Генерал де БЫТ

                НИНА   ШОРИНА
                __________________ 
                Р А С С К А З
                ____________________

Вот  уже  два  часа  я  веду  бой  с  его  превосходительством  генералом  де  Бытом.   Я  ненавижу  его  могущество:  ордена  на  его  кителе  блестят,  как  хорошо  отчищенные  кастрюли,  и  в  каждом  отражаются  глаженные  пеленки,  груда  немытой  посуды,  связка  лука - натюрморт  почти  во вкусе  “малых  голландцев”.  Когда-нибудь  его  превосходительство пронзит  меня  шпагой,  не  знающей  поражений.
-  Ах , генерал – генерал,  ваше  превосходительство,  сжальтесь,  отведите  удар  от  меня.
- Чтой- то.-  отвечает  генерал,-  руки  в  бока, рукава засучены.  на  лице  пена  от  стирального  порошка.
 Мы  стоим  друг  против  друга,  пот  льется  градом,  как  из  только что  исправленного  крана.  Генерал  кряхтит,  плюется,  швыряет  в  меня  грязным  бельем.  Я  отстирываюсь  от  него  изо  всех сил  и  наконец  включаю  стиральную  машину.  Она  жужжит , как  воздух  на  поле  боя , и  на  какое то  время  генерал  отвлекается  от  меня  с  ненавистью  глядя  на  предел  его  могущества.
  Я  ухожу  на  кухню,  оставляя  старика  исходить  злобой  перед  бесчувственной,  глухой  машиной.
...  Отодвинув  натюрморт  и  стерев  ладонью  со  стола  я  открываю  книгу.  Откуда- то  издалека , из глубины  веков  затрубил  четкий  рожок.  Из книги  прямо  на  кухню  сошел  Рембрандт  ван  Рейн  и  с  ним  его  знаменитый  Ночной  дозор.
  При  свете  неяркой  электрической  лампочки , какими  бравыми  удальцами  показались  мне  они!  Этот “ дозор”  отгородил  меня  от  генерала.  Пол- часа  как- нибудь  продержимся,  решила  я  и  стала  разглядывать  их.
   От  лица  к  лицу  от  темноты  к  свету  вел  меня  Рембрандт  ван  Рейн.  Как  темно  у  Вас!  Oн  вынул  из кармана  лампочку  в  двести  свечей  и  ввернул  ее  вместо  старой  и  тусклой.
Картину  заказали  художнику  амстердамские  стрелки , которые  за  свои  деньги  требовали  портретного  сходства  и  героических  поз.  Каждому  хотелось  быть  залитым  светом.
Ничего  этого  я  не  увидела  в  картине  “Ночной  дозор”,  ни  портретной  ясности, ни  героических  поз.  Лица  стрелков  едва  различимы.  Даже  капитан  Бранинг  Кок  остался  в  тени , что  привело  его  в  немалую  ярость.  Зато  весь  свет  в  картине  сконцентрировался  на небольшой  девочке  с  петухом , которая  неизвестно откуда  появилась  среди  стрелков  и  сама  как  бы  излучала  свет.
    К  черту  такого  художника!- кричали  стрелки.- Не  покупайте  у  него  картин...

    Жужжание  в  ванной  прекратилось.  Наступившая  тишина  грозила  прибытием  ненавистного  генерала . И  вот  уже  “Ночной  дозор”  с  Рембрандтом  Ван  Рейном  отступили  назад  в  книгу,  попираемые  главнокомандующим  генералом.  Зло  покосившись на Рембрандта,  на его  свободное  от  повседневности  лицо,  он  выхватил  из- под  него  табуретку  и  уселся,  тяжело  дыша.
      Ах,  генерал-  генерал,  ваше  превосходительство...  Вы  не  знаете  поражений . Никакого  Рембрандта . Никакого “Дозора”.  Лишь  в  до  блеска  начищенных сковородках  отразилась  раскрытая  дверца  шкафа,  детский  чепчик,  груда  немытой  посуды.,-Все  книжки  читаете,- сказал  генерал-  а  посуда  грязная  стоит.

       Утром  следующего  дня  мы  с  генералом  тащим  вниз  детскую  коляску.  Грохот стоит,  будто  из пушек  палят.  Какой- то  человек, поднимающийся  по  лестнице,  едва  успел  отскочить  в  сторону.
    Прогромыхав  четыре  пролета,  мы  упустили  коляску  на  первом  этаже.  От  нее  отвалилось  колесо  и  укатилось  в  грязный  угол.
    По  три  раза  в  день  гонял меня  генерал  вверх  вниз  с  коляской.  Он  уверял ,  что  коляски эти  крадут  и  отравлял  мне  жизнь  постоянными  историями  о  злостных  похитителях  матрасиков.
    Я  проклинала  гнусного  генерала,  который  был набит  до  отказа  устрашающими  историями  и  которые  действовали  не  хуже  яда.  Почему, думала  я, не  собирает  он  истории  о  доброте,  о  любви  к  ближнему,  наконец,  смешные  истории,  которыми  так  забит  мир?
    Уложив  в  коляску  Анюту,  я  было  совсем  уже  отправилась  на  спасительный  кусочек  земли , затерявшийся  среди  городского  асфальта,  вдруг  вижу -  бежит  генерал , глаза на  выкате,  заикается.  Ну  думаю,  что- то  из ряда  вон  выходящее  произошло.  Подбегаю  к  нему , поддерживаю.
   - Сардельки!-  едва  выговаривает  генерал,-  На  Ордынке .  За  рубль  сорок.  Лифтерша  очередь  заняла...
     И  мы  отправляемся  за  сардельками.

     На  скверике , возле  раскидистого  дерева, там,  где  мало  кто  ходит,  сидел  и поджидал  меня  Рембрандт ван  Рейн.  Он  был  совсем  такой же, как  на  старческом  автопортрете, с  грязным  платком  на  голове,  с  морщинистым  дряблым  лицом  и  маленькими , глубоко  сидящими  глазами.  И  следа  не  осталось  во всем  его  облике  от  человека,  обладающего  состоянием, владельца  ценной  коллекции  картин,  от  собирателя  редкостей,  которыми  он  так  любил  украшаться.
   Сейчас,  на  скамейке,  в  своем  выцветшем  бабьем  платке  он  больше  походил  на  выжившего  из  ума  пенсионера,  зашедшего  на  тихий  городской  кусок  земли.  обсаженный  деревьями.  Он  пожаловался , что  кредиторы  его  совсем  замучили,  что  пришлось  продать  с  молотка  любимые  картины  и  офорты,  что  умерла его  жена  и  что  ученики  его оказались  все  дрянными,  хоть  он  и  старался  их обучать.
   Вдруг,  неподалеку , за  черными  прутиками  кустов  на безлюдной  заасфальтированной  набережной  заиграл военный  рожок . Живший  в  эпоху  постоянных войн  и  сражений,  Рембрандт  ван  Рейн  даже  не  вздрогнул.  Я  обернулась .      Прямо  на  меня,  обходя  тонкие  кусты  и  газоны,  шел мой  генерал.  Он  едва  не задел  Рембрандта,  но  даже  не  извинился.  Он  вообще  не  терпеть  не  мог   художников  считая  их  за  бездельников. C  одним , правда,  он  дружил   и  очень  уважал,   потому что  на  столе  у  того  художника  и  красная  икорочка,  и  черная  паюсная,  и  наливочка, как  полагается.   Вот  это  художник!-  любил  говаривать  генерал-  не  то  что  у тебя - одна   колбаса  за  два  двадцать, прости  господи !
    Извинившись  за  прерванный  разговор  и  попрощавшись  с  Рембрандтом  ван  Рейном,  я  пошла  следом  за ненавистным  генералом , проклиная  его  толстую  солдафонскую  спину  и  грубый  чеканный  шаг.

     Однажды  вечером  я  подняла  с  клеенки  кухонного  стола  тяжелый,  разрывающийся  от  пара  чайник.   Неужели  генерал  поставил  чайник  прямо  на  клеенку?-  удивилась  я. 
    Под  чайником  оказался  кусок испорченной  клеенки.  Яркие  цветы  превратились  в  потемневший  бесформенный  букет.  Сняв  с  батареи  сухую  тряпку  и  предварительно  смочив  ее, я  стала  оттирать  цветовые  накопления,  которые  к  моему  удивлению  сразу  сдвинулись  с  места.  Под  ними  я  увидела  яркий  кусок  неиспорченной  клеенки.  Несколько  озадаченная,  я  взяла  в  руки  этот  букет,  который , при  ближайшем  рассмотрении,  оказался  куском  бумаги  или,  вернее,  иллюстрацией   с  картины  Рембрандта  ван  Рейна  “Ночной  дозор”.
    Нет,  мой  генерал  не  изменил  себе,  он не  поставил  горячий  чайник  прямо  на  клеенку!  Он подстелил  страницу , которую  вырвал  из первой  попавшейся  книги.
   В  бешенстве  я  бросилась  к  генералу.  Генерал  сидел  в  одних подштанниках , чинил  продырявленное  в  сражениях  галифе  и  смотрел  по  телевизору  передачу “А  ну  ка  девушки”.
  - Либо  вы  будете  в  этом  доме  командовать.  либо  я!  В  глубокой  ярости  я  размахивала  погибшей  иллюстрацией  перед  разбухшим  носом  генерала.
   - В  грязи  потонете.-  спокойно  ответил  генерал , тщательно  заштопывая  продырявленное  место.
     Я  отберу  у  вас  ключи!  Вы  никогда  сюда  не войдете !- Свекольные  тона  покрыли  меня  с  головы  до  пят.
    - Это  я  уже  слышал,-  спокойно  заявил  генерал,  ловко  орудуя  иглой.
    - Чайник  вы  ставите  на  книжки,  выдираете  страницы  без  разбора.  записываете  телефоны  на  моих  рисунках,  наконец,  сгребаете  мусор  на  мои  этюды , будто  это  не  живопись,  а  совок  для  мусора!
      - А  что ж всякий  хлам то  беречь.
      -  Пошел  вон  отсюда!- крикнула  я  и  так  сильно  топнула  ногой , что  телевизор  погас.
      - Ну  вот,-  на  самом интересном  месте.-  огорчился  генерал.-  Придется  к  соседям  идти... Там  в  духовке  каша томится , поешь  с  молоком.  Щи  да  каша - пища  наша,-  сказал  он уже  в  дверях.
Генерал  закрыл  дверь  на  три  замка  и  на  задвижку,  несмотря  на  то,  что  я была  дома.  Он  долго  гремел  ключами , чихал , сопел,  кашлял  сморкался . Когда  не  стало  слышно  его  шагов,  я  немного  успокоилась,  села возле  кухонного  стола  и  открыла  духовку.  Внутри  духовки  я  увидела  красную  чугунную  кастрюльку,  в  которой  томилась  рассыпчатая,  румяная  гречневая  каша,  которую  так  лихо  умел  готовить  генерал.
     Я  достала  чистую,  вымытую  содой тарелку , положила  в  нее  душистой  крупенчатой каши,  полила  маслом,  заправила  густой  сметаной  и  домашнее  наше  блюдо,  как  тяжелый  занавес  закрыло  от  меня  испорченную  иллюстрацию,  испорченные  книги,  картины, выбрасываемые  вместе  с  мусором.
    - Надо  бы  ему  китель  заказать  новый,- подумала  я  и  телевизор  починить.  Чего  по  соседям  ходит  на старости  лет.
И  впервые  я  подумала , как  безрадостна,  как  неинтересна  его  генеральская  грязная  работа, и  как  жаль,  что  мир Рембрандта  для  него  совсем   закрыт.  Каким  усталым  приходит  он  после сражений  с  продавцами, сколько  ран  получает  от  них. Устал  мой  генерал,  измельчал . Нет  уже    настоящих  крупных  сражений,  и  боль  мелких , повседневных  побед  совсем  разъела  его  старческое,  усталое  сердце.

   Не  знаю  уж сколько  времени  прошло,  но  прошло  много.  Заболел  мой  генерал  булемией - волчьим  голодом . Он пожирал  мое  время    без остатка.  Он потолстел  вдвое, стал  неповоротлив  и  жаловался  на боли  в  желудке.
   Однажды,  к  нам  позвонили.  Звонок  был  веселый , легкий  и  такой  непривычный , что  я  вздрогнула.  До  сих  пор  звонки  были  тяжелые,  настойчивые,  грозные,  деловые:  то  придут  снять  показания  со счетчика,  то  сменить  краны  на  газовой  плите,  то  лифтерша  напомнить,  что  задолжали за  квартиру,  то  техник – смотритель.  Пришла,  оглядела  расписной  шкаф  в  передней, поджала  тонкие  губы  в  усмешке: Чудно  как- то,  намалевали  на  шкафу то.
    Это  генерал  ей  натрепался,  Он часами  точит  лясы  с  лифтершей . Насыплет  полные  карманы  семечек  и  на  крыльцо.
     Звонок  повторился.  И  опять  я  не  поверила  его  легкости  и  чему- то  такому,  о  чем  я  давно забыла.
       На  пороге  стоял  кто- то  молодой,  красивый,  в  бархатном  берете, с  молодецки  торчащими  усами и  смеющимися , глубоко  посаженными  глазами.
        Передо  мной  стоял  молодой  Рембрандт  ван  Рейн , точно  такой , как  на  его  знаменитом  автопортрете  с  Саскией.
         - Идемте ,- сказал  он- и  крепко  взял  меня  за  руку.
          Я оглядела  свой  халатик,  покрытый  мыльной  пеной,
которая  стекала  на босые  ноги , обутые  в  мужнины  шлепанцы,  на  голове , прикрывая   неубранные  волосы , крепким  узлом  была  завязана  детская  пеленка.
         Я беспомощно  посмотрела  на  Рембрандта.
         - Ишь  от  ребенка  уходит ! Ну  и  мать !- закричал  генерал  из  ванной.
          Но  Рембрандт крепко  держал  мою  руку.
          -Идемте,-  твердо  сказал  он  и , зачерпнув  из  угла  слой  пыли,  нарисовал  на  дверях  ванной  большой  замок.


   С  жадностью  изголодавшегося  человека  я  смотрела  на мокрое,  потемневшее  дерево, окутанное  легким  паром, на  небо,  залитое  акварелью, на  старый  дом,  покосившийся  забор,  над  которым  раскрыв  руки- створки  приветствовало  весну  чистое , синеватое  окно.
    Все  вокруг  казалось  мне  столь  прекрасным, что  рука  едва  осмеливалась  переносить  это  на  бумагу. Я  спохватилась  лишь  тогда, когда  акварель  потемнела,  а  створки- руки  улеглись  на  груди  окна.
    И  вдруг,  луч  уходящего солнца  вырвался  из темного плена  туч!
   На  какое то  мгновенье,  мир , лежащий  передо  мной , разделился  на  черные  провалы  тени  и  на  узкую  полоску  света , которая  вырвала  у  ненастья  угол  дома,  часть  дерева  и  сконцентрировалась  в  небольшой  лужице  талого  снега.
  Вот  он , Рембрандт  ван  Рейн,  вечный  мученик  света  и  тени. Он  видел  жизнь  со  всеми  ее  глубокими,  трагическими  провалами  и  все - таки  не  заливал  ее  светом  из  страха  перед нею. Он  видел  света  ровно  столько,    сколько  было  его  в  жизни  художника  и  потому  так  нещедро  разбрасывал  его  по своим  картинам  и  офортам...

     Через  три  ступеньки  взбежала  я  вверх по  лестнице  на четвертый  этаж.  Уже  пять,  пора  кормить  Анюту.
       На  пороге  квартиры  меня  встретил  генерал  с  перекошенным  от  злобы  лицом.
     - Тебя  убить  мало!  P****ка  совсем  замучила!-  вопил  он  на  весь  дом .
     Я  взяла  на руки  Анюту  и  сунула  в  лицо  ненавистного  генерала  целый  ворох набросков  и  акварелей. - Смотри!
     Ровно  год назад , когда  родилась  Анюта,  генерал  злорадствовал: - Теперь  не  порисуешь  своих  картиночек!
   И  теперь , при  виде  акварелей , лицо  его  и  без  того  красное , совсем  побагровело. И  если бы  не  соседи,  вылезшие   на  шум  скандала,  он  бы  выхватил  рисунки  и  в  миг  уничтожил  бы  их.
    - Смотрите , люди  добрые,  в  ванной  белье  грязное,  а  она  картиночки  рисует!
    - Чистоту  любишь?-  наступала  я  на  генерала,  решив -   сейчас  либо  никогда!-  А  сплетни  грязные  собирать  не брезгуешь? А  в  замочные  скважины  подсматривать?
     Генерал  схватился  за сердце.
     Воображаю,  какими  чистыми  руками  вскрываешь  ты чужие  письма . А  уши  свои  ты  наверное  хорошенько  моешь  чтобы  лучше  подслушивать  у  чужих  дверей?
      Генерал  охнул  и  как мышка  юркнул  в  квартиру.  Я  вошла  следом  и, победоносно  посмотрев  на  соседей,  закрыла  дверь.
     Маленький,  жалкий,  похожий  на  половую  щетку,  генерал  де Быт  сидел  на  кухне. С  тех  пор,  он  совсем  переселился  туда  и  спал  на сундуке,  охраняя  свое  сокровище-  разный  хлам , собранный  за долгую  жизнь:  непарные  носки , обмылки,  фуражки  речного  флота , где  он когда-  то  служил, дырявую  посуду.  Охранял   генерал  все  это  с  исправным  рвением   старого  солдата.  Днем  и  ночью.  Хотя  я  и  не  собиралась  выбрасывать  этот  хлам.   В  конце  концов,  в  этой  жизни  каждый  сражается  за свое.


==========v