Глава 9. Страна мёртвых

В переулке от моста уже совсем ничего не видно, ведь новые фонари – это роскошь для некоторых районов. Регулярная уборка мусора и тщательная чистка двора – дело и вовсе невозможное, запах канализации – аромат знакомый с детства. Дорога домой и на работу не для опрятности, а для того чтобы её скорее пройти, ничего не заметив вокруг. Грязь типична для горожан, забитых страхом в свои коробочки. В таких местах люди настолько измельчали, что похожи на свои жалкие трясущиеся подобия, на свои тени, которых они сами и бояться. Лёгкая добыча для охотников ночных окраин. Они отделяются от стены, но не теряют при этом её окрас – чёрные силуэты идут по делам, по-хозяйски. Тебе не убежать – факт понятный и тебе, и им. Значит спешить ни тебе, ни им некуда. Тот, что идёт впереди, не вожак, но его надо опасаться больше всего – он самый сильный в стае, раз ему доверили первому принять удар. За ним хромающий, вот этот уже, скорее всего, здесь главный, его надо уложить вторым. Третий семенит поодаль, только крепкие плечи выдают его как обделенного всем, кроме заряда тестостерона. Бить первым и прибивать к земле с одного замаха. Как же я ненавижу злых дураков, заселивших все отхожие места как плесень.
Я не хочу стискивать зубы каждый раз, когда вижу небритое рыло на воловьей шее, уходящей в тело, которое опирается только на одну ногу, а остаток другой заменяет костыль. Он позволяет себе покрывать улицу погаными словами, зная, что ему за это ничего не будет. Я не могу надевать чистые воротнички, как господин Н, и напомаживаться, как он, потому что мешок с мусором едет со мной в одном трамвае. Да не решитесь же вы, достопочтенный господин Н, его выкинуть! Даже если этот пьяный с самого утра и спит у Вас на плече, распространяя смрад из своего рта на ваши нежные обонятельные рецепторы. Мёртвый народ позволяет себе видеть, как быдло падает в лужу и ржёт. Мёртв и тот, кто ответит словом на слово, кулаком на слово – это означает лишь единый язык. Подальше от всех них, от обступивших меня слева и справа, от наступающих мне на пятки и отдавливающих носки. Привычная грубость клеймит вас. На вашем лице знак мертвеца. Прекратите строить из себя человекоподобие. Вы же сами знаете, что стоите на коленях, так нечего делать вид, что горизонт стал выше. Умрите. Теперь можно. Без помпы, без салюта, а молча и жалко у мусорных баков в переулке, как и достойно уличным выродкам. Вы единый народ, некогда великий, а теперь выродившийся в педофилов и алкоголиков. Я рад, что в итоге вы вымрете, присохшие к телевизору и гордые изречёнными диктором словами, что жить становится хорошо.

Но вы обступаете меня со всех сторон, вы почуяли, что я что-то узнал. Боитесь, я всем расскажу? Не расскажу – нет ушей, чтоб услышать. Всем и так всё известно – это записано изначально в правила игры – зачем же впустую использовать голос для оглашения очевидных истин. Вы скалитесь, стая готова поглумиться над добычей, иначе расправа скучна. Злобы нет, нет неудовольствия, просто долг, который должна выполнить хорошая собака. Движение прекратилось, двое встали по краям, чуть позади меня. Они схватят меня за руки и первый удар придётся мне под рёбра. Стоит упасть и они накинуться с двойной силой, добивая жертву. А ещё лучше для них, если я побегу. Кровь закипит, запузырится в их просторных головах. Тут не то, что таблетки, тут не поможет даже Препарат. Бежать ещё глупее. Когда они догонят меня, не будет конца их радости – дичь затравлена и получает наказание за провинность.
Гнилая рожа пытается взглянуть мне в глаза, которые скрыты очками. Никто не должен видеть их. Гнев распространяется по моим жилам, вытесняя рассудок. Я кипящее возмездие стране Мёртвых.
Ты подходишь ко мне и ничего не подозреваешь. Ты хозяин здесь, ты видишь во мне свою долю денег. Ты уверен в себе и говоришь, почти не задумываясь. Я у тебя в сетях - ты же видишь. Захлопни ловушку, я уже влез в неё целиком. Ты охотник, забирающий свою добычу. Ты видишь, что я в твоём силке. Мы оба знаем к чему ты клонишь. Главное доиграть партию. Вальс смерти, к вашим услугам. Когда ты уже перейдёшь к делу? Я ведь не уступлю, и говорить мы можем долго. Ты входишь в доверие, приручаешь моё сердце, чтобы не так напряжённо билось. Начало как будто ты хочешь познакомиться со мной и пригласить на чашку кофе, и только робость мешает тебе спросить в лоб. Но ты дождёшься нужного момента и резко прервёшь беседу, прогавкав заготовленную и отрепетированную фразу про деньги. Наконец-то ты произнёс то, что имеет смысл, и перестал размазывать вежливую прелюдию. Стоп. Говорю я. Ведь вы родом не из этих мест, правда? Ты покорно со мной соглашаешься. Ведь местные законы вам ещё меньше известны, чем мне? Ты мямлишь что-то про свою важность. Я ведь имею право уйти сейчас? Ты соглашаешься, но я смотрю в твои глаза и вижу там растерянность. Где же та уверенность, с которой ты принимал гостей? Я переиграл тебя, и ты больше не хочешь играть в слова. Ты разрешаешь мне уйти, а сам оцениваешь ситуацию снова и снова (у тебя кончились резоны). Я отхожу. Три, два, один. Меня больше нет.

Я всё ещё киплю, но постепенно начинаю отходить от произошедшего. Рука по-прежнему крепко сжимает флакончик в кармане. Кажется, на этот раз обошлось. Тело немного смягчилось, а равномерный гул в груди стал чуть тише отдаваться в висках. Здесь воротник пальто резко дёргает меня назад, так что на мгновение перешибает воздух. Сильные руки тянут меня, мне не освободиться от них. Первый удар в живот. Боль заставляет согнуться пополам, но натянутый воротник сохраняет меня в вертикальном положении, ещё немного придушив. Даже закричать не возможно – собственное пальто стянуло моё горло. А что самое дрянное – с меня слетели очки. Я ещё не вижу никого, просто получаю удары один за другим. Уже только их крепкие кулаки могут меня убить. Перед глазами что-то сверкнуло, должно быть, нож. Видимо, уже пора оставить Город досрочно. Да к тому же так глупо. Сколько у них на счету? Пять, десять…Понятия не имею, да и они, наверно, тоже. И каждый падал безвольной овцой, в страхе потеряв рассудок. Своим испугом они были уже приговорены. Да что это! И я останусь таким же? Они цеплялись только за жизнь, как последние из животных. Они были слабы и не могли рассчитывать на что-то большее. Слишком скоромное желание, чтобы позволить удовлетворить его. Общество дало им слишком маленькие потребности, просить большего не хватит и отваги. Пощады! Слова срываются с их губ и падают вслед за слезой в грязь тёмного переулка.
Узкое лезвие прижимается к основанию моего подбородка. Значит, ещё не всё было сказано, значит, возмущение главаря хватит на большее, чем просто короткий удар. Разговор на расстоянии ножа. Он разъярён и разгневан. Подтягивает лицо в плотную ко мне и плюётся, чётко и жёстко выговаривая слова. Я не понимаю, о чём он говорит, звон в ушах перекрыл доступ звуков. Полный чувства собственного достоинства он смотрит мне в глаза. Это самое дельное, что он мог сделать. Твои глаза встречаются с моими, и злоба в них сменяется растерянностью, рождённой той глубиной, перед которой он предстал. Он видит себя ребёнком у огромной чёрной впадины. Он заглядывает в неё, подойдя к самому краю. Он потерялся и не может найти дорогу домой.
Я властитель твой, потому что в душу мою ты провалился без остатка, ничто не удержало тебя на том берегу. Мой омут поглотил тебя, когда ты неосторожно подошёл к нему отпить воды. В мутной глади ты не разглядел себя, а лишь увидел бесконечность, коснулся её губами и погиб. Что ты знаешь обо мне, человек? Твоё горе в том, что ты невольник обстоятельств и поступаешь только по чужому разумению. И ты даже не можешь оборвать эти ниточки кукловода – он умер давно. Им был твой отец, щедро покрывавший твоё лицо синяками. А теперь смотри на меня. Я не прошу твоей пощады. Жизнь моя не принадлежит тебе, чтобы ты мне её снисходительно даровал. Я хочу от тебя иного: подчинись сильной руке. Настоящая сильная рука не требует оружия. Я вижу, насколько ты слаб. Не бойся своей слабости. Для тебя это нормально, ты же не из чувства своей силы перебиваешься в выгребной яме теми отбросами, которые по случайности завалятся сюда. Ты задавлен гнетущей жизнью, так оставь её. Не больно бросить то, что причиняет только страдание. Не бойся… потому что это не слова. Это ты увидел в моих глазах. Сам увидел и понял.
 Я вижу, как бешено пульсируют вены в его глазу, как зрачок меняется в размере, то сужаясь, то расширяясь. У края скопилась серебряными каплями влага. Ему ещё предстоит её попробовать, когда вода скатится по его щеке на виду у приятелей. Глаза надо обязательно спрятать, он же знает, такое ему не простят. Он бледнеет, роняет нож и поднимает голову высоко вверх, чтобы слёзы не скатились и быстрее сохли. Звякнувший об асфальт нож, видимо, повернул внимание двух других охотников в свою сторону. Хватка капкана ослабевает. Я оттягиваю его рукой, выскальзываю из лап растерянных волков. Они теряют меня, они далеко от меня в поисках смысла происходящего. Время подождёт, пока я успею схватить нож и направить холодное лезвие к глазу его прежнего обладателя. Я поддерживаю спину ссутулившегося вожака, который уже откровенно плачет, и удерживаю его голову, не прикасаясь к ней, одним только страхом, что расстояние между остриём и влажной оболочкой исчезнет. Время никак не может принять привычный ход. Оно медленно переваливается в движениях уличных выродков. Так нескладны они, будто я отрезал им головы. Теперь они готовы снова слушать меня и только меня. Резко и громко я хлещу их по щеке, выдохнув: «Прочь». Здесь, в узком переулке сложно укрыться от эха моих слов. Мгновение и к эху присоединится топот убегающих ног.
Вожак остался один со мной. В моей власти, как я и говорил. Он как сломанная игрушка, съёжившийся и обмякший. Я больше не держу его, и он падает на колени передо мной. Ночной грабитель – пластилин в моих  руках. Я уже слепил из него и растерянного ребёнка и дурацкую куклу. Теперь он станет сам собой, обещаю. Он настолько слаб, что мне хватило броска, чтобы он отлетел на груду мусора.
Снова тишина. Есть возможность отдышаться и осмотреть себя. Надо делать это как можно скорее, одновременно глотая таблетки. Огромные чёрные синяки растеклись по всему телу. Боль в рёбрах и в животе. Да ещё, наверное, шея как у висельника. Таблетка,  ещё одна, скорее, скорее. Смерть отнимает у меня ткани и сосуды, только я вот так просто не сдамся ей по вине выродков. Она ввинчивает острую боль мне в грудную клетку, пока кровь свободно разливается во мне. Я отдышусь, ничего. Мне легче, но всё-таки стоит разбавить Препарат и ввести его.