ВОХРовские аборигены. 2 часть

Мы очень редко проводили свободное время в стенах дома, особенно летом. Сейчас часто говорят: «Этого ребёнка испортила улица». Но мне кажется, что улица тут ни при чем. Всё зависит от времени, в котором мы живём, и от взрослых, которые окружают детей. Вот нас почему-то улица не испортила, хотя мы убегали из дома рано утром, а приходили почти в полночь. В нашем распоряжении был весь лес, близлежащие поляны, молодой березняк и огромная территория под высоковольткой, где мы, как только садилось солнышко, ловили майских жуков. Лишь распустятся первые листочки на берёзах, они тут, как тут! Видимо, наше поколение их всех и переловило, потому что сейчас, как мне кажется, они тоже занесены в список исчезающих. Зачем мы их ловили, я и сама не пойму. Возможно, мы бегали с кепками и сачками по полю, поджидая каждый своего «жужжащего Карлсона» для того, чтобы потом посадить его в спичечный коробок, выложенный несколькими березовыми листиками, ночью заснуть под его шебуршание, утром принести  в школу и похвастаться, а по дороге из школы отпустить, посадив на веточку: «Лети!»  А вечером опять за сачок. И так весь май. Конечно, это не пример для подражания, но, к сожалению, так было. В то время майских жуков ловила вся детвора страны.
     На спортивной площадке, находящейся между нашими домами, мы играли в «Штандер», «Вышибалы», «Третий лишний». Весь вохровский асфальт был расчерчен на квадратики для игры в «классики». Ну, а про прыгалки и говорить нечего. Как только начнет таять снег и где нибудь появится островок асфальта, мы начинаем скакать. Так всё лето и скачем. Помните, как у Агнии Барто: «И с разбега, и на месте, и двумя ногами вместе…»
     Иногда вижу сегодняшних детей, играющих в «прятки». В такую игру играли и мы, прячась за стволами деревьев, под кустами и в высокой траве. Только мы, найдя игрока, как и положено, кричали: «Палочки – выручалочки!». А современные дети прогресса и бешеного ритма почему-то  кричат: «Пары-выры!». Даже здесь они торопятся жить.
     Летом в березняке мы строили шалашики, приносили из дома кукол, игрушечную посуду, кое-какую еду, разные вещички, чтобы обустроить своё «жилище». Из найденных  старых кирпичей складывали «печку» и даже иногда разжигали в ней настоящий огонь и жарили на палочке хлеб. Мальчишки захаживали к нам в гости, и мы, как гостеприимные хозяйки, кормили их приготовленной «едой». И это в 10-12 лет! Не знаю, то ли мы тогда были слишком наивными, то ли сейчас мир перевернулся? Во всяком случае, наша наивность нам не испортила жизнь. Всему своё время. Когда мы выросли, то уже по взрослому и влюблялись, и создавали семьи, и рожали детей. Как во все времена, и как предписано природой. Ничего плохого в этом не вижу. Конечно, были и в нашем детстве и свои «симпатии», и влюбленности. Но эти чувства  никогда не выставлялись напоказ. В детстве мы только готовились к взрослой жизни, а не жили ею, в отличие от сегодняшнего молодого поколения, жаждущего взрослых чувств, взрослых переживаний, но, к сожалению, получающих и взрослые проблемы, которые они пока не в состоянии решить. Было бы глупо обвинять в этом детей. Ответственность лежит на нас, взрослых. Да, жизнь сейчас очень сложная, и родителям приходится много работать. Но ведь и наши родители работали не меньше, причем с одним выходным, и официальных праздников тоже было меньше. Но нас воспитывали настоящие книги, настоящее кино, настоящее телевидение. А это уже политика страны.
      Конечно, и мы в детстве совершали необдуманные поступки, и нам хотелось пошалить, и мы доставляли родителям неприятности, не всегда слушались их. Но за нами всегда был негласный контроль со стороны взрослых. Если родители не углядят за ребёнком, то в школе скоро станет всё известно. Если школа недоглядит – соседи доложат. Особо не разбежишься. Сейчас всё по-другому. Все спешат по своим делам. Многим и на своих то детей времени не хватает, куда уж тут до чужих. А если начнешь делать кому-либо из детей замечание, то от  них такую лексику можно услышать, что ни в одном словаре не найдешь. И в этом виноваты мы, взрослые. Я же расскажу, как хулиганили мы.
      Каждый год, по весне, мы жгли прошлогоднюю траву. Однажды и мы «разгулялись», и ветер. Огонь приблизился к линии ЛЭП, а там трава всегда высокая, да ещё и кусты рядом. В общем, полыхало так, что пожарники с вышки увидели возгорание и с сиреной приехали на ВОХРу. Виновников они не искали, но предупредили, что в следующий раз оштрафуют  на кругленькую сумму. Родители дома тоже «предупредили» каждого из нас, всяк по-своему. Больше мы траву не поджигали, а только тушили, если где горело. В связи с этим вспоминается одна история из моей жизни.
     Было 22 апреля 1965 года. И хотя этот день не был «красным днём календаря», но наше поколение знает его хорошо: 22 апреля родился В.И.Ленин, и в стране укрепилась традиция принимать октябрят в пионеры. Вот и мне в этот день повязали на шею красный галстук. Сейчас можно осуждать то время, говорить, что дети были винтиками большой политики, что из нас лепили «оловянных солдатиков», марширующих под стук барабанов. Но дело ведь не в том, что верхушка власти, создавая, в общем-то, справедливую идеологию и законы,  сама эти законы не исполняла. Бог им судья. А дело в том, что большинство людей в нашей стране действительно, по-настоящему, верили в эти идеалы. А дети, тем более. В школу мы собирались под ежедневное приветствие: «Здравствуйте, ребята! Слушайте «Пионерскую зорьку».  Разве нас плохому  учила эта радиопередача? Из висящего на стене радио доносились детские песни в исполнении юных певцов или детского хора. Бутерброд, запиваемый на ходу чаем, съедался под слова песни: «Не имей сто рублей, а имей сто друзей», и бегом к этим друзьям, вытащив по дороге из почтового ящика «Пионерскую правду». А что сейчас? Детские песни наши дети слышат только по праздникам, например, в День защиты детей, 1 июня. Перефразированная  кем-то строка из песни: «Не имей сто рублей, а имей сто долларов», с ходу взятая на вооружение нашей молодежью,  уже давно даёт свои гнилые плоды. Ну, а те газеты и журналы, которые читают сейчас подростки, вообще не выдерживают никакой критики, хотя они и напечатаны на глянцевой бумаге, красочные и большие по объему. Но, как говорится, не всё то золото, что блестит. И это сейчас у нас называют демократией. Теперь уж и не знаю, как назвать то время, в котором росли мы, но для меня тот день запомнился своей торжественностью, где-то внутри, дрожащим «под ложечкой», волнением, и стойким желанием совершить, ну хоть какой-нибудь, подвиг. Так что вернёмся в год 1965.
     Тот день был не то что тёплым, а по-летнему жарким, градусов под 25. Пионерская форма, темный низ, светлый верх – обязательное требование для такого важного мероприятия. Девочки одевали ещё белые носки или гольфы. В то время были очень модными парусиновые туфельки на шнурках, очень легкие и удобные. Они могли быть разного цвета, но в основном, белые, которые при загрязнении замазывались разведенным в воде зубным порошком. Мне же мама купила к лету нежно-салатовые, мой любимый цвет. Таких туфлей не было ни у кого. Конечно, они не очень гармонировали по цвету с пионерской формой, но надевать кожаные туфли в такую жару я не захотела.
     Под звуки горнов и стук барабанов мы пришли на сквер в центре поселка, к памятнику В.И.Ленину. Каждый из нас, взмахнув над головой рукой, отдавал салют. «Я, юный пионер Советского Союза, перед лицом своих товарищей, торжественно клянусь...» - разносились детские голоса по всему поселку. Потом каждому повязывали пионерский галстук, концы которого тут же подхватывал ветер. И было так радостно и светло на душе.
      Домой, на ВОХРу, мы возвращались в приподнятом настроении, гордо показывая всем прохожим, что мы теперь пионеры. Когда мы подошли к дому, то увидели, что горит сухая прошлогодняя трава и огонь подбирается прямо к молодым берёзкам, где мы очень любили играть. Мы ринулись тушить огонь. А чем тушить? Естественно ногами. А мои ноги были в белых гольфах и в салатовых парусиновых  туфельках. Не задумываясь о последствиях, я затаптывала огонь. Девчонки, как-то быстро сообразив, что одеты они в парадную форму, быстренько разбежались по домам, и я осталась одна. Когда огонь был побежден, я с ужасом взглянула на свои ноги, которые были все в саже. С гольфами было проще, они кое-как отстирались. А вот туфли… Если бы они были белыми, то можно было бы воспользоваться зубным порошком. Но, к сожалению, зубного порошка салатового цвета не существует, и к вечеру мама чуть не со слезами смотрела на то, во что превратились мои туфельки, за которыми она отстояла такую огромную очередь. А я не понимала, почему она совсем не разделяла со мной моего героического настроя. 
     Во времена моего детства почтовый адрес у места нашего жительства так и звучал: ВОХР-1, двухэтажка, и ВОХР-2, трёхэтажка. Ввиду больших просторов между домами и длинной дороги, ведущей в посёлок, кому-то пришла в голову идея измерить расстояние. Но как это сделать? Не линейкой же, и не сантиметром. В известном мультике удава мерили попугаями. Всего получилось 38 попугаев. А мы  ВОХРу  мерили нитками. Да, да, обычными нитками в  катушках. На катушке было написано: «Длина 200 метров». Это и была у нас единица измерения. Каждый старался из дома утащить хотя бы одну, желательно новую, катушку ниток. Но нитки были тонкие и, естественно, рвались. Когда нам надоело измерять, мы стали обматывать нитками всё, что попадалось на пути: фонарные столбы, лавки, беседки, оба дома, водокачку, деревья и прочее. Эта «болезнь» охватила всю вохровскую детвору  и стала принимать затяжной характер. Закончилась она также внезапно, как и началась. Однажды, когда стемнело, мы, ради смеха, натянули нитку через дорогу, недалеко от фонаря, перед едущей машиной. Физику в то время мы ещё не проходили, оптических законов не изучали. Оказывается, в свете фар даже тонкая нитка может показаться верёвкой или проволокой. Водитель резко затормозил, вылез из машины, удивленно уставился на преграду, потом круто выругался в темноту. А мы огородами, огородами и… тихо разбежались по домам. Потом долго ещё обрывки ниток при сильном  ветре летали по ВОХРе, как НЛО, опутывая электропровода, деревья и кусты.
    А ещё мы любили подбрасывать прохожим  кошелек, к которому была привязана веревка. Занимались мы этим безобразием тоже в темноте, иначе нас сразу бы вычислили. В самом начале дороги на ВОХРу, недалеко от теплицы, прямо в кювете, находился наш наблюдательный пост. Как только из-за поворота появлялся человек, мы выбрасывали кошелек на середину дороги. Испытуемые были, в основном, наши же, вохровские. Кто увидит кошелек, воровато оглядится по сторонам, только наклонится его взять, а мы – дёрг за веревку, а кошелька и нет! Человек со страху закричит, и бегом домой, не оглядываясь. А мы в кустах хохочем, за животики хватаемся! Денег в то время у людей было мало, соответственно и кошельков тоже. Старые и рваные кошельки не привлекали внимание, и в тот день моя соседка, Света Гурова, без спроса арендовала практически новый кошелек, естественно пустой, у своей мамы. Как говорится, поиграю и отдам. Сидим мы в яме и ожидаем очередную «жертву», которая вскоре появилась из-за поворота в образе какого-то незнакомого мужчины. Наступила моя очередь дергать за веревку, а Светка начала качать права, мол, мой кошелек, я и дергать буду. Мы обе вцепились в веревку. Мужчина, видимо, понял, что к чему, наступил на веревку, оторвал кошелек, сунул себе в карман и ушел, посвистывая. А Светка в это время всё же дернула пустую веревку, да с такой силой, что локтем заехала мне прямо в глаз. Я сижу, вою от боли, а она ревёт оттого, что ей от матери достанется. То, что у меня ещё долго был «фонарь» под глазом, я помню. А вот как Светка выкрутилась, я уже запамятовала. В общем, интерес к подобным развлечениям у нас как-то сам собой отпал.
     Однажды мы решили заняться  географическими исследованиями. Нас очень интересовало, где заканчивается  «черная речка», так мы называли ручей, который проходил от котельной через ВОХРу  далеко в лес, к Ворошиловской даче. Вода в ручье была черной от отработанного в котельной топлива. Мы долго готовились к этому походу, припасали сухой паёк, собирая сухари, печенье, конфеты. Всё это держалось в строжайшей тайне. Наконец наступил «час икс»!
     Налив во фляжки воду, собрав рюкзаки, мы отправились совершать географические открытия. Мы даже оставили дома записки, мол, не волнуйтесь, дорогие, уходим в путешествие, возможно, заночуем в лесу. К счастью, наш туристический запал быстро потух: мы устали, да и комары заели. С заходом солнца мы вернулись домой, так что наши записки никто и не читал, чему мы были сказочно рады. Только категорически не советую сегодняшней детворе пытаться повторять наши, на первый взгляд, безобидные шалости. Слишком сильно изменился сейчас мир и люди его населяющие, не в лучшую сторону, к сожалению, и такой пример может быть в наши дни даже опасен для жизни.   
       Сейчас, практически в каждом доме, есть городской телефон. Тогда же такой «агрегат» был большой редкостью. Лишь несколько семей на ВОХРе имели дома телефоны ввиду производственной необходимости. В здании, где когда-то находилось 6-е отделение милиции, в какое-то время размещались и учебные классы нашей 709 школы. И тётя Таня Гнитиенко, Олина мама, устроилась туда работать то ли уборщицей, то ли сторожем, сейчас уже и не помню. Помню только, что у неё были ключи от здания, и мы, девчонки, ходили туда вечером вместе с ней. На первом этаже, в вестибюле, стоял чёрный дисковый телефон огромных размеров с тяжеленной трубкой. Оля уже умела пользоваться телефоном, а я никогда сама не звонила. Вот мне Ольга и говорит: «Набери «100» и тебе скажут точное время». Я сначала не поверила, думала она меня разыгрывает. Я ведь не знала, что там автомат отвечает. Но потом всё-таки решилась. Стою и думаю, как это я буду спрашивать, а вдруг меня по телефону отругают, чего, мол, балуешься. К старшим я всегда относилась с уважением, поэтому, набрав нужный номер, который существует и поныне, я вежливо так говорю в трубку: «Скажите, пожалуйста, сколько времени?» Что тут было! Девчонки как начали надо мной хохотать, и остановиться не могут, а я слышу, в трубке говорят: «Точное время…» Только тогда я поняла, что это автомат.
         Как-то до нас дошел слух, что на ВОХРе будут строить бассейн. Никто в это не поверил. Но когда начали завозить бетонные плиты, и приехал экскаватор, мы решили, что бассейн строят для спортсменов, занимающихся в спортивных секциях. Оказалось, что в нашем доме решили организовать летний дневной пионерский лагерь для детей поселка, и бассейн строится именно для него. Так оно и случилось. В одном крыле здания находились комнаты, где мы спали днём, в другом, под спортивным залом – столовая. На большой поляне огромным квадратом проложили песчаные дорожки для пионерской линейки, а в середине этого квадрата сколотили деревянную трибуну. На утренней линейке кто-то поднимал флаг, а вечером - опускал. Каждый раз для такого торжественного дела выбирали самого достойного.
     В лагере были все свои: ровесники, одноклассники, соседи, друзья. Воспитатели – наши же учителя, вожатые – молодые работники СВС. Вечером, после ужина, все расходились по домам, десятки детей и взрослых уходили по дороге, в направлении поселка. А так как наш дом был здесь, только за угол заверни, то мы, как привилегированный класс, пользовались своими правами на полную катушку. Все прелести были налицо.
      Во-первых, можно было подольше поспать. Услышишь пионерский горн, зовущий на утреннюю линейку, ноги в руки, и бегом. Две минуты, и ты в лагере.
      Во-вторых, всегда, в течение дня, можно было сбегать домой, что-то поделать, на свой огород, ягод поесть, и опять в лагерь.
      А  в-третьих, и это самое интересное, мы могли плавать в бассейне хоть всю ночь. Рядом поставили бочку-душ на огромных ножках. Вода за день нагревалась и в бочке и в бассейне, как парное молоко. Такое блаженство плавать в бассейне, в воде которого отражается огромная луна и звёзды!  Наплаваешься, до кровати доползешь, и засыпаешь мертвым сном, пока утренний горн не разбудит. И так всё лето. Воду  сливали часто, промывали бассейн и наливали свежую. Ни о каких болезнях и справках даже и не думали. Нас из бассейна никто не гнал, денег не просил, в общем, коммунизм вохровского масштаба. Помню, как однажды, когда в доме отключили воду, папа приехал с работы весь усталый, вспотевший и грязный, работал то шофером. Что делать? Взял он мыло, мочалку, полотенце и пошел под общественный душ. Вечер теплый, вода теплая. Благодать! У меня перед глазами так и стоит картинка: папа в «семейных» трусах, чуть не до колен, сшитых мамой, весь в мыле, фыркает и пускает пузыри, чтобы нас рассмешить. А мы хохочем до упаду. Разве можно такое забыть?
     Жизнь в лагере была очень интересная и насыщенная. Каждый день проходили какие-то мероприятия: концерты, спортивные соревнования, походы.
Но больше всего мне нравились экскурсии. Куда нас только не возили! Московские и подмосковные музеи, выставки, зоопарк и цирк. На всю жизнь запомнились экскурсии  по каналу им. Москвы. Рано утром, часов в шесть, весь состав лагеря рассаживался по автобусам, получал сухой паёк на день, и эта вереница направлялась к Северному Речному порту, где нас ждал огромный, трехпалубный, белый теплоход. Домой мы возвращались поздно вечером. Потом сутки отходили от «морской болезни» - земля под ногами качалась, как палуба. Некоторым даже посчастливилось полетать на вертолете над Москвой. Вот так в то время о нас заботились взрослые.
     Однажды в лагерь приехала делегация французов. Вспоминая эту историю, до сих пор на душе остается какой-то неприятный осадок. Для нас это было в диковинку. Французы  ходили по ВОХРе, по лагерю, что-то бурно обсуждали на своём языке. У кого-то из них была кинокамера, на которую они снимали нашу жизнь. Кто-то из ребят пел под баян, кто-то играл в волейбол, кто-то плавал. Всё шло хорошо. Гости приветливо улыбались, а мы думали, что нас покажут по телевизору. Помню, что среди них была женщина средних лет и у неё была перебинтована нога до колена. Она немного прихрамывала, но передвигалась сама. При таких встречах, как правило, все обменивались сувенирами. Гости нам начали раздавать открытки, значки, конфеты и, конечно, жвачки, которые были в то время еще диковиннее самих французов. То, что происходило дальше, даже стыдно вспоминать. Нам, детям, особенно и меняться было нечем, потому что каждый,  в чем утром приходил, в том и уходил, с собой никаких вещей не брали. Дома, конечно, у каждого были и открытки, и книги, и значки, и марки. Но кто разрешит покинуть лагерь?  Не знаю, кто был инициатором дальнейших событий, то ли сами французы, то ли наши ребята, но в ход с нашей стороны пошли пионерские значки, галстуки, октябрятские звездочки.
     Я побежала домой. Дома никого не было. В серванте, в коробочке от леденцов, лежали две мои октябрятские звездочки: одна пластмассовая, другая металлическая.
Я была уже пионерка, и звездочки мне были вроде бы ни к чему. Схватив их в ладошку, я, было, направилась к двери, но что-то меня остановило. Было бы большим преувеличением сказать, что меня остановил патриотизм, хотя в то время патриотическое воспитание было очень значимым. Клятвы, которые мы торжественно и прилюдно давали, вступая в ряды октябрят или пионеров, ничему плохому нас не учили. Любить Родину, хорошо учиться, уважать старших, помогать младшим – разве это плохо? Мы старались, как могли, не забывать об этом. Да особо и не забудешь. Это сейчас на обложках школьных тетрадей можно встретить кого угодно: от героев детских мультфильмов и  нарядов  куклы  Барби    до  портретов рок-звезд  и страшных монстров. У нас же, на последней странице обложки тетради за 2 копейки в клеточку печатали таблицу умножения и меры длины, веса и объема, а на тетради в линейку – «Законы юных пионеров». Я ни за что не решилась бы тогда обменять пионерский галстук, памятуя стихотворение, от которого почему-то разбегались мурашки по коже:

«Как повяжешь галстук, береги его,
Он ведь с нашим знаменем цвета одного.
А под этим знаменем в бой идут бойцы.
За Отчизну бьются братья и отцы…»
       
  Думаю, что  помню его не только я. Честно скажу, что о звездочках я так не думала. Просто, когда я посмотрела на маленького курчавого Володю Ульянова и представила, что меняю звездочки на жвачки, в голове пронеслась мысль, что это делать нехорошо. Что, нехорошо? Почему, нехорошо? Над этим я и не задумывалась. Просто, нехорошо, и всё! Я быстренько положила звёздочки обратно в коробку, и достала другую, из-под обуви, где хранились открытки. В то время все собирали открытки. В киосках продавались фотографии известных актеров кино, и девчонки хвастались, когда удавалось купить что-то новенькое. В моей коллекции были наборы открыток с городами СССР, с русской природой. Особенно я дорожила набором, состоящим из художественных фотографий русской зимы, на которых был изображен  закат  ярко красного солнца на фоне зимнего леса, или береза, покрытая инеем на фоне голубого неба, или припорошенные снегом веточки на фоне луны. Очень красиво! Взяла я несколько таких открыток, еще прихватила несколько штук с видами Москвы, и побежала обратно в лагерь. Молодая француженка, которой я подарила эти открытки, тоже подарила мне открытку с видами Парижа. В центре открытки – Эйфелева башня, а по бокам ещё несколько фотографий с историческими местами столицы Франции. Эта открытка долго стояла у нас в серванте между стёкол, потом я её убрала в коробку и много лет хранила, но, видно, с частыми переездами, она затерялась.
     Когда я находилась дома, события в лагере развивались по нарастающей. Пока воспитатели и пионервожатые поняли, в чем дело, французы уже ходили в пионерских галстуках, которые кто-то повязал на шею, как и положено, другие на голову, как косынку, третьи на руку, как повязку дежурного. Не думаю, что они это сделали от незнания, а как раз наоборот, потому что та женщина, с перебинтованной ногой, все пионерские значки и октябрятские звездочки нацепила на бинт. Она шла, весело смеялась, и все это тоже снималось на кинокамеру. Чтобы не накалять обстановку, французов быстренько спровадили, посадив в автобус. От всей этой ситуации было ужасно неловко.
     На вечерней линейке нам  устроили «разгон». Те ребята, которые обменяли свои значки и галстуки, стояли в середине квадрата и краснели перед всем лагерем, и таких было немало. Меня среди них не было. Но не потому, что я была лучше их, а потому, что у меня был выбор. Я не поддалась «стадному» чувству лишь потому, что жила рядом и у меня, в отличие от них, было время подумать. Сейчас эта история кажется смешной и наивной, но в середине 60-х она могла закончиться очень плачевно, особенно для взрослых, которые обязаны были за нами смотреть. Такая уж тогда была политика. Но для себя из этой истории я вынесла урок: прежде чем  делать то, что делает большинство людей, необходимо подумать и задать себе вопрос: «А мне это надо?»
      Мы часто совершаем необдуманные поступки, поддаваясь соблазну быстренько перебежать дорогу на красный свет светофора, потому что кто-то пошел, и все за ним. Кто-то пустит слух, что скоро исчезнет соль, и все начинают её закупать чуть не тоннами, а заодно и спички, и свечки, и сахар, и макароны, и …. В общем, опять обычное «стадное» чувство. Страшно, когда эта болезнь охватывает толпу. Мы, москвичи, не раз были свидетелями подобных  побоищ, драк, давки с человеческими жертвами. Любой здравомыслящий человек не может взять в толк, почему спорт, который должен учить мастерству, ловкости, выносливости и пропагандировать здоровый образ жизни, породил такого монстра, как  Фан-клубы болельщиков, желающих поколотить друг друга так, что некоторые становятся инвалидами, а кое-кто вообще отправляется на тот свет. И это тоже «стадное» чувство, которому подвержена не только молодежь нашей страны, но и всего мира. Вот такие философские выводы я сделала, вспомнив лишь небольшой эпизод из детства.