Другая сторона холма

Служба — она ведь разная бывает.
Вот некоторые мои собратья всю жизнь на цепи сидят. И ничего — на первый взгляд, даже  рады тому, беспечны и веселы. Вероятно, сказываются благоприятные условия содержания: персональное рабочее место, кормежка по расписанию, моцион. Всегда при хозяине, а это факт немаловажный, ибо внушает определенную уверенность в завтрашнем дне. Представителю обычной и неинтересной для любителей экстерьера породы без надежного покровителя, увы, одна дорога - прозябать год за годом возле свалки или помойки, сражаясь за объедки с другими неудачниками. И смотреть со злобой и завистью, глотая капающую с клыков слюну,  на холеных, гордо вышагивающих подле ног своих патронов, сытых и довольных счастливчиков.
Впрочем, лично я им не завидую. По мне, вот честно вам доложу, уж лучше брюхо пусть урчит с голоду, зато поводок движений не стесняет. Только не подумайте, что я бездельник какой-то или побирушка — ничего подобного. Служба моя, не в пример иным, весьма ответственна и даже в государственном реестре предусмотрена. А если уж говорить начистоту и без дураков, то не будь меня, давно бы у нас тут все разворовали.
У нас — это в одном небольшом городском парке, где я добросовестно и уже не первый год выполняю обязанности сторожевого пса при здешней конторе.
Скажете, дескать, работа непрестижная? А я вам отвечу, что любой труд почетен, если он не только своему карману, но и для всего остального общества полезен.
К тому же, мне не свойственны людские пороки: лень, пьянство, стяжательство...
Я просто сторожевой пес. И в отличии от большинства местных обитателей - честно исполняющий свою работу. Потому и бегаю, хоть в ограде, но без поводка и намордника.

А кличут меня здесь по-разному: кто Дерриком, кто Рыжым, а вот Петрович, местный плотник,  иногда называет даже «бесстыжей чубайсиной». Но я не обижаюсь, ведь он так не со зла. Сам-то Петрович, по натуре своей мужик добродушный и компанейский, хотя порой весьма шумный. Если, к примеру, выпьет после работы лишку и начнет ругать местное начальство.
За что он его ругает, интересуетесь? На мой взгляд, исключительно за дело: воровство мелкое и крупное, разгильдяйство и прочую дурость. Петрович ведь раньше на подводной лодке служил, командиром чего-то там мне не очень понятного, а посему голос имеет громкий и жутко не любит гражданскую "шпану". Да и комплекция у бывшего мичмана богатырская: здоровее его в нашей "богадельне" никого нет. Сам видел не раз, как он бревна, что трактором из леса на поделки разные привозят, и за которые обычно двое-трое берутся, в одиночку ворочает и только покряхтывает.

Что он за поделки мастерит? Да вы их видели. И не один раз, смею вас уверить. Более того, охотно пользовались ими, даже не зная, из чьих рук вышла та или иная вещь. Понимаю — поморщившись с немалой толикой пренебрежения, оброните весомо, дескать, не Микеланджело с Роденом над этими экспонатами потели. И будете правы, но я всеже наберусь смелости и замолвлю словечко за нашего героя-подводника.

Гуляя, к примеру, в лесу и немного притомившись, не приходилось ли вам отдыхать в тени деревьев, устроившись на вкопанной в землю лавочке? Нет, не на сколоченной из тонкой доски и двух огрызков бревен: лавочки Петровича - это всегда произведение искусства! В них есть всё: и замысловатая резьба, и внушающая уважение надежность, и так необходимое усталому путнику удобство. А как вам детские площадки — все эти «горки», «лазанки», «крокодилы», «песочницы», среди которых протекает счастливое детство ваших отпрысков? Или навесы от дождя и просторные беседки, под чьей защитой в любую погоду азартно режутся в «козла», преферанс и иные высокоинтеллектуальные игры, собирающиеся там ежедневно молодежь и пенсионеры? А ведь есть ещё резные фигуры, изображающие зверей, гномов и прочую сказочную невидаль, кормушки для птиц, указатели возле тропинок, мостики через ручьи... Много чего полезного  и радующего глаза выходит из-под умелых рук местного плотника.

А что костерит он на все лады вороватое начальство, то тут я его поддерживаю полностью и безоговорочно. Ибо сам терпеть не могу жуликов, пусть они волей судьбы и являются моими руководителями. Такой вот я старомодный пес. Впрочем, Петрович тоже старомодный, и это нас сближает.

Прошу прощения, что вынужден оставить вас на минуту — служба! Сейчас только до калитки добегу и обратно. Нет, это не физзарядка и не пустое любопытство: я ведь при исполнении и обязан знать, что творится на прилегающей территории. На сторожей-человеков, увы,  надежды мало. Лично я бы не доверил им охранять даже собачью конуру, не говоря уже о целом парке. Потому, что пропьют в первый же вечер.
Правда, есть один, который не пьет. Его при встрече все здешние по имени-отчеству кличут, а за глаза называют «седой».
Что до меня, так он, скорее, чудной. Едва только появился здесь, как сразу выстроил  в тени деревьев у забора спортивный городок и занимается там по вечерам. Когда, значит, на службе время свободное образуется.
Как-то незаметно с Петровичем сошелся, хоть тот до себя редко кого допускает. Теперь частенько к бывшему мичману в мастерскую заглядывает. Кофе там или чаю попить, а заодно о жизни побеседовать. Странный и до сих пор непонятный мне человек — иной раз ночью, во время дежурства, когда невидимый отсюда город засыпает и становится нестерпимо тихо, он выходит во двор, садится под яблоней и зовет меня. Потолковать, значит. Сам уставится зачарованно на звезды и что-то бубнит себе под нос вполголоса, а я лежу рядом и делаю вид, что внимательно слушаю. Мне ведь не жалко, а ему, знаю, приятно.
Петрович очень любит Седому про свою долгую флотскую службу рассказывать. А тот терпеливо так внимает, и  словно где-то там, в голове, отметочки на будущее делает.

Извините, прервусь - опять кто-то любопытный у калитки топчется. Странный всё-таки у нас народ - на двери табличка строгая висит: «Посторонним вход запрещен», но разве это когда-нибудь кого-нибудь останавливало? Вот и приходится мне иногда разок-другой сурово гавкнуть, предостерегая излишне любопытных граждан.
Что-то звук шагов уж больно мне знаком...
Я в подобных вещах редко промашку даю: сказывается богатый опыт и доставшиеся по наследству способности.

Ах, вот, значит, что за гость...
«Оборотень», зараза, прикатил. Вот уж кого всем своим собачьим естеством ненавижу! Подвернись приятная возможность, так бы и вцепился в ляжку! Жаль, что нельзя: он - власть. И Петрович с Седым не одобрят, хотя тоже его недолюбливают. Ведь это они человека в форме так прозвали - «оборотень». Он, паразит, людей обирает почем зря, хотя вроде бы поставлен их защищать.
И бьёт. Не всех, правда, а только тех, кого иногда странной кличкой обзывают - «гастарбайтеры». Хотя какая между ними, «оборотнем» и «гастарбайтерами» разница, хоть убейте, не пойму. Те же две руки, две ноги, одна голова. Разве что у «оборотня» морда откормленная лоснится и кобура на широком заду болтается.

Ишь, паразит, идет по двору и на меня косится!
Была бы моя воля — давно с тебя штаны спустил. Думаешь, не помню, как ты меня пару лет назад пнул походя, напившись в парке с дружками? А когда я на тебя рыкнул, то пристрелить хотел. И ещё раз как-то чуть не задавил, раскатывая пьяным на своем автомобиле. Вот Седой никогда себе не позволит в таком состоянии за руль сесть, а для этих, с погонами на плечах, подобное в порядке вещей.
Кстати, где он? Это я про Седого... Сегодня его дежурство. Опять, поди, у Петровича кофе пьёт, а я тут один гостей незванных встречай?
Ага, вот и он показался на пороге... «Оборотень» тоже заметил сторожа, заспешил навстречу.

- Где «чемергезы»? - спрашивает властно ещё издали.

Это он так работающих в лесничестве гастарбайтеров величает. Те ему машину моют и мясо на углях жарят, когда он с дружками на заднем дворе гуляет.

- В лесу, - спокойно отвечает Седой, не вынимая рук из карманов. Он с «оборотнем», в отличии от прочих, всегда на равных общается. Не заискивается, хвостом подобострастно не виляет — за что я его очень уважаю.

Седой летом на работе майку никогда не носит. Только старые джинсы и растоптанные сандалии на босу ногу. Коричневый от загара, с утра обычно колет дрова на заднем дворе, а ближе к вечеру на перекладине или брусьях потом исходит. А ещё порой что-то странное со своими ногами выделывает. Смешно так топчется на месте и бурчит себе под нос:

- ... раз-два-три-и...четыре-пять-шесть-и...

«Оборотень», судя по озабоченной ряшке, явно не в духе сегодня. Толи начальство взгрело, толи «улов» с утра невелик.

- Когда появятся? - спрашивает недовольно Седого.
- Как время рабочее закончится, - невозмутимо отвечает тот, беспечно разглядывая плывущие по синему небу облака, - так и придут.

«Оборотень» помялся с ноги на ногу, посопел обиженно, но в конце концов развернулся, и, не прощаясь, пошел со двора.
Скатертью дорога...
Седой проводил его насмешливым взглядом и вернулся к Петровичу в мастерскую. Пойду, что ли, и я к ним, а то одному валятся на траве скучно.

У Петровича в мастерской весь пол усыпан мягкой древесной стружкой. То-то с утра станки гудели, не переставая. По настоящему вкалывает мужик, не за страх, а за совесть. Вот все бы так!
Внутри пахнет деревом и свежесваренным кофе. Это Седой опять над «туркой» колдует. Любит он кофе и пьет его без меры, а бывший моряк его постоянно ругает.

- Посадишь сердце! - твердит он Седому. - Ты ведь спортсмен! Разве спортсменам можно столько кофе употреблять?
- Я думаю, - отвечает тот, привычно улыбаясь, - что водка для сердца повреднее будет.

Петрович смеётся и ловко так своими стамесками над очередным бревном колдует. Водку он, в отличии от Седого, уважает. Частенько случается, что окончив рабочий день, садятся они на пару под навесом возле мастерской — один с рюмкой, второй с чашкой — и долго серьезно беседуют о разной чепухе. А я лежу где-нибудь поблизости и слушаю вполуха. Вот и сегодня у них, похоже, намечаются очередные посиделки.

- Кого там черт принес? - вытирает плотник трудовой пот с лица.

Очень жарко на улице нынче, даже я ушел с солнцепека. Вот здесь брошу кости, за ящиком с опилками. Тут и пахнет приятно, и сквозит, слегка остужая шкуру, через открытую дверь.

- «Оборотень», - дернув пренебрежительно уголком рта, коротко роняет Седой, устраиваясь с любимой чашкой под навесом.

Петрович понимающе кивает головой и лезет в заветный шкафчик, что стоит в углу, возле верстака. Там у него хранятся все необходимые для застолья принадлежности.

- Тебе налить? - спрашивает он друга.

Из вежливости спрашивает, зная, что тот всё равно откажется.

- Нет, спасибо. Грамм сто вина сухого перед сном я бы с удовольствием, но до вечера ещё далеко.
- Зря, - наполняя рюмку, говорит Петрович, - алкоголь - лучшее средство против стресса! Если его с хорошей закуской употреблять.

Закуска у Петровича фирменная — тушенка, луковица и черный хлеб. Говорит, что привык к такому меню ещё с флотских времен. Лично я подобный выбор блюд частично одобряю, ведь ту же банку из-под тушенки можно долго и с наслаждением вылизывать, весело гоняя по  мастерской из угла в угол.

- Нырял я по молодости в бутылку, - отозвался нехотя Седой, - шарил там ручонками по дну, только ничего полезного не нашел. Мозги, зараза, глушит, а сердце не остужает. И так дурак, а с неё вдвойне. И если честно, то скучное это занятие.
- С девчонками танцевать интереснее? - усмехнулся бывший мичман.
- И не только танцевать, - прищурился, поднимая глаза к небу Седой. - С ними много чего забавного можно... придумать.

Тут он, конечно, прав. Встречаются на свете иногда такие барышни, что сердце бешено рвется с поводка, а пасть сама собой растягивается до ушей. По утрам мимо нашего забора водят одну: жгучая брюнетка, вся в кудряшках, а походка... И что особенно приятно - на меня поглядывает с нескрываемой симпатией. Если бы не её хозяйка, старая мымра, мы бы на пару  давно уже... что-нибудь придумали.

- Тогда найди себе среди своих «танцуль» жену. Станете вместе дальше по жизни кружиться, - Петрович поднял наполненую рюмку, словно примериваясь. - Сколько ты ещё холостым ходить собираешься?
- Искать среди них подругу жизни занятие малопереспективное, - чокнулся с ним кружкой Седой. - Представь себе, что ты каждый вечер выходишь на танцпол под прицелом десятков восхищенных глаз, а вокруг столько интересных мужчин! И каждый из них может стать твоим партнером. Причем, не только в танце. Неужели такое очаровательное многообразие должно внезапно сузиться до одного единственного постоянного кавалера, и одной же пары пусть и влюбленных глаз? Нет, кореш, ни одна из знакомых мне барышень добровольно на такую жертву не пойдет. Возможно, с возрастом, когда наступит время освободить место на танцполе молодым конкуренткам, что-то в них и поменяется... Но не зная точно, утверждать не берусь.
- Но ведь ты к ним всё равно ходишь?
- Я хожу танцевать, - улыбнулся Седой, - потому, что мне нравится сам процесс. И не более того.

Петрович хмыкнул усмешливо, ковырнул ножом банку тушенки. Давно пора - ведь видел, что я уже здесь и жду.

- Каким ты, однако, брюзгой становишься с возрастом...
- Самому страшно, - охотно согласился с ним Седой, - а что дальше будет? Чую, ждет меня в самом ближайшем будущем лавочка у подъезда и эти бесконечные «...а мы в их годы такими не были!»

Я невольно насторожился, вслушиваясь — странная тоска, неожиданно прозвучавшая в его голосе, царапнула моё чувствительное сердце острыми кошачьими коготками.

- Впрочем, чушь всё это! - одним движением руки, словно невидимую паутину, смахнул с лица грусть Седой. - Если честно, то я к девчонкам, скорее всего, несправедлив: если бы ты знал, каково им приходится... Природа, махнув равнодушно ладошкой в нашу сторону, именно в женщину запихнула все требуемые ингредиенты: чувственность, грацию, ощущение ритма и безумное желание танцевать.
Большинство же мужиков считает абсолютно бесполезным тратить деньги и время на обучение странному искусству шлифования паркета под легкомысленные мотивчики. А если вдруг что-то и сподвигнет одного из нас на героический подвиг по преодолению собственного невежества, то на первых порах можно только искренне  посочувствовать тем барышням, что вынуждены мучиться с новообращенным в танцклассе.

Седой сделал глоток из чашки и улыбнулся едва заметно уголком рта, словно вспомнив что-то мимолетно-забавное. Петрович молча слушал, а что до меня, так я вообще в людских развлечениях слабо разбираюсь. Другое дело, погонять с клумбы надоедливых ворон или повыть на луну...

- Только представь себе их реакцию, - прервал затянувшееся молчание Седой, - когда в огромных зеркалах уютного зала внезапно отразится нечто громоздкое, неуклюжее и заросшее к вечеру неопрятной щетиной, заявившееся к ужасу обитательниц этого благословенного храма Терпсихоры, постигать основы ажурного плетения кренделей и коленец своими слегка кривоватыми нижними конечностями. В довершение всего, оно жутко потеет, ни черта не понимает из объяснений стремительно теряющего остатки выдержки преподавателя, постоянно сбивается с ритма, наступая всем на ноги, а в ответ на возмущенные замечания, что-то невразумительно бормочет себе под нос.
- Страсть какая, - нервно дернул я хвостом, мысленно исследовав нарисованную Седым картину. А плотник растерянно произнес:
- Неужели всё обстоит так плохо?
- Не то слово! Знал бы ты, к примеру, сколько порой негодования вызывает напряженный взгляд, застрявший в глубоком декольте партнерши! Но разве объяснить разгневанной барышне, что ты всего лишь пытаешься вспомнить следующее движение? А постоянно обращенный на пол взор — в этом случае она просто уверена, что ты банально оцениваешь по десятибальной шкале стройность её очаровательных ног, а вовсе не  следишь за правильностью постановки своих собственных.

Всё-таки люди странные существа, лениво думал я, прикрыв глаза. Тоже мне причина сердится — заглянул он, видите ли ей, куда не следует! Значит, сама того хотела. А если бы он вдруг обычную церемонию обнюхивания решился провести -  что, порвала бы ему горло клыками? Чудно...

- Но самое страшное, - продолжал Седой, обратив задумчивый взгляд к прозрачной синеве неба, - это скука в глазах танцующей с тобой принцессы! Жестокая судьба, тасуя колоду, в этот томный вечер сдала её подружкам умелых кавалеров, с которыми можно безбоязненно закрыть глаза и мысленно улететь далеко-далеко! Туда, где есть только музыка и он, нежный, чуткий и умеющий ловко кружить в танце. Но, увы — мечты мечтами, а в реальности перед ней, столь жаждущей полета, неуклюже топчется нечто потное, с трудом воспринимаемое девичьим сознанием, и ежеминутно пыхтящее надоедливо: «...раз-два-три...вот, блин! Извини, ещё разок заново...»

- Мне раньше казалось, что научиться танцевать может каждый?

- Так же, как и искусству резьбы, - кивнул головой Седой, - и всем остальным умениям. Терпение, время и желание — вот, на мой взгляд и всё, что требуется для успеха.

- А мы с женой нигде не учились, - сооружая себе из толстого ломтя хлеба и тушенки бутерброд, отозвался плотник, - но всегда очень любили поплясать. Особенно в молодости. Да чего там говорить - она у меня вообще умница! Вот хочешь верь, хочешь нет, но за четверть прожитого совместно века, ни разу не попрекнула, дескать, чего ты в жизни добился? Был на флоте простым мичманом, стал таким же простым плотником... Хотя другие давно в миллионерах ходят.

- Талант дороже денег, - пожал плечами Седой, - а у тебя его с избытком. Значит и ты миллионер. В своем роде.

- Помню, как ещё девчонкой молодой, - не слушая его, продолжал Петрович, ударившись в воспоминания, - бросила сытую столицу и примчалась ко мне на Камчатку. А нас в ту пору, как назло, в «автономку» погнали. Только и успели «Привет!» да «Пока!» друг другу сказать. В море уходил, всё думал, что не дождется и обратно в Москву сбежит. Так ведь нет — осталась! Устроилась работать медсестрой в больницу и терпеливо ждала, когда я из похода вернусь. Мичманам тогда служебная однокомнатная квартира в городке полагалась, там она и поселилась. Вот пришли мы, наконец, из «автономки», шагаю я к себе домой, а в окошке свет горит. Открываю потихоньку дверь ключом, а моя любимая сидит в кресле, что-то шьет и напевает так негромко, вполголоса. У меня ведь ни телевизора в квартире, ни радио... И вот так несколько месяцев, одна в чужом городе. Я её тогда на руки поднял и не отпускал долго-долго...

Видел я однажды жену Петровича: строгая с виду женщина, но меня погладила ласково. И с мужем обращалась уважительно. Тут он не врет.
Не напился бы вот только к вечеру...
На него изредка находит странная печаль, и тогда Петрович с каким-то непонятным мне остервенением, начинает вливать в себя водку стаканами.
А вот этого уже Седой не одобряет. Сам был свидетелем: сидит как-то утром плотник на стуле у верстака, за голову держится, болезненно морщась, а Седой, голый по пояс и влажный от пота после утренней пробежки в лесу, ходит с кружкой дымящегося кофе по мастерской и лекцию ему читает. Про то, как алкоголь разрушает мозг и превращает человека в животное. Де-гра-да-ци-я — я даже слово запомнил. Правда, на собачьем языке оно труднопроизносимо, хоть я и считаюсь, между нами, девочками, тем самым вышеупомянутым животным.
Жалко ещё, что Седой, рассказывая об этом удивительном превращении, взял и остановился на самом интересном месте. Лично мне жутко любопытно стало - в кого, к примеру,  де-гра-ди-ру-ю я, если вдруг на пару с Петровичем решусь хлебать водку?
Только врядли он мне нальёт...
А у нас, собак, сколько себя помню, всегда с деньгами туго - в моем случае, государством положенное жалование здешний лесничий, подлец, пропивает. Так мне однажды Седой сказал. Хорошо хоть, что он с Петровичем, да бабки сердобольные меня подкармливают, а иначе давно бы уже ноги протянул на царской службе.

- Повезло тебе, - с ноткой зависти произнес Седой. - Редкое счастье, когда вторая половина тебя понимает и не пытается переделать под себя.
- Меня переделывать, - ворчит Петрович, наливая в рюмку очередную порцию, - себе дороже. Уж какой есть — обратно... сам понимаешь.
- Если бы ещё столько водки не пил.
- Далась тебе эта водка! - качнул досадливо головой плотник. - Я ведь не просто так её пью...
- ... а исключительно в знак протеста. Помню, слышал.

Я тоже слышал. И не раз. Петрович вообще протестовать любит, но всегда по делу. Чаще всего потому, что его изделия начальство парковое втридорога на сторону продает, карманы себе набивая, а с плотником расплачивается по государственным, копеечным, расценкам. Которые, к тому же, несколько лет уже не менялись. Нет, в так называемые «зоны отдыха», где гуляют простые люди, его поделки тоже отправляются, но древесина под них выделяется из остатков и  крайне низкого качества. А из гов..., прошу прощения,  третьесортного сырья конфетку слепить, сами понимаете, весьма сложно даже для того мастера, как Петрович.

- Да я бы давно ушёл из этой богадельни, - отставил, так и не оприходовав рюмку, хозяин мастерской, - как ты советуешь, но возраст... Кому я сейчас нужен, на шестом-то десятке? Нынешним хозяевам подавай в приказчики молодых и голодных, готовых за деньги сутками отсиживать в офисах задницы. Да и служба такая не про меня. Совсем иное дело, когда из-под твоей стамески на свет появляется нечто радующее глаз! Вспомни сам - ручная работа во все времена ценилась высоко, если только руки эти росли из правильного места.

- Я своё мнение высказывал, - дернул плечом Седой. - Ты хороший мастер и способен практически из ничего сотворить шикарную вещь. Которую затем можно продать за немалые деньги. Но требуется поменять привычный уклад жизни, чего ты, к сожалению, делать не желаешь. Или боишься. Я прав?

Прав, ещё как прав. Мы с Петровичем уже обсуждали тему творческой реализации отдельно взятого плотника в отечественной неблагоприятной коммерческой среде. Вот только все разговоры завершались одинаково: утомившись взвешивать все «за» и «против», Петрович махал безнадежно рукой и лез в свой любимый шкафчик.

- Поздно мне уже что-то менять, -  плотник для убедительности хлопнул тяжелой ладонью по колену, словно подводя итог спору.

Седой дипломатично промолчал, привычно уставившись вверх. Что он там всё время высматривает — ума не приложу. По мне, так на земле гораздо больше интересного найти можно. Косточку, например. Вот если бы там ещё встречались бутерброды, навроде сооруженного для себя плотником... Но такие восхитительные экземпляры водятся исключительно в мастерской Петровича и нигде больше. А жаль.
Однако, странно как-то... это сколько же времени полная рюмка на верстаке стоит и бутерброд невостребованный рядом заветривается? Вон, даже муха какая-то наглая к нему незаметно подбирается. Эй, Петрович, ты не заболел часом, а?

- Мне наша жизнь иногда напоминает дорогу, что тянется среди холмов, - прошелся по мастерской плотник. - Первые лет сорок, полный сил и желания чего достичь, ты бодро пытаешься взбежать на вершину ближайшего из них, но затем, покорив её, утомленный и отчасти  разочарованный, медленно спускаешься вниз, по противоположному склону. Так вот я уже там. На другой стороне холма.

Обычно подобные разговоры на меня зевоту нагоняют. Чего, спрашивается,  языками зря шевелить, если все довольно просто и понятно: хочется тебе есть — ешь, спать — спи. Хочется спариваться — найди свободную сучку или отбей у таких же страждущих. Справь нужду и беги дальше по жизни, весело помахивая хвостом. И никакой пустой философии. А станешь прикидывать, что да как — пиши пропало. Останешься голодным и неудовлетворенным. Вот такое моё собачье мнение. Но Петрович с Седым — люди, а значит им свойственны все человеческие недостатки. И тут уже ничего не поделаешь.

- Сдается мне, что ты до вершины не дотянул, - подал между тем голос Седой, - а где-то на половине подъема, посчитав дело сделанным, просто свернул, обходя свой холм.

- Много ты понимаешь! - в корне несогласный с такой трактовкой его перемещений по дистанции жизни, вскинулся возмущенно Петрович. - Я двадцать лет страну защищал, а меня, как и многих других, эти подонки, ныне прячущиеся за высокими заборами личных особняков, кинули на произвол судьбы, занятые дележкой сладкого пирога под именем «Родина». Была бы моя воля — всю эту банду, там же, у кремлевской стены... Глядишь, и воздух стал бы чище!

- Ненадолго...

- Зато успели бы надышаться вволю!

Вот такой он, Петрович. Не чета нынешним мальчикам-менеджерами с гибкими хребтами и мягкими ладошками. Кремень, а не мужик. Впрочем, всё это не я сказал, а Седой. Не иначе, где-то там, среди облаков, углядев.

- Хрен его знает... -  грея в ладони любимую чашку, роняет задумчиво Седой. - Сначала ты придешь за кем-то, потом, спустя годы, явятся за тобой. История, мать её!

- Ради хорошего дела не грех и пострадать!

- Любое хорошее дело, товарищ революционно настроенный матрос, оказавшись в паршивых руках, рано или поздно превращается в дерьмо собачье. И тогда все жертвы оказываются напрасными.

Забавно... Лично для меня стал открытием упомянутый Седым способ производства пахучей субстанции, с детства знакомой любому псу. Но с другой стороны, от людей всякого можно ожидать.

- Умеешь ты, философ, крылья на лету резать, - Петрович снова взялся за рюмку. -  Только я острой шашкой на мировую буржуазию замахнулся, как лучший друг кинулся руки крутить — не тронь, ради бога, пока завоняло! Ладно, твоя взяла... Будь здоров!

Давно бы так, а то развели демагогию, понимаешь. Лучше бы бутербродом угостили, пока его мухи окончательно не засидели.

- Тоска меня, братцы, последнее время изгрызла, - Петрович, словно услышав мои мысли, взял нож и аккуратно поделил надвое приготовленную закуску. Придется теперь вставать на лапы и выбираться из-за ящика, чтобы забрать свою долю. Впрочем, оно того стоит.
 
- Не поверите, но иной раз хочется всё бросить и уехать куда-нибудь в глухую деревню. Осточертел до нельзя любимый город с его пробками, скученностью и бесконечной суетой! Какие-то человечки озлобленные по нему с утра до вечера мелькают: одни приехали покорять, а покорив, разграбить, другие просто борются за выживание, барахтаясь отчаянно среди водоворотов. Оглядишься вокруг и жутко становится — жизнь незаметно пролетела в какой-то невнятной суматохе! И что?

- И что? - эхом откликнулся Седой, не отрывая взгляда от едва ползущих над головой облаков.

- И что? - тщательно пережевывая остатки бутерброда, лениво поднял я одно ухо.

Вместо ответа плотник только молча махнул рукой.

- Самореализация, - негромко произнес Седой.

Вот любит он разными умными словами швыряться! Скажет что-нибудь этакое заковыристое, а ты лежи и ломай голову. Петрович, как я вижу, тоже ни черта не понял и смотрит вопросительно, только Седой, хитрован, молчит и беспечно в небо пялится. Мне иногда так хочется его куснуть... Не со зла, а чтобы лишний раз не задавался.

- Чаще всего, на мой взгляд, недовольство жизнью возникает в человеке, не сумевшем в полной мере реализовать, по той или иной причине, заложенный в нем с рождения потенциал.

Ну вот теперь даже мне все стало ясно. Потенциал — штука весьма серьезная, с которой шутить - себе дороже! Если он хоть на чуток, но в организме проклюнулся, то хочешь-не хочешь, но будь добр его как-то задействовать. Вот если бы я, к примеру, свой потенциал сторожевого пса где-то в районе хвоста прятал, то охранял бы сейчас в лучшем случае ближайшую помойку, а не здешний хозяйственный объект городского значения.

- Хорошо сказал, - звучно скребёт Петрович затылок всей пятерней, - развернуто и в тему. Но как твои слова применительно ко мне прикажешь толковать?

- Ну как, как... - Седой на несколько секунд задумался, соображая. - Создавай, допустим, в свободное от работы время изделия какие-нибудь уникальные. Или пацанов учи резьбе по дереву.

- Чтобы пацанов учить, диплом нужен...

- Дипломированных придурков у нас в стране с избытком, - махнул пренебрежительно рукой Седой, - а вот толковых профессионалов превеликая недостача. Ты все свои умения в могилу унести собираешься?

- Нет.

- Тогда делись ими, воспитывай новых мастеров.

- Где? Кого? Когда? - Петрович в явном затруднении пожал плечами.

- А давай, я тебя теперь всю жизнь за руку водить буду?

- Да пошёл ты... - рявкнул было Петрович. И задумался.

Пусть, пусть пошевелит мозгами, ему это полезно. В конце концов, сколько сейчас Петровичу — пятьдесят два, три, пять? Если на мои собачьи перевести, годков девять-десять выходит? Я чуток помоложе, но хоронить себя, в отличии от некоторых, ныне штатских, вовсе не собираюсь. Уважая в себе доставшийся по наследству недюжинный потенциал.

Седой предложение о прогулке проигнорировал, оставшись сидеть на прежнем месте. Интересно, а как у него с самореализацией? Видимо, все в порядке, раз на жизнь он, в отличии от плотника, не жалуется.

- У меня на окне седьмой год щит липовый стоит, - ворчит Петрович. - Семь лет, представляешь?! Все руки никак не дойдут что-нибудь вырезать. Почему и говорю - не всё так просто.

- Всё очень даже сложно, - охотно соглашается с ним Седой. - Особенно первый шаг жутко тяготит. Да и времени постоянно не хватает. И денег. И сил. И желания. И что там ещё есть в списке «объективных» причин? А ты начни с маленького шажка, выбери пять-десять свободных минут - и вперед. За следующие семь лет точно осилишь. А то ведь так до конца жизни на подоконнике простоит.

- Я не о том... В наши годы трудно что-то новое затевать.

- Года — не возраст, - повернулся к другу Седой, -  а затевать новое нужно постоянно. И даже жизненно необходимо, иначе закиснешь.

- Ты-то не закисаешь? Сидишь себе в сторожах, лакаешь кофе ведрами и в небо поплевываешь. За отсутствием потолка.

- А куда ещё податься лентяю и философу? - пожимает плечами Седой. - Бегать наперегонки с другими недосапиенсами за материальными благами, чинами и иными востребованными в миру ценностями мне скучно и неинтересно. К тому же суета мешает думать. Клерк из меня не получится - категорически противопоказан затхлый воздух офисов. Да и начальников над собой не потерплю, потому как минимум на две головы умнее большинства из них. Так что - без вариантов.

- Выходит, что в твоем случае самореализация заключается в добровольном отшельничестве? В терпеливом сидении на пятой точке и бесконечном созерцании небесной сферы? И в кружении головы разным малолетним дурочкам на танцульках?

- Вполне возможно, - не стал спорить Седой. - Кто-то же должен наслаждаться загадочным мерцанием далеких звезд и грациозными движениями танцующих женщин. Кстати, мои знакомые барышни искренне уверены, что их умение красиво двигаться под музыку заряжает окружающих килотоннами положительных эмоций. Причем, заметь, совершенно бесплатно.

- И это всё, чего ты желаешь от жизни?

Седой задумчиво почесал кончик носа. Лично я могу его понять: таким, как Петрович, очень трудно объяснить всю прелесть ничегонеделания. Думаете, легко мне порой валяться на траве без движения, когда все тело просит немедленной встряски в виде стремительного бега по кустам? Но ведь лежу и терплю, смиряя в душе щенячьи порывы — негоже взрослому солидному псу уподобляться какому-нибудь лопоухому детенышу.

- Если честно, то я в последнее время мечтаю продать свою старую четырехколесную колымагу, что только зря занимает место под окном, а на вырученные деньги купить нечто двухколесное, способное нести на себе не только тело, но и душу. И разогнав его до предела, мчаться по безлюдному шоссе навстречу рассвету.

Эка невидаль... От Седого я ожидал чего-нибудь более оригинального. Двухколесных мечтателей в здешних местах и без него с избытком. С утра до вечера крутят педали, раскатывая по аллеям парка. Совершенно бесполезное и ужасно раздражающее времяпровождение. Свою точку зрения по данному вопросу я уже не раз высказывал, точнее — вылаивал, стоя у калитки вверенного мне под охрану объекта.

- Ты серьёзно? - плотник, похоже, даже растерялся.

- И да, и нет, - в очередной раз пожал плечами друг. - Понимаешь, какая штука - мне нравится жить «против шерсти». Что же касается нынешнего положения, то это своего рода передышка и подготовка к следующему прыжку вперед. Но вперед, а не вверх: социальный статус для меня — пустой звук. Так вот: если желаешь далеко прыгнуть, то необходимо как следует разбежаться. Для чего требуется немного отойти назад.

- А падать после таких «разбегов» не больно?

- Зато вырабатывается кошачий навык приземления на четыре лапы. Тоже весьма полезное умение. Шучу, конечно.

Эти мне кошки... Хоть я к ним и без излишнего предубеждения, свойственного большинству моих сородичей, но уж больно крикливы они по весне! Мне, может быть, тоже порой очень хочется немного тепла и ласки, ведь я, в конце концов, нормальный кобель с традиционной ориентацией. Однако, не ору, срывая голос, дабы привлечь к себе внимание!

- Ты бы не пил сегодня больше, - повернулся к товарищу Седой. - Рабочий день полчаса назад закончился. Это мне здесь ещё до утра куковать, а ты домой езжай, жена ведь ждет.

- Ждёт, - задумчиво подтвердил плотник, кивнув тяжелой головой.

Больший и сильный, чуть сгорбившись, он сидел на табурете и рассматривал свои мозолистые ладони. Что за мысли бродили сейчас в голове этого усталого человека, одному только богу известно.
Лежа за ящиком с опилками, я лениво шевелил хвостом, дожидаясь его ответа. Как-никак, а процедура торжественной передачи банки тушенки в моё личное пользование ещё не состоялась.

- А ты молодец, - поднял наконец голову бывший мичман, - что не смирился. Оно и правильно - нужно дышать полной грудью до последнего дня! А я вот что-то сбавил ход, жалеть себя стал. Зачем? Ведь потом уже ничего не будет. Понимаешь? Не-бу-дет! А значит, жить и творить необходимо сейчас, каждый день, каждый свободный час отдавая... этой...как её, черт?! Вылетело из башки...

- Самореализации?

- Да! Не сидеть сиднем, пялясь в небо, или тратить оставшиеся в распоряжении мгновения на пустую суету и беготню за всякой ненужной хренью, а воплощать идеи и образы, в надежде оставить хоть что-то после себя! Понимаешь или нет?!

Последние слова он почти проревел, наклонившись всем могучим телом в сторону Седого. Я моментально вскочил на лапы, всерьез ожидая неведомых разрушительных последствий его внезапной вспышки ярости. Когда Петрович так возбужден, то совершенно непредсказуем. Помнится, однажды, точно в таком же состоянии он вышвырнул из мастерской, ухватив лапищей за воротник дорогого пиджака, какого-то важного проверяющего из городского департамента. Тот, бедняга, не сообразив своей высокопоставленной головой, взялся было с присущим всем бюрократам высокомерием обучать Петровича тонкостям плотницкого искусства, очевидно, хорошо изученного им посредством долгих сидений за письменным столом. За что и поплатился. Шум тогда стоял, помню...

Но скандал быстро замяли: бюрократов в нашем государстве, как собак нерезаных, а такие мастера, как Петрович, на дороге не валяются.
Поэтому сейчас нужно срочно определится с дальнейшими действиями: пролаять негодующе несколько раз, а затем шустро дать деру в открытую дверь или же сделать всё в точности до  наоборот...

- Дождь будет, - следя за порхающими в небе ласточками, спокойно отозвался Седой.

Плотник молча поднялся с жалобно скрипнувшего табурета, и, тяжело ступая, вышел во двор. Долго смотрел вверх, уперев руки в бока, затем утвердительно кивнул головой, соглашаясь с приятелем.

- Похоже на то...

Вернулся в мастерскую, несколько секунд, раздумывая, крутил в руках початую бутылку водки, потом решительно  убрал её в шкафчик.

- Нужно ещё в гастроном заскочить, - пояснил он, не оборачиваясь, - у жены последнее время с ногами плохо, а дочь, как замуж вышла, отдельно живет. Приходится мне за продуктами ходить.

Не дожидаясь команды покинуть мастерскую, я выбрался из-за ящика и неторопливо поковылял к двери. Залягу сейчас где-нибудь в тени, до дождя...

- Погоди, Рыжий! - остановил меня Петрович, и наклонившись, поставил на пол заветную банку с тушенкой. Щедрый подарок, учитывая, что она ещё наполовину полная. Прихватив осторожно угощение зубами, я вышел из мастерской и устроился на траве, в тени растущей поблизости яблони.

Пока плотник переодевался, Седой сварил себе ещё кофе. Затем они долго прощались, стоя у калитки.

- Прав ты, прав, - крепко пожимая товарищу руку, твердил настойчиво Петрович, - нужно обязательно что-то менять в жизни! Просто необходимо!

Седой  улыбался в ответ и утвердительно кивал головой, а я лежал неподалёку, равнодушно глядя на знакомую и уже порядком надоевшую процедуру их расставания.
Ибо ни в ней, ни в недавнем разговоре, для меня не было ничего нового.

Знал я также, что всё увиденное сегодня в мастерской повторится в будущем ещё не раз, и не два, а единственным полезным результатом «посиделок» станут лишь полупустые банки тушенки, вроде той, что лежит сейчас у меня перед мордой.
Ведь именно в ней, как ни странно, и заключен весь смысл нашего земного бытия: мечтая наполнить брюхо, мы заставляем себя двигаться, а достигнув желаемого, впадаем в счастливую дрему, улыбаясь сыто и грезя о новой банке вкусного лакомства.

А ради чего ещё, скажите мне на милость, стоит жить на белом свете?