Осужденная

Она совсем не умела себя вести в постели… Мало того, что она верещала как безумная, она еще царапалась, кусалась и дралась… Впрочем, когда меня увидела жена с огромным багровым фингалом под левым глазом, о царапинах на спине никаких вопросов уже не возникало…
Конечно, она была волшебницей в своем искусном деле… Такой бешенной страсти во мне не рожала еще ни одна на свете женщина… И все же быть судьей и все время ходить с фингалом то под одним, а то под другим глазом, как-то неприлично… Да и засосы на шее никак не могут украсить человека в черной мантии… А посему я предъявил ей через две недели ультиматум, или я надеваю на нее наручники и намордник, или мы просто расстаемся…
Увы, но эта бестия даже в наручниках и наморднике, так умудрялась меня неистово обнимать, что по всей роже, и на всех остальных частях тела оставались весьма большущие синяки… К таким яростным схваткам я никак не был готов…
Пришлось после каждого раза брать больничный, а жене говорить, что меня опять побили обиженные родственники моего очередного осужденного…
Однако главный кошмар случился, когда ее привели ко мне уже совсем в других наручниках… Оказалось, что она как-то случайно, может даже и не со злости, но все же задела и поцарапала Ивана Петровича, то есть глубокоуважаемого человека, а если уж говорить начистоту, то мэра нашего немного уважаемого города…
Мне уже позвонили и сказали, что если я ей не дам 5 лет, то мне самому придумают какие не то кандалы… Бедная девочка, и зачем ты только допустила до себя эту пьяную сволочь…
Простите Иван Петрович, но Вас то я знаю не понаслышке… Не улыбайтесь и не смейтесь, свинья Вы этакая, да я не вслух, я это так, про себя в мыслях…
Да-уж, и она вон смотрит на меня как на спасителя своего, а я думу думаю, как бы мне полегче попалачествовать… Все-таки почти родное дитя на скамье сидит и смотрит так жалобно, что впору разреветься, а не суд да дело вести… Эх, дитятко окаянное, и зачем ты только в лапы к пьяному мэру полезло, неужто не знала ты за собой садитскую привычку бить первого встреченного тобою в постели по морде?!... И эх, дитя, дитя, что ж ты не плачешь-то, али думаешь я как родной пощажу… Помилую ?! Помилую мою милую?!...
Так ведь я это так,- сижу здесь только для приличия… Меня ведь каждая собака в министерстве на своем поводке держит, а тут сам мэр, и кум, и сват, и брат известному министру…
 Не будем только пальцами показывать, от распальцовки у нас и так все холопы распоясались… Эх, дитятко, дитятко, и чего ж ты, дура такая наделала-то?! А может черт с ней, с хорошей работой, ведь родной человек на скамье?!
Пусть и денег не будет ни гроша, но буду я с тобой, моя Душа!
Эх, как хорошо было ощущать восторг полета, когда я с ней вылетел из суда на крыльях Любви, и бегом сел с ней в свой «Меганом», и даже там за городом, когда в нас стреляли из трех автоматов «ТТ» и одного пехотного миномета, и даже когда наша одежда окрасилась кровью, и даже когда она в последний раз меня укусила до той же самой крови, и заверещала как безумная, то я и тогда не сдрейфил, ведь говорят, на небо хорошо тем, кто Душу враз отвоевал…