камень пробил ему голову, и он ничком упал в спыхнувшее пламя.
Схватив щиты, римские воины приготовились к обороне, но атаки не последовало. Их окружала непроглядная тьма, таящая в себе смертельную угрозу.
- Нужно предупредить отряд Марцелла, - прошептал один из воинов.
- Как ты себе это представляешь?- возразил другой, - они только что здесь были, и теперь довольно далеко отсюда. Если же мы бросим пост, нас казнят… Давай уберем Марка из костра. Он уже пахнет жареным. Прикрываясь щитами от невидимого врага, римляне оттащили мертвого товарища из горящего костра.
- Мы хорошая мишень при свете костра. Туши огонь. Отойдем в тень. Иначе рано или поздно нас пощелкают как орешки по очереди. Их должно быть немного, иначе они бы уже напали на нас.
Шимон наблюдал за действиями застигнутых врасплох римлян, стараясь выбрать момент для следующего удара, однако большие прямоугольные щиты полностью прикрывали своих хозяев. Неожиданно костер потух, а силуэты солдат растворились в непроглядном мраке. Шимон с досады выругался и отбросил бесполезную пращу. Нужно было предпринимать решительные действия, поскольку в любой момент может появиться подкрепление.
Сражение сразу с двумя противниками не пугало Шимона. Техника римского боя была хорошо ему известна, только времени оставалось катастрофически мало.
Выйдя из своей засады, Шимон неслышно подкрался к замаскированному входу в подземелье. Юноша был готов к атаке, но не ожидал, что она будет столь яростной. Убедившись, что кроме Шимона более никто не посягает на их пост, римляне смело бросились на противника. Мечи со свистом рассекали воздух, то и дело взрываясь звоном скрещенной стали.
Шимон уверенно отражал выпады врага с двух сторон, однако позиция, которую он занимал не позволяла эффективно атаковать. Через короткое время юноша стал терять инициативу и в отчаянии стал отступать. Единственная возможность попасть в город и спасти Ханну превратилась в пепел. Делая очередной шаг назад, Шимон не думал о собственном спасении, его мысли были с девушкой, которую он любил, и которую уже наверняка никогда не увидит…
Неожиданно один из римских воинов в изумлении вскрикнул и с широко раскрытыми глазами упал замертво. Не отдавая еще себе отчет, что произошло, Шимон воспользовался замешательством оставшегося в живых римлянина, нанес удар. Оставшись в живых, среди поверженных врагов Шимон огляделся, пытаясь разглядеть в темноте неожиданного союзника. Радоваться было рано. Ночными «союзниками» могли оказаться зелоты, поэтому юноша продолжал держать наготове меч.
В трех шагах под чьей-то ногой хрустнула ветка, и в следующее мгновение Шимон увидел фигуру высокого человека также с мечом в руке. Он подошел ближе и сбросил капюшон. Но его лицо все равно скрывала ночная тьма.
- Не ожидал застать здесь битву, - произнес незнакомец.
- Разве схватка за Иерусалим уже закончена? – тихо спросил Шимон, - пока стоят его стены, битва – это то, к чему должен быть готов каждый еврей.
- Я с тобой согласен, - ответил незнакомец, и Шимону показалось, что он при этих словах усмехнулся, - все же я не уверен, с этими двумя язычниками ты сражался за Иерусалим…
- Кто ты? – Шимона на мгновение охватил суеверный страх. Еще бы! Словно из самой тьмы появляется незнакомец, претендующий на то, что все знает.
Юноша непроизвольно поднял меч, пытаясь оградить себя от ночного наваждения…
- Я Барух. Но кто бы я ни был, - весело ответило «наваждение» вложив свой меч в ножны, - советую следовать за мной. Я рад, что встретил тебя, хотя было уже потерял надежду…
- Твое имя мне ни о чем не готоврит, кто ты такой, чтобы я доверял тебе? – зло процедил сквозь зубы Шимон.
Барух в ответ пожал плечами:
- Если ты окажешься настолько безрассудным, что дождешься, пока тебя схватит конный патруль, ты точно ничего не узнаешь…
48.
- Перевяжи мне скорее рану, лентяй! Сколько мне еще ждать, пока ты, наконец, соизволишь приняться за свои обязанности?!
Саллюций был не в духе. Накануне он проиграл триста с лишним цистерций одному офицеру из девятого легиона, а сегодня по совершеннейшей нелепости был ранен в схватке с еврейскими мятежниками. Человек десять голодных жителей осажденного Иерусалима были замечены римским патрулем при попытке добыть воду из засыпанного колодца. В короткой стычке с ними Саллюций был ранен.
- Твою ленивую рожу я отправлю на галеры, - продолжал ругаться недовольный римлянин, в то время как его раб осторожно снимал доспехи с его окровавленного плеча.
- Не стоит горячиться, мой господин, - пробовал утихомирить солдата он, - я вижу, что рана неглубокая…
- Замолчи, ничтожество! – наконец взбесился Саллюций. Он сорвал с себя оставшуюся амуницию и швырнул ее в дальний угол своей палатки, - я все-таки не посмотрю на волю отца и сошлю тебя в следующем году на галеры.
Раб равнодушно пожал плечами. Он давно уже привык к таким угрозам, поэтому спокойно продолжал промывать рану своего строптивого господина.
Неожиданно у входа раздался шум шаркающих ног. В палатке появилась скрюченная фигура одноглазого старика в изодранной тунике. Взглянув на непрошенного гостя, Саллюций недовольно нахмурился и с выражением глубокого презрения на лице отвернулся от входа.
- Рабы и евреи наглеют не по дням, а по часам, - пробурчал воин и спросил ледяным тоном:
- Чего ты хочешь на этот раз?
- Я не так уж часто прибегаю к твоей помощи, Саллюций, чтобы стать справедливой причиной твоего неудовольствия, - ответил скрипящим голосом старик.
- И все же я недоволен, - в ответ огрызнулся молодой римлянин, с нетерпением поглядывая за тем, как раб перевязывает его рану, - говори покороче и уходи с глаз долой.
- Не оскорбляй меня напрасно, - последовал ответ, - разве так разговаривают с тем, к кому следует проявлять уважение, хотя бы из чувства вины.
Саллюций нетерпеливо махнул рукой:
- О каком чувстве вины идет речь? Эту песню я слышу от тебя, который год подряд. Мой отец давным-давно рассчитался с тобой …
Старик с силой ударил палкой по земле:
- Никакие деньги не компенсируют тот вред, который причинили твои люди. Если бы не ты, моя дочь сейчас находилась бы в достатке и безопасности, а не томилась в осаде. Ты разрушил мой дом, семью, мое тело, лишил меня всего, и после этого смеешь говорить о деньгах?!
- У меня были доказательства твоей виновности, - пробовал оправдаться Саллюций, но нищего уже нельзя было остановить:
- Ты лжешь! – старик, словно обоюдоострым кинжалом вонзился своим единственным взглядом в грудь римлянина, – тебе хорошо заплатили. И только твоя жадность позволила тебе поверить той клевете, которую вкладывали в твои уши мои недоброжелатели. Если бы я не был римским подданным, справедливость попрали бы. У меня и сейчас есть достаточно возможностей хорошенько подмочить авторитет твоего отца в Претории, и…
- Ладно! Ладно! – Саллюций вскочил с места, не дождавшись, пока раб закончит перевязку, и замахал руками на старика, - чего же ты хочешь? Я полагаю, ты пришел не только для того, чтобы напомнить мне очередной раз о своих обидах?
- Как ты знаешь, моя дочь до сих пор находится в городе в доме еврейского военачальника. Пока она там, ей угрожает опасность…
- Я ничем не смогу помочь твоей дочери,- перебил старика Саллюций.
- Пропусти моего сына через свой пост в город, чтобы он забрал ее.
Саллюций внимательно посмотрел на собеседника:
- Ну и… - многозначительно протянул римлянин.
В ответ нищий вытащил из складок своей ветхой туники кожаный мешок и бросил его к ногам Саллюция.
- Если я увижу моих детей живыми, это будет последняя просьба, с которой я обратился к тебе, - проскрипел старик, и, шаркая изношенными сандалиями, вышел из палатки.
Выругавшись на чем свет стоит, Саллюций сел, позволив закончить перевязку.
- Этот нищий по-прежнему богат как Ксеркс, - произнес он, теребя мешек с деньгами, - чует мое сердце, что пока он жив, мне не спать спокойно…
После недолгого молчания он дернул за шнурок. На звон колокольчика в палатку вошел римский солдат.
- Пропусти человека, на которого укажет этот старикашка, - ровным госом произнес Саллюций, - прикажи убить его, когда он будет возвращаться. И еще. Приготовь мне коня и собери свободных от дежурства солдат. Надо посетить этого наглого старикашку…
Солдат молча кивнул и вышел.
Саллюций злорадно усмехнулся.
- Ты не увидишь своих детей живыми, и меня оставишь в покое. Я убью тебя, и тебе не помогут никакие охранные граммоты…
49.
Бен Горион медленно поднимался по высоким каменным ступеням в покои своей жены. Каждый шаг давался ему с трудом, и приближение знакомой двери вызывало у воина противоречивые чувства. Любил ли он когда-нибудь Иродиаду? бен Горион попытался вспомнить хотя бы один случай, когда его переполняло сколько-нибудь нежное чувство к этой распущенной женщине, которую он несколько лет назад взял в жены, чтобы угодить первосвященнику. Напряжение памяти ничего не дало. Все эти немногие, но бесконечно долгие годы семейная жизнь бен Гориона представляла собой непрерывную борьбу с женой, которая не только не хотела покориться ему, но и быть верной. Слежки за Иродиадой и расправы с ее любовниками вконец измотали воина. В этот вечер, идя, возможно в последний раз, увидеть ее в живых бен Горион испытывал облегчение. Теперь не было первосвященника, зорко следившего, чтобы он не развелся с женой. Она сама, опозоренная врагами, лежала при смерти в своей комнате. Теперь нет будущего и у самого бен Гориона. Римские тараны и осадные машины неумолимо разрушали это будущее, превращая в груду мертвых развалин. Иерусалим был жизнью для бен Гориона, его прошлым и будущим. Дворец Ирода, Храм и замок Антония помнили этого могучего воина еще семилетним мальчишкой, постоянно размахивающим деревянным мечом перед каждым встречным. Сколько себя ни помнил бен Горион, он мечтал стать славным воином, защитой для Отечества, надежной опорой родному городу. Бен Горион стал таким. Смыслом всей его жизни были сила и справедливость. Почти тридцать лет он оберегал от неприятеля стены вечного города, которые, как он верил, будут стоять вечно. И все эти три десятилетия, пролетевшие словно мгновение, бен Горион лелеял мечту, которой вероятно уже не было суждено сбыться. Воин желал умереть в глубокой старости, оставляя после себя родную столицу такой же незыблемой, какой она была до этого на протяжении столетий.
Антоний содрогался от непрерывной бомбежки, отвечая неприятелю градом стрел из своих бойниц и редкими выстрелами из полуразрушенных метательных машин, когда бен Горион отворил тяжелую дверь и тихо вошел в комнату Иродиады. Здесь царил полумрак. Копоть от нескольких светильников заглушала резкий запах масла и дорогостоящих лекарств. Несколько лекарей склонились над постелью, где неподвижно, бледная, словно мумия, лежала умирающая Иродиада. Услышав шаги, женщина открыла воспаленные глаза и слабым жестом руки потребовала, чтобы все покинули комнату. Один из врачей, отойдя от постели, шепотом обратился к бен Гориону:
- Все указывает на заражение крови, господин. Все, что в наших силах, мы сделали, но, боюсь, что тщетно. Она в любой момент может отойти к праотцам, так что спеши.
Когда последний лекарь неслышно вышел из комнаты, бен Горион подошел к постели. Он не узнал свою жену. Ее некогда красивое лицо было обезображено язвами и кровоподтеками. Губы приобрели сероватый оттенок, несколько передних зубов были выбиты. На сломанную ключицу была аккуратно наложена повязка. Воин невольно опустил глаза. Впервые в жизни его всегда каменное сердце сжалось от боли. Впервые бен Горион будто бы почувствовал чужую боль, и это привело его в смятение. Разбитый рот Иродиады искривился в некое подобие улыбки:
- Ты не привык видеть меня такой, - тихо сказала женщина, - только что, перед твоим приходом я вспоминала твои переполненные страстью глаза, когда ты впервые прикоснулся к моему телу. Теперь же я вижу смятение и неуверенность. Ты, верно, не догадывался семь лет назад о том, что твою жену опозорят твои злейшие враги и ты, терзаемый бессилием, не сможешь защитить ее? Более того, ты сам отдал ее на верную смерть.
Пот ручьями лился по лицу Иродиады. Каждый звук, исходящий из ее горла давался женщине ценою неимоверных усилий. Иродиада чувствовала, что с каждым мгновением из нее уходят силы, и смерть уже стоит у ее изголовья, готовая вот-вот забрать ее душу.
- Ты сама выбрала для себя такой жребий, - ответил бен Горион, прислушиваясь к звукам сражения за стенами замка, которое, судя по всему, становилось все ожесточеннее.
Лицо Иродиады исказила гримаса боли:
- Не обвиняй меня, - твердо ответила она, - я прекрасно знаю, что с момента нашей свадьбы и до этого времени, я не значу для тебя ровным счетом ничего. Анан угрожал мне изгнанием, если я не покорюсь его воле. С тех пор, как умер мой отец, мною стали торговать, словно вещью ради политической стабильности, а то и просто ради корысти.
- Каждый из нас жертвует чем-то ради общественного блага. Такова жизнь, - передернул плечами бен Горион. Слова Иродиады раздражали его. Даже перед лицом смерти эта блудница пытается оправдаться.
- Я ничем не жертвовала, бен Горион, - злобно ответила Иродиада, - меня забрали силой. Мой выбор, чувства, моя душа не имели ни для кого значения. Анан уничтожил во мне человека, ты же убил во мне женское достоинство, поскольку, будучи моим мужем, никогда не уважал во мне женщину. Ты ничтожество, бен Горион, потому что продал свою честь, увлекшись грязными политическими интригами, называя это патриотизмом.
Бен Горион словно очнулся от забытья. Последние слова Иродиады возвратили его к реальности:
- Побойся Бога, Иродиада, даже перед смертью ты оскорбляешь меня! – голос воина дрожал, хотя бен Горион всеми силами пытался скрыть волнение.
- Я – солдат и делал только то, что от меня требовал долг, - сказал он, - если что-то в моих действиях оскорбляло тебя, ты могла бы сказать мне об этом.
Иродиада покачала головой. Ее зрачки затянулись дымкой, пальцы рук задергались в судорогах.
- Ты не солдат, бен Горион, - выдавливая из себя каждое слово, ответила Иродиада, - ты приспособленец и негодяй, всегда думавший только о себе и о собственной карьере. С тебя взыщется кровь многих людей, ведь ею выпачканы твои руки. И теперь, уходя к отцам, я проклинаю тебя, бен Горион… - Иродиада закрыла глаза и застыла.
Воин в изумлении смотрел на свою жену. Смысл ее последних слов медленно доходил до его сознания.
- Римляне прорвались в город, - прозвучал взволнованный голос оруженосца.
- В который раз ты мне об этом докладываешь, Натан, - ответил равнодушно бен Горион, - за последние два месяца враг был в городе больше десятка раз.
Натан отрицательно замотал головой:
- На этот раз все серьезнее. Разрушены часть северной стены и ворота. Эту лавину нам не остановить – слишком мало сил. Сотники требуют, чтобы ты непосредственно взял на себя командование.
Казалось, совсем не слушая оруженосца, бен Горион тихо произнес:
- Они приближаются к Храму…
- Какие будут приказания? – спросил Натан. Губы этого еще совсем молодого солдата дрожали, в глазах полыхало отчаяние.
- Я иду, - ответил бен Горион.
Поправив доспехи, воин еще раз взглянул на мертвую Иродиаду. Ее обезображенное лицо хранило вечное спокойствие. Нельзя было даже предположить, что эти плотно сомкнутые губы несколько мгновений назад произносили страшное проклятие…
50.
Тяжелая деревянная колода, привязанная к предплечьям, прижимала к земле. От чрезмерной слабости ноги подкашивались в коленях. Спина шедшего впереди римского воина расплывалась в глазах, превращаясь в бесформенное пятно. Звон цепей на ногах доносился до слуха откуда-то издалека и казался мелодичной игрой. С каждым шагом, приближаясь к месту казни, Сила все более терял чувство реальности и погружался в полуобморочное состояние. Когда ноги отказывались выполнять свою функцию, и он падал под тяжелой ношей, солдаты обливали его теплой, воняющей уксусом, водой, и пинками понуждали вновь подниматься.
- Сила, Сила, ты, наверное, устал, бедняжка. На тебе совсем лица нет! – услышал Сила голос матери. Ее образ вдруг воскрес перед ним.
- Шутка ли, пройти четырнадцать стадий без передышки от самого Вифлеема, - раздался голос отца.
- Отец, ты ведь сам сказал мне недавно, - звонко щебетал десятилетний мальчик, стоя на пороге родительского дома,- что я уже настоящий мужчина!
- Да, говорил, - улыбаясь, ответил отец.
- А разве настоящий мужчина не может пройти четырнадцать стадий под палящим солнцем без передышки и даже больше?
- Может, сынок, - ответила мать и обняла Силу за плечи, - пойдем скорее в дом, я омою твои натруженные ноги, мы поедим и спать.
- Отец, а настоящие мужчины спят на мягких постелях? – недоверчиво спросил Сила, когда отец укрывал его шерстяным покрывалом.
- Маленькие настоящие мужчины, конечно, спят, - серьезно заметил отец и, целуя сына в лоб, тихо добавил:
- Отдыхай, Сила. Придет время, когда ты захочешь прилечь отдохнуть хотя бы немного на голые камни, но у тебя не будет такой возможности…
Сильная рука швырнула Силу на землю. Больно ударившись лбом о каменную почву, обессиленный, он остался неподвижно лежать, не чувствуя как кровь из раны заливает его лицо. Через некоторое время Силу перевернули на спину, положив на длинную деревянную колоду.
Возле самого уха кто-то молча перебирал тяжелые металлические предметы.
- Заканчивай с ним быстрее, - раздался голос со стороны.
- У меня все готово, Секунд, - прозвучал ответ, - знаешь, что я нашел на шее у этого еврея?
- Ну?
- Вот смотри.
Секунд присвитнул и с интересом посмотрел на неподвижно лежащего Силу.
- Та он, оказывается, не просто еврей, а назарейский еврей, - с издевкой произнес он, - говорят, для назареян большая честь умереть так, как умер их бог. Поэтому они никогда не сопротивляются, когда их привязывают, хотя когда прибивают, то кричат также как и обыкновенные преступники.
- По-моему, они и есть преступники. Я слышал, что они по ночам устраивают любовные оргии и проповедуют о наступлении нового царства, которое завоюет великий Рим.
- Я никогда не видел изображения ихнего бога.
- Это потому, что он невидим.
- Наверное, поэтому и слаб, так как не может спасти своих поклонников от Нерона, - римлянин ухмыльнулся.
- Зато этот назареянин умрет так, как умер тот сумасшедший философ, которому он поверил. Поспеши.
Однако, когда ржавые гвозди вонзились в кисти рук Силы, он этого уже не почувствовал. Смерть смиловалась над ним и пришла на несколько мгновений раньше. Не услышав воплей своей жертвы, римские солдаты немного расстроились, но для потехи все-таки решили поднять тело на кресте. Затем, перебив навсякий случай голени, они покинули место расправы.
51.
Босые ноги осторожно ступали по холодному каменному полу. Тело, закутанное в шерстяной плащ, содрогалось от холода и сырости. Копоть от многочисленных светильников и факелов разрывала легкие. После долгих дней заточения Ханна, наконец, позволила себе выйти на улицу. Горячка, мучавшая девушку после того, как Элеазар привел ее в Массаду, наконец, отступила, и Ханну угнетали голые неприветливые стены ее комнаты с двумя маленькими окнами со стальными решетками. Преодолевая слабость, Ханна прошла по узкому коридору и двумя руками потянула на себя тяжелую дверь. В грудь ворвались потоки свежести и бодрости. Ошеломленная девушка несколько мгновений без движения стояла перед открытой дверью, не решаясь сделать шаг вперед. Наконец Ханна вышла на высокую крепостную стену, с которой открывался вид на неприступные в своем величии горы, у подножия которых дремало Асфальтовое озеро.
Крепость, названная ее строителями Массадой, располагалась на высоком скалистом утесе, окруженном со всех сторон глубокой пропастью. Лишь в двух местах, и то с трудом, можно было добраться до вершины утеса. Одна из дорог, ведущих в Массаду, пролегает к востоку от Асфальтового озера, а другая, более проходимая – на западе. Первую дорогу, которой воспользовался Элеазар, в сопровождении небольшого отряда зелотов, бежавший из Иерусалима в Массаду, называют Змеиной тропой.
Ханна до сих пор с содроганием вспоминала ту ночь, когда она, ослабленная болезнью, шла за Элеазаром, еле переставляя ноги, желая всем сердцем сорваться в пропасть и освободиться от тяготившего ее бремени жизни.
Крепость имела высокую стену из белого камня с тремя десятками башен. Через них можно было проходить в жилые дома, пристроенные к внутренней стороне стены по всей длине. Массада была надежно укреплена и практически недоступна для неприятеля.
Поднялся сильный ветер и, Ханна невольно схватилась за полированный камень, чтобы не упасть. Взор девушки был направлен в сторону Иерусалима, города ее детства и юности, где она познала бездну горя и вершину счастья. Стоя на стене и пытаясь вспомнить свою недолгую жизнь, Ханна вдруг ощутила себя старой. Ей пришло в голову, что прожитые ею семнадцать лет были похожи на все семьдесят. У девушки защемило сердце. Она решила, что Провидение слишком жестоко обошлось с ней, уготовав ей судьбу человека потерявшего все и обреченного на долгую, мучительную смерть в каменных застенках на краю цивилизованного мира.
Имя Шимона застыло на ее губах, когда девушка почувствовала чье-то присутствие. Это был Элеазар.
- Ты пришел полюбоваться на предсмертную агонию своей жертвы? – не оборачиваясь, надменным голосом спросила Ханна.
- Почти месяц назад я спас твою жизнь, - ответил Элеазар, - неужели в твоей душе не родилась хотя бы капля благодарности?
- Ты забрал жизнь у моего отца. Ты уничтожил мою душу, лишив меня возможности достигнуть старости рядом с любимым человеком. Движимый безумной злобой и жаждой власти ты руками римлян уничтожил мой город. Так, скажи мне, за что же я должна быть тебе благодарна?
Элеазар сложив руки на груди, устало опустил голову:
- Ты не справедлива ко мне, - тихо произнес он.
Ханна взглянула на зелота. Его обветренное лицо осунулось, глаза впали. Девушка поджала губы и вновь отвернулась. После продолжительного молчания она ответила:
- Твоя непомерная гордыня сыграла с твоей судьбой злую шутку. Движимый ею и убивая мнимых и настоящих врагов, ты уничтожал себя. Теперь ты мертв и твое тело отправится вслед за душой.
- Все мы обречены на смерть, - вдруг резко оборвал Ханну Элеазар. В его голосе зазвучал металл, - не думай, что тебя не постигнет возмездие. Вслед за моей смертью немедленно последует твоя. Враг никого не щадит, - ни доброго, ни злого.
Элеазар ушел так же неожиданно, как и появился. Ханна облегченно вздохнула и попыталась отвлечься, любуясь открывшимися с массадского бастиона видами природы.
52.
Шимон приподнялся на локтях и осмотрелся вокруг. Он находился в темной низкой землянке. Слабый свет проникал сюда только через дырявую тряпку слева от постели. Юноша лежал на куче затхлой соломы, прикрытый плащом. У изголовья стоял кувшин с водой, на деревянном гвозде висело чистое полотенце. В комнатушке витал аромат лекарственных трав.
Откинув плащ, Шимон стал на ноги, однако не мог выпрямиться во весь рост, так как потолок оказался слишком низким. Шимон не знал, сколько времени он проспал, но чувствовал себя бодрым и отдохнувшим.
Ночные события живо воскресли в памяти. Незнакомец спас его от римлян, и пригласил следовать за собой. И все. Что происходит в действительности Шимон понять так и не смог, поэтому ему ничего не оставалось, как последовать за ночным человеком, удовлетворившись мимоходом брошенной фразой о том, что утром он получит исчерпывающие ответы на свои вопросы.
В комнату вошел воин. Внимательно посмотрев на Шимона, он удовлетворительно хмыкнул и произнес:
- Мой отец желает с тобой поговорить, - произнес незнакомец, наблюдая за Шимоном. Юноша поставил кувшин на пол и, вглядываясь в лицо собеседника, попытался воскресить в памяти те обстоятельства, при которых ему приходилось встречаться с этим человеком.
- Кто твой отец? – спросил Шимон, - вчера в этой землянке, я более никого не встретил.
- Тебе будет интереснее узнать это самому, - ответил загадочный незнакомец и жестом пригласил пройти в другую часть землянки за занавесью.
Сделав несколько шагов, Шимон увидел сидящего на высокой скамье знакомого нищего старика, поведавшего ему о беде, в которую попала Ханна. Шимон понимал, что именно благодаря этому казалось вездесущему калеке, его любимая не стала жертвой зелотского предводителя. Однако последний разговор со стариком оставил в сердце неприятный осадок. Уж больно самоуверенно и напористо вел себя этот инвалид в тот момент.
- Мое уродливое лицо здесь для тебя неожиданность, не так ли? – проскрипел старик.
Шимон пожал плечами и опустился на табурет.
- Я уже ничему не удивляюсь, - только ответил он.
- Не спеши стариться, - сказал калека, - способность удивляться свойственна только молодым. Признаться, я многое отдал бы, за то, чтобы вновь обрести ее.
- Хорошо, - Шимон решил брать быка за рога, - может быть, хотя бы сейчас ты мне объяснишь, что в действительности происходит?
В землянке раздался старческий смех:
- Ты прав, - ответил старик, - теперь самое время ответить на все твои вопросы.
- Какое отношение имеешь ты к Ханне и к ее семье? Как ты узнал о замысле Элеазара? Кто этот человек? – Шимон указал на знакомого незнакомца.
Старик закашлялся. Незнакомец поднял ему деревянную чашу с водой. Сделав несколько глотков, калека начал говорить:
- Меня зовут Иегошуа бен Элнатан. Это мой сын Барух. Как по мне, ему чудом удавалось спасать тебя от руки Элеазара. А последнюю вашу встечу не иначе, как действием провидения не назовешь, - при этих словах Иегошуа скривил старческие иссохшие губы в беззубой улыбке.
Шимон взглянул на Баруха.
- Так значит, это ты освободил меня из логова секариев?
Барух молча кивнул.
- Дело в том, - вновь заскрипел старик, что Ханна это моя дочь, а чудеса твоего спасения – это благодарность за спасение Ханны из лап зелотов. Как ты понимаешь, Барух некоторое время шпионил в зелотском кобле, однако в то время он был слишком далеко, чтобы сделать хотя бы что-то для спасения сестры. По правде говоря, я не был уверен в том, что ты пойдешь на столь явный риск, спасая мою дочь. Тебе удалось отвлечь Элеазара от Ханны, обратив всю его злобу на себя. Оценив твое бесстрашие, я передал Баруху через посланника, чтобы он сделал все возможное для твоего спасения.
- Подожди, - пролепетал Шимон, глазами поедая старика, - ты говоришь, что ты отец Ханны, а как же Иасон?
- Иасон усыновил мою дочь, когда ей было несколько месяцев. Много лет назад по наглой клевете одного из римских чиновников меня лишили всего имущества, забрали детей и заперли в темнице, требуя пыткой, чтобы я признался в том, чего не совершал! Когда через год мне удалось освободиться, моя дочь жила в Иерихоне в семье начальника синагоги, а мой сын заботится обо мне до этого времени. Ханна до сих пор так и не знает, кто ее настоящий отец. Римляне лишили меня семьи и состояния, зелоты хотели отнять мою дочь, однако мне удалось твоими руками спасти ее…
- Где Ханна?
- Этого мы не знаем, - заговорил Барух, - в последний раз я видел ее в доме Александра, начальника охраны при первосвященнике, но вчера Ханны в Иерусалиме я не нашел.
- Почему ты не увез ее до осады? – спросил Шимон.
Барух опустил глаза и тяжело вздохнул:
- Вынужден признать, что это моя ошибка, которая, вероятно, могла стоить жизни моей сестре. Два месяца назад мы с отцом надеялись, что Тит вынужден будет рано или поздно снять осаду, как это сделал в свое время Цестий Галл. За Ханной тогда охотилась вся зелотская братия в округе, ее было так же небезопасно вывозить из города, как и оставлять там. Нужно было выбирать из двух зол меньшее. Я решил оставить сестру у Александра и ошибся.
- Успокойся, сын, - сочувственно проскрипел Иегошуа, - в жизни каждого из нас наступают моменты, когда мы делаем неправильный выбор.
- Все же моя недальновидность не имеет оправдания, отец, - сокрушенно произнес Барух, - тогда я считал, что Александр вполне способен постоять за себя и за Ханну, поэтому не хотел вмешиваться. К тому же он слишком многим был обязан Азарии, названному дяде Ханны.
- Где же сейчас может находиться Ханна? – спросил Шимон.
Барух взглянул на Шимона и произнес:
- Если ее увез Александр, то, наверняка, он увез ее в одно из двух тайных поселений для беженцев к юго-западу и востоку отсюда. Если же ее похитил Элеазар…
- Я готов идти, - живо ответил Шимон и вскочил с места. Надежда увидеть Ханну вдруг взорвалась в нем фонтаном свежих сил.
Старик покачал головой:
- Это очень рискованное предприятие, - произнес он, - римляне и зелоты рыскают в окрестностях и убивают всех, кого встречают на пути.
- Другого выхода нет, - твердо ответил Барух, - я должен сделать все, чтобы найти сестру, даже если все мои усилия уже не имеют смысла.
- Да благословит тебя Господь, мой сын, - тихо проскрипел Иегошуа, - потеряв дочь, я не хочу потерять и сына, но да будет на все Его воля!
Сказав это, Иегошуа бен Элнатан устало опустил голову на грудь.
53.
Последние капли влаги иссякли. Кожаный мех был пуст. Шимон с сожалением взглянул на бесполезный сосуд и еще раз внимательно осмотрелся по сторонам. В этом месте они с Барухом договорились встретиться в четвертый день после полнолуния. Несколько дней назад они расстались возле землянки и отправились на поиски Ханны, договорившись встретиться здесь.
Шимон с беспокойством почесал лоб и присел на заросшую травой кочку. В ожидании Баруха Шимону пришлось провести в этом мрачном и опасном месте ночь и день. Исходили сутки со времени, когда должна произойти встреча, а Баруха все не было. В сердце закрались смутные опасения, что с его новым другом, что-то могло случиться. Ведь любая встреча с врагом может оказаться фатальной.
Шимону удалось избежать нежелательных столкновений, и он без особых затруднений добрался до тайного поселения беженцев, о котором детально рассказал ему сын Иегошуа. Несколько сот перепуганных до смерти женщин с детьми и полтора десятка слабо вооруженных мужчин теснились в глубоком ущелье, в пятидесяти стадиях от Асфальтового озера на юго-западе от Иерусалима.
Сопровождаемый вооруженным увесистой дубиной семидесятилетним стариком, который зорко следил за каждым его движением, Шимон ходил от шалаша к шалашу, от костра к костру и всматривался в посеревшие, осунувшиеся женские лица в надежде увидеть знакомые черты, однако все было тщетно. Взгляд юноши в очередной раз натыкался на враждебность, тоску или равнодушие незнакомых глаз, взиравших на него из-под шерстяных капюшонов. Обойдя несколько раз весь лагерь, Шимон в изнеможении опустился на камень и закрыл лицо руками. Ханны здесь нет. Либо ее нашел Барух, либо… юноша не желал убивать вновь обретенную надежду.
- Как мне представляется, ты не нашел ту, которую искал, - пробасил старик, потирая ладонью свое грозное оружие, - думаю, тебе следует уйти немедленно, чтобы не возбуждать панику среди женщин. Хотя нам и нужны такие воины, как ты, однако воды и еды слишком мало, чтобы содержать еще один рот. К тому же у нас нет причин доверять тебе…
Шимон не дослушал старика. Молча, махнув рукой, он исчез в вечерних сумерках. Спустя два дня, так и не дождавшись Баруха, юноша решил вернуться к землянке.
«Нашел или нет?» - кроваво-огенным заревом пылал вопрос в сознании Шимона.
Зубьями обугленных бревен встретила его поляна, на которой еще несколько дней назад, скрытая от посторонних глаз холмами и деревьями, располагалась землянка Иегошуа бен Элнатана. Спустившись с возвышенности, Шимон ступил на еще горячую и дымящуюся от недавнего пожара землю. На противоположной стороне поляны возвышался покосившийся крест, на котором висело чье-то тело. Лишь подойдя вплотную, Шимон с трудом узнал Силу, тело которого плотно облепили насекомые. Назареянин висел на кресте, поддерживаемый лишь только искустно вбитыми в запястья гвоздями. Шимон в оцепенении смотрел на человека, который пожертвовал своей жизнью ради него. Ведь на этом кресте должен висеть он, Шимон, а не Сила. Этот человек действительно хотел помочь Шимону найти свою любимую и в своем бескорыстии зашел настолько далеко, что погиб сам. Это безумие или… Шимон не решался назвать Силу безумным, но и объяснить действия этого назареянина с точки зрения своего жизненного опыта не мог.
Кусок металла блеснул в пепле под забитым в землю орудием пытки. Шимон поднял заинтересовавшую его вещь. Это был медальон с нацарапанным изображением креста. Юноша видел такие на шее у многих людей, но лишь недавно узнал, что это особенный знак назареян, верящих в распятого мессию, казненного по наглой клевете священников…
У Шимона что-то больно ёкнуло в груди. Перед глазами предстал образ избитой матери с безумным взглядом, которая гладила кудряшки дочери. Юноша вспомнил пену, выступившую изо рта Марии в последние мгновения ее жизни.
- Урия! Урия! – шептали тогда посеревшие губы. Из уже остекленевших глаз по впалым щекам еще текли слезы.
Шимон представил страшную смерть отца и болезнь Тины, его сестры. Затем война, зелоты, Ханна… Смерть преследовала юношу на протяжении многих лет, где бы он ни находился. Шимону никогда не хотелось убивать, но обстоятельства складывались так, что приходилось отнимать жизнь у врага, чтобы сохранить свою собственную. Уже в который раз Шимон остро ощутил, как он устал от смерти.
Из мрачной задумчивости юношу вывел звук, похожий на кашель. Шимон вздрогнул и огляделся. Звук повторился. Он доносился откуда-то из глубины леса. Возле дерева лежал Барух. В его груди торчал меч, которым он был пригвожден к дереву. Шимон подбежал к умирающему. Римляне видимо посчитали врага мертвым и почему-то даже не посчитали нужным вытащить оружие из его тела. Шимон громко выругался, у него не было даже воды, чтобы смочить губы раненому. Юноша внимательно посмотрел в черное лицо товарища. Барух был без чувств и с хрипом, еле заметно дышал. Почувствовав чье-то присутствие, он поднял отяжелевшие веки и затуманенным взором взглянул на Шимона.
- Ты кто? – зашевелил он губами, на которых виднелась кровавая пена.
Шимон понял, что Барух его не узнал.
- Я – Шимон, - тихо произнес он.
Услышав знакомый голос, Барух еле заметно кивнул головой:
- Ханны в лагере не было, Александра также, - прошептал он. Каждое слово давалось ему с невыносимой болью, и он остервенело окровавленными пальцами рвал возле себя траву, - если ты один, значит сестры нет и в другом лагере… Мой отец… я не знаю, где он… - речь Баруха стала несвязной, поэтому Шимон больше ничего не мог разобрать. Неожиданно кровь хлынула потоком изо рта раненого и он, дернувшись в конвульсии, умер.
- Если Ханны не было в Иерусалиме, - сам с собою рассуждал Шимон, пытаясь вытащить гвозди из колоды, чтобы освободить тело Силы, - ее нет в лагере беженцев, значит она либо мертва, либо в плену у зелотов.
Шимон положил в могилу Баруха и Силу. В окаченевшие пальцы назареянина юноша вложил его медальон. Через короткое время на месте землянки возвышались две свежие могилы.
Шимон выпрямился и посмотрел на юг.
- Массада, - единственная зелотская крепость, до которой не добрались пока римляне. Если Ханны там нет, значит, значит… - Шимон будто бы отмахнулся от невидимого назойливого собеседника.
- Через четыре дня буду в Массаде, - произнес он и зашагал прочь.
54.
После разговора на стене крепости Элеазар больше не подходил к Ханне и даже, как ей казалось, избегал ее. Когда же случалось так, что их взгляды случайно встречались, девушка читала в темных глазах сикария скрытую в сокровенных местах души всепоглощающую озлобленность его сердца. Однако Ханна уже не боялась этого взгляда, так же как и не боялась самого Элеазара. Этот могущественный сикарий стал для нее далеким и маловажным. Все, что было связано в жизни девушки с Элеазаром, превратилось для нее в страшный, но полузабытый сон, навеки отошедший в небытие.
Римские орлы, появившиеся однажды утром на высоком скалистом утесе по ту сторону пропасти вселили в душу Ханны тревогу, однако поборов ее усилием воли, девушка взялась, не жалея сил, помогать защитникам крепости укреплять стены и готовить орудия. Когда стало ясно, что северная часть стены вскоре рухнет под ударами гигантского тарана, стали воздвигать другую, параллельную стену. Это сооружение состояло из двух рядов связанных между собой бревен, пространство между которыми засыпалось землей. Такая конструкция была более упругой, что не давало возможности разрушить ее тараном. Мужчины, женщины, старики, старухи и даже дети, не щадя сил, таскали землю для строительства стены.
Когда в проделанную тараном брешь во внешней стене ворвались римские солдаты, то к своему удивлению они наткнулись на новую преграду, и, атакуемые защитниками крепости, были вынуждены отступить. Бросив корзину, в которой она носила землю, Ханна вытерла со лба липкий пот, и почувствовала, как гора усталости свалилась на ее плечи. Протиснувшись сквозь толпу таких же изможденных тяжелым трудом женщин, Ханна, еле переставляя ноги, ковыляла в свою комнату, расположенную в царском дворце.
- Тебя никто не просил это делать, - услышала Ханна знакомый голос и подняла глаза. Перед ней, измазанный с ног до головы в земле и саже, стоял Элеазар. Его впалые от истощения глаза метали на девушку молнии. Ханна невольно подумала, что каких-нибудь полгода назад вид этого человека внушал ей непреодолимый ужас. Теперь же, в душе девушки царило воистину олимпийское спокойствие.
- Зачем изматывать себя за дело, которое тебе чуждо? – Элеазар подошел вплотную к Ханне, вперив в нее суровый взгляд.
- Римляне мои враги, - коротко ответила Ханна.
- Но и я твой враг, не так ли? – с сарказмом ответил предводитель зелотов, - почему за все время пребывания в Массаде ты ни разу даже не сделала попытку отомстить мне? Неужели благодарность за спасение сильнее ненависти?
При этих словах на бледных губах сикария появилась презрительная ухмылка.
- Нет, - ответила Ханна и, откинув грязные слипшиеся волосы со лба, добавила, - просто ты уже побежденный враг.
Отстранив Элеазара рукой, Ханна закрыла за собой дверь комнаты. После этого около суток Ханна пролежала в постели, будучи не в состоянии двинуть даже мизинцем. Удары тарана, крики осажденных, и нарастающий с каждым мгновением треск огня, вторгались в ее беспокойный сон. Едкий дым проникал через узкое окно со двора, просачивался невидимой дымкой сквозь щели. Ханна закашлялась, и открыв воспаленные веки, села на постели. Вся комната была затянута белесой пеленой дыма. Пошатываясь на ноющих ногах, подошла к двери. Непослушные, покрытые кровавыми мозолями пальцы, царапая ногтями дерево, долго не могли справиться с тяжелой металлической щеколдой. Наконец дверь со скрипом отворилась, за порогом стояла старуха лет восьмидесяти, одетая в отрепья. Седые, грязные давно нечесаные волосы были растрепаны и торчали в разные стороны. Маленькие выцветшие глаза были наполнены беспокойством, сухие тонкие губы тряслись, почти беззубый рот издавал бессвязное бормотание.
Ханна вспомнила лицо этой старухи, которое часто попадалось ей, когда девушка таскала тяжелые корзины с землей. Старуха всегда пристально смотрела на Ханну, а иногда подходила и предлагала помощь.
- Чего ты хочешь? – девушка услышала собственный голос и тут же закашлялась.
- Римляне подожгли стену, - наконец более отчетливо произнесла старуха.
- Так нужно идти тушить? Сейчас иду, - непослушные руки взялись за плащ.
Но в ответ старуха усиленно замотала головой:
- Зелоты, не желая сдаваться римлянам, решили перерезать всех и самих себя в том числе, пойдем скорее, ты должна это услышать, - старуха потянула Ханну за собой.
Ясность рассудка медленно возвращалась в сознание девушки. Спотыкаясь, девушка последовала за старухой.
- Сикарии хотят всех убить? – переспросила она, протирая глаза.
- Женщин, детей, стариков, а после и самих себя, - шипела старуха на ходу, - слушай! -неожиданно гаркнула она прямо в ухо Ханне и вытолкнула ее на улицу.
На площади перед царским дворцом собралось все население Массады. Люди молча слушали Элеазара. Сумерки тяжело опускались на их головы. Зарево большого пожара освещало часть площади, где на каменном помосте в окружении десятка вооруженных секариев стоял, гордо выпрямившись, их предводитель. Треск пламени доносился со стены, время от времени заглушая уверенный и спокойный голос Элеазара.
- … не отдадим же себя и теперь в рабство, которое нас ожидает, если мы живыми попадем во власть римлян! Мы первые восстали против них и погибнем последними. Зная, что завтра окажемся в руках врагов, мы все же свободны выбрать славную смерть вместе с теми, кто нам дорог. Пускай наши жены умрут не опозоренными, а наши дети – не изведавшими рабства. Не бойтесь смерти. Она дарует душе свободу и открывает вход в святое место, где ее не постигнут более страдания. Стоит ли бояться смерти, если так приятен покой во сне? Я уверен – римляне лелеют надежду захватить нас всех в плен, но мы заставим их ужаснуться картине нашей смерти и изумиться нашей храбрости…
Ханна прикусила губу и отвернулась от оратора. Ситуация была безнадежной. От осознания близкой неминуемой гибели, если не от руки римлян, так от вездесущего клинка зелотов, на глазах у девушки навернулись слезы. Неужели она никогда не увидит Шимона? Чего стоила полная страданий и лишений жизнь, борьба и нечеловеческие усилия выжить, если по-прежнему кругом смерть и спасения теперь уже ждать неоткуда? Ханна почувствовала слабость и присев на камень, закрыла лицо руками. Сердце колотилось, словно раненная птица в тесной клетке. Слезы текли по худым щекам непрерывным потоком.
Кто-то потянул ее за рукав.
- Бежим, надо спасаться, - проскрипел над ухом знакомый старушечий голос, - уже раздают ножи.
Ханна невольно подняла глаза и увидела перед собой Элеазара. Как ей не хотелось смотреть в это остервенелое от жестокости лицо! На губах зелота играла садистская улыбка.
- Твоего мерзавца любовника, не пожелавшего умереть, как воин в честном поединке со мной уже наверняка зарезали римляне. Я тебе даю шанс избежать его участи. Если мужество вдруг изменит тебе, в последнюю минуту тебе помогут.
Предводитель секариев кинул к ногам Ханны клинок и скрылся в толпе. Девушка посмотрела вокруг себя. Мужчины с обнаженными мечами в руках подходили к своим женам и детям. Кто-то шептал на ухо ласковые слова, кто-то в последний раз обнимал бившихся в истерике детей и судорожно глотающих слезы любимых женщин. Еще ни один отец не стал убийцей собственных детей, ни один муж не умертвил единственную женщину, а Ханне показалось, что уже вся площадь наполнена окровавленными трупами. В пламени обреченности сгорали остатки надежды и мужества.
- Бежать некуда… - только прошептала Ханна и взяла в руки кинжал.
Перед затуманенным взором девушки появилось уродливо лицо старухи.
- Не распускай сопли, девица, - грозно зарычала она, - неужели я напрасно надеялась на то, что ты единственный здравомыслящий человек в этом сборище юродивых? Если хочешь остаться в живых, следуй за мной!
Старуха потянула Ханну за руку к двери, из которой они только что вышли. Ханна, ковыляя на ватных ногах, последовала за ней. Перед глазами замелькали многочисленные коридоры дворца с перемигивающимися светильниками на стенах. Повинуясь жилистым рукам пожилой женщины, тяжелые двери со скрипом распахивались, открывая все новые переходы из одной комнаты в другую. Казалось, этому бегу не будет конца. Ханна начала задыхаться и отставать от своей неутомимой спутницы.
- Я не могу больше, - выдавила из себя девушка и без сил опустилась на холодный каменный пол. Старуха остановилась, сочувственно взглянула на Ханну и закрыла на щеколду дверь, в которую они только что вошли.
- Куда мы все это время бежали? – задыхаясь, спросила Ханна.
- Нужно скрыться подальше от зелотских глаз и переждать, пока они совершат задуманное безумство.
- А что потом?- перебила Ханна, - отдаться на милость победителю? Не думаю, что это лучший выбор.
- У каждого из нас есть выбор, - сухо ответила женщина, - и я уверена, что если приходится выбирать между двух смертей, это значит, что судьба дает шанс выжить, которым грех не воспользоваться.
Ханна махнула рукой в ответ и с еле ощутимым стоном встала на ноги.
- Идем, куда шли, - сказала она, - лишние несколько часов борьбы со смертью иногда могут принести жизнь, - ты правильно говоришь…
Внезапно старуха закрыла своей костлявой ладонью рот девушки:
- Я слышу голоса и детский плач, - прошипела женщина, напряженно вслушиваясь в звуки дворцовых лабиринтов.
Ханна, как ни напрягала слух, ничего не могла услышать, кроме глухих ударов тарана о крепостную стену. Словно дикая кошка на охоте, старуха неслышно на цыпочках пересекла довольно большую комнату, в которой они теперь находились, и, приблизившись к двери на противоположной стороне, замерла. Спустя несколько мгновений, пожилая женщина жестом пригласила Ханну подойти к ней.
- Слушай, - одними губами приказала старуха.
Теперь девушка действительно услышала женский и мужской голоса и приглушенный детский плач.
- Почему мы должны умирать, Ефрем? – женщина говорила дрожащим голосом, еле сдерживая рыдания, - возможно, римляне не такие звери, как об этом говорят зелоты. Посмотри на наших детей, неужели у тебя поднимется рука умертвить их?
- Нам не к лицу быть рабами варваров, Мелхола, - раздался густой мужской бас, - поверь, мне легче будет убить своих детей, чем видеть их рабами римской своры. Тем более, у нас нет оснований надеяться на милость солдат империи, вспомни, что они сделали с твоим отцом в Ямсе. Наши страдания сейчас закончатся…
У Ханны подступил комок к горлу. То, что она услышала, поразило ее, изгнав овладевшее ею недавно оцепенение.
- Надо спасти детей, - сказала девушка.
Старуха мрачно посмотрела на Ханну, но ничего не ответила. На ее обесцвеченных старостью глазах навернулись слезы, сквозь которые сверкала ярость сильного духом, но уже немощного телом человека.
- У нас не так уж много надежды на собственное спасение. Чем ты им сейчас можешь помочь? – спросила она.
- Спасая других, если Всевышний поможет, спасем и себя, - ответила Ханна и потянула на себя дверь.
- Будь мужественна, Мелхола! Твою смерть будут помнить многие поколения потомков!
Посреди большой комнаты высокий мужчина лет пятидесяти одной рукой обнимал свою еще совсем молодую жену, а в другой держал короткий римский меч. К подолу ветхого платья женщины жались пятеро детей, истощенные тельца которых едва прикрывали шерстяные лохмотья. С ужасом в глазах три мальчика и две девочки, дрожа всем телом то ли от холода, то ли от страха с мольбой смотрели на отца.
- Отец, мы хотим жить, не убивай нас! – произнес самый старший из них.
- Помилуй детей, Ефрем! Господи, смилуйся над нами! – с рыданиями вскричала Мелхола и опустилась на колени перед мужем, однако последний, судя по всему, был непреклонен. Пламя горящего на стене факела зловеще сверкнуло на полированном острие меча, и в следующее мгновение Ефрем вонзил его в грудь своей жены. Лицо мужчины выражало безумное страдание, его слезы упали на пол почти одновременно с кровью жены. Увидев мертвую мать, дети с воплем разбежались от отца по углам комнаты, однако старший остался стоять возле истекающей кровью матери. Никто из них не услышал скрип двери за спиной…
Ханна пришла в себя, только после того, как кровь фонтаном брызнула из груди женщины. Рукоятка зелотского ножа будто бы сама собой оказалась в ее ладони. Еще мгновение промедления и жизнь этого отважного ребенка оборвется, как жизнь его матери, нужно было действовать.
Метать зелотский нож Ханну научил Александр, еще когда она была совсем маленькая. Что ж, наука опытного в искусстве войны грека пригодилась девушке уже не раз…
Привычным движением руки Ханна метнула кинжал, который, сделав в воздухе петлю, по самую рукоятку вошел в шею Ефрема. Не издав ни звука, мужчина рухнул на тело своей жены. Онемевший от горя девятилетний мальчик, упал на колени перед мертвыми родителями и забился в истерике. Остальные дети тихо скулили в темных углах комнаты.
- Ты истинная дочь Израиля, поскольку в совершенстве владеешь оружием, - с почтением произнесла старуха, - собери детей как можно быстрее, и уходим. Здесь неподалеку есть вход в подземелье. Надеюсь, там нас никто не найдет.
Ханна подбежала к мальчику, и встряхнув его хорошенько скороговоркой зашептала ему на ухо:
- Если ты действительно хочешь жить, собери своих братьев и сестер и следуй за мной. Ты меня услышал?
Мальчик перестал рыдать, несколько мгновений смотрел на мертвых родителей, затем перевел взгляд на Ханну и, кивнув молча головой, стал звать остальных детей.
Наблюдая, как дети робко выползают на четвереньках из своих укрытий, Ханна осознала, что она только что убила их отца, и ей стало не по себе. Правильно ли она сделала? Имела ли она, совершенно чужой для них человек, решать судьбу этих малышей? Ханна обернулась и посмотрела на старуху.
- Действительно ли для них жизнь лучше смерти? – тихо спросила она.
Смерив девушку взглядом с головы до ног, старуха ответила:
- Живому псу лучше, нежели мертвому льву, девица, потому что у него всегда есть надежда на лучшее. Дети готовы, бежим!
Две женщины и пятеро детей скрылись в лабиринте переходов царского дворца. Набат тарана прекратился, и на Массаду вместе с ночными сумерками опустилась мертвая тишина.
55.
В старой, запряженной тощей клячей телеге, сильно трясло, но Ханна старалась этого не замечать. Рядом на охапке соломы в почти торжественной позе восседала старуха. Ханна же с опаской поглядывала то на крутой обрыв у самой дороги, то на идущих рядом с телегой римских воинов, вспоминая те несколько часов, проведенных в тесной канализационной трубе Массады.
Когда старуха захлопнула над их головой люк, беглецы оказались в полной темноте. На предложение Ханны захватить с собой светильник или факел, старуха ответила, что в навозной яме огонь не менее заметен, чем на вершине горы. Зачем же давать лишний повод юродивым сикариям? Ханна не стала спорить и начала прислушиваться к звукам, которые мог уловить ее слух. Над самым ухом часто дышали дети и что-то несвязное в полголоса бормотала себе под нос старуха. В нескольких шагах капала вода, звонко разбиваясь о камень.
Ханна пыталась уловить хотя бы какие-то голоса сверху, однако так ничего и не услышала. Только однажды над самой головой раздался топот ног, затем все затихло. Прошло часов пять, а может быть и все восемь, но Ханне показалось, что перед ее взором в этой кромешной тьме, отмеряя свое течение лишь каплями влаги о камень, проплыла целая вечность. Несмотря на то, что уже долгое время сверху не раздавалось ни единого шороха, старуха наотрез отказывалась выйти из своего укрытия.
- Наверняка где-то еще рыскает последний зелот с мечом, чтобы заколоть пару соотечественников, «потерявших перед лицом благородной смерти остатки мужества», – говорила она. При этом в темноте был слышен ее ехидный смех.
Ханна и на этот раз согласившись со старухой, решила, для того, чтобы изгнать страх и скуку, чем-то развлечь спасенных ею детей. Однако с каждым часом в трубе становилось все тяжелее дышать. Едкий дым пожара, бушевавшего наверху проникал через вентиляционные отверстия, не давая сделать глубокий вдох и угрожая задушить спасшихся от зелотского ножа.
Когда дети стали беспрерывно кашлять и хныкать, требуя воздуха и простора, Ханна настояла на том, что пора выбираться из этого укромного убежища, пока оно не стало для них могилой.
Коридоры были наполнены дымом и гарью, поэтому беглецы поспешили к выходу, схватив на руки двух самых маленьких девочек.
У самого входа Ханна споткнувшись о чей-то труп, чуть не упала на пол вместе с ребенком. Машинально оглянувшись, девушка увидела лицо Элеазара. Мертвые глаза смотрели прямо на нее и в них навсегда застыло отчаяние. Предводитель секариев кончил жизнь тем, что перерезал себе горло, то ли совершив этим над собою справедливое правосудие, то ли вкусив славную смерть верного сына Отчизны. Увидев Элеазара, Ханна похолодела от ужаса. Не топот ли ног этого сикария слышала она несколько часов назад? Может, он искал ее труп, чтобы убедиться, что она уже мертва, а возможно искал ее, чтобы еще раз вместе с нею попытать счастья в спасении от римлян. Ведь там, в Иерусалиме у них это получилось…
Девушка изо всех сил толкнула наружную дверь. Та не поддавалась. Потеряв самообладание, чувствуя на себе взгляд своего мертвого врага, Ханна поставила девочку на пол и стала колотить руками и ногами что есть силы по дверям. Когда, наконец, подоспела старуха и налегла всем своим тощим телом на неподдатливую преграду, дверь распахнулась, открыв взору страшное зрелище.
Огромная площадь перед царским дворцом была завалена мертвыми телами. Невозможно было сделать и двух шагов, чтобы не наступить на чей-то окровавленный труп. Женщины и старшие дети были в основном заколоты ударом меча в грудь. Малышам перерезали шею… Мужчин, среди убитых не было. Они, видимо решили покончить жизнь в богатых апартаментах царского дворца.
Таран молчал.
Когда Ханна увидела открывшуюся ей картину, ее тут же стошнило и вырвало. Стоя на четвереньках, девушка некоторое время захлебывалась кашлем, перемешанным с рыданиями. Старуха стояла рядом и выла какую-то погребальную песнь на арамейском языке. Дети, прижавшись друг ко другу, не смели пошевелиться и оглянуться вокруг. Этот эпизод жизни каждый из них будет помнить во всех деталях до самой кончины…
Неожиданно старуха перестала выть и дернула все еще кашляющую Ханну за платье:
- Смотри, кто-то идет! Я так и знала, что обязательно нарвемся на зелотов! – негодующе простонала она.
Ханна выдернула меч из близ лежащего тела, всматриваясь в предутренний туман.
- Кто бы там ни был, - в исступлении прорычала девушка, - я помогу ему расстаться с жизнью…
- Не спеши девица, - тихо произнесла старуха, - лучше брось меч. Это римляне.
- Римляне… - эхом ответила Ханна.
К женщинам приближались четыре фигуры. Когда люди подошли ближе, Ханна различила в их руках большие прямоугольные щиты с имперской символикой. Воины шли медленно, настороженно оглядываясь по сторонам, то и дело спотыкаясь о тела мертвых людей.
- Нам конец, - сказала Ханна и бросила к ногам, ставший непомерно тяжелый меч.
- Почему они нас не убили или не продали в рабство, на худой конец? – спросила Ханна ковылявшую рядом старуху, когда обоз, миновав опасный перевал, не спеша двигался на северо-восток вдоль извилистого берега Асфальтового озера.
Старуха в ответ только равнодушно пожала плечами:
- Какое удовольствие убивать старуху и девицу с целым выводком малых детей?
- Они же так и делают, когда берут приступом наши города, - возразила Ханна.
- С нами, вероятно, совсем другой случай. Наверное, массовое самоубийство зелотов поразило этих язычников до глубины их темных душ, поэтому они решили не убивать нас, а оставить для триумфа в Риме.
Ханна усмехнулась.
- Кого-кого, а иметь тебя в качестве трофея небольшая честь, - пошутила она
Солнце клонилось к закату, когда римский обоз въехал в какую-ту деревушку.
К ней подошел уже знакомый ей центурион, и на ломаном греческом произнес:
- Думаю, вам нет смысла ехать дальше. Страна к северу вплоть до Кесарии Филипповой лежит в руинах. В любом случае начальство распорядилось оставить вас здесь, чтобы не обременять обоз. Я приказал этому еврею позаботиться о тебе и о детях, - римлянин ткнул пальцем в стоявшего рядом старика.
Ханна спрыгнула с телеги и внимательно посмотрела на воина.
- Почему я до сих пор жива, в то время, как другие беспощадно вырезаны? – с достоинством в голосе на хорошем латинском спросила девушка.
Центурион с интересом взглянул на еврейку.
- В нашей стране далеко не все варвары. Воины Сильвы ценят доблесть врага, умирающего от своей руки, чтобы не умереть от меча победителя, - центурион ушел.
- Не каждый может похвалиться такой благосклонностью к себе римлян, - мрачно произнес старик, окидывая взглядом девушку, детей и старуху.
Ханна почувствовала, как у нее от долгого недоедания закружилась голова. Инстинктивным движением она схватилась за костлявое плечо своей спутницы.
- Можешь ли ты дать мне воды? - тихо спросила она еврея.
Старик, смягчившись, посмотрел на девушку с сочувствием, подал мех.
- Я рад вас видеть в своей гостинице, - произнес он, - центурион хотел мне щедро заплатить за ваше пребывание, но я отказался. Я стар, но дорожу чистой совестью, поэтому не беру наград от узурпатора. Пойдемте.
Гостиница Азрикама, так звали старика, находилась на окраине селения у самой дороги, ведущей из Эн-Гади в Хеврон, и представляла собой двухэтажное, ветхое здание из глины с плоской крышей.
Отворив дверь для гостей и впустив их во внутрь, Азрикам заговорил:
- У меня сейчас немного посетителей. Мало кто осмеливается путешествовать по дорогам Иудеи. Вчера ночью ко мне в дверь постучал юноша, прося ночлега. Он очень боялся, что его увидит римский патруль. Таких как он либо убивают на месте, либо отправляют на рудники. Мне не хотелось связываться с этим пришельцем, поскольку могут возникнуть неприятности с римлянами, если они увидят его в моем доме. Правда, сегодня после захода солнца он обещал уйти.
Ханна почти не слушала оказавшегося словоохотливым владельца гостиницы. Сев на скамью у стены в ожидании, пока Азрикам приготовит комнату, девушка ощутила смертельную усталость. Глаза слипались, голова клонилась на плечо присевшей рядом старухи.
- Азрикам, римляне ушли? – раздался голос откуда-то сверху.
- Их обоз только что скрылся за поворотом хевронской дороги. Все же я настоятельно прошу тебя покинуть мой дом как можно быстрее. Итак, в последнее время достаточно бед на мою седую голову, - ответил Азрикам.
- Я тебя прекрасно понимаю, - ответил собеседник, - солнце почти скрылось за горами. Как только стемнеет, я уйду.
Ханна вздрогнула и выпрямилась словно струна.
- Что случилось? – заботливо спросила ее старуха, - ты задремала у меня на плече. Тебе что-то приснилось?
Ханна отрицательно замахала головой. То ли во сне, то ли наяву девушке показалось, что она услышала голос Шимона.
- Я слышала голос, - пробормотала девушка, - сейчас кто-то говорил?
- Хозяин этой гостиницы разговаривает с тем подозрительным пришельцем, которого он принял в свой дом на свою голову.
- Пять цестерций за ночлег, - вновь раздался мужской голос со второго этажа, - я тебе больше ничего не должен?
- Все в порядке, - вежливо проскрипел Азрикам, получив плату.
Ханна вскочила с места. У нее больше не оставалось сомнений в том, что этот голос принадлежал Шимону.
Старуха с удивлением посмотрела на Ханну.
- Это он, - прошептала девушка, не сводя глаз с крутой деревянной лестницы, ведущей наверх. Ком подступил к горлу.
- Прощай, Азрикам! Благодарю за гостеприимство, - голос раздался совсем близко.
- Да хранит тебя Господь в твоем пути, - Азрикам появился на лестнице и кряхтя стал спускаться по ступенькам, опираясь обеими руками о низкие шаткие перила. За хозяином гостиницы следовал юноша. Это был Шимон.
Спустившись, он сделал несколько шагов к двери и, мимоходом взглянув на бледную словно полотно Ханну, остолбенел. Капюшон, который юноша собирался натянуть на самые глаза, упал снова на плечи. Шимон смотрел на девушку, не решаясь пошевелиться, чтобы видение не исчезло. Однако Ханна в этот вечер, в той гостинице оказалась не сном или иллюзией, а реальностью и поэтому никуда не исчезала.
- Этот ты или твой ангел? – одними губами спросил Шимон.
После того, как юноша узнал, что Массада пала, он уже не надеялся увидеть свою любимую. Но произошло чудо, только протяни руку…
- Это ты… - также одними губами ответила Ханна.
Шимон медленно подошел к девушке и дотронулся пальцами до ее губ, и, почувствовав их тепло, улыбнулся:
- Я нашел тебя, уже не надеясь на это, - произнес он и крепко прижал девушку к груди.
В душе Шимона не было бурных эмоций и всепоглощающей радости от обретения любимого человека. Было тихое и спокойное, словно глубокие воды, светлое и радостное, как солнечный свет, ощущение счастья.
Треск старой телеги отвлек внимание влюбленных друг от друга. Это насторожило и даже испугало. Оба с у жасом подумали о римлянах. Вдруг они вернулись и увидели Шимона? Юноша напрягся и, схватившись за рукоять меча, обернулся. На разбитой дороге возле Шимона и Ханны остановилась телега, но римских воинов на ней и возле нее не оказалось. К немалому удивлению Шимона на телеге он увидел престарелого Иегошуа. Он положил кнут на колени и молча смотрел на Ханну, не отрываясь. Затем, очнувшись, проскрипел:
- Предлагаю убираться отсюда, пока очередной римский отряд не появился со стороны Массады.
- Барух… - начал было Шимон, но осекся, встретив повелительный взгляд единственного глаза Иегошуа.
Ханна вопросительно посмотрела на Шимона.
- Я этого старика видела несколько раз возле дома отца и дяди, и даже давала ему милостыню. Ты его знаешь? Кто он?
Шимон внимательно посмотрел на Ханну. Для правды о том, кто такой этот старик, которому по словам Ханны, она иногда давала милостыню, девушка явно была не готова.
- Я встретил его по дороге сюда. Он отправляется в Египет от войны.
- В Египет? – изумленно воскликнула Ханна, - почему так далеко?
- Египет - самое безопасное место для порядочных людей в наше время. Я собираюсь туда. Ну, так как?
- Не переживай, я думаю, что этому человеку вполне можно доверять.
С этими словами Шимон помог Ханне забраться на телегу, после чего залез на нее сам. Иегошуа дружески похлопав по плечу Шимона, хлестнул плетью лошадь. Телега со скрипом тронулась.
Удобно усевшись на телеге, Ханна тесно прижалась к груди Шимона и ощутила мерное биение его сердца и ровное дыхание. Все ее существо будто восстало из ада к новой жизни, обретя долгожданное успокоение в объятиях любимого.
История не сохранила сведений о дальнейшей судьбе Шимона и Ханны, однако можно предположить, что, преодолев все, они сохранили свое счастье.
«Положи меня как печать на сердце твое, как перстень на руку твою: крепка, как смерть любовь; люта, как преисподняя, ревность; стрелы ее – стрелы огненные; она пламень весьма сильный.
Большие воды не могут потушить любви, и реки не зальют ее. Если бы кто давал все богатство дома своего за любовь, то он был бы отвергнут с презрением».
Эпилог
В эту ночь, последнюю ночь пребывания в Иудее, Иосиф не мог спать. Сон бежал от глаз. Бен Маттафия переворачивался с боку на бок, вставал, бегая по палатке, словно юродивый, хватался за меч, затем швырял его на землю, снова ложился, рыдал как ребенок, рвал на себе волосы и бороду, царапал лицо и грыз шкуры, на которых лежал. То, свидетелем чего Иосиф стал, за последние несколько дней, страшной картиной стояло перед глазами. Иосиф бен Маттафия видел разрушение Иерусалима, позорное сожжение Храма, изможденные голодом и полные отчаяния и ужаса лица тысяч своих соотечественников.
Теперь города Давидова нет, Храм Бога Израилева язычники сравняли с землей, а сам Господь оставил Свой народ погибать в изгнании.
-Что теперь?! Что теперь, я хочу знать?! – вопиял Иосиф, требуя у невидимого собеседника ответа, но не получая его. Сцены бесчеловечной расправы римлян над евреями вновь и вновь взрывались в его воображении болью и мучительной безнадежности.
После того, как последние защитники Иерусалима бежали в долину Силома и скрылись в катакомбы, римские воины заняли стены, водрузив на башнях имперские знамена. Затем, устремившись на улицы беззащитной иудейской столицы, солдаты сжигали жилища вместе с укрывшимися там мирными жителями. Часто, вторгаясь в дома за добычей легионеры находили их полными умерших от голода женщин, детей и стариков. Пораженные этим зрелищем воины выходили оттуда, не взяв ничего.
Однако сожаление, проснувшееся у завоевателей к погибшим, не распространялось на живых. Всех попадавшихся им в руки, они убивали, запруживая трупами дома, улицы, площади и тесные переулки.
Треск огня, пожирающего город до самого заката смешивался с воинственными криками римлян и воплями их жертв, бесполезно молящих о пощаде или взывающих о спасении к немому небу.
С наступлением темноты резня, наконец, прекратилась, но огонь продолжал свирепствовать и ночью. Гигантские языки пламени, жадно пожирающего живое и мертвое, взвивались в черную высь, щедро осыпая окрестности фейерверком искр и оглушая треском.
Иосиф стоял вместе с Титом Флавием на возвышенности неподалеку от гибнущего в огне Иерусалима и не видел ничего, кроме слез, застилавших непроницаемой пеленой взор. Его горло не способно было издать ни звука, а трясущиеся губы произнести хотя бы слово.
Полководец, не обращая внимания на еврея, невозмутимо созерцал плоды своей победы, спокойно размышляя о том, как быстро удастся Сильве справиться с Массадой…
На следующий день багровый диск солнца поднялся над дымящимися развалинами Иерусалима. Римляне разрушили остатки несгоревших построек и срыли стены до самого основания.
За время осады город перенес столько горя, что если бы он от начала своего основания вкусил столько же счастья, то непременно стал предметом зависити. Однако ничем великая столица не заслужила столько несчастий, как только тем, что взрастила поколение, ниспровергнувшее проклятие на свои древние стены. Ни слава города, ни его сказочное богатство, ни величие совершавшегося в нем богослужения не смогли спасти Иерусалим от падения. Таков был конец Иерусалимской осады.
Еще не раз Иерусалим будет отстроен и разрушен, не раз над его святынями будет глумится враг. Однако, не взирая на это, великая столица, словно Феникс, снова и снова будет восставать из пепла, покоряя собою умы многих поколений людей.
27.12.06
Харьков
Падение иерусалима
© Copyright: Руслан Бедов, 2009
Свидетельство о публикации №209082700609
Свидетельство о публикации №209082700609
Рецензии