Фёкла

Давно нет моей бабушки на  этом свете,  а воспоминания  о неграмотной суровой  старухе с нежным и любящим сердцем, таскавшей меня за собой  с малолетства  пешком по пригородным деревням с многочисленной дальней родней,  до беспамятства  обожавшей  и бросавшейся на защиту при малейшей угрозе, наполняет   душу светлым чувством благодарности   Как была не похожа на другую мою бабушку  Фёкла Семеновна, способная прикрыть  отборным  матерком  обожаемого сына. В гневе  бабушка, которую мои приятели за глаза  звали Фёклой, была неудержима, но быстро отходила, и готова была отдать первому встречному всё, что есть у неё.

 Особенно  гневалась на мать, когда та грозила отшлепать меня. «Ишшо черт, дитё гробить, выгоню с дому», негромко, опасаясь, что расслышит уже тогда терявшая слух невестка, бормотала  бабушка. «Таньк, можа к Маньке сходим -окликала меня через минуту Фекла Семеновна,  -а она, холера,  хай спить, а то она после ночи, как бешеная». Манька, пожилая сухонькая старушка, жила в крошечной хатёнке  в Старом  городе,  рядом с переездом. Я любила ходить  к ней в гости, смотреть на проходящие поезда. Боялась  переходить  Северский Донец по мосту,  где между досками просвечивала вода.

Услышав  знакомый перестук приближающегося состава, волокла бабушку бегом, чтоб тяжелый паровоз не проломил  под нами мост.  Я  всё  допытывалась у Феклы Семеновны,  где живет баба Маня,  ведь та хатенка,  куда мы заходили,  крохотная в сравнении с   нашим  большим домом, казалась мне игрушечной. «Ишшо чёрт- девка, возмущалась Фёкла, -игде живеть , да здеся  ж.  Малахольная она у нас,  уся в мать», -уже обращаясь к бабе Мане.  А та, посмеиваясь, хлопотала у печи, расспрашивая бабушку об отце, братьях, маме, к которой относилась с нескрываемой  симпатией.

Беседа была долгой, одну гулять меня не пускали из-за близости железной дороги,  и я начинала тормошить  Фёклу, задремавшую за беседой, с требованием возвращаться домой. « Ишшо чего, мы ж не ели, -вскидывалась бабушка, -сщас Манька нам  картох в мундире сварить, да ишшо с салом,  да ишшо  огурцами, а тада  пойдем».

Иногда путь лежал дальше,  в  Игуменку, к каким –то родственникам.  Но больше всего мы любили бродить по окрестным  рощам  и лесам, собирая дикие груши, яблоки, сливы, боярышник. Все это сушилось на зиму, а потом  бабушка варила компоты, кислые, как уксус, на сахар денег не хватало.

Бабушка не признавала домашней женской работы, не любила стирать, убирать, готовить, предпочитая всей этой «возне» работу с молотком, пилой, лопатой.
В 20-е, оставшись с детьми без мужа, умудрялась подрабатывать на собственной  лошади, освоив чисто мужскую профессию извозчика. Со вторым мужем, овдовевшим поляком – железнодорожником Романом Игнатьичем Гаврилюком  построила огромный по тем временам дом, в одной половине которого жили с семьями две её приёмные дочери, а вторую занимала бабушка с мужем и семьей сына.

Лет до 80  Фёкла   своими силами обрабатывала  огород у речки, а еще раньше сажала картошку  на меловой горе перед лесом. До сих пор слышу её насмешливый голос: «Будешь ты, Танька при вашем с отцом  коммунизьме жить, как царевна, ни картох сажать не надо, ни гарот капать, сиди себе перед зерклицем и радуйси. А мне до молочных рек с кисельными берегами пёхом топать надоть, а если сёдни не дойду, алкаши подбелянские  усю картоху  упруть».

Всё это произносила она, сбрасывая с плеч тяжеленный мешок с картошкой, выращенной  на самовольно захваченном  участке. Была сухопара, вынослива, легка на подъем, и никогда ни на что не жаловалась. В войну, оставшись с двумя внуками в оккупации, не растерялась, зарабатывая на жизнь гаданьем и ворожбой. Авторитет её неизмеримо вырос, когда соседке, зашедшей к ней  с похоронкой на мужа, предсказала его скорое возвращение. И он вернулся, в город, занятый немцами, оборванный, грязный,  чудом   вырвавшийся из окружения. 

В эвакуации помогла выжить  корова, которую  не позволил забрать солдатам, поселившийся  в доме высокий немецкий чин.  Брат вспоминал, что немец  был неразговорчив, но детей частенько угощал сладостями.  Бабушка, вспоминая  его,   называла австрияком  и дальним родственником Гитлера. Думаю, что это легенда, но  записка, оставленная им бабушке после отъезда, отпугивала желающих пустить  под нож кормилицу, дававшую  ведро молока. Убывая, офицер подозвал бабушку, вручил записку и через переводчика пояснил, что, если у неё  попытаются вновь отобрать корову, пусть покажет эту  бумажку. 

Гражданское население со страхом  относилось к эсэсовцам. Офицеров и солдат  из полевых частей они бояться перестали.  Большую угрозу для себя  видели в полицаях, многие из которых  были соседями. Не все были  подлецами. Один из друзей  отца, не успевший эвакуироваться,  пошел служить  в полицию.  Вспоминали, что  помогал  людям, многих спас от отправки в Германию,  вовремя предупредив  о нависшей угрозе.

После войны о его судьбе ничего не было известно, хотя шепотом говорили, что кто-то из железнодорожников  встретил его однажды  в чужом городе. Его старший сын выучился на  машиниста,  великолепно танцевал, был любим товарищами  за веселый и добрый нрав. Несколько лет назад его не стало.

Перед решающим наступлением Советской армии в 1943 году, немцы принудительно вывезли гражданское население из прифронтовой зоны на Украину. Бабушка часто вспоминала эту поездку. По дороге немцы организовали питание стариков и детей, сгоняя  к остановившемуся эшелону крестьян из окрестных сёл с нехитрой снедью.

По прибытии в пункт назначения, бабушка отправилась к старосте, требовать  устроить её с внуками получше, потому что Федька их отец воюет в Красной Армии. На что тот, по словам бабушки, расхохотался и сказал «Не волнуйся, мать, тебя и твоих детей определим,  как  следует». Слово староста сдержал, направив бабушку к зажиточным хозяевам. Там гадания продолжались, дети были сыты, и на родную землю бабушка вернулась с запасом продуктов.

В еде была неприхотлива. В  голодные послевоенные годы  семья выжила благодаря  «сбоям», которые  где-то добывала старуха. Вымытая требуха вывешивалась для просушки на веревках во дворе, и соседский мальчишка неизменно комментировал: «Танька, твоя бабка опять  флаги развесила». К людям относилась доверчиво и дружелюбно, любила угощать, но не все решались попробовать немыслимое варево из закопченных чугунов.

 В небольшой  кухне на плите варилась  требуха, в соседнем чугуне закипала немытая картошка в «мундире». От этой неряшливой стряпни незадачливая повариха частенько страдала несварением желудка. Моя опрятная до крайности мама жестоко страдала, наводя порядок в общем коридоре и на лестнице. В доме частенько попахивало хлоркой и  Фёкла  возмущенно делилась с соседями, что от «етой фершалки она вскоростях копыты  откинеть». «Жива будешь»--гневно  бросала мама, яростно надраивая полы.

Потом  успокаивалась, подзывала меня, вручала тарелку с манной кашей и две таблетки фталазола. «Пойди отнеси бабушке и проследи, чтобы выпила, она тебя послушает». А Фёкла, растершись едко пахнущим на весь дом  «капсином», спала поверх постели в пальто и  кирзовых ботинках 40 размера.

В любое время года основной лечебной процедурой был сон. Я будила её, требуя выпить лекарство и поесть каши. «Ишшо отравить холера», беззлобно откликалась бабушка, и с удовольствием съедала сваренную невесткой  кашу. Через минуту раздавался мощный храп, а спустя 2-3 часа бабушка вставала «оздоровевшая» и оправлялась  за очередной партией «сбоев».

Иногда ей приходило в голову, что пора ремонтировать крышу, тогда  вытаскивала  лестницу, брала в руки молоток и  к ужасу мамы лезла наверх.
-Фёдор, останови её, -кричала мама отцу, возившемуся в саду.
-Цела будет-, отзывался отец, одобрительно поглядывая на карабкавшуюся по лестнице 75 летнюю старуху.

Мамино усердие в домашних делах встречалось Фёклой  в штыки. «Треть, треть полы, скоро погниють»-ворчала бабушка.
«Танька, шо твоя мать целыми днями стираить, иде она замаралась. Сидить у белом халате, мантулы есть, а дома, как сказилась,  моить и моить»

Фекла на домашние дела тратила не больше получаса. Юбки окунались в таз с водой и тут же вывешивались на веревку. Мама с ужасом  смотрела на эту стирку, а Фёкла, победно оборачиваясь,  бросала маме: «Зато не линяють».  Не достигнув вожделенной округлости бедер, бабушка надевала несколько юбок, выглядывавших по-цыгански одна из-под  другой при ходьбе.

Ходила  Фёкла стремительно.  Купив хлеба, вспоминала, что забыла соль или масло и неслась  обратно в магазин. Такие походы в течение дня повторялись несколько раз. Всю жизнь мечтавшая поправиться, бабушка оставалась худощавой, с густыми черными, без единой сединки волосами, стянутыми на затылке узлом.

Своих приёмных дочерей не любила, звала их пренебрежительно «фравами», намекая на известные только ей шалости с немцами в период оккупации.  В это никто не верил, зная способность бабушки  к выдумке. Замечу, что сводная родня платила ей тем же. Все мамины попытки что-то изменить в доме натыкались на глухое сопротивление свекрови.

Маму Фёкла не любила за свободный и независимый нрав, страсть к книгам, тягу к стерильной чистоте посуды, пола, белья. Когда мама заставляла приёмных сыновей делать уроки, мечтая дать им приличное образование, бабушка вставала на их защиту крича: «Толька, Борька, не слухайте её. Шо, её книги пшана дадуть, хлеба дадуть.  Ишшо чего надумала, над дитями згаляца, своих учи. Не пушшу у школу».

Отец не вмешивался, возвращаясь из депо  за полночь  сил на воспитательную работу с собственными детьми  он уже не имел.

Когда собирались гости,  бабушка садилась во главе стола, и после нескольких рюмок водки  затевала любимую беседу о том, как при царе было хорошо жить. Отец-коммунист до мозга  костей злился, а бабушка продолжала сыпать цифрами, сколько копеек стоили   мясо, молоко, белый хлеб, ситец.

Фёкла обожала сына, единственного из одиннадцати  детей, выжившего  в передрягах кровавого века. Когда на её глазах пьяные хулиганы  до полусмерти  избили отца, бабушка сошла с ума.  Заметили не сразу, лишь после того, как она стала  ходить встречать к депо своего 60- летнего  Федьку.

В это время я уже стала студенткой, относилась к бабушке с нежностью, и очень страдала,  понимая, что болезнь ускорит её уход. Мама  жалела старуху, пережившую десять своих детей,  и редко обращала  внимание на её чудачества. 

Конец Фёклы Семеновны  был печален. Она перестала  узнавать всех, кроме меня, и все спрашивала скорбно,  пишет ли мне с фронта  мать. Память  бабушки сохранила  образ юной женщины в офицерской форме. Медиков призвали сразу, мама  начала работать в военном госпитале.  Когда я показывала бабушке в окно маму и говорила, что вот же она, бабушка презрительно отмахивалась. «Твоя мать на хронте, а эта баба не твоя мать, запомни, Танька»!. После нескольких попыток поджечь дом, бабушку положили в больницу,  где она тихо  скончалась возрасте   86 лет.
 Это была первая тяжелая утрата в моей жизни.

На снимке 1907 г. многочисленный род Алейниковых. Бабушка-Ф.С.с ребенком на руках.


Рецензии
Тронула Ваша история, Татьяна. Вы замечательно описали характер своей бабушки, но вместе с ней мне ясно представились все, её окружавшие. И война, и быт, и трудная жизнь - всё как на ладони.
Вот, кажется, и несовершенной была Ваша бабушка, с её непростым характером и привычками, а любовь Ваша к ней чувствуется сквозь строки от начала и до конца.
Спасибо!

С теплом,

Галина Савинкина   06.10.2020 17:27     Заявить о нарушении
Галина, дорогая, спасибо! Выздоравлю, загляну к Вам!

Татьяна Алейникова   10.10.2020 09:52   Заявить о нарушении
На это произведение написано 59 рецензий, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.