Глава 7. Дно

Он приходит иногда ко мне и, не скрываясь, смотрит в глаза, а часто просто смеётся по-дружески. Я бы хотел, чтобы его не было, но боюсь его потерять. Наверно, я привязался к нему. Только он оказывался рядом, когда мне было плохо, и, естественно, когда мне было хорошо. Он знает меня, но ничего не скажет, если я спрошу его совета. И было бы самым простым оставить его, но я ничего не могу поделать, ведь он – это я.

Ума не приложу, чем было вызвано это затмение… Как будто в этой публичной экзекуции был хоть грамм смысла. Просто острый язык отхлестал спину человека, по поводу которого и распаляться не имело никакой даже самой незначительной пользы. Приговор не отвечал тяжести преступления. Суд должен быть распущен, присяжные осуждены. Дал трещину – вот и всё. Проявил слабину в том месте, где на это в принципе не имел права. Стук её каблуков, этот почти наполеоновский победный шаг навстречу, срезонировал во мне. В омут, гордо поднявшись во весь рост и даже чуть выше, опершись на спицы своих каблуков. В отчаянной поступи женщины всегда виден откровенный страх, задушенный собственной гордостью. Такой выпад заменяет уверенность на все сто процентов. Сколько энергии и самоотверженности, лишь бы показаться сильной и независимой. Это воскресило во мне образы прошлого. В бурную жизнь Города, полного ярких ничтожеств, Елена окунулась с головой, едва приехав из провинциального городка. Окраина любит пестроту, тем более на глянцевой бумаге, и Елена влюбилась в дешёвые маски Города. Она увлекалась всем и вся, гналась за любой броской мечтой, разрешая ей закружить себя вальсом нелепых тряпок. Её не пугали красные флажки, на которые загоняла её городская жизнь. Елена с весёлостью и непосредственностью срывала их и неслась в танце, выбрав новое направление. Она полюбила красочную облицовку Города, но в её голову не как не могло прийти осознание, что это лишь та великолепная картина, которая скрывает дырку в стене. Елена не боялась бури, сама сметала то, к чему привыкла, меняла новое на ещё более новое. И не могла остановиться, пока не теряла интерес. Прекрасное заблуждение не дававшее ей увидеть, что всё имеет свой конец, что жизнь ограничена непреодолимыми стенами, что развитие имеет своё совершенно непочётное завершение. Когда её полёт упирался в небесную преграду, Елена не падала, а меняла направление, достигая других вершин и махнув рукой на недостигнутую.
Энергия Елены не могла не привлекать. В смертельной апатии горожан её пыл заставлял меня разгореться новым пламенем. Мне было интересно узнать обо всём новом, что выходило за рамки моего кругозора, что оказалось не так сложно, если учесть размер того куска горизонта, который я мог увидеть, сидя в своей раковине. Моё падение раскололо панцирь. Таков был последний подарок от неё. Я стал видеть шире, чем осевшие в своих лачугах. Ради своего спокойствия они держат круговую оборону своего имущества, а их зрение ограничено шириной амбразуры. Они променяли молодые глаза на зоркость сторожа, и паутинки в уголках глаз доказывают, насколько мало они глядят в суть. Елена, и ты продалась им! Чтобы тебя не носил больше ветер перемен, ты пустила корни. Ты согласилась, прыгнув в постель к горожанину, навсегда завладеть его домом. Не такая большая цена за то, чтобы не вернуться обратно в деревянную дрянность сельского захолустья. Лишь бы вновь не увидеть тех людей, которые развлекаются пьянством. Только бы забыть эти скривившиеся до самой земли заборы, которые, уж если невозможно починить, лучше сломать на дрова и не видеть их убожества. Ты не позволишь никому узнать, что твой отец капается в навозе, а мать тряпкой подтирает в кабаке. Румянец легко поменять на аристократическую бледность, но не так-то просто изменить прошлое. Кровь гуще красного вина, я лучше тебя это знаю. Потому ты лжёшь, распушаешь павлиний хвост и так же вешаешь картину на дыру в стене. Ты стала такой же как все. И это моё оправдание. Я рву с этим Городом, с этими муравьями. Наш разговор стал официальным завершением городской жизни. Больше здесь не осталось уступов, чтобы держаться.

День прожит. Осталось ещё два. Глаза занавесили сумерками. Смутно, как на дне. Да, Город опустился на дно, подобно громадному плавучему кораблю, грандиозному и величественному Титанику. Воплощение человеческого тщеславия и амбиций, порока и стремления обогнать время. Очередной вызов мирозданию, а на деле – игрушка в руках стихии, которая не упустила шанс осадить людскую гордыню. Титаник – не Ковчег – он создавался на века, а потому должен пролежать столетия под толщей воды нетревожимым, как лежат нетронутыми в головах пассажиров надежды на спасение. Проклятие вам в дорогу до самого последнего часа. Золото и красное дерево отправится туда, где его никто не будет замечать, где оно обрастёт полипами и станет опорой для совсем другой жизни. В омут затягивает гордыню, чтобы остудить пыл возомнивших себя богами. Но это не значит, что человечество прекратилось на время ночи. Сумерки выволакивают на улицу народ, совершенно непохожий на дневных обитателей. Они лишены целеустремлённости солнцепоклонников, маршрут которых легко читаем по атрибутам их профессии. Ночь размывает лица и расстёгивает ремни, стягивающие свободу. Не признающий солнце имеет полное право презирать и законы, потому что законы руководствуются понятиями справедливости, принятыми на солнечной стороне планеты. Кто-нибудь видел правила, которые написаны ночью? В тёмное время сама бумага и чернила источают заговор, тайну. Это не время для человека. Ночь – время для сна, и если ты не вписываешься в нормальный ритм жизни, так исповедуй заговорщическую религию. Утро всё перечеркнёт, пристыдит и успокоит, так что действуй, пока солнце не сделает круг и не окажется снова над твоей головой. Люди, которым понятны эти мысли, безотчётно и уверено выходят, жертвуя сном ради чего-то более важного. Не так просто определить принадлежность ночных обитателей, но ясно без каких-либо ухищрений, что они представляют единое братство. Ночные жители по большей части одиночки. Нет в их шаге уверенности, чаще они вообще не стоят на ногах. Луна зовёт из тёмных щелей тех, кто прятался в светлое время. Чередой этот особый народ разбредается по разным улицам, но всегда следует только за прародительницей, бледно отсвечивающей на чёрном небе без звёзд. Этих людей трудно представить на службе или в тесном семейном кругу. Может, потому что у них нет семей, а, может, потому что их личности были оставлены там, откуда они ушли. Ушли в ночь. Среди них, конечно, можно увидеть и общественно полезных персон. Вот небритые рабочие возвращаются после трудовой смены, а парочка перебегает улицу, чтобы оказаться у друзей. Это лишь круги на воде. Враждебные элементы в среде ночных сумерек. Они эхо всего, что происходит на поверхности. Последние дневные жители укладываются спать и выключают в окнах свет.
Петляет лабиринт улиц, заводя всё глубже в недра города. Я ищу мост. Мост, перекинутый через реку, где тихо, и не достанет ни один лишний звук. Я готов пройти сквозь весь Город вдоль слепых стен, чтобы найти отдохновение между двумя берегами над толщей воды. Мне тошно идти, когда грудь сжимают с двух сторон. Город загнал меня в туннель своих стен, и даже небо опутано сетями проводов, чтобы никто не мог подняться выше крыш. Мне тесно и не уютно, а редкий люд только усиливает мою тоску по простору. Те, что мне встречаются, малы и ничтожны, они только препятствия на пути. С дороги! Идёт тот, кто знает куда идти! Голос этот звучит у меня в голове, но, кажется, в эхе шагов он отзывается методичным «стоп, стоп!!!». Заточение улицами никак не закончится. Крепко сжимая в кармане флакончик Препарата, опасаясь на что-нибудь наткнуться в темноте, я сворачиваю с одной и тут же оказываюсь на новой. Я гляжу вверх и вижу над собой перечёркнутое небо. Оно почему-то светло, светлее, чем должно быть для такого времени. Ни облаков, ни каких-либо ещё искажений не видно на нём, как будто это отражение торжественного спокойствия уверенного в себе. Узкий шлейф неба над головой в своей невозмутимости, ограниченный стенами домов, похож на реку, если смотреть на неё со дна. Русло неба удивительно и неповторимо, как всё увиденное впервые. Наверное, я слишком давно не удивлялся чему-то вовне себя.
Тонкий переулок обрывается просторной площадью, где дует кочевой ветер. Над этим местом молча висит тьма без единого фонаря, отчего сложно понять, что находится в центре мрачного провала. Но запах помогает узнать то, что непосильно уловить зрением. Должно быть, так животные и видят мир: сплетение жизненно важных ароматов с рутинными, переставшими что-либо значить. И так в любое время дня и ночи. Вот и теперь, когда глазам моим отказали в возможности определять направление, я отдаюсь почти инстинктивному лавированию между запахами. А влечёт меня один – самый густой и свежий. Я крадусь и ноги мои превратились в звериные лапы, а лицо вытянулось в пытливую морду. На полусогнутых, как нарушитель закона, как враг всего дневного, повседневного я пробираюсь сквозь темноту, влекомый живительным воздухом, который висит в середине немого пространства. Когда до цели остаётся уже всего несколько метров, всякие сомнения отпадают совершенно. Это вода. Она источает страстное желание водопоя, живительных сил. Но увидеть её до сих пор невозможно. Опыт подсказывает, что чёрная пелена, начинавшаяся в двух метрах от уровня ног, - река. Она намного темнее, чем текущая над головой, и кажется расщелиной без жизни и движения.
 А ещё фонарь. Там над мостом один тусклый огонёк. Ночь забыла уничтожить последний оплот света, пусть даже произведённого стараниями качественного городского освещения. По сути, равноценно желанию человека повернуть реки вспять, чтобы легко провести водопровод в любую точку Земли. Тщета. Один фонарь не победит совершенную ночь. Но я знаю, что мне туда. На самую середину, где ветер дует ещё сильнее, а вода под мостом имеет самое глубокое дно. Рассеянный свет предал воздуху вокруг себя густоту тумана. Даже цвет мне напоминает рыбий жир. Но я знаю, что мне туда. Через острый холодный воздух в гору. Восхождение на эшафот. На Голгофу. Шаги тяжелы – им противостоит притяжение. Док, док, док. Шаги врезаются в деревянные доски и растекаются к перилам моста. По круто изгибающейся спине – шаг.
Пик моста украшен скамьёй, на которую я опускаюсь. Послезавтра, или, наверное, уже завтра (кто разберёт время через пелену царства тьмы) моя вершина будет устремлена к другому небу. Голова будет подпирать свод беспредельно чистый. Там уже можно разогнуться, расставив плечи шире городских улиц и выпрямив ссутуленную проёмами спину. Поднимусь над всеми людьми.
Ты заслоняешь мне солнце…